Зеркало

      
      После работы Виталий Сергеевич забежал в садик за сыном Юрой и повёз его на хор в Дом пионеров.
      Ехали в «пятом» автобусе. Отец прокомпостировал талон, отдал его Юрику.
      – На, держи папин билет. Смотри, не потеряй, – не успел он договорить, как Юрка, царапнув его ногтем, завладел билетом. – Ещё наездишься! – усмехнулся Виталий Сергеевич, подталкивая сына вперёд; в середине салона, взявшись за поручень, остановился.
      Очень уж любил Юрик «хранить до конца поездки» папин проездной документ, чувствуя себя настоящим счастливым пассажиром. Мнил себя взрослым и воображал. И хвастался безбожно, предъявляя направо и налево не свой талон. Дяди и тёти всегда понимающе кивали. А вот со сверстниками было сложнее. Собратья по разуму скептически хмыкали: дескать, такого добра у нас самих полные карманы, или старались вовсе не замечать, так что для этих дутиков приходилось показывать вместе с талоном ещё и язык.
      И сейчас Юрик, прицепившись к рукаву отца, покрутил мятой бумажонкой, чтобы видели все. Симпатичная женщина в кожаном плаще заулыбалась.
      Она сидела возле прохода, с краю, Юрик стоял к ней вплотную и поднёс билетик к самому её носу.
      «Ишь ты – взрослый»! – весело подумал Виталий Сергеевич, напуская на лицо серьёзность.
      – Он вам не мешает?
      – Нет-нет, что вы! Садитесь с ребёнком на моё место, – затараторила пассажирка, поднимаясь, – а то мальчика затолкают.
      Из-за её спины, от окна, на Юрика выставилось лицо упитанной бабуси.
      – Этот уже большой, – пропела старуха. – Сиди, Тонь. Зачем?!
      – Сидите, сидите, – поспешил Виталий Сергеевич. – Не беспокойтесь. Пусть привыкает. Ты ведь мужчина, Юрий, да?
      – Ага. Сидите, сидите, – запопугайничал, зашлёпал губёнками мальчик. – Я ж мужчина. А скоро ещё вырасту и стану вот такущий, – Юрик показал пальцем, – как бабушка. Да, пап?
      Тоня прыснула. Послышались смешки. Бабка отвернулась.
      – Помолчи, пожалуйста, – шикнул Виталий Сергеевич. – Пальцем показывать, между прочим, нехорошо.
      Юрик насупился.
      – Пап, – оживился он после недолгой паузы.
      – Ну, что тебе?!
      – Папа, а почему ты себе билетик пробиваешь, а мне – нет?
      – Потому что ты ещё не дорос до билетика! – раздражённо отмахнулся отец.
      – Ага! – заныл Юрик, – Витьке Брошину всегда билет покупают, Витька сам говорил.
      – Врёт Витька.
      Юрик задумался, затих на чуть-чуть, потом глазёнки его заискрились, забегали.
      – Мама, между прочим, давно мне покупает, – видимо, соврал он, и папа засомневался: «Этого ещё не хватало! Может быть, с пяти надо покупать?».
      А со всех сторон, через плечи, тянулись головы любопытных, чтобы видеть отца и сына. Пассажиры чего-то ждали. Трое молодых парней ни с того ни с сего загоготали.
      Виталий Сергеевич смутился, багрово покраснел.
      – Нет ему ещё, товарищи, шести лет, – сорвалось с языка. – Юрик ещё только в школу пойдёт этой осенью...
      – Нет шести, – развернулась к проходу бабка, – а в школу пойдёт!
      – С шести пойдёт.
      – Быдто в школу с семи берут, – съехидничала старуха, вынуждая Виталия Сергеевича объясняться.
      – В экспериментальную, – ответил он, стыдясь своего смущения. – Вернее, в экспериментальную не пойдет, а... – он осёкся, сообразив, что сказал лишнее.
