Лидочка и Жужа

               
Лидочка, низенькая, щуплая, в больших очках минус двадцать, которые закрывали половину её лица, не могла скрыть радостной улыбки, когда к столику, за которым она стояла с сестрой, Галиной Петровной, подошёл высокий черноволосый мужчина.

- Вот,- сказала Галина Петровна сестре, - познакомься это Роман. Наш перспективный работник.

- Лида, - покраснев так, что щёчки запылали в тон её малинового платья, - ответила Лидочка.

Роман уже слышал о Лидочке и был в курсе того, что жена его начальника подыскивает ему партию.

Увидев Лидочку, Роман сначала удивился: как не похожа она на свою дородную, уверенную сестрицу. Потом, разглядев её фигурку, оголённую шею, обнажённые плечи, а главное – эти увеличенные линзами глаза, смотревшие на него с какой-то особенной задушевностью, почти сразу почувствовал прилив необыкновенной нежности и симпатии.

После очередной порции напитков Роман ощутил уже не симпатию, а самую настоящую страсть.
Лидочка тоже дрожала от радости и испытывала, если не счастье, то надежду.

Когда же во время танца Роман притянул её к себе и повелительно повёл к выходу, она не только не сопротивлялась, но была готова на всё. "Какая безропотная, - подумал Роман, - да, на сестру совсем непохожа".


И была ночь, и была сладость. И Лидочке казалось, что это навсегда, что уж теперь-то …

 Утром она даже осмелилась спросить:

- Ты на мне женишься? – и, не дожидаясь ответа, поведя   плечом и томно бросив взгляд на смятую постель, всё как учила сестра, выпорхнула за дверь...

Подходя к своему дому,Лидочка сорвала ветку сирени и, размахивая ею, вспоминала Романа, его жаркое и шутливое “Ви роза, ви роза, ви роза бель Ли-до-чи-ка”.  Её рот расплывался в блаженной улыбке, и ей казалось, что вот оно, её счастье, её звёздный час. Она остановилась и, выдёргивая из венчиков собранные в чашечку нежные лепестки, загадывала своё счастье. Но всё время выпадало четыре лепестка и, отбросив, ветку, со словами:"Вот всегда так", - уже без прежнего радостного настроения вошла в свой подъезд.

Когда-то здесь её поджидал Витя. Это было приятно, что зимой ли, летом ли, вечером или утром он, как почётный страж, прохаживался под её окнами, иногда залезал на крышу гаража, спрятавшегося между деревьями, и оттуда наблюдал за своей пассией.  Увидев, что Лидочку кто-то провожает,подходил, совал свою рабочую лапищу в его руку, и бросал небрежно:"Виктор".
А потом, отловив Лидочку, бубнил:"Не нужен он тебе, у него рука мягкая, от такого прока не будет. Выходи за меня".

Но за Виктора Лидочка не вышла. Он почему-то вдруг так странно и неожиданно исчез. Соседи говорили разное: посадили, женился, уехал к тётке в деревню.

Лидочка не знала, что это произошло после разговора Виктора с её сестрой. Галина, которая к тому времени вышла замуж за дипломата и с Ярцевской переселилась на Кутузовский, имела длительную беседу с незадачливым искателем Лидочкиной руки. Она объяснила ему, что уж она-то Галина, найдёт сестре кандидатуру поприличнее, а его, Витьки, чтоб и духу не было.

Некоторое время Лидочке не хватало Вити. Возвращаясь домой, она искала глазами его около подъезда, на крыше гаража или, поднимаясь по лестнице, надеялась увидеть на лестничной клетке между четвёртым и пятым этажом, где он любил сидеть на окне, поплёвывая на площадку, или раскуривая очередную сигарету. Что греха таить, иногда рядом с ним стояла початая бутылка, и тогда он дремал, свесив голову, а его потёртая кепка валялась где-нибудь на ступеньках.  Лидочка поднимала её и, положив рядом с Виктором, стараясь не разбудить своего воздыхателя, тихо открывала дверь в квартиру.

