Колесница

Михайлов Юрий
Глава первая


Мне и надо-то было – остановиться, чуть-чуть отдохнуть, придти в себя. Я только что выкарабкался из очередной переделки: Кара-Мура, Чутня-Мутня, Сивка Бурка, вещая каурка...
 
Эта местность называлась, между нами, Чутня.

Мы ехали в аул небольшой колонной в сопровождении БТРа – ну то есть не мирной колонной, как это делали всегда, а в сопровождении военной техники. Да плюс взвод охраны Пал Палыча Бороды, генерала армии, назначенного ответственным за восстановление мирной жизни в этом крае. А что оставалось делать? Место поганое, больше пяти километров дорога петляет по лесу.

Выехали мы из райцентра затемно, чтобы успеть к утреннему мероприятию – первому школьному звонку в новой, только что отстроенной школе. Старую школу испоганили боевики, заняв ее сначала под госпиталь, а потом превратив в укрепрайон. Пришлось выколачивать их оттуда гаубицами. Так и сровняли старенькую, глинобитную школу с землей.

Компания собралась большая: Пал Палыч, я – его советник и секретарь комиссии по налаживанию мирной жизни в Чутне; его новый заместитель Виктор Гусев, полковник, приехал, как шутили у нас, за генеральскими погонами; районное руководство в количестве почти десяти человек; местный министр образования пожаловал и его пресс-секретарь. Девушку звали Фатима, и она была настолько красива, что я долго не мог оторвать от нее глаз. Заметил, что и другие мужчины, знакомясь с ней, стояли с открытыми ртами.

Гусева мы знали плоховато, он с месяц как прилетел с Пал Палычем. Мужик молодой, боевой, только что сорокалетие отметил. Все шуточки-прибауточки, анекдоты любит травить. С виду веселый и компанейский зам. Не помню сейчас, кто обмолвился, что он – внук бывшего члена Политбюро.

Дорогу до склона горы прошли быстро и хорошо. Вот сейчас лес промчимся, поднатужимся немножко в гору – и аул уже будет виден. БТР первым вышел на лесную дорогу. За ним – полвзвода охраны, а вторая половина замыкала колонну. Мы в середине, Пал Палыч и Гусев, затем местное начальство на двух уазиках, а потом – я с Фатимой и министром по школам.

Пал Палыч еще в райцентре пересел в нашу новую «ниву», ему надо было по выступлению министра кое о чем переговорить. Гусев пригласил Фатиму в бронированную машину. Та долго отнекивалась, говорила, что не претендует на руководящее кресло.

Я тихо порадовался за девушку: слава богу, подумал, хоть ее жизнь более-менее в безопасности будет. Боевики знали, что на бронированной машине, как правило, ездят высокие гости, сам генерал Борода, иногда его заместители. Вычислить ее в колонне не представляло никакого труда. Но они также прекрасно знали, что наскоком эту машину не возьмешь.

Взрыв показался мне слабеньким, несерьезным, хотя нашу модернизированную «ниву» попросту выбросило из колеи. Мы стояли, почти развернувшись назад, готовые в любую минуту сползти в метровый кювет: машина балансировала на краю дороги. Второй взрыв подбросил нас над землей, и «нива» в каком-то раздумье, не сразу, свалилась в кювет. Легли набок, прижавшись к зеленой траве боковыми дверями. Я потерял очки, почувствовал, как заныла ключица. Стал извиняться перед водителем за то, что нечаянно двинул ему ногой в челюсть, поскольку он при развороте машины завалился на меня, сидящего справа.

Пал Палыч чертыхался, пытаясь выбраться из машины. Куда-то подевался министр по школам. Бедолага, наверное, успел не только выкарабкаться из верхней, не заклиненной дверцы машины, но и в кювет залечь.

– Андрей, жив? Руки-ноги целы? – спросил Пал Палыч. – Как водитель?

Мы оба отозвались, что живы, все остальное ерунда.

– Давайте попробуем выбраться, – сказал генерал, кряхтя и стараясь подтянуться на крепежных стойках машины. – Эта закладка не нам предназначалась. Нас бог миловал. Кто же пострадал?

Выбирались мы долго, несколько минут показались мне вечностью. Поскольку я был под водителем, то выкарабкался последним, сел на дверные стойки машины и стал смотреть вперед, куда бежали охранники с хвоста колонны. Но они вдруг опомнились, встали как вкопанные, затем развернулись и начали поливать лес за кюветом огнем из автоматов. А работник местный администрации кричал, обращаясь ко мне:

– Уходите с машины, прыгайте на землю! Они в лесу, стреляют!

Прыгнул, присел на корточки, потом, согнувшись в три погибели, пошел вперед. Вижу, что впереди меня маячит Пал Палыч. Догнал генерала.

– Что? – спрашиваю.

– Моя машина. Чувствую, они раскусили ее слабость. Они первым взрывом подбросили ее, уложили набок, а потом шарахнули на полную мощь… Видимо, противотанковую мину или мощные артснаряды заложили.

– Ну и что? Она, вон, лежит, почти целехонькая! – я это буквально прокричал, не желая верить, что мои догадки подтвердились.

– Они из нее вакуумную бомбу сделали, – сказал генерал. – Внутри там месиво…
Мы подбежали к машине одновременно: солдаты с БТРа вместе с охраной встали полукольцом, не подпустили меня и других из колонны к машине. Генерал подошел вплотную к открытой двери, постоял меньше минуты, отвернулся и буквально заковылял к кювету. Его не рвало, он задыхался без воздуха. Один из помощников протянул ему спрей-бутылочку, генерал направил ее в рот, нажал два раза на крышку, задышал глубже. Потом он сел на траву, руки отставил далеко назад, чтобы развернутой грудью было легче дышать. Я присел рядом.

– Не ходи туда, – сказал Пал Палыч. – Там поотрывало все: руки, ноги, все ломано-переломано. Бедная девочка! И Витька, генерал хренов.

Таких изуверских взрывов я больше не видел, хотя слышал рассказы очевидцев, что боевики раскалывали как орехи эти военные чудовища. К счастью, никто из министров-силовиков ни разу не пострадал. Их попросту не было в тот момент в машинах.

– Надо все менять, – сказал я, – стратегию, тактику… Надо всю идеологию менять.

– Что, прикажешь сейчас в аул врываться и народ выводить на площадь?

– Я про идеологию говорю. А у тебя охраны перебор. Не выйдет у тебя ни хрена ни с доверием, ни с поддержкой. Так и будут днем называться местными помощниками, а ночью – боевиками.

Обиделся Борода, даже отвернулся от меня. Но у него не было другого ньюсмейкера, которого он знал бы так же, как меня, и с которым объездил бы пол-Чутни. Он сказал после длинной паузы:

– Вот ты и подумай, что надо менять! Что мы в идеологии не так делаем? Да мало ли чего.

К этому разговору мы вернулись уже по возвращении в столицу, после траура, слез, захоронений. У Фатимы был маленький сын, у водителя – четверо, у Гусева – двое детей. Вот так вот за раз семерых сирот приобрели.

– Пал Палыч, – сказал я, когда мы остались с ним вдвоем, – надо делать ставку на лидера. Надо человека найти: авторитет, известность, ну и все такое прочее. Я тут с бывшим проректором Чутнинского университета встречался, хорошим историком, и мы долго говорили о столетней войне в их местности. Он прямо сказал: приблизил император местного лидера – успокоил народ на долгие десятилетия. На курорт сюда, конечно, не ездили из столицы, но тишину в крае приобрели.

– Да понял я тебя! – бросил в сердцах Борода. – Я об этом тоже думал. Скоро покажу тебе человека. Правда, есть закавыка: он в прошлом – боевик, в бандформированиях был главным по религиозной части.

– Ничего себе… Хотя, мне кажется, это даже хорошо. Больше доверия будет.

С ним я работал над его выступлением с трибуны Совета Европы. Просил его:

– Ты не волнуйся, Ахмад! Это не проблема. Все, что мы сочинили с тобой, ты будешь читать по бумажке. Но, чтобы не растеряться, давай выучим речь наизусть. Или хотя бы близко к тексту.

Выучил он текст легко. Текста он не боялся, боялся вопросов, которые обязательно должны были последовать. Совет Европы интересовало одно: не очередную ли марионетку подсунула Москва в лидеры неспокойной местности. Он чувствовал это, как говорится, кожей, не хотел позора. Гордый был.

Я тоже не хотел позора, поэтому сказал, шутя:

– Бойся вопросов от женщин!

– Ты шутишь, Андрей, а я – отдувайся!

– В Совете много энергичных женщин. А впрочем, давай поменяемся! Только языка вашего я никогда не выучу, стар уже. А ты прекрасно говоришь по-русски.
Он вернулся из Совета Европы с триумфом. При встрече в VIP-зале Шереметьевского аэропорта я сказал ему:

– Знаю, что тебе поверили даже женщины. А я – восхищаюсь тобой, Ахмад! Но говорю это без Пал Палыча, чтобы не обидеть аксакала. Он тебе об этом сам скажет, вернувшись от журналистов.

Скоро новый лидер Чутни встал на ноги, создал свое правительство, всяческие структуры, и мало-помалу надобность в моем товарище, большом генерале Пал Палыче Бороде, отпала. В тот же день и час отпала надобность и во мне.
Прошу у начальства небольшой отпуск и возвращение в действительные государственные советники. Посмеялись надо мной, предложили отпуск бессрочный, поскольку и судьба Пал Палыча увязла в кабинетах высшего руководства: то ли оставляют его первым вице-премьером, полномочным представителем президента страны, то ли освобождают с отставкой, с уходом на заслуженный отдых, как молодого пенсионера и как старого генерала. Толком сказать долго никто не мог.

– Ты прости, я знаю, что у тебя все плохо, – извинился Пал Палыч. – Я позвонил товарищу, он сейчас Комитет государственного контроля при Парламенте возглавляет. У него, правда, комплект по твоему профилю. Но обещал, что без работы не оставит. Да вдобавок он тебя помнит по командировкам в Чутню. Вот такой ты у меня известный! А за меня не переживай: я давил и буду давить этих гнид на чистом теле государства.

– Шею сломают, по-настоящему. Они это умеют и могут, ты в этом убедился, если до сих пор не знаешь, за что тебя «освободили». Они, чтобы сохранить свой бизнес, действуют без пощады. Ты был им нужен ровно столько, сколько времени возглавлял Чутню.


Глава вторая


Глаза у него были влажные, светло-карие, излучали такое искреннее сочувствие, что я даже нехорошо подумал о приятеле, который назвал его директором дома инвалидов в «Двенадцати стульях». Мы зашли с ним в обеденный перерыв в ресторан-кабак-харчевню, где при входе нам сразу налили по рюмке горилки, на закуску предложили по куску хлеба с салом. Десять лет назад этот молодой человек обучался у меня азам пиаровской и рекламной работы. В Госконтроле он заведовал коммуникациями. Старое и прошлое он постарался забыть, а обо мне сегодняшнем ему, видимо, передали как-то вяло, не командным голосом.

Он много ел, с удовольствием пил горилку, но, закусывая очередную рюмку, постоянно говорил, как плохо живется бедному чиновнику.

Пришлось в открытую договариваться о «подарке» в у. е. Финал встречи: на мои плечи ложилась забота о связях со средствами массовой информации.

– А ты говорил, что все забито, – сказал я.

– Формально – да. Сейчас придется перестановки делать. Но я рад, что заполучил вас.

– Это не ты меня заполучил. Это Пал Палыч всунул меня к твоему начальнику.

Испуг, растерянность в глазах:

– Не знал, что так высоко шел разговор! Во всяком случае, мне о вашем возможном приходе сказал всего лишь замруководителя аппарата.

– Ладно, проехали. Жду бумагу. Позвони, когда надо приступать к работе.
То, что я нажил врага с первой минуты своей работы в новой конторе, ежу понятно. Страх, который я поселил в своем начальнике, он никогда не изживет в себе. А потом, эти чертовы у.е.! Я даже растерялся: за должность надо платить, пусть даже тупым подарком! В наше время так не поступали, это был большой профессиональный грех. Могли порекомендовать, назвать фамилию, дать характеристику. Но если эта информация исходила от коллег по работе, то о каких «подарках» могла идти речь? Было просто неприлично так поступать. Но что делать – другие времена, другие нравы.


Комната гигантских размеров поделена шкафами на две неравные части. Столы сотрудников стоят справа – под окнами, слева – у стены. У одних светло, у других полумрак, свет горит постоянно, даже в самые солнечные дни. Два отдела, абсолютно автономных, связанных лишь единым начальником свыше. У меня – работа со СМИ, пять сотрудников без меня и зама. Старый начальник только что вышел на пенсию. Мы с ним попрощались на площадке у выхода.

Вернулся я на темную сторону обжитого параллелепипеда, прошел к рабочему месту, включил компьютер и только успел поднять голову от стола, как увидел женщину, присаживающуюся на гостевой стул. Высокая, худая, проще сказать, тощая, в сером платье с оборочками у горла, в теплых серых чулках и коричневых туфлях. Почему-то от нее совсем не пахло духами.

– Ваш заместитель, – подает мне руку, длинную, узкую и совсем холодную, – зовут меня Нинель Иосифовна, по мужу Першина.

– Вы здоровы? – искренне спрашиваю я. – У вас совсем ледяная рука.

– Видимо, малокровие. А так я здорова, – женщина смущена, расстроена, взволнована.

– А почему «по мужу»?

– Я не стала после развода менять фамилию на свою.

– А что, Костик – ваш муж?

– Вы его знаете! Он так и предполагал, что вы и есть мой новый начальник. Просил вам кланяться. Я с ним вчера разговаривала.

– Спасибо. Правда, мы не виделись лет десять.

– Семь, почти восемь.

– У вас есть личные дела сотрудников? – спросил я.

– Конечно! Но лучше бы было, Андрей Юрьевич, собрать нас всех вместе. Сегодня, прямо сейчас. Простите, что сую свой нос...

– Нет, дайте мне объективки, чтобы в кадры не лезть. Я посмотрю, а после обеда соберемся.

– Как прикажете.

Она встала, склонив туловище, как штангенциркуль, пополам, отряхнула складки на платье, повернулась, словно солдат, через левое плечо и пошла в конец кабинета. "Наверное, с умыслом сидит в конце кабинета: начальник впереди, заместитель сзади, – подумал я. – Чтобы всех видеть, за всеми был пригляд. Или, может быть, я ошибаюсь"?

Сосчитал столы. Их было одиннадцать – простеньких, похожих на учебные столы в приличном профтехучилище. К каждому столу была приставлена тумба с тремя выдвижными ящиками плюс небольшой удлиненный сейф с ФИО хозяина. Вот и весь скарб чиновника, если не считать шкафы для верхней одежды, стеллажи и книжные шкафы, которые в счет не брались. Это все-таки вещи общего пользования. Выходило, что вот за эту принадлежность к кучке вещей люди шли в чиновники? А как же сотни статей о закрытом обществе, клановости, о деньгах и зарплатах, о принципах, порядках, традициях и тому подобном? Для меня за десятилетие, чуть бльше,  нахождения в этой среде стало ясно одно: человек идет туда как раз не из-за больших денег – их там, попросту говоря, нет. Его, определившегося со своей дальнейшей судьбой, влекут не деньги. Он получает доступ к административному ресурсу, проще говоря, к власти. Я ни дня не работал в Госконтроле, но точно знаю, что его сотрудник может «достать» любую организацию, через которую в течение года проходил по отчетам хотя бы один рубль из федерального бюджета. Он может устроить головомойку любому начальнику на другом конце провода. О командировках, проверках и составлении отчетов по их итогам я уже не говорю. Проверяющий – король, он упивался, если хотел, своей безграничной властью. Ибо все мы грешны, хотя бы чуть-чуть, самую малость, тем более, находясь при таких больших деньгах, какие урвали молодые стервятники первой волны капитализма.
Через несколько месяцев, реже лет, эйфория проходила и чиновник понимал, что надо создавать свой запасной аэродром или подушку безопасности. Он стал мудр, опытен, у него появились связи и возможности. Он может, как руководитель бригады, проверяющей, к примеру, крупную во всех отношениях топливную компанию, не отразить в отчете для парламента всего одну-две цифры. Нет, не так грубо: он их может расположить в другом порядке, не выпячивая, просто затушевав слегка. И картина совсем другая. В знак благодарности от компаний – откаты, доходящие порой до миллионов долларов.

С солнечной стороны стояло всего пять столов, некоторые были с приставками для общения и проведения совещаний. В углу разместился большущий телевизор с кассетником.

– Кто начальник отдела? – спросил я.

Над первым по счету от входной двери столом поднимается круглое лицо с растрепанными волосами:

– Я. Зовут Павлом, фамилия Сакс.

– Кем командуете?

– Редакционно-издательским отделом, три человека плюс я. Недобор – ставка одного консультанта.

– Давайте, Павел, попьем чаю!

Мы расположились рядом с его столом, на приставном столике. Его сотрудница, красивая грузинка средних лет, заварила чай, поставила нарезанный лимон, печенье и сахар. Все чинно, аккуратно, чисто. Павел стал достаточно подробно рассказывать о подготовке и выпуске ежемесячного информационного бюллетеня объемом от четырех до шести печатных листов минимум. Я очень корректно закруглил его рассказ, сказав, что ежедневно готовил к печати стенограмму заседаний первого и последующих съездов народных депутатов СССР, многих сессий Верховного Совета, ежемесячно выходили сборники законодательных актов Президиума Верховного Совета СССР.

– А теперь, Павел, я ваш коллега и сосед. Давно с вакансией?

– С полгода, наверное. Начальник управления, видимо, держит ее на всякий случай.

– Если попрошу, отдадите ее мне?

– Не вопрос.

– Хорошо, даже отлично! Думаю, что мы еще сможем на нашей базе развернуть пресс-службу для полноценной пиаровской работы.

Попили чаю, сосед умолк, думая о чем-то своем. Я сначала не хотел просить о телевизоре, но неожиданно для себя задал вопрос в лоб:

– Не правильнее ли будет, если телевизор с приставкой будут иметь сотрудники отдела по работе со СМИ? Я надеюсь, что в ближайшие дни достану такой же агрегат.

– Сам не решаю, говорите с руководством.

– А оно, руководство, почему не здесь расположено?

– У него кабинет в главном корпусе, с приемной и референтом.

– Я видел, когда заходил к нему. Но ведь это же неправильно, если не глупо, – сидеть вдалеке от своих сотрудников! И заместитель его там же расположился?

Мой сосед промолчал, лишь махнул рукой в сторону коридора. Видимо, не привык вести такие разговоры. А я уже думал о том, как бы мне пересадить свою шестерку на солнечную сторону, набрать еще трех-четырех сотрудников и забабахать настоящую пресс-службу Госконтроля. А Сакса вместе с ребятами или перевести поближе к начальству, или отгородить на нашей территории в очень милый закуток, прорубив им свою дверь на вход-выход. Мы тогда могли бы принимать журналистов, устраивать для них брифинги, чаепития, снабжать их необходимыми рекламными материалами, не отходя от кассы, как говорят.

Но я понял, что с Пашей Саксом кашу не сваришь. Придется «качать» руководителя, убеждать в его же выгоде, возможности создания на базе управления департамента и тому подобном. Я поблагодарил Сакса за чай, раскланялся с миловидной грузинкой, пошел к себе.

У стола стояла Нинель Иосифовна, в руках держала папку с кадровыми объективками на сотрудников отдела.


Глава третья


– Вам краткие дополнения, характеристики на сотрудников потребуются? Я готова, только очки другие принесу, минуточку…

– Спасибо, Нинель Иосифовна, я пока посмотрю молча, без комментариев.

Она шла, прямо держа спину, будто прилежная ученица репетировала этюд на фортепиано. Я открыл папку. В ней лежала еще одна, прозрачная, застегнутая на две кнопки.

"Опять хорошо характеризует ее: аккуратность, ответственность. В этих папочках – судьбы людские, она это понимает, – думал я, перебирая листочки, исписанные разными почерками, с нечеткой ксерокопией, страшненькими фотографиями. Вот мужчина попался, первый после двух женщин. Посмотрим его! Так, Щеголев Сергей Иванович, год рождения. Окончил институт военных переводчиков, служба в рядах ВС".

Я перелистнул страничку и сразу посмотрел воинское звание. Так я и думал: капитан запаса. Похоже, в Чутне был, а может, еще где. Сам уволился, а, может, по ранению. Вернулся на титульную страничку. С ксерофото на меня смотрел с грустной улыбкой молодой мужчина в старомодном галстуке конца восьмидесятых годов. Странно: фото новое, а галстук старый. Впрочем, он же военный человек, всю жизнь, наверное, был в командировке, бессрочной.

Я оторвал взгляд от фото и так четко представил своего случайного попутчика по стоящему на приколе в Чутне железнодорожному составу-гостинице, что мне стало как-то не по себе. Вот же чертовщина! Уже который раз думаю об этих мальчишках-воинах, которым вряд ли скажешь, что они должны отдать жизнь за Родину. Я снова посмотрел на фото капитана Щеголева, с которым мне предстояло работать. Они даже чем-то похожи. Взрослой и грустной улыбкой, что ли.

...Развороченными были все приличные высокие жилые дома и промзоны, стоящие по обеим сторонам дороги, ведущей в аэропорт. Аэропорт же так и оставался всего лишь долгостроем: ни одной воронки на взлетной полосе, ни выбоины на бетонной коробке и подсобных строениях. Пал Палыч незаметно, но все же нервничал. Он вызвал в самое пекло всех членов Комиссии по восстановлению Чутни. Они, правда, разместились в большом городе – на железнодорожной станции, куда подогнали несколько составов, сделали из них тупиковую зону с частичным забором в наиболее опасных местах, по периметру которого круглосуточно дежурили вооруженные до зубов спецназовцы. Свои кухня, вагон-столовая, приличный запас продуктов питания. Правда, туалет пришлось построить вблизи жилых вагонов, и он тоже входил в зону охраняемого комплекса.

Именно здесь я плотно перезнакомился с теми, кто по рангу входил в комиссию по восстановлению народнохозяйственного комплекса региона и с кем мне приходилось работать как секретарю этого необычного формирования. В столице было проще: формы отчетов отработаны, общий сбор объявлялся заранее, референтов и помощников в Совмине РФ, чтобы обзвонить и собрать народ, было много. Здесь же – один Пал Палыч, его непререкаемый генеральский авторитет да небольшая группа штабных работников, которая фактически и налаживала, и координировала, и контролировала восстановление мирной жизни в Чутне.

Общий сбор членов комиссии планировали на вторую половину дня, когда они должны были вернуться с объектов, разбросанных по всему региону. Команда от аппарата президента РФ поступила утром: Пал Палыча ждут в Сочи на доклад к высшему руководству. Видимо, скучновато проходил отпуск у руководства, можно послушать рассказ генерала. Никто из окружения Пал Палыча (и я в том числе), ни один из членов комиссии не то чтобы не позвонил в аппарат президента, своим министрам даже не доложили, что им придется задержаться, что их заседание сорвал секретариат президента, который формирует рабочий график главы государства. А ведь это были, как правило, первые заместители министров, руководители федеральных комитетов и служб!

Тогда-то и назначил Пал Палыч сбор членов комиссии в аэропорту, чтобы потом сразу вылететь в Сочи. Что началось! Мотаться с охраной по объектам министерские не боялись. А тут сразу масса вопросов: как будем добираться-возвращаться из аэропорта, как с питанием-размещением, отлетом в столицу на доклады своим министрам? Они привыкли ездить поездом до заветного тупичка или летать эмчеэсовскими самолетами на военную базу соседней республики. И вдруг – вводная, да еще со столькими неизвестными!

Мне Пал Палыч сказал по-военному:

– Не лезь. У них возможности решать вопросы намного большие, чем у тебя. Ты, надо признать, пока их символический куратор. Меня они боятся, потому что я первый вице-премьер и старый генерал. Короче, после совещания пусть с комендантом региона сами выкручиваются. Я им отдаю свой самолет, есть желание – пусть летят в Москву. Кто не закончил сбор информации, организацию работы на объектах – вертолетом в жэ-дэ тупик и пахать, пахать и пахать.

В зале на втором этаже не доведенного до эксплуатации аэропорта собралось более ста человек. Это не только с учетом членов правительственной комиссии, но и местных руководителей, как из столицы Чутни, так и практически из всех районов, а также небольшой группы журналистов (три камеры с центральных каналов ТВ, четыре представителя информагентств, прикипевших к Пал Палычу). Все прошло, в принципе, нормально. Уже садясь в вертолет на Сочи, Пал Палыч отвел меня от огромной толпы в сторонку на расстояние десяти-пятнадцати метров и целых пять минут слушал мои впечатления от проведенного совещания.

– Это нужно тебе? – спросил я его напрямик.

– Нужно, свежие впечатления полезны. Это во-первых. А во-вторых, десятки начальников всех уровней сейчас следят за нами. Я тебя отозвал в сторонку. Я только с тобой о чем-то говорю – строго секретно. Да еще перед встречей с президентом. Цени, голова садовая! Лети в столицу, только позаботься о журналистах, – сказал Пал Палыч, встал на ступеньки вертолетной лестницы, повернулся, помахал всем рукой и улетел.

Отправкой самолета занимались штабисты генерала, расквартированные в его резиденции. Я буквально засунул на его борт семь журналистов, с криком, шумом, руганью: мест оказалось маловато. А сам с несколькими членами комиссии полетел вертолетом в жэ-дэ тупик. Мое двухместное купе в поезде оказалось пустым: руководитель Росимущества улетел в столицу. Когда уже готовился ко сну, в дверь поскребли. Открыл защелку, увидел полковника ФСБ Кузьмина.

– Андрей Юрьевич, простите ради бога! Можно к вам, в порядке исключения, только на одну ночь нашего товарища разместить? Он на нелегальном положении. Больше пока ничего не могу сказать. Но ни в штабе, ни в гостинице, ни в частном секторе, тем более, ему светиться нельзя.

– Ничего я не понял, но можно, раз нужно. Вы ели? – спросил я гостя.

– Не до жиру. Спасибо, что хоть поспит в приличных условиях! – сказал за него Кузьмин.

– Это неправильно. Вы располагайтесь, а я схожу кое-куда. Да не волнуйтесь, его никто не увидит. Я еду принесу сам.

Вернулся я через пять минут. Кузьмин встал, готовый, видимо, грудью закрывать гостя от посторонних глаз. Принес я два куска мяса, сок и хлеба.

– Все, товарищ полковник. Свободны, – сказал я Кузьмину.

Он явно с неохотой вышел из купе. Гость достал из-под столика рюкзак, зеленый, армейский, стал развязывать на нем широкие тесемки. «Вот время бежит!» – сидел я на своей полке-кровати и вспоминал, какие тесемки были на моем армейском рюкзаке около тридцати лет назад. Явно уже тесемочки просто. А что, он так и будет человек без имени, никто?

– Вас как зовут-то?

– Сергей, можно Сережа.

– Ну, Сергей так Сергей. Мои имя-отчество вы знаете. Садитесь, кушайте, а я буду потихоньку ложиться. Завтра поговорим, если захотите.

– Завтра я на поезд – и на материк.

– Ага, значит, мы здесь находимся на острове?

– Да нет, просто есть такое выражение...

– А вы действительно в горах были?

– Андрей Юрьевич, без «вы», пожалуйста, а? Я совсем не привык. Когда Кузьмин сказал, что меня можно спрятать только у советника генерала Бороды, я чуть не умер от страха!

Я молчал, смотрел на парня тридцати лет от роду, не больше, коротко стриженного, одетого в костюм средней изношенности, с армейским рюкзаком в руках. Что за легенда, мальчик, у тебя? Что за эклектика, смешение, так сказать, стилей?

– Вообще-то я в звании капитана, работаю в ГРУ, почти пять лет назад переброшен сюда из Афганистана. Ну, в общем, по нашим каналам. А сейчас должен добраться до Москвы.

– Что, кончились мытарства, командировка ваша? – спросил я.

– Вроде того. Но вот еще надо добраться очень своеобразно...

– Ладно, Сережа, ешьте, я не буду вам мешать.

– У меня есть небольшая канистра нефильтрованного коньяка. Досталась по наследству от ребят, бравших коньячный завод. Может, не откажетесь, рюмочку попробуете?

– Интересно, а Кузьмин-то знает?

– Знает, знает. Это тоже часть легенды.

– Так вот почему он так не хотел от нас уходить! – от души засмеялся я. Мой смех Сергей принял за одобрение предложения, быстро развязал рюкзак и достал оттуда ярко-желтую пластмассовую канистру емкостью примерно полтора-два литра.

– Вы знаете, у меня полрюкзака сухого пайка: консервы, колбаса сырокопченая, хлебцы. Много чего есть, даже чай в пакетиках. Будете?

– Ну, достань сырокопченой немножко. Если печень не расшалится.

– С коньяком все пролетит, как со свистом!

– Ну-ну, ветеран-вояка! И про печень все знаем, и коньяком спаивать решил.

– Ну что вы, Андрей Юрьевич! Это так, в основном по рассказам. У мусульман строго, не пьют. У меня были периоды – по несколько лет ни грамма спиртного во рту не было.

«Так, – думал я, – мальчику надо поговорить, может, выговориться. Сделай ему такую милость, посиди с ним, послушай его! Если, конечно, захочет разговаривать».
Своеобразным ножом с кнопкой автоматического выброса лезвия Сергей отрезал несколько кусочков колбасы, порезал принесенное мною мясо, хлеб. Стаканы я достал из шкафчика, который заменял мне походную аптечку, а заодно и парфюмерный несессер.

– Чтобы не выходить из купе, давай-ка коньячком чуть сполоснем стаканы. Они чистые. Мы умываемся на улице, там такая посуда не нужна.

Сергей налил по чуть-чуть в оба стакана, покрутил густую коричневую жидкость, а затем вылил ее в подставленную мною большую банку.

– Банку, понял, для чего держим? С крышкой, плотно прилегающей, но легко открывающейся? – спросил я. Он пожал плечами, наивными глазами смотрел на меня. – Чтобы ночью не бегать в туалет на улицу.

Он искренне засмеялся: ему, видимо, и в голову не приходила мысль, что люди ночью могут ходить в туалет. Его молодой здоровый организм ночью спит. Потом посмотрел на канистру, кивнул головой и быстро налил по полстакана коньяку.

– Ну, ты размахался, брат! – сказал я. – Так мы с тобой и до песен дойдем!

– Андрей Юрьевич, это не тост. Позвольте я выскажу одно наблюдение. Разрешите?

Я кивнул, подпер щеку рукой, приготовился слушать.

– Это коротко. Мы – военные, дали присягу. Умереть за Родину – наш долг, наша работа. А вы? Вы же сугубо гражданский человек! Простите, уже немолодой, правда, прошу прощения. Вы-то почему здесь? Карьера? Вроде нет. Кузьмин говорил, что вы в ранге генерал-лейтенанта, а то и генерал-полковника будете. Деньги? У вас зарплата здесь обычная, читал в интернете: гражданская плюс командировочные. Тогда что вас заставляет идти на такой риск?

Я молчал.

«Что сказать тебе? – думал я. – Я даже сыну, которому тоже двадцать пять, не смог бы ответить на этот вопрос. Как можно всуе говорить о том, что есть чувство долга перед Родиной, государством? Что я не давал присяги офицера, как ты, но я так воспитан своими родителями, школой, пионерией-комсомолом, что солдатом в окопах я вступил в партию? А рядом с нами шла известная тебе по книгам война на Ближнем Востоке. И если бы прозвучал приказ, то я бы пошел и еще как стал бы воевать...»
Пауза затягивалась. Я посмотрел в серые внимательные глаза Сергея, понял, что он меня освободил от объяснений. Сказал:

– Давай-ка лучше выпьем за счастливый конец твоей командировки! Я не знаю, чем ты занимался, но если ты выдержал там пять лет, ты просто молодец.

– Дважды: сначала – три, а потом уже пять лет.

– Ты – молодчина! За тебя.

Я пригубил необычайно терпкий и ароматный на вкус коньяк, сделал несколько глотков и сразу почувствовал, как он проникает в мой мозг, как потек по мышцам, грея душу. Именно душу. Сергей выцедил полстакана коньяка маленькими глоточками, промокнул губы платком, кусочек колбасы аккуратно положил на язык.

– Не смею больше предлагать, – сказал он после того, как тщательно прожевал колбасу. – Уже поздно. Спасибо вам, Андрей Юрьевич, за все! Я знаю, что настоящих людей много, даже сейчас, после того что произошло в нашей стране. Хочется верить, что мы не зря делаем свою работу. Что хоть кто-то не считает нас набитыми дураками и полными идиотами.

– Без веры нельзя, капитан, пропадешь. Это я по себе знаю. После девяносто первого года понял. Когда жил как без воздуха. Когда умирал, и никто не мог меня спасти. Потому что нет таких врачевателей, которые бы лечили душу. Врачеватель здесь один – вера... Верую, и все. Называй эту веру для себя как хочешь.
Уснул Сергей быстро. А я до рассвета читал книгу, шелестел страницами под маленьким подслеповатым ночником.

И вот опять капитан запаса Сергей, с которым мне предстоит сколько-то времени поработать. «Начнем знакомство с него», – подумал я и громко сказал:

– А Щеголева Сергея Ивановича можно увидеть?


Глава четвертая


К моему столу подошел смуглый темноволосый мужчина чуть выше среднего роста. На первый взгляд, ему было лет сорок. Я встал, протянул ему руку для знакомства. Он крепко пожал почему-то мои пальцы: наверное, промахнулся, не сумел поймать всю ладонь.

– Вы ветеран отдела, работаете дольше всех из сотрудников?

– Да, так получилось. После комиссования со службы мне предложили несколько мест для работы. Сюда брали, конечно, специалиста по пиар-работе. Я мало что в этом понимал. Но у меня было преимущество: арабский и английский языки. Видимо, поэтому меня и взяли. А сейчас я уже и факультет академии госслужбы закончил, и институт повышения квалификации при международной академии медиаресурсов.

– Заметку бы написали о жизни нашей доблестной конторы?

– Запросто. Уже несколько интервью подготовил, опубликованы в самых престижных изданиях. Правда, со старым начальником Госконтроля.

– А какая разница? Старые, новые начальники... Суть ведь не в фамилии, хотя и это, конечно, важно – на имидж работаем. Суть в подаче материала: удалось ли глубоко вспахать, вытащить проблемы, или отделались проходной компиляцией. Ведь так?

– Да, вы правы. Я позже принесу вырезки, покажу вам. Посмотрите, оцените. Мне показалось, что получилось неплохо. И старый начальник отдела был доволен. А он профессиональный журналист.

– Хорошо. Какие проблемы, вопросы есть? Чтобы мне ориентироваться для встречи и разговора с нашим непосредственным руководителем. По итогам, так сказать, собеседований.

– Да он все знает, только решить не может. У меня проблема с жильем. Жена в Подмосковье, я здесь комнату снимаю. На большее средств нет.

– А сертификат? Военные обязаны...

– В наше время, когда это со мной случилось, никто никому ничего не обещал. База наша – в дальнем Подмосковье, вот там пока и держат мою семью на птичьих правах. А я здесь, выбрал госслужбу. Говорили, что с жильем могут помочь.

– Если не секрет...

– Нет, уже не секрет. Капитан, немного служил в Афганистане, потом - закрытая часть службы. Был также на Кавказе несколько раз – спецзадания. Ранен тяжело, долго по госпиталям валялся. Потом меня вчистую списали. Пенсия – можете себе представить какая, а я, чтобы не материться, лучше промолчу.

– Но у вас языки...

– Да, но не знакомства. К нуворишам пробовал, но сам не смог, даже собеседование не смог выдержать. Вуз, преподавание – те же копейки. Редактирование на иностранном – вообще тема закрытая, все в руках нескольких фамилий.

– Грустная, брат, картина получается...

– Нет, не грустная. Я тут посчитал зарплату: с премиями, растущими с ростом стажа надбавками жить можно. Вдруг вакансии объявятся, может, подойду под повышение. И жилкомиссия, которая у нас существует, поставила меня в очередники на улучшение жилья. А вдруг повезет?

– Ну что ж, будем работать, товарищ офицер! Тем более что вы уже стали рассуждать как стопроцентный чиновник.

– А вы в каком звании? Я слышал, что вы у генерала армии Бороды советником служили. Это очень высокий пост, ведь он еще и первым вице-премьером был. Ну и все такое...

– Мирный я человек, рядовой. Но, правда, тремя годами армейской службы обученный.

– Очень хорошо! Наш человек...

– В Гаване...

