Миханыч

ДОБРЫЙ ДУХ ОНКУ

Рассказы и повести.

МИХАНЫЧ

Повесть


Глава 1.

Жил - был Алька. Мальчик, как мальчик, только этот малыш любил петь частушки и не любил тогдашнего Генерального секретаря  Компартии Никиту Сергеевича Хрущева. Причина такой нелюбви неизвестна. Он так Хрущева не любил, что стоило Альке увидеть где портрет Хрущева, он тут же начинал орать противные частушки про генсека, сочиняемые в народе. В народе Хрущева дразнили "кукурузником" и большая часть частушек была о генсеке и кукурузе.

Ну, если Алька дома пел, то это было еще полбеды. Но портреты Никиты Сергеевича висели по всему городу! Вел папа сына из детского садика или в детский садик, а тот как увидит портрет Хрущева так и начинает орать на всю Ивановскую свои песнопения. Где он только их собирал?! Люди оглядывались, улыбались. Папа злился, стыдился. Он думал, что люди считали, будто это он Альку такой антисоветчине обучил. А прораб Александр Бочаров - сам был членом  КПСС, коммунистом.  Причем, идейным. И маме Тасе тоже было стыдно, хоть она и не была идейным членом.

Чего только родители не делали с малышом – все бесполезно. Самая безобидная частушка была такой:
«Голод нам не угрожай -
 Садим в тундре урожай.
 Это лысый кукурузник нам такое приказай!»
- Что ж его убивать за эти частушки?! – расстраивалась мама.
- Убивать не надо! А еще пару таких выходок, сама так, и я сам сяду на «зоне» где-нибудь в тундре, как тот «урожай»! – злился папа.

И еще одна странность объявилось в его характере в те юные годы. Он поделил женщин на несколько сортов: мама, женщины первого, второго сорта, "все остальные" и "бабка-ежки".

Как-то Алькин дядя Саша увидел своего старшего брата Гену с девушкой, о чем сообщил отцу, Алексею Панфиловичу.

- Ну и как она тебе? - поинтересовался отец.

Дядя Гена никак не хотел жениться, что по тем временам было бессовестным поведением.

- А! - махнул рукой Сашка. - Третий сорт - не брак…

Вот тогда, Алька и понял, что советские женщины, как и советские продукты, делятся на сорта, а поскольку никто ему не захотел объяснить, как женщин сортировать, то он и придумал свой принцип. Сашка сказал: «На вкус и цвет товарищей нет! Как хочешь, так и сортируй». Алька так и поступил.

Он женщин рассортировал, чтобы «правильно» к ним относиться. Если женщина первого сорта, то с ней можно было дружить и на такой можно было жениться, в принципе. Если второго сорта, то дружить с ней не нужно было, жениться тем более, но можно было ее не бояться. А, вот, если женщина сорта "все остальные", то к такой лучше было и не подходить - мало ли чего ей в голову стукнет?! "Бабка-ежкиного" же сорта женщин надо было бояться, как саму Бабу Ягу.

Эта классификация основывалась на отношении женщин к нему и на их внешних данных. Мальчик считал, что несимпатичные женщины хорошими и добрыми не бывают. Конечно, чушь!

Женщин было много, а мужчин после войны осталось мало. Как раз было время, когда выросли дети войны. Сколько их в ту злую пору рождалось? Крохи… Конечно, у красивых было больше шансов на замужество, а простушки изводили себя и окружающих своей холостяцкой досадой. А те женщины, которые оставались в своей несимпатичности добрыми, красивыми изнутри, жили своей сложной  жизнью и Альке на глаза не попадались. Добро – оно таится. Только зло всюду лезет на свет.

Мужчин сортировать Алька не стал. Чего их сортировать? Во-первых, он ничего о делении мужчин по сортам или категориям не слышал, а во-вторых, на мужчинах же не женятся. А относиться к лицам одного с тобой пола плохо он не мог, так как до тех пор от мужчин, не считая отца, вреда не видел.

Ну, а в остальном, - Алька был обычным способным малышом. В то время таких много рождалось, как будто сама мать-Природа вмешалась, чтобы компенсировать гибель  в той проклятой войне миллионов мужчин и женщин, способных на великие свершения.

Так вот. Алька рос над собой не по дням, а по часам. Быстрое развитие малыша стимулировало желание Алькиной мамы вернуться в город, из которого муж ее увез, когда они поженились. Тасю деревенская жизнь тяготила. Не потому, что она выросла в городе, а как раз, наоборот, потому что выросла в деревне. У нее было «трудное детство»: без канализации, без водопровода, без центрального отопления, без электрической плиты, без радио и еще много чего «без».

