Я сидел в кафе ранним утром, и мне было плохо. А ведь я был даже не в Санкт-Петербурге. Я ждал, когда ко мне подойдут, а пока ждал, мою голову посещали самые разные мысли. Например: почему посылать бутылку вина, как подарок, скажем, красивой девушке – нормально, а еду – нет? Я как-то послал кусочек пиццы одной красавице в ресторане. Она не поняла моей логики. А пицца была очень вкусной.
Напротив меня сидел печальный еврей. Он был кошерным: борода, пейсы, шапочка – все было на месте. Он грустно смотрел в свою тарелку, полную тыквенного супа и, по всей видимости, не замечал, что ему что-то, отчаянно жестикулируя, говорит жена, и что громко плачет его ребенок. Возможно, он думал о том, как несправедлива жизнь, как чудовищна погода в это время года, как агрессивно настроенные люди каждый день встречают себе подобных и молча ненавидят, доказывая на собственном примере, что Дарвин был чертовски прав. Мне стало так жаль еврея, что я почти сказал, что не признаю Палестину, но потом передумал: обычно политически подкованный, сегодня с похмелья я чувствовал себя умственно отсталым, и потому совершенно неспособным вести серьезную беседу.
Собственно, в этом кафе я и спасался от похмелья. Подобно компьютерным играм, это место являлась фонтаном здоровья, и я почти чувствовал, как полоска жизненной энергии медленно ползет от нуля к сотне процентов. Кафе посоветовал мне мой приятель - беларус по фамилии Прокопьев. Такая глупость – звать людей по имени. Имена слишком часто повторяются, а фамилии – реже. Попробуйте выкрикнуть в торговом центре имя – любое – обернется человек пять, как минимум.
За полгода Прокопьев превратился из незнакомого человека в близкого приятеля, и, как это обычно бывает с людьми, ставшими героями одной и той же ограниченной истории, мы сблизились. Пить с ним всегда было забавно: после определенного количества выпитого алкоголя, он начинал изображать Роберта Де Ниро из фильма «Таксист», не обладая при этом ни единой схожей чертой. Крайняя степень опьянения наступала, когда Роберт превращался в Джо Пеши.
«Я что – клоун? Я смешной, да?» - начинал вопить он.
«Нет, нисколько», говорил я, отбегая. Я изучал винчунь и обладал журналистской неприкосновенностью, но все равно побаивался.
Прокопьев посоветовал мне это кафе – то самое, в котором я сейчас сидел. Он сказал, что лучшего места для исцеления души и тела нет и не будет. Я заказал омлет из двух яичек и тост и с удовольствием съел их. На душе лучше не стало – одного блюда было мало, чтобы накормить каждую скребущую там кошку. Но желудок перестал ныть. Я очень хотел податься домой, но моя смена начиналась через пять минут, а отступать было некуда, да и подло: после праздников люди больше всего нуждались моей помощи. В физическом плане отступать тоже было некуда: перефразируя фельдмаршала Кутузова – «Позади – стена».
Грустный Еврей все еще сидел передо мной. Встречаться с ним взглядами я не желал – не хотелось тонуть в бездонных глазах, полных печали. Я начал осматривать зал. Несмотря на ранний час, уже были посетители. Интересно, кто приезжает в такую рань после праздника? У меня было оправдание, - я работал - но что было нужно, например, пожилой женщине за столиком у окна? Ей бы сидеть дома у камина в обнимку со своим дедушкой и пить кальвадос.
За другим столиком сидел рыжий карлик. Я восхищаюсь маленькими людьми. Мир не понимает, какие они классные. Каждый день они смотрят на огромный мир снизу вверх глазами ребенка и продолжают сохранять уверенность в себе. Рыжий карлик был точно уверен в себе, подумал я. Он был хорошо одет, и в том, как он ел овсянку с голубикой – поднимал огромную ложку и подносил ко рту – чувствовалась плавность. Он ел медленно, наслаждаясь и не суетясь. У него было задумчивое выражение лица, пока он ел. Смотреть на лица незнакомцев всегда так интересно: они, как закрытая книга, обложка которой скрывает свою историю.