– Все равно наш. Смотрите, что получается, если на военный лад. У министра обороны, когда я еще служил, помощник Улётов был в звании генерал-полковника. Какое же у вас должно быть звание, если вы были советником у военного вице-премьера правительства, которому подчинялся министр обороны?!

– Ну вы и пасьянс разложили! А если до того я был советником у премьер-министра. Какое у меня должно быть воинское звание? Ладно, поживем – увидим, что нам пригодится в этой жизни.

Сергей Иванович встал, повернулся через левое плечо и направился к своему столу. А я сидел и размышлял: "Слава богу, что он филолог! Расписался, знает, как пресс-релиз для журналистов подготовить. Это уже опора, моя поддержка. Ну, а что остальные из себя представляют? Вот – Мишина Юлия Владимировна, почти в дочери мне годится. Так, тридцать один год, филолог-педагог, библиотекарь в аппарате правительства. Хорошо – кругозор богатый должен быть. Ой-ой, куда ее понесло: ЦАО, главный специалист жилищного управления! Наверное, с жильем вопрос решала. Научный центр проблемной социологии при правительстве столицы, академия госслужбы, и вот мы наконец выбились в консультанты в структуре федерального уровня, получили чин советника первого класса. Ну а для пресс-службы что мы сделали"?

Я посмотрел на столы сотрудников, которые расположились слева от меня. На одиннадцати столах найти Юлю Мишину было непросто, учитывая, что, кроме Сергея, остальные пять сотрудников – женщины. Заместителя я уже знал хорошо. Ага, вот взгляд на меня, смелый, немного вызывающий. Улыбается девушка. Думаю, что это и есть Юля.

Я кивнул, она легонько ткнула себя в грудь, опустила голову – видимо, посмотрелась в зеркало – и встала. Шла ко мне длинноногая, стройная, с прекрасными развевающимися волосами молодая брюнетка. Лицо у нее было продолговатое, с абсолютно симметрично расположенным по отношению к глазам и рту носом. Губы едва подкрашены.

– Здравствуйте, – сказала она спокойно, без признаков волнения или возбуждения, села на гостевой стул.

– Попробую угадать. Вы – Юлия Владимировна Мишина, так?

– У вас же фото в личном деле?

– А вы посмотрите, на кого вы похожи на этом ксероксе!

– Да, совсем забыла: здесь техника – прошлый век. Ну, тогда вдвойне приятно за вашу интуицию. Я – Юля. А вы не из разведки?

– ?!

– У нас здесь сколько угодно разведчиков, шпионов. Вы знаете одного из наших руководителей управления? Он шпион, полковник СВР. Журналистом всю жизнь просидел за границей и думал, что о нем не знают в ЦРУ, а те делали вид, что они ничего не знают о нем. Так, что ли, каламбурят?

– Немного не так, но суть не в том. Я-то думал, что вы о себе расскажете. Но если вопрос задан, давайте я отвечу.

– Не надо, я о вас много чего знаю. Вам привет передавал Владимир Викторович Мосеев. Это мой папа, мы вчера виделись. Он сказал, что Ермолов Андрей Юрьевич – стоящий мужик.

– Приехали! Я так и думал, что вас кто-то тихонечко ведет по жизни. Но то, что вы дочка не последнего человека в бывшем аппарате правительства, честно, я не мог предположить. Ну, и что будем делать с вами, Юля?

– Работать, хорошо дружить... Да, мало ли чего! Ваш тип мужчин всегда предпочтительнее видеть в начальниках.

– Я все-таки на работе... Чем занимаетесь в отделе?

– Я не только отделу, всей конторе обеспечиваю связи с журналистами, занимаюсь аккредитацией, обзвоном, пропусками... Ну и так далее.

"Не понял... А что, кто-то еще может заказать журналистов? Есть мероприятия общекомитетские, с участием или без участия руководителя. Здесь музыку заказывает сам руководитель. Я знаю, что пресс-секретаря у него нет. Значит, командиром мы тоже занимаемся на полную катушку? Есть заместитель председателя. Он, конечно, может и сам дать команду на аккредитацию журналистов, тем более в отсутствие руководителя. Но лучше бы приучить его давать такие команды через секретариат председателя..." - Мои размышления прервала Юлия:

– Вы человек новый, придется вам хорошенько помогать.

– Спасибо, Юля. Не мешало бы мне въехать в вашу налаженную рабочую колею.

– Смотрите, все просто. У нас двенадцать аудиторов, их утверждает парламент страны. Они люди практически независимые, у них свои секретариаты, департаменты, инспекции. У некоторых по сотне человек работает. Они тоже просят слова, хотят встретиться с журналистами, прокомментировать тот или иной вопрос, вынесенный ими на обсуждение коллегии.

– И всем этим хозяйством занимаетесь вы одна? А в отделе – шесть человек? Да тут на каждого аудитора надо держать по человеку!

– Вы забыли аппарат нашей конторы во главе с руководителем, больше десяти департаментов и самостоятельных управлений. И им тоже хочется рассказать внешнему миру, что они не даром хлеб едят.

Юля просто упивалась своим рассказом, видела мою реакцию, полную искреннего негодования и возмущения. Продолжала:

– Да, а нас шесть человек... Ой, забыла! Наш командир – председатель всевозможных союзов, ассоциаций, гильдий, член десятка наблюдательных и попечительских советов. Как только он куда-то выезжает на очередные заседания, вся журналистская братия, опять же, ложится на хрупкие женские плечи отдела по работе со СМИ...

Журчал ручеёк Юлиного рассказа, не без оснований смелого: так бы никогда не позволила себе выражаться, например, Нинель Иосифовна. Юля – без тормозов, она прекрасно знала, что ее отец не подкачает, не зря его звали Макиавелли аппаратных и сановных дел. Он никогда поста высокого не потеряет, в худшем случае отбудет послом в одну из республик СНГ. А нынешний председатель Госконтроля не так давно работал в подчинении Мосеева. «Поучительный рассказ», – думал я, слушая вполуха Юлю.

Но Вадим Иванович Клемашин, новый председатель Госконтроля, меня всерьез никогда не интересовал. Ни как журналиста, ни как карьерного чиновника. Все нынешние руководители федеральных структур выскочили на волне хаоса и неразберихи девяносто первого года. Неудержимые амбиции толкали их на рискованные поступки – типа вступить в какую-то рахитическую партию или движение, где реально наличествовало полтора-два десятка человек, из них половина с расстройством психики. Или вдруг объявить себя кандидатом в депутаты верховных советов страны или двух-трех союзных республик, не имея на это никаких шансов, даже исчисляемых в один процент. Или, наконец, так верно и преданно служить ближайшему окружению эрэсэфэсэровского руководства в трехдневное противостояние российской и союзной номенклатуры в девяносто первом, что «за особые заслуги по спасению свободы» усесться сразу в министерское кресло.

Клемашин преподавал в военном вузе, был самовыдвиженцем в депутаты, говорить умел довольно складно. Он прорвался в депутаты не сразу, со временем приобретя опыт и связи. Примеров в истории пруд пруди. Он-то хоть был подполковником. А ведь в революции семнадцатого года что творилось? Из матросов – сразу в министры обороны, из рабочих – в председатели Госбанка страны!

У Клемашина было все в порядке с самооценкой: он мог стать (и, самое удивительное, реально был), как Столыпин, и министром внутренних дел, и премьер-министром. Или, как Бенкендорф – шефом тайной полиции (в том числе контрразведки). Или нынешним председателем Госконтроля (абсолютно финансовое учреждение). Всё зависело лишь от ситуации, конъюнктуры и его местонахождения в выстроенной вертикали власти.

Для меня он был умным, по-крестьянски хитроватым, но постоянно мечущимся, пугливым и даже трусоватым человеком. Как говорил вознесший и вскоре бросивший его глава государства: «Кишка у него тонка». Не боец, короче. Когда мы в Чутне переживали позор и поражение, Клемашин устроил демонстративную сцену самосожжения: подал рапорт об отставке, уверенный в том, что его оставят руководителем силовой структуры. Думал, что на переправе коней не меняют.
Поменяли. Стал безработным. Урок сильный, отрезвляющий. Он приходил тогда к моему начальнику, фактически второму человеку в государстве, но в приемной встретил меня, советника. Мы вышли в коридор, говорили в целом о ситуации в аппарате правительства, а также о настроении руководителя. Потом он просил у первого вице-премьера доверить ему хотя бы что-то приличное. Доверили управление в аппарате, так, чуть выше среднего по иерархической лестнице. И он забыл о министерских амбициях, работал как папа Карло, лишь бы остаться на плаву.

С тех пор мы и познакомились, пересекались в коридорах власти. Всегда улыбчив, доброжелателен, всегда готов рассказать злободневный анекдот, вместе посмеяться, выпить кофе в кампании, и не только кофе. Но вот при приеме меня на работу к себе не пригласил, все дела по оформлению поручил одному из заместителей руководителя аппарата, а не кадрам. Боялся, чтобы я рот не открыл случайно?

Я, наверное, поступил бы так же: у него пять-шесть десятков начальников отделов в комитете; можно застрелиться, если встречаться с каждым. И еще. Я понял главное: что здесь я буду в дальней ссылке, что времена Совмина и Пал Палыча прошли и что моя карьера, как и у моего нынешнего высокого руководителя когда-то, получила гигантскую пробоину...

– Аллё! – нежно сказала Юля, – Андрей Юрьевич, вы где?

Она щелкала пальчиками почти перед моим носом.

– Простите, вспомнилось... Былое и думы.

– Мы всё о своём, о девичьем?

– Юля, ну я все же ваш непосредственный начальник! Давайте хотя бы в первый день нашего знакомства...

– Давайте. Только ведь и Мосеев сказал: зачем Ермолов, то бишь вы, Андрей Юрьевич, полез к Клемашину? Он же свидетель его падения, позора! Ему переждать надо было, может, в газете какое-то время поработать. В чиновничьей карьере надо стараться не терять тот уровень, с которого ты уходишь, тем более не по своей воле. А вы ушли по своей воле?

– Я ушел не по своей воле еще в девяносто первом году.

– Мне поговорить с отцом... – это был не вопрос. Это скорее было предложение подумать вместе.

– Юля, если я кому-то буду нужен, если обо мне захотят вспомнить, то вспомнят. И найдут меня.

– Слишком мучительным для вас будет этот период. Здесь о вас точно никто не вспомнит. Вас на обед взять с собой? Как новичка.

– Пока не знаю, но спасибо за заботу. Если никто не дернет, с удовольствием схожу с вами на обед. Много слышал о вашей шикарной столовой.


Глава пятая


Он был невысокого роста, худощавый, с элегантными усиками под Раджа Капура, в модных затененных очках, прикрывавших глаза. Мой второй начальник, заместитель молодого руководителя, сам пригласил меня на беседу. Причем позвонила какая-то девушка, сказала, чтобы я вышел из большой комнаты, прошел десять шагов по коридору и зашел в приоткрытую дверь прокуренного кабинета. Я все так и сделал, попав в маленький – ровно на один стол, стул для гостя и шкаф для одежды – кабинет. Так мы и познакомились.

Сергей Сергеевич Тужлов, оказывается, очень любил такие неформальные штучки. Он вдруг сразу спросил меня:

– Вы на работу шли со стороны морга или по противоположной стороне? Не обратили внимания на то, сколько поворотов и калиток с проходными дворами на этой улице?

Я, честно говоря, опешил. Помотал, как баран, головой.

– Тринадцать, – улыбаясь в усы, сказал Сергей Сергеевич. – Привычка…

– Да, я понимаю.

– Вы курите?

– Только в компании, под пиво или рюмку.

– Не могу предложить, не те условия.

– Да и до обеда еще не дотянули...

– На нужной тебе встрече время не имеет значения. Рюмка коньяка сближает, придает беседе откровенность.

– О, йес, сэр!

– Вы знаете языки? В объективке этого не отмечено.

– Шутка, – сказал я, давая понять, что трёп закончился.

Он закурил тонкую, дорогую, по-моему, сигару-сигарету. Машинально нажал на рычажок железной юлы, которую я видел лет тридцать назад в районных редакциях на столах у курящих редакторов. Двигаясь по кругу, в чрево юлы улетели окурки белых сигарет.

«Так, сигара, значит, для понта, для меня приготовлена», – подумал я.

Что еще заготовил этот интересный человечек? И что ему от меня надо? Подчинения? Будет тебе беспрекословное подчинение, если всю полноту ответственности будешь брать на себя. Еще что? Дружеские отношения? Посмотрим, ты старше меня, прошел серьезную школу спецслужб, спецжизни, спец... Чего там еще от слова «спец»? Я уважаю старших по возрасту. Если они, конечно, не в клинической стадии, и так далее. Ладно, посмотрим, не говори гоп...

– У вас серьезная школа – жизненная, служебная. Вы зачем пришли к нам? На замену? На расширение пиар-возможностей? Наш Биг Босс куда-то засобирался? – он уставился на меня затененными линзами очков, сигару положил на край юлы.

– Можно без комментариев. Меня назначили начальником отдела по работе со СМИ, так? Это подразделение подчиняется вам. Я постараюсь не огорчить вас. Но сразу могу сказать, что отдел надо структурировать, расширить и преобразовать в пресс-службу, поскольку в старом понятии он не сможет нормально функционировать, обеспечивать информационное сопровождение конторы, руководства, да еще, как я уже успел узнать, и аудиторов.

– Андрей Юрьевич, дорогой, со словом «контора» прошу быть поаккуратнее! Вы же знаете, откуда я пришел. Я горжусь тем, что тридцать лет прослужил именно в этой организации. И первый главк ее, и нынешняя СВР заслуживают более уважительного отношения к себе. Я понимаю вас: когда-то вы многое могли, допускали, видимо, эту небрежность. Теперь мы в одной упряжке.

– Я понятливый. Кстати, наш Комитет я тоже в личных беседах называю конторой. И Совмин, где вам не посчастливилось работать, я тоже вне его стен называл конторой. Так что я закладываю в это понятие очень положительные и смысл, и значение, дорогой Сергей Сергеевич.

– О’кей, – сказал он. – Это недоразумение, мы его преодолели.

Он снова попыхтел сигарой-сигаретой:

– У нас возникло или нет напряжение?

– Ну что вы!

– Тогда два слова о себе. Больше десяти лет – Штаты. Ни одного прокола. Потом много еще кое-чего. В звании полковника ушел в отставку. Но остаюсь в активе: совет ветеранов внешней разведки, написание книг о ее истории. Это вся жизнь. Сейчас второй отрезок жизни, меньший. И мне его хочется тоже пройти без сучка, как говорят… Я сейчас больше на личных поручениях Клемашина. Так что нам не так часто придется контачить с вами. Командуйте, вносите предложения, разворачивайте, сворачивайте. Я поддержу, если увижу, если докажете, что это надо.

Опять попыхтел сигарой, снял очки, достал из стола лайковую тряпочку, стал тщательно протирать стекла. Смотрел на меня чуть-чуть помутневшими от возраста светло-карими глазами. Не щурился, видимо, привык к дальнозоркости и хождению без очков. "Тогда какого хрена напялил дорогие очки, да еще затененные? – подумал я,
– Опять на впечатление работает? Вот позер, артист хренов!"

– Я могу вам иногда, в порядке шефской помощи, кое-что показывать на предмет редактуры? Это не по основной работе. Это по книге Биг Босса, я ее должен закончить в этом году. Время сжато до предела.

– Да, если это не будет мешать основной работе. Надеюсь, вечером, после шести часов, мы отдыхаем?

– Всякое бывает, но большие задержки здесь не поощряются. Аппарат должен следовать внутреннему распорядку дня. Правда, у аудиторов может твориться что угодно. Слышал, что нередко и ночами люди работают, особенно перед заседаниями коллегий. Спасибо, за понимание.

– Ничего, не стоит. Клемашину мы служим все: и большие, и маленькие. Можно встречную просьбу высказать? Я знаю, что вы тоже недавно в управление пришли. Но, может быть, уже набрали какой-то информации? Что за люди здесь, как с ними себя вести? Профессионализм на каком месте котируется?

– Интересные вопросы. Запомните одну простую вещь: здесь нет случайных людей. В кого вы ни плюнете, обязательно попадете в чьего-то протеже. Особенно у нас: почему-то все считают, что, кто не знает финансы, тот знает или быстро познает пиар-работу и рекламу. Вот сразу и несут объективки в наше подразделение: педагоги, военные, информационщики, программисты, юристы и даже медработники. У меня лично скопилось более десятка кадров, не успеваю собеседовать.

– Вот поэтому и держите в отделах столько вакансий? На всякий случай?

– Да, святое дело. А если от имени Клемашина позвонят, дадут команду взять человека? Как, например, вас взяли. Вы думаете, что на ваше место никого не было, что оно ждало только вас?

– По крайней мере, я не перебегал дорогу старому начальнику отдела. Его довели до пенсии, заранее предупредили и по-честному оформили все привилегии пенсионера госслужбы.

– Я вам покажу претендентов на вашу должность, некоторые из них работают, как вы говорите, в нашей конторе. Но на более низких должностях.

– Боже мой, Сергей Сергеевич, но ведь, занимаясь рекламой, ее не только надо знать, но и любить или хотя бы уважать, что ли! Что же я говорю вам, профессионалу-журналисту, такие прописные истины? Или имиджевая реклама, тот же пиар. Ну кто вместо меня, начальника отдела, напишет статью, как вы говорите, Биг Боссу для международного журнала «Бенкер», а? Тем более в двухдневный срок. Конечно, ее потом посмотрят помощники, аудиторы... Но ведь статью-то все равно буду писать я. И отвечать перед командиром буду я. Вот такая у нас истина, и другой нет. Другое – это непрофессионально.

– Я очень рад и надеюсь, что у нас с вами не будет разногласий на этот счет. Главное – вы уже отдекларировали, что готовы брать всю полноту ответственности на себя. Это и профессионально, и даже по-мужски. Я буду всячески помогать вам. Хотя бы ради того, чтобы выглядеть в ваших глазах профессионалом.

«Вот и поговорили! – подумал я о начале нашей встречи. – Я думал, что он возьмет всю полноту ответственности на себя. Он с радостью взвалил эту ответственность на меня. Да и... Может, так будет даже лучше».

– Меньше промежуточных инстанций – меньше тумана, – сказал я вслух.

Собеседник сделал вид, что не расслышал моей фразы. Сигара-сигарета давно истлела, Тужлов выглядел усталым. Видимо, достал я его.

«И что это я вдруг разошелся?» – сидел я напротив него и тоже, наверное, имел не самый лучший вид.

Ничего, нормально, с молодым начальником так не поговоришь. А этот хоть понял, чего я хочу и что я прошу у него. Жизнь так сложилась, что сейчас мне придется работать с этим человеком. Он знает Клемашина, во всяком случае, имеет на него выходы. Уже проще организовывать работу с командиром. Доступ к телу в нашем деле – это больше половины успеха.

– Я в столовую. Хотите, провожу вас, пообедаем вместе? У нас очень приличная столовая.

– Да, я уже слышал. С удовольствием. Только приведу стол в порядок.

– Тогда жду вас ровно через семь минут.

– А если раньше? Нельзя? – я заулыбался.

Он понял юмор, ответил:

– Раньше я не успею выбросить пепельницу, помыть руки… Ну и все такое прочее.

Зашел в наш большой кабинет, увидел, как сотрудники собираются, видимо, тоже в столовую. На меня от своего стола смотрела Юля. Она была в светло-кремовом «суперстаром» пыльнике, на голове – легкая косынка. Я пожал плечами, показал кивком головы на стенку, за которой был кабинет Тужлова.

– Все понятно. Девочки, срочно в столовую, иначе попадем в лапы Тужлова! Он изнасилует своими рассказами, обеду будешь не рад, – с этими слова Юля первой направилась к двери. Все остальные потянулись за ней.

– Идемте, – сказал Павел, незаметно подойдя сзади.

– Только надо зайти за Тужловым, он собирался вместе со мной.

– Сто против одного, что он уже на полпути к главному зданию.

– Но он же сказал, что будет ждать!

– Сколько минут?

– Семь...

– Вот он и ждал ровно семь минут.

Я засмеялся, Павел вторил мне более тонко и заливисто. Сказал:

– Ладно, поедим без него. Я приглашаю вас на чашку кофе, не возражаете? В конце соседнего с нами парка есть прекрасное маленькое кафе с тортиками, пирожными, салатами. А главное, кофе делают отличный. Да и по парку пройдемся, подышим зеленью, разомнемся... Хотите?

– Спасибо, Павел. И давай перейдем на «ты».

– Это как получится. Я не очень храбрый на такие поступки. Буду привыкать.
Зелень уже устала от лета и жары. Но стояли еще зелеными липы, шумел листвой старый тополь, покрытый гигантскими серебристыми наслоениями вместо коры. То ли помесь южного тополя, пирамидального, с тополем из среднерусской полосы, то ли юннаты вывели новый сорт, я не знал. А дерево было громадным, под ним когда-то располагалась танцевальная площадка, обустроенная сейчас по-современному: детская песочница, ближе к забору приютилось небольшое кафе с семью столиками. Павел кивнул пробегающей официантке, та на ходу спросила:

– Как обычно?

– Да, – сказал Павел, – только нас двое.

Сели за столик рядом с детской песочницей, в которой копались трое малышей. Они были настолько малы, что даже не могли еще членораздельно объясняться друг с другом. Мычали, вскрикивали, колошматили друг друга пластмассовыми лопатами, падали, теряя равновесие. По периметру песочницы сидели три мамаши, совсем молодые девочки, красиво одетые, держали в руках по чашечке кофе. Они не обращали внимания на своих чад, о чем-то живо беседовали.

– Я люблю этот уголок, – сказал Павел. – Чем-то детство напоминает, своих детей вспоминаешь. Приятно становится. Я не прав?

– Прав.

– Я заказал салат «Цезарь». Он такой большой, что и первое, и второе заменит. По чашке кофе и по кусочку торта «Прага». Сойдет для первого раза?

И без перехода:

– Вам надо продумать систему поведения. Здесь нельзя командовать людьми, нельзя накричать на кого-то, резко отказать в какой-то просьбе человеку из другого подразделения. Здесь все невероятно взаимосвязано. Вот в нашем медпункте, просто шикарном, оборудованном лучше многих спецполиклиник, работает, например, моя жена. И я рад, что она туда попала, не без моего, конечно, участия.

– Да, я уже в курсе. Мне сказали, почему так подолгу держат вакансии. На всякий случай.

– Ха-хи-хи-хи! – тоненько засмеялся Павел. – Вы действительно уже в курсе. Вы одну из любимых фраз Клемашина только что сказали: «Так, на всякий случай…»

– Значит, и ты здесь человек не случайный?

– Да, мы несколько лет работали вместе с нашим начальником управления. В начале девяностых даже пытались создать свой бизнес. К счастью, не получилось. Я не умею, точнее, не создан для бизнеса. А партнер, предельно осторожный человек, не захотел никому доверить дело после моего ухода. Так вот и «спала» структура несколько лет, пока сама по себе не умерла.

Павел помолчал, посмотрел на детей, которых одна из мамаш энергично растащила друг от друга. Иначе бы уже образовалась куча-мала. И без перехода:

– А я вас помню. Вы тогда в Совмине работали и, насколько я знаю, помогли нашему информбюро с арендой помещения на площадях госструктуры за копейки. И начальник вас помнит. Но это другая история. Он вас очень боится, это, прошу, между нами. Он просто потерял покой.

– Понимаешь, его ошибка в том, что он, не имя опыта, не достигнув соответствующего должностного уровня, не понимает, как проходят самые верхние линии связи. А неверная оценка ситуации порождает неправильное поведение.

Я посмотрел на Павла, увидел в его глазах не только непонимание, нежелание меня слушать, но и страх. Я замолчал, сделал вид, что показалась официантка. Она, и точно, вышла из подсобного помещения с подносом, но прошла к другому столику.
Тогда я быстро закончил неприятный и непонятный для моего собеседника разговор:

– Конечно, я помогу ему. Обещаю, это никак не отразится на его карьере. У меня другие задачи и планы.

Я знал, что сказал Павлу самое главное и что эта информация сегодня же дойдет до нашего молодого начальника. Ну и хорошо, и слава богу! Без теорий и подходов, прямо и в лоб.

– Я завидую ребятам, которые будут работать с вами. Но я думаю, что вы недолго будете в этом отделе... – Павел умолк на полуслове.

Пришел наш «Цезарь». Официантка ловко расставила огромные тарелки из светлой необожженной глины, флакончики с оливковым маслом, винным уксусом, баночку с красным перцем, разложила ножи и вилки, на плетеную хлебницу положила буквально дымящийся лаваш. В конце выставила перед каждым по стакану питьевой воды.

Спросила:

– Кофе со сливками? – и посмотрела на меня.

«Значит, Павел пьет кофе без сливок, – подумал я. – Поддержу товарища».

Сказал:

– Без сливок и крепкий, можно большую чашку.

Официантка убежала, а Павел, отломив себе пол-лаваша, заметил, улыбаясь:

– Наугад действовали или знали про кофе?

– Интуиция помогла.

Поели сытно, кофе был замечательный, торт, к сожалению, суховатым оказался. О работе не говорили больше ни слова. Павел рассказывал о полиграфии: какое это интересное и важное дело. У памятника Великому русскому доктору присели на скамейку и минут пять посидели практически молча, переваривали пищу. Павел чуть не задремал. Я был благодарен ему за умение держать паузы.


Глава шестая


Не успел включить компьютер, как раздался телефонный звонок:

– Андрей Юрьевич, еще раз здравствуйте! Это Келин побеспокоил. Вы успели пообедать? Очень хорошо. Хотел бы вас попросить подойти ко мне. Через полчаса у меня будет встреча с очень важным человеком, он организует работу с нужными СМИ, ну и многое другое.

Я не стал включать компьютер, сел в будто костяное, узкое и страшно неудобное кресло, посмотрел на Нинель Иосифовну. Она тут же встала из-за стола и направилась ко мне.

– Что случилось? Я могу чем-то помочь?

– Останетесь за меня, это во-первых. Во-вторых, я не успел поговорить с остальными сотрудниками. А встречу с начальником уже не перенесешь. Да я и не хочу откладывать кадровый разговор надолго. Скажите, как они, тянут? И сколько у нас вакансий?

– Вакансия одна – ставка консультанта. Хорошая ставка, для человека со стажем это приличные деньги, можно по классному чину вытянуть на госсоветника третьего класса. Но вы знаете, что такими ставками мы, как правило, не распоряжаемся. Это резерв главного командования. Ну а сотрудницы – наши люди, все прошли школу нашего аппарата, грамотные, знают редактуру, корректуру...

– За всеми кто-то стоит?

– Да, за всеми. И они молоды, у них хорошая обучаемость.

– Текст напишут? Заметку в газету, журнал?

– Видите ли, до вашего прихода такой задачи не ставилось. Но если вы дадите им «рыбу», подготовленную вами или любым подразделением нашего комитета, они отредактируют, хоть для заграницы сделают материал. Можно не беспокоиться и не перепроверять.

– И на том спасибо, что не безнадежно. Разложите, пожалуйста, мне в папку все личные дела сотрудников по принципу профессиональной пригодности. А я пока сформулирую вопросы для разговора.

Мы углубились в работу. В блокнот я записывал вопрос за вопросом, которые предполагал задать человеку, якобы могущему организовать тесные контакты с нужными нам СМИ. Кадровый состав отдела сейчас меня интересовал меньше всего. Надо готовить разговор о пресс-службе, ее структуре, штатной численности, персональном составе. И вводить эту структуру надо приказом, так чтобы каждого из старых сотрудников призвать поучаствовать в собеседовании, чтобы они поняли, потянут на новом месте или им лучше перебраться в другое подразделение.
Нинель Иосифовна сидела, молча, положив руки на застегнутую папку, смотрела на меня.

– Все готово? – спросил я, заканчивая с вопросником.

– Илья Михайлович Келин не любит спешить, особенно с кадровыми вопросами. Не спешите, Андрей Юрьевич, и вы. Я бы вообще сегодня не открывала эту папку, на вашем месте. Поговорим обо всем позже.

– Ладно, я, кажется, понял вас, спасибо. Но папку все-таки я возьму с собой, на всякий случай. Пожелайте мне ни пуха!

– Ни пуха, – сказала Нинель Иосифовна и тут же поплевала через левое плечо.

– Кстати, а сколько лет Келину?

– Тридцать четвертый пошёл.

– Боже мой...

Концовку моей речи Нинель Иосифовна уже не слышала. Я ее бормотал, двигаясь по коридору. Ступеньки, затем по ходу движения – подобие самого нелепого на этом месте фонтана, потом, кажется, порожек, за который я уже успел запнуться сегодня пару раз, охрана и улица. Опять ступеньки, но уже на лестнице под мрамор. Что-то будет здесь дождливой осенью или по перволёдку! Ни решеток не выложили, ни рельефа не выбили на мраморе.

По всей улице расположились корпуса мединститута. Старые, обшарпанные, они наводили на меня ужас. Кафедра такая-то или такая-то, длиннющие коридоры, окна открыты, в палатах лежат больные. Их не просто лечат, на них учат студентов.
«Веселая жизнь, не дай господи!» – думал я о больных, вместо того чтобы думать о встрече с начальством.

Где-то здесь глазной институт, в который по скорой помощи попал один мой молодой сотрудник: умудрился промыть линзы техническим лосьоном и засунуть их в глаза. Как же ему было плохо, как больно, как он это все выдержал! Зрачки у него были красные, а белки – желто-зеленые. Я не мог на него смотреть, он напоминал мне инопланетянина.

Так, катафалк, люди в черном… Видимо, вот здесь и располагается морг, о котором меня спрашивал разведчик Тужлов. Все до кучи. И какой дурак разместил пиар-подразделение именно в этом месте?! Очень удобное местечко для приема журналистов – чтобы не забывались, не расхолаживались, помнили о бренности. И всем наплевать, никто не восстал, не прорвался к руководителю, не доказал. А может, он и не знает, может, и доказывать-то ничего не надо было. Оппа, остановка! Кажется, подходит троллейбус. Хоть одну остановку да проеду, сэкономлю время.

Илья Михайлович сидел на представительском этаже, если так можно выразиться, только с другой стороны от входа в приемную председателя Комитета. Там тоже была дверь, видимо, ею могли воспользоваться начальники подразделений, чьи кабинеты не имели прямого выхода на приемную руководителя.

Просторная комната, два стола, красивая девушка за одним из них – брюнетка, похожая на диктора первого канала ТВ. В стене – дверь, закрыта, за ней – кабинет нашего начальника.

– Вас как зовут? – спросил я первым сотрудницу приемной.

– А вы – новый…

– Новый, новый. Приглашен на совещание.

– Посидите, вас пригласят. А звать меня Лена. У нас нет приемной, это такой же кабинет сотрудников управления, как и везде. А за дверью работает наш начальник, Илья Михайлович.

Дверь открылась, наполовину показалось тело моего старого знакомого по ресторану с горилкой. Он высунул голову, кивнул мне и скрылся в глубине кабинета. Я встал и пошел за ним.

– Знакомьтесь! Наш новый начальник пиар-отдела Андрей Юрьевич. А это, – Келин показал рукой на единственного гостя, развалившегося на полдивана, – хозяин самого известного агентства в стране – Михаил Константинович Школьник.

Он не то чтобы постарел, он как будто выцвел и поизносился за эти десять лет, что мы с ним не встречались. Одет по моде – в джинсах, мятых, с бахромой, пиджак от Валентино, но такой жеваный, что на него смотреть было неприятно. Но одежда – не главное. Главное, он сильно располнел, стал шире в полтора раза. Глаза ему будто искусственно раскрыли и зафиксировали в этом неудобном для него положении. Темные мешки под глазами, – видимо, есть проблемы с почками. Таким предстал передо мной Миша Школьник, тихой сапой уведший в последний год перестройки информационную ленту с Гостелерадио. Он с парой журналистов стал «наяривать» информацию по всем телефонным факсам контор, кооперативов, офисов нуворишей. Поначалу эта мазня шла бесплатно, но, надо отдать должное, совершенствовалась, потом помощники-секретари приемных стали ее подкладывать в папки к начальству. А через год некоторые начальники сами стали просить информацию. А им говорят:

– Подписка. За информацию теперь надо платить.

И платили, подписывались. В столице тогда, навскидку, несколько тысяч заметных контор держали офисы, более половины – представительства провинциальных компаний. Ничего не скажешь, на хорошую жилу напал Миша!

Был он и у меня в Совмине в самом начале своей лихой карьеры. Просил помочь с помещением, с деньжатами. В общем, не знаю почему, но помощь я ему организовал: получил он и ведро нефти, и ведро угля. И вот сейчас он – один из богатейших людей медиасообщества, как его представляют в кулуарах, владеет коммуникационными каналами, говорят, что участвует на самом верху в выработке информационной политики. Ну, и деньги зарабатывает. Вот, наверное, поэтому и здесь, в Комитете, очутился.

– Мы знакомы? – спросил он меня. – Где-то я видел ваше лицо… Хотя, столько тусовок, встреч, столько знакомств мимолетных. Вот только что с Вадиком обедали. Невозможно поесть спокойно!

– Вы с Вадимом Ивановичем ездили на обед? Он обычно здесь принимает, в его зале… – замялся Келин.

– Я ему сделал предложение, от которого он не смог отказаться. Ха-ха-хё-х! – засмеялся Школьник, колышась всем телом. – Мы были у моего друга в галерее, у художника Церетели. Полтора часа хохм, воспоминаний, смеха… А вино! Настоящее грузинское. Мы обо всем договорились, он не стал отпускать меня, сказал, чтобы я сразу заехал к тебе, Илья, и порешал все вопросы. Так что большого собрания не стоило сейчас собирать. Все мы обговорили, обо всем договорились, дорогой… как вас?

– Андрей Юрьевич, – торопливо подсказал Келин. – Но мне был звонок от Вадима Ивановича, он предупредил о разговоре с вами, Михаил Константинович, и дал команду на встречу позвать Ермолова, то бишь Андрея Юрьевича.

– О чем речь, команды шефа надо исполнять, – сказал я и сразу сел в приставное кресло. – Миша торопит события, ему некогда старые годы шевелить. Но сейчас не конец перестройки, не Кравченко на Гостелерадио, да и мы, как и десять лет назад, не частная лавочка.

– Да-да, что-то припоминаю… Но и я, слава богу, и в администрации поработал, и в двух государственных выборных компаниях поучаствовал. Меня в медиамире знают. Меня Блумберг запросто принимает! А с Вадимом Ивановичем мы просто старые друзья… Вы же знаете, Андрей Юрьевич, как это у нас бывает?

– Знаю, Михаил Константинович. Только давайте послушаем для начала Илью, потом я выскажу свои соображения. А потом вас послушаем, ваши предложения. Вадим Иванович вот с этого молодого человека спросит, – показал я головой на Келина, – если что. А он запросто спросит с меня. Это так, на всякий случай, наша страховка. О ней мы не должны забывать. Кстати, если вопрос с нашим руководителем принципиально решен, а вам уже некогда, присылайте своего заместителя, встретимся и все обсудим.

– Вот теперь я действительно вспомнил вас! Вы бы позвонили, что ли, зашли бы, обговорили ситуацию… Ну не начальником же отдела, дорогой Андрей Юрьевич! Ваше положение, да и возраст… Господи, что иногда жизнь делает с людьми?! А идея с замом синхронно пришла нам в голову. Я в офис сейчас, отдохну после обеда немного. А тебе, Илья, позвонит мой зам, Воскресенский, ты его должен знать. Вот обо всем и договоритесь.

– Хорошо, – постарался опередить меня Келин. – Только вы напрасно так, Михаил Константинович! Вадим Иванович просил Андрея Юрьевича принять участие…

– Он, в отличие от некоторых, помнит, что… – начал я, теряя контроль.

– Все-все, друзья мои! Чао-чао! Пока-пока! – заторопился Школьник, перебивая меня. – Всё с заместителями. Руководители, в принципе, договорились. Теперь очередь помощников.

Он уже выходил из кабинета, когда я сказал:

– Блумберг начинал не в стоптанных ботинках. Не забывай об этом!

Келин пошел его провожать, слов моих не понял, успел сказать:

– Подождите меня минутку.

Заглянула «дикторша с первого канала ТВ»:

– Вам кофе сделать? Крепкий?

– Да, с коньяком, – пошутил я. Получилось пошло. – Спасибо, Лена.

– Круто вы его поставили на место! Какой он жутко неприятный человек!

