Иосиф, не теряйте время! Садитесь и пишите, пока задумка Ваша не испарилась. Потом отшлифуете. Я буду рада, если появится рассказ о школьниках небольшого украинского города, переживших страшную войну, голодное время и не утративших стремления к познанию, к учёбе.
Александра Плохова, автор цикла воспоминаний на прозе.ру
Десятый русский
Наверное, кроме меня, никто уже об этих, на мой взгляд, уникальных явлениях: уникальном классе в уникальной школе и об одноклассниках моей старшей сестры не напишет. Не знаю, осилю ли, но попытаюсь. Уникальность этой школы и десятых классов в ней была в том, что в одной и той же советской школе было два отдельных десятых класса, хотя общее число учащихся этих двух классов на полноценный класс не набиралось, в лучшем случае - на пол-класса.
Один класс назывался 10-м русским, а второй - 10-м украинским. И не потому, что в одном учились русские ребята и девчата, с в другом - украинские. В те времена такого разделения между учениками на украинцев и русских не было. Причина таких названий была в другом. Оба класса были набраны в небольшом районном городке Смела на/в Украине (тогда Смела входила в Киевскую область, сейчас она относится к Черкасской области) в 1944 году, сразу же после освобождения города от немецких оккупантов (тогда говорили менее политкорректно: “от немцев”). Во всем городе в тот год десятиклассников, как я уже сказал, с трудом набралось только на один класс, но поскольку часть из них раньше училась в школах с русским языком преподавания большинства предметов, а часть из них до этого училась в школах с украинским языком преподавания предметов, то было создано два самостоятельных класса. (В Смеле было еще несколько школ - в соответствии с основным языком обучения - полностью "русских" и полностью "украинских", но больше ни в одной из них десятого класса в тот год не было.)
Такое малое число желающих учиться в 10-ых классах учеников было связано тем, что еще шла война, большинство ребят старше 18 лет были в армии. Поэтому большую часть класса составляли девушки. Из парней - только негодные к строевой, или списанные по ранению, или не достигшие 18-ти лет. Так, например, Модик (Модест, фамилию уже не помню, его всегда называли ласково Модик) ходил опираясь на палочку. В классе был еще один парень, Толя Огородник. Он должен был учиться в девятом классе, а не в десятом, но об этом никто не знал, поэтому о том, как он попал в десятый русский, чуть попозже. Его отец, насколько мне помнится, работал на небольшой железнодорожной станции поблизости Смелы, а жил ли Толя на этой станции, или в Смеле, я уже не помню.
Родители Веры Петрухи жили на железнодорожной станции имени Шевченко, которая входила в город Смелу, но была примерно в пяти километрах от школы, а автобусы по городу тогда не ходили. Поэтому, родители снимали ей комнату в Смеле. Иногда, засидевшись у нас, выполняя домашние задания, Вера оставалась у нас на ночь. Лишней кровати у нас не было. Места, чтобы спать рядом с сестрой, мамой или бабушкой, ей бы не хватало, поэтому она укладывалась рядом со мной на огромном сундуке, на котором я спал и вокруг которого их класс располагался, делая уроки. У Веры был прекрасный голос, да и внешностью ее Бог не обидел. После школы она уехала в Киев, окончила консерваторию и пела в Киевской опере.
Одной из проблем, с которой столкнулись десятиклассники, было отсутствие учебников. Вернее, учебники имелись, но только в одном экземпляре, поэтому уроки готовили всем классом (а это порядка десяти человек) в нашей комнатке, поскольку мы жили недалеко от школы (которая - забыл сказать - называлась железнодорожной, имела номер 65-й, фамилия директора была Махарынец).
Здесь надо будет рассказать, что собой представляла наша семья и что собой представляла наша комната. Мы (мама, бабушка, старшая сестра и я) возвратились из эвакуации сразу же после освобождения Смелы. Папа находился на фронте, как тогда говорили - в действующей армии. Наша квартира оказалась занятой другой семьей. Тетя Тамара, мамина дальняя родственница, поселила нас у себя во флигеле. Три стены флигеля были стенами комнаты, в которой мы стали жить, а четвертая стена отделяла комнату от сарая.