За стойкой стоял и суетился повар: большой черный повар в колпаке. Он жарил блинчики, и жарил их виртуозно, с огромной скорость, хоть и постоянно вскрикивал, обжигаясь. У меня был хороший слух, и я различал в тихой музыке кое-что из альбома позднего Уэйтса. У повара был прекрасный вкус – жарить блинчики под Such A Scream. В параллельной вселенной я встал из-за стола, зашел за стойку, надел колпак и стал рядом жарить блинчики. Черный повар бы ничего не сказал – мы обменялись бы взглядами и продолжили бы продираться сквозь очередной бессмысленный зимний день вдвоем, находя счастье в том, что мы делали. Но я не встал из-за стола. Я заказал себе очередной кофе.
Первый клиент возник через несколько минут. Она села передо мной и улыбнулась; ее лицо было полно веснушек.
- Привет, - сказала девушка.
- Привет, - сказал я.
- Мне вас посоветовала подруга, обычно я не встаю так рано. А сегодня у меня еще жуткое похмелье.
- И у меня.
- Вот видите, - восхитилась девушка. – Вы с первых секунд меня понимаете. Сразу видно профессионала.
Я не стал разочаровывать ее, объясняя, что открывая накануне бутылку чудесного медового виски, я совершенно не думал о собственном профессионализме.
- О чем бы вы хотели поговорить? – спросил я.
- Это правда, что с вами можно поговорить абсолютно обо всем?
- Обо всем, кроме политики. Не сегодня.
- А я могу спеть?
- Можете.
- Можно я спою песню про апельсин?
- Только если не будете брать фальшивых нот.
Девушка запела. Она пела тихо и приятно, но слова ее песни были лишены какого либо смысла: она действительно спела детскую песенку про апельсин, состоящую из четырех куплетов.
- С душой, - сказал я. – Это все, что вы хотели сказать?
- Это странно, по-вашему?
- Спеть песню про апельсин? Нет. Необычно - вот подходящее слово.
- Я так давно хотела ее спеть кому-нибудь, но никто не стал бы ее слушать. Мне так хочется побыть ребенком иногда. Попеть песенки или еще что-то в этом духе.
- Сколько вам лет?
- А есть разница?
- Ну я либо скажу вам, что еще не все потеряно, либо что вы – инфантильны.
- Какой ужас! Мне 25.
Я подумал.
- Не так страшно, -сказал я. – Если на вас не упадет кирпич или если с вами не случится какая-нибудь другая немыслимая пакость, то у вас в запасе еще два раза по столько же. По статистике. Так что еще немного можно пострадать ерундой.
- Серьезно?
- Я правда так думаю. Как насчет пирожного со звездочками?
Веснушки на лице девушки засияли ярко, как звездочки. Я купил ей пирожное, и мы попрощались. Она сказала, что придет снова, когда ей снова захочется побыть ребенком. Денег за встречи я никогда не брал сразу, чтобы не разрушать атмосферу уединенности. Мне переводили их позже. Каждый вертится, как может. Давным-давно, еще в школе, по результатам соционического теста я был определен в категорию тех, кто придумывает вафлю в свои университетские годы, которая потом кормит, не досыта, но исправно, до конца жизни. Это оказалось правдой. Все, что я умел и любил делать, было говорить и слушать. В современном обществе это – едва ли не самые полезные навыки, которыми мог обладать человек. Когда кругом – инженеры, филологи, социологи и остальные прожигатели жизни, то, чем занимался я, было как глоток свежего воздуха. Ко мне и моим коллегам приходили и говорили обо всем. Стоит ли говорить, как одиноки мы все, и как дорого берут психоаналитики.
Следующим был мальчик на вид лет тринадцати. Он был в целом, довольно, крупный для своего возраста. За его плечами не пряталась, как это бывает, микроскопическая мама, что удивило и позабавило меня: откуда он узнал обо мне – я не раздавал рекламу в школах.
- У меня жуткая депрессия, -сказал мальчик.
- Понимаю, у меня тоже, - сказал я. – Как тебя зовут?
- Я бы предпочел оставаться инкок…интог…
- Инкогнито?