Не дождавшись от меня ответа, Лена удалилась. Я встал, подошел к окну, стал смотреть на внутренний двор: десятки окон, яркая подсветка кабинетов и кабинетиков, люди копошатся, разговаривают друг с другом, как в немом кино.
«Ладно, плюнь, не заводись, не бери в голову! Ты сам помогал, тебе команду никто не давал. Сейчас – что, завидуешь? Да ты бы мог десяток таких агентств, газет, журналов создать! Что не создавал? Государев человек хренов…» Нет, я бы не выдержал. Ни холуйского поведения на первых порах, когда Школьник и ему подобные ходили по приемным высоких чиновников и вымаливали крохи, ни нынешнего их положения с миллионами долларов, когда они опять холуи перед высокопоставленными и хамы с подчиненными. Вот кто истинное быдло, а не народ, обманутый ими! Это все от психологии нуворишей, отсутствия культуры, образованности: быдло даже с миллионами остаётся им...

– Ваш кофе, – девушка поставила чашку с блюдцем на приставной столик у дивана, помогла мне вернуться в привычную рабочую обстановку. – Вы так серьезны, что просто страшно! А вы знаете, что я числюсь в вашем отделе?

– А вы созданы для нашего отдела-то? Уж больно вы красивая, такие журналистки чаще всего становятся дикторами на ТВ, ведут какие-то программы…

– Спасибо, но я, во-первых, не журналистка, а выпускница иняза. Во-вторых, действительно спасибо вам за комплимент. Как приятно общаться со зрелым человеком: все-то он видит, все замечает, понимает!

– Возвращайтесь к нам на выселки, будем вместе работать. Хватит кофе подавать. Я не хочу вас обидеть, хочу разбудить в вас филолога-профессионала.

– Я не обиделась, вы правы. Только с начальником старого отдела невозможно было работать.

– Вы подумайте, – сказал я и отпил глоток крепчайшего, сваренного в машине напитка. – Боже, какая прелесть! Это вы сами, без буфета?

– Вы сходите в наш буфет, почувствуете разницу. Можно я к вам, как вы сказали, на выселки буду приходить?

– Вы моя сотрудница?

– Ваша.

– Искренне ваш, Шурик. Помните у Улицкой?

– Помню.

– Как бы всю жизнь не проплыть по поверхности, а, Ленок?

– Только Келину пока не говорите – обидится.

– Мы ему подберем другую – такую девочку, которая подходит для этой роли во всех отношениях. И, думаю, совсем не обязательно ей знать два языка…

– Лена, никого не пускайте ко мне! – это в кабинет стремительно вошел Келин. – Андрей Юрьевич, ну вы даете! Это же Школьник! Он же может позвонить Вадиму Ивановичу, обольет вас грязью. Что тогда будем делать?

– Ни-че-го. Он не позвонит – его лимит на сегодня и ближайшие дни уже исчерпан. Видели, как он ретировался, все перевел на зама? Так что дождемся звонка Воскресенского или кого там он обяжет, будем спокойно работать. А это были понты, и вы знаете об этом лучше меня, поскольку я не общаюсь с этой категорией людей уже долгие годы.

– Господи, как вы правы! По дороге я встретил своего товарища, помощника Вадима Ивановича. Вы знаете, что он сказал? – Келин смотрел на меня расширенными зрачками. В глазах были и страх, и озорство. – Он сказал, что они обедали в комнате приемов Вадима Ивановича!

– Еще одно подтверждение о понтах. Он прекрасно знает, что вам и в голову бы не пришла мысль уточнять, где на самом деле они обедали. А тут я вас спровоцировал задать этот вопрос.

– И правильно сделали. Я специально уточнил у помощника, где был Школьник. Своих партнеров надо знать.

– Вы бы спросили, и я бы вам рассказал его биографию с девяностых годов до наших дней.

– Не знал. А что – на будущее – можно я буду вас спрашивать?

– Милости прошу, дорогой Илья Михайлович!

– Премного вам благодарен, дорогой Андрей Юрьевич… Что Школьник нес про вас! За пять минут – водопад дерьма. Только что вы – не сталинист и не левая рука председателя КПРФ.

– Надо всегда быть осторожнее с людьми, если ты когда-то оказал им помощь.

– Это и мне уже знакомо. Здороваться иной раз забывают. А ведь к Вадиму Ивановичу попали только благодаря мне… Порешали все свои вопросы и чихать на тебя хотели!

«И не поделились с тобой, не сработала система отката», – съехидничал я про себя, думая о том, как надо вести себя с этим молодым человеком. Это хорошо, мой мальчик, что жизнь чему-то и тебя учит. Я приближу тебя, научу брать ответственность на себя, помогу с карьерным ростом. Ты будешь ставить перед высоким начальством большие проблемы. Тебе понравится решать большие вопросы. Но первое – мы попробуем срочно создать хорошую пресс-службу. И ее возглавлю я. Хотя на первых порах она будет входить в твою сферу влияния. А там будем посмотреть.

– Лена, а мне кофе? – голос обижен, палец сильно давит на кнопку внутренней связи телефона.

В это самое время открывается дверь и Лена входит с подносом, на котором две чашки, горкой лежит печенье и большая плитка горького шоколада. Я смотрю на нее с недоумением.

– Вам помягче, побольше и со сливками, – говорит Лена только мне. – А вам, Илья Михайлович, как всегда, крепчайший.


Глава седьмая


Три стола накрыли на территории издателей. У них свободного пространства больше, можно усесться всему коллективу управления. Я отдал деньги, все остальное сделали Нинель Иосифовна и женская половина отдела. Красиво, вкусно, даже о консервах «Шпроты» не забыли. А так на столе и икра, и рыба дорогая, и овощи, и соленья, и фрукты, и даже два торта к чаю запасли. Так принято: надо познакомиться с новым сотрудником, тем более что он, хоть и небольшой, но начальник.

Женщины принарядились, похорошели. Юлия Владимировна просто роскошной женщиной предстала – так оделась, что (мне тихонько рассказали) ей моя заместительница выговор учинила: мол, ты ставишь в неудобное положение тех, у кого нет такой возможности шиковать. Сама Нинель Иосифовна была в красивом, но рабочем платье, к столу она вышла в накинутой на плечи прекрасного меха горжетке: белый песец выглядел буквально живым, даже коготочки были слегка розовыми.

Предпоследней около шести часов вечера пришла Елена и сразу объявила, что начальник просил начинать без него. Он подойдет чуть позже, как только освободится от совещания у руководителя аппарата Комитета. Лена брала своей молодостью, окинула всех смелым взглядом, на Юлии споткнулась, но, видимо, вспомнив, что она моложе её на целых пять лет, успокоилась и пригласила соперницу покурить.

– Ты же знаешь, зараза молодая, что я бросила курить! И все равно меня провоцируешь! Вот полюбуйтесь, Андрей Юрьевич, что молодежь творит! А она, между прочим, ваша сотрудница, за пиар-отделом числится…

– Так, девочки, прекращайте! – вполне серьезно сказала Нинель Иосифовна. – Что подумает о нас наш непосредственный начальник? Хватит ходить, ждать. Времени – без пяти минут шесть. Думаю, можно рассаживаться. Андрей Юрьевич, у вас замечательный галстук… Проходите к Павлу Александровичу в голову стола. Третий стул там оставим для Ильи Михайловича.

Все стали рассаживаться за составленными буквой «Г» столами. По-другому площадь кабинета не позволяла разместить больше десяти человек. Получилось, что мы с Павлом Саксом оказались в президиуме, только как бы удаленными от всех в правую сторону. Я сказал Павлу, что мне лучше с девчатами сесть, прямо в середину стола. Тот закивал головой, приготовился пересесть на мое место, поближе к народу.

– Нинель Иосифовна, а не позволите ли вы мне пересесть к женщинам, прямо в середину стола?

– То есть вы хотите поменяться со мной местами? – Нинель Иосифовна прямо-таки смутилась, даже слегка покраснела. Румянец ей шел, угловатые черты лица сгладились, она заметно помолодела. – Но это же место начальства!

– И вы начальник. Кто будет спорить?

– Правильно, ее в президиум! – зашумели женщины.

– Вот и я не буду как в малиннике, – сказал Сергей Иванович Щеголев, который оказался прямо напротив меня по другую сторону стола. На нем сегодня был костюм стального цвета и темно-серая рубашка с голубоватым галстуком. Ярковато немного, но красиво и празднично он выглядел.

Когда все расселись по своим местам, Павел встал и сказал:

– Налейте, пожалуйста, себе кто что любит. Есть вино на любой вкус.
Он выждал паузу и продолжил:

– Мы сегодня принимаем в свою, если можно так выразиться, семью нового для нас человека. Но не для журналистского корпуса, не для наших чиновников. Потому что Андрей Юрьевич – известный во многих кругах человек. Я его статью о шабашниках в центральной газете читал, еще будучи студентом. Блестящий материал, говорю без подхалимажа. И детектив, и экономика, и демография, и трудовая занятость – все проблемы в одной публикации. Не оторваться! Ремарка: надо бы о сборнике подумать – да-да, собственном, Андрей Юрьевич! Для нас вы – та планка, которую нам теперь предстоит преодолевать, в профессиональном смысле. Но это и замечательно: что ж на середнячка-то равняться? Я выражу, наверное, общее мнение, если скажу: милости просим! Мы рады пополнению. Как-то спокойнее начинаешь себя чувствовать, когда появляются такие люди.

Павел пригубил фужер с грузинским домашним вином, которое принесла его сотрудница Тамара, та самая приветливая грузинка, угостившая нас чаем. Все стали чокаться со мной, у всех были фужеры с домашним вином. Кроме Юлии: она протянула ко мне коньячную рюмку, хитровато улыбалась, проговорила:

– Поддержу союз мужчин, а то Сергей Иванович и вы неуютно себя чувствуете в бабском коллективе.

– А мне так хотелось попробовать домашнего грузинского вина! – сказал я.

– Это мы еще успеем в конце мероприятия. Как говорится, отполируем употребленное…

– Юля, Юля, я все вижу и слышу! – сказала, не глядя на нее, Нинель Иосифовна. Она смотрела на меня, глаза выражали извинение за непутевую сотрудницу. – Девочки, давайте помнить, по какому поводу мы здесь.

– А что, повод не позволяет познакомиться поближе со зрелым и интересным мужчиной? – Юля продолжала эпатировать публику.

Все засмеялись, смотрели на меня, ждали реакции.

– Спасибо, Юлия Владимировна, за комплимент. «Зрелый» давайте поправим на… «несколько перезрелый». А за «интересного» спасибо, постараюсь оправдать ваши ожидания.

«Господи прости, что я буровлю здесь? – подумал я. – Они все годятся мне в дочери и сыновья! Пятьдесят лет скоро, дураку, стукнет, пять-де-сят!» Мне вдруг стало так невыносимо грустно и тоскливо, так захотелось, чтобы меня кто-то пожалел, приласкал… Чтобы скрыть свое состояние, я налил кроме стоящего возле меня фужера с вином еще и рюмку водки. Чокнулся персонально с Юлей и залпом выпил «смирновской», упакованной в красивую бутылку с ручкой. Ел долго, с аппетитом, пряча в свою пластмассовую тарелку и грусть, и тоску, и смутивший вдруг меня комплимент, сказанный молодой и красивой женщиной.

«Так недолго и пропасть», – я снова приобрел функцию думать.

Водка разлилась теплом по всему телу, немного затуманила мозг, разгладила черты лица. Захотелось улыбаться, нравиться женщинам, говорить что-то новое, умное. Но я не был тамадой и не мог эту обязанность отнять у Павла. Здесь тамаду не назначали и не выбирали, им становился старший по должности. Интересно, как выкрутится в этой ситуации Павел? Он же меня не знает. Как будет делать подводки под тосты?

– Вы все знаете Нинель Иосифовну: ветеран, почти с основания нашего подразделения работает, – Павел говорил, уже сидя за столом, не вставая. Голос у него был тихим, доверительным. Все замолчали, перестали шептаться, закусывать, жевать. Слушали продолжение,- и все время заместителем, то есть, простите, рабочей лошадью. Но ей повезло, что начальники у нее не менялись как перчатки. Надо отдать должное: ушедший на пенсию начальник был профессионал. Просто он был плохой администратор и организатор. Одно слово – журналист. Но хороший!

Все заулыбались, кто-то засмеялся, вспоминая ушедшее время и прошедшие мероприятия. Павел утихомирил стол и продолжил:

– Вам предстоит сегодня работать, дорогая Нинель Иосифовна, не только с хорошим журналистом, но и крупным администратором. Работу пресс-центров международных мероприятий с участием президента и премьер-министра страны, которую организовывал Андрей Юрьевич, я видел всего один раз, в Хаммеровском центре. Это был уровень, я вам скажу! Конечно, у нас этого ничего не надо делать, просто смешно даже о таком уровне мечтать. Но, опять же, планка есть и на нее надо равняться. Вот в такой обстановке вам предстоит не только работать, но и произносить тосты, дорогая Нинель Иосифовна. Вам слово!

Она смутилась, хотя знала, что именно ей, как присутствующему здесь начальнику, придется говорить речь. Наверное, она даже подготовила какую-то болванку на этот случай. Но она также понимала, что банальностью уже не отделаешься. Даже Павел сегодня был в ударе: ему нравилось вместо Ильи вести стол, говорить с людьми неформально и в то же время не нарушая традиции чиновничьего застолья.
Щеки ее опять зарумянились, глаза загорелись, и, помедлив, она встала, сняла горжетку и аккуратно положила на спинку стула. Заговорила несколько сипловатым голосом:

– Спасибо, Павел Александрович, за теплые слова, сказанные в мой адрес. Я понимаю, что я-то здесь ни при чем. Что сегодня мы просто все становимся лучше в лучах такого человека, как Андрей Юрьевич. Как вы сюда попали, простите? Что вы тут забыли?

Присутствующие сжались. Кто-то наклонил голову к тарелке, кто-то полез за водой, чтобы промочить горло.

– Но так, видимо, предначертано судьбой, чтобы вы, Андрей Юрьевич, какое-то время поработали с нами, помогли нам почувствовать себя выше, значительнее, авторитетнее… Видите, сколько надежд мы возлагаем на вас?

Она перевела дух и продолжила:

– Хотя мы неплохо работаем! На последнем мероприятии Юле удалось более полусотни журналистов аккредитовать: пять телевизионных камер российских, две – иностранные, четыре – региональные, десятки газет рассказали о нас, все информационные агентства два дня цитировали нашего руководителя. Но главная наша ценность – это наш коллектив. Он уважает себя, он понимает, где работает, с кем, на каком острие находится. Это патриоты не только Комитета, но и нашего подразделения. И мы все рады встрече с вами. За вас, за ваше здоровье, за вашу семью, за ваше творческое и человеческое долголетие!

Нинель Иосифовна красиво, не спеша, пила рубинового цвета вино. Фужер поставила на стол, поклонилась в мою сторону, давая понять, как она уважает и этот коллектив, и нового человека, пришедшего к ним на работу. Сотрудники не удержались, раздались хлопки, потом – аплодисменты. Люди присоединились к словам и женщины и руководителя, сумевшей так сжато и емко выразить их мысли и чувства.

Павел подал реплику:

– Я так понимаю, что застолье можно заканчивать. Вот вы всегда так, мудрая Нинель Иосифовна! В следующий раз я буду давать вам слово последней или предпоследней, перед заключительным словом виновника торжества.

Снова все заулыбались – по-доброму, искренне, так показалось мне. Я с удовольствием выпил полный фужер Тамариного вина, посмотрел в ее сторону, поднял большой палец, кивнул в знак благодарности. Тамара тоже заулыбалась и тоже легким кивком головы ответила мне. «Боже, какая красивая женщина! Я только сейчас сумел разглядеть ее, – думал я, все еще чувствуя смущение от тоста своего заместителя. – Если так пойдет дело, то я обречен хорошо работать здесь. Но-но, не спеши! А то надерешься».

Все ели, от холодных закусок перешли к цыплятам табака, правда, тоже холодноватым, но от этого не менее вкусным. Тем более что и время ужина подобралось к биологическим часам почти всех чиновников, живущих от девяти до шести с перерывом на обед. Время было – домашнего ужина. Вино стали пить без тостов, под хорошую закуску, для того чтобы запить мясо или овощи с фруктами. Две трехлитровые бутыли с вином быстро опустели. Я посмотрел в сторону Нинель Иосифовны. Она моментально перехватила мой взгляд, поняла, что меня обеспокоило, кивнула, заулыбалась. Поднятая ладонь говорила, что все в порядке – запас есть не только на столах.

Входная дверь открылась, осторожно вошел Сергей Сергеевич. Сразу сказал:

– Я на минуту! Сейчас заедет машина, с Биг Боссом уезжаю на презентацию книги одного очень большого автора. Знаю, что вы, Андрей Юрьевич, проставляетесь. Выпить пока не могу, но хочу засвидетельствовать вам свое почтение и полное к вам уважение. Обращаю внимание всех: его очень хорошо знает наш Биг Босс...

– Сергей Сергеевич, дорогой, сядь поешь! Еще есть пара минут до твоей машины, – это Юля подвинула к себе свободный стул и буквально усадила Тужлова за стол. – А так как ты все равно едешь на фуршет, то никакого греха не будет, если ты осчастливишься фужером замечательного вина нашей царицы Тамары. Из ее собственных подвалов.

Она налила в чистый фужер остатки вина из последней домашней бутылки, передала Тужлову со словами:

– Если с начальником будешь так бегать от нас, то, неровен час, вообще останешься не только без вина, но и без коллектива.

– Критику принимаю и признаю.

– Еще бы!

– Но и вы должны понять...

– Сергей Сергеевич, только без понтов о своей занятости и тэ дэ. Времени – скоро семь часов. К семье пора, к внучке.

– Ничего не скажешь, – признался в своем поражении Тужлов. – Люблю таких смелых и справедливых… Тогда буквально два слова.

Он встал в стойку оратора, заговорил каким-то лекторским голосом:

– Друзья, я сегодня поплотнее познакомился с новым сотрудником нашего подразделения. Он достоин того, чтобы работать у нас. Со всей нашей спецификой, невзирая на то, что он – сугубо гражданский человек среди бывших и действующих военных, которые заполонили Комитет. Что делать – берешь того, с кем работал или служил. С ним мы не служили, но он – наш! Потому что мы все сейчас в новом положении, в великом классе чиновников. А здесь Андрей – можно в компании вас, а лучше тебя, так называть? – профессионал. Легкого тебе вхождения в коллектив, дорогой, любви и признания коллег, поскольку у нас в управлении восемьдесят процентов сотрудников – женщины. За тебя!

– Сергей Сергеевич, слов нет! Особенно про любовь! Можно с этого места поподробнее? – Юля смеялась, причем делала это совершенно искренне. Рот у нее был прекрасен, зубы – настолько ослепительно белые, что даже казалось невероятным, как можно достичь такой белизны.

Я невольно сглотнул слюну, и этот жест она заметила, поняла мое состояние, увидела, наверное, восхищение в глазах, наклонилась и только для меня сказала:

– Пойдемте втихаря покурим! Но выходим по одному.

И, встав из-за стола, пошла, успев что-то шепнуть соседке Тамаре.

Я почувствовал дискомфорт, мысли полезли нехорошие о том, что все на виду, что выйди я сейчас – и все поймут, что зарождается интрижка.

«Может, с Тужловом выйти под видом его проводов, уточнения какой-то непонятной позиции?» – подумал я.

Но разведчик, похоже, пока не собирался заканчивать застолье: он налил себе коньяку, положил на хлеб несколько шпротин и два кусочка лимона. Выпил медленно, красиво, заел виноградом и уже только потом стал с аппетитом поедать рыбный сэндвич.

Из-за стола поднялась Тамара, вынула из сумочки сигареты и стала пробираться к выходу.

«Ох, какая умница Юлька! И здесь все предусмотрела! – я невольно заулыбался, восхищенный ею. – Я могу попросить у Тамары сигарету, выйти вместе с ней… Но насколько это опасно лично для меня? Справлюсь ли я с этой молодой, избалованной, богатой и своенравной кобылицей? А, будь что будет, в конце концов! Я иду с Тамарой, и Юлии с нами нет…»

В коридор мы вышли вместе с красивой грузинкой. Она тряхнула густыми смоляными волосами, улыбнулась, протянула мне пачку сигарет, сказала с легким акцентом:

– Не можете бросить курить?

– Что вы, Тамара, я курю только в компаниях. Потом – все: ни похмелий, ни сигарет не должно быть.

– И никогда…

– Никогда! До обеда следующего дня – никогда! Железное правило, еще с журналистской работы принято. Иначе подведешь людей, о которых собираешься писать. Знаете, сколько случаев я могу рассказать, когда застолье оборачивалось скандалом на страницах газеты?

– Да, я представляю. Сама работала в газете, но маленькой, городской.

– Значит, мы коллеги? А если…

– Андрей Юрьевич, будьте любезны, достаньте мне сигарету! Может, вы все-таки дойдете до курительной комнаты? – это уже капризный голос Юлии. Она стояла у открытой двери в тупичке коридора.

Тамара протянула мне пачку сигарет и зажигалку, кивнула в сторону двери, где, видимо, располагался и туалет, и курилка. Сказала, не глядя на меня:

– Надо подождать Сергея Сергеевича, согласовать с ним один вопрос, конфиденциальный. Вы идите, я вас догоню. Здесь строго: в коридоре, на лестницах курить категорически запрещено. Так что только в курилке.

Я пошел, чувствуя, как ноги становятся слегка ватными. «Ну что ты запсиховал? – лихорадочно забилось в моей голове. – Ведь ничего же еще не происходит… Ты знаешь ее пять минут. Ну познакомишься поближе, об отце поговорите… Все, пока, трус! Должен родиться мачо! И курилка уже рядом».

Открыл дверь, зашел в приличный вестибюль на пять-шесть человек: две раковины с зеркалами и модной сантехникой, две круглые хромированные металлические урны, приспособленные для сбора окурков, еще две внутренние двери, ведущие, видимо, непосредственно в туалет.

Юля смотрела в зеркало, стояла спиной ко мне. Не оборачиваясь:

– Вас посылать только за смертью!

– Я, честно говоря, никаких команд не получал.

– Мы же договорились, что выйдем покурить!

– Да, помню. Виноват – перехватили люди, популярность вскружила голову…

– Андрей! Не дурачься. Я очень хочу познакомиться с тобой поближе.

– Юля, ты и я. Отец и дочь...

– Ты о чем? У меня все нормально, дорогой. У меня прекрасный муж банкир. Козел, конечно, тупой… Но есть прекрасный сын, скоро пойдет в школу. Я о другом, – она оттолкнулась от зеркала, развернулась и сделала несколько шагов ко мне.
Гигантские каблуки на туфлях делали ее немного выше меня. Платье каскадом спадало с плеч к коленям, закручиваясь по спирали вокруг ее тела. Что за фасон, непонятно, но красивый. Она так сильно пахла женщиной, что у меня закружилась голова. Мне ничего не оставалось, как протянуть руки и обнять ее. Она нервно облизала мои губы, будто ей не терпелось почувствовать их влажность, языком прошла сквозь зубы и стала буквально всасывать мой язык себе в рот. Господи, какое счастье, что у меня никогда не было особых проблем с зубами!

Я, кажется, терял сознание: так давно не чувствовал такой страсти, такой силы, такой податливости всего женского тела. Проходили минута, вторая – мы не могли оторваться друг от друга. Я руками нащупал ее груди, большие, твердые, не зажатые лифчиком или корсетом. «Боже, прости меня, я не виноват! – взмолился я про себя. – Я не хотел, но это испытание – выше моих сил. Так, спустимся ниже. Так и знал: она без трусиков". Мысли скакали, как взбесившиеся рысаки. Что делать? Остановиться? Глупо, сил не хватит на такую подлость по отношению и к ней, и к себе. Но сюда в любую минуту могут войти.

Она буквально оторвала свои губы от моих, глубоко и прерывисто дыша, сказала:

– Тамара... Она знает, что у нас личный разговор. Мне тоже не хочется здесь. И мы это сделаем в шикарной постели, позже. А сейчас… Нет! Я не могу остановиться! – и она открыла одну из дверей туалета, – господь простит нас. Мы ни в чем не виноваты, это природа. Мы даже не можем изменить своим родным.

Я, по-моему, сделал это, как в лучшие свои годы, не молодые, а именно в зрелые, когда уже точно знал, как ублажить женщину. Юлия, по моим ощущениям, просто умерла, стала тихой, нежной и женственной. Куда делась та необузданная капризная кобылица? Она выпроводила меня из туалета, сказав на прощание, что я – второй мужчина, который создан для нее.

– А кто первый?

– Как-нибудь расскажу. Это пятидесятилетний ассириец, любовник из далекой молодости, который чуть не зарезал меня.

В коридоре у раскрытой двери в кабинет стояли Тамара и Сергей Сергеевич, о чем-то энергично разговаривали. Я подошел к ним, со словами благодарности вернул пачку сигарет хозяйке, оставив себе одну сигарету, прошел к лестнице, ведущей на улицу. На вахте попросил огонька у милиционера и вышел на воздух. Постоял, сильно затягиваясь дымом, потом спустился по лестнице, прошел к окнам нашего большущего кабинета. Они располагались на высоте человеческого роста, и я мог беспрепятственно заглянуть внутрь. Застолье не расстроилось, люди ели, пили, но уже больше разговаривая друг с другом. Меня заметила Нинель Иосифовна, помахала рукой, незаметно показала головой на мой пустующий стул. Я тоже кивнул, показал сигарету, дал понять, что сейчас вернусь.

У выхода столкнулся с Тужловым. Он спросил:

– Черную «Волгу» не видел?

– Стоит какая-то с торца дома.

– Вот придурки! Здесь официальная стоянка, а они все хотят спрятаться. Как партизаны.

И без перехода:

– Спасибо за стол шикарный, от души выпил классного коньячку. Не обижайся, надо ехать. Но мы ведь не последний раз собрались. Скоро мой день рождения, гульнем!

И он побежал к торцу дома. А я не спеша зашел по мраморной лестнице, спустился к нам в коридор и открыл дверь в кабинет. На меня почти никто не обратил внимания. Юля и Тамара сидели на своих местах. Я аккуратно пролез к своему пустующему стулу, налил водки и снова посмотрел на Нинель Иосифовну. Она наклонилась к Павлу, который вдруг сказал громко:

– Что-то молодежь у нас молчит! А ну-ка, Леночка, скажите тост от имени молодого поколения нашего подразделения!

Лена тут же встала, посмотрела на присутствующих, персонально на меня и сказала:

– Не вижу молодого поколения. Я от себя скажу. Андрей Юрьевич, будьте с нами долго, не бросайте нас, полюбите нас! Мы, молодые, очень благодарная публика. Горы свернем за любую ласку. А вы это прекрасно умеете делать. Я это сегодня поняла, когда вы были у нас на этаже. Будьте здоровы и счастливы! Аминь!

Опять хлопки, однако, не перерастающие в аплодисменты. И голос:

– Вот зараза молодая! Все ей мало своих сопляков, – это Юлия вполголоса комментировала тост Елены.

– Юль, слышат ведь! – тихо-тихо сказала Тамара.

– Ну и что? У меня давно неравнодушие к зрелым мужчинам. Все это знают. Так, девчата? – и она опять засмеялась, показывая свой прекрасный рот, не слишком яркие розовые губы и белые зубы. Она специально не смотрела на меня, но все поняли, о ком идет речь, заулыбались.

– Поскольку Юля меня совсем не знает, будем думать, что она имеет в виду Сергея Сергеевича Тужлова.

Стол взорвался хохотом.

– Это подло, Андрей Юрьевич, так издеваться над молодой женщиной!

– Юля, я постараюсь завоевать ваше доверие в самое ближайшее время и докажу вам, что кроме Тужлова у вас может появиться еще один воздыхатель.

Присутствующие, принявшие эту пошловатую игру, опять захохотали. А я взглянул на Юлю и с ужасом подумал: «Боже мой, я пропал! Она смотрит на меня влюбленными глазами. Эта чистота ребенка и эта порочность зрелой красивой женщины собраны в ее взгляде. Что будем делать? Умирать? Или жить?..»

Тост свой последний я скомкал. Этого и следовало ожидать. Все, что произошло со мной за эти полтора часа, могло бы уложиться в целую жизнь. «Таких темпов можно и не выдержать, – подумал я. – Но без паники и бичевания! Пока это просто секс, биологическая данность. Я люблю свою жену, детей, не собираюсь ни перед кем отчитываться за то, что произошло. Даже перед этой женщиной, которая так сильно и, похоже, взаимно меня зацепила. Но я еще не ее пленник…»

На метро шли гурьбой, человек пять-шесть. У пешеходной бровки подземки стояла машина черного цвета с затененными окнами, похожая на лимузины «братков». Юля расцеловалась со всеми, подошла ко мне, протянула руку, сказала:

– Спасибо за подаренное счастье! В машине мой придурок. Он намного моложе тебя, но в подметки тебе не годится. Ничего не бойся. Таких женщин, как я, ты еще не встречал. Пока-пока!

И, открыв дверцу, быстро шмыгнула в лимузин. Муж так и не вышел, не помог жене сесть в машину.


Глава восьмая


Выходя из кабинета, я успел позвонить жене, сказать, что все нормально, все довольны, что выдвигаюсь домой. В вагоне метро было полупусто, время – десятый час, уже глухое для нашей ветки: спальные районы успели поглотить не только рабочих, но и служащих, начинающих и в девять, и даже в десять часов утра трудовую деятельность.

Я уселся на сиденье, думал о жене. Последние годы, связанные с ее болезнями, сблизили нас еще сильнее. Моя «мамочка» вошла в неприятный период возраста женщины, когда жар сменяется холодом, тоска и депрессия – несоизмеряемой кипучей деятельностью и беспричинным весельем. Дети знали об этом, даже младший сын стал жить самостоятельной жизнью с однокурсницей по университету, снимая однокомнатную квартирку за мой счет. Да и я приноровился, а проще – не обращал внимания на эти приливы-отливы. Делал все так, как мы жили и десять, и двадцать лет назад.
«Кстати, – подумал я, – скоро тридцатилетие со дня свадьбы, тридцать лет супружеской жизни. Только надо встретить юбилей без сюрпризов… Без сюрпризов!» Я прекрасно понимал, что и кого я имел в виду. Но мне не хотелось вспоминать пережитое сегодня, я специально отгонял от себя образ этой женщины. «Что, разве мало красивых женщин? Думай о Тамаре… Просто классика, и мужу никогда не изменит. А Нинель? Сорок–сорок пять, разведена, предана как собака, немного холодновата, угловата, но, смотри, когда ее раскочегаришь, какая красавица становится! И нема как рыба». Господи, какую чушь я несу! Ведь скоро и мой ю-би-лей… Пятьдесят лет. Вершина горы! Все остальное будет уже с горы… Пока ты на колеснице! Ко-лес-ни-це! И на все это осталось чуть-чуть месяцев. Остальное – умирание.
А жена? Ей пятьдесят пять. Официальный рубеж для выхода на пенсию. Боже мой, надо все спрятать, завуалировать. Она этого не вынесет, не переживет. Я уже лет пять чувствую приближение наших дней рождения по ее самочувствию, настроению, даже умело маскируемому поведению.

С женой я познакомился, учась на втором курсе вуза, когда уже думал, что все знаю, всех, кого хотел, поимел, когда мое личное окружение не переставало восхищаться моими заметками, опубликованными в областной молодежной газете. У меня даже было красненькое удостоверение внештатного корреспондента официального печатного органа с моим фото, печатью и подписью главного редактора.

На посиделки к старшекурсникам меня вытащил мой сосед по комнате в общежитии, подводник, весельчак и балагур, который, естественно, в силу возраста (старше нас на пять лет), мало общался с младшекурсниками. Его все звали Леха, а вообще-то по паспорту он был Леонид. И я всегда при всех подчеркнуто называл его Леонидом Ивановичем. При всем при том ему это нравилось. Ведь он не салага какой-нибудь, а моряк-подводник!

Он сказал, показывая на меня, что вот этот парень – хороший журналист, печатается, пришел с ним и принес бутыль «Рояля».

– Закуска – за вами. Девоньки, как – примем моего товарища? Зовут его Андрей. Не смотрите, что он молодо выглядит – он умный и может быть молчаливым и час, и два, и сколько надо…

– А повод-то какой спирт хлестать? – спросила моя будущая жена по имени Мила и посмотрела мне прямо в глаза, как следователь на допросе.

– Повод элементарный, – сказал с пафосом подводник Леха, – День Парижской коммуны. Как историк гарантирую – ни одна проверка ни слова не скажет. А потом – выход нового фильма о подводниках… Это моя профессиональная гордость и принадлежность.

– Лёнечка, у тебя нюх собачий! Мы молчали, никого из мужиков не хотели звать, но ты пришел, и тебе мы не можем отказать. Вчера у Светки был юбилей. Она, естественно, смоталась на день к маме с папой, а вот сегодня накрыла стол. Так что ваш «Рояль», надо понимать, будет подарком на двадцатипятилетие Светланы Константиновны!

– Дура ты, Милка! – сказала красивая высокая девушка с копной черных кудрявых волос. – Всё готова разболтать, даже о моих двадцати пяти проболталась…

– Светик, тебе только двадцать пять. И ты совсем скоро заканчиваешь вуз, и уедешь по распределению, и станешь абсолютно самостоятельным человеком. А тебе – всего-то двадцать пять! Так что кто из нас дура? Мне вот уже восемнадцать, и ничего – не дергаюсь по поводу того, что закончу институт почти в двадцать шесть…

Раздался дружный смех. Я ничегошеньки не понял с их возрастами. Усвоил только одно: вот этой красивой статной черноволосой женщине вчера исполнилось двадцать пять. Это плохо, потому что мне девятнадцать и они, все пять женщин, собравшихся здесь, скорее всего, вышибут меня отсюда как малолетку.

– Андрей, насколько я помню, ты стихи пишешь? – спросила опять Мила.

– Нет, я об этом никогда не говорил. У меня лучше заметки получаются…

– Пока суть да дело, почитай!

– Нет, я лучше Окуджаву почитаю. Можно?

– Его мы и без тебя почитаем, – вставила Светлана Константиновна. – Ты вот умудрись своими понравиться!

– Ну, хорошо. Только не обижайтесь, если что.
И я начал читать, подражая, а может, и сдирая у кого-то из символистов:

– Эта черная ночь – словно черная кошка.
А черная кошка – как черная ночь.
До счастья осталось совсем немножко –
Лишь черную кошку в душе превозмочь…

Воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на меня. Леня начал ежиться. Я знал, что он любит стихи, читает их по пьянке часами, причем в аудитории не нуждается. Нередко слушателем становился я один, и он мог всего Есенина до полуночи читать. Видимо, он раздумывал, как меня спасти.

– А еще? – попросила девушка, имя которой я не знал, но где-то видел ее в коридорах вуза.

– Да, Андрей, пожалуйста, почитай еще! – сказали сразу несколько девушек.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Это мой товарищ написал, еще в Москве, куда я случайно попал… Ну,  это неважно.

И без перехода:

– Я иду по глубокой сини,
Закатав штаны до колен.
Улыбаются кровью осины,
Где-то дальний костер догорел...

В дверь громко постучали. Я умолк, машинально подвинулся к окну. Стук повторился и требовательный голос:

– Девочки, откройте! Комендант!

– Не закрыто! – как-то грубо и с пренебрежением крикнула Светлана.
В комнату вошла женщина в очках и с большими белыми оголенными руками, в платье с вырезом до пышных грудей и букетом цветов.

– Господи, Наталья Семеновна, ну вы как всегда! – сказала мягко, пытаясь, видимо, сгладить Светкину грубость, Мила. – Только командирским голосом вы можете общаться с нами…

– Нет, это шутка. Я вас люблю как выпускников. Вы моя опора и надежда вот перед такими сопляками, – комендант показала на меня рукой.

– Ну что вы так огульно, Наталья Семеновна! – встрял Леонид. – Это наш писатель, признанный журналист, его девочки сегодня специально пригласили на свое мероприятие…

– Ладно, балабол! – сказала комендант. – С тобой у меня будет официальный разговор, но только не сегодня. Не будем Светочке праздник портить. С днем рождения, тебя, дорогая ты наша красавица, активистка, моя помощница по наведению порядка и дисциплины! Вот сразу чувствуется, что человек из военной семьи!

Она на удивление быстро вручила цветы, расцеловала Светлану, категорически отказалась сесть за пока еще не до конца накрытый стол и удалилась, сказав на прощанье:

– Приглядывайте за этими, смотрите, чтоб не надрались!

Спирт – коварная штука. Когда мы с вина, которого, естественно, не хватило, все-таки перешли на спирт, то скоро-скоро стали без конца говорить друг другу:

– А ты меня уважаешь?