      Попробуй-ка здесь объяснить сущность семейного вопроса! Мама и бабушка суют Юрку то в фигурное катание, то в хор, а теперь приспичило отдать в экспериментальную школу, если уж в городе нет «английской», но «консерватор папа – опять против». Сам Юрик спит и видит себя за партой. Потому что Серёжка, брат Витьки Брошина, ходит в экспериментальную! И учится этот Серёжка, что называется, через пень-колоду, а перед сопливой пацанвой хвастается! В глазах Витьки с Юркой он вроде нобелевского лауреата.
      – Да-а! – вздохнул Виталий Сергеевич. – Ситуация!
      Попытался глянуть на себя с юмором, как бы со стороны, однако выдавил из себя жиденький смешок и застыл с каменным выражением под прицелом десятка глаз. Тоня хмыкнула.
      – Действительно ситуация, – сказала она. – И пойдёт в школу, и не пойдёт.
      – На машины копют! – вперясь в окно вывела старуха.
      – Ну что ты, мама! Нельзя так! – возразила Тоня. – Некоторые отцы и не знают, сколько лет их детям.
      – Гляди-ка, не знает!
      – А что?! Один пришёл к нам в третий класс на собрание и – сидит, в носу ковыряет. «Чего вы здесь сидите? – спрашиваю. – Вы же отец Горюнова Саши?» – «Ага». – «Но Саша ведь в четвёртом!» – «А я думал, – удивляется папочка, – он ещё в третьем учится. Значит, уже в четвёртом. Во, даёт!» Может, и этот, – Тоня кивнула, – не знает.
      – Нет ему шести, нет! – взмолился Виталий Сергеевич, – А! – он безнадёжно махнул рукой.
      Юрик всё это время молчал, внимательно слушал, поворачивая голову то на молодую тётеньку, то на сердитую бабку, то вверх глядел – на отца. Папе не терпелось сойти.
      – Папа, – заныл Юрик, – а я разве не пойду нынче в школу?
      – Пойдёшь-пойдёшь, отстань только!
      – Господи, святые отцы-угодники! Пятачка жалко – вот люди!
      – Всё-таки нет ему шести лет, мама. Ну, посмотри. Конечно!
      – А бес их разберёт. Ему, бывает, и семь, а без билета возят.
      Юрика, в отличие от отца, разговоры интересовали мало. Главный вопрос, о школе, он выяснил и успокоился. Он с важным видом стал класть билетик в карман и вынимать для проверки. И вдруг ткнул пальцем в сторону окошка.
      – Вон дяденька на газоне спит.
      – Ага. Ле-ежит! – с видимым удовольствием подтвердила бабка. – Опять пьяный.
      Смешливые парни опять загоготали. И Юрик закатился с ними за компанию – то заливисто, то с хрипотцой под «большого». Захлёбываясь от смеха, он поддакнул в такт «сердитой бабушке»:
      – Ага, пьяный, – и будто чем резанул по ушам Виталия Сергеевича. – Во, б… – сказал Юрик матом, – напился!
      Теперь все молчали. Виталий Сергеевич оцепенел. Растерялся и Юрик, ещё не понимая случившегося, моргая глазёнками и раскрыв рот.
      Раньше других пришла в себя бабка у окна.
      – Чему детей учат! Родители! Мать их за ногу. Тьфу, гады!
      – Ну что ты, мама! Прекрати, ей-богу! Это в детском саду друг у дружки.
      – А в детском саду откудова? От родителей... Ишь, стоит! Даже и не скажет ничего – как так и надо...
      Старухино умозаключение, которое поражало гениальною простотой, по отношению к Виталию Сергеевичу было несправедливым. От возмущения он просто не находил слов. Он что-то такое взмыкнул, оборвав речь на первом же полуслове – за спиной кто-то захихикал. Виталий Сергеевич поёжился, озираясь, как затравленный волк.
      Тоня тем временем воспитывала Юрика:
      – Это нехорошее выражение, мальчик. Его говорить нельзя, – мальчик зашмыгал носом. – Ну, не плачь. Вот так. Правильно. Кто тебя учил матюгаться? Ведь не папа же? Ну, скажи: «Не папа».
      Юрик поглядел снизу вверх на отца и потупился.
      Новая волна краски пролилась по лицу папы, тоже проглотившего язык.