- Вот, видишь! - воскликнула Тася, когда пятилетний Алька самостоятельно прочитал папе сказку. - У тебя сын - талант! А ты его хочешь сгноить в этом захолустье?!
- Ты, сначала, найди, сама так, где у него расположена  та кнопка, которая выключает его частушечное радио, сама так! – огрызнулся муж и отец.

Это он правильно огрызнулся. В их родном Лесозаводске все всех знали и Алькины песнопения ничего, кроме улыбки, не вызывали. А в большом городе мог объявиться какой-нибудь противный тип, которому не понравилось бы, что на лидера страны какой-то сопляк посмел запеть издевательскую частушку. И такой тип мог и донести, куда следует. В тюрьму Бочарова-отца уже не посадили бы, но карьеру бы испортили, а у Александра имелись большие амбиции.

Весна 1965-го выдалась теплой. К концу марта уже повсюду растаяли сугробы и талая вода хлынула на дорогу. В городе были проложены деревянные тротуары, но тысячи ног переместили дорожную грязь на мостки и наступило грязевое безумие, охватывающее старый Лесозаводск ежегодно. Мыть тротуары никому в голову не приходило – Сизифов труд, однако.

Как-то апрельским вечером, после садика, Алька рассматривал в своей квартире в бараке очередную порцию свежих номеров журналов. Вдруг, из кухни послышалось «хлюпанье». Мальчик насторожился. Он поднялся и примчался на  странный звук. «Хлюпанье» оказалось сдерживаемым рыданием Алькиной мамы, мывшей в тазике свои кирзовые сапоги.

- Ты чего расхлюпалась?! – расстроился Алька. – Тебя этот «сама так» разобидел, да?
- Не смей «сама так» говорить на отца! Меня вы оба разобидели! – разозлилась Тася. – Я не деревенская баба и хочу ходить в туфельках, а не в этих…

Она с ненавистью швырнула сапог в ванну. В разные стороны полетели грязные брызги. Тася села на пол, закрыла голову руками и по-настоящему разрыдалась.

- Ты чего? – совсем расстроился сын. – Скоро же лето! Будешь носить свои туфельки, хоть обносись вся!
- Я в город хочу! – причитала Тася. – В культуру-у-у…
- Ну, ладно, - Алька погладил маму по плечу. – Так и быть, поехали в твою культуру…
- Поехали! – Тася утерла слезы и взяла себя в руки. – Поедешь тут с твоими частушками! Иди с глаз долой!

Она прогнала сына и принялась отмывать свою обувь от грязи. Алька пришел в комнату сел на свою кроватку и задумался. Он не мог понять, какая связь между его частушками и переездом во Владивосток. Мальчик не считал, что делает что-то не так.

- Если дед Яша сказал на него «кукурузник», значит, он «кукурузник» и есть! – огрызался мальчик, когда папа пытался наставить его на путь истинный.

Ну, не мог же Александр сказать, что дед не прав? Уронить авторитет отца-казака? Он был не так воспитан, а потому приходилось мириться с антисоветскими выходками сына, подстрекаемого, как я догадываюсь, дедом. Или обоими дедами. Алексей Панфилович, хоть и был членом в той самой КПСС, но разобиделся на партию и ушел из председателей колхоза в простые механизаторы. У фронтовика тоже были основания не уважать «кукурузника», издевавшегося над сельским хозяйством страны и сельчанами.

Альку всегда спать укладывал отец. Мальчик несколько дней бился над решением этой культурно-частушечной головоломки и, наконец, решился допросить Александра.

- Папа, я чего-то в голову не разложу, - а чего это маму так в город приспичило? – спросил Алька, заглядывая родителю в глаза.
- Там культура… Она же у нас художница… - ответил папа.
- И чего? – удивился Алька. – Ну и пусть себе рисует! Я где хошь могу рисовать, хоть на стенке!
- Да, уж! – поморщился отец и покосился на стену у печи, где сквозь свежую побелку проглядывали темные Алькины художества. – Культура – это музеи, театры, выставки, цирк, сама так… Ну, не только это… Это другой образ, сама так, жизни… Вот, например, Боня, никогда бы не стал рисовать на чистой стене.

Боня – это Алькин друг, живший во Владивостоке. О нем чуть позже.

- Так это я от бескультурности рисовал, что ли? – поразился Алька. – Я же для красоты…
- Ладно, горе-художник, спи…

В садике мальчик пристал к воспитательнице, чтобы она ему подробно рассказала о культуре. Воспитательница стала рассказывать, но другим детям не захотелось слушать о какой-то там культуре и они потребовали организовать с ними веселую игру. Алька в тихий час все же допытал женщину до конца и с ее помощью разобрался, в конце концов, что петь частушки – это хорошо, но это некультурно. То есть, в городе – культура, а частушки – это бескультурье. Получалось, что из-за его некультурных частушек мама не может жить в культурном городе. То есть, частушки и культура, это как свежее молоко и свежие огурцы в одном человеческом желудке.