Мужиков в кампании не прибавилось, и поэтому Леха, как абсолютно здоровый и потребный человек, шел на ура. Мне, который соблюдал рамки приличия по праву варяга и которого могли выгнать в любую минуту, было видно гораздо больше, чем остальному подвыпившему сообществу. Леха уже минимум дважды выходил то с одной, то с другой девушками, отсутствовал минут по десять-пятнадцать. Курили, нет в этом ничего предосудительного. Но такую же операцию и я проводил не раз, только у себя, на младших курсах. За эти десять-пятнадцать минут мы такое вытворяли в конце длиннющего коридора, в комнатах, которые назывались душевыми, что черту бы там было страшно появиться. Света, Мила и еще одна девушка, которую, кажется, звали Нина, сидели за столом и тихонько пели задушевными голосами. Песни лились грустные, как правило, о неразделенной любви и все такое прочее. Я маялся без дела, без понимания и поддержки, без выпивки, которую одному принимать не хотелось. Наконец на дальней тумбочке я нашел проигрыватель, покрутил-повертел его, выбрал пластинку, поставил фокстрот и включил. Да так громко получилось с непривычки, что все вздрогнули.

– Вот молодежь, не даст вздремнуть! – сказала Нина. – А ну-ка, идем танцевать! – и потащила меня за руку.

Мы станцевали на «пять», легко, слившись в едином экстазе. Это не мои слова, классика цитировали девочки-филологи. За Ниной потанцевать захотелось Миле. Нам с ней выпал «Маленький цветок». Она до того расчувствовалась, что в конце вообще положила мне голову на плечо. Свете танцевать не хотелось, она демонстративно не выходила из-за стола. Потом еще зазвучал медленный танец, и нам волей-неволей пришлось снова идти с Милой, потому что Нину стал обрабатывать освободившийся к этому времени Леонид. Я чувствовал, принимал все ее тело, почему-то вздрагивающее при каждом прикосновении моих рук к ее груди. Стал прижиматься покрепче, почувствовал упругость грудей, живота, спины. «Ничего, – думал я, – девочка вполне стройненькая и упругая. Наверное, спортом занимается».

Спросил:

– В секцию ходишь?

– Да, еще со школы лыжами занимаюсь, по первому разряду бегаю…

– Ни фига себе!

– А ты?

– Говорят, в армию могу загреметь. Военную кафедру аннулировали, не знаю, что теперь делать.

– Скоро?

– Не дожидаясь зимней сессии.

– Грустишь?

– Ужасно.

– Девушка есть? Переживает?

– Какая дура будет ждать столько времени? Сейчас все проще. Сошлись, контакт есть, – значит, и секс пойдет. Пожили, пока не надоест, и разбежались. Без проблем и претензий.

– А Леня – твой друг? Он же служил, скажет, что нужно делать.

– Он сосед по комнате. Хороший мужик, но зачем его парить чужими проблемами? А ты – с парнем? Почему одна сегодня?

– Все осталось на малой родине. Забыли друг друга… В общем, длинная история, не в мою пользу.

– Пойдем покурим?

– Я не курю. Но с тобой выйду проветриться. Пока Леня здесь спирт уговаривает, курилка свободна, – она хитро посмотрела на меня, первой пошла к выходу.

Я абсолютно точно почувствовал, что она сейчас будет моей. Что-то во взгляде у нее было такое: и желание, и бесшабашность, и женская притягательность. Нельзя сказать, что она была красавицей. Но все было при ней: рост, груди, ноги, лицо с чуточку курносым носом. В общем, на первый взгляд, вполне приличная девушка.
Я первым поцеловал ее, когда мы зашли в царство белого кафеля душевых комнат. Она ответила спокойно, без надрыва и страсти. «Наверное, опыта нет», – подумал я и решил ей преподать урок. На второй-третий поцелуй она вдруг стала реагировать, обхватила мою голову, стала тихо постанывать, когда я касался ее языка.

– Поверни ключ, – только чудом расслышал я эти слова.

Я вскочил, запер дверь в комнату и тут же вернулся к ней на жесткую лавку.

– Я не хочу ложиться на эти доски, – сказала она.

– Встань и стой спокойно. Я все сделаю сам.

Нет, ничего подобного: она сама сняла блузку, расстегнула лифчик, сбросила юбку и осталась в маленьких белых трусиках. У неё было прекрасное тело. Ноги, правда, чуточку коротковаты, но какие груди, бедра! Втянутый живот состоял из одних мышц. Я уже тоже стоял голый, обнял ее, прижался к ней. Мне было страшно неудобно из-за нашего примерно одинакового роста. Тогда Мила сняла трусики и поставила ногу на лавку...

Обратный процесс одевания я не видел. Очухался, когда мы уже выходили из душевых комнат. Мила была невозмутимой, лишь глаза выдавали то счастье, которое накопилось в них за эти пятнадцать минут. Прошлись до конца коридора, вернулись назад к их комнате, встали. И она сказала:
 
– А теперь иди и думай до завтра, стоит ли тебе возвращаться сюда. Я не шучу. Скоро я заканчиваю институт. Надо обо всем крепко подумать.

Я пришел к ней и сказал, что не могу больше без нее, и спросил, будет ли она ждать меня из армии. Мила ответила, чтобы я посоветовался с родителями, поухаживал за ней, хотя бы немного.

– Я должна привыкнуть к тебе, – сказала она. – А там примем решение.

Но эта показная холодность разбивалась о наши жаркие встречи в постели. Мне никогда ни с кем не было так хорошо, уютно, страстно. И я полностью захватил ее своей неуемной, ненасытной энергией. Она уже не могла без меня, моих ласк и поцелуев, без стонов и, чтобы не разбудить соседей по общежитским комнатам, без сдавленных криков. Я все чаще стал провожать Леню в ночную лабораторию НИИ «Стройконструкция»: ему всегда были нужны деньги и он с удовольствием перехватывал мои дежурства. Третья койка в комнате, на наше счастье, была свободной.

Служить в армию я пошел женатым: моя жена Людмила Константиновна Ермолова (в девичестве Гусева) к этому времени была на четвертом месяце беременности. Вот так естественно и просто все разрешилось. Старший сын родился, когда я уже получил звание младшего сержанта. Приехал на побывку, дали мне из-за малости моей службы всего пять дней.

– Ну два выходных еще прихвати. Но в понедельник к восьми ноль-ноль – как штык! – сказал миролюбиво старшина роты. – Я с ротным договорился. Поцелуй сына от имени всей нашей роты. Ты молодец, сержант! Вот так надо служить.

Мила была замотанная, но вся светилась. Она любила меня, наверное, больше, чем я ее. Хотя я так ее любил, что на первых порах в армии не находил себе места. Она металась между мной и сыном. Ночью, когда малыш спал, мы разговаривали. Я говорил, что пойду сразу в газету, буду зарабатывать, а с институтом год-другой потянем, успею закончить. Она была категорически против: только учеба. В этом ее поддерживали родители. А моя мама говорила:

– Ничего, сообща вытянем и сына, и учебу. Работай внештатно, зарабатывай гонорар.
Потом я гладил ее белое, мягкое, ставшее после родов округлым тело и не мог налюбоваться женственностью, которую оно приобрело. По сравнению с ней я так и оставался пацаном, на чью голову вдруг свалилось отцовство. Нет, конечно, сына я любил, просто обожал, но через пять… четыре… три и так далее дней мне надо было возвращаться в часть. И прощай моя молодая семья еще на два года! Я думал, что от этой мысли сойду с ума.

Опять помогла жена, вернула мне силы, а главное – надежду, когда твердо сказала, что если вырвусь в отпуск к моменту окончания ее проблем и женских запретов, то с рождением второго ребенка меня отпустят домой. Я не смог вырваться домой. Тогда Мила приехала ко мне всего на сутки: малыша нельзя было надолго оставлять без матери. Сняла дом в деревне, и мы любили друг друга страшно вспомнить сколько раз, и не предохранялись, и бесконечно «улетали». Но тогда Господь не дал нам ребенка. В дальнейшей нашей жизни это счастье случилось только через пять лет.
Так вот и набралось тридцать лет супружеской жизни, перевалили серебряный юбилей.

«Людмила-Мила-Милка (как у Толстого в повести о породистой красавице – охотничьей собаке Милке)... Что я тебе скажу сегодня? – думал я, трясясь на рельсовых стыках линии метро. – Скажу, что очень люблю тебя. И что мы никогда не расстанемся, до самой смерти. Ни при каких обстоятельствах! Сейчас я наведу ванную с отварами, возьму тебя, маленькую, с больными ножками, и отнесу в это лекарственное царство. Потом насухо вытру полотенцем и снова понесу на руках в постель. А потом ты будешь моя, любимая женщина. Пропади пропадом эти ревматизмы! Вот же гадость: на машине ездить может, а ходить, передвигаться – нет».

Гнусавый голос объявил мою остановку следующей. Я скомандовал себе: «Все, встал, собрался, домой! К больной, старой, но моей любимой жене!»


Глава девятая


Мы обеспечили тылы, нашли алиби и встретились с Юлией на скамейке у памятника Великому доктору. В парк нельзя было идти: слишком излюбленное место прогулок нашего брата – чиновничества из Комитета. Пошли по тихим улочкам. Концовка жаркого лета напугала горожан несколькими прохладными дождливыми днями, и вот сразу упало на их головы теплое, ласковое бабье лето. Мы даже не успели переодеться в осенние одежды для холодов.

Юля несла пыльник на руке, на ладони болтался ремешок небольшой сумочки. Походка от бедра, опять легкое шелковое платье светло-вишневого цвета, косынка папирусного оттенка и туфли на неизменных высоких каблуках. Только сегодня они были под цвет платья – темно-вишневыми.

Я – в том же костюме в полоску, как и в тот памятный первый рабочий день, хороших разношенных ботинках, дорогой рубашке из «Стокманна», купленной по случаю за полцены. Галстук снял и спрятал в карман пиджака.

Несколько дней Юлия старалась меня не замечать, мимоходом здоровалась, вместе со всеми внимательно слушала мои речи на утренних планерках, не выпячивалась, вопросов не задавала. Всю мелочевку решала с Нинель Иосифовной.

«Вот это школа! – невольно восхищался я ее поведением. – Да, таких женщин у меня еще не было. Это, наверное, своеобразный карантин, что ли, пауза, взятая для раздумий. А может, все гораздо проще: справила потребность, успокоила любопытство, подвесила на крючок на всякий случай – и пока…»

В таких раздумьях я пребывал несколько дней. Но потом успокоился, закрутилась колесо подошедших дел и мероприятий на публику, забывать даже стал девушку. С удовольствием встречался с Леной в предбаннике начальника, пил кофе, дышал ее молодым телом. Тогда же почему-то впервые подумал: «Как же мерзко, наверное, смотрится старый козел рядом с такой молодой и свежей девочкой, как Елена!»
Мысль не новая, где-то я уже такое не раз читал. Не помню, тогда меня это не зацепило. Наверное, был помоложе. А вот теперь зацепило, вспомнил… И даже не знаешь, как себя вести. Не обращать на нее внимания – глупо, мы один коллектив. Лезть с разговорами – сочтут за старческий маразм или, того хуже, пошлое кокетство.

Меня это волновало по чисто прикладному и шкурному интересу: все это я мысленно переносил на Юлию. Ведь там тоже разница почти двадцать лет. Но на четвертый-пятый день я смирился: переосмыслил свое значение в нашем бурном знакомстве. Интерес прошел, надо выстраивать наши обычные отношения, как и со всеми. И вперед. «А прощальные слова? – не унимался я. – А глаза влюбленной женщины, а мой страх чего стоил? Жаль, чисто по-мужски жаль совсем потерять такую женщину!»
Потом был звонок по телефону, причем когда Нинель Иосифовна ушла в главный корпус. Почти шепотом:

– Я хочу встретиться. Знаешь памятник Великому доктору?

Я, зная, что она меня видит, молча и машинально кивнул.

– Ты меня отправил на встречу в информагентство, хорошо? Сам иди другой дорогой. Встретимся там через полчаса.

Посмотрел на Павла – он, как всегда, склонился над бумажным вариантом верстки бюллетеня. Я «усыпил» компьютер, подошел к Павлу:

– Паша, я на часок смотаюсь, пока все тихо, к стоматологу? Что-то пломба зашалила...

– Ты на Сивцев Вражек? Не успел еще прикрепиться?

– Выбирают не поликлинику, а стоматолога. Помнишь?

– Да-да, нет проблем. Я не меньше трех-четырех часов просижу с версткой. Так что не волнуйся.

Сразу вышел на улицу, Юлия оставалась за столом. Пришлось сделать круг почти до набережной, пройти всеми закоулками, чтобы нагнать время, но и не опоздать на встречу. Она, приближаясь к скамейке, конечно, заметила восхищение в моих глазах, заулыбалась:

– А я уже думала, что кремень не сломать. Ну, и выдержка у тебя, милый! Неужели жалеешь о чем-то, неужели не для тебя я?

– Эгоистка ты, конечно, законченная…

– Как все женщины. Я такая же, не хуже и не лучше.

– Погуляем или в кафе зайдем?

– Пойдем, я сегодня буду командовать парадом.

– Только без алкоголя. У меня еще встреча с аудитором для интервью.

– Сам будешь писать?

– Да, конечно.

– Наконец-то, слава богу! Как же я устала искать стрингеров на эти статьи, интервью, беседы…

– Не переживай, теперь у тебя будут только журналисты, лучшие из лучших, приглашаемые на пресс-конференции и неформальные встречи с командиром.

– Как хорошо с тобой работать… и жить, наверное. Ты все заранее знаешь. Вернее, ты знаешь, чего тебе надо и что ты хочешь. Как я это люблю! Мне все – и папа даже – говорили, что мне надо было родиться мужчиной. А я вот такую грудь отрастила, а за ней и задницу… Или наоборот.

– Дурочка ты моя, это твое бесценное богатство! А мужскую логику, работоспособность надо просто компенсировать.

– Как?

– Просто. Вот случай с тобой. Знаешь, что надо сделать? У командира нет пресс-секретаря. Ты – идеальная кандидатура. Какая женщина, глаз не оторвать! Хватка мужская – это для организации работы. Английский знаешь – это для общения с иностранными журналистами. Короче, если бы я был Вадимом Ивановичем, то я не только сделал бы тебя пресс-секретарем, но и своей любимой женщиной…

– Ты хочешь сказать, любовницей. Как правильно ты все говоришь! Не обижаешь, мудр, осторожен, хитер… Что ты задумал?

– Во-первых, много-много-много-много… раз любить тебя. Потому что ты – бесподобна. Во-вторых, найти кафе и выпить хороший кофе. В-третьих, за неимением условий хотя бы подержать твою руку, целуя ее каждую минуту.

– Ты меня заводишь! Я уже очень хочу тебя. А здесь нет гостиниц?

– Девочка моя, здесь дыра, бывшая и сегодняшняя окраина. Хотя я плохо знаю столицу, особенно этот район.

– Хорошо, за углом – знакомое мне кафе. Мы уже пришли.

– Кофе и натуральный сок, – сказала она с порога.

Я сдал ее пыльник в малюсенький гардероб. Полутемное помещение разбито на несколько секций, так что посетители практически не видят друг друга. Она раскрыла сумочку, посмотрела расческу, собралась в туалетную комнату. И вдруг сказала:

– Дай денег гардеробщику и, ничего не говоря, иди следом за мной.

 Я все так и сделал. Гардеробщик, он же и администратор, кивнул: то ли спасибо сказал, то ли дал понять, что ему все понятно. Юля ждала в небольшом предбаннике туалетной комнаты, переоборудованном под курилку и закрывающемся изнутри. Щелчок замка – и ее руки обхватили мою шею:
 
– Милый мой, как я соскучилась! Я ждала, кто первый не выдержит… Я сдаюсь… Я не смогла больше без тебя… Поцелуй меня, обними меня крепко-крепко, не отпускай меня! Я умираю без тебя…

Я легонько обхватил ладонями ее голову, оторвал от себя, посмотрел в глаза. В них – любовь, почему-то слезы... Я заговорил, не зная, что хотел сказать:

– Что же нам делать? Я боюсь своей скорой старости. Это ужасно: видеть себя старым рядом с молодой, изумительно красивой женщиной! Пощади… Скоро приемся я тебе, как все в этой жизни. Правда, бросить меня будет легко и просто… Но давай попробуем без особых изменений в нашей жизни. Видимся мы и так, слава богу, каждый день.

Она закрыла мне рот рукой:

– Молчи!

Теперь я уже закрыл ей рот поцелуем, сильным, до потери дыхания. Она нащупала мой ремень, ловко расстегнула его, затем молнию на брюках, и я остался в одних трусах. Я повернул ее спиной, платье с легким шелестом заструилось вверх. Рот ее, чтобы заглушить крики, я зажимал ладонью.

– Ты просто богиня, – сказал я, отдышавшись. – Я ни разу не видел такого прекрасного пропорционального тела. С ума можно сойти! Ты знаешь об этом? У меня опять готовность номер один…

– Не сейчас, не в этих условиях… Я люблю с ванной, на худой конец – с душем. Пойдем по одному на выход, надо попить кофе.

И она, открыв защелку, вышла в зал, а я пошел в дверь напротив.

Кофе был замечательный, я такой пил только раз – на пляже в Гаграх, когда закончился безумный летний и бархатный сезоны и мы с женой вдвоем, оставив сыновей на маму, приехали туда на полторы недели. Заведение скромно именовалось «Буфет», кофе назывался «По-восточному» (без дефиса), легких турок на разметанном на плите песке стояло пять или шесть штук – узорчатых, ярко-бронзовых, – но в межсезонье хозяин обходился максимум двумя.

Мы сели за столик, внизу от нас, в двадцати метрах, шевелилось и вздыхало море. Солнце сегодня милостиво баловало редких отдыхающих своим теплом. За соседним столиком несколько абхазцев играли в нарды, пили чай, все слушали неторопливый рассказ аксакала в войлочной шляпе с короткими полями. Он сам не играл: похоже, плохо видел, – но был живым участником всего этого действа. Они говорили на местном языке, но я обратил внимание, что несколько раз упоминалось имя Беллы Ахмадулиной.

– Послушайте, – спросил я хозяина, который сам принес нам по стакану холодной воды, – ваши гости говорят о поэтессе Белле Ахмадулиной?

– Да, шумливые люди… Она сегодня утром пила здесь кофе. Вечером выступает с чтением стихов в Зеленом театре. Это в парке, недалеко отсюда. Если не будет билетов, приходите за полчаса к служебному входу, я вас проведу.

– Вот так, запросто?

– Я вижу дорогих гостей, знаю, из какого пансионата вы пришли. Кофе угощаю вас за счет заведения. Приходите каждый день!

– Ну, спасибо. Надеюсь, завтра вы все-таки возьмете с нас за прекрасный кофе и за удовольствие, которое вы нам доставили?

– Будет день, будет – что? Пища…

Я улыбался. Юлия смотрела на меня, не понимая причины хорошего настроения. Спросила:

– Ты чему улыбаешься?

– Гагры вспомнил, кофе, пляж в октябре, концерт Беллы Ахмадулиной…

– У тебя жена инвалид, не ходит?

Я сжался. Она увидела реакцию на лице, затормозила:

– Ну, прости, прости! Я не хотела. Просто об этом в коллективе знают. Тебе надо быть готовым и к таким вопросам. Прости.

Она взяла со стола мою руку, приложила к губам, стала целовать. Заговорила после паузы:

– Я все в этой жизни делаю назло или вопреки. Все подруги курят, я – бросила. Мама нашла студента МГИМО для меня, я – стала любовницей пятидесятилетнего ассирийца-мафиози… А мне-то – всего двадцать, студенткой была. Родители еле-еле спасли меня от него. Охотился сам, его люди за мной гонялись. Говорил, что убьет не из пистолета – зарежет, чтоб умирала мучительной смертью. Но, честно скажу, я такого любовника в своей жизни еще не встречала...

– Юль!

– Поняла. Но я знаю, что ты не ревнуешь к прошлому, да? Просто такие вещи не принято в твоем кругу, среди твоих друзей, обсуждать, да? Принимаю. Я же говорила, что мне надо было родиться мужиком. Точно, мы бы с тобой подружились!

– Если бы не работали в одном отделе.

– Какая разница? Дружить можно и между начальником и подчиненным. Смотри, что я напридумывала за эти дни, пока ты меня игнорировал!

– Девочка моя...

– Да-да, довел, можно сказать, до унижения! Я еще никому не позволяла...

Я вынул свою руку из ее ладоней и осторожно прикрыл ей рот. Она выпучила глаза, хотела, видимо, укусить мои пальцы, но в последний момент передумала, стала целовать еще более страстно тыльную сторону ладони.

– Ты не перебивай, послушай меня. Это все очень серьезно и важно. И меня распирает гордость, что до всего этого додумалась я сама… Ну, еще немного папа помог. И еще я внимательно слушала тебя. Итак, ты разрабатываешь весь пакет документов по созданию в Комитете собственной пресс-службы с правами полноценного департамента. Ты был прав: в такой форме в нее не надо вводить понятия управления и тому подобные. Пресс-служба, состоящая из трех-четырех отделов, включая свой собственный оборудованный пресс-центр для встреч журналистов с Вадимом Ивановичем и аудиторами, отдел телерадиокоммуникаций – мы еще забабахаем собственное кабельное телевидение! – по работе со СМИ, анализа и мониторинга информации и, наконец, издательский отдел, но расширенный, с правом выпуска продукции из собственной мини-типографии «Макинтош»… А, каково? Ценишь?

– Аналитик ты мой доморощенный… Все это ты наслушалась. А проект уже готов, на дискету и на бумагу заведен. Вопрос в одном – как документам дать ход? После решения об этом придется и с Келиным, и с Тужловым, и с Пашей, да и с другими очень серьезно говорить. Вот на что надо обратить внимание.

– Знаешь что? Это их проблемы. Они бы с тобой не стали церемониться! А то, что ты мне рассказал, умница, но ты годы бы искал союзников.

– Значит, с волками? Мы – в капитализме?

– Да, именно так. А бумаги давай сюда. Я знаю, что мы сделаем. Их папа передаст Вадиму, попросит его лично ознакомиться, пригласить тебя, а ты все что надо разжуешь ему.

Юля помолчала, но по глазам я понял, что она что-то очень важное не договаривает. Так и есть: то ли поняла, что я жду от неё окончания тирады, то ли спешила все высказать, чтобы не забыть. Она без подходов сказала:

– Только не забудь девушку, которая сейчас сидит рядом с тобой. Я хочу быть твоим заместителем, одним из двух. А второго выберешь сам.

– А я бы совсем не возражал! Представляю, какую веселую жизнь ты устроишь бедным сотрудникам… Но это все пойдет на пользу и им, и, главное, делу.

– Ты правду говоришь? Значит, ты веришь в меня?

– Ты прелесть, я буду пахать на тебе, в прямом и переносном смысле этого слова, двадцать четыре часа в сутки!

– А папа сказал, что ты со своими принципами и характером никогда не пойдешь на такой шаг. Он продумал еще один вариант: сделать тебя руководителем аппарата у аудитора Григория Ивановича Ленскова. У него несколько месяцев вакансия. А это статус, между прочим, действительного государственного советника. А через полгода-год – перетечь в директора департамента.

– Да, ласточка моя, с тобой не соскучишься! А ты тогда руководителем пресс-службы сразу пойдешь. Не боишься?

– Ты будешь рядом. Я тебя очень-очень люблю. С тобой мне ничего не страшно.

– А муж? А семья?

– Это мои проблемы. Замуж я вышла назло папе – за его охранника. Под два метра, самбист, институт физкультуры заочно окончил. Потом я его переучила на бухгалтера, папа помог в банк устроить. Сейчас он член правления. Ему так хорошо и комфортно, что он на все согласен, лишь бы не изменился его статус. А сын у нас отличный – здоровый, сообразительный. Умом – в меня, здоровьем – в него.

– Скоро подковы начнет гнуть?

– Не смешно. Сам про жену запретил рот открывать, а меня же физкультурником дразнишь!

– Прости, это отсутствие культуры. Торжественно обещаю: я буду только обожать тебя и твоего сына. Давай-ка не будем мудрить. Я выйду на Ленскова, благо я его хорошо знаю еще по Совмину.

– Никуда не лезь, ни во что не вмешивайся. Я все должна проговаривать с папой. Наберись терпения и жди.


Глава десятая


В контору я возвращался опять один. Раздумывал не спеша. Первое и главное: было радостно оттого, что на меня свалилась такая женщина. Она, конечно, была бесподобной любовницей… Но сколько здесь возникало вопросов! Меня уже сегодня мучил один из них: похоже, в это кафе она заходила не первый раз. И этот низкий диванчик со спинкой, видимо, она хорошо знает. Как, сколько, с кем, какой я по счету? Вопросы терзали меня, и терзала обида.

Я реально понимал, что наша близость может закончиться в любую минуту. И я буду бессилен что-либо сделать. Вывод: не втягивайся, не пускай глубоко, до сердца. Она поймет? Конечно. Думаю, что и ее сейчас посещают такие же мысли. Должно произойти какое-то чудо, чтобы девочка смогла перенести любовь со своего отца на чужого стареющего человека. Да и отцу, видимо, это дерьмо совсем будет не по нутру: он старше меня лишь на пять-семь лет, не больше. Поэтому с этой темой все ясно и понятно: сколько времени отведено сверху, стольким и воспользуемся.
Второе. Уйти сразу к аудитору не получится. Хоть и знает меня Ленсков, но я месяц всего проработал в отделе. Для чего тогда увольняли старого, профессионального начальника? Под мой приход, ежу понятно. Значит, придется сколько-то времени работать, и хорошо работать. Ну, ладно, это для меня не причина для беспокойства, как-нибудь справимся.

Другой вариант: ее отец расчистит поле для создания полноценной пресс-службы, поможет ее сформировать, пробьет меня руководителем. Вот тогда его чадо, амбициозное и неглупое, и даже ой-ей-ей как умеющее работать, покажет и себя, и кузькину мать. Она, конечно, через год максимум и меня вышвырнет из начальников. Но год-то я все-таки буду рядом с этой женщиной…

Значит, надо исподволь прокачивать вариант с аудитором, чтобы он потянул с закрытием вакансии, чтобы очень захотел меня заполучить. Ведь он тоже, как все они, амбициозный, ему тоже нужен не просто руководитель его административного аппарата. Ему и пресс-секретарь нужен, и ньюсмейкер, и спичрайтер. Вот это то что надо!

Теперь о семье. Уже знают про жену. Ну что делать, это жизнь! Поликлиника у нас одна, а меня там знавали не только начальником отдела в Комитете. Поэтому мои перемещения не вверх, а по горизонтали и вниз развязывают языки… Люди чувствуют меньше ответственности, если в них меньше – чего? Страха. Надо придумать краткий треп типа: сейчас, к сожалению, ухудшение здоровья, надо лечить серьезно, ездить как минимум два раза в год на грязи, и так далее, и тому подобное. Поэтому в Комитете проще, чем в Совмине, помочь жене. И ей так спокойнее, когда я не в командировках по сто дней в году.

«А в общем-то, я могу и послать всех! Очень даже далеко. Моя семья никак не сказывается на моей работе? Нет. Что еще и кому надо?»
Я вдруг так явственно представил лицо жены, что мне стало невыносимо жалко ее, стало так больно за нее, что на глазах чуть не выступили слезы. Мила-Милка, когда все стало плохо? У классной спортсменки-лыжницы стала так стремительно и ужасно развиваться болезнь ног, что по два-три месяца весной и осенью она практически не ходит.

Я возил ее не только в поликлинику на процедуры. Я практически закончил с ней по второму разу автошколу, купил вполне приличную, хоть и подержанную, машину «гольф», и она стала ездить. Ходила даже на костылях плохо, а ездила прекрасно. Думаю, что лучше меня, потому что последние пятнадцать-семнадцать лет, с маленькими перерывами, у меня всегда была персональная машина.
Меня мучила семейная ситуация, но отнюдь не тяготила. Я никогда ни о чем не жалел, тем более о женитьбе. До сих пор, как только вспоминаю, как мучается моя жена, готов носить ее на руках. И ношу, даже с удовольствием. Делаю ванны с травами, несу голую жену из спальни, целую ее груди… Она искренне рада, смеется. Сажаю ее в ванну, регулирую воду, усаживаюсь сам на маленькую табуретку рядом и начинаю читать вслух. Этот месяц я читал Гюнтера Грасса. До него – южноафриканца Кутзею. Причем жена это все уже прочитала, тихонько подложила эти книги мне на тумбочку у кровати.

Она прирожденный «слуховой» редактор. Вранье дикторов радио или телевидения, небрежность, более того – неграмотность молодых продвинутых авторов в своих нетленках вызывает у нее профессиональную аллергию. И надо же, какая несправедливость: она больная сидит дома, лишь изредка подруги из издательства привозят ей одну-две книги на редактирование. Но она счастлива даже маленькой толике. Во-первых, эта работа – ощущение того, что ты еще кому-то нужен. Во-вторых, это приработок к пенсии. А сейчас, когда я получаю как младший начальствующий чиновник, в этом есть вопрос. Но самое главное, конечно, в другом – жена при деле.

На детей пока мало надежды, они сами только-только начали вставать на ноги: старший преподает в вузе, младший в этом году закончил университет. Но мы, собственно, не денег, не материальной помощи ждем от них. У меня кое-какие проценты набегают от старых накоплений в банке, примерно пол-оклада в месяц получается. Жена это знает, я внушил ей, что это Господь посылает ей на лекарства. И она перестала нервничать и дергаться. Это ее заработок (лишь бы наши волки снова не разрушили мирную жизнь, не разворовали все, не довели страну до нового дефолта). Дети не понимают другого: внимание, чуткость, забота лечат не хуже лекарств. Они редко заезжают к нам, даже звонят нерегулярно. Жаль. Считаю, что в этом есть и моя вина тоже.

Так, размышляя, я дошел до родных пенатов. Павел собирался на обед, помахал мне рукой, кивнул, будто спросил: «Ну как с зубом?». Я кивнул в ответ: мол, все в порядке.

– На обед тебе нельзя, так?  – сказал Павел, подходя к моему столу. Тогда попозже попей чаю из нашего агрегата. Тамара все приготовит, – и он направился на выход.
– Спасибо, Паша, ты настоящий товарищ!

– А я? – спросила Тамара, остановившись у моего стола.

– Что бы я без вас делал, серьезно!

– Хорошо, расплатитесь позже, за все сразу. А сейчас слушайте. На кофе-брейках бывали?

Я кивнул утвердительно, за щеку не держался, послеоперационную зубную боль не изображал. Думаю, что этого и не надо было делать. Я был уверен, что Тамара посвящена во многие тайны Юлии, иначе той нелегко бы пришлось проворачивать свои похождения, в том числе и любовные.

– Тогда чай в термосе, сахар, печенье и так далее – в шкафу, увидите напротив моего стола. Не хворайте и приятного чаепития.

Тамара быстро вышла, видимо, боясь отстать от женщин, уже отправившихся в столовую. Я сел за компьютер, включил его, вставил дискету и стал снова читать документы: положение о пресс-службе, положение о пресс-центре, структуру и тому подобное,  – в общем, всю бумажную тягомотину. Все было грамотно, выверено до последней запятой. Особняком держался файл с текстом письма на имя председателя Комитета: ровно на страничку, с обоснованием этого решения, а также с просьбой дать поручение на исполнение соответствующим подразделениям.

Первая скрипка здесь – у финансистов, бюджет – это святое. Потом юристы, кадры, хозяйственники, секретариат председателя… Не факт! Это было бы идеально, если бы поручение пошло от секретариата председателя. А если от руководителя аппарата? Беда. Не согласовав с ним, с его заместителями? Сразу на стол председателю?! Боже, что здесь начнется… Пусть сами головы ломают, откуда у председателя появилась эта бумага. Лишь бы отцу Юлии удалось переговорить с нашим руководителем.

Мосеева Владимира Викторовича я знал с девяностых годов: он вместе с председателем правительства пришел в аппарат Совмина. Не просто было мне, советнику, отвечающему за СМИ, обходить этого консервативного, осторожного и сумасбродного человека. До ругани дело доходило:

– На ф… нам нужен твой пиар, если нас костерят в любой вшивой газетенке! – орал он в присутствии других советников-помощников.

– А на ф… нам столько командиров в аппарате, которые вылезают с комментариями, не только не зная сути дела, но и не понимая, о чем идет речь! Газетчику этот за...ц из аппарата и не нужен! Ему надо зафиксировать разговор, хоть с табуреткой из кабинета премьера, чтобы потом написать: «Вот такое мнение бытует в окружении премьера». Неужели это не понятно? – почти также шумно пытался я объяснить ситуацию.

Все обмерли: что-то будет? Так с Мосеевым еще ни один советник-помощник, директор департамента не разговаривал, чтобы орать друг на друга. Пораздувал ноздри Владимир Викторович, но, вспомнив, наверное, что в статье нет прямого упоминания пресс-секретаря, руководителя аппарата или его заместителей, нет ссылки на пресс-службу Совмина, промолчал. Сказал уже спокойно:

– Подготовьте предложения, как обычно, – и быстро ушел с импровизированной планерки.

Надо отдать должное Мосееву: он не раз перечитывал ту или иную раздражившую премьера статью в газете, находил упоминание о каком-то высокопоставленном источнике в аппарате и немедленно проводил расследование. При мне он однажды сказал директору департамента социальной политики Монблиту:

– Когда собаке делать нечего, она знаешь, что делает? З… лижет. Лежит и лижет. Вот и ты, чтобы зуда не было, лижи. Еще раз, Гриша, вылезешь – выгоню в тот же день! Ты меня знаешь.

Был Мосеев когда-то хорошим строителем, не одной гигантской стройкой пометил карту нашей Родины. И семья моталась за ним по тайге да степям. Но вот утвердили его секретарем большущего обкома партии. Юля уже помнила это время, как-то мне сказала в разговоре: «Мы с младшеклассников чувствовали свою особость». Потом столица, ЦК партии, замминистра… И понеслось. А поскольку Юля помнит их семейный уклад с обкома партии, то всю жизнь она и чувствует себя избранной. Нет, она не жлоб, последнюю рубаху отдаст подруге. Она, по большому счету, лишь беспардонная и капризная. Ей ничего не стоит обидеть малознакомого человека каким-то нелепым замечание по поводу бедности его одежды. Она считает, что вот у нее это есть, а человек просто не хочет прилично, тем более со вкусом, одеваться. Уж даже я за этот месяц-другой работы как-то ей рубанул:
 
 – Ты поживи на одну зарплату с ребенком, без мужа! Тогда мозги у тебя будут включаться вовремя.

Промолчала: поняла, наверное. Но главное, что ее смутило, – это моя достаточно резкая реакция. Представляю, что было бы, если бы ей также резко заявили Паша, Тужлов или Келин!

– Не обижай меня больше так, особенно при людях! Я расплачусь, как маленькая девочка. Перестану тебя любить…

– Юль, не дури, и я не буду реагировать, особенно при людях. Ты нередко ведешь себя с людьми как барыня со служанками. А в остальном, я так тебя хочу, что твоя любовь просто меркнет перед моей.

Попил чаю из термоса, съел несколько пряников и печений.

«Как все у Тамары аккуратно, все убрано, разложено, чисто! – думал я. – Вот уж точно не скажешь такого о Юльке. Видимо, всю жизнь живет с домработницей, няней…»
Нет, я совсем не осуждал ее: трудно представить Юлию с тряпкой в руках и ведром грязной воды. Поэтому мне было страшно подумать о том, что мы вдруг стали бы жить вместе с ней в большой (да и любой) квартире, где не было бы домработницы, няньки.

– Ты один? – Юлия была легка на помине. – Я вместе с девчонками поела в столовой, но, сославшись на срочный звонок, первой помчалась сюда, чтобы увидеть тебя без свидетелей. Я успела позвонить папе. Он все принял. Сказал, не поверишь, что хочет с тобой встретиться!

– Где, когда? О чем будет разговор?

– Заберешь все бумаги – и к нему в холдинг. Вот телефон, завтра перед выездом позвонишь – он закажет пропуск. Кроме обеда, он весь день будет в кабинете. Ну, умница я? Целуй меня!

– Юль, сейчас войдут сотрудники. Двое-трое вообще не ходят на обед, просто гуляют этот час, а так пьют чай с сухарями. Но я с удовольствием тебя расцелую в нашем местечке...

– Нет-нет-нет, больше никаких уголков! – и она достала из сумочки ключи. – Только на квартире, цивилизовано. Вот, смотри, какая я умница!