- Да, - кивнул мальчик. – Сложное слово.
- Меня тоже пугают сложные слова. Я до сих по не могу выговорить э-лек-тро-кар-ди-о-гра-фи-чес-кий одним словом.
- А я не могу выговорить слово од-но-вуй-ст-вен-нно.
- Прости?
- Ну монопенисуально.
- О.
- А папа может.
- Хорошо твоему папе.
- Нет. Он в тюрьме.
- Уверен? – с надеждой спросил я. – Может он просто уехал в путешествие?
- Нет, точно сидит.
- Качал с торрентов?
- Продавал кокаин.
Я откинулся на стуле.
- Может тебе взять чего-нибудь? Какао?
- Карамельный маккиато. Можно добавить туда бурбона?
- Нет!
- Ты прямо как мама.
- Поверь, нет. Я не как твоя мама.
- Ну да, у тебя нет вагины.
- Матерь божья! – завопил я. – Ты точно ребенок, а не переодетый карлик?
Мне следовала сказать это тише – рыжий карлик с соседнего столика метнул на меня крайне странный взгляд. Я не смог понять, какие чувства в нем преобладали. Карлик встал, снял куртку и ушел по лестнице вниз – туда, где были туалеты.
- Нет, я не карлик. Я – ребенок, у меня – депрессия, а ты - некомпетентен.
- Мне жаль.
- Бездарен.
- Моя бывшая считала так же.
Робин Уильямс, мир праху его – чудесный был актер, говорил: “Не знаешь, как пошутить – шути пошло». Я рискну дополнить из без того безупречную цитату апостола юмора, сказав: « не знаешь, как шутить – шути про бывшую».
- Тебя тоже бросили? – спросил мальчик сочувствующе.
- Я этого не говорил.
- А меня вот бросили. Наверное, не стоило предлагать ей секс.
- Так, - сказал я. Я пойду схожу умоюсь.
- Так и знал, что у тебя желудок недостаточно крепкий, - вздохнул мальчик.
- Чувак, - сказал я, отступая. – Жизнь не готовила меня к тому, что тринадцатилетний мальчик передо мной будет просить налить ему бурбона и жаловаться на отсутствие секса.
- Стереотипное мышление, - сказал мальчик. Он надел куртку и уже в дверях, перед тем, как выйти, повернулся. – Бойся стереотипного мышления.
Он ушел, а я спустился в туалет. Дверь в туалет была не заперта, судя по задвижке зеленого цвета, но я слышал шорох внутри, и решил постучать.
- Войдите, - услышал я голос. Я вошел.
Под люстрой на ремне висел карлик. Лицо его было синим, а в кулачке он держал записку: «Я устал, что ко мне относятся, как к маленькому. Мне – 48 лет».
Рядом стоял высокий бритый мужчина и чесал подбородок. У него было массивное тело, и я едва доставал ему до подбородка. Мужчина посмотрел на меня.
- Как думаете, - спросил он, - Как думаете, он мертв?
- Полагаю, да. – в ужасе ответил я.
Огромный мужчина протянул руку и исполинским пальцем тыкнул висящее тело карлика. Карлик закачался. Мужчина утвердительно кивнул.
- Спасибо, - сказал он. – Без вас я бы не справился.
Мне было жутко и сразу расхотелось умываться. Я быстро поднялся и подбежал к официантке.
- У вас там внизу повесился человек! – воскликнул я.
- В мужском или женском туалете?
- В мужском! Есть разница? Человек мертв!
- Одним мужиком меньше. Все равно они все одинаковые.
- Вы – феминистка! Так нельзя! Его надо снять и вызвать скорую.
- Вызывайте. У меня полно заказов.
Подошел повар. Я объяснил:
- Скажите мне, что это была скрытая камера, и что меня покажут по телевидению, - попросил я.
Мы спустились в туалет, и встали рядом с высоким мужчиной. Повар первым нарушил молчание.
- Надеюсь, это не из-за сервиса, - сказал он. – Эту официантку давно пора уволить, но у меня - доброе сердце. Снимите его.
- Вы вызовете скорую? – спросил я.
