Кирюшка проснулся оттого, что кто-то тихонько, видимо, чтобы его не разбудить, плакал… Точнее, плакала. Плакала мама – он никогда не видел, чтобы она вот так. Поэтому он и испугался сперва. Мама сидела в своем уголке и перед крохотным зеркальцем при свете тусклого ночника красила ресницы. Наверное, тушь закончилась, и мама языком смачивала сухую щеточку. Что-то у нее не получалось, может, оттого и плакала.
Потом мама вытерла салфеткой глаза и поверх толстых шерстяных колготок стала натягивать еще более толстые гамаши. Следом – бабушкины шерстяные носки ручной вязки. Потрескавшиеся сапоги и болониевую куртку с капюшоном она обычно надевала в коридоре. Шмыгнув носиком, мама достала свой желтый кошелек, отсчитала Кирюшке мелочь на обед в школе, положила ее по обыкновению в чашку с отбитой эмалью и, погасив свет, вышла обуваться в прихожую.
Каждое утро мама уходила на работу, правда, до этого она не плакала. Ну или Кирюшка не видел этого. Мама работала на рынке и продавала замороженную рыбу. Оттого руки у нее были поцарапанный и обветренные. А зимой у нее обветривалось еще и лицо. Зато каждый вечер мама приносила ужин и какой-нибудь гостинец для Кирюши. Ну, там мандарины или орешки. Себе она гостинцев не покупала, но в шкафчике у нее всегда была початая бутылка «анисовой» - это она ее так называла. Быстро приготовив ужин, они усаживались за стол и кушали, как правило, уху, а на второе – жареную рыбу. И тогда мама позволяла себе «чуток расслабиться». А после ужина они вместе делали уроки, умывались и ложились перед телевизором. И она не плакала, а тут…
К тому же, накануне Рождества (это мама сказала, что сегодня ночью будет Рождество, и она «сообразит» что-нибудь праздничное). И тогда Кирюшка твердо решил не идти в этот день в школу, а обменять у Толяна свой нательный крестик. (У Толяна мама часто что-то меняла и всегда приходила с припухшими глазами). Крестик был хоть и маленький, зато золотой. Пока был жив папа и у них была своя машина (да и жили они, как рассказывала мама «в большом и теплом доме») у мамы тоже были всякие украшения и цепочки, потом они куда-то все задевались. А жаль, Кирюхе в детстве очень нравилось ими украшать большой подсвечник, а мама с отцом смеялись, называя его «дизайнером».
- Ну и что ты за него хочешь, пацан? Много не дам, имей в виду.
- Мне много и не надо…
- Сколько?
- Чтобы мама завтра не пошла на работу. Ну… и, если хватит… Мне нужна краска для ресниц.
- Тушь, что ли?..
- Ну, да, наверное.
- Тушь, положим, я тебе дам, вот недавно французскую подогнали. Мечта любой женщины! Выбирай.
- Вот эту. А хватит?
- На тушь – да.
- А на выходной?
- Мал еще торговаться. К туши еще соберу вам на ужин. Рождество, все-таки. На вот, держи.
- Дядя Толя, а можно не рыбные консервы? Другие, но не эти.
- Харчом перебираешь?!
- Просто… мама их не любит. Можно вот эту банку с курицей?..
- Держи. Вот еще, на - пакет сухофруктов. Держи, это подарок от меня. Только это… про крестик – молчок, усек? Потерял и – все. Ясно?
- Да.
- Поклянись!
- Обещаю…
- Нет, поклянись здоровьем мамы. Потерял и все тут. А где – не знаешь.
- Я… я не могу… так…
- Тогда не будет никакой туши и харча.
- Клянусь! Она не узнает. Никогда.
Когда хоронили маму, Кирюшка задрал голову вверх и заворожено смотрел на огромный золотой крест над куполом церкви.
«Сколько бы на него можно было купить туши у Толяна?..». И Кирюша впервые заплакал как мама: тихонько, чтобы никого не потревожить. А на шее он потом всю жизнь носил пустой футляр с остатками засохшей туши и скрученной запиской: «Господи! Сделай так, чтобы мама никогда не плакала»!
Говорят, что желания, загаданные под Рождество, непременно сбываются. Если так, то мама Кирюши уже не должна плакать. Никогда!