Раздавался голос отца, иногда гневный, иногда ворчливый:"Ну, что почётный караул на месте?

Лидочка отмалчивалась и тихо проходила в крошечную комнатку, где она ютилась раньше с сестрой, потом одна.

Но вот уже несколько лет как вся квартира была в её распоряжении.

Заставленная мебелью, захламлённая вещами, которые Галине Петровне не удалось продать, а выкинуть было жаль, квартира удивляла не уютом. Кроме этого в прихожей, на кухне, комнатах под ногами валялись свёртки, раздутые сумки, чемоданы.

После того, как муж Галины Петровны достиг дипломатических высот и пользовался особым "зелёным коридором", у Лидии Петровны появилось новое дело: сбыт. Комиссионки, знакомые, знакомые знакомых. И не дай бог, чтобы кто-то был замечен здесь, на её квартире, полная конспирация. А потому с неподъёмными сумками через весь город, а когда и загород.

 Маленькая фигурка Лидии Петровны сгибалась от тяжести, толстые стёкла очков запотевали от тепла подземного и наземного транспорта,  отсчитанные покупателями деньги всегда ровно складывались в пухлый коричневый кошелёк.

 Галина Петровна расплачивалась с сестрой за  услуги  натурой. Поношенным платьем. Дублёнкой. Вавиком, которого поселила на Ярцевской.

 - А что ещё делать? – говорила всем Галина Петровна, - Ни таскать же его с собой по заграницам!

Пока Вавик был маленький, Лидия Петровна кое-как справлялась. Конечно, ей было трудно:"Убежит куда-нибудь от меня, спрячется и смеётся. А я что? Я же ничего не вижу".

Когда племянник подрос и перебрался на Кутузовский, не желая разделять с тёткой убогость заношенной хрущёвки, и стал сам себе головой и телом,
Лидии Петровне был дан строгий наказ:

- Следи, чтоб с простолюдинкой какой не снюхался.

Вот тут-то ей и досталось. Тётку к себе Вавик не пускал, запирал дверь на цепочку, к телефону, когда не подходил, когда телефонный шнур из розетки вытаскивал.Про мобильный и говорить нечего:"абонент недоступен".
 И приходилось Лидии Петровне или стенку в вестибюле подпирать или залезать на окно, как некогда её ухажёр Витя, или, согнувшись в полупоклоне перед надменной консьержкой,расспрашивать кто там у него и в какой одежде.
 
Время от времени ей приходилось мотаться по электричкам, отыскивая нужный полустанок, улицу и дом. Тогда она вспоминала Утёсова:"Где эта улица, где этот дом, где эта барышня…"
Когда находила, когда и нет и, оправдываясь перед сестрой,  шептала в трубку:
"Галь, ну, ты же знаешь, какое у меня зрение. И вообще я и так с работы вечно отпрашиваюсь.
Она даже подумывала, не уйти ли ей на инвалидность, на нерабочую группу. Но Галина Петровна почему-то считала, что  лучше, чтобы сестра работала как все, чин чинарём.
- Понимаешь, - говорила она, - так надо.
Почему так надо, Лидия Петровна не знала, но авторитет старшей сестры, жены высокопоставленного дипломата, решал всё.

К тому же, именно сестре она была обязана тем, что время от времени её приглашали на приёмы, знакомили с красивыми высокими мужчинами.  Мужчины удивлялись, что у дородной и уверенной в себе Галины Петровны такая сестра.
 
- Нет, - признавали они, - фигурка у неё ничего, но мала то, мала то до чего.
- А очки? Она же ничего не видит.
- И лицо у неё странное, какое-то крошечное личико, с кулачок, будто кукольное.
- И не кукольное вовсе, а какое-то старушечье, мятое.

Сама же Лидия Петровна про своё лицо мало что знала, хотя догадывалась о преждевременных морщинках, которые прятались под очками. Но Галина Петровна, собирая сестру на очередной фуршет, умела так затушевать их, что издали, особенно издали, Лидия Петровна действительно казалась куколкой.