Всю семью тети Тамары фашисты и полицаи уничтожили вместе со всеми евреями Смелянского гетто. Тетя Тамара чудом осталась жива. Накануне вечером дядя Миша, ее муж-украинец, вывел ее из гетто, а на следующий день, когда они вернулись за сыном Вовой (примерно, трех или пяти лет - точнее не помню), чтобы и его вывести из гетто, оказалось, что Вову вместе с родителями тети Тамары каратели расстреляли.
Я, тогда первоклассник, сидел незаметно в уголке среди десятиклассников и жадно впитывал их домашние задания, слова, разговоры, мысли. Конечно, когда десятиклассники занимались алгеброй или геометрией, мне это было неинтересно, но зато я внимательно прислушивался, когда они занимались русской литературой советского периода. Когда, спустя девять лет, я сам изучал советскую литературу, многих писателей уже не было в программе. Но я еще помнил такие имена, как Брюсов, Багрицкий, Демьян Бедный, Сергей Есенин... Моим любимым поэтом с тех пор надолго стал Маяковский. Его "Стихи о советском паспорте" я тут же запомнил наизусть. Хорошо помню, что ученики по очереди читали вслух "Мать" и "На дне" А.М.Горького, а потом разбирали образы героев этих произведений Павла Власова, Находку, Сатина, Барона, Луку.
Не надо забывать, что в те военные времена хлеб получали по карточкам. До отмены карточной системы было еще целых три года. А садиться только нашей семьей, чтобы поесть, в то время, как в доме находились делающие уроки голодные девушки и ребята, мама не могла себе позволить. Поэтому она стала печь на всех "пироги": покупала на базаре кукурузную муку, делала из нее тесто и жарила из него коржи. Горячие коржи назывались пирогами и разрезались на всех присутствующих.
Часто во время подготовки к занятиям по немецкому языку мне раньше, чем десятиклассникам, удавалось перевести отдельные слова и целые фразы; я же сидел и молчал, понимая, что одно лишнее слово, и меня выставят на улицу. Но однажды я не выдержал и, видя, как они все мучаются над каким-то словом, не находя его в словарике, имеющемся в учебнике немецкого языка, подсказал им перевод этого слова. Эффект был неожиданный, ко мне стали обращаться за помощью. Все удивлялись моим познаниям в немецком языке, а ларчик просто открывался: в эвакуации бабушка часто, когда мы с ней оставались вдвоем, говорила со мной на идиш, а в идиш и немецком имеется много похожих слов.
Расскажу, как Толя Огородник стал учиться в десятом русском классе. Он принес в школу свои документы об окончании восьми классов и собирался учиться в девятом классе. В коридоре он увидел красивую золотоволосую девушку с толстой косой и проследил, в какой класс девушка вошла.
Возле двери, за которой скрылась девушка, Толя остановился. Мимо Толика проходил, чтобы проводить урок, завуч школы Заремба и сказал ему:
- Ты чего стоишь в коридоре? Заходи!
И Толя вошел. На первом же уроке он понял, что попал не в девятый, а в десятый класс, но отступать не хотелось. После уроков он подошел к понравившейся ему девушке, рассказал ей, что в девятом классе не учился, и поэтому просит ее помочь ему догнать остальных учеников по математике, а с остальными предметами он справится сам. Остается добавить, что девушку звали Фира Письменная, и это была моя старшая сестра. Фире самой во время эвакуации, чтобы не отстать от ровесников, пришлось перепрыгнуть через седьмой класс, поэтому она сразу же согласилась помочь Толе.
После окончания школы Толя Огородник поступил в Киевский политехнический институт. Сначала он по распределению работал в городе Дзержинске Горьковской области, потом перебрался в Киев. Так как от Киева до Смелы всего двести километров, то летом он часто наезжал в Смелу и обязательно приходил к нам в гости.
Последний раз я с ним виделся, когда он уже написал книгу по специальности и защитил диссертацию. Я приехал в Киев на всесоюзную конференцию по нелинейным колебаниям. Незадолго до этого я получил письмо от сестры, в котором она прислала мне киевский адрес Толика и сообщила, что Толя просил проведать его, когда я буду в Киеве. Удивительным в этом было то, что о моей предстоящей поездке в Киев ни сестра, ни Толя не знали.
На конференции тон задавали не те, кто занимался физикой нелинейных колебаний и математическими исследованиями этих явлений (что меня, собственно говоря, и интересовало), а программисты. Они скурпулезно сравнивали свои показатели: чья программа занимает меньше времени или требует меньшей памяти у вычислительной машины. Шло соревнонание не идей, а программ - сейчас, в эпоху компьютеров, это уже ушло в прошлое.
