Из сборника «Сказки деда Варакоши»
В далёкой, затерянной в дремучих лесах деревне жил-был старичок. Ростом не велик, худощав, быстр в движениях, весел нравом и находчив словом. Балагурами таких в народе зовут. А в наших северных землях любя ещё и вралями.
Родившийся в конце девятнадцатого века, получил он по святцам странное имя Ивлий, да быстро забылось оно, обращались к нему ближние и дальние по родовым прозвищу и фамилии.
С давних времён за память, хранившую и передававшую из поколения в поколение старины, былины и сказки народные, прозвали предков Ивлия "петарями".
За дар ладно баять, красно их сказывать нарекли земляки Ивлия Петаря из рода Зотиных ещё и Варакошей.
Кстати, и фамилия родовая получена его дедичами в давние времена тоже от «говорящего» прозвища – «зотями» на севере называли «знатоков», «сведущих», хранителей знаний новгородских волхвов.
Жил дедушка один в небольшом, аккуратном, обшитом тёсом доме с узорными наличниками окон и фигурой коня под крышей, построенном им в тридцатые годы на высоком берегу реки.
Двух сыновей потерял он в начале войны. Жена от горя и трудов тяжких колхозных ушла в мир иной следом за сынами-воинами.
Он - тогда мужик в годах, ушёл на войну Отечественную добровольцем. В районе Ивлий Зотин считался лучшим охотником, потому и делом его воинским стало метко стрелять и убивать. Зоркий ангел стоял, наверное, за спиной Варакоши, в госпиталь с контузией и ранением снайпер-орденоносец попал всего лишь однажды, за два месяца до победы.
Вернувшись с войны, он выковал и поставил узорный металлический крест на могиле супруги, утопил в речной глубине именной охотничий карабин и начал робить плотником в колхозе.
Из желающих приобрести изготовленные им сани и телеги в районе установилась очередь. При необходимости подменял фронтовик кузнеца, конюха, других спецов, с трактором управлялся. И за снадобьями, травами лечебными к нему люди обращались.
Улыбкой, едва заметной в седой бороде, словом добрым привечал дед Варакоша старого и малого.
В мастерской, стоявшей на окраине деревни, с утра до вечера гостевали разновозрастные ребятишки. Любовались, словно завороженные, мельканием в руках мастера топора и рубанка, вслушивались в перестуки молотков и киянок, блаженно вдыхали запах стружки, вытекающей из под резца ножного токарного станка, помогали, чем могли, постигали будто бы в игре плотницкое и столярное ремёсла.
И всё-таки главное действо, ради которого собирались сопливые пацаны и ребята постарше, многие из которых потеряли отцов на войне, происходило в перерывах между трудами, или в летние белые дни – вечерами, по окончании долгой смены.
Дедушка ставил на железную печку огромный закопчённый чайник, с присловками и прибаутками сыпал из холстяных мешочков в кипящую воду благоухающие травы и коренья, помешивал варево, шепча что-то неразборчивое под нос, переливал содержимое в алюминиевые кружки, приглашая босоногую команду к чаепитию: «Покорно прошу отведать дары природные. Уж не обессудьте, робята, другово у бобыля нет».
С высоты прожитых лет вспоминается тот напиток божественным нектаром. А уж то, что начиналось потом, когда смолкали громкие прихлёбывания и причмокиванья, иначе, как чудом назвать нельзя.
Обращался дедушка к кому-нибудь из сидевших на колечках мягкой стружки мальчуганов: «Говорят, дразнил ты давече баушку соседскую? Не боишься гугаем стать?
И начиналась сказка.
Много их слышано. Пришло время вспомнить некоторые. И другим поведать.
Гугай. Сказ первый
В деревне жил паренёк шибко бедовой. Дракун, зазуба. Собак бил, кошек за хвосты таскал, ребятам малым подзатыльники раздавал, старых дразнил. Жалились на него деревенские родителям, да те с ним сладить не могли. И добром просили угомониться и ремнём отец лечил его, ничего не помогало.
Вот однажды в начале зимы во двор к ним зашёл старичок нищий, кусочек какой-ли на пропитание подать просит. Родителей дома тогда не было. Решил неразумный парничок напугать дедушку убогого. Напялил на голову лохмотья тряпичные, лицо измазал сажей печной, выскочил из-за угла, глазищи округлил и ну кричать: «Гу, гу, гу».
Отпрянул было старичок, суму пустую выронил из рук, потом из снежной каши её поднял, в пояс поклонился и сказывает: «Благодарю тебя, парух, за ласку и песню неведомую. Может, днём она и не понятна, зато ночами дойдёт до слушателей подневольных. Птицей одинокой лети по свету, гугай себе, из засады нападай на других тварей божьих, сторониться они будут тебя, не любить, дак ведь ты этого и желаешь».
Превратился парень в филина-гугая. Ночами гугает, плачет. И ничего уже не исправить.
*****************************************************
Продолжение цикла http://www.proza.ru/2014/01/06/967