 Куколкой она впархивала в зал, на вопросы отвечала тихо, вкрадчиво, как её учила сестра, умела потупить взгляд на кончик своего милого, чуть вздёрнутого носика, посмотреть в угол, опять на нос и только потом, поднимала глаза на предмет, который заранее подыскивала ей Галина Петровна.
 Сёстры надеялись, что рано или поздно один из предметов станет Лидочкиным мужем. Но годы летят как птицы, как страницы глянцевых журналов, которые листают, чтобы скоротать время.

И так случилось, что последним предметом, на который Лидия Петровна подняла свои беззащитные близорукие глаза, был Роман. Увы, романа у них не получилось.

Романа женили, найдя более выгодную партию и услали в далёкую страну для присмотра за атташе по культурным связям, а Лидия Петровна продолжала метаться между работой, Вавиком и его пассиями, комиссионными магазинами, "зелёным коридором" и редкими выходами в свет.

 Выходы бывали редкими, один-два раза в год, в те нечастые наезды в родную страну, когда, бросив мужа на произвол судьбы, появлялась в столице Галина Петровна.

 Потом долго, очень долго, Лидия Петровна ждала звонка в дверь, по телефону, надеясь услышать бархатный баритон, низкий бас или тонкий тенорок. В минуты, часы, дни ожиданий она любила, усевшись у окна, вглядываться в окна дома напротив, в домовый проезд, в деревья, которые выросли почти вровень с пятиэтажками, в детские площадки, которых с каждым годом становилось всё больше и больше. Но, увы, ничего этого она не видела, потому что всё сливалось для неё в какое-то одно переливающееся разноцветными бликами пятно.

Однажды в такой ничем неприметный воскресный вечер раздался телефонный звонок.

- Лидочка, ты мне, нам, очень нужна. Только ты можешь спасти…, - скороговоркой, сбиваясь, говорила голосом Романа трубка.
Лидочка покраснела, радостно застучало её сердечко, перехватило дыханье. Её посетила надежда. А вдруг…
- Я, мы сейчас к тебе приедем.
- Нет, нет, ко мне нельзя, у меня не убрано, я не накрашена, - беспомощно оглядываясь кругом, шептала она испугано.
Лидочка хорошо знала, что без краски она совсем-совсем никакая. Одни очки и эта серая кожа, мешки под глазами. Речи же о том, что Роман войдёт в её квартиру просто не могло быть.
- Я же ничего не вижу, - объясняла она, если к ней заходил кто-то из соседей,  - поэтому у меня всё на стульях.

И как бы настойчив Роман не был, и как бы ни горела безумным желанием Лидочка, пригласить его к себе она не могла.

- Встретимся у подъезда, - сказала она, - минут через сорок. Тебя устроит?

Она рассчитала, что за это время успеет скинуть халат, навести марафет, нет, конечно, не в квартире, на это не хватило бы всей её жизни, а хотя бы на рожу лица. А потом… пусть везёт куда хочет…

Но время бежало быстрее, чем Лидочка рассчитывала и, чтобы опередить звонок Романа в дверь, она была вынуждена бежать с пятого этажа так быстро, как не бегала даже в детстве. Голова кружилась от волнения и предвкушения сладостных минут, каблуки туфель скользили по ступенькам, подворачивались ноги. На последней ступеньке, задев за расстеленный кем-то кошачий коврик, она упала, очки в сторону, это просто чудо, что не разбились. Колготки вдрызг, ноги, нет, не сломала, но больно-то как.
- Лидочка, Лидочка, что с тобой?

И уже, почти готовая расплакаться, Лидочка блаженно расплывается в улыбке.   Улыбается и Роман. Но как-то не так он улыбается, будто не всем лицом, будто только краешком рта.  Лидочка замечает, что руки Романа чем-то заняты. Что это?

- Только ты можешь спасти её. Понимаешь, выбросили, наверно, вот гады, смотри какая крошка, а худая, худая-то до чего. А жена не в какую.
Лидочка, возьми, пусть тебе на память будет.

Роман протягивает завёрнутое в тряпицу жалкое, облезшее существо и говорит жалобным и просительным тоном:

- Вот, собака, вернее, щенок. Возьми. А?