После моего доклада первым поднялся молодой мужчина из Харькова и задал мне вопрос, знаком ли я с работами японского ученого Тихиро Хаяси и советского ученого, фамилию которого я услышал впервые, что меня очень удивило, ибо даже, если я работ его не читал, то ссылки на работы этого автора я обязательно должен был бы встретить в перечнях литературы в работах других ученых.
Я ответил, что с работами Тихиро Хаяси знаком, и моя работа является развитием его работ. А вот с работами названного им советского ученого или со ссылками на них не встречался.
Как только началось обсуждение моего доклада, мужчина из Харькова снова первым попросил слова и заявил, что все, что я сообщил, уже имеется в книге названного им советского ученого. Более того, они у себя этой книгой давно пользуются и даже применяют формулы из нее в своих программах. Я лишь догадался спросить, как называется книга и где она издана.
После выступления харьковского товарища, настроение мое было прескверным, и я поехал к Толе Огороднику. Красавицу Галю, жену Толика, я знал, она тоже была из Смелы. Мы с Толей сели в комнате, а Галя пошла на кухню, чтобы приготовить нам чего-нибудь перекусить. Галка была молодчиной: она тут же принесла нам две рюмки и бутылку армянского коньяка, а спустя немного времени - свежеприготовленные шашлыки и не стала мешать нашему разговору.
Я рассказал Толе о моем конфузе на конференции.
- Слушай, - вскричал Толя. - Ты попался на элементарный прием. Будь спокоен: в книге, которую он тебе назвал, ничего и близкого к твоему докладу нет.
- Зачем же ему это понадобилось? Мы ведь с ним ни разу до этого не пересекались!
- Ну, например, ему надо было привлечь внимание к своей персоне, показать себя, заинтересовать аудиторию, продемонстрировать свою эрудицию. Легче всего это сделать, раскритиковав другого. Ты показался ему самой подходящей мишенью.
- Почему именно я?
- Посуди сам. Из программы конференции он знал, что ты приехал из какого-то областного города - по его понятиям, из глухой провинции. Да и место работы у тебя указано - не академия наук, не вуз, не НИИ, а какой-то моторный завод. Откуда ему было знать, что на этом заводе разрабатыватся самые современные авиационные двигатели? Он понял, что ты не принадлежишь к какой-либо научной школе, задающей тон на конференции, поэтому поддержать тебя при обсуждении доклада будет некому. Идеальная мишень!
- Тогда, может быть, названной им книги и в природе не существует? - спросил я.
- Это зависит от того, как тщательно он подготовился к своему нападению. Если его выступление было спонтанным, то, возможно, книги не существует. А если он заранее основательно подготовился, то вполне вероятно, что такая книга есть, но там не будет того, о чем ты докладывал. И учти: разыскать эту книгу будет не просто.
После этого Толя с гордостью показал мне свою недавно изданную научно-техническую книгу и подробно разъяснил мне, как надо подавать заявку на написание и издание подобных книг в книжных издательствах. Это очень пригодилось мне, когда я написал свою книгу "Многочастотные нелинейные колебания в газотурбинном двигателе", которая вышла в Москве в издательстве "Машиностроение".
Книги, о которой говорил мой оппонент, ни в библиотеке Института инженеров гражданской авиации, где проходила конференция, ни в самой большой Киевской библиотеке (кажется, имени 50-летия ЦК компартии Украины), ни в Куйбышевской областной библиотеке, ни в библиотеках куйбышевских вузов я не нашел. Пришлось заказывать ее из Москвы. Когда эта книга пришла по межбиблиотечному абонементу к нам на фирму, оказалось, что это учебное пособие, изданное небольшим тиражом для студентов Ленинградского кораблестроительного института. Толя оказался прав: эта книга ничего общего с моим докладом не имела.
У меня сохранилось письмо Анатолия Огородника, которое привожу полностью. Сперва я хотел его сократить,выбросив абзац, в котором Толя дает весьма лестную оценку присланной ему моей повести "Спасибо, бабушка!" Но потом решил не делать этого, поскольку доброжелательный читатель поймет, что я делаю это не в качестве саморекламы, а чтобы показать щедрость души моего старшего товарища. Особенно по сравнению с теми, кому тяжело сказать доброе слово о работах своих близких и знакомых. Итак:
"Киев, 10. XII. 99
Здравствуй, Иосиф!