А как он может не петь?! Оно само поется, без спросу…

Как-то вечером он разглядывал сатирический журнал «Крокодил» и наткнулся там на стишки про американского президента. Алька подумал, что если он будет петь частушки не про нашего советского главного дядьку, а про ихнего капиталистического, то это, наверное, будет культурно, потому что социализм – это хорошо, а капитализм – это отвратительно. Они там своих рабочих унижают по-всякому! И этих каких-то негров, которые бывшие черные рабы, тоже «иксплутируют».

А потом он подумал, что хорошо было бы жить рядом с Боней. А потом он «правильно подумал» и решил, что будет просто замечательно, если они будут с Боней жить рядом. И Алька разучил стишки из журнала, придумал на них мелодию, а на следующий день облагодетельствовал лесозаводцев новым репертуарчиком.

Александр был так поражен этой самодеятельностью, что ничего кроме своего «сама так» вымолвить и не мог. Частушечное радио перещелкнуло на правильную советскую и социалистическую волну и через пару дней, убедившись, что Алькино радио перещелкивать обратно не собирается,  Бочаров решился – переезжаем. Мама на радостях станцевала такой танец, что Алька чуть было не лишился дара речи. Он такой прыти от культурной мамы не ожидал.

Лед сошел и заработала паромная переправа через реку Уссури. Дед Яков тут же забрал Альку к себе в гости. Через реку переправлялись молча. Алька почему-то не среагировал на портрет генсека, висевший на сарае у переправы.

- А чаво это ты частушки про кукурузника не поешь? – спросил внука дед Яков.
- Потому что мы в город переезжаем.
- И чаво? – старик изобразил на своем узком лице маску полного оглупления из классического греческого театра. – В огороде бузина, а в Киеве – дядька. Какая связь?!
- А такая, что там культура. А где культура, там нельзя своего главного начальника плохо обпевать! Понял?

Дедушка так хохотал…

Глава 2.

Дед Яков перебрался в Лесозаводск из таежного села Сергеевка перед самой войной. Старый казак был суров и консервативен, как и положено главе казачьего рода. И в его доме, и в доме его сыновей все было устроено по казачьему укладу, насколько это было возможно в условиях социалистического общества.

Старик любил выпить, но не поощрял разгульную жизнь, которую вела местная рабочая молодежь. Своих сыновей он воспитывал в строгости и прививал им свои казацкие представления о добре и зле, о товариществе и мужской дружбе, о верности и долге.

Разумеется, круг общения в этом роду традиционно ограничивался исключительно близкими родственниками. Если кто из посторонних и был вхож в дома старшего и трех младших Бочаровых, то только их товарищи, проверенные временем и делами. Вот в такой «изоляции» Алька и прожил свои первые пять лет.

Во Владивостоке, портовом городе, царили иные нравы. Это был город моряков, славящихся своей широкой душой и щедростью.

В конце пятидесятых и начале шестидесятых годов прошлого века город Владивосток  стал стремительно разрастаться и сюда, после отмены «крепостного права», запрещающего колхозникам уезжать из своих населенных пунктов, хлынули сельчане. Приморцы, потомки переселенцев-авантюристов, были людьми доброжелательными, коммуникабельными и покладистыми. Город вскоре превратился в одну большую коммунальную квартиру, где все друг другу братья и сестры.

Несмотря на сохраняющееся «кастовое» разделение, - моряки считали себя людьми высшего сорта, - жили дружно. Самое ценное во Владивостоке той поры - это тотальное уважение ко всему живому. Животных воспринимали, как часть разумной жизни. С ними разговаривали, ругали их, за то, что те переходят дорогу в неположенном месте, на них обижались. Я думаю, что у бывших крестьян, развилась тоска по домашним животным, вот они и чудили. А может, среди переселенцев укоренилось представление местных народов о том, что звери – это тоже люди.

С людьми было принято разговаривать на «вы» независимо от возраста или социального положения. Даже начальник треста обращался к беспробудному своему работнику-пьянчужке на «вы»: «Вы, Иван Иванович, обалдуй такой!»

И еще владивостокцы обожали детей. Это было патологическое обожание. Вредные старушки не гундели на малышей, когда те шкодили, а большей частью «радовались», что детишки такие энергичные.

- Вот! – «радовалась» какая-нибудь Марьванна. – Васька со второго этажа опять мне окно своей футболой раздолбанил! А я, ведь, говорила, что зря вы свои грядки под игровую площадку отдали! Говорила?! Говорила! Так кто был прав?! И нате получите бесполезное буржуйское игрище, вместо полезной морковочки, да свеклы!
- А где им играть? – защищала внуков другая старушка.
- А нечего играть! Нужно учиться, учиться и учиться, как завещал товарищ Ленин, - не сдавалась Марьванна.
- А потом куда они пойдут с плоскими задами от сидения?! – возмущалась на Марьванну третья старушка.
- А не крякнуть ли нам, девочки, наливочки? – разряжала обстановку четвертая старушка.
- А то! – возбуждалась Марьванна.

