(из цикла "Разные судьбы")
Ездили мы в колхоз. Было такое мероприятие: собирали ударную команду из инженеров, слесарей, конторских работников и отправляли в помощь колхозникам на уборку урожая. Потом стали посылать на посевную, на сенокос. От завода раз в неделю отъезжала новая сборная бригада по заранее расписанному графику.
К этим работам привыкли. Принимали как должное, наряду с другими хозяйственными работами. Например, ходили наши женщины и девушки на уборку братских могил перед Днём Победы, за это их потом в колхоз реже посылали.
Команду в колхоз собирали, и наш начальник язвил, напутствуя: «Вам всё равно куда. Хоть могилы копать. Лишь бы не работать».
Заезжали командой. Обустраивались. Отмечали привальную. Работали «не покладая рук», но больше пропивали, чем зарабатывали, на прощанье вообще шикарно гуляли, устраивая отвальную. И возвращались в пятницу домой на заводском автобусе навеселе в высшей степени, и всё тогда казалось прекрасным и хорошим, особенно сам город, когда мы в него въезжали – он виделся из окна автобуса каким-то прекрасным Рио-де-Жанейро на фоне того, к чему мы уже привыкли за неделю.
Первое, что смущает горожанина, попавшего в деревню после приличного дождя, – грязь по колено. Стоя на этой раскисшей дороге в промозглую погоду, сразу возникает в голове мрачная маргинальная философия, и хочется выпить водки. Водки хочется там выпить и в сухую погоду летом, и ранней весной с нежной зелёной листвой на деревьях, и в золотую осень. Для поездки это был мотив главный и, пожалуй, единственный.
Была у нас собственная там кухня, расположенная в старой заброшенной школе. Там же была и столовая, там мы и спали в других бывших классных помещениях. Туалеты, конечно, располагались во дворе.
Женщины наши сами готовили, продуктами отоваривались мы в местном магазине на выданный аванс в расчёте на всю бригаду, а кое-что привозили с собой из города.
Конечно, природа, конечно, речка живописная – всё там было. К этому быстро привыкали и потом с грустью вспоминали.
При школе жила кошка. Кошка Муська. В столовке у ней был бессрочный абонемент, имелось своё место возле посудного шкафа с личным блюдцем. Получала у нас и завтрак, и ужин, и комплексный обед. Как она переживала зиму, мёртвый колхозный сезон, когда наши бригады не приезжали, я не знаю.
В первый мой приезд Муська была большим котёнком- подростком, но не матёрой кошкой. Но и тогда она вела себя солидно. По ночам уходила в боевые походы под пол и там вела позиционные войны с крысами. Прямо под полом в нашей комнате однажды проходила «словесная» перепалка с грубой бранью между Муськой и крысами. То слышались голоса крыс – шипяще-свистящие противные сирены, то вдруг подавала голос Муська. С низкого тихого вячания постепенно переходила она на грозный и воинственный вой, заканчивая на высокой ноте, как сейчас объявляют о выходе на ринг чемпионов по боксу. Мы долго слушали этот концерт. Потом уснули, переживая, что Муську сегодня ночью заедят. Какой бы ни был у неё боевой характер, Муська была одна, а крыс много.
Муська утром явилась на кухню живая и здоровая. Не было на ней ни одной царапины. Как вошла в столовую, сразу побежала к блюдцу, где обычно была еда.
Через год и через два совершала она обходы крысиного подполья. Там стало потише – под полом был установлен строгий порядок.
Подкармливали мы её. Гладили. Пробовали играть. Она играла, позабыв про свою солидность, с удовольствием гоняла бумажки, привязанные к верёвочкам.
Однажды так получилось, что мне довелось ездить подряд два раза с разрывом в одну неделю.
Нас заменила бригада, состоящая из пяти мужиков. Они всю неделю гордо лежали на кроватях. На работу вообще не ходили – один из них был участником антарктической экспедиции, человек с прогрессивными взглядами, другой был начальником отдела, а вскоре после перестройки стал успешным бизнесменом. Остальные трое – тоже были ребята принципиальные. Считали, что колхозникам помогать не надо, раз они со своей работой сами не справляются. Раз они пьют.
Эти ребята не пили. И, может быть, не ели. А если ели, то Муське ничего не перепадало. Они лежали днями энергично на кроватях и, гордые собой, молча думали о великом. Но в туалет бегали.
На смену им заехала другая бригада, в составе которой опять я оказался.
И, как обычно, был стол, была привальная. И появилась вдруг Муська. Не сразу пришла, долго мы её не видели.
