История болезни
Как я следил, дорогие мои, за своим здоровьем,
как следил! А главную болезнь я проморгал. Потому что
главная болезнь – она самая коварная. Потому что
начинается она, когда ничего не чувствуешь и может
быть тебе даже очень весело. А потом чувствуешь, но
уже поздно: настало время принимать траурные
соболезнования, хотя внешние синдромы ещё не
проявляются и вроде бы ничего не болит. Именно
поэтому её и запустил.
Другие органы всегда меня беспокоили. То в
боку забурчит, то в ухе шуманёт, то мурашки по спине
забегают. А я нужную таблетку съем и – как новенький.
На что уж лёгкие у меня хорошие и
перистальтику мою врачи хвалят, а нет-нет и эти органы
дают о себе знать: имеется, дескать, в них очаг
заражения и пора лечиться. Кольнёт как-нибудь или
стукнет – и мне понятно. Сигнализируют они! В ранней
стадии!
Бывало, селезёнка... О-ё-ёй – как ёкает! Ношпу
сюда скорей! Та-ак! Ещё парочку таблеток, чтобы
микроба в зачатке задушить.
Всё верно: вот тут под рёбрами селезёнка была
расположена, она ёкала, а теперь здоровая. Диагноз
подтверждается, как при вскрытии. То есть уже не
ёкает, теперь колет. «Ну, балда! – спохватываюсь я,
бывало. – Почки ведь тоже в этой стороне, в боковой
части, вот тут расположены».
А почки... Почки куда опаснее селезёнки! Это,
милые мои, как чума в средние века. Народ так и косят
почки проклятые.
Каждого десятого спроси – скажет, что от почек
скончался. Скажет, что «Лив 52» не принимал и
допрыгался! Конечно, «Лив 52» у меня всегда в
кармане...
Проще говоря, организм в основной своей массе
вёл себя правильно, сигнализировал. Ноги в сапогах
потели, волосы выпадали, зубы от пальца шатались и
так далее. А тут вдруг гляжу и – хоть бы хрен! Не
чувствую нос, и всё! И коварная болезнь, видимо, в нём
запущена.
Когда заметил, меня чуть не парализовало. А в
следующую минуту вторая стадия началась: не болит
ещё, но я его уже чувствую, паразита. Признаки второй
стадии налицо!
Сижу – прислушиваюсь. Радио выключил, кошку
во двор выпустил, чтобы в ухо не мурлыкала. Уши к
носу я развернул...
Может быть, насморк? Нет. Не похоже. Та
болезнь протекает не скрытно. А тут хоть бы соплинка
малая, и вот, пожалуйста: на голову уже нос давит, и
глазом я его вижу. Вид имеет зловещий. Вообще какой-
то чужой, на здоровую ткань жмёт, будто пришит, и
пришит халтурно – нитка на шве затянута.
Тут я и пригорюнился.
Что делать? А таблеток таких нет, не выпускают!
Надо к врачам идти, раз у меня от запущенной
стадии лекарства нету. Пускай больничный они мне
выпишут, если медицина у них бессильна. Отдохну, с
мыслями соберусь напоследок, о душе подумаю...
Чего я не передумал, братцы мои дорогие, перед
кабинетом терапевта! И юность вспомянул, и –
отрочество. О курении в детском возрасте сильно я
тогда пожалел.
Бабки подбил, попрощался и – в кабинет вхожу.
Челюсть трясётся, ноги шаркают, нос в который раз
щупаю, проверяю, а большой палец уже в ноздрю не
лезет, значит, диагноз сейчас будет окончательный.
Мало уже чего соображаю, но ко всему готов.
Так и так, говорю, в последней стадии, симптомы
такие-то.
Гляжу, врач с сестрой тоже перепугались,
улыбочки для виду делают, не знают, как прямо сказать.
– Да что же вы у двери-то? – говорят. – Поближе
подойдите. Не бойтесь. Сейчас посмотрим. Разденьтесь.
До пояса.
Раздеваюсь.
Руки дрожат, не слушаются – пуговку пальцем не
поймать – но брюки всё-таки стаскиваю. Трусы тоже за
каблук зацепились – левый ботинок позабыл разуть, вот
дьявол!
– Ой, что вы! – сестра меня успокаивает. – Не
волнуйтесь. Вы наоборот разделись. Пиджак с
галстуком оставили, а трусы сняли. Не волнуйтесь.
– Я и так, – говорю, – спокойный. Диагнозов уже
не боюсь. У меня вообще, видимо, апатия, поэтому всё
безразлично и всё равно теперь, с которой стороны
раздеваться. Апатия и отрыжка – верные симптомы,
милая девушка.