Через час все старушки, включая Марьванну, «болели» за свою дворовую команду.

- Петька, мазила такая, я вам для чего свои грядки отдала, чтобы ты в ворота с трех метров не попадал?! – орала Марьванна. – Ноги повыдергиваю и пятками назад вставлю!

В общем, сельская психология добрососедства, усиленная моряцким коллективизмом, принесла свои плоды и сформировался особый народ, который постепенно, через студентов, разнес свою житейскую идеологию по всему Краю. Вот в такую среду судьба внедрила нашего героя.

Но в этой истории будет много чудаков: маленьких и взрослых. Что поделаешь? Мы, приморцы, большей своей частью потомки переселенцев-авантюристов, а яблоко от яблони недалеко падает.

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Более двух недель Бочаровы ждали, пока во Владивостоке найдется «правильная» работа Александру, то есть, чтобы и жилье предоставляли тоже. Алькина мама, уже мысленно обитавшая в культурной среде, вся извелась, извела мужа, а тот извел Бюро по трудоустройству в полном составе: от начальника до уборщицы. В конце концов, тетка Таисии Бочаровой, приехавшая в Лесозаводск в командировку, предложила им не ждать милости от судьбы, а перебираться к ней.

В то время уже действовало правило, по которому строителям выделяли часть квартир в построенном ими доме. Это для того придумали, чтобы привлечь народ в эту тяжелую профессию. Дом возводили за год. Какое-то время можно было бы и пожить немного в стесненных условиях. Алькина мама подумала, подумала, и Алькин папа решил – переезжаем!
      
Бочаровы поселились у тети в небольшой двухкомнатной квартире. Квартира располагалась на первом этаже старого двухэтажного дома в районе Первой речки.

Алька удивлялся, почему речку назвали цифрой - Первая. Есть Уссури, Иман, Лефу, Волга и Амур, в конце концов, а тут – Первая… Мама сказала, что топографы спешили и поэтому, тем рекам, у которых еще не было местных названий, присваивали номера. Так, от Владивостока до Хабаровска, пронумеровали около десятка речек. А еще, под Бикином, есть Первая Седьмая речка и Вторая Седьмая речкаi! Алька смеялся от души, потому что уже умел считать и понимал, что никакой «первой седьмой» быть не может по определению, а «вторая седьмая» - это, на самом деле, восьмая!
(Топографы, на самом деле, перевели названия рек с китайского языка на русский, но не все.)

Бочаровым выделили место на кухне за занавеской. У окна стояла родительская кровать, а у внутренней перегородки, - отделявшей кухню от прихожей, - Алькина кроватка, которую ему подарила тетя Тамара Терехова, мама Алькиного друга и лучшая подруга Таси.

Кроватка, сделанная из тоненьких деревянных брусочков, была привезена из Японии. В ней еще Бонину бабу Тоню растили. Терехов-junior, толстячок, все время ее ломал. Он на ней прыгал всем своим раскормленным организмом.  Бонин папа ремонтировал ее, ремонтировал, а потом ушел в рейс. Тетя Тамара мучиться не стала. Она отдала кроватку Альке, а Олежке в комнату купили настоящую взрослую кровать, изготовленную из железа - такую не сломает! Дядя Миша, муж тети Нади, быстро починил мебель. А Алька упитанным не был и кроватка не ломалась, хотя он тоже прыгал на ней, когда никто не видел.

Между родительской кроватью и кроваткой Альки, втиснули платяной шкаф, взятый у Тони Бобровой или морячки Тони, как ее называли соседи. Это был старый и такой тяжелый шкаф, что дядя и папа еле-еле переместили его из квартиры напротив.

Александр упорно не хотел «тащить эту рухлядь». Он так сказал. Бочаров предложил жене купить «нормальный советский шкаф», но у нормальных шкафов, бывших в наличии в мебельных магазинах,  не было зеркальных дверок. Тасе же нужно было куда-то смотреться на себя! А одного трюмо в прихожей было недостаточно. Три женщины не могли одновременно им пользоваться по утрам. Не потому, что у них лица не помещались в зеркале, а потому что «приведение себя в порядок» - это таинство, которое совершается в одиночестве. Это, как душ принимать, например.

Тася пообещала мужу устроить бойкот, если тот не притащит Тонин шкаф и тот сдался. На время транспортировки мебели из одного помещения в другое Альку с сыном тети Нади Толиком удалили из квартиры, чтобы не слушали плохих слов и выражений.