И уже другим тоном, другим голосом, другой интонацией

– Сделай все, чтобы папа не заподозрил наши отношения. Он мне голову оторвет.

Дверь открылась, вошел Щеголев. И с порога:

– Здравствуйте, Андрей Юрьевич! Как ваш зуб?

Юля недоуменно посмотрела на меня, пошла к своему рабочему столу.


Глава одиннадцатая


Почти три года мы спим в разных постелях и в разных комнатах. Спальню с огромной, двухсполовиной метровой кроватью я отдал жене. Хотя она сопротивлялась, говорила, что ей на разборном диване удобнее, особенно днем, когда я на работе: он жестче, ниже, ей легче вставать и добираться до туалета. От памперсов, био- и прочей дребедени она отказывалась наотрез:

– Еще не время! Хотя я чувствую, боюсь и умираю оттого, что это время приходит.

– Давай поедем к берберам, – шутил я. – Они вообще не знают, что такое болезнь суставов и прочая хренотень. Вот я был у туркмен, у них триста тридцать дней в году – солнце, влаги – граммы, никакого ревматизма.

Я, конечно, лукавил: уже знал, что дело не в ревматизме, что у жены тяжелая болезнь костей. И она, естественно, знала об этом. Но мы старались не касаться этой темы, Во всяком случае, она молчала после посещения врачей на дому, даже после ЦКБ. И я не говорил об этом, стараясь не травмировать ее лишний раз. В поликлинике, по моей инициативе, много чего рассказали о болезни моей жены. Возраст, нагрузки, перенесенные в молодости, поздние роды второго ребенка, крайне тяжелые и опасные, – все это способствовало развитию болезни. Сейчас дело обстоит лучше. Вот здесь геронтология играет свою положительную роль: процессы как бы замирают, останавливаются. Мне сказали, что у некоторых пожилых людей (у тех, кому под семьдесят) раковый процесс без особых осложнений тянется пятнадцать-двадцать лет. Его только нельзя провоцировать. У жены, слава богу, не рак. Для нее, конечно, лучше было бы поменять климат на сухой и жаркий.

Я приценивался к Анапскому району Кубани, там более трехсот солнечных дней. Не потянул на дачу, на дом с участком – тем более. Цены зашкаливают за двести тысяч у.е. Есть халупы, но как-то не хочется превращаться в приморских бомжей. Говорил со старыми товарищами, которые обосновались там при бывших пионерских лагерях, превращенных в дома отдыха с посуточным расчетом. Это стал их бизнес, доходное место. Они готовы забирать жену с апреля по октябрь за очень умеренную плату. Мила – ни в какую. Говорит, что я, именно я, а не она, без нее пропаду. Наверное, она права. Я страшно домашний и привыкающий к близким людям человек. Стал бы дергаться, мучиться, звонить без конца, писать письма, срываться на самолет или поезд и мчаться туда, к ней. Это точно, не ходи к гадалке.

Ужинали мы вместе тем, что я накануне вечером готовил на обед. Мила, как правило, без меня не обедала. Я ставил ей на приставную тумбочку «брейковский» термос с вечно горячим чаем, варенье, постное печенье, сухарики, мармелад, мед, много всяких орешков. На второй тумбочке – стало быть, моей – лежали книги, журналы, газеты. И, если приваливало такое счастье, то бумажные варианты верстки из издательства. Интересно тогда вела себя моя половина: она надевала очки, явно к моему приходу брала листочки верстки, на меня почти не обращала внимания, говорила:

– Я поужинаю попозже: срочная, безотлагательная работа…

Тогда я заваливался прямо в костюме к ней в постель, стараясь не задеть гибкие пластмассовые растяжки, надетые на ее ноги, снимал с нее очки и начинал целовать глаза, губы, раздвигал ажурные кружева под халатом и целовал груди, прекрасно сохранившие форму. Она возмущалась, старалась отодвинуть меня, говоря, что я помну бумажные листочки:

– А это работа, милый мой…

– К черту работу! Я хочу свою жену, мою любимую девочку! – урчал я, не отрываясь от ее грудей.

И она сдавалась, убирала листочки, укладывала мою голову на свою грудь, начинала целовать меня осторожно, будто боясь притронуться, будто ожидая какого-то подвоха, будто не веря, что мужчина еще может ее любить, восхищаться ее грудью, животом, бедрами. Несколько раз она пережила близость со мной, но для этого ей приходилось испытывать такие неудобства и такие сложности, что уже мне казалось, что я зря затевал все это.
 
Потом я шел в ванную, разводил настой из трав с примесью лекарств, возвращался в спальню, видел ее с аккуратно уложенными волосами, пахнущую весенними духами из нашей молодости, которые когда-то выпускала рижская парфюмерная фабрика. К этому времени Мила уже снимала все свои гибкие и не очень оковы с ног, и я, отбросив одеяло, легко брал ее на руки. Мы шли вместе, я, шутя, несколько раз имитировал ее падение из рук, она смеялась счастливым смехом и спрашивала где-то на подходе к дверям ванной:

– Ты правда еще любишь меня?

– Да, я люблю тебя, мою первую и единственную любовь! Мать моих сыновей-гигантов, мою первопроходку лыжных трасс, мою заболевшую девочку. Не болей сильно, держись! Ты – моё всё.

Она не могла сдерживать слез, тихонько билась головой о мою грудь и плакала, словно ребенок. Я сам рыдал, только не подавал вида. Но она, замечая потом, когда уже лежала в ванной, что глаза у меня красные, говорила:

– Не расстраивайся так! Ты должен жить за нас двоих. Я даже не буду ревновать тебя, если ты найдешь для своих физических потребностей...

Я зажимал ей рот рукой, говорил:

– Сейчас нет проблем. И справку покажут, и презерватив любой наденут. А вот ты точно об этом не должна думать… Не должна, и точка! Давай подумаем лучше, что мы будем делать завтра, ведь суббота грядет.

– Мне жалко тебя, но уже подошло время пылесосить, протереть все влажной тряпкой. Зато обед тебе сегодня не надо варить, завтра наварим опять на два-три дня. Квитанции в прачечную – на комоде, получишь белье, когда в магазин пойдешь… Зря ты не используешь стиральную машину, это элементарно, так просто!

– Пусть рабы на меня поработают. Хоть в чем-то я должен испытывать удовлетворение. А то все сам!

– Господи, какой ты у меня мальчик глупенький! Ведь это лишние деньги, расходы…

– Ма, я хочу котлет, настоящих, какие ты делала из рыбы, из мяса. Толстых, сочных, мясных, а не хлебных.

– Не могу же я приглашать невестку только для этой процедуры. Давай мы сделаем по-другому. Бери лист бумаги и записывай…

Она скрупулезно, по пунктам диктовала, что нужно сделать, чтобы приготовить настоящие домашние котлеты. Я начинал творить на кухне, конечно, то и дело бегал к ней в спальню за советами. Она не выдерживала, просила посадить ее в кресло и приезжала на кухню. Одна беда: ей минимально разрешалось сидеть и в кресле. Но котлеты мы все-таки успевали закончить, борщ вегетарианский доходил под толстым ватным одеялом, а по части картофельного пюре я был таким специалистом, что даже взрослые сыновья, когда приходили к нам в гости, иногда просили меня сделать пюре.

Мы обедали вдвоем. В тяжелые дни обострений болезни я устраивал обед на закрепленном подносе, когда жена была зажата до самого подбородка и не могла мухлевать, подкладывая мне лучшие куски со своей тарелки. Когда, слава богу, все было спокойно, я подкатывал переносной столик и мы могли даже выпить по рюмочке: я – водки, она – полусладкого грузинского вина. Благо друзей на Кавказе у меня оставалось много и они, приезжая в Москву, обязательно звонили, приходили в гости, привозили домашнее или фирменное вино и даже чачу.

Потом – сон. Я брал книгу, читал несколько минут и засыпал. Как жена радовалась этим минутам! Я ложился к ней в ноги, сворачивался калачиком и спал у нее на глазах по часу-полтора без пробуждений.

 – Здоровый человек крепко спит, совесть у него спокойная, – говорила жена.

Полдник устраивали на лоджии. Я придумал специальное кресло с подъемным сиденьем, сажал в него жену, на журнальном столике разворачивал термос, варенье, ватрушки с творогом, коричневый кубинский сахар и горький шоколад. Незатейливо, но мы к этому привыкли и не собирались менять свои провинциальные вкусы. Жене можно было свободно смотреть на улицу с нашего четвертого этажа, кресло позволяло даже облокотиться на подоконник.

Она уставала все быстрее, чем ей бы хотелось. Вида не подавала, говорила:

– Что-то сквознячком потянуло. Мне не хватало еще и воспаление легких подхватить!

Я знал, что воспаление легких – это шаг к финишу. Подхватывал ее на руки и уносил в кровать. Так было спокойнее, хотя на улице нередко бывало за двадцать пять с плюсом. Мы читали: она в кровати, я – за письменным столом. Интернет включал редко, если уж вдруг услышу по радио какую-то сногсшибательную новость. Писал много, но по работе – по улучшению, совершенствованию пиара и рекламы. Слава богу, что приучил многочисленных журналистов не звонить по выходным: если надо будет, сообщим, бросим пресс-релиз на выпуск их агентствам.

– Дышать пойдем на лоджию? – спрашиваю жену. Вижу, что она вся серая. – Тебе плохо?

– Да, спасу нет...

– Что же ты молчишь?!

– Ты был занят… С кем-то по телефону говорил.

– Крикнула бы, я бы послал этих придурков! Сейчас я все приготовлю… Сама сделаешь укол?

– Боюсь, что нет. Время ушло, сил уже не осталось…

Заряжаю разовый шприц, открываю одеяло, вижу ноги, от колен по бедрам скованные эластичными пластинами. Это вполне еще ноги, но какие-то они утомленные, вялые, что ли… Она смотрит на меня и видит, что я разглядываю ее ноги. Спрашивает:

– Что, страшненькие?

– Мил, прекрати! – уже просто хамлю я. – Обычные ноги, только ты перестала сопротивляться. Давай массаж делать, двигаться, давай на солнце поедем?

– Давай… Только ты ведь знаешь мою болезнь. Что я здесь могу поделать?

– Тогда не терзай себя. Я ведь не могу делать укол через твой халат. Ну-ка, быстро повернись на живот! Вот так. Сейчас мы тебе впендюрим в попу под самую завязку…

– Хулиган, просто бандит с большой дороги!

Укол сделан, я чувствую по ее голосу, что она немного успокоилась. Сейчас боль отступит и она уснет. А что делать мне? Времени-то – восьми нет. Хоть бы выпить с кем немного, что ли. А впереди еще воскресенье.

«Так, – размышляю, – надо приготовить еще один шприц. Проснется она не раньше двух-трех часов ночи. Сделаю опять укол, пусть поспит до утра…» Приглушенный звонок телефона: громкость я снял почти полностью. Старший сын:

– Здравствуй, па! Давно не виделись, вот решил позвонить… Как вы, как мама?

– Спит, я только что укол сделал. Так же, сын.

– А у нас хорошая новость: Алка была у врача… К Новому году ждем мальчика!

– Что, уже и пол определили?! – буквально крикнул в трубку и осекся, зашептал: – Поздравляю! Вот это новость так новость! Обрадовал, сынок… А ты рад?

– Еще бы! Ты даже не представляешь, как я рад. Это что-то фантастическое! Ты порадуй маму, а завтра созвонимся.

– Ты бы, сын, приезжал завтра с женой к нам. Вот бы сами маму и порадовали. Я, конечно, скажу маме, но уже утром…

– Нет, мы приехать не сможем. Приезжают Алкины мама с отчимом, будет застолье.

– Ладно, понял. Поздравь и поцелуй от меня Аллу. Скажи, что будущий дед просто безумно рад.

Положил трубку, посмотрел, как ровно дышит жена, спит безмятежно, – значит, боли отступили. Оставил включенным ночник на тумбочке и пошел на кухню. В холодильнике стояла начатая бутылка водки. Достал, налил треть стакана, выпил залпом, не закусывая. Налил еще – и снова выпил залпом, правда, уже поздравил себя с будущим внуком. Поел холодца с черным хлебом, запил минералкой вкус чеснока и пошел читать. Вспомнил, что надо не проспать пробуждение жены, завел самый тихий будильник на два часа ночи и лег на диван-кровать. Скоро от водки меня разморило так сильно, что я, едва успев выключить лампу, крепко уснул.

Будильник я не услышал, проснулся от легкого покашливания жены. Включил лампу, обомлел: скоро пять часов утра. Значит, Мила мается третий час, а может, и больше. Пробегая в туалет, я крикнул из коридора:

– Потерпи чуток, сейчас глаза промою и прибегу!

Почистил зубы: от водки и чесночного холодца во рту была помойка. Ополоснул лицо, хорошо вытерся и бегом в спальню.

– Глупыш, не надо было так далеко убирать шприц и лекарство. Я бы сама все сделала…

– Забыл, заспал будильник. Сейчас все поправим!

Делал укол и рассказывал о звонке сына. Жена лежала расслабленной, мышцы отпустило: похоже, новость о внуке действовала не хуже лекарства. Я помог ей перевернуться, удивился умиротворенности, которая была на лице.

– Я чувствовала, что будет мальчик… Ты так ждал наследника!

– А ты тайно ждала девчонку? Я знаю ваш женский род!

– Почему ты так думаешь?

– Мне сын сказал, что и Алла, и ты хотели бы девочку. И я бы с радостью принял ее. Честно говоря, я устал от наших обалдуев…

– Ладно привирать-то! Они вон как тебя любят. А мне даже важнее, как они тебя уважают.
 
– Все-все, без комплиментов! Уж кого они любят и уважают, я бы сказал, боготворят, так это тебя.

– Да, я знаю. Потому что я их так люблю, что это дает мне силы жить. Но в этом и твоя огромная заслуга. Они у тебя учились отношению к женщине. Даже в сексуальном смысле этого слова…

– Ма, ну поехала в философию!

– Они бы простили тебе небольшие интрижки, зная, в каком я состоянии. А ты человек живой, эмоциональный, честолюбивый, почти тщеславный… Лидер!

– Мил, не мучай себя. У нас, у меня – все нормально. Даже переспав с молодой особой, я ей на прощанье скажу, что коммунизм мы все-таки построим. И приду к тебе, потому что я люблю тебя. Я не знаю, что такое любовь. Но я знаю, что без тебя я могу находиться всего несколько часов. И тут же начинаю умирать… Вот такие, жена, пироги. Можно я посплю еще у тебя в постели? Ведь сегодня – воскресенье.

Я снял халат, забросил его в ноги кровати, подлез под одеяло с левой стороны, там, где на тумбочке лежали книги, включил ночную лампу и стал читать «Департамент» Дины Рубиной. Жена после укола уснула быстро, буквально через пять минут. А я хохотал над текстом книги умницы Дины и думал: вот бы к старости вдруг начать так же писать, как пишет она!

Проснулся от лучей солнца: опять забыл занавесить шторы. Вечно у меня с мелочами проблемы. Это потому, что не живу в этой комнате. Значит, надо представлять себя на месте больной жены. Мне-то ничего не стоит вскочить, задернуть шторы на окне и снова завалиться спать. А жене? Я все так и сделал, только не быстро, чтобы не разбудить жену, а с чувством, с толком, с расстановками.

Глянул на часы – скоро десять. Классно! И жена спит. Значит, сегодня день пройдет нормально. Двух уколов практически хватает на полтора-два дня спокойной жизни в будущем. Это, правда, без учета сна. Значит, очередной укол – вечером в понедельник. Помни, лучше в это время не задерживаться! Хотя я все приготовлю, и жена сама может сделать инъекцию. Но все равно лучше, если это сделаю я сам.
Решил вставать. Халат оставил на кровати, натянул трусы и бегом, через туалет, за палкой. Пыхтел, сопел, поглядывая телевизор в своей комнате. Все упражнения на уход от ревматизма и на работу сердца. Аппарат, слава богу, пока практически не подводил. Так, иногда, чувствовал, что есть скачок давления. Но знакомый кардиолог из ЦКБ посоветовал полтаблетки капотена, лучше без воды, как нитроглицерин, под язык. Облегчение наступало быстро. И снова вперед, нас ждут великие дела.

Пошел на кухню, заглянул к Миле. Она проснулась, но стеснялась показаться после такого глубокого и многочасового сна.

– Готовься, ма, сейчас пойдем в ванную, а уж потом – завтрак.

Она помахала рукой, почти не вынимая ее из-под одеяла. Я закрутился в своем обычном ритме. Когда нес ее в ванную, спросил:

– Ты помнишь, что я тебе рассказал ночью?

– Во-первых, не ночью, а утром, около шести часов. Во-вторых, от таких новостей вырастают крылья… Поэтому мы поедем сегодня кататься на машине!

– О’кей. Как я рад! Хоть покатаешь меня по городу. А то – метро, работа, работа, метро… Жизни городской не вижу. Заодно в магазин забегу, хлеба надо.

После всех приготовлений, где-то уже после двенадцати, я вывел «гольфик» из пенала, подогнал почти к подъезду, побежал за женой. Она решила обойтись без коляски. Это прогресс! Действительно, насчет крыльев она не шутила. Взяла уверенно костыли и пошла. Дошла до лифта, пока я закрывал двери, держала кнопку задержки аппарата.

– С богом, в добрый путь! – сказал я, и мы очутились на улице.

Мила прошла сама пять ступенек внутри подъезда и пяток – на улице. Обошла машину, села на водительское кресло, костыли передала мне. Я притулил их в проеме первого и второго сидений. Легко завела машину, спросила, не поворачивая головы назад:

– Пристегнулся?

И легко тронулась. Поворотник щелкал, скорость то падала, то бралась разгоном с места.

– Как красиво! Мне бы так водить!..

– Учись, парнишка! – радостным смехом отозвалась жена.

– Но и не зазнавайся, соблюдай правила. Все-таки действительного государственного советника первого класса везешь! Моя голова высоко ценится…

– Не бойся, я слишком люблю тебя, чтобы вот так просто взять и потерять.

Мы не только заезжали в магазины. Были в «Шоколаднице», где жена с удовольствием выпила горячий шоколад. На рынке я купил картошки и фруктов… В общем, вернулись домой часа через три.

– Так можно жить? – спросила жена.

– Запросто! – сказал я. – Я даже не заметил, что ты с костылями.

– И я тоже. Давай на выходные будем делать такие вылазки?

– Согласен! Но в будни, без меня, ты тоже будешь выходить во двор. Мил, от кого ты прячешься? Плюнь, семья с тобой. А тетки скоро привыкнут.

– Я постараюсь. Но без тебя мне страшно.

– А ты выходи вечером и жди меня на скамейке или прогуливайся по дорожке у остановки. Я выскочу из автобуса, как схвачу тебя и потащу в дремучие леса!

– Ха-ха-ха-хи-хи! – смеется жена. – Вот и выходной пролетел, – оборвала она смех.
– Опять я буду целый день одна… Буду ждать тебя. Господи, что со мной творится такое? Я по-прежнему люблю тебя, как тридцать лет назад. Ведь уже пенсионерка по возрасту, а люблю тебя, как девочка.
 
– И я уже с колесницы, поднимавшейся вверх, слетел. Все, родная моя, пятьдесят лет – это уже с горы. Красивая золотая колесница проскочила мимо и оставила меня на обочине. Вот и пойдем дальше, неважно куда. К детям, внукам, к здоровью, творчеству… Главное, что мы будем вместе столько, сколько нам Господь отведет.

Я поцеловал глаза, щеки, губы жены, погасил вторую, кроме ночника, яркую лампу и пошел к себе на диван.

– Андрюш, – едва услышал из-за двери, – посиди со мной! Чуть-чуть. Дай я подержу твою руку...

Вернулся к кровати, сел на половине, на которой горел ночник, взял руки жены в свои и стал их гладить. Слезы душили меня. Я больше не мог видеть не только Юлию, но и вообще всех женщин.


Глава двенадцатая


На такси проехал «Дворянское гнездо», где получали в свое время прекрасное жилье мои коллеги по Совмину, тому, старому, который имел аббревиатуру «СССР». Но это была все-таки не наша епархия – ЦК партии. У нас все скромнее, правда, на Фрунзенской набережной построили несколько неплохих домов. Короткую улочку, соединяющую две крупнейшие магистрали – Профсоюзную улицу и Ленинский проспект, – выбрала для своего офиса-монстра крупнейшая в стране корпорация, куда спокойно перетек после отставки из Совмина Мосеев. VIP-этаж, картины на стенах (похоже, дорогие), в приемной несколько девочек, просто красавиц. Ко мне никакого интереса: не заказал номер на проезд машины, припёрся пешком, их шеф не дал команду на коньяк и тому подобное. Значит, гость в лучшем случае обойдется чаем или кофе.

Я сел напротив плазменной доски: признаюсь, первый раз видел такое телевизионное чудо. Держал в руках японский подарок – папку из крокодиловой кожи с ремешком, которую мне подарил Ватанаба, пресс-секретарь премьер-министра Японии. Вот на это они тут же обратили внимание.

– Боже, какая красота! Из крокодила? Какая расцветка! – щебетали, крутя в руках заморское чудо.

А я думал: «Что-то долго не принимает меня Владимир Викторович. Неужели еще помнит обиды? Ерунда, кто я для него был – так, мальчишка-выскочка без роду-племени, без капитала, связей и поддержки...»

Рядом со мной процветал сын личного фотографа премьера, именовавшийся спичрайтером, но делавший почему-то четыре ошибки в слове «впрочем». Было несколько старших офицеров службы безопасности, наглых, тут же начинающих справлять свой интерес, создавать бизнес-структуры, особенно совместные с иностранцами. Владелец конезаводов и других сельхозструктур (типа йогуртовых заводиков), став советником премьера, все передал своей жене. Один известный медиамагнат, посмотрев, как я кручусь словно белка в колесе на пресс-службе, пожелал идти сразу на должность министра печати. Не без участия Владимира Викторовича стал им. Думаю, что не за большие заслуги перед отечеством.

– Может, вам чайку-кофейку, пока Владимир Викторович занят? – это уже ко мне подошла длинноногая секретарша.

Я отказался, хотел сказать, что так в приличных домах не поступают. Но промолчал.

– А вы сказали ему, что я пришел?

– Да, он знает, просто у него еще остались люди после совещания...

«Смотри-ка, она симпатизирует мне! Ерунда, наверное, видела меня в Совмине. Тем более, она выглядит старше своих подруг по цеху», – стал я думать об этой миловидной девушке.

– А я вас знаю по Совмину. Я в приемной Мосеева работала дежурным секретарем.

– А сейчас вы кто?

– Заведующая приемной, референт Владимира Викторовича.

– Поздравляю с повышением!

– Вы не обижайтесь. На Мосееве практически все хозяйство. Он раньше десяти-одиннадцати часов ночи с работы не уходит.

– Наверное, много получает тогда?

Она искренне улыбнулась, тихо сказала:

– Да уж, с Совмином не сравнить!

– Может, и меня пристроите? Я работоспособный и обучаемый. Секретарь по личным вопросам приемной Мосеева...

Она заразительно засмеялась, сказала:

– А я почему-то была уверена, что вы идете на работу к Владимиру Викторовичу! Ему, по-моему, как раз и не хватает пресс-секретаря или писарчука для докладов.

– Спичрайтера, – поправил я.

– Точно, спичрайтера.

Открылись сразу две широченные двери, из них выходило три человека. Чуточку сзади за ними шел Мосеев. Он попрощался за руку с гостями и направился ко мне. Я поднялся с дивана, низкого, неудобного, еле распрямил спину.

– Лена, последний раз говорю: замените диван! Вы что – глухая?

Протянул мне руку, кивнул, ни слова не сказал, повел как-то боком к себе в кабинет. Это было нечто! Прошли в сектор, назовем его так, левого заднего ряда. Там стоял журнальный столик и четыре полноценных кресла. Столик по размерам был как малый бильярдный стол.

– Что будешь? Я уже нахлебался всего, хочу рюмку чистой водки.

– Чай, лучше бы зеленый.

Он пошел в комнату отдыха. Шел долго. У огромного письменного стола остановился, нажал кнопку, сказал:

– Лена, зайди, обслужи своего любимчика! – и скрылся за дверью в стене.

Лена вошла с пылающими щеками, зачем-то надела очки в модной оправе. Подошла ко мне.

– Я не ослышался?

– Нет.

– И давно я у вас в любимчиках?

– Давно...

– Это, видимо, на фоне тех уродов, которые бродили возле вашей приемной.

– Нет, я вас знаю давно. Видела в доме отдыха с семьей, в бассейне, в буфете с журналистами...

– Вот черт, Лена, а я вас не помню, простите!

– Вы правда работать к нам идете?

– Нет, меня никто не приглашал.

– Как жаль! Вот мои телефоны, позвоните… В общем, надо поговорить. Я уже кое-что могу предпринять.

– Спасибо, вы так добры!

Вышел Мосеев в другой рубашке и новом галстуке, в руке он держал тонкий стакан со льдом. Видимо, это и была водка.

– Ну, заказал свой чай? Бегом, Елена, неча глазеть на свою неразделенную любовь!

Елена буквально выбежала из кабинета.

– Что, старый хрен, ты, наверное, и не знал, что такие молоденькие могут тебя еще любить?

– Да будет вам! Разыгрываете!

– Нет, дорогой. Я по своей Юльке понял, что в тебя еще можно втюриться. А ей всего-то тридцать один. Сын скоро в школу пойдет, мужа сама себе выбрала, говорила, что по любви. А я-то вижу, что он просто дебил. Но хороший дебил, охранником у меня был. Тебе уже сколько?

– Пятьдесят.

– Я так и думал, что ты младше меня почти на десять лет. Но суть не в этом. Суть в том, что она теперь на какое-то время как кошка прилипнет к тебе… Сиди и молчи! Я все это проходил, все видел. Но тогда проще было: не надо было сына и внука к школе готовить. Что думаешь?

– Юля – честолюбивый и перспективный человек. На фоне наших «гигантов» в кавычках, она имеет полное право возглавить новое настоящее пиаровское подразделение. Я об этом искренне и честно говорю. Даже готов быть у нее заместителем и всячески помогать ей. Она такой пробивной силы, что потянет такую же пресс-службу, какая у нас была в Совмине.

– А на хера ей это нужно? Ну подумай сам! Семья, худо-бедно, у нее есть, деньги – тоже, квартира – такая тебе и не снилась; свой загородный дом со временем я ей передам. Ну подумай, зачем ей пресс-служба? А может, ты хитришь? Зажег девку на фу-фу, а она на меня набросилась: «Помогай!» А это ты на самом деле свои интересы справляешь? Знаешь, что Клемашин никогда не поставит тебя руководителем самостоятельного структурного подразделения, вот и решил сделать обходный маневр.

– Владимир Викторович, я сейчас уйду. Меня в Комитет привел Пал Палыч, поручился за меня. Мы с Бородой не только прятались в Чутне в охраняемых гостиницах. Мы работали!

– Ладно, прости. Как мне, отцу, поступить? Ведь все может рухнуть у моей дочери…

– Не бойтесь. У меня, вы знаете, больная жена, я ее люблю, за нее отвечаю. Ну а если тридцатилетняя женщина захочет совершить акт сближения, то никакой отец...

– Да знаю, не трави душу! Одно утешение, что ты – свой, гарантированный, чистый. Может, даже благородный. А то, что ее невозможно остановить – я это знаю, по этому долбанному ассирийцу помню! Не знаешь эту историю?

Я отрицательно покачал головой.

Он пил водку маленькими глотками, думал. Я молчал. Что я ему скажу? Что сам мечусь между обязательствами и природой, которая нередко берет свое? Что никогда, ни при каких обстоятельствах, я не брошу свою жену? Он это знает, наверное.

– Ты бросил курить? – спросил он меня. – А мне иногда так хочется сигаретой подымить!

В это время в дверь вошла Елена с подносом, аккуратно расставила на столе приборы, чашки, заварной чайник.

– Ленок, принеси-ка мне сигарету! – бросил Мосеев тоном, не терпящим возражения, – одну, только мне.

– Сами нальете чаю? – спросила она меня.

Я кивнул и сразу стал разливать зеленый чай. Налил в чашку треть светло-зеленой жидкости, покачал ее из стороны в сторону и снова вылил в чайник.

– Что ты там колдуешь? – спросил Мосеев.

– Во всесоюзной газете отвечал за Среднюю Азию, четыре года не вылезал оттуда из командировок. Научился всякий чай заваривать.

– Уважаю тебя за творчество, читал твои заметки. На хрена ты полез на госслужбу-то? Писал бы да писал, главным редактором стал бы...

– И стал, и был, и новую газету экономическую создавал. Но уж так получилось. Тебе делают предложение, от которого нельзя отказаться.

Лена принесла сигарету, зажигалку, отдала все Мосееву, подошла ко мне:

– Налить?

– Что ты его обхаживаешь? Хоть бы меня спросила: «Не хотите ли чайку, дорогой Владимир Викторович?»

– У вас другой чаек.

– Спасибо, Лена, я уже наливаю чай повторно. Спасибо, – сказал я.

Она пошла к двери, улыбаясь, как ребенок, ожидавший, что пройдет секунда, еще немного – и его оставят в комнате рядом со взрослыми гостями.

– Вот что я предлагаю, – сказал Мосеев, и в голосе его зазвучали прорабские нотки, – о пресс-службе я Клемашину скажу. Это раз. Но пойдет с твоими документами к нему Юлька. Пусть сгорит, дура! А если не сгорит, то он сделает ее заместителем, а туда поставит своего "разведчика".

– Это мрак, Владимир Викторович!

– Ничего-ничего. Он старше тебя намного, пенсионер уже, помучает годик, максимум, народ и уйдет. Вот тогда, может быть, и Юлия Мишина подрастет, а?

– Реально, так может быть. А мне – уходить?

– А ты иди-ка к Гришке Ленскову! Он чудик, конечно, но работать с ним можно. Он глотку перегрызет за своего человека любому начальнику. Но ты должен пахать, реально помочь ему с аппаратными делами. Он буквально, насколько я знаю, зашивается. Тётеньки в секретариате не успевают, потому что их мало. Четыре инспекции, все наполеоны-гиганты, на козе не подъедешь... Не боишься финансистов-инспекторов?

– Я давно уже никого не боюсь. Я журналист, без куска хлеба не останусь.

– Это хорошо, даже отлично! И с Юлькой я тебя разведу, и новую должность приобретем. Ну-ну, опять нос начал воротить? Я же любя и для твоего блага. Нельзя же падать так, как вы с Бородой нае..., уровень надо держать! Он мудрила, генерал армии, а его сопляки - засранцы схарчевали в два приёма.

– Не его одного. Вашего шефа тоже проглотили эти ребята и не поморщились. А уж куда выше – премьером был! Вы рядом, с таким-то опытом! Макиавелли...

– Ладно, язва! Ты принимаешь такую конфигурацию? Тогда я звоню прямо сейчас Ленскову.

Он прошел за письменный стол, через минуту оттуда донеслось:

– Гриш, привет! Да, это я. Меня вот тут один посетитель Макиавелли обозвал. Даже не знаю, обижаться или радоваться. Андрюха Ермолов, не помнишь его? В Совмине, да, с Бородой служил в Чутне... Вот хочу его порекомендовать тебе руководителем аппарата, а? Да, ругался я с ним. Дык ведь с дураком и ругаться-то не будешь... Не знает он, конечно, финансы! Я что, знал ваши долбанные финансы и экономику? Надо было – освоил в пределах. Руководить надо! У тебя сколько народу? Вот видишь, а ты один. Нет, дорогой, начальник инспекции – не проводник твоей непосредственной политики, он исполнитель. А вот чтобы до него довести эту политику, идеологию и тэ дэ, нужен руководитель аппарата. Он же и спросит за исполнение твоих поручений и твоей политики... Вот и хорошо! Я знаю, что ты не отрицаешь роль аппаратной работы. Ты мне еще спасибо скажешь!

Они еще долго говорили о поездке в Европу, о туре с постоянной визой, о внуках, о каких-то литрах выпитого на юбилее. Наконец, расцеловались. Стукнув рычажком массивного телефонного аппарата, Мосеев встал и направился ко мне.

– Что, брат? Он помнит тебя, уважает – за Палыча-Бороду, за то, что ты остался с ним до конца, не спрыгнул с подножки. Он возьмет тебя к себе. Но запомни две вещи, прошу тебя. Он зануда и г.., каких свет не видел. Но должность у него – действительный государственный советник, на нее не стыдно идти. Это первое. Второе – постарайся тихонько уйти от Юльки. Она закрутится, завертится, сама забудет, редко будет тебя видеть. Все пройдет. Ты можешь мне дать слово?

– Могу, если это не унизит мое достоинство. Вообще, я стараюсь достоинство блюсти...

– Дай руку! Григорию Ивановичу Ленскову позвонишь сам. Юлии скажешь, что к Клемашину со всеми бумагами пойдет она. Скажешь, так надо, так папа, то есть я, сказал. Научи ее всему, чтобы от зубов отскакивало. Ну, а теперь иди, огорчи свою вздыхательницу в приемной. Она почему-то уверена была, что я заберу тебя к себе. А, кстати, пошел бы? У нас сотрудники раз в десять больше получают.

– К вам – нет. А так, почему бы не рассмотреть, как вариант на будущее? Но мне приглянулся вариант с Григорием Ивановичем. Теперь уже о пенсии пора подумать. С армией – почти двадцать лет госслужбы, жалко терять. Вы-то свою пенсию успели оформить?

– Тютелька в тютельку.

– Небось, тысяч в пятьдесят?

– Бери больше! Но не скажу: говорят, плохая примета. Я еще ни одной пенсии не получил, первую жду.

– Да зарабатываете тысяч пятьсот в месяц сейчас?

– Бери больше, больше, брат! Вот если бы у тебя все это было, я бы еще подумал, не разменять ли мне Юльку на тебя.

– Пошляк вы, сударь!

– Иди, а то опять поругаемся!

Я вышел в приемную, увидел глаза Лены, наполненные радостью.

– Договорились? – спросила она.

– Да, но в другом месте.

– Как мне не везет!

– Проводите меня, – я попытался заговорить ее, чтобы она не расплакалась прямо в приемной. – Знаете, мы отлично поговорили, но есть обстоятельства, стаж госслужбы, который никак не решишь в ваших родных пенатах. Что же мне делать, Лена?

– Конечно, ничего. Владимир Викторович дурного не посоветует. Значит, вы будете в Комитете?

– Мы говорили о возможности перебраться к вам, но после выработки стажа.

Стояли лицом к лицу. Один кивок головы – и наши губы встретятся.

– Лен, у меня старший сын – ваш ровесник. Я скоро дедом буду. Вы думаете, что я везде такой, как на людях, с журналистами? - и подумал вдруг: «Господи, девочка, прости меня, я такую чушь несу».

– Это потому что вы меня совсем не знаете. Но я не обижаюсь. Вы для меня – как герой с красивой открытки. Я даже на журфаке учусь, чтобы как-нибудь сказать вам об этом.

– Вот и сказала… А я не закончил журфак, не получилось: армия, женитьба, дети, то да се. Пришлось учителем становиться.

– Приходите к нам на кинопросмотры! Лучшие фильмы сначала идут у нас. Я буду заказывать и на вас пропуск, а?

– Интересно – вы даже говорить стали, как Владимир Викторович.

– С кем поведешься... Но он хороший человек, а какой семьянин. И о вас несколько раз нечаянно заходил разговор. Он говорил, что в Чутне вы не раз были на волоске от смерти, но не бросали людей, с кем работали... Я вас заговорила. Андрей Юрьевич, телефоны мои у вас, машину я заказала, ждет внизу на стоянке – «тойота», номер четыреста сорок четыре.

– У вас и транспорт?

– Да, как референт и завприемной Мосеева я заказываю машины по своему усмотрению.

– Лен, вы просто девочка еще! И все так серьезно... Сколько вам, простите, лет?

– Двадцать шесть, я не замужем. Журфак – это второе образование, по первому я юрист. Плюс курсы иняза при МИДе, свободно владею английским, учу итальянский...

– Можно я поскорее удалюсь? Вы просто из какого-то другого измерения. Так не бывает в жизни!

– А вам и не нужно другое, наше, измерение. Живите с семьей, работайте на здоровье и иногда радуйте меня своим присутствием.

– Это жизненная философия другого поколения? Лен, да я умер бы от боли, горя и обиды, если бы узнал, что моя любовь, любимый человек, с кем-то другим! Что я чем-то не дотягиваю до ее любви, что я стал неинтересен ей... Господи, я свихнусь сейчас от того, что меня переполняет! Неужели твое поколение этого не понимает?