      «Вот поганец! – злился он. – Теперь заскромничал».
      – Ну, мальчик! Папа твой  вон какой интеллигентный, в очках. Не он же, правда? Разве папа ругается?
      – Оставьте ребёнка в покое! – окрысился Виталий Сергеевич на Тоню.
      Тоня, фыркнув, замолкла. Кресло у окна под тяжестью старухи заскрипело.
      – Ещё хамит! Матюжник.
      Виталий Сергеевич злобно покосился.
      – Юрик, нам выходить. Наша остановка, – соврал он и потянул сына за рукав. Потоптался в нерешительности на месте, оценивая, к какому выходу легче пробираться, резко двинулся и столкнулся грудь в грудь с человеком.
      Пред ним стоял пожилой мужчина с седыми обвислыми усами под запорожца. Виталий Сергеевич извинился, хотел его обойти, но «запорожец», тронув его за плечо, спокойно сказал:
      – Ничего страшного. Предъявите билет.
      – Сейчас-сейчас, – Виталий Сергеевич достал бумажник, судорожным движением раскрыл ого, спохватился, наконец, вспомнив. – Юрий, предъяви дяденьке-контролёру билет.
      Юрик, тут же позабывший неприятность с плохим словом, просочился вперёд и гордо разжал кулак.
      В ладошке ничего не было! – он опешил. Опешил и папа.
      – В куртке, в кармане поищи.
      – Нету в куртке, он был в ладошке! – Юрик захныкал.
      Отец нагнулся, поискал на полу, опять повернулся к Юрику:
      – А во внутреннем?
      – Он был в ладошке.
      – В боковых ищи! В брюках.
      – Он был в ладошке! – упёрся Юрик сгрибившись.
      «Запорожец» терпеливо ждал, теребя длинный ус. Старуха теперь пристально следила за каждым движением Виталия Сергеевича.
      – Вообще без билетов едут.
      – Перестань, мама! Им один нужен, – Тоня повысила голос, чтобы услышал контролёр: – Был у них билет, я сама видела.
      – Давнёшний какой-нибудь, с панели подобрали. Копеечники...
      – Да заткнись ты, – цыкнул Виталий Сергеевич, – ведьма... Юра, ищи! Ищи в брюках.
      Бабка засокрушалась:
      – Все стали ну как собаки, ну как собаки.
      Виталий Сергеевич поморщился. Потными от волнения пальцами он пошевелил в бумажнике, выцарапал ногтем деньги и, сгорая от стыда, едва слышно промолвил:
      – Берите штраф. Был билет, потеряли.
      Контролёр, оставив в покое ус, отстранил протянутые ему деньги.
      – Я вам верю.
      – Ага, пускай, – тут как тут возобновилась бабусина проповедь. – Пускай без билетов ездиют. А вы поощряйте.
      – Я верю, – твёрдо повторил контролёр, не обращая внимания на реплику.
      – Поощряйте, поощряйте. А то они из-за гривенника задавятся.
      Терпению Виталия Сергеевича пришёл конец.
      – Нет уж! – прорычал он. – Нет уж! Берите штраф. Вот! – И он яростно сунул две трёхрублёвки в руку «запорожца». Усатый успел отдёрнуть сжатый кулак, попятился.
      – Что с вами? Я верю, – испуганно пролепетал он. – Что с вами? – А пассажир наседал, со свирепым лицом теснил его, выпятив вперед грудь и размахивая деньгами. – С цепи, с цепи, что ли, сорвались! Прекратите. Бешеный!
      – Совесть проснулась – вот что. Хыть проснулась.
      На скулах «бешеного» заиграли желваки, затем он весь как-то обмяк и, мотая склонённой головой, тихо завыл:
      – Ой, карга, ой, карга.
      И ещё Виталий Сергеевич даже орал – не во всю мощь, правда. К чему-то призывал старуху, доказывал ей, что он лучше её, честнее. И что ещё он сказал, вспомнить трудно, но бабка по какой-то причине просияла.
      – Матюжник. Я ж говорила. От яблоньки – яблочко, от ели – шишка. Милицию надо!