Квартира и ее обитатели были Альке давно знакомы. Они часто встречались в поселке Кировском (Кировке), куда Бойко каждый год всей семьей приезжали в отпуск к родне.

Хозяева остались в своих комнатах, большая из которых, была одновременно и гостиной и детской комнатой. В ней, также, стояла ножная швейная машинка, строчившая по вечерам без остановки, обшивая всех жильцов квартиры.

Обстановка в квартире была простой, без излишеств. Уют жилью придавало всякое рукоделие: кружевные занавески и лоскутные половики, шторы, обшитые тесьмой, а также наволочки, покрывала, скатерти, с вышивкой и кружевами. Конечно, был и комод с фарфоровыми статуэтками, сервант для посуды и столовый сервис из китайского фарфора в нем.

В этой семье главной была тетя Надя. С ней «проживали» муж дядя Миша, дочь Майя и сын Анатолий. Тетя не была властной женщиной. Так получалось, что все вертелось вокруг хозяйки дома.

Другие члены семьи особой инициативы в домашних делах не проявляли и тете приходилось все делать самой, либо доделывать или переделывать домашнюю работу за домочадцами. Она, одновременно, была везде: и у плиты, и у швейной машинки, и у ванны со стиркой, и с веником или половой тряпкой в руках - на кухне, в общей комнате, в своей спальне.

- Я у вас, как шестирукий Шива! - обижалась тетя на домочадцев.

Фарфоровая статуэтка Шивы, подаренная кем-то из друзей-моряков Михаила Ивановича, стояла когда-то на кухне, на подоконнике, вместе с цветами. Дядя Миша, когда обижался на Надежду Семеновну, злобно тушил окурки о голову Шивы, с которым себя ассоциировала жена. Несчастная статуэтка выглядела, как обугленная.

Алькина мама, по приезду, отмыла статуэтку, отругала дядю за бескультурье и поставила Шиву на комод, к слоникам. Слоников было штук десять: большой, меньше, еще меньше, меньше меньшего и так далее, до фигурки величиной с наперсток.

- Чего ты бога в зоопарк определила? – ворчал дядя Миша на Алькину маму.
- А чего он как таракан с шестью конечностями? Пусть животное с животными и обитает, - пояснила атеистка мама.
- А он не обидится? – на всякий случай подстраховался дядя.
- Не более, чем на тушение о его голову окурков!

Дядя смутился и больше не приставал с глупыми вопросами.
    
Надежда Семеновна заполняла собой все квартирное пространство. Алька ее немножко благоговейно побаивался.

Тетя Надя - это младшая родная сестра Алькиной бабушки Веры. Она приехала в город на учебу, еще перед войной с японцами, да тут и осталась. Прижилась. В городе жили и другие родственники из Саленко, но родня, приезжающая по своим делам во Владивосток, предпочитала останавливаться в доме у гостеприимной и жизнерадостной Надежды Семеновны.

До своей свадьбы и Алькина мама жила у тети, когда сбежала из колхоза. Она стащила печать у своего отца, бывшего председателем колхоза, и сделала себе «липовую» справку. В те времена, сельским жителям паспорта не выдавали. Чтобы куда-нибудь выехать, нужно было получить разрешение на выезд от председателя колхоза или сельскохозяйственной артели. Тут целая история случилась!

Таисия нашла работу во Владивостоке, но разрешения на выезд из Кировки было недостаточно, чтобы ее приняли. Требовалось иметь паспорт. Отец Таисии, Алексей Панфилович, бывший в то время председателем колхоза,  заявил:
- Сидеть! Ежели я тебе разрешу сбежать, то у меня полколхоза разбежится! А страну кто кормить будет?! Пушкин?!
- А в Конституции написано…
- На заборе тоже написано, а там – злая собака, - перебил ее отец и указал на дверь. – Марш на ферму! Мамке помогай!

Но Тася своему отцу характером не уступала. Она показала Панфиловичу язык и пошла прямо к Начальнику районной милиции. Тот изучил ее заявление и порвал его на глазах у лишившейся дара речи девушки. Некоторое время она глядела на начальника, находясь в оцепенении, затем схватила со стола бюст Ленина и замахнулась им на начальника. Кинуть не успела. От нервного возбуждения Тася упала в обморок. Начальник так перепугался, что чуть не угробил дочку председателя, что как только девушку привели в чувство, распорядился выдать ей паспорт немедля. Перед этим, правда, спросил:
- Ты всерьез меня прибить хотела?
- Да, - всхлипнула девушка.
- Бюстом самого великого Ленина?
- Какая разница… Так еще почетнее умереть, - ответила Тася сквозь слезы.
- Да?! – удивился начальник и сделал свое распоряжение.

Алексей Панфилович обиделся на Начальника милиции, но тут у него случился «казус» в конторе и пришлось с милиционером мириться, чтобы глупую молодуху, напортачившую с накладными, не посадили в тюрьму.