– Думаю, что нет. Оно как раз все наоборот понимает. Есть целая теория, обосновывающая легкость связей, общения, соответствие сексуальных возможностей и так далее. Я все это знаю, могу так поступать, но не могу так жить. Поэтому-то вы и симпатичны мне.

– Тогда ты точно напридумывала. Нашла ископаемого мамонта и изучаешь его. До встречи! Мне очень хочется продолжить этот разговор...

Она промолчала, нажала кнопку скоростного лифта, стояла, чуть наклонив голову, чтобы я не видел ее глаз. Кабина подошла пустая. Видимо, только убедившись в этом, Лена осмелилась и поцеловала меня в щеку. И уж потом, буквально очумевшего, легонько подтолкнула в кабину. Сказала совсем тихо:

– Нажмите «Ц», там стоянка машин.

Нажал, слетел вниз, очутился в огромном – с футбольное поле, наверное, – гараже. У дверей – будка, спросил у дежурного о стоянке разъездных автомашин. Он махнул рукой направо. Не прошел и десяти метров, как увидел машину с зажженными фарами, идущую прямо на меня. Номер – три четверки.

До Комитета я домчался с комфортом, водитель в галстуке и приличном костюме все время молчал. Это так напомнило мое недавнее прошлое, что я всю дорогу кашлял, чтобы скрыть свои растрепанные чувства.


Глава тринадцатая


Павел посмотрел в мою сторону, махнул приветственно рукой, давая одновременно понять, что в конторе все по-прежнему, мною никто не интересовался, работа идет нормально. Нинель Иосифовна дожидалась, когда я настрою компьютер, чтобы сразу примчаться к столу. Свершилось, я кивнул, мы уселись рядышком. Она спросила:

– Чаю сделать? Нет, вижу, что лучше кофе подойдет. Вы выглядите очень грустным и усталым. Что-то не получается, неприятности?

– Нет, дорогая Нинель Иосифовна. Можно сказать, сдрейфил перед молодой красивой женщиной. Все в прошлом.

– Да ладно вам, все шутите! Вы – и струсили? Ерунда. Под пыткой не поверю! Ха-ха-ха-хии! – искренне и заразительно засмеялась моя заместительница.

Я рассказал ей о консультациях, которые якобы проводил по функционированию пресс-центра (специально не упомянул слово «пресс-служба»), о затратности и выгодах этого мероприятия, о его возможностях вплоть до использования аутсорсинга.

– Вот смотрите. «Аргументы и факты» имеют свой шикарный пресс-центр, тираж издания – миллионы. Мы – только это обязательно надо понять, – работая в режиме собственного пресс-центра, объединяемся с ними и устраиваем пресс-конференцию на их территории. То есть мы готовим шефа, предварительные вопросы, ориентировочные, сами оповещаем группу изданий, в которых мы особо заинтересованы – финансовые издания, – и все это передаем в «АиФ». Они, со своей стороны, имеют аккредитованных журналистов, издания, ТВ и радио, которые специально кормятся от них. Представляете, какую мощь мы объединяем? Ну и сами «АиФ» дают заметку о прошедшей у них пресс-конференции. Каково?

Она молчала, сидела почти с раскрытым ртом. Выдохнула наконец:

– По-тря-са-ю-ще! Костик Першин всегда говорил, что вы работаете на грани таланта! Но, простите, пресс-центр надо создавать?

– Да, – слукавил я, – на базе нашего отдела. Но только со своими кино- и фотокамерами. У нас пока ничего нет: журналисты зажимают нашего дорогого шефа где-нибудь в углу, нацеливают на него объективы… И только потом в вышедшем на ТВ сюжете мы видим, что он стоит ровным счетом у туалета и еще не полностью успел застегнуть ширинку.

– Господи, ну что вы такое говорите?! Срам-то какой! Неужели такое бывало?

– Пока нет, но в Совмине бывало. Сам видел, и самому попадало за подобное.

– Что мне прикажете в этой связи делать?

– Пока думать, как из нашего штата выкроить и на пресс-центр, и на работу с аудиторами, и с аппаратом Комитета. Думайте, прикидывайте, заодно начинайте искать фотографа и оператора.

– Все поняла, Андрей Юрьевич! Можно я вкратце доложу по готовности освещения в СМИ совещания контрольных органов страны?

Она говорила как настоящий офицер штаба, четко по пунктам утвержденного плана. Пару раз просила подключиться для оказания помощи: нажать на Келина, а может, и выше. Я обещал сегодня же выправить ситуацию. Пожаловалась на Юлию: с аккредитацией СМИ хуже, чем всегда.

– Это ее личная недоработка: с прохладцей, с какой-то мечтательностью стала работать. Это недопустимо, нам Вадим Иванович не простит!

– Да, вы, как всегда, правы, – сказал я. – Немедленно переговорю с Мишиной. Кстати, а где она?

– Видите ли, на улице, вышли подышать… Позвать ее?

– Ну, это бывает – давление, духота… Сама сейчас придет, и я с ней разберусь.

– Так я сделаю кофе?

– Большое спасибо, буду с нетерпением ждать.

Я оглядел все столы. Юлин пустовал единственный, – значит, она вышла без Тамары. «Где мне проводить с ней инструктаж, готовить на встречу с Клемашиным? – думал я, дожидаясь кофе, которого мне вдруг так захотелось выпить. – Здесь не получится. На сторону теперь не уйдешь. Все кончиться знаем чем…»

Ха, у нас есть шикарный читальный зал при библиотеке! Загруженность его минимальная, я там уже успел несколько раз побывать, поработать с подсобными материалами. Пойдем туда. Дискеты ей ни к чему, по бумагам можно понять все не хуже, чем на компьютере… Ну, где же кофе? Я посмотрел на Нинель Иосифовну. Она не спускала с меня глаз, закивала, показала палец: типа, дайте еще минуту. «Что буду говорить Юле о встрече с ее отцом? Ни слова о том, что он обо всем знает. Но мне при встрече с ним было бы глупо отрицать, он-то знает свою дочь! Обо всем другом – только суть, выжимка, телеграфным стилем. Да ей и не нужна эта информация. Так, идет кофе».

– Спасибо, дорогая Нинель Иосифовна! Вы, как всегда, вовремя: несете живительную влагу путнику в пустыню…

– Андрей Юрьевич, если бы я вас не знала, то могла бы обидеться. Но самое удивительное, что вы говорите…

Я вставил:

– Эту пошлость…

Она продолжила:

– Так красиво и даже почти искренне! Как вас жена терпит, другие женщины? Но я вам признаюсь: все равно это чрезвычайно приятно слушать.

– А уж мне-то как приятно, что вам приятно! Тем более, я действительно не умею по-другому с женщинами говорить. Разве это плохо?

– Нет, даже слишком хорошо. Как бы не было последствий...

– А вот с этого места, как говорят у нас в отделе некоторые молодые сотрудники, вы мне расскажете поподробнее… Но позже. Все, пью кофе или умираю! Вы хотите, чтобы я умер?

Нинель ушла, но Нинель озадачила своими намеками. Что еще ей стало известно? Я обжигался горячим кофе, но не пить не мог, потому глотал его маленькими глоточками. Надеюсь, это не про Юлию? Скорее, хотелось сказать: «Надеюсь, это не про нас с Юлией?» Нет-нет, еще рано! Мы еще так осторожны, так чутки к чужим глазам, так бережем свой покой и накатанный образ жизни, что ничего предосудительного еще нет в нашем поведении. Кто же мог подумать, что в первые дни моего прихода сюда я стану обладателем самой женственной и красивой сотрудницы, пожалуй, всей конторы? Тамара, конечно, может кое-что знать… Но это же Тамара – царица. У них другие мерки и понятия о дружбе, об отношениях мужчины и женщины. И она просто любит Юльку!

Разложив бумаги на столе, я стал проигрывать варианты инструктажа с Юлией. Вот главный документ – письмо на имя Клемашина. Его не надо пересказывать, надо добиться того, чтобы эту страничку шеф обязательно пробежал, хотя бы по диагонали. Тогда суть проблемы до него будет доведена, он поймет, о чем идет речь. Дальше от него могут последовать вопросы. А может, и нет. Лишь бы он сразу не передал бумагу кому-то из помощников и на этом временно, а может быть, и навсегда, закрыл проблему. Значит, надо успеть показать «Положение», затем «Структуру» и, наконец, «Штатную численность пресс-службы». Обоснования более подробные будут во всех этих документах. Их, документы, надо изучить так, чтобы отскакивало от зубов. Другой возможности рассказать шефу о затратных проектах кратчайшим способом не появится.

«Поймет ли это неуемное дитя, что от нее требуется, что в этой проклятой жизни от нее зависит почти все?» – тихо ругал я себя, обстоятельства, Юльку, контору, которой ничегошеньки не надо: живут, как в пятидесятые годы прошлого столетия, и все довольны, никаких проблем. Да и мадам забивать себе голову тоже не слишком хочется. Она бы с огромным желанием выскочила ко мне в замы и работала бы в свое удовольствие. Но это уже не исправишь. Мне надо переключаться на Григория Ивановича. Лен-сков, Лен-сков – я могу повторять эту фамилию сто раз, ничего родиться не может. Я его плохо знаю. Может, посмотреть в Интернете? Это мысль… Боже мой, сколько здесь всего! Так, о первой отсидке в СИЗО – пустое. Это было еще при мне. Не дал – символически, конечно, – бюджетных денег на предвыборную кампанию президента. Схлопотал девять месяцев СИЗО. Формулировка потрясающая: типа, его сын взял взятку старым автомобилем, о которой знал отец. Потом – федеральный налоговый орган, сразу первый зам, далее – руководитель. Стон пошел по всей Руси великой.

Олигархи быстро его сковырнули, власть упрятала аудитором в Госконтроль. Работает второй срок, утвержден парламентом страны, имеет ранг министра, исполнительной власти не подчинен. Но, так как он был все-таки министром финансов, можно себе представить, что он знает об этих фигли-мигли! У него интересное направление – доходная и расходная части федерального бюджета. Все, ребята, он вас уел в любое время дня и ночи: у него налоговые поступления! Скандалов у него фактически нет, хотя высказывания в адрес отдельных крупнейший фирм настолько остры, что впору открывать уголовные дела. Видимо, в этом весь Ленсков. И его не сломали ни застенки, ни падения мордой в грязь.

«Как же быть? – думал я. – Ведь мне, если все сложится у него со мной, придется разгребать все его завалы, улаживать с прессой, и не только с ней, обострения и так далее. Он явно попросит связей со СМИ, так? Отказать я ему не смогу. Но и защитить я его в полной мере не смогу. Он никому не дает денег. Никогда, ни копейки. Это его официальная позиция как министра финансов или любого другого федерального начальника, какую бы должность он ни занимал. А может, вранье все это? Припрет – последнее отдашь. Такое сделают предложение, что не сможешь отказаться… Да мало ли чего бывает».

Стоп, парень. У тебя есть выбор?! Ты что, не говорил с Макиавелли? Значит, вылетишь, в принципе. Тем более, он все сделает, чтобы обезопасить свое чадо. Тебя в этих схемах просто нет. А может, не дергаться, оставить все так, как есть? Худо-бедно есть отдел. Укрепить его созданным пресс-центром, собрать с миру по нитке еще пару-тройку вакансий и жить спокойно, как все живут… Нет, добра все равно не будет: Юлька – это во всех отношениях смертельная опасность. Главное в том, что я ей буду нужен еще месяц-полтора. Потом она найдет «другого члена политбюро». Да мало ли что она найдет.

У Ленскова все надежнее: статус, зарплата. Я думаю, у него в направлении она повыше будет раза в три. И остается всего-то полшага до директора департамента – должности, которую он уже больше года держит вакантной. Вот тогда можно говорить, что ты, брат, восстановил почти все, что потерял после отставки с генералом Бородой и на госслужбе до него, в большом Совмине. Нет, я ни о чем не жалею. Я проработал почти два страшных, нервных, напряженных, но замечательных года. Мы с Бородой многое успели сделать, нам Господь сохранил жизни. Это опыт, который не пропьешь, это школа, которая дорогого стоит. Значит, я звоню прямо сейчас.
Нашел в справочнике приемную аудитора, набрал номер. Приятный женский голос:

– Приемная Ленскова…

– Скажите, Григорий Иванович на месте?

– Да.

– И с ним можно переговорить?

– Запросто. Как вас представить?

– Ермолов Андрей Юрьевич. Начальник отдела по работе со СМИ.

– Минуту…

Через пять-семь секунд раздался голос с явно московским «яканьем» и хрипотцой:

– Привет, Андрей Юрьевич! Мне говорил Мосеев, я в курсе. Но надо повидаться. Сейчас я гляну, когда лучше это сделать… Слушай, а можешь прямо сейчас заглянуть? У меня как раз окошко образовалось – не пришел тут один товарищ.

– Григорий Иванович, я ведь на выселках. Пока доберусь, минут двадцать пройдет…

– Это не страшно. Готов? Я приемную предупрежу. До встречи!

И в это самое время в наш кабинет вошла Юлия. Я, наверное, имел вид человека, которого поймали на какой-то лжи. Даже покраснел слегка. «Великая актриса» прошествовала мимо меня, поздоровавшись кивком головы. Сняла плащ, стала вешать его в шкаф. Она так красиво тянулась к высоко прибитой перекладине, что все ее тело превратилось в тонкую лозу. И, что удивительно, она знала, что делает, что за ней наблюдают и что она прекрасно выглядит в этой естественной позе. Я дал ей возможность разместиться на рабочем месте, включить компьютер, привести волосы в порядок. Она не поднимала на меня головы: знала, что моя заместительница наблюдает и за ней, и за мной. А мне надо было переброситься с ней хоть парой фраз: я уже почти собрал папку для встречи с Ленсковым и готов был убегать. Встал, подошел к ее столу, сказал:

– Юлия Владимировна, нам надо сегодня переговорить. Но сейчас у меня встреча. Через час-полтора я вернусь. Приготовьте отчет по аккредитации СМИ на совещание.

– Хорошо, Андрей Юрьевич. Все готово. Буду вас ждать с нетерпением.

Нинель Иосифовна одобрительно кивнула, давая мне понять, что я все правильно делаю: манера общения, тон, постановка задачи. Без перехода сказал, повернувшись к ней:

– Нинель Иосифовна, насчет прогулок поговорите сами. Это не возбраняется, но только не в ущерб работе. Если что, я на встрече, связь через приемную Ленскова.
Опять коридорчик, ступеньки. Я замер. Вот что напоминает мне это сооружение в конце ступенек – колесницу. Не фонтан, не что-то другое, а именно колесницу. Одну из тех, на которых военачальники древних времен выезжали на бой. Раненому персидскому царю колесница спасла жизнь: кони вынесли его живым и он еще долго воевал со своими врагами. Я даже постоял у перил лестницы, чтобы получше рассмотреть еще недавно казавшееся мне нелепым сооружение – «фонтан с кольцами».
«Моя колесница оказалась ненужной мне в Чутне, – усмехнулся я про себя. – Бог миловал. Хорошо бы не понадобилась она и сейчас: ни в плохом, ни в хорошем смысле своего значения! Как-нибудь постараемся обойтись без литавр, лишь бы не было смертельных ранений».

– Я хорошо знал твоего, да и моего начальника – премьер-министра, – Ленсков мало изменился внешне: только морщинки разбежались по всему лицу да чуточку отвис подбородок. – Бузотер был, но профессионал. Не было у нас в правительстве такого финансиста, да и экономиста, пожалуй. Но сначала – финансиста, особенно ценовика. Понимаешь, о чем я говорю?

– Смысл понятен, частности – увы…

– Это хорошо, что честно говоришь. У нас сколько угодно засранцев в министрах, на департаментах сидят – ни хрена не понимают, но щеки надувают. Ермолов? Как вы с Бородой подходили друг другу в Чутне! Но только твою фамилию надо было ему отдать.

И без перехода:

– Я плохо знаю твой участок работы. Но мне казалось, что и премьера, и генерала ты прикрывал достойно.

– И главное – без денежных вложений…

– А что, это необходимый атрибут?

– Один министр – вы его знаете – сто тысяч у.е. платил в месяц самой известной газете только за то, чтобы в негативе не упоминалось его имя.

– Всё, п…, приехали! Неужели так? Назови фамилию!

– В…в, информация от первых лиц.

– Подонок! Но это на него похоже, я что-то слышал о его делишках… Ну, у меня, во-первых, денег нет. Во-вторых, я бы даже под ружьем ни копейки все равно бы не дал.

– Я знаю, в журналистских кругах об этом вашем качестве ходят легенды.

– Значит, ты меня не сможешь защитить?

– Я ведь сказал, что и с премьером, и с Бородой мы работали без копейки денег.

– А как тогда?

– Во-первых, пресловутый административный ресурс. Но главное – на интересе, на срочной живой информации, даже на скандале. Никуда журналисты не денутся: интерес, сенсация для них – прежде всего. Вы носитель информации, у вас немало громких проверок. Можно так все это раскрутить.

– Что-то улавливаю, но до конца понять не могу. Но это твоя епархия. Я верю тебе, твоему профессионализму. Но ты понимаешь, что это только пятая часть того, на что ты идешь, – аппарат аудитора? У меня около сотни инспекторов, четыре начальника инспекций, у них по два зама у каждого. Все спецы, все с гонором, со стажем, с именами, заслугами… Хотя что я тебя пугаю? Год уже скоро нет руководителя, зашиваюсь я. Ничего: потихоньку оба вместе и наведем порядок, а? В приемной-секретариате очень хорошие женщины работают, помогут. Инспекция анализа и прогноза – практически в твоем распоряжении будет по составлению бумаг. Остальным скажу: шаг влево, вправо – расстрел без права помилования. Разберемся! Справки-отчеты будем делать по образцу и прецеденту. Я тебя не напугал? Уж больно мне не хочется своего человека терять. А то ведь навяжут какого-нибудь чудака на букву «М», жизни не рад будешь!

– Когда приступать?

– В приемной Ириша даст тебе прецедентный вариант представления на имя председателя. Попроси у нее узнать максимальный должностной оклад по вилке и впиши его туда же. Далее: делаешь представление за моей подписью, не выходя из приемной, чтобы тебе не бегать туда-сюда. Подписываем, и я сразу иду к Клемашину, лично получу у него резолюцию «В приказ». А ты спокойно работаешь и ждешь выхода документа. Вот такие наши действия будут. Да, в свободную минуту можешь почитать Налоговый кодекс РФ, все положения и инструкции по нашему направлению, должностные обязанности и тому подобное.

– А если Клемашин…

– Я ведь беру руководителя своего – подчеркиваю, своего – аппарата, а не начальника инспекции, где он может что-то сказать. Фактически я выбрал себе советника. Мое это дело, не дергайся. Наберись терпения и не развязывай язык. «Друзей» в кавычках у тебя тоже, видимо, хватает. Извини, что кофе-чаем не угощаю: столько работы, что мне страшно даже произносить слова: «Давай попьем или выпьем».

В течение получаса мы в приемной подготовили представление, девчата отпечатали его и заслали меня снова к Ленскову. Он пробежал листок буквально по диагонали, сказал:

– Хороший слог у тебя. Вижу, что уже творчески поработал. Это хорошо, а то финансисты такие грамотеи, что умрешь не встанешь! Я иду, жму тебе руку. Договорись в приемной, чтобы тебя срочно известили по выходе бумаги.

«Вот и все?» – хотелось мне сказать утвердительно. Но я суеверный. В отделе проработал всего-то ничего. И вдруг – перевод с новым назначением, с таким явным повышением, с отрывом и от Тужлова, и от Келина… А они вхожи, Клемашин может их спросить, как это произошло. Хотя вряд ли: что они ему скажут, что они знают? Работаю я хорошо, коллектив меня принял. Остальное все происходит под ковром. Вот если бы Мосеев ему позвонил и сказал, что он передумал рекомендовать меня Ленскову... Но это уже фантазии. Хотя Юльке – ни слова! Что может родиться в ее головке, одному богу известно. Так я размышлял, проходя по дороге в обратном порядке корпуса мединститута, морг, наш тихий и уютный дворик.

В кабинете душно, солнце берет свое от бабьего лета, которое ничем не отличается от жарких деньков августа. Кондиционеров нет, и это стало проблемой, которую из-за временного нашего месторасположения никто не хочет решать. Да и глупо было бы сейчас тратить деньги на установку кондиционеров, если к зиме обещают нас переселить в новый корпус. Хотя подтверждаю на своей личной практике: ничего нет более постоянного, чем временное решение любого вопроса.

Юлия сразу подходит ко мне, наклоняется между компьютером и шатким столбиком, собранным из раздвижных пластмассовых папок, показывая, что ее крупные тугие груди сохраняют форму даже без лифчика. Шепчу ей:

– Почему лифчик сняла?

– А я и трусики сняла! Жарко, товарищ начальник. Кондиционеров нет, в обморок можно грохнуться…

– Надо сходить в читальный зал, – продолжаю шепотом. – Там я расскажу все, что касается встречи и беседы с Клемашиным по пресс-службе. Покажу все бумаги, разжую, с чего начинать, чем закончить…

– Я знаю, чем надо заканчивать. Но я умру от такой духоты! Я тебе нужна мертвая? – тоже шепчет она. – К черту читальный зал! Вечером мы можем встретиться на моей старой квартире. Помнишь, я ключи показывала? Там хоть душ можно принять…

– А сын, муж с машиной?

– Все на даче, до вечера воскресенья включительно. А я сослалась на срочные дела по совещанию, приеду к ним только завтра после работы, что вполне логично. Не могу же я в четверг рвать когти с работы! Кстати, муж, чтоб ты не дергался, про эту однокомнатную квартиру даже не знает. Так папа захотел и сделал. Мы там никого не принимаем, кроме его самых близких друзей.

– Ну все! – довольно громко сказал я. – Если так будем работать, нас всех разгонят. Есть еще неделя, давайте я подключусь, солидные издания приглашу. А главное, нужны телеканалы, – я посмотрел на Нинель Иосифовну.

Она буквально трепетала, сочувствуя мне и понимая, о чем я пекусь.

– Хо-ро-шо, – включилась в игру Юля, – я все поняла! Дайте мне еще три дня. Можно, я доложу во вторник?

– Сергей Иванович, если надо, подключитесь, помогите Юлии Владимировне, – сказал я, обернувшись к столу Щеголева.

– Нет проблем, Андрей Юрьевич! Только у Юли это всегда так здорово получалось…

– Помогите, – отрезал я, дав понять, что разговор закончен. И тихо спросил: – Как мы встретимся?

Юля положила бумажку на край стола, встала и, махнув подолом еще летнего платья и специально оголив почти всю попу, пошла к своему рабочему месту. По дороге она остановилась у стола Нинель Иосифовны и достаточно громко спросила:

– Не хотите покурить, Нинель Иосифовна?

Та закивала головой, достала пачку сигарет, зажигалку, поднялась, и они уже вдвоем направились к выходу. После их ухода я открыл лист бумаги, прочитал текст: «На скамейке у Великого доктора встретились двое. – Вы бывали здесь раньше? – Да, но чуть позже шести. – Так же много народу? – В эти часы всегда много народу, особенно студентов. – Что же делать? – Сидеть на скамейке и есть мороженое. – Я люблю мороженое, особенно вафельное…»

Я невольно заулыбался, подумал: «Какой же она еще ребенок! Но смелая, когда любит, когда хочет, чтобы кто-то принадлежал ей… Надо позвонить домой, пока дамочки ушли в курилку».

Набрал номер домашнего телефона:

– Привет, ты пару часов обойдешься без меня? – спросил я жену. – Только, пожалуйста, ничего не предпринимай, хорошо? Памперсы есть? Ванную я сделаю, когда приду. Не скучай, пей чай и жди ужина, я все приготовлю. Целую тебя и люблю, – этого слова я давненько не говорил жене.
 
Надо приготовиться к вопросу. «Нет, ничего она не спросит… Она будет просто рада моему приходу. Она просто любит и счастлива этим». Я материл себя и, чтобы отвлечься от черных мыслей, стал собирать папку с бумагами для Юлии: их надо было передать ей вечером.


Глава четырнадцатая


На этой улице всегда, сколько я себя помню, было одностороннее движение. Старые гигантские тополя по обеим сторонам дороги ураганы вырывали с корнем, на их место подсаживали новые деревья, и поэтому казалось, что улица всегда зеленая, тихая, окраинная, хотя и находилась в десяти минутах езды от центральной магистрали города. Давным-давно здесь облюбовали местечко члены коллегии МВД страны, построили свой кирпичный дом и жили, имея квартиры в других концах города, как на запасном аэродроме: на случай ругани с супругой, небольшого промежуточного запоя среди рабочей недели и тому подобного. Их черные «Волги» нечасто сновали по утрам, но уж если на работу двигалась какая-нибудь машина с номерами от 00-04 до 00-13, то все: дело принимало серьезный оборот. На перекрестках застывали машины ГАИ, регулировщики, невесть откуда появлявшиеся там, вытягивались по стойке «смирно». Весь местный машинный мусор разбегался в разные стороны ровно до той поры, пока промчатся «нули».

В остальном жить здесь было просто замечательно: рядом Лосиный Остров, его лесной массив плавно переходил в ближнее Подмосковье. Соколиной охотой гордились еще первые московские цари: можно себе представить, какие здесь были естественные леса! Мне несколько раз предлагали обмен в разных районах столицы, даже на большую жилплощадь. Я отказывался наотрез: привык, столько лет прошло, протопал вместе с пацанами все тропки-дорожки в этом лесу. Мои мальчишки окончили школу, институты, обрели свои семьи. Но сюда приезжают всегда с огромным желанием.
Здесь жена стала чувствовать свое недомогание: всё списывали на ревматизм и прочие «измы». Я пахал как папа Карло, не до ее здоровья, честно говоря, было. Когда возвращался из командировок, Мила держалась молодцом, лицо ее светилось неподдельным счастьем. Дом полон гостей (родители ее, моя мама приезжала, коллеги по работе, старые друзья-журналисты), она все сама делает: готовит, всех угощает, поет и танцует. И только раз, случайно проснувшись ночью, я не увидел ее в постели, встал, добрел до ванной комнаты, услышал сдавленный плач. Постучал в дверь, оттуда донеслось: «Открыто». Она не могла больше терпеть боли, сидела на маленькой табуретке в середине ванной, ноги держала в воде и плакала. Я наклонился к ногам, увидел безобразно разбухшие коленные суставы, лодыжки, голени. Увеличенные водой, они походили на студень.

– Ну, и что ты молчала, не разбудила меня, глупышка? Почему я только сейчас узнаю, что тебе так плохо?! Что плохо, в принципе? Прости, прости меня, Мил! Давай-ка я заверну тебя в простынь и отнесу в кровать.

– Ничего не изменится, будет еще хуже. Здесь хоть вода отвлекает, как-то снимает боль. Ты прости, что разбудила тебя, что досаждаю своими болячками...

– Так, давай договоримся сейчас и на будущее: нет твоих болячек, есть наши с тобой проблемы, наши. Они связаны с твоим здоровьем, так? Их надо решать! Давай серьезно займемся здоровьем! А сейчас я пригоню этих умельцев из поликлиники, чтобы они при мне все сделали, чтобы снять боли.

– Не стоит, Андрюш, глубокая ночь на дворе, людям тоже поспать надо…

– Это их работа. Закрывай ноги простыней и прыгай ко мне на руки.

Мила пыталась вылезти из ванной, вытереть ноги она не смогла. Я обернул ее в простыню и понес в постель. Насухо вытер, она дала мне какой-то крем, которым я натер ее ноги – от стопы до самого паха. Сказал:

– Лежи тихо, постарайся уснуть.

– Это бесполезно.

– Хорошо, прими снотворное.

– Я уже скоро буду лекарственной наркоманкой.

– Звоню в «срочную помощь на дому», не встревай и ничему не удивляйся.
Набрал номер, указанный в моем пропуске в поликлинику президента РФ. Соединился почти тут же. Поздоровался, представился, сказал, что жене очень плохо. Что это давняя история, у которой, к сожалению, нет хорошего конца.

– А мы можем с вашей супругой поговорить?

– Можете, но лучше будет, если вы приедете к нам и снимете боли.

– Вот мы и хотим уточнить, что за боли.

– Хорошо, – я отдал телефонную трубку Миле.

Она долго слушала, что ей говорят по телефону, сказала, что она это уже не раз делала, но боли сильные и не проходят. Потом, уже совсем отрешенно:

– Хорошо, я попробую еще раз, – и положила трубку на рычажки телефона.

– Что-что ты согласилась сделать еще раз, если это тебе уже не помогает?! – буквально заорал я.

– Не кричи. Они говорили, что нужно лекарство, по-моему, кетанов, но в другой концентрации. Что его у них пока нет, будет только на днях. Что можно перейти на вольтарен, но для инъекций. У меня такого нет. Они сказали, чтобы я купила в аптеке утром и сделала себе инъекцию. Тогда легче будет.

– Так, молчание! Ни слова! – я снова набрал, но уже  «скорую помощь» при поликлинике, спросил:

– Вы сейчас разговаривали с моей женой? А кто? Дайте тогда мне старшего по смене, пожалуйста. Ага, значит, и вы разговаривали… Да, с Ермоловой Людмилой Ивановной.
На том конце трубки мне что-то пытались объяснить: утро вечера мудренее, что можно вызвать кого-то из группы лечащих врачей, запись с семи тридцати утра…

– Послушайте, доктор, – сказал я вдруг совершенно спокойно, – если вы дорожите своей должностью, то вы немедленно отправите по моему адресу бригаду для оказания срочной медпомощи. Я вам говорю последний раз и на самом полном серьезе!

Машина приехала минут через сорок. В квартиру первой зашла женщина-врач в белом халате. Высокий плотный молодой человек в синем халате и шапочке заявил эдаким баском:

– Кто это тут нас пугает?

– Больная в спальной комнате. Займитесь делом, – сказал я.

Женщина-врач буквально втолкнула молодого бодрячка в спальню. Потом они по одному выходили, просили полотенце и воду, снова уходили к Миле. Я собрал все силы, подошел к двери и встал, как часовой на посту. Осмотр, щупают ногу, поднимают ее вверх и снова опускают вниз, вторую – та же процедура. Вскрики жены. Они отходят к дверям открытой лоджии, долго о чем-то шепчутся, поворачиваются ко мне.

– Вы не медик? – спросила женщина-врач.

Я отрицательно покачал головой.

– Мы решили снять боли новым, очень сильным препаратом, хотя, по истории болезни, нам бы этого не стоило делать. Мы говорим с вами попроще, чтобы было понятно. Нам показалось, что здесь уже не только ревматизм… Короче, мы предлагаем вашу супругу госпитализировать.

Я посмотрел на Милу, по ее щекам бежали слезы. Сказал:

– Ничего, прорвемся! Это, видимо, действительно, надо.

– Хорошо, что вы настояли на нашем приезде, – заключила врач. – Мы, из «скорой», более решительные и агрессивные специалисты, что ли. А с вашей супругой надо разбираться в стационаре.

Она постояла в какой-то нерешительности, раздумчивости, сказала, не обращая ни на кого внимания:

– Инъекция сейчас подействует, больная уснет, проспит долго – часов двенадцать-четырнадцать… Давайте тогда так поступим. Я запишу для ее лечащего врача свои соображения. Вы пригласите лечащего врача домой. У вас это получится, учитывая ваше упорство и смелость. Посмотрит она, посоветуетесь, приготовитесь к госпитализации – и, не спеша, в ЦКБ. Там будет намного лучше. Ну что, принимаем такой план? Если что-то вдруг, немедленно вызывайте снова нас, тогда мы сами госпитализируем Людмилу Ивановну. Укол сами сделаете? Хорошо, вольтарен поможет на промежуточном этапе. Вот вам ампулы.

Когда мы прощались, Марина Валерьевна Хилтунен (так звали врача) сказала, что я молодец, но пугать так не надо: дежурные врачи на телефоне, как правило, сами не ездят по «скорой», они и призваны успокоить, дать советы, помочь в чем-то разобраться. У нас ведь «скорую» вызывают даже тогда, когда больные плохо чистят уши, забивая их серными пробками.

– Вы предупреждайте, когда работаете «на наркоз», – сказал я, – тогда и разговор будет другим. Вы бы видели боли моей жены…

– Я представляю. До встречи в ЦКБ! Приготовьте супругу и обязательно приезжайте вместе с ней, сопроводите ее. Ведь это в первый раз?

– Если не считать родов.

Плотного телосложения молодой врач молчал все время пребывания в квартире: похоже, доктор Хилтунен что-то ему сказала, отбив желание совершать наезды на больную и ее семью.

...Я почему-то именно об этом думал, вспоминал, когда в машине Юлии ехал на свою заветную улицу. Инструктаж прошел достаточно быстро, но успешно. Она дергалась, думая, что именно отец позвонит и не на ее мобильный телефон, а на домашний, и, не застав ее дома, сделает определенные выводы. Но Юлька не была бы такой, если бы поступила иначе. Она ничего не стала отменять: встретились мы у памятника Великому доктору. Я замешкался, забыв, что девушка ездит на настоящем «американце» – «Форде-Мондео» черного цвета. Она тряхнула меня в буквальном смысле этого слова, приподняв со скамейки, головой показала на стоящую у тротуара машину.

– А мороженое с вафлями? – спросил я, прикидываясь идиотом.

– Это мы успеем обсудить позже, в другой обстановке.

– Гоните лошадей? – первым сказал я выигрышную фразу, про себя подумав, что она так же, как и я, спешит, что проволочек и задержек с нашим свиданием не должно случиться. «Хотя как пойдет, все может быть, – подумал я. – Этот вихрь, ураган – как удержишь?»

Ехали недолго, где-то на берегу реки буквально вползли в уютный дворик старого кирпичного дома на четыре подъезда. Как только она открыла дверь однокомнатной, но довольно большой по размеру квартиры, в разные стороны полетели все ее причиндалы. Она осталась голой, просто в чем мать родила.

– Ты часом не нудистка? – спросил я, не отводя глаз от ее тела. Оно было прекрасным, на него нельзя было наглядеться. Глаза горят, блеск расширенных зрачков делал ее чуточку шальной. Черные без краски волосы спадали на спину и груди, такие крупные и тугие, что просто удивляешься, как можно обойтись здесь без хирурга и силикона.

Шторы она не стала открывать, включила по всей комнате три нижних бра. Мебели было немного, треть площади занимала кровать, два кресла, низкий небольшой журнальный столик, буфет-стенка. Всё. Оставалось даже приличное пространство, где моя партнерша, как девочка, бегала на носочках, изображая маленького лебедя из классического балета.

Она подскочила ко мне и ловким движением рук сорвала с меня трусы. Я смутился, промычал:

– Девочка моя, я не совсем готов… Мы так мало еще общались…

– О чем речь? Секс не должен смущать никого и никогда!

Что она вытворяла в следующие десять-пятнадцать минут, нормальному, по моим меркам, человеку трудно передать словами. Но я точно понял: она осталась очень довольна тем, как вел себя немаловажный орган моего организма. Потом мы голыми лежали поверх одеяла на кровати и я, как последний чудак на букву «М» (по Шукшину и Ленскову), инструктировал ее для встречи и беседы с Клемашиным. Из наших разговоров я понял, что руководить пресс-службой она не собирается: это, несмотря на всё ее тщеславие, слишком обременительно. Поэтому лидером она признала меня. То, что идет на встречу она, а не я, у нее не вызвало вопросов: Клемашин меня бы не принял. Но назначить руководителем готов, потому что за меня попросил ее папа. Вот такая у девочки простая логика. Я передал ей разложенные в папке в нужной последовательности бумаги, увидел, как она небрежно бросила эту папку на кресло, как расстегнулся замок и часть бумаг вывалилась на пол. Я был готов прибить ее, но лишь спросил:

– Вопросов у тебя больше не будет?

– Нет, мой строгий и милый учитель! Давай поиграем с перекатом на спинку…

Еще «играли» минут пятнадцать. Я почувствовал, что она выдыхается, скорее можно сказать, что она уже выдохлась. Я спросил:

– Останешься здесь?

– Нет, что ты! Я собираюсь еще и тебя до дома подбросить. Расскажешь о дороге?
Собирались молча и быстро. Всё мероприятие вместе с инструктажем заняло у нас меньше двух часов. «Если она меня подбросит хотя бы до микрорайона, – думал я, – то я почти уложусь в два часа. Успею накормить, помыть и уложить спать своего малыша».

Когда ехали в машине, я спросил:

– Почему ты не предохранялась после первого раза?