Сестра-дура прыскает, врач ругается.
«Ладно-ладно, – думаю, – и вам когда-нибудь
отрыгнётся», – и молчком в обратном порядке
переодеваюсь.
Суют мне в рот успокоительную таблетку, воды
дают. Потом слушают.
Жмут на живот и ничего путного не находят!
– Как это «ничего»? – возмущаюсь я. – Нос-то
уже снаружи красный! И по ночам… беспокоит.
– Ломит?
– Нет, не ломит ещё, но скоро заболит. И такое
чувство, будто по нему сапогами ходили. Когда
нажмёшь.
– Вы чаще его дёргайте, – врач мне советует, –
совсем его оторвёте. Ваша болезнь даже на справку не
тянет. Угорь у вас.
Смотрю я на их халатное отношение, братцы мои
дорогие, и буквально взрываюсь. Беру за грудки этого
терапевта и говорю ему:
– Как это «на справку не тянет»? Больничный
лист давай, сволочь белая! – трясу его и через секунду в
коридоре получаюсь.
Выпихнули! Сбыли с рук, чтобы картину
смертности по участку больше не омрачать.
Вот вам и бесплатная медицина!
Попробовал сам лечиться по испытанной схеме –
всё бесполезно.
Болезнь прогрессирует с каждой минутой.
Значит, форма теперь скоротечная! Только что опухоль
мягкая была – хорошо помню, а тут потрогал – ногтем
не продавить! Пухнет, зараза. И язвы на коже
образовались. Каверны какие-то или что другое – не
знаю, в журнале «Здоровье» не написано. А может быть,
то царапины от ногтей. «Что ж, – думаю, – нос я
действительно затрепал. Вторую неделю мну не
отдыхая. Эти процедуры чугунная вещь не выдержит.
Потерплю: не буду его трогать совсем. Два дня».
Сижу возле зеркала и нос не трогаю. А лицо
вокруг почему-то серое! Землистое такое. Синяки под
глазами. А ноздри-то! Ноздри красные. Безымянный
пальчик еле затискивается. Вчера только большой палец
не входил, а сейчас и безымянный уже не засунуть.
Средний тоже туго идёт. Твёрдое – как кирпич!
Проще говоря, пальцы сами в нос лезут, и нету с
ними сладу никакого.
Спать ложусь – во сне нос вижу и больше ничего.
Днём – в зеркале. Трагическая картина обескураживает.
Родные и близкие в панике. Сосед по коммуналке
переживает: вдруг болезнь заразная!
– Глядеть на тебя, Сергей Петрович, – говорит, –
страшно. Как встречусь с вами, так цельную ночь тоже
раком болею. Сходите к хирургу. Может, вырежут…
Эта печальная история была рассказана в палате
хирургического отделения, рассказана многократно и
почти слово в слово с мелкими вариациями. Главный
герой трагедии, он же и автор, Сергей Петрович
Лыткин, лежал посреди палаты на растяжке со
сломанной ногой. Из его кровати торчали немыслимые
рычаги, свисали гири, и, несмотря на сложность этой
механики, Сергей Петрович сильно скучал, жаждал
бесед и всякий раз при поступлении нового больного
потчевал всю палату известными уже мытарствами.
С первых фраз очередного повествования
ходячие старожилы, согнувшись, хромали к двери, а
неходячие опять слушали и запоминали. Однако
трагическую развязку публика не получала долго.
Сергей Петрович всегда внезапно замолкал, не досказав.
Любопытных сдерживала тактичность, а иные просто
плевались и были рады, что Лыткин, наконец,
заткнулся.
Однажды на смену выздоровевшему больному в
палату пришёл долговязый отрок лет семнадцати,
тощий, стриженный наголо и лопоухий. Парень, его
звали Витёк, быстро вписался в больничную
обстановку, показав всем по очереди свой выдающийся
чирей, который должны были оперировать, и чего
боялся Витёк страшно. Потом он с интересом
обследовал чужие болячки и, наконец, дошёл до
подвешенной ноги Сергея Петровича.
– Торчишь, батя? – осведомился Витёк, трогая
задранную вверх пятку. – Чего это на тебя гирь
навешали?
– А вот слушай...
И Сергей Петрович, притянув парня за рукав
пижамы, сходу изложил обстоятельства коварного
заболевания. Витёк слушал заворожённо, не закрывая
рот.
Сергей Петрович оборвал речь в обычном месте.
А Витёк по-прежнему моргал, чего-то ожидая.
Больные заворочались на кроватях. Кто-то
буркнул:
– И когда эта панихида кончится?