Алька и Надежду Семеновну хотел также называть «бабушкой», как Веру Семеновну, но хозяйка даже обиделась.

- Какая же я бабушка?! Я, еще, совсем молодая! - возмутилась она. - Зови меня «тетей».

Если «тетя» Надя, значит и «дядя» Миша. Не может же быть такого, что жена – тетя, а муж - дедушка. Во всяком случае, в те времена это было диковинкой. Тогда и тетя Майя стала просто Майей. Дядя Толик - просто Толиком. Им было все равно.

Глава 3.

Михаил Иванович Бойко работал персональным водителем военного комиссара города Владивостока или военкома, по-простому. Ростом дядя Миша был чуть выше Алькиного отца, плотного телосложения, широкоплеч. У него был замечательный округлый животик, как будто дядя проглотил воздушный шарик. На животе, чуть выше пупка, была выколота татуировка  «Незабуду мать радную». Это он наколол, «когда был дурнем». Дядя так сказал.

Он очень любил свой живот. «Это - трудовая мозоль», - говорил Михаил Иванович, с любовью поглаживая выпуклость. Часть живота между брючным ремнем и краем майки всегда была обнажена, - длины майки не хватало на покрытие этой выпуклости.

Дядя Миша учился в школе всего четыре года, а потом, как старшему сыну, ему пришлось идти работать, чтобы кормить свою многодетную семью, потерявшую кормильца. Он часто коверкал слова, выражался неграмотно и очень не любил, когда его поправляли. Особенно, - собственные дети.

Назначение дяди в семье - «пугало для его детей». Майя так сказала. И еще она сказала, что отец - это «орудие воспитания».

У дяди Миши была большая тайна. Он взрослых книжек не читал. В багажнике его автомобиля «Победа» был чемодан, битком набитый разными сказками: русскими народными, других народов, про Маугли, про Хозяйку Медной горы, сказки Шарля Перо, братьев Гримм, Андерсена. Он их читал, когда ожидал своего начальника и когда его никто не видел. Михаил Иванович стеснялся своего увлечения.

Майя училась в девятом классе. Она была красивой девушкой. У Майи были длинные и густые черные, как смоль волосы, которые она заплетала в две косы, а косы укладывала «бубликами». Каждый день красавица тратила уйму времени на то, чтобы привести голову в «порядок». Из-за этого она часто опаздывала на первый урок, за что ее даже «разбирали» на комсомольском собрании.

Большие цвета неба глаза Майи очень хорошо передавали ее настроение. Они сияли, сверкали, искрились, метали молнии, их заволакивала дымка, накрывала ночь. В ней были грациозность и кокетство, которые проступали и в ее поступках, и в словах, и в смехе, и даже в плаче.

Толя учился в четвертом классе. Это был крепенький русоголовый мальчик. Большие зелено-голубые глаза и маленький рот с пухлыми губками делали его похожим на куклу. Алькина мама, устроившаяся по приезду в город работать художницей на фабрике детской игрушки, очень любила Тольку. Майя очень не любила. Брат с сестрой жили, как кошка с собакой. Толик перешел, по мальчишеской классификации, в разряд пацана и вел себя соответственно.
      
А дядя, обиженный на отпрысков, обожал малыша. Алька был единственным человеком в этом мире, который принимал его таким, какой он есть, со всеми его достоинствами и недостатками. Они стали закадычными друзьями, а выше такой дружбы только любовь.

Дядя называл Альку «корешем», а Алька его - «большим другом». Не потому, что дядя был самым лучшим из друзей, а потому что самым взрослым. Боня был маленьким другом.

Сама по себе такая дружба взрослого мужчины с малышом ничего опасного в себе не таила. Да, вот, Алька-то рос в казацкой семье, где к дедушке все обращались на «вы» и родителей понуждали почитать, равно, как и старших по возрасту. Большой дядька низверг себя с пьедестала, на котором ему полагалось быть в представлении Альки, и снизошел до него мелкого! В сознании малыша произошла революция, к которой он уже был подготовлен через личное неприятие всяких начальников и генсеков. Представьте моську, удостоенную дружбы слона? Ох, как она обнаглеет!

Нужно сказать, что всеобщее «фи», высказываемое  дяде Мише членами его семьи, вынуждало Альку жалеть этого «неудобоваримого субъекта», как сказала Майя. Алька был патологически добрым мальчиком. Своим отношением к дяде, он пытался компенсировать несправедливость. Дядя, приезжая в гости в деревню, всегда привозил малышу кучу всяких подарков. Тоже причина для дружбы.

Отношения дяди Миши и Альки еще более укрепились после одного случая.

Дядя Миша, получив заработную плату, до своей постели не дошел и уснул на скамеечке перед домом. Под утро он замерз и соизволил показаться на глаза жене, но денег при нем не оказалось.