      Потом с шипением открывались двери, потом Юрик, испугавшийся, видимо, милиции, кинулся наутёк – смывался шустро, так что сверкали пятки, и Виталий Сергеевич злобно кричал ему вслед:
      – Стой, дурак, разобьешься!
      Всё-всё было глупо, и думать об этом не стоило. Но оно само собой лезло в голову, вспыхивая на лице пунцовой краской и зверскими гримасами. Он изжевал папиросу до табака, но так и не прикурил.
      – Морда! – Виталий Сергеевич выплюнул папиросу и растёр подошвой по тротуару. – Сука.
      – Пап.
      Он вздрогнул: в двух шагах переминался с ноги на ногу виновник скандала.
      – Ну-у! – выдавил Виталий Сергеевич сквозь зубы. – Опозорились? Чего молчишь, скромник? Говори, не стесняйся. Может, ещё чего знаешь – валяй!
      – Пап.
      – Что пап?! Пап-пап-пап-пап. Да вынь ты палец из носа, сколько тебе повторять.
      Юрка быстро спрятал пальцы в карман, подальше от искушения.
      – Не суй в карман! – рявкнул отец.
      Сын неохотно устроил руки за спину, понурился. Наступило томительное молчание, которое, казалось, никогда не кончится.
      Юрик не выдержал первым. Он состроил что-то наподобие улыбки и бодро отрапортовал:
      – А я билет нашёл. Во! – и снова, понурясь, промямлил: – В брюках был. Точно.
      Папа, беззвучно шевеливший губами, теперь замер, прекратив мысленную ругань со старухой.
      – Ну-у! – воскликнул он, изображая радость. – А мы в ладошке искали. Упорно. Я бы сказал, как ослы. А всё равно мы нашли. Ну, наконец. Ну, слава богу. А то бабка, дура, подумала, что мы – зайцем.
      – Ага, морда такая...
      – Кто-о!
      – Ну, эта... сука, – обиженно пробурчал сын. – Сам же говорил: морда. А мне нельзя... – и засопел носом.
      Они долго куда-то шли. Шли не разговаривая. И, пожалуй, оба не замечали кругом ровным счётом ничего. Впереди – отец, а, немного приотстав, сбоку плёлся Юрик. Мальчишка совсем не по-детски вытягивал коротенькое слово «да», тяжко при этом вздыхая.
      «И дурацкое «да» с меня срисовал паршивец, – Виталий Сергеевич, покосившись через плечо, остановился. – Ишь ты – переживает!»
      Юрка в согбенной позе великомученика стал на безопасной дистанции.
      – Да-а, – громко вздохнул отец, передразнивая и себя и Юрика одновременно.
      Мальчик украдкою посмотрел на него, отец подмигнул, но Юрка быстро опустил взгляд на шершавый асфальт, осторожно подвинул носком ботинка плоский камушек.
      «И вообще весь в меня, – Виталий Сергеевич ухмыльнулся. – Уши оттопырены. Рассеянный! Такой же упрямый. Уже и матом ругается. А росточком догонит скоро».
      – Да-а! – вздохнул он, уже никого не передразнивая. И вдруг рассмеялся.
      Юрик недоверчиво блеснул слезинкою исподлобья, хмыкнул. Папа вынул руки из карманов плаща, смутившись, заложил руки за спину.
      – Юра.
      – Чево?
      – Не пойдём-ка мы сегодня на хор, – отец посерьёзнел. – К тому же и опоздали, – он поглядел на часы.
      Юрка в один миг ожил.
      – А пойдем, а пойдём, – залопотал он, – есть мороженое. В кафе.
      Виталий Сергеевич недовольно мотнул головой.
      – Пломбир мы вроде бы не заслужили… – он замялся, – А к лешему! – Сказал решительно. – В кафе, так в кафе. К лешему эти хоры с бабками.
      Юрка запрыгал от счастья.
      Они зашагали в кафе «Лакомка». Папа бережно держал пальчики Юрика, шёл неспешно, немножко тяжеловато, а Юрка вприпрыжку поспевал рядом, размахивал свободной рукой, и был весь как на пружинках.