– Действительно, батя, не понимаю, – подхватил
Витёк. – Тебе давным-давно пора, – Витёк показал
пальцем в потолок, – там находиться. А ты всё
придуриваешься. С ногами тут... Не ясно. Дальше что?
Лежачие и ходячие насторожились. Кто-то
захихикал.
Сергей Петрович ласково поглядел на лопоухого
паренька, пошевелил пальцами подвешенной ноги и
спокойно продолжил.
Пошёл к хирургу – картина прежняя. Лечить не
лечат и бюллетень не выписывают. Десять раз к нему
сходил. Добил всё-таки.
Посмотрел хирург в десятый раз и засвистел.
– Просвистали, – говорю, – раннюю стадию-то?
Он соглашается:
– Да, братец, – говорит, – пролопушили мы. У
тебя запущенный угорь уже наружу прёт, – и вдруг меня
спрашивает: – Будем оперировать? Или выдавить без
наркоза?
Только я хотел что-то вякнуть против диагноза,
он – хвать меня за рукав.
– Нет уж постой, товарищ дорогой. Теперь уж не
рыпайся. Будем ампутировать, давить поздно! Ну-ка! –
меня за пельку к себе притягивает, – ну-ка показывай,
сколько тебе не жалко: сколько отрезать, сколько для
болезней тебе оставить?
А в правой руке столовый нож держит на
изготовку.
Глянул я на него – господи! Это ведь живорез
какой-то. Лапищи волосатые, да ещё и ножик!
Ну и взяло меня, братцы, из кабинета – как
выдуло. По дороге, не поверите, понос пробрал. И такая
каверзная штуковина приключилась! Хожу поминутно,
штанов из рук не выпускаю. Никакими таблетками
расстройство кишечника не унять.
Хорошо, если дома. В город идти – хуже каторги.
По улице, как в атаку иду, перебежками пробираюсь. То
за куст, то в подворотню прячусь.
Сижу где-нибудь, а меня чистит. Слёзы ручьями,
милиции боюсь. Прохожим завидую. Вон они мирно
гуляют... В двух шагах асфальт на дорогу кладут, а мне
– хоть под каток прыгай. Но только чтоб сразу
задавило…
Таблетки кушаю, но всё хуже и хуже. Как в
детстве, бывало, мучаюсь. Круговорот природы на дому
совершается, природоведение можно изучать.
Оказывается: подсунули мне от живота женские
таблетки, а не умею по-немецки прочитать, что
лекарства противозачаточные. Ем их, а желудок не
принимает.
В конце концов догадался. На обратной стороне
коробки баба была нарисована. Сидит там и чулки
мерит. По её бесстыжему выражению догадался.
Всю пачку выбросил. Кишечник угомонился.
Зато прыщи по телу посыпали. Днями чешусь,
количество прыщей подсчитываю – спасу от них нету.
Однажды отправился за чем-то в город.
Иду по улице, и вдруг – мать честная! – ещё один
прыщик на руке лезет. А мне некогда, наблюдаю
динамику прыща на ходу. Сами понимаете, спешу куда-
то. И – бац в яму: сантехники аккурат передо мной яму
вырыли.
Две ноги и поломали.
Правда, чесаться перестал, и прыщи на другой
день кончились...
Лыткин замолчал.
– А нос-то? – тревожно спросил парнишка.
– А что нос? Раны на нём зажили, когда я щупать
его не стал. Недосуг было носом всерьёз заняться. Тем
временем коварная болезнь и зарубцевалась.
– А-а! – промычал Витёк, выкручивая длинное
туловище восьмёркой, чтобы взглянуть на свой очаг
воспаления. Чирей находился в очень неудобном месте,
сзади.
– Боишься? – наблюдая за движениями парня,
спросил Лыткин.
– Не-е, – ответил ему Витёк неуверенно.
– А ты не бойся, сынок. Врачи у нас хорошие.
Чирей – чепуха. Ничего с тобой не случится. И впредь
не хворай! Пусть дураки себе хворь выдумывают. А мы
с тобой больше не будем, верно?
– А-а, – промямлил Витёк и вдруг встрепенулся.
– Батя, что-то я всё равно не понимаю. Говорил, две
ноги сломал, а подвешена только одна.
– Действительно! – хором поддержали парня
повеселевшие больные.
– Неужто я сказал «две», – удивился Сергей
Петрович, сверкая хитрыми глазами по сгрудившимся
слушателям. – Ах, да! – спохватился он. – Вторую ногу
рабочий себе поломал. Ну, который в яме сидел, когда я
на него упал сверху.
Ходячие и лежачие дружно засмеялись.
Озабоченное лицо Витька осветилось улыбкой.