Тетя Надя решила, что муж всю зарплату пропил. Назревал развод. Муж – он ровно настолько муж, насколько обеспечивает семью, - так считала Надежда Семеновна. А, вот, насчет обеспечивать, у Михаила Ивановича в последние годы стали случаться проблемы. То машину раздолбает и чинит за свой счет, то друзей встретит… Но Алька твердо верил, что дядя такой дурной поступок совершить не мог. Он подумал, что дядя мог куда-нибудь спрятать деньги. Михаил Иванович ничего не помнил.

Жена дала мужу срок до вечера, а потом пообещала вышвырнуть его из дома. Она бы так и сделала, если бы Алька не догадался, куда Иванович заныкал свою зарплату. А спрятал он ее под урной, что стояла возле лавочки, завернув деньги в носовой платок. Бойко-то родился во Владивостоке и немало настрадался от портовой шпаны, поэтому и в пьяном состоянии, инстинктивно, позаботился о сохранении своих кровных.

Алька спросил у кореша:
- Ты же когда пьяный, - ты же ленивый? Ну! А когда ты ленивый, ты куда деньги кладешь, чтобы легко достать было?!
- В тумбочку… - промямлил провинившийся дядя.

Алька выскочил во двор, прикинул, что раз скамья – это кровать, то рядом стоящая урна – это, наверняка, тумбочка. Так, с помощью Альки, доверие к «орудию воспитания» было восстановлено и они окончательно скорешились. Дядя Миша так и сказал: «Алька, ты у меня единственный и самый лучший кореш!»

Алькино заступничество сильно растрогало Михаила Ивановича. Аж, до слез. Он еще подарил Альке свой портсигар, экспроприированный у немцев. Мальчик в нем, позже, хранил свою медаль, полученную «за вранье». Когда медаль потерялась, стал держать там ценные марки, потом заначку, когда повзрослел. Этот портсигар до сих пор еще путешествует с ним по стране!

Глава 4.

Был четверг перед майскими праздниками. Мальчик с чего-то решил, что это женский праздник «в честь всяких там Майек», хотя в садике уже участвовал в утренниках. Альке «в последний раз» объяснили, что майские праздники, это не праздники в честь тех, кого зовут Майями, а праздники в честь труда. Алька предложил отмечать праздник Майкиного труда. Правда, когда Майя удосуживалась что-либо сделать по дому - это был праздник! Она не была лентяйкой. Майя отращивала себе длинные ногти и боялась их нечаянно поломать.

- Хватит чепуху молоть! – прикрикнула на Альку Майя. – Это праздник всех, праздник труда… Шутник мне тут нашелся еще!

- Фи! – скривился мальчик. – Глупость какая! Если праздник труда, то все должны работать, а не бездельничать! Чего бы субботник не устроить? Давайте, субботник замастрячим?

Его предложение никого не воодушевило, Алька обиделся, было, но потом сообразил, что обижаться накануне того дня, когда готовят столько вкусностей, просто глупо - себе во вред.

В ожидании ужина, члены большой семьи занимались своими делами. Тетя Надя шила, Майя чинила Толькины уличные брюки, в которых он играл во дворе. Тася готовила пищу на кухне, Толя вырезал меч из бруска дерева, готовясь к предстоящим уличным сражениям.

Пришел с работы дядя Миша. Он переоделся в домашнюю одежду, состоявшую из обычной красной майки, потерявших, даже, намек на первоначальный цвет штанов от пижамы и растоптанных кожаных сандалий, и взял Альку на руки. Накануне дядя придумал игру под названием «поход на фронт».

- Ну, что? - дядя щелкнул себя пальцами по кадыку и подмигнул одним глазом.
- Ну, давай, - ответил Алька и тоже щелкнул и подмигнул.
- Ну, неси, - прошептал дядя Миша.

Малец побежал на кухню за своей маленькой эмалированной кружкой. На кружке была нарисована красная звезда, а на ее фоне солдатская каска и автомат ППШ.

- Ну, принес, - заговорщицки шепнул Алька, вернувшись с кружкой.

Можно было бы и не шептаться, но дядя Миша сказал, что подготовку к любой военной операции нужно готовить в тайне, чтобы «противник» не помешал. Противник - это тетя Надя.

Нет, тетя не возражала против «похода на фронт». Она была противником дяди Миши в принципе, то есть, всегда была «против», чтобы дядя не сказал или не сделал. Наверное, у них с мужем была такая игра.

- Рота, слушай мою команду! Шагом а-а-арш! - скомандовал Михаил Иванович.

Алька с кружкой в руке встал впереди дяди Миши и замаршировал по направлению к двери, высоко задирая худенькие ножки. За ним, под звуки, которые он выбивал из своего живота, имитируя игру полкового барабанщика, шаркал ногами по коврикам дядя.