Оторопевшая, от такого нелепого и странного на её взгляд предложения,
побледнев, Лидочка шепчет:
- Но я же ничего не вижу. И… собак, у нас никогда не было собак, я не знаю, что с ней делать.
- Я буду приходить, приносить корм, - говорит Роман и вкладывает щенка в скрещенные руки Лидочки, которые она будто в испуге прижала к шее, - я назвал её Жужой, у меня в детстве была… похожая, возьми, а…, -
его голос становится тише, и ей кажется, что он говорит ей не о собаке, а о том, что она мечтала услышать от него и тогда, давно, после фуршета, и потом долго-долго, вспоминая его.

 Перед ней отчётливо всплывает картина прошлого: они с сестрой стоят около шифоньера. Галина открывает дверцу и достаёт из него платье, то самое, малиновое,и говорит:

- Поиграла и хватит, оно денег стоит. Покупательницу нашла, - и добавляет, - Ну, подумай сама, провисит в шкафу и что толку.

Галина выходит в коридор за сумкой, а она, Лидочка, украдкой, боясь, что сестра войдёт и увидит, нежно гладит это платье, целует, будто навсегда прощается с Романом, со своими грёзами…

И вот теперь... он, эта собака…
- Возьми, а? – доносится до неё умоляющий голос Романа.
Дрогнула, понадеялась, что не к ней, так к собаке придёт ещё когда-нибудь и только спросила:
- А порода у неё, какая?
- Не знаю, похожа на ротвейлера, но скорее всего дворняга…

И всё и с глаз долой, пока Лидочка не раздумала…

А она … поплелась… со ступеньки на ступеньку… всё выше…на свой пятый этаж…без лифта…с собакой на руках, пока ещё щенком…

С тех пор не прошло и полгода, а у Лидочкиного подъезда уже начали кружить кобели. Одни сидели на газоне, трепетно вдыхая запах молодой, незнакомой суки, другие кружили около входной двери, время от времени задирая ногу и ворча на соперников. Они ждали, когда распахнётся дверь и из неё, натянув поводок, выскочит чёрная с жёлтыми отметинами собака. Они знали, что её хозяйка, с трудом удерживаясь от падения, закрутит поводок за ближайшее дерево и вот тогда…

От поводка Жужа отказалась во время первой же течки. Просто ухватила зубами и выдернула его из рук хозяйки. Так началась её свобода. Она бегала по газону, детским площадкам, рылась в помойках, не отказывала и кобелям. Ей нравились кобели породистые,крупные, к которым её хозяйка боялась подойти ближе чем на три метра. Собаке нравилось пугать детей, бегая за ними она могла прихватить кого-нибудь за лодыжку, порвать одежду. Людмила Петровна платила штрафы, напряжённо прислушивалась к шагам за дверью, ожидая визита пострадавшего в сопровождении участкового милиционера.

Жужа уже была в интересном положении, можно сказать, на сносях, когда из далёкого зарубежья прибыла Галина Петровна. Со слов сына Галина Петровна узнала, что тётке моча в голову ударила и она, вместо того, чтобы заботиться о племяннике, носится с какой-то собакой.

- Вторую неделю без супа, - жаловался он матери, - говорит, что сука её беременна.

Галина Петровна скислилась вся, сделав такую же мину, как когда-то давно,  узнав, что сестрица залетела. И также как тогда, шляпку набекрень и бегом на Ярцевскую. Нет, конечно, не бегом и не на метро, а на машине с бежевыми кожаными сидениями и шторками на окнах.

Прибыв на место, Галина Петровна с ужасом обнаружила Лиду, ползающую на коленях возле кровати, на которой тихо поскуливая, лежала собака.

- Жужечка, ну, потерпи, потерпи ещё, милая.

А рядом, завёрнутые в заморский халатик, подаренный сестре всего лишь в прошлом году, уже копошилось что-то, слюнявое, полу лысое.
- Отвратительно, - только и могла произнести Галина Петровна. Достала два полиэтиленовых пакета, в один из них просунула руку и быстро схватив попискивающие комочки, запихала их в другой, который сверху замотала какой-то подвернувшейся тряпицей. Затем, не утруждая себя раздумьями, бросилась на лестничную клетку к мусоропроводу.

