Сон или явь?
Жаркое искристое волнистое марево, в котором парю я, маленькая мошка. Что это? – инфракрасное видение зародыша? Свобода в вольном парении и радость! Или позже – в том же золотом безбрежном пространстве – как бы на астероиде – лежу на куче горячего песка в сарафанчике, задрав пухлые ножки, и вижу себя со стороны – и никого – даже Солнца нет! Все это поздняя моя интерпретация – на что это похоже, а на самом деле помнятся только ощущения, да и то – все слабее.
Пересадка в Моршанске.
(Из Ленинграда, через Моршанск, в столицу Киргизии Бишкек).
Сидим сутки на чемоданах – на улице: грязь, толпы народа. Просыпаюсь в поезде – полки все подняты и в темноте видны вдоль всего вагона лишь огоньки папирос. У меня на заднем месте большой и твердый фурункул – больно сидеть. Когда он созрел и из него выдавили целую чашку, – мама в обморок падала.
Приехали в Бишкек.
Стою на подножке вагона. Подбегает какой – то мужчина и хватает меня! Я не успеваю зареветь, так как отец дает мне в руки алма-атинское яблоко размером с мою голову. Он и квартиру уже снял у хозяйки к нашему приезду.
Мама.
Мне уже 2 года. Стою у забора палисадника и изучаю доску и цветок – душистый горошек, а спиной чувствую – где бабушка – мне без нее плохо. Но, когда вечером приходят с работы родители, нет ничего вкуснее – забраться на колени маме и воткнуться лицом ей в живот. Но она ссаживает меня и никогда не целует – у нее туберкулез, закрытая форма.
Степь.
Мне четыре года. Идем с бабушкой к маме в загородную больницу – два км. степью. Она вся красная от маков. А кругом, кольцом вокруг города, горы – днем белые, утром – розовые. Мама бледненькая – её посылают после больницы в санаторий на кумыс.
Работа родителей.
Родители работают очень много. Они – молодые специалисты, посланные в Киргизию после учебы в Ленинграде, экономисты. Вечером, придя с работы, они расстилают на полу громадную карту Киргизии и, ползая по ней на коленях, рисуют красной и зеленой тушью крыши маленьких домиков – фабрик – мельниц – звероферм. Потом я видела эту карту на стене в круглом здании по имени ЦИК. В городе нет фонарей и вообще неспокойно. Идем с отцом встречать маму поздно вечером со сверхурочной работы. У отца большая тяжелая трость с железным наконечником и он сам большой и здоровый. Навстречу трое: " Товарищ дай закурить" – и лезут во внутренний карман отца. Я вцепилась в его ногу, как в толстую колонну. Отец взмахивает тростью. Те отшатываются - " Что ты, что ты товарищ ?". Дома обо всем рассказываю к неудовольствию отца. Впрочем, и у отца есть слабинка. Он не любуется грозой, как мама, а накрывает голову подушкой и засыпает. Мама над ним смеется. А дело в том, что при нем, мальчишке, гроза убила пастушонка.
Домашние дела и заботы.
В воскресенье идем с отцом на рынок и выбираем за десять рублей воз арбузов. Дома возчик сгружает их на землю у террасы, и вот каждый день я подкатываю громадный арбуз к ногам отца, он вскрывает его и, если забракует, то качу ему следующий. Отец и мать любят острую пищу с перчиком. А мне после каждой ложки супа требуется запить полкружкой воды. Наконец, отец взрывается, следует шлепок и приказ есть без фокусов. Ем, глотая слезы. И бабушка втихомолку слезки проливает. Не нравятся ей такие жесткие меры воспитания. Южный вечер. У НАС МИР. Летают и стукаются майские жуки. Мы сидим с отцом на террасе. Летают крупные мохнатые бабочки. Отец рассказывает мне о звездах. Над нами ветви громадного тутовника с розовыми ягодами, похожими на малину. Этими листьями хозяйка кормит шелковичных червей. Они их очень громко жуют и превращают в шелк. Хозяйка дарит мне белоснежный шелковый кокон. Она сдает их на фабрику, где их разматывают в кипятке. Утром родители уходят на работу. Мне оставлено на завтрак яйцо и можно постругать ветчины с висящей в чулане ноги. А у бабушки пост – такая вкусная картошка с помидором и огурцом. Съедаю ее завтрак и отказываюсь от ветчины. Потом рисую орнаменты – переплетенные ленты – читаю вслух сказки. Но самое интересное – перебирать бабушкины сокровища – иконки на шелке, сувениры с Афона и из ИЕРУСАЛИМА. Ей их привезла из паломничества ее сестра Саша – фельдшерица, она умерла в 1914 году, заразившись от солдат, которых лечила от тифа.
Рассказ бабушки.
Бабушке с детства очень хотелось учиться. Но ее дедушка был против того, чтобы учить “девок”. Сам он был самородок. В одиночку, с тремя сыновьями, возводил колокольню. Сам с заказчиком согласовывал смету, сам проект составлял, закупал камень, нанимал рабочих. Но вот беда – у бабушки сразу во время эпидемии скончались и отец, и мать. И пришлось им с сестрой идти жить в семью старшего брата, а их образование ограничилось двумя классами школы. У невестки не заленишься – вставали рано, занимались хозяйством: шили, носки вязали. В 18 лет вышла бабушка замуж и сестру к себе забрала. Муж Николай был человек замечательный: умный, с юмором, добрый, жену и детей любил и к сестре Саше хорошо относился. Умер он от рака, когда у бабушки было уже четверо детей. Сватался к ней – молодой вдове – богатый мельник – отказала – " Не будет он отцом детям". Советовали соседи: "Отдай двух мальчиков сапожнику, а двух девочек портнихе в обучение", – отказалась. Стала в свой старенький дом пускать нахлебников из села. Они учились в городе, а родители из села привозили продукты. И питались все вместе за общим столом. После обеда дочери перемывали посуду, а чужие дети сразу садились за стол с уроками. Бабушка во главе стола, как учитель, строго проверяла по книге заданные уроки. Строго держала – зато и слава ей у родителей была – все к ней на квартиру хотели. Ну и своих приструнила – только на пятерки учились. Всем умела свой свежий интерес к учебе привить – и история, и география, и задачки – все в ее руках заиграли живыми красками. Знаю по своему опыту, как она мне, маленькой, карту Европы показывала и рассказывала – какие задачки–загадки загадывала... А чтение вслух, особенно о святых, о путешествиях. Чудо!