Прежде всего хочу поблагодарить тебя за книгу и извиниться за задержку с письмом.
Я помню тебя совсем еше мальчиком и думаю ты простишь мне мою фамильярность. Ведь мы виделись последний раз более тридцати лет тому назад, и я, честно говоря, не могу себе представить, какой ты сейчас. Единственный ориентир это то, что тогда ты был очень похож на Фиру, и я думаю, что это сходство сохранилось и сейчас.
Иосиф, я с большим удовольствием прочел твою книгу. Среди моих знакомых образовалась даже очередь на нее. Я не литературный критик, но мне кажется, что я прочел произведение очень талантливого писателя. Это прекрасно. Признаюсь, в отдельных местах я смеялся до слез, что в нашей нелегкой жизни бывает не часто. С таким же удовольствием я читал Эфраима Севелу "Остановите самолет - я слезу!" Эта книга была издана в Москве в 1990г. Я думаю, ты знаком с ней. Очень хотелось бы прочесть все, написанное тобой (мне кажется, что у тебя это не единственное произведение).
Несколько слов о себе. Я живу один. Галя умерла в 1997г. от сердечной недостаточности. Прошло уже более двух лет, а я никак не могу привыкнуть к мысли, что ее нет. Я второй год не работаю. После смерти Гали я перенес очень тяжелый инфаркт. От Института автоматики, в котором я проработал более тридцати лет, осталось одно название. Квалифицированные специалисты, кто помоложе, уехали за границу, а остальные либо безработные, либо перебиваются, как говорят, с хлеба на воду.
В общем, жизнь не проста и самое неприяное - не просматривается перспектива. Единственное утешение у меня - это внучка Оля. Ей уже 6 лет. Женя живет рядом со мной (на одной улице), и они часто навещают меня.
Вот, вкратце, пожалуй, и все мои новости.
Пользуюсь случаем, хочу поздравить всех вас с наступающим Новым годом. Крепкого вам здоровья, благополучия и исполнения всех сокровенных желаний. Тебе, Иосиф, желаю неиссякаемой жажды творчества и чтобы в будущем ты написал много интересных книг.
Передай привет Фире и Саше. Как они? И где они? Очень хотел бы получить от них весточку.
Еще раз большое спасибо тебе за книгу и за то, что ты вспомнил меня.
С гл(убоким) уважением (Подпись)
P.S. Я не уверен, правильно ли я написал твой почтовый адрес. Мне показалось, что первая строка, это твой электронный адрес (для интернета), и я ее опустил.
И я волнуюсь, дойдет ли мое письмо."
Фира Письменная поступила в Харьковский медицинский и потом стала врачом высшей категории. Она вышла замуж за своего однокурсника Шуру Глушковского (Толя его называл Сашей). Сначала они жили в Смеле, потом в Жданове (Мариуполе), затем в Песочном под Ленинградом, затем в Ленинграде, а затем уехали в Израиль.
Лучшая, чем у всех в классе, успеваемость была у Люды Слепко. Она "шла" на золотую медаль, но что-то ей помешало ее получить, скорее всего военное время. Люда закончила во Львове то ли политехнический, то ли строительный институт. Работала по распределению на Сахалине, потом возвратилась во Львов. У меня долго хранилась самодельная открытка, нарисованная Людой и подаренная мне на день рождения.
А первым, получившим специальность, среди одноклассников был Модест. После школы он окончил техникум и стал заведовать лабораторией на спирт-заводе. Толик шутил потом, что на всем заводе Модик единственный имел неограниченный доступ к спирту, но выносить его мимо бдительных вахтеров не мог. Поэтому ему нужно сделать палочку, с которой он ходит, полой, заливать в нее спирт и выносить таким образом за проходную.
... Толя Огородник, Фира Письменная, Вера Петруха, Люда Слепко, Модик - это только полкласса, которых я хорошо помню. У некоторых помню только фамилию (например, Мищенко; он вскоре уехал в Киев), или только имя (например, девичье имя Эля). Буду признателен, если найдется кто-нибудь, кто сможет и захочет что-либо добавить или уточнить…
P.S. Сестра на весь очерк сделала только одно замечание: "Я тогда ее (косу) уже срезала". Но я не буду исправлять фразу о девушке с толстой косой, поскольку запомнил молодую Фиру именно с длинной золотоволосой косой.