4.
Люди любят похороны больше, чем свадьбы.
Чужая радость скоротечна. И у многих вызывает сожаление и зависть — все начинают вспоминать неудачи собственной жизни.
А похороны поэтичны, - траурная таинственная поэзия похорон ближе душе.
А иначе как объяснить вот эту толпу народа, что пришли к Дому Культуры, проводить незнакомого ей человека, да еще и убитого.
Если бы просто от болезни рака или туберкулеза, - вполовину бы меньше было народу.
А тут - такой человек! И так еще убит нелепо - шилом. Ткнул мальчишка с испугу. Попал прямо в сонную артерию, распорол, и истек кровью следователь до приезда скорой. А убийца скрылся. Пока ищут, но безрезультатно.
« И что это за - «мальчишка»? Он еще до этого старика убил, вообще живодер, - говорят, что в детстве новорожденным котам бошки отрывал... ойбоёй... - да нет, не он бошки-то отрывал, а сын судьи — Карим, его потом в психушку сдали, он в отцовском саду, устроил мазары из трупов животных... показания выбивал, в органы тренировался вступить - правосудие делал... Да что вы говорите, уважаемый... Ойбоёй! - вот они, современные - войну не знали...»
Так говорила толпа, вздыхала, всхлипывала, цокала языками...
Наслушаешься такого, - хоть из поселка беги, будто не жители, а сплошь дегенераты с садисткими наклонностями населяют эти места , - неправда же! Хмурился Абдрахман.
Подошел, как ни в чем не бывало, парторг Дусетов, от него пахло коньком, лицо соответственно моменту - торжественно-скорбное, протянул руку.
С презрением к самому себе, Абдрахман пожал сдобную ладонь, потом украдкой обтер носовым платком, а то, все казалось, что опачкался патокой...
Приехали из аулов старики в малахаях, и халатах, с пропеченными солнцем лицами: держались отдельно, потели, вид недовольный. Обычаи теперь никому не нужны.
Отдельно люди в форме и штатские, по начищенным ботинкам видно - областные. Начальство.
Выхватил рассеянным взглядом жалкую фигурку Гули. Она смотрела на него с ненавистью. Рядом стояла ее тетка Зейналова, поджав спекшиеся фиолетовые губы. Чего приперлась из Икана, ей-то какое дело?
Абдрахман не знал, куда себя приткнуть в этой толпе.
Главное, он опять утратил чувство горя.
В такой толпе он не мог думать о смерти друга, но слушал чужие пересуды, поневоле взгляд упирался во внешние обстоятельства.
К обшарпанной колонне приставлена крышка гроба, стал рассматривать эту крышку.
К ногам она была уже, чем к голове. Оббита красным, и по красному, окоем, - траурная присборенная кайма. Подумал, что скоро, тело друга накроет эта крышка навсегда, а сверху по ней ударит мелкий земляной дождь.
И хоть этого еще не произошло, но обязательно случится, уже как будто и случилось.
Как тогда, в его детстве - с отцом.
Но отца хоронили по казахским обычаям, завернув в ткань.
А тут похороны забрало себе партийное и прокурорское начальство - общественное дело.
Покойник был где-то в недрах актового зала Дома Культуры на сцене. Кто хотел - шел попрощаться. Все хотели. Он тоже должен пойти. И медлил. Топтался возле этой крышки гроба.
Кто-то рядом сказал, что в ночь потек холодильник в морге и «покойник запах».
Абдрахман почувствовал дурноту.
Подошел лейтенант Хайруллин.
Хайруллин - татарин, с нежным простецким лицом, которое сейчас вспухло и цвело красными пятнами, как у экземного, - видимо как следует наплакался по своему начальнику. В одной руке у него были две робкие гвоздички, в другой - базарная сетка, сквозь плетение которой, Абдрахман увидел толстую книжку (фотоальбом), медный подстаканник и сифон.
Принес вот, надо Кадише отдать. - Потерянно сказал Хайруллин.
Все эти вещи были хорошо знакомы Абдрахману. Он старался не смотреть на сетку, но чувствовал лежавшие в ней предметы.
Как такое случилось? - спросил Абдрахман, не от того, что хотел знать подробности, а скорее в целом, как вообще могло произойти несчастье, почему случаются несчастья с хорошими людьми. Но лейтенант понял его вопрос буквально.
Хайруллин на мгновение замялся, надо ли рассказывать детали следствия постороннему, к тому же, он много раз это говорил, вначале начальнику, потом тем, кто из области приехал, все его спрашивали с таким видом, будто он сам в чем-то провинился. Спрашивали подробно - где стоял, что делал, почему не задержал преступника.