Новая квартира.
Нам дают квартиру на первом этаже. У нас большой голый двор. Почти всю его середину занимает громадная юрта главного бухгалтера. У него квартира на втором этаже, но там только вдоль стен стоят 20 стульев. А он не может спать в помещении и живет в юрте. Вся ребятня любит туда приходить с его детьми. Там столько ковров, а когда открывают сундуки – столько сокровищ: ружья, музыкальные инструменты, шелковые халаты. Мальчикам хозяин дает смотреть в бинокль. Девочки не в счет. Счастливцы говорят: "что – то черное в горах движется – НАВЕРНОЕ МЕДВЕДЬ". Бабушка, вот, тоже долго в аптеку ходила – аптекарь – киргиз газету читал, но когда пришел мужчина, он его обслужил и заодно уж и бабушку. Везде начальник – киргиз, а заместитель – русский, который и делает всю работу. Срочно создают письменность – русскими буквами киргизские слова, а то у них до сих пор только устная литература – такое монотонное пение с утра до ночи по радио – фольклор.
Как меня пытались украсть.
Идем мы с бабушкой по улице, а рядом киргиз на лошади – никак не отстает. Уверяет, что девочка хочет прокатиться на лошади, а бабушка ему твердит, что я совсем не люблю лошадей, а это неправда – я их очень люблю, только бабушка крепко пожимает мне руку, что означает – молчи, опасно. Кстати, когда отец был на переписи в дальних аулах, с ним заговорила у водопоя женщина русская, дочка генерала, который лет десять назад служил в Киргизии: его уже нет в живых. Она расспрашивала о жизни теперь, но уйти из аула отказалась. Сначала ее стерегли, а теперь она от своих детей и сама не уйдет. Мама привозит мне из санатория с озера Иссык–Куль целую коробку завитых ракушек. По улице в глубокой пыли шествует караван верблюдов, ведет их маленький ослик. На перекрестке – колонка с ледяной водой с гор – туда мы, дети, часто ходим мыть свои босые ноги – и там же частенько можно купить мороженое – кусочек молочного холода между двумя вафельными кружочками. А вообще, очень жарко – земля обжигает подошвы. Однако земля зимой промерзает и даже снег выпадает – я его веничком на дворе подметаю.
Катакомбная церковь.
МНЕ уже 5 лет и бабушка ведет меня в церковь. В комнате накрыт скатертью стол, лежит Евангелие и крест. Приходит батюшка в шляпе и длинном пальто – собрались женщины и дети. Идет служба – ПОТОМ ПРИЧАСТИЕ. Батюшка молодой, приехал из Нового Афона на Кавказе. Он в ссылке. Ему запрещено служить. Женщины шепотом огорчаются об исчезновении то одного, то другого батюшки. Докатилась и до нас коллективизация. Решено, что у кого больше десяти овец – кулак. А у киргиз 200 овец – самый бедняк – зиму не проживет: кочевники едят только овец. Объединили их в совхозы, предложили землю обрабатывать, а они с голоду мрут, на улицах валяются, а работать не умеют. Идем с бабушкой за хлебом: теперь и у нас по все по карточкам, по норме – и вот впереди – нас голодный киргиз выхватывает у женщины ее полбуханки хлеба, за ним бросается озверевшая толпа, он падает в лужу и жадно ест хлеб, а его бьют. Бабушка лечит нашего больного дворника татарина. Он питался только фруктами и овощами – гнилыми – вот и получил дизентерию. Бабушке удается его спасти, но у нее самой плохо с сердцем. У нас резко континентальный климат и высота над морем 2000 метров. ДА И НАДОРВАНО БЫЛО ЭТО СЕРДЦЕ. В 17 лет умер ее старший сын Костя – талантливый, лучший ученик гимназии. Директор речь говорил о гибели гения. Туберкулез. От него в 12 лет заразилась и моя мама. Второй сын, Иван, в 17 лет был забран на первую Мировую войну, и долгое время о нем не было вестей. Врачи постановили бабушке вернуться в Россию. Шёл 1934г. А отец отчасти и рад был, что бабушка уедет к младшей дочери – учительнице – уж очень ему надоедал мой скулеж по бабушке – не такую дочь он хотел – хотел суровую, волевую. Но тут возразила мама: " Не оставлю больную мать – вернемся в Россию все". Отец не мог уйти с работы. Он сам грузил наши вещи и провожал на вокзал. Тут я в последний раз видела моего отца. В 42 ГОДУ ОН ПОГИБ В БИТВЕ ПОД МОСКВОЙ. В последний раз я видела, лежа на вещах в повозке, черное небо и яркие мохнатые звезды по дороге на вокзал. Утром мы ехали в дороге, прорубленной в скалах. Временами слоистые кристаллы были так близко за окном, что их можно бы потрогать. Потом пошли туннели. Их было более десятка, иные очень продолжительные. Потом долго ехали по пустой Голодной степи, иногда видели одинокого верблюда. А вот и российские поля, леса, деревеньки с кое-где сохранившейся колоколенкой.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/01/07/1748