Я взял со стола кусок сыра, хотел уже поменять на колбасу, решив, что сыр есть не будет, но Муська схватила зубами сыр вместе с моим пальцем – я успел как-то палец выдернуть, не повредив – и резво с сыром в зубах залезла под столовский шкаф. И там – не знаю, как она там поместилась, полик у шкафа был очень низкий – сыр мой ела и как дикий хищник предупредительно, чтобы к ней не совались, гырчала – другого подходящего слова я не подберу.
К столовке прибегали собаки.
Отношение к собакам на селе, как известно, было плёвое. Собак водилось в селе много. Все они числились где-то прописанными – не бродячие, но по месту прописки они, вероятно, питались редко или нерегулярно. Собаки находились в постоянном поиске пропитания. Бегали стаей и искали. Во главе бежал огромный пёс Дунай.
«Дунай» в те времена у нас оставалось словом ещё популярным. Но из моды уже понемногу выходило. Где-то стояли полусгнившие шалманы с названием «Голубой Дунай». Собачье имя «Дунай» в те времена нередко ещё встречалось.
Дунай бежал солидной неспешной рысью, за ним волочился шлейф разномастных собак и собачонок. Кто-то бежал, а кто-то семенил, часто перебирая мелкими ножками. Сбоку его сопровождал Тузик: маленький пёсик, довольно упитанный, как ни странно, и пузатенький – вероятно, по той причине, что состоял в ближайшем привилегированном окружении вожака Дуная.
Прибегали они стаей, когда мы приезжали, к старой школе и усаживались на небольшом удалении, как в кино, чинно и благородно рассаживались и ждали. Впереди восседал сам Дунай. Сбоку его приближённый Тузик. Остальные занимали места сзади, согласно имевшимся на руках билетам – хотелось так сказать.
Женщины еды им не жалели, от обедов оставалось много несъеденного. Выносили и суп, и кости, и куски мяса давали. И разбрасывали, чтобы доставалось не только Тузику с Дунаем, но и остальным, в задних рядах сидящим, что- нибудь из вкусного перепадало.
Дунай ел неспешно. Ему спешить было некуда. А Тузик поспешал и успевал питаться сразу в нескольких точках.
Однажды Тузик переел. Упал. Лежал на боку и тихо уже помирал. Наши сердобольные женщины вокруг него суетились. Больше всех переживала женщина, которая лично его подкармливала. Ей нужно было идти на автобус, чтобы ехать в город. Но она никак не могла отойти и покинуть бедного пёсика. Она совала ему в рот фестал от желудка, шевелила его, призывая не умирать. И сделала бы ему искусственное дыхание, если бы знала как. Она плакала, потому что Тузик всё- таки «уходил». Рыдая, она отправилась на автобусную остановку. Автобус ещё не успел уехать, пёсик вдруг зашевелился, попробовал встать на ноги. С первого раза у него не получилось. Со второй или с третьей попытки он встал на шатающиеся ноги и походил. Помахал хвостом. А потом, на следующий день, бежал рядом с Дунаем как ни в чём не бывало, опять голодный.
У Дуная была недобрая репутация. Местные жители обвиняли его в каннибальстве. Переел он немало деревенских собак. Или за неподчинение, или просто зимой с голодухи заедал своих подчинённых – пёс был здоровенный, накормить его было бы непросто и с зарплатою городского жителя.
Но время его уходило. Зубы у него были уже не все. В стае наблюдалась привычная в таких ситуациях буза. Во время рейда вдоль улицы в бегущей стае кто-то тихонько вдруг на него из толпы тявкал. Потом и ещё кто-то подавал недовольный голос, и ещё, и ещё. А потом даже верный до гробовой доски Тузик к тявканью против вожака приобщался. Дунай, не спеша и не останавливаясь, слегка поворачивал назад голову, гавкал один раз, и все мчались назад врассыпную, поджав хвосты, мчался и Тузик, уже тявкая на бузотёров и наводя порядок. Потом стая собиралась опять в кучу, догоняла бежавшего как ни в чём не бывало вожака Дуная и под его предводительством опять продолжала рейд вдоль подсохшей улицы.
В какой-то год, когда мы приехали весной в эту деревню Юрково на посевную, вожака уже не было. Возле кухни суетились разномастные ожидавшие подачки собаки. На месте, которое когда-то занимал рыжий Дунай, горделиво возвышался, задрав кверху морду, чёрный пёс. Тузик с ним рядом не сидел. Тузик со всеми прочими собаками возле самого крыльца, в первых рядах, суетливо ожидал пайку, виляя хвостиком.
Потом мы ездить перестали. Кто-то потерял работу. Кто-то стал бизнесменом.
Что-то опять повело на грустное. Надо сделать паузу. Пока есть порох в пороховницах. Чтобы заполнить позитивную вторую часть. Про любовь.