– Я и на первом могла не предохраняться. Это твоя перестраховка – презерватив. Отстаете, сударь! Вы с современной девушкой имеете дело. Это на предмет забеременеть. А по тебе, дорогой, в поликлинике все известно: не был, не участвовал, чист. У меня подруга работает в терапевтическом.

– На этой откровенно звенящей ноте мы и будем прощаться, – опять пошлостью закончил я наше свидание.

Машину она остановила на углу моего дома.

– Ты напрасно рефлексируешь. Все что надо я сделаю. Я признаюсь тебе: за тебя я была бы готова выйти замуж. Но папа, двадцать лет разницы… Он меня убьет.

– Вопросов больше нет, комплексов тоже, рефлекс…

Она мне закрыла рот рукой. Дождалась, когда я умолкну, отняла свою руку от моего рта и поцеловала меня так, что у меня закружилась голова.

– Хреновый у тебя дом, хреновый микрорайон. Но не это главное. Я, кажется, влюбилась. Вот это главное. Я уже по тебе скучаю, хотя мы еще и не простились.
Дверь открыл тихонько. Почему-то мне хотелось, чтобы Мила спала. Разулся, не зажигая света в прихожей, напоминающей вытянутую кишку с дверями сразу во все три комнаты. Подошел к спальне.

Горел ночник, жена читала, повесив новые модные очки на кончик носа.

– Привет, жена!

– Поцелуй меня.

– Сейчас умоюсь и приду.

– Нет, прямо сейчас поцелуй, а то я чуть не умерла от тоски по тебе!

Подошел к изголовью постели, наклонился, обнял за плечи, нашел ее сухие горячие губы и стал их нежно заглатывать своим ртом. Жена не сопротивлялась, я лишь почувствовал, как напряглась ее спина. Поцелуя не получилось, во всяком случае, такого, как это было недавно, в машине. Присел на край кровати, спросил:

– Как дела? Давай-ка памперс снимай, выброшу заодно. Что хочешь на ужин? С какой травой навести ванную? Знаешь, я соскучился по тебе, всю дорогу о тебе думал. Почему-то вспомнил, как «скорую» первый раз ночью вызывал, а потом полдня спал в кабинете, делая вид, что внимательно работаю с Интернетом. Как в больницу мы…

– Ты пахнешь очень дорогими духами… Ты не обижайся, я так это спрашиваю. Не имею права даже задавать тебе такие вопросы… У тебя появилась женщина?

Она молчала минуту-две. Я тоже молчал. Наверное, мой вид настолько напугал ее, что она не знала, что делать, что говорить, как поступить в создавшейся ситуации.
Я сказал:

– Да. Появилась.

Опять растерянное молчание: она снимает очки, механически приглаживает седые патлы на висках, лицо ее скукоживается, сморщивается, но это не от слез. Слез на глазах нет. Я понял, что Мила не скажет больше ни слова. Сказал я:

– Прости, я снял в эскорте сопровождения, грубо говоря, женщину для услуг. Лучше бы тебе об этом не знать. Но ты спросила, я сказал как есть…

Она легче, легко задышала, на глазах появились живые искорки, губы заулыбались. Спросила:

– Молодая?

– Да, лет под тридцать.

– Ты ее видел в постели?

– Да, это было в номере отеля, забронированном на переговоры. Она молодая, стройная и красивая девушка вот с такой необычной профессией и прекрасным иностранным языком.

– Господи, – сказала жена, – что за жизнь? Каждый выживает как может. Бедные люди…

– Не волнуйся, мы больше не встретимся. Просто она мне не по карману. Особенно сейчас, когда я попал в такую маразматическую ситуацию… Кстати, боюсь сглазить, но у меня на службе могут произойти изменения.

– Как это?

– С повышением зарплаты и должности.

– Милый, дай-то бог! Мне страшно смотреть на тебя, как ты мучаешься…

– Да ладно, ма, не говори не дело-то! Работа как работа. Люди, вон, всю жизнь в консультантах сидят, и ничего. Что ж делать, дорогая и любимая моя жена?

– Скажи еще раз!

– Моя любимая жена, девушка моя, мой единственный, немножко больной ребенок… Я очень тебя люблю. Можно я первым схожу в душ, чтобы смыть с себя кое-что, так неприятное тебе?

– Я буду ждать тебя всегда. И любить всегда, мой единственный и преданный мужчина! Несмотря ни на что, ни на какую чисто физическую… – она не договорила: я зажал ей рот ладонью, которую она стала целовать, измазав слюной и слезами.


Глава пятнадцатая


Приказ о моем назначении к Ленскову вышел в понедельник. Позвонила Ирина из приемной моего нового шефа и первой поздравила:

– Вы теперь наш непосредственный начальник. Дождитесь вызова в кадры, распишитесь под приказом, получите копию на хранение, сдайте дела своему непосредственному начальнику и приходите к нам. Так слово в слово просил вам передать Григорий Иванович. Он у нас такой пунктуальный! Старается всё за всех предусмотреть.
Я несколько растерялся, но поблагодарил за информацию. Меня никто никуда не вызывал, никто со мной не оформлял документов, наконец, мною даже не поинтересовались в кадрах. Это первое. Второе: встречи Юлии с Клемашиным так и не произошло ни в пятницу, чего она практически гарантированно ожидала, ни в понедельник. Хотя времени сегодня было всего-то начало двенадцатого дня.

«Что делать?» – задал я себе вопрос и пока не находил на него ответа.
Молчать и ничего не говорить Юльке – нельзя. Отец ей, видимо, о наших договоренностях ничего, подлец, не сказал. Он тем самым уже заложил мину в наши с ней отношения. Хитер, ничего не скажешь! С Келиным – проще: я просто освобожу его от трясучки за его кресло. С Тужловым выпьем виски, специально куплю приличную бутылку: Сергей Сергеевич настолько равнодушен ко всему, что не касается его взаимоотношений с Биг Боссом, что даже не заметит моих проблем. С коллективом? Нинель неплохо бы посадить в кресло начальника отдела, она заслужила. Я ей так и скажу: спросят – буду рекомендовать только ее. Зама пусть выбирает сама. Итак, мне надо начать разговор с Юлией...

Я набрал номер ее мобильного телефона, спросил шепотом, может ли она выйти на улицу. Она посмотрела в мою сторону, кивнула утвердительно. На улице было так же тепло, только в воскресенье прошел небольшой дождь, стало чуть-чуть свежее. Я не надел плаща, пошел на выход. У своеобразного памятника-колесницы остановился, подумал: возьмет ли она сегодня меня или нет, помчит дальше по тернистой карьерной дороге или свалит, к чертовой матери, в кювет… С другой стороны, нового-то ничего нет. Уже все было в моей жизни: так высоко взлетал и так больно падал, что только Господь, наверное, уберегал меня от чего-то худшего.
На улице легкий ветерок шумел густо и однотонно в тополях. В это занудное однообразие вмешивалось более тонкое шелестение кустов сирени и акации, которые уже готовы были сбросить листву, да вот теплынь бабьего лета не позволяла им так скоро оголиться до будущей весны. Я зашел за угол здания, встал на солнце, подставив лицо под его нежные, уже не жаркие лучи.

– Я в курсе твоих перемен. Мы с папой обо всем переговорили на даче, – Юля стояла рядом, облокотясь на ступеньки пожарной лестницы.

– Ты как Сергей Сергеевич – юная разведчица: неслышно ходим, негласно рулим, неочевидно любим.

– Вот с этого места…

Я перебил ее:

– Значит, ты все знала, но молчала? Я не в обиде. В конце концов, Владимиру Викторовичу виднее, где, кого и как использовать. Я ему благодарен хотя бы за то, что он увел меня от этого маразма с Келиным-Тужловым. Но мы не будем и с тобой вместе тянуть лямку, и это тоже правильно. Я уверен, что ты ни с кем не сможешь делить власть. Я так и сказал твоему отцу. Видимо, он со мной согласился. Что остается в сухом остатке? Ты невероятная любовница, женщина, от которой можно сойти с ума. Но ты все это знаешь, и я тебя ничем не удивил.

– Напротив, очень даже удивил! Переговорил с папой, и молчок. Согласна, папа мог дать команду молчать, а с ним не забалуешь… Скорее всего, так и было. Он нас развел, как двух медведей, готовых угодить в одну берлогу.

Я не выдержал серьезности ее тона, заулыбался. Сказал:

– Ты еще маленький медвежонок. В берлоге по неосторожности я мог бы тебя раздавить. Поэтому все, что сделал твой незабвенный папа, правильно. Но я иногда так тебя хочу, что на время теряю сознание. Что это, любовь? Ты считаешь, что нет. Наверное, я опять соглашусь с тобой, что это влечение, что человек нашел идеального партнера – все винтики в их организмах оказались идеально подогнанными. Давай пока на этом остановимся.

– Я думала, что ты специально бросил меня на карьеру, чтобы освободиться навсегда. Сыграл на моем честолюбии. А я не смогу без тебя… Пока. Я буду стараться, потому что дала слово папе. Но сейчас – только ты, все только для тебя! Я хочу гордиться тобой. Хочу любоваться тобой, когда ты в зените славы. Все поменяй: костюмы, обувь, галстуки, духи, манеры, речь… У тебя все это было, когда ты был там, далеко, у премьера. Я мечтала о таком мужчине. И я тебя нашла! И гораздо раньше, чем Ленка из приемной моего папы… Учти, она робот. Выстраивает схемы и идет к их реализации, несмотря ни на что. И у нее только одно преимущество передо мной – возраст, молодость. Но я женщина, а она – робот с дырками, красивыми ногами и руками! Запомни: ей не нужны ни семья, ни дети.

– И у меня есть проблемы, обязательства. И я дал себе слово, что это все будет пока… Пока не выздоровеет жена. Мы не трогаем наши семьи, наши обязательства и помним о слове «пока». Так, да?

– Я больше не могу… Я уйду, – совсем тихо сказала Юлия.

Я первым пошел к лазейке в заборе. Проходом с соседней улицы пользовались многие сотрудники конторы, но сегодня, на наше счастье, никого не было. Я прошел узкими переулками, миновал несколько дворов и очутился в парке. Недалеко шумел кроной ставший мне родным белый тополь, скамейка под ним была пустой, и я уселся на нее, чувствуя, как сильно бьется мое сердце. Надо было крепко подумать.

«Главное для меня: насколько я предаю свою жену? То, что я ее люблю, нет сомнений. К этому добавилась моя ответственность перед ней, ее здоровьем: она год от года становится все беспомощнее. На фоне всего этого как мне относиться к Юле? Мне бы хотелось считать ее счастливым случаем. Гнусно, цинично, но, если трезво смотреть на вещи, она не моя любимая женщина. Двадцать лет разницы… Что будет со мной через десять-пятнадцать лет? Она бросит меня, не раздумывая, как только я надоем ей. Вот это точно может обернуться для меня трагедией. Она никогда не будет моей, никогда не бросит семью, своего папу. Я никогда, об этом даже глупо и смешно думать, не разобью ее любящее сердце».

Вот так телеграфно я излагал самому себе соображения. Они были для меня грустными. Да, я должен признаться себе, что, видимо, только секс влечет меня к этой юной, изумительно красивой, но до предела порочной, развращенной и страшной женщине. Предаю ли я ее? Думаю, что нет. У нас все получается предельно гнусно, но по обоюдной договоренности. Использую ли я ее в своих целях? Да. Но и здесь есть цена вопроса: я отдал ей весь свой багаж, опыт, знания, научил ее быть грамотным лидером. Это сейчас бесценный товар. Все остальное – за ее отцом. Он легко продумывал варианты, я соглашался и реализовывал их. Без торга, ибо проигравших здесь не должно было быть: мы оба могли выкинуть такие финты, что мама дорогая, мало никому не покажется…

И последнее, что мне надо как-то отладить с женой: хоть иногда иметь полноценный секс. Половой жизни у нас третий год практически нет. Она как-то спокойно говорила о моей возможной физической разгрузке. Ну, что-то типа того, чтобы заказывать себе женщину на час-два. Я отмолчался, второй раз отшутился. Теперь вот пришлось сказать о женщине из эскорта… Конечно, это ужасно, в моей ситуации – тем более. Но это единственный шанс хоть изредка, хоть раз в полгода-год бывать вместе с Юлькой. Все остальное – полная херня: новая должность, новые галстуки, гордость… За что? За то, чтобы где-нибудь в компании шепнуть: «Это мой протеже»?
Вот на этом давай, мой дорогой назначенец, и поставим точку. Пора идти в контору, ждать вызовов, расшаркиваться, играть свою нынешнюю роль.

Я встал, посмотрел на гигантскую крону моего любимца и прошел к стойке бармена в кафе.

– Виски! – сказал уверенным тоном молодой элегантный человек.

– Не угадали, «Хеннесси».

Сделал пару глотков, постоял, мысленно поздравив себя с новым назначением, допил рюмку коньяку и, расплатившись, пошел по аллее парка. Тепло проникало в кровь, на душе было легко.

В кабинете стоял небольшой переполох: Нинель Иосифовна заламывала руки, то и дело куда-то звонила.

– Вас ищет начкадров! – вскрикнула моя заместительница.

– Ну и что из того?

– Дважды уже звонил!

– Зачем?

– Просил вас явиться незамедлительно к нему в кабинет.

– Нинель Иосифовна, вы в армии служили? Нет. Ну так что же вы играете по их лекалам? У нас что, штаб военной обороны? Да мало ли какому полковнику в отставке вздумается тряхнуть стариной, придет в голову бредовая идея построить всех нас! И вы побежите строиться?

Нинель Иосифовна смутилась. Для нее любой начальник из аппарата – немедленная стойка «смирно» и «чего изволите?». И вдруг от меня она слышит такую крамолу!

– Вам передали – вы скажите, что, как увидите человека, обязательно скажете ему. Меньше эмоций!

Я набрал по телефону номер действительно полковника МВД в отставке, Кучера:

– Станислав Тихонович! Горячо и сердечно приветствует вас капитан запаса Ермолов!  Да, я понимаю, что для такой фамилии лучше бы быть генералом. Не получилось, сугубо штатский человек, да еще и журналист…

С другого конца трубки звучал трубный голос:

– Лично хотел вас поздравить с высоким назначением! Приказ имеется в наличии. Зачитать?

– Мне Григорий Иванович уже сказал.

– Ах, вам уже Ленсков передал? Ну да, ну да, мы ему уже послали копию… Но, тем не менее, еще раз прими…те мои поздравления. Как говорится, с вас магарыч, чтобы звездочки обмыть. Зайдите к Наине Израилевне Фрумкиной, начотделом по кадрам аппарата – надо копию получить, расписаться.

– Хорошо, Станислав Тихонович. Магарыч с меня. Спасибо за заботу и поздравление! Служу Отечеству!

Положил трубку, все сотрудники отдела смотрели на меня.

– Что смотрите в недоумении? Сам недоумеваю, что все так быстро произошло. Вот – объявили, что вышел приказ о моем назначении с сегодняшнего дня руководителем аппарата аудитора Ленскова… Велено прибыть к новому месту службы.

– Я так и знал! – сказал в сердцах Сергей Щеголев. – Невозможно поработать с нормальным человеком!

– Нам надо поговорить, Андрей Юрьевич, – это Нинель Иосифовна.

Она вдруг стала собирать какие-то бумаги со своего стола, будто это она намылилась куда-то переходить.

– Братцы мои, работаем без нервов. Нинель Иосифовна на хозяйстве, отдел не должен ни на миллиметр допустить сбоя в работе. Впереди такие крупные мероприятия… Соберитесь! И я пока с вами.

Из-за перегородки вышел Павел Сакс:

– Перекурим это дело на пару минут?

– Конечно, Паша. Хотя я стараюсь не курить, пойдем выйдем.

Прошли в курилку, стояли друг против друга без сигарет, не было желания закуривать.

– Я чувствовал, что это вот-вот произойдет… Правда, думал, что ты примешь наше управление. При всем моем уважении к Келину… Ну, что сейчас говорить? Собачья должность у вас будет, сэр! Сто горлохватов, бесконечные командировки доводят людей до бешенства по любому поводу. Правда, аудитор – класс, безупречный профессионал и авторитет! Ему даже голос не надо повышать. Он туфту видит, не открывая отчета о проверке. Пишет ужасно тяжело, по изложению, но сколько проблем, примеров, анализа, выводов! Я с огромным удовольствием работаю с его отчетами при публикации после коллегии. А теперь, надеюсь, мне будет полегче, ты все-таки часть редактуры возьмешь на себя…

– Паша, возьму, если не утону в текучке, если впишусь в коллектив и тэ пэ. Ты не дави на меня сразу, дай мне оглядеться, а?

– Да не психуй ты, все будет хорошо! Через месяц-два мы тебя не узнаем: приемная, секретарь, машина к подъезду…

– Не слышал анекдот про машину к подъезду? Мне его в «Комсомолке» Гена Бочаров рассказал, замечательный журналист, писатель. Начальника все повышают и повышают. Сменил квартиру, завел любовницу-секретаршу, естественно, молодую, костюмы от Валентино, галстуки из Лондона ему везут. Машина ему, машина для обслуживания семьи во главе с женой. Домработница кормит завтраком. Он поел, набрал номер по телефону: «Машину к подъезду! (Длинная пауза). Как “идите на фуй”?»

– Ха-ха-ха-хи-и! – смеется Павел. Он не может остановиться, достает носовой платок, вытирает слезы. – Поучительный анекдот, ничего не скажешь… Ну, я думаю, ты переживешь. Без газеты не останешься, на хлеб всегда заработаешь. Тебе хочу сказать спасибо за то, что, зная все о нас с Келиным, первым протянул мне руку. Я даже как-то отвык от такой открытости. Отплачу тем же: заходи, звони в любое время. У меня главврач ЦКБ в родственниках, есть хирурги, другие спецы в больницах… Не дай тебе бог попасться, но помни о нашем разговоре, хорошо?

– У меня жена…

– Я слышал, правда, краем уха. Давай, встанешь на ноги – и встретимся с кем надо, поговорим.

Он на удивление крепко обнял меня и тут же вышел из курилки.

«Вот тебе и друг Келина, вот тебе и Сакс… Ай да Пашка!» Мне так захотелось закурить, но сигарет не было, а в нашей курилке не принято мешать начальству вести разговоры. Так что ближайший куряка может появиться здесь минут через пять-десять. Ладно, обойдемся без отравы. Надо идти, кадры ждут.


Глава шестнадцатая


Двое начальников инспекций приняли меня нормально: они оказались старше по возрасту, у них были персональные машины, собственные приемные, получали они «за вредность» больше меня. Третий и четвертый – выкаблучивались: им особенно не нравилось, когда в отсутствие аудитора я раздавал указания по контрольным поручениям высшего руководства Комитета. Нет, они понимали, что проигнорировать установленный в документе срок они не имеют права. Тут аудитор так задницу надерет, что мало не покажется. Но задать вопрос: «А почему Ермолов дает мне поручения?» – сколько угодно.

Я пришел к Федору Ивановичу, третьему, самому шумливому начальнику инспекции, после очередной его бурной реакции на очередную бумагу, о которой мне только что рассказала Ирина. Правда, перед этим референт аудитора, Любовь Даниловна, милая и простоватая хохлушка, сказала:

– Я вас умоляю! Всем известно, что он гамнюк… Не берите в голову, не портите свои нервы!

Застал я его врасплох: он только что покурил в кабинете, приоткрыл фрамугу и пытался выгнать дым. Это был смертельный грех: курение разрешалось только в одном, отведенном на первом этаже здания месте. Увидел меня, в глазах – недоумение, даже испуг. Не выдержал, поднялся с кресла, пожал мою руку.

– Хорошо, что фрамуга открывается, – сказал я. – У меня забита наглухо, уже не покуришь… Не угостите сигаретой?

Он достал из стола пачку сигарет, зажигалку. Я с наслаждением затянулся сигаретой, мечтательно произнес:

– Еще бы рюмку коньяку – и можно умереть от блаженства…

– Запросто, счас сообразим!

Достал дорогой коньяк, две рюмки граммов по пятьдесят, не больше, умело разлил буроватого цвета жидкость из начатой бутылки.

– Ну что, со знакомством, дорогой Федор Иванович! Продолжение за мной, но в другое время и в другом месте, чтобы не было мучительно больно нашим подчиненным.

Мы чокнулись, я смаковал прекрасный коньяк. Он наблюдал за мной, потом залпом опрокинул рюмку, достал из стола шоколадку. Закусили, я докуривал сигарету.

– Можно, я за компанию еще одну выкурю? – спросил он.

– Вы хозяин дома, это я у вас просил разрешения.

– Вы за аудитором – второй хозяин. По старшинству, так сказать, и спрашиваю…

– Звонил Григорий Иванович, просил особо по бумаге с Карелией отработать. Его смущают сроки: кажется, мы заявили не очень реальную дату окончания проверки. И если аппарат Комитета поставит ее в план рассмотрения на коллегии, нам уже не уйти от скандала.

– Он мне звонил, уже влил. Мой промах, не волнуйся… Мы – на «ты»? – я кивнул. – Мы все поправим…

– Спасибо, Федор Иваныч, за понимание, за угощение, за «ты» – за все!

– Нам надо держаться крепко вместе. С Ленсковым непростая ситуация. Если он упрется – а это уже было несколько раз, – беда! Как бык идет напролом, председателя посылает только так! Я понимаю, что ты его человек, хотя и не финансист. Буду помогать, приходи в любое время.

– Как сейчас?

– Да, брат, обезоружил ты меня! Вижу, что не пацан, не козел залетный. Я с Григорием около двадцати лет рядом, в основном по министерствам, членом коллегии у него был. Все порушили, поломали в девяносто первом, козлы! Чуть в тюрьму с ним не угодил, но, Господь милостив, отстояли мы его. Ни один наш сотрудник не дал на него показания, как ни пытались го...ки из Генпрокуратуры давить на них. Вот такие, брат, дела.

Я понял, что легкое опьянение от выпитого уже прошло, что пора ретироваться. Встал, пожал руку самому непокорному начинспекции и вышел в проходной кабинет, который был рядом с его небольшим уютным кабинетом и служил ему приемной. Женщина – координатор поручений начинспекции, то есть не секретарша, а полноценный сотрудник инспекции, сказала:

– Как он? Буянил? Вроде бы у вас все было тихо…

Я заулыбался следом за ней, показал большой палец и вышел в коридор. Это была моя такая большая победа, что мне хотелось петь и прыгать. Шел к себе в закуток необычайно легкой и упругой походкой. Я отказался от огромного кабинета, расположенного рядом с приемной аудитора, в котором сидели Ирина, Любовь Даниловна, еще два профильных советника Григория Ивановича.
Куда эту кучу-малу было выселять? У них одних цветов хватило бы на целый коридор, шкафы с архивом, папками, канцтоварами, чайники-кипятильники и так далее, и тому подобное. Поэтому я занял скромный кабинет в конце коридора, подальше от глаз начальства, поближе к народу. Единственное, что плохо, – долго устанавливали правительственную связь. Я уже потерял всякую надежду звонить шефу напрямую по массивному телефону из слоновой кости с гербом РФ. Зато в отместку он дал мне номера всех своих телефонов: домашний, дачный, два мобильных номера (один у водителя) и самый закрытый, о котором знала только семья.

Не успел я оглянуться – сентябрь уже пролетел. В сутолоке событий, в которые я попал как новичок, в незнании сотрудников, в нервозном состоянии духа и тела блекло и незаметно прошел мой юбилей. Банкета не было, кто хотел, приходил ко мне в кабинет: рюмку чего-нибудь крепкого я всегда мог налить не в ущерб трудовой дисциплине, не в нарушение субординации, поскольку она еще не народилась. Видели многие, что бегает по коридору какой-то хрен в очках, носится с какими-то папками и бумагами… Все сам, никого не вызывает, приемной нет, в столовую высшего начсостава не ходит.

Вот таким недотепой представлял я самое крупное в Комитете направление деятельности аудитора Ленскова. Григорий Иванович, я чувствовал, был доволен: ничего не прошу, до всего стараюсь дойти сам, ошибаюсь, но не вру, не выкручиваюсь перед ним, честно говорю, что «прокололся», прошу его научить, как сделать то-то и то-то или как поступить правильно.

Через две недели после вступления в должность он вызвал меня на чашку чая. Сели мы с ним в комнате отдыха, задней части его большущего кабинета. Там, за перегородкой с отдельным входом, размещались модерновая душевая кабина с туалетом, тренажерные кресла и велосипед, нагреватели чая, кофеварка, шкаф с приличным количеством чайных и кофейных сервизов и диван, на котором Ленсков нередко мог всхрапнуть после обеда. Естественно, куча правительственных телефонов, запараллеленных с его рабочим столом. Вставал он не позже пяти утра, а к семи уже приезжал на работу.

– Как? Трудно? – спросил он на полном серьезе.

– Да, – ответил я.

– Не паникуешь, не жалеешь, что перешел ко мне?

– Нет. Хотя не мешало бы провести разъяснительную работу с начсоставом: пришел новый человек, не финансист… Но это не беда, за финансы и результаты проверок у вас есть с кого спросить. А вот про организацию работы четырех инспекций, планирование, командировочную эпопею, когда в отъездах в месяц бывает до тридцати человек, и тому подобное неплохо бы напоминать и начальникам инспекций, и их замам, и всем остальным. И сказать, что спрашивать теперь с них будет этот новый человек.

– Ты все сейчас взял на себя. Я это почувствовал. Ты уже разгрузил меня на добрую половину дел, особенно бумажных, особенно бездарно-отчетных. Это прекрасно. Но зачем идем дубляжем? Зачем ты запрашиваешь отчеты по проверкам? Я же их веду, черкаю, заставляю дотягивать, наконец, подписываю, как вы, издатели, говорите, в печать. И ты туда же! Это раздражает начинспекций.

– А как я еще узнаю, как ведется отчет, какова процедура его прохождения? Ведь сейчас аппарат Комитета звонит уже не вам, а мне. Они с меня спрашивают сдачу материалов по графику. И это правильно. Раньше глупо было: начальники инспекций и так затраханные, а им звонит департамент подготовки коллегий и срочно требует представить материалы. А они, эти бумаги, еще у вас на столе, или у советников ваших, или в приемной запурхались девчата, а им некому дать по одному месту, подсказать, что главное, что второстепенное… И забегали десятки людей с выпученными глазами! Систему надо отработать. Все должно соответствовать процедуре: инструкции по делопроизводству, другим основополагающим бумагам. А у нас – полный бардак, разброд и шатания. У вас времени нет, ваши приемная и секретариат еще не доросли до принятия решений такого уровня. В итоге, мы – худшие, срываем сроки, готовим материалы в спешке. В общем, несерьезно все это! Вот такие мои соображения.

– Да, ты во многом прав. Жилка аппаратчика у тебя, пожалуй, даже получше, чем у меня, выработана. И то правильно: школа того, еще большого Совмина СССР… Ты как с премьером-то уживался?

– Вполне нормально.

– А меня он недолюбливал. Считал занудой, бумажным червем. Но работал я хорошо, придраться было не к чему, и он отправил меня на повышение, вдруг сделал министром финансов РСФСР, из замминистра финансов СССР отправил на республику. Это, в принципе, хорошо: столица, свое здание министерства, статус… В общем, я поначалу-то обиделся, а потом так ему был благодарен!

Я слушал, молчал, но уже вполне понимал, что сегодня он объявит меня полноправным хозяином коллектива не только на время его отсутствия или, не дай бог, болезни. Он даст десять дней на то, чтобы мы вместе с начинспекций проработали процедуру и так далее, и тому подобное. Так и получилось: Григорий Иванович нажал кнопку на рабочем телефоне:

– Любовь Даниловна, настал ваш час! Зовите всех начальников инспекций и их замов ко мне. Сама приходите с бумагой для ведения протокола, чтобы потом я подписал распоряжение на исполнение.

И, без перехода, ко мне:

– Одна просьба: ты сегодня сиди и молчи! Я все скажу сам, хорошо? Только не обижайся, что буду торговать твоими идеями. И второе: Андрюш, не пыжься! Зачем эти модные ботинки, галстуки, сорочки за тыщи рублей? Финансисты – народ страшно консервативный и скупой. Хрен они себе купят рубашку за три тыщи, если рядом лежит такая же за тыщу…

– Я журналист. У нас было так: или джинсовая рванина, или все от «Дольче Габбана». Я ваше пожелание принимаю. Наверное, за годы работы в Совмине я тоже уже стал вицмундиром.

Мы допили чай, посидели еще минуту в комнате отдыха, и тут дверь приоткрылась, просунулась голова милой хохлушки:

– Хлопци у сборе… Григорий Ваныч, чаем будем их поить?

– Нет, сегодня серьезное совещание, не будем расслабляться.

Следом за Любовью Даниловной Григорий Иванович, а за ним и я, вышли из комнаты отдыха. В кабинете за большим столом собралось вместе с советниками около пятнадцати человек. Все напоминало интересную восточную церемонию. Перед двухметровыми часами, стоящими прямо за креслом начальника, уселся аудитор. По стенке справа от него расселись четверо начальников инспекций: я понял, что здесь главенствует чисто возрастной принцип. Слева от Григория Ивановича – пустое кресло, потом восседали советники, Любовь Даниловна, трое малознакомых мне молодых людей – видимо, заместители начальников инспекций. Все остальные (человек восемь-десять) сидели на стульях, близко расставленных у стола. Я стоял рядом с аудитором, не смея занять пустующее кресло.

– Друзья мои, поздравляю вас с окончанием бюрократических пыток и мук! Вот, представляю вам Ермолова Андрея Юрьевича, который две недели назад был утвержден фактически моим заместителем, руководителем нашего аппарата. Я специально выждал такую длинную паузу: думал, что не выдержит человек, сбежит от нас… Нет, выдержал, еще и принес свои идеи, «как нам реорганизовать Рабкрин». Помните такую знаменитую работу классика? Прошу любить и жаловать! А вас, Андрей Юрьевич, прошу сесть по левую руку от меня.

Я плюхнулся в кресло, смотрел на молодые и старые лица, заметил, что совсем мало женщин-руководителей. Любовь подсунула мне новенький блокнот и шариковую ручку

– Поехали! – сказал Ленсков. – Прошу в течение десяти дней представить Ермолову графики прохождения материалов после окончания проверок. Отчеты он будет представлять мне лично, но только в установленные им сроки. Никакой суеты, беготни, хлопанья дверями! Все вопросы по взаимоотношению с аппаратом Комитета и региональными властями, где проходили проверки, решает Андрей Юрьевич. Не вы, начальники инспекций, а Ермолов. Это закон! Вы – аппарат, исполнители. Он отвечает головой передо мной, а я – выше и перед Господом Богом!

И понеслось… С примерами, ярко, образно, с рассказами и пересказами разговоров с руководителями регионов и акционерных обществ, попавших под контрольные проверки, Григорий Иванович вел рассказ о том, как мы теперь будем работать. Все писали, блокноты разбухали от мыслей, которые излагал аудитор. Сидел, не открыв блокнота, один Федор Иванович.

– Что, мой лучший друг Ушаков, дорогой Федор Иванович, ты все, как всегда, знаешь лучше всех? Избавляйся…

– Григорий Иванович, палец сбил. Видите: ноготь мертвый, не могу ручкой писать… А вот ноутбуки вы нам не покупаете, между прочим!

– Кстати, это не ко мне! Это теперь к Андрею Юрьевичу. Ха-ха-ха-хёёх! – засмеялся Григорий Иванович.– Как хорошо, есть теперь на кого свалить! Подождите у меня. Созрею, через полгодика расконсервирую должность и директора департамента нашего направления. Вот тогда заживу – кум королю, сват министру…

Были прения, выступили все начинспекций, радовались, что наконец-то закончится бардак с этим чертовым аппаратом Комитета. Как саранча ведут себя, наглые, только даты и сроки в глазах, только премиальными научились пугать. Вот пусть теперь Андрей Юрьевич и расхлебывает с ними эту кашу, ставит их на место!

Аудитор посмотрел на меня, заулыбался, дал понять, чтобы я и здесь промолчал, не выступал. Одна из замначинспекции, красивая худенькая и элегантная женщина средних лет, сказала, что у нее молодые сотрудники-инспектора составили «простыню», где на двадцать три позиции расписали все их дела на целый квартал.

– Поимённо! – подчеркнула она, сделав ударение на букве «ё». – Приходите к нам в инспекцию, Андрей Юрьевич, мы вам все покажем! Только быстрее: с понедельника я улетаю на три недели вместе с пятью сотрудниками.

– Вот видишь, уже персонально красивые женщины приглашают! – сказал Ленсков. – А мне ни слова не сказала, как я ее ни пытал. Так, Анжела Михайловна?

– Вам бесполезно голову забивать.

– Ну, и на том спасибо, – подытожил аудитор. – А теперь серьезно. Пишите, Любовь Даниловна! Это будет оформлено распоряжением с контрольными сроками исполнения. Первое: оборудовать кабинет Ермолова А.Ю. в комнате номер… Это будет рядом с вами со всеми. Не дело держать его на выселках. Передать ему двух моих советников, приемную с секретариатом и выделить двух сотрудников из инспекции анализа и прогнозирования – на уровне ведущих инспекторов. Но вы должны помнить, что это минимальный аппарат лично Ермолова, его глаза, руки и уши. А так он дает поручение любой инспекции. И на исполнение! О другом я уже не говорю…

Глянул я на начинспекции анализа и прогнозирования – молчит тот, вида не подает, что-то рисует в блокноте.

– А знаешь, Константин, почему отбираю у тебя две ставки? – спросил аудитор.

– Да, знаю, – сказал Константин Петрович Михеев, начальник инспекции. – Вы попробуйте найдите хорошего аналитика на наши государственные зарплаты! Сейчас в банке аналитик получает в пять раз больше, чем у нас.

– Хорошо, пусть Ермолов поищет среди молодых.

– А что, я уже старый? – с вызовом спросил Михеев.

– Нет, засидевшийся, тряхнуть тебя надо. Съездить тебе в командировку надо, вина попить, с женщинами пофлиртовать… Все-все, шучу, не обижайся!
Любовь Даниловна еще раньше успела шепнуть мне, что у Михеева больная жена, она не выходит из дома уже несколько лет.

– Второе, – аудитор хорошо подготовился к этому совещанию. Вот только почему-то даже не сказал мне, что собирает людей. – Не будем делать панацеей от всех бед бумаготворчество. Но инструкции, делопроизводство – надо знать. Организовать учебу, принять зачеты, завести дневники на каждого сотрудника. Это – на исполнение начинспекций, с докладом Ермолову. Будут закавыки, он мне доложит. Так? Это серьезное дело, оно у председателя стоит на контроле. Два дня назад он такой раздолбон устроил, в том числе и мне, мало не покажется!

Было третье, седьмое, десятое… Все заговорили, у многих накипело. Командировки сотрудников сопровождаются плохо, бюрократы аппарата Комитета замучили: по целому дню тратит человек, чтобы оформить элементарную командировку. С летним отдыхом – в дома отдыха не прорваться. Надо свой пансионат откупать и содержать на наши возвращенные государству деньги. Но больше всех шумел Федор Иванович: он хорошо помнил систему социальной защиты сотрудников в Совмине и поэтому постоянно спрашивал, почему там можно было организовать, а у нас – нет.

Я выходил из кабинета предпоследним. Оставалась только Любовь Даниловна со своими вопросами по оформлению протокола и подготовки распоряжения. Ленсков увидел меня уже у дверей, почти крикнул:

– Ну как? Вот такой у меня народ. С ним можно горы свернуть. Я освобожусь, позову тебя еще на пару слов, побудь на месте…

– А куда народ переселим из объявленного для меня кабинета? – успел спросить я.

– Часть – в твой, туда четыре стола запросто войдут. А одного – найдем куда, не волнуйся. Все остальное – там пусто. Вселяйся, делай себе приемную, рассаживай ребят – и за работу!

Я закрыл дверь, вышел в приемную.

– Андрей Юрьевич, есть горячий чай, – сказала Ириша. – Жду вас не дождусь…

– А кофе?

– Оп-па, а мне сказали, что вы любите только чай… Конечно, садитесь в кресло, отдохните, через секунду будет крепчайший кофе.

Я буквально плюхнулся в глубокое необъятное кресло для гостей приемной и чуть не задремал, ожидая эти минуты, пока мне варили кофе.

«С началом тебя, с крещением!», – успел я все-таки подумать о главном, о том, что произошло на моих глазах.


Глава семнадцатая


С Юлией мы не виделись больше двух недель. Я буквально наткнулся на нее, опоздав на какое-то совещание, которое проводил руководитель аппарата Комитета, маленький плотный человечек с такой бурной биографией в недавнем прошлом, что не дай тебе Господь попасться ему в зубы несколько лет назад. Он уверял всех, что это он писал новую Конституцию демократической России, что был советником первого президента и готовил развал «империи зла» в Беловежской Пуще.