- Вызову, конечно, - кивнул повар. – А может… Может быть вы его отвезете? Ну, понимаете, чтобы не привлекать лишнего внимания к моему кафе.
- Куда отвезу?
- В морг? Я не очень знаю, простите.
- Нет, я не могу. Хотя бы потому, что я не на машине.
- А, ну ладно тогда.
Пора было убираться отсюда. Я взлетел вверх по ступеням и попросил счет. Феминистка скривила губы и отошла. Мимо меня прошел печальный еврей с семьей, приговаривая: «Дорого. Слишком дорого».
Я получил счет. В нем значился один кофе вместо трех, отсутствовало пирожное и мой завтрак. Другой бы на моем месте станцевал был победный танец и выбежал бы из кафе, но я был честным гражданином. Я позвал официантку.
- Что не так опять? – спросила она.
- Понимаете, сейчас тот редкий случай, когда вы обсчитались в мою пользу.
- В смысле обсчиталась? Вы платите лишь за кофе.
- А за все остальное?
- За вас заплатил мужчина с семьей. Не говорите мне, что вы были не вместе.
- То, что мы сидели за одним большим столом означает нехватку места в кафе, а не то, что мы вместе! У меня, что, пейсы?
- У вас борода.
Мне стало лестно – мне редко напоминают, что борода у меня все-таки появилась спустя двадцать один год ожидания. Я заплатил за кофе и выбежал из кафе, оставляя повесившегося карлика на милость случая. Мне было грустно и смешно: какая ирония в том, кто за меня заплатил. То-то он так сокрушался, выходя из кафе.
Я сделал звонок, перенося следующую встречу в другое место и на другое время. Тут оставаться было нельзя. Я побрел по улице к метро. Я смотрел на пролетающие мимо лица и думал о всем том, что они могли мне рассказать и о том, что мог бы рассказать им я. Если бы я был лампочкой, не знаю, был бы я из числа ярких. Сегодняшний день только начинался, а уже потрясал. Я выбрал себе интересную профессию, все таки. Я встречал столько людей каждый день, и тягаться со мной тут могли разве что официанты или те, кто раздают флаеры. Я взглянул на школьников, пристающих к прохожим с рекламными листовками косметических салонов. Для этого тоже нужен был талант: кто-то делал это виртуозно, ухитряясь всунуть по три-четыре флаера даже тем, кто уверенно отказывался, а кто-то нет. Такие молча стоят и слушают музыку весь день, так и не отдав ни единого листочка, а под конец смены выбрасывают их на другом конце города, чтобы не попасться на халтуре.
Ко мне подошел паренек и представился социологическим опросником:
- Как часто вы курите?
- Я бросил, но сегодня у меня чувство, что я закурю снова.
- Прекрасно! Какую марку сигарет вы курили?
Мимо проехал двухэтажный автобус, и я удивился, что он делает в этой стране. Заблудился? Успеть бы сесть на него и тоже заблудиться, найдясь, желательно, подальше отсюда.
- Простите?
- Да? – переспросил я.
- Какую марку вы курили?
- Марку?
- Сигарет.
- Я не курил сигареты.
Повисло молчание.
- А что вы тогда курили?
- Зеленый чай. Иногда гашиш. Плюшки, знаете?
Парень, проводящий опрос попятился и споткнулся о растущий сзади него кустик.
- Насажали тут кустиков, - пробормотал он и зашагал от меня прочь, периодически оглядываясь. Мне стало смешно. Давно хотел сделать и посмотреть на реакцию.
До следующей встречи оставалось пятнадцать минут, и я ускорил шаг, спускаясь в метро. Я дождался поезда, зашел в него и стал смотреть на свое лицо, в то время, как поезд летел вперед. Эскалаторы, кротовые норы, подземные поезда, подземные бункеры. Человек спускается глубоко под землю – тенденция давно заметна. Зачем ему стремиться к небу, когда он не рожден летать? Пусть себе и дальше копает туннели.
Я достал из кармана маленькую книжечку и открыл ее. В ежедневнике на сегодня значилось еще девять встреч с незнакомцами.