Ей пришлось повторить эту процедуру несколько раз, так как Жужечка всё рожала и рожала…

Лидия Петровна, сначала сидела около собаки и с ужасом смотрела на сестру снизу вверх, потом, переложив собаку с кровати на пол, переместилась на кухню, где сидя на своём любимом месте у окна, будто разглядывала что-то на улице. На неё нашло то состояние отрешённости, в которое она погружалась в минуты безмерной тоски и печали. Она не слыхала ни голоса сестры, ни возмущённого стука двери, которой уходя хлопнула Галина Петровна. Думала ли Лидия Петровна о чём-то в это время, вспоминала ли что?

В квартире было тихо, и только почему-то очень громко, громче обычного, тикали настенные часы. Лидия Петровна вдруг явственно услыхала женский бесстрастный голос:

- Так, теперь ножку, ручку, вот так…

У Лидии Петровны закружилась голова, кухня превратилась в операционную с большим светильником на потолке, который высвечивал яркий круг и сидящую между её ног женщину в зелёном. За этим кругом, в бесконечно чёрном пространстве по какой-то невидимой орбите со скоростью, которая всё увеличивалась и увеличивалась, вращалось её, Лидино, тело, и Лидия Петровна подумала, что это, наверно, ТОТ свет и теперь ей придётся жить в нём… И вспомнилось, что только потом, когда везли на каталке, и добрая нянечка утешала её, она вернулась из темноты и удивилась тому, что плачет как-то беззвучно, без всхлипываний, и не может не плакать и что слёз так много. А нянечка говорила:
- Поплачь, поплачь, милая. Ребёночка обмыть нужно.
И она всё плакала, плакала, и не слышала,  как тяжело дышала Жужа и как едва слышно шептал кто-то:
- Кто ты, что ты, кто ты, что ты…

Ответить на этот вопрос Лидия Петровна не могла. “Не мать, не жена.
Плохая сестра, правда, - уговаривала она себя, - я всегда старалась Галине угодить. Плохая тётка. Ну, что, что я Вавику дала, что? Только и знает девок водить, учёбу забросил… Работник из меня никакой.” И так перебирая свои недостатки, бичуя себя, Лидия Петровна сидела у окна на кухне, за которым становилось всё темнее и темнее.

 Когда же из комнаты до неё донеслось слабое поскуливание, Лидия Петровна, будто очнувшись, оторвалась от своей тоски, поспешила в комнату. Там, тяжело дыша, высунув язык, медленно переползала с места на место, обнюхивала каждую вещь, собака. На шаги хозяйки она не обратила  внимания. Бросившись к ней, прошептав: “Жужечка… “Лидия Петровна хотела обнять её, но та зарычала, оскалилась и, оставляя за собой кровяные разводы на полу, поползла в коридор, к входной двери.
 Там, сначала уткнувшись мордой в дверь, а потом подняв её кверху, завыла.

Лидия Петровна, поспешив к собаке, опустилась на пол, пытаясь опять обнять её, но та опять грозно зарычала, обнажив белые клыки молодых зубов. И вдруг Лидия Петровна неожиданно для себя, ничего не боясь, схватила Жужу, крепко прижала к себе и заплакала во весь голос, роняя на шерсть собаки слёзы. Та же, обмякнув в руках хозяйки, посмотрела на неё долгим не мигающим взглядом, а потом, рванувшись к лицу, стала жадно лизать нос, щёки, глаза.
 
- Жужа, Жужа, ну что ты, Жужа, - повторяла сквозь слёзы и лаская собаку Лидия Петровна.

Устав от слёз, она задремала. Привалившись к двери, задремала и собака, растянувшись подле и нескладно вытянув задние лапы.

Во сне Лидия Петровна то всхлипывала от недавних слёз, то улыбалась, и ей казалось, что она слышит знакомый голос: “Ви роза, ви роза”…