Как можно было - когда на него упал раненый человек.
Зачем Анвар Кужегетович сам поехал на арест, когда это не его дело. Как объяснить чужим людям, что им тогда казалось правильно самим поехать к мальчишке.
Зачем было затеваться с этим арестом, куда бы мальчишка делся...
Но начальник следственного отдела собирался переводиться в область, хотелось ему законченного дела об убийстве. Давил, потом приказал - даже знаменитый клетчатый платок не помог: когда Анвар Кужегетович был несогласен с доводами начальника - вынимал страшный клетчатый платок и начинал отчаянно гулко сморкаться, начальник иногда не выдерживал и махал рукой — делай, как знаешь!
Областным всю эту подоплеку не расскажешь.
И как бы продолжая свои мысли, сказал вслух:
- Анвар Кужегетович считал, что парень не виноват с этим стариком.
- Что вы такое говорите.
Хайруллин, вплотную приблизившись к Абдрахману, отчаянно зашептал.
- Не убивал Курбатов бахчевника.
- Почему вы мне это говорите? - внезапно испугался Абдрахман.
- Вы - его друг, он о вас хорошего мнения.
- Но парень убил друга, он убийцей стал, или - не так? - с трудом Абдрахман выталкивал из себя это непривычное гибельное слово - убийца.
- Так, но не совсем, - загадочно ответил Хайруллин. - Отойдем.
Заметил, что люди стали поглядывать в их сторону не от того, что - слышали, а напряжение разговора привлекло внимание.
Зашли за колонну, к которой была пристроена крышка гроба.
Там, за колонной, Хайруллин рассказал, как они пришли к Курбатову домой, парень один жил.
- Сам себе хозяин, вот тоже непорядок, куда учатковый Бекмурашев смотрел, куда школа смотрела, - упрек ему, Абрахманову; не постеснялся упрекнуть, - парень что-то себе чинил, в кулаке шило было. Испугался, заметался по комнате, наткнулся на Анвара Кужегетовича, оттолкнул его, и попал своим шилом прямо в шею следователя - в сонную артерию, потом прыгнул в окно - второй этаж. Вот все. Теперь поймают, статья будет, - под расстрел. Уже ищут везде, сильно ищут - все силы брошены. Парень, все равно, что — труп. Думаю о нем, как о мертвом. Страшно. Анвар Кужегетович бы не одобрил. Он мне сказал - помоги парню. Сказал это и все. Умер. Ни про жену ни про детей - не успел. Про парня сказал. Такой человек. Я должен. - Губы Хайруллина тряслись, но глаза были сухи.
Зачем летенант ему рассказал, как он дальше должен поступать?
Значит, они думали, что его, Абдрахмана, личная вина присутствует?
Анвар тоже так думал, - обвинил Абдрахмана словами лейтенанта Хайруллина.
Он мог бы сказать, что он - директор, как он про каждого своего ученика может знать все подробности жизни, почему Дусетову не скажут ничего, комсомольской оранизации?
А вот какой-то мелкий лейтенант думает, что он тоже виноват в смерти его начальника, и своего друга, - не уследили за мальчишкой...
Значит еще все впереди, недаром Дусетов сегодня подошел, как ни в чем не бывало - уже успел кому надо нашептать... Плохо дело, - скоро начнется...
- Что-то я не пойму, лейтенант, ты преступника защищаешь, на его сторону встал?
- Я — чтобы справедливо было. Так Анвар Кужегетович учил - чтобы справедливо, - нескладно и, видимо, уже сожалея о своей откровенности, ответил Хайруллин и не глядя больше на Абдрахмана, поспешил отойти.
От такой поспешности летенанта, Абдрахману вдруг стало холодно. Где-то рядом замаячила бездна...
На площади перед ДК вдруг загалдели, раздавались отдельные злые выкрики:
- Нахалка! Бесстыжие глаза!
- Ей здесь не место!
Через толпу прошла женщина. Это была мать Ришата Курбатова, та самая женщина.
Она гордо, ни на кого не глядя прошла внутрь ДК.
В черном сатиновом в талию платье, ее фигура была стройнее и строже, и лицо под черным платком гладко негромко светилось.
Абдрахман опять, при всей неуместности в данный момент, почувствовал что-то притягивающее, волнующее... что жаль было упускать.
Но она прошла внутрь, а там уже заволновались - к выносу тела...