Бог ему судья: я знал демократа первой волны, который спал с деревянными транспарантами в обнимку и ходил на все митинги и демонстрации. И все для того, чтобы видеть секретаря одного Уральского обкома партии, глубоко больного и зависимого от алкоголя человека, первым президентом свободной (от кого?) страны. Прошло немного времени после девяносто первого года – и мой знакомый с транспарантами готов был собственными руками передушить всю новую власть. Его закрытое КБ передали под совместное предприятие консультантам из Штатов; зарплату он не получал годами и, чтобы не умерла с голоду его большая еврейская семья, конструировал «умные замки» и продавал их на рынке. Доктор технических наук, начальник лаборатории, милейший человек и талантливый конструктор суперсистем, мы ездим с ним на рыбалку, до сих пор любит говорить:

– Кто бы знал истинную цену вопроса?

Так почему не может быть суперсоветником первого президента никому не известный юрист университета, наш нынешний руководитель аппарата?

Видимо, Юля тоже опоздала на совещание, сидела в конце небольшого зала, на последнем ряду, держа рядом, будто для меня, свободное место. Я положил ее руку на свое колено, стал нежно гладить, прикрывшись от назойливых глаз соседей тетрадкой для записей.

– Поздравляю! Приказ читал, даже копию снял – на память. А кто стал начальником пресс-службы, не знаю, – зашептал я одними губами, повернув к ней голову.

– Это ставленник Вадима Ивановича, хозяин крупнейшего ИТ-агентства по рекламе. Все, дорогой мой, уходим в интернет, в новые технологии пиара и рекламы!

– Ну и молодцы, что можно сказать… Ты одна будешь заместителем, или второй предусмотрен?

– Пока – одна, но ставка второго заложена. В общем, все как у тебя в положении, структуре и штатном расписании, только с акцентом на ИТ, на интернет.

– Какая ты умница! Проломила все одна, осталась без Келина и Тужлова…

– И даже без тебя. Видела, как ты садился в служебную машину. Хорошо, смиренно. Только вот в старом костюме…

– Ленсков сказал, чтобы я не выпендривался, вел себя скромнее, а то народ не поймет, примет меня за «голубого», – я беззвучно рассмеялся.

Юля тоже прыснула:

– Ну и нравы у вас! Бедный мой, даже здесь нет свободы… Но все равно ты посвежел, помолодел, весь – порыв… Я думала, что ты сметешь меня с этого сиденья, так бросился ко мне.

– Я правда соскучился, что тут скрывать. Заходи ко мне, посмотришь новый кабинет. Ленсков распорядился переоборудовать две смежные комнаты, забросил ко мне советников, свободных дежурных по приемной – в общем, весь секретариат.

– Да знаю я все о тебе: работает у вас моя подруга. На Анжелу не западай, это креатура высшего руководства. Увидишь высокую стройную красавицу-блондинку в инспекции Михеева – это племянница жены аудитора, – будь бдителен, ибо она без мужа, но с ребенком. Остальные – по обстоятельствам.

– Спасибо, мой ангел-хранитель! Когда мы увидимся?

– Жди, скажу. Пока столько работы, что не продохнуть. Этот придурок из агентства ничего в нашем деле не понимает. Набрал таких же придурков из своих. Только курят и жрут без конца: то кофе, то пирожки, то буфет, то столовая… Гоняю их целыми днями.

– А где наш-то отдел?

– В стадии переоформления. Учла твою просьбу – Нинель Иосифовну сделала начальником отдела. Келин будет уходить в секретариат председателя. Про Тужлова пока не знаю. Якобы пишет книгу Вадиму Ивановичу

– Молодчина, спасибо! Нинель не подведет

– Да уж, если будет сдавать, то со всеми потрохами! Хотя о тебе – только хорошее. Как ты умеешь женщин бальзаковского возраста умасливать? Ведь знают, что от тебя, как от козла, они ничего не получат, но любят тебя, надеются на что-то...

– Любая женщина остается женщиной. А ласковое слово...

– Молодые люди, как ваша беседа проходит? Не хотите поделиться с нами?

Мы сразу поняли, что это обращаются к нам. Но вида не подали, головами не крутили, как сидели, облокотившись на кресла, так и продолжали сидеть. Оратор несколько растерялся, что-то хотел сказать, но промолчал. Напряжение в зале не проходило, и тут мы увидели, что один из заместителей руководителя, припадая, как инвалид, на оба колена, пошел по проходу в нашу сторону. Он не стал вступать с нами в разговор, сел с краю на последнее в ряду свободное место и уставился на своего начальника.

Тот продолжил рассказ о прошедшем совещании в Минюсте. Так это было для нас важно и интересно, что там юристы хотят сделать с поправками в какое-то законодательство! Да им Госдума башку оторвет еще на стадии обсуждения этих предложений. Только она, Госдума, и никто больше, должна разрабатывать, вносить и утверждать какие-то кардинальные поправки в любое важное для страны законодательство. Вот это я знал точно, поэтому сидел на своем месте, рядом с красивой, но уже не моей женщиной, и вдыхал запах ее духов.

После совещания Юлия сказала: «Пока-пока!» – и, не глядя на меня, направилась к выходу. Зам, пришедший к нам на полусогнутых ногах, хотел прицепиться к ней, но, видимо, не посмел, повернулся в мою сторону и сказал:

– Серьезное совещание требует серьезного и ответственного отношения!

– Вы абсолютно правы, – сказал я на полном серьезе. – Я вот пол-альбома исписал. Столько мыслей почерпнул!

Я вышел из зала, направился к себе, но не успел сделать пять-шесть шагов, как меня за руку взяла Любовь Даниловна:

– Григорий Ваныч звонил, сказал, чтобы вы больше не ходили на эти гамённые совещания. Нечего их баловать, выполнять им план мероприятий! Он сейчас на ученом совете в университете, освободится к двенадцати часам дня. Просил позвонить… Да, еще просил прочитать сообщение про Комитет в агентствах.

«Так, что-то цапануло старика, – думал я, направляясь в свой кабинет. – Хорошо, что интернет не выключил, а то бы сейчас просидел в ожидании связи!»

По дороге заглянул в приемную, увидел Ирину, поздоровался. На ее молчаливый вопрос сказал, что Любовь видел, звонок сделаю, а вот кофе – хотел бы попросить сделать.

– Конечно, Андрей Юрьевич. Но вы помните, теперь у вас в собственной приемной несколько человек. Хорошо варит кофе Любовь Даниловна, Люда Спирина, Нина – советники Григория Ивановича, а теперь и ваши советники.

– Но вы, Ира, варите замечательный кофе!

– Придется нести его к вам по коридору, остынет...

Вбежал к себе. Сначала шла большая комната с шестью рабочими столами. За пятью из них уже работали люди. Потом шла перегородка, и за ней – дверь во второй кабинет. Чтобы усилить звукоизоляцию, дверь была обита темно-коричневым дерматином. Кабинет был ровно наполовину меньше первой комнаты, но какая мебель стояла в нем! Особенно меня впечатлил кожаный диван с приставным столиком и двумя креслами к нему. Это гостевой отсек. Рабочий стол широкий, из дубового шпона, теплый на ощупь. Кресло, тумбы и прочая канцелярщина были как везде, стандартные. Правительственная связь работала с самого начала, без длительной замены номера на нового хозяина. Это хорошо и удобно. Интернет мне выдал информацию о том, что на ближайшем заседании коллегии Комитета будут рассмотрены итоги проверки группы компаний «Евразия-холдинг» по соблюдению налогового законодательства. Приводятся слова Ленскова, что следует ожидать больших неприятностей по налоговым отчислениям группы. Суммы приведены громадные: только за период прошлого года десятки миллионов долларов были сокрыты от налоговых органов. А проверке подверглись все фирмы группы за последние три-четыре года.

«Так, видимо, Ленскова достали журналисты перед заседанием ученого совета, – размышлял я, – и он, душа Тряпичкин, похвастался, что и мы чего-то значим, вот, мол, ждите сенсации. В этом, конечно, нет ничего страшного, тем более материалы уже все сданы на коллегию, включая проект решения… Так, кстати, а что там, в решении?»

Я позвонил замначинспекции, ведущему эту проверку:

– Саша, прочитай мне проект решения по холдингу, пожалуйста!

– В какой части?

– Предлагаете передать документы в МВД или прокуратуру?

– Да, именно, вносим предложение: направить материалы проверки в Генеральную прокуратуру РФ…

– Пока держится это предложение, не давят?

– Пока тихо.

– Ну, теперь держись! Прочитай интернет–новости, высказывание Ленскова – и, если что, всех отправляй ко мне. Всех: представителей фирм, холдинга, журналистов, наших комитетских начальников и тому подобных. Понял меня, Саша? Никаких комментариев, никаких пыков-мыков! Есть начальство, все вопросы – к нему.

– Понял! Спасибо, Андрей Юрьевич, а то я с этой братвой не очень-то себя чувствую...

– Ничего, Саша, прорвемся! Только не влезай ни в какие комментарии.

Позвонил Ленскову ровно в двенадцать часов дня. Тот сразу в карьер:

– Никаких комментариев по поводу «Евразия-холдинга»! Коллегии еще не было, а утечка информации уже пошла!

– Так это не вы сказали журналистам?

– В том-то и дело! Они меня стали терзать, будто прочитали как минимум постановляющую часть документа. Знают все цифры недоимок, говорят, что это мое личное мнение, что еще не факт, что коллегия поддержит такое решение...

– Кто особенно усердствовал?

– По-моему, агентство «Интерфакс». Аля, забыл фамилию...

– Шерстобитова?

– Точно! Так неприлично себя вела…

– Все беру на себя, Григорий Иванович, больше ни с кем не соединяйтесь. Вы свой мобильный раздавали налево и направо. Это хорошо, конечно – самый открытый аудитор, и прочее. Но это и плохо: вам же не дают работать! Тем более, я носом чувствую, что идет чернуха, заказ на то, чтобы отмыть «Евразия-холдинг».

– Так что мне-то делать, Андрюш?

– Отдайте этот самый ходовой мобильник водителю. А он пусть переадресовывает всех на меня или на приемную. Я буду рядом.

Звонков было не так уж и много. Бум новостной ленты прошел, звонили уже из газет: «Ведомости», «Коммерсантъ», журнал «Деньги» (поскольку он еженедельный) и другие издания. Я всем говорил, что завтра (только завтра!) заседание коллегии, будет рассмотрен вопрос о «Евразия-холдинге», выдадим пресс-релизы, а Ленсков будет комментировать решение коллегии. Обстановка утихла сама по себе.

Я позвонил Юле, рассказал по сути вопроса. Она была чем-то занята, слушала меня вполуха, спросила в конце разговора:

– Что от меня-то надо?

– Слив ты не уловила: из нашего аппарата идет утечка информации. Коллегия только завтра, а журналисты целенаправленно возбудились уже сегодня – заметь, до двенадцати часов дня. А второе: вот это и есть твоя работа – разруливать, гасить пожарные ситуации.

– Ну ты и бюрократ!

– Нет, Люлёк. Представь, что я бы был с ним на заседании ученого совета. Нас нет. А десятки звонков журналистов, кем-то организованных, есть! Где выход? В пресс-службе. Далее по тексту – в зависимости от твоих организаторских способностей.

– Нет, ты, конечно, прав, – напирала Юля. – Спасибо, что включился, разрулил, прикрыл нас! Я уже не могу спокойно смотреть на этих новых придурков. Господи, хоть бы скорее переоформили Нинель и всех остальных наших ребят!

– Я, если ты не возражаешь, сам подготовлю пресс-релиз по «Евразия-холдингу», согласую его с Ленсковым и переброшу вам на рассылку. Только прошу: никакой отсебятины, никаких комментариев! Там такое начнется, что мало не покажется. Всех отсылай к нам, ко мне. Хорошо?

– Да, милый. Ты, как всегда, прав. Но я ничего не поняла…

– Расскажу потом, когда закончится эпопея с холдингом.

Мы временно расстались, потому что я чувствовал, что в итоге на коллегии достанется и пресс-службе, и нашему аудитору, а это значит – и мне. А уже через час раздался звонок: не через приемную, не по мобильному – по правительственной связи. Я еще подумал, что Ленсков уже приехал, напрямую решил переговорить со мной.

– Это вас «Евразия-холдинг» побеспокоил, – нервный женский голос в трубке.

– Здравствуйте, – я представился как положено: все-таки женщина на проводе.

– Не можем господина Ленскова разыскать! Все отправляют к вам…

– Давайте попробуем спокойно во всем разобраться, – сказал я. – Григорий Иванович на ученом совете, освободится не ранее двух часов дня. Мобильные они, по договоренности, отключают. Говорите, что бы вы хотели, я первым передам ему вашу информацию.

– Я Масина-Насина (не расслышал точно фамилию) – вице-президент холдинга по внешним и корпоративным связям. Мы с первым вице-президентом компании хотели бы встретиться с господином Ленсковым. Прямо в ближайшие час-полтора. Наш президент разговаривал с Вадимом Ивановичем, и тот сказал, что проблем со встречей с Ленсковым не будет.

– Ну, раз вам так сказали, тогда, конечно, не будет. Как только он вернется из Финансовой академии при Правительстве РФ, ему тут же доложат, он примет решение, и с вами свяжутся. Скажите, как вам позвонить по правительственной связи?

– Это не то... То есть это то, но это из кабинета моего папы... Запишите лучше мой мобильный телефон.

Короче, "проломилась" эта парочка к Григорию Ивановичу. Я не пошел на их разговор, сел за подготовку пресс-релиза. Закончил его ровно за минуту до окончания встречи, спросил в приемной:

– Шуму много?

– Нет, – сказала Ирина, – но ни кофе, ни чаем Григорий Иванович их не угощал.

– Да, это симптом!

Дверь в кабинет Ленскова открылась. Первой вышла худая рыжеватая женщина в очках с платиновой оправой. Одета была в строгий черный костюм, белую блузку и мужской галстук. Под блузкой – ноль грудей. Нет, я понимаю: когда девочке восемнадцать лет и под блузкой у нее ноль грудей – это, по признанию большинства мужчин, сильно возбуждает. Но когда женщине под сорок и у нее такая впалая грудь, то, думаю, это сильно огорчает. Она узнала меня, сложив из старых встреч и обрывков наших разговоров, представление обо мне. Протянула визитку, ждет ответную бумажку от меня. Я говорю:

– Еще не успел… Вот, можно старую пока использовать? – и передаю ей фантастически дорогую, сделанную в Швейцарии, визитку: «Вице-президент ЕБР». Вписываю туда свой новый номер телефона.

Она отпадает:

– Вы были вице-президентом ЕБР?!

– Да, так уж получилось. А до этого – вице-президентом холдинга С&S и так далее. Времена были тяжелые, не без работы же сидеть?

– Тогда вы, – она посмотрела на визитку, – Андрей Юрьевич, поймете нас, внесете свою лепту в реабилитацию нашего холдинга. Мы ведь только на благо Родины стремимся работать!

– Да-да, – сказал я, увидев, как из кабинета аудитора выплывает какой-то шкет лет тридцати от роду.

Талант? Дай-то бог. Но, скорее всего, чей-то сын, зять, брат… Моя собеседница посмотрела на него: он едва заметно покачал головой из стороны в сторону.
«Так, – подумал я, – сломать им Ленскова не удалось. Но ведь есть же еще ее папа с правительственной связью. А сам Вадим Иванович на что?»

– Андрей Юрьевич, – раздалось из кабинета аудитора, – зайди ко мне!

Я зашел в кабинет, оторопел. Григорий Иванович метался от окна к стене и обратно, как разъяренный лев. Правда, старый, с полным ртом белых и красивых имплантатов.

– Помните, после совещания я просил вас далеко не уходить от меня? Я хотел сказать тогда, что вам всегда надо присутствовать при подобных моих встречах и беседах. Вы знаете, что они мне предложили? Вот только что, как только эта сучка ушла? Миллион долларов! Сопляки! Го...ки! Ты знаешь, что она – родня бывшего министра? Еще и через него пыталась…

Я молча положил на стол пресс-релиз, большой, на полторы страницы текста, правда, через полтора интервала. Там было все – спокойно, обстоятельно: как, где, сколько уводили финансов и что им грозит при разборе дела Генеральной прокуратурой.
 Ленсков смотрел на меня, долго думал о чем-то, потом сказал:

– Господи, и все! И никаких нервов… Ай да молодец, ай да информационщик! Придерись теперь! Все поставлено на свои места. Ты меня просто спас. Не просто прикрываешь, а спасаешь!

– Мы с Сашей, замначинспекции, взяли документы, подготовленные на коллегию, и сделали пресс-релиз. И все! Кому-то не нравится – например, Вадиму Ивановичу, – делайте сами. Но только под свою личную ответственность! Вот так теперь будет, – сказал я совершенно спокойным голосом.

– Ира, – заорал по телефонной связи Ленсков, – сделайте нам, пожалуйста, два кофе!

И уже мне:

– Пошли в комнату отдыха, там поспокойнее.

– Те же микрофоны, так же слушают и пишут...

– Да пошли они все! Смотри, что получается. Они увели у государства по серым схемам несколько сот миллионов долларов. Это не грабеж средь бела дня. Это воровство интеллектуальное. Надо придумать эти схемы, воплотить их в жизнь, но конечная сумма стоит того. Холдинг – на подъеме, дает прибыль, его знает СНГ, заграница. Владелец его – друг, товарищ и брат сам понимаешь кого. Но нам-то от этого не легче! Как я буду смотреть в глаза тому же Сашке, другим членам бригады – а там были подключены и местные комитеты государственного контроля? Вот что стыд и позор-то вызывает… Ей-богу, хоть в отставку иди!

Я молчал, думал: «Проверяет на мне реакцию на свое поражение? Вряд ли. Кто я для него? Пешка, молодой сотрудник, который никогда не докопается и до пяти процентов всех тайн его аудиторской жизни. Значит, что? Засобирался уходить? Предупреждает меня, что все, мол, может случиться. Я и сам знаю, что все может случиться. И от меня люди уходили в никуда, кстати, как и я сам…»

Дверь приоткрылась, прошло какое-то время, и только потом вошла Ирина. Расставила чашки с кофе, печенье, откуда-то появилось два кусочка торта. Я кивнул на торт.

– У Нелли Наумовой день рождения, просила вам передать…

Ирина сует мне в руки листочек бумаги. Я начинаю читать. Ленсков говорит ей, что ему надо бы посмотреть отпечатанную главу нового учебника по налоговому законодательству к пятнице. Реально? Та кивает головой. А у меня начинают холодеть руки: читаю информационное сообщение агентства и сначала ничего не понимаю. Текст рваный, невразумительный, но суть вот в чем: только что состоялась встреча первого вице-президента «Евразия-холдинга» Семена Свирского с аудитором Госконтроля Григорием Ленсковым, на которой обсуждались материалы проверки, проведенной в ряде компаний холдинга. Примечательно, что настрой встречи был весьма дружелюбным и конструктивным, несмотря на ряд выявленных недостатков в работе холдинга. Учитывая, что все это носит предварительный характер, у «Евразия-холдинга» еще есть достаточно времени, чтобы устранить все недочеты в налоговых проблемах. В информации было две закавыченные ссылки на текст пресс-релиза, подготовленного пресс-службой Комитета. Все! Приехали!

Положил листок перед Ленсковым, тот молча прочитывает и, похоже, все понимает: руководство Комитета поставило его на место как мальчишку. Благодарит Ирину за кофе, берет кусок торта и начинает его есть. Крем просачивается через пальцы, падает кусочками на тарелку. Ирина бежит в приемную, через секунду приносит кучу салфеток. Ленсков не обращает на нее внимания. Ирина уходит. Я тоже поднимаюсь, пытаюсь незаметно выйти из комнаты отдыха.

– Посиди, – говорит он.

Пауза настолько длинная, что я начинаю волноваться. Надо, наверное, что-то сказать, как-то откомментировать это ЧП…

– Представляешь, сколько они дали руководству, если мне обещали миллион? Давай вот что сделаем. Собери мне всю информацию по агентствам, рассортируй по времени поступления, приложи наши предложения для Генеральной прокуратуры, и я пойду к шефу на встречу…

– Я сделаю в двух экземплярах, можно? И позвоню Никитовской в центральную газету. Она меня хорошо знает, верит, как себе. Подписание номера – в девять вечера, поэтому все переговоры надо закончить максимум до девяти. Кстати, можете Вадиму Ивановичу сказать, что газета заинтересовалась: как это можно умудриться, чтобы накануне заседания коллегии провести встречу с руководством засветившегося холдинга? И что Никитовская будет ждать комментария до девяти часов. А лучше ничего об этом ему не надо говорить. Это будет наш запасной козырной туз! Вы будете готовы дать комментарий по телефону?

– Конечно, если меня не...

– Но я же здесь остаюсь, всё знаю.

– Хорошо. Принеси мне материалы через полчаса. Успеешь?

– Да без проблем! Хочу еще позвонить замруководителя пресс-службы, узнать, как и кто готовил текст пресс-релиза. Тем более, мы с ней договорились, что я завизирую наш текст у вас и переброшу ей для опубликования в день проведения коллегии Комитета.

Я выходил из помещения, а Ленсков разговаривал с приемной председателя:

– И  что, его сегодня уже не будет? А телефон он взял с собой? У помощника? Хорошо, спасибо...

Концовки разговора я уже не слышал.


Глава восемнадцатая


И снова, умытый весенними грозами, в парке зашумел листвой мой любимец – белый тополь. Прошел почти год нашей совместной работы с Григорием Ивановичем. «Евразия-холдинг» мы все-таки уели, скандал был не в их пользу. Правда, пока до суда дело не дошло. Но это уже епархия нашего юридического департамента и самой Генпрокуратуры. Всю бумажно-административную, а потом и представительскую функции я потихоньку перевел на себя. Григорий Иванович ходил только в парламент, на ученые советы, на коллегию и совещания у председателя. О других местах, где проводились совещания, я рассказывал ему по мере необходимости.

Он успокоился, немного даже располнел, все внимание сосредоточил на подготовке бумаг по итогам проверок с внесением их точно по графику на рассмотрение коллегии Комитета и на написание нового учебника для вузов по налогообложению в РФ. За всеми графиками и прохождением документов по планам работы неусыпно следил я вместе с советниками и помощниками. Нас уже не раз хвалил комитетский департамент документооборота, ставил в пример другим.

К лету мы стали втягиваться в огромную проверку таможенных органов, в частности на авиатранспорте. Народу было задействовано немало, если учесть, что к нам подключились сотрудники нескольких силовых структур. Планово вышли на проверку одной крупной авиакомпании, работающей по схеме авиализинга. Начальник инспекции, четвертый по счету, сторонившийся меня и избегающий контактов, курировал проверку грамотно, но был молодым и назначенным на должность сравнительно недавно. Он вдруг пришел ко мне с разговором. Я тут же понял, что он уже был у Ленскова и тот, видимо, отправил его ко мне. Ему было трудно скрыть некоторое раздражение:

– Понимаете, там десятки, может быть, даже сотни миллионов долларов осели на их счетах!

– Я понимаю, – спокойно сказал я, – Федор Федорович, не злитесь. Ну, подумаешь, велика обида, что аудитор отправил вас ко мне! Мы с вами должны понять сейчас одно: надо продлевать сроки работы над проверкой или нет. Вы уверены, что справитесь к утвержденному коллегией сроку, вовремя внесете документы?

– Да, вы правы, об этом я как-то и не подумал.

– Вот и хорошо, теперь подумаем вместе. А пока расскажите коротенько, чтобы не отнимать у вас драгоценное время, что вы там накопали.

Федор уже совершенно спокойно и даже с некоторым азартом стал рассказывать об этой авиакомпании. Оказалось, что создана она была для сына одного из министров, работавшего еще в большом Союзе. Сделала это мама владельца нынешней компании, которая, как рассказывают, сделала в свое время и своего мужа министром. Я ее хорошо знал, здоровались, правда, без личных встреч и контактов. Так, хорошие знакомые, тем более что она занимала пост руководителя одной небольшой федеральной структуры.

Деньги оседали на счетах компании несколько лет из-за неразберихи в законодательстве, потом становились живым неучтенным товаром. С одной стороны, ей были разрешены льготы по ввозу иностранной техники. С другой, все это проходило по каким-то другим каналам, фирмам и фирмочкам в оффшорных зонах. В общем, государство, в итоге, недополучило несколько сот миллионов долларов от неуплаты таможенных пошлин. Так уверяли аудитора наши инспектора и их начальник Федор Охоткин.

– Как реагирует Ленсков? – спросил я.

– Напрягся, думает пока. Потом вот к вам направил. Теперь я понял, для чего. Подготовлю записку с обоснованием продления сроков проверки и принесу вам, Андрей Юрьевич. И, пожалуйста, не обижайтесь на меня за горячность… Может, как-нибудь съездим вечерком – настоящего немецкого пивка попьем в «Келье» на Сивцевом Вражке? Я приглашаю и угощаю. За знакомство.

– С удовольствием. Мне очень нравятся их сосиски и сардельки с капустой.

«Так было и будет, – рассуждал я после ухода Охоткина. – Свою независимость никто не хочет терять. Но радуйся: Федор был последним из всех начальников инспекций и их заместителей, который до последнего старался игнорировать тебя».

На душе стало спокойно, и я в хорошем настроении набрал внутренний телефон зама руководителя пресс-службы Юлии Владимировны.

– Здрассте! Андрей Юрьевич, если вы будете так «часто» звонить, то я совсем скоро забуду ваш родной голос.

– Вы, как большущий начальник, работаете с определителем на телефоне. А я вот все боюсь помешать, оторвать вас от важных дел. Но зато я вас вижу через день по ЦТ. Нет, честно скажу, молодцы! Пробивная сила у вас есть, и сюжеты идут не мусорные.

– Рада слышать голос и оценку профессионала. Когда на чашку кофе зайдете? Или теперь у вас в приемной другие варят кофе? И интересы другие?

– Интересы не меняем, но они остаются невостребованными.

– Вот такая жизнь проклятущая у меня, и кипучая, харизматическая жизнь у самого большого начальства.

– Приучайте его к тому, что могут быть и подмены. Не только же вам ездить с ним везде! Интернетчика своего напрягайте.

– Я тебя умоляю! Пробовала. Безнадежно! Как говорят: хочешь дело завалить…

– Ну, слава богу, мы перешли на «ты»! Мне надо посоветоваться по одному очень важному делу. Я согласую с Ленсковым и прибегу на пару минут. Выработаем позиции по одной авиакомпании.

– Я уже слышала. Начинается накат… Знаешь что, пока не лезь никуда, будь осторожен. Это о-очень серьезное дело! Это все, что я могу сказать.

– И на том спасибо…

Первой трубку положила она, не попрощавшись.

«К чему бы это? – подумал я. – Может, начальник вошел или еще кто-то? В общем, мне эта история начинает не нравиться с самого начала. Надо поговорить с инспекторами, узнать, как у них настрой и самочувствие. Потом уже – к Григорию Ивановичу, нашему дорогому отцу-хранителю, наведаться».

Невиданное дело: он зашел ко мне в кабинет сам. Похвалил обстановку. «Есть вкус», – сказал. И сразу, как всегда, к делу:

– Ты извини, я перехватил инициативу по авиаторам, сам вынужден заниматься с Охоткиным. Ты пока подготовь все бумаги на продление работы по проверке: от двух месяцев до неопределенного времени, несколько вариантов. Понимаешь?

Показал на потолок, стены.

– Да чисто, мелок для них я.

– На меня идет такой прессинг! «Евразия-холдинг» – это семечки, детсад. Уже дошло до того, что нечаянно упавшим на голову кирпичом пугают. И это говорит мне депутат парламента! Наш председатель пока занимает нейтральную позицию, но я чувствую, что это только пока.

– А что хотят-то?

– От снятия с проверки компании – но она уже проверена и материалы на второй стадии доработки – до перенесения этого вопроса на неопределенное время в связи с выяснением всех расхождений в законодательстве.

– Насколько я понимаю, они и так могут опротестовать наше решение в любом суде вплоть до Конституционного.

– В том-то и дело, что правы мы! Деньги уже ушли, их нет. Сейчас они готовы бросить десятки миллионов долларов, чтобы обрубить концы, замылить, забыть это дело. Это страшная сила – деньги, они всех перемелют на своем пути… А главное, я не вижу поддержки со стороны председателя.

– А он знает об угрозах в ваш адрес?

– Естественно, я ему с глазу на глаз об этом доложил. Он просил не спешить, работать пока с бумагами на коллегию. И готовиться как-то незаметно перейти на перенос вопроса с рассмотрением на коллегии в июне-июле месяце. Пока временно, а потом будет видно.

– Считаю, что это разумно, к нему надо прислушаться.

– Господи, и ты туда же! Ты понимаешь, сколько денег уведено у государства, у трудящихся?!

– Григорий Иванович, если вы останетесь один, вас сломают. Это страшная машина, заряженная колоссальными деньгами. Они ни перед чем не остановятся. Я это проходил у Пал Палыча Бороды.

– Да, я знаю. Но я им хрен сдамся! Я не допущу повторения середины девяностых годов, когда меня можно было вот так запросто посадить в тюрягу…

– Можно это сделать и сейчас. Не дай бог, конечно!

Он не хотел меня слушать, куда-то ездил, с кем-то советовался. Потом он принес мне рукописный вариант обращения к Генеральному прокурору РФ. Это произошло на вторую неделю после нашего с ним разговора.

– Я прошу тебя отпечатать. Доверять я никому не могу. Все отслеживается, все пишется… Постарайся сегодня сделать. Это будет моей подстраховкой. Я теперь не такой вахлак, как в тот, первый раз.

– Письмо – это гарант надежности. Пусть по экземпляру, мне кажется, держат и ваши родственники, и адвокатура.

Пять страничек убористого текста я печатал около полутора часов, делал кое-какие поправки, согласовывал с ним, забегая к нему в кабинет, потом все стер из памяти… Естественно, своего компьютера, не больше. До сих пор не знаю, когда он передал этот документ первому заместителю Генерального прокурора. Точно помню лишь, как буквально на следующий день к нему в приемную пришли три следователя из прокуратуры. Их привел руководитель секретариата председателя, большой, по чиновным меркам, начальник, а самое главное, доверенный человек Клемашина. Это был не обыск, это была процедура выемки документов у независимого аудитора, которого назначал парламент страны.

Обыски были в тот же день в кабинетах Охоткина, которого арестовали сразу после предъявления ордера. Следом за ним также арестовали пока только двоих его сотрудников. Их столы и шкафы опечатали, но бумаги не трогали. Здесь уже сопровождающим со следователями был вынужден идти я.

Информагентства наперегонки сообщали об арестах в Комитете. Многие уже успели сообщить и об аресте Ленскова. Суть обвинения сводилась к следующему: несколько дней назад было предъявлено обвинение одному из депутатов парламента за вымогательство взятки у руководителя авиакомпании, которую аудитор Ленсков готовил к рассмотрению на коллегии Госконтроля. Значит, сделали вывод правоохранительные органы, аудитор через своих сотрудников был в сговоре с вымогателем, не захотел встречаться с владельцем бизнес-структуры, не разрешал перенести рассмотрение вопроса на коллегии до выяснения новых обстоятельств и фактов, которые представила авиакомпания.

Сотрудники бродили где угодно, пили, особенно в конце рабочего дня. Дело с авиакомпанией получило слишком громкую огласку.

– Ты управляешь ситуацией? – спросил, позвонив по мобильнику на мой рабочий телефон, Ленсков.

– А вы где? До сих пор не знаю точно, я в полном неведении. Что делать, куда двигаться? Пока держу все под контролем, но сотрудники далеко не всё делают с пониманием.

– Хорошо, подумаем… Я в больнице. Я дозвонюсь до председателя и постараюсь убедить его в том, чтобы все полномочия передать тебе. Короче, я расконсервирую должность директора департамента нашего направления и все сделаю, чтобы до моего выхода из больницы ты вел все дела вместо меня.

В приемную председателя меня не вызывали, хотя сказали, чтобы я был рядом, в предбаннике. По телефону шли переговоры. Наконец меня притащили в приемную. На среднем, нейтрально-рабочем, столе в приемной председателя лежала бумага: такой-то тогда-то приступает к исполнению обязанностей директора департамента направления аудитора Ленскова (и далее по тексту). То есть выходило, что я замещаю аудитора Ленскова на время его отсутствия.

Я уже знал, что Ленсков в закрытой правительственной больнице, о своей болезни он, видимо, не захотел говорить мне по телефону. Мои женщины вопили, что Григорий Иванович почти при смерти. Мол, и что всем нам делать в этой ситуации?! Я набрал приемную главного врача больницы и как и.о. директора департамента строго, по-чиновному переговорил с заместителем главного врача. Выяснил наконец-то, что у Григория Ивановича был микроинфаркт.

– Чем и плоха эта зараза, – сказал врач, – от него ждешь одного, а он может любую подлость выкинуть.

Наконец-то всех сотрудников собрали в самой большой комнате нашего департамента, пришли гости. Как-то неудобно, скомкано получилось с моим представлением: из уст руководителя аппарата Комитета прозвучало, что вот, мол, теперь за административно-распорядительную часть аудиторского направления мы будем спокойны. А с кого же спрашивать за проверки, организацию их процесса? К этому времени меня уже хорошо знали почти все сотрудники, и они просто в недоумении пожимали плечами: что, другим аудиторам будем отдавать бумаги на «подмахивание»? Так и получилось: должна срабатывать система взаимозамещения аудиторов. Наш куратор теперь – аудитор Пустовойт. Бумаги на коллегию будет подписывать он, естественно, с визой директора департамента, то бишь меня.

Когда начальники ушли, я, как мог, успокоил народ, сказал, что все уляжется и что мне почему-то кажется, что пройдет немного времени – и мы услышим, как он любил лично постукивать в дверь: «Тук-тук, лично от Григория Ивановича…»

Из больницы Ленсков вышел довольно быстро, в самом начале июля, но его рабочий кабинет пустовал до конца октября. Четыре месяца. Он часто звонил мне, просил присылать самые сложные бумаги, готовящиеся на коллегию. Их вносили на рассмотрение, но докладывал на коллегии аудитор Пустовойт. Я пытался как-то влиять на ход дела, защищать своих сотрудников, но к осени понял, что моя карьера закончилась.

В самом начале октября планировался на рассмотрение верхней палаты Парламента вопрос об освобождении Ленскова Г.И. от должности аудитора по собственному желанию. Но не сложилось, перенесли на вторую половину октября. Обо всем этом мне на бегу рассказала Юля, видимо, со слов своего папы. Меня уволили на следующий день после освобождения Ленскова от своих обязанностей. Приказ на меня лежал заготовленным уже несколько недель назад.

Я опять проиграл, потому что никогда даже не слышал о таких деньгах, которые фигурировали в этой истории. Время мое ушло. Понимал это, но перестраиваться на деньги не хотел. Поэтому у меня оставалось единственное из недавнего прошлого: иногда видеть по телевидению знакомую красивую женщину из Комитета.

* * *

Колесница, слава богу, не раздавила меня. Видимо, Юлия со своим папой в самый последний момент чуть притормозили лошадей на полном, захватывающем красотой бега, ходу – только для того, чтобы я успел более-менее благополучно спрыгнуть.

Встречал я Юлию всего дважды. Первый раз, когда она представляла свой собственный журнал. Я как-то робко подлез к ней, чокнулись шампанским. На ее вопрос: «Ты где?» – я ответил:

– Где-где, в Караганде... В газете «Дача». Правда, почти своей.

Второй эпизод требует вина, чтобы помянуть мою жену. Я до сих пор так люблю ее, что мне трудно дышать при одном воспоминании о том, что она умерла. Я был в командировке на Севере, в гостиничном номере за тысячи километров от дома я узнал от сыновей, что мамы не стало.

В этой же суперсовременной северной гостинице была и Юлия. Встретились мы случайно в аэропорту. Я сказал ей о смерти жены. Прощаясь, мы пожали друг другу руки. Она отвела меня в сторонку от сопровождающих.

– Мне сказали, что ты стал выпивать. Это нехорошо, но поправимо. Когда будут деньги и будет что терять, вино уйдет. В Москве найди меня! – она вложила мне в руку визитку, – эх, если бы ты хотя бы наполовину любил меня так же, как свою жену...


* (Все совпадения с ФИО, местами работы и жительства, с должностями и эпизодами биографий героев повести являются случайными).