- Запе-вай! - рявкнул командир.

Началась какофония на мотив «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»». Других песен Алька еще не выучил. Слов этой песни он тоже толком не знал (он же частушки заучивал), поэтому, после слов «пощады никто не желает», кореша начинали заново:
- Наверх, вы, товарищи….

Алька пел еще ничего себе, а вот Михаил Иванович так фальшивил, что Майя с Толиком тут же сбежали на кухню. У дяди не было музыкального слуха, но был приятный мощный баритон. Майя называла пение отца «ревом иерихонской трубы». И еще она сказала, что такой голос «не для пения, а для скандалов».

«Рота», состоявшая всего из двух бойцов, промаршировала вокруг стола, потом мимо тети Нади, строчившей на машинке. Она недовольно посмотрела на дядю, а тот, проходя, ущипнул женщину ниже поясницы. Шутя.

- А, сказывся бы, ты! - вздрогнула тетя Надя и огрела дядю Мишу большими кроильными ножницами.
- Ты, чего?! Озверела?! - дядя отобрал ножницы у жены. Ему было больно. - Ты, на кого руку подняла?! На целого мужчину!
- Отстань от нее, не отвлекайся, - Алька потянул его за руку. – У тебя вся целостность же осталась…

Ему тоже доставалось от родителей всякими домашними предметами: папиным ремнем, веником, тапочкой, а то и ложкой. В том, что главная тетя шлепнула домочадца, Алька не увидел ничего необычного.

- Пой, давай!

«Рота» вышла во двор, на «оперативный простор». На скамье у входа в подъезд дома сидела соседка - Антонина Боброва. Ее звали морячкой Тоней, потому что она, всю свою сознательную жизнь, ходила в моря. Семьи у нее не было. Жениха призвали в армию и парень пропал без вести в сорок первом. Морячка все еще ждала его.

Тоня была женщиной «что надо» и одевалась модно, но в этот вечер выглядела неряшливо. Наверное, у нее женское настроение закончилось.

Произошло первое «боестолкновение», как говорил дядя. То есть не бой, а мелкая стычка с противником, с целью прощупать его силы.

- Наш пламенный привет Бабе-Яге! - так дядя Миша здоровался с немолодыми дамами.   Он считал, что это смешно. Алька тоже так считал.
- Крути педали, пока не дали, биндюжник! - огрызнулась Тоня, которая считала иначе.
- Ты, что такая - не ласковая, Змей Горыныч разлюбил? Хочешь, я тебя пожалею? - дядя попытался обнять соседку.
- Я тебя, щас, пожалею! - женщина потянулась за костылем.

Она сломала ногу, поскользнувшись на мокрой булыжной мостовой, и страдала от безделья и одиночества на берегу, выздоравливая. Родных у нее не было. Тоня называла себя «детдомовкой». Она в детском доме выросла.

- Ой-ой! - дядя Миша шутливо отскочил от нее. - Ну, смотри… Соскучишься - вызывай джина. Я всегда готов, как пионер, на труд и на подвиг.

Был теплый апрельский вечер. Во Владивостоке местный климат называют «не-пойми-что». На Новый год может идти дождь, а в майские праздники выпасть снег. В октябре может стоять летняя жара, а в июне - осенние холода с сыростью. В тот год погода вела себя прилично.

Родственнички подошли к дядиной  «Победе», на которой он возил военкома. Алька сел на место водителя. Дядя Миша - на место командира. Он открыл бардачок и достал две армейские фляжки. Из одной налил в Алькину кружку лимонаду, в другой был самогон.
Лимонад и водку, пару чекушек, дядя Миша каждое утро покупал для военкома, тоже любившего выпить. А самогон он получал в награду от людей, в качестве платы за оказанные им, дядей Мишей, «услуги». Сам же этим же самогоном расплачивался с другими, за их  «услуги».  К вечеру остатки алкоголя и лимонада сливались во фляжки.

- Чтобы было! - произнес дядя Миша короткий тост. 
- У кого? – спросил Алька, но большой друг нетерпеливо отмахнулся от малыша.

Глава 5.

Михаил Иванович  изошелся слюной, пока добирался до «желанного пойла», как говорила тетя Надя. Они чокнулись, выпили – «водитель» из кружки, «командир» из фляжки.

- Ух! Бррр! Ну и гадость! - дядю всего «искорежило» после большого глотка. Он жадно допил остатки лимонада из Алькиной посуды. - Уф! Полегчало, кажись. Слушай мою команду! Курс - драг нах остен.
- Есть,- ответил Алька по-военному и начал крутить руль во все стороны. - А сколько времени нам ехать до драгнахостена?
- Крути-крути, - дядя поболтал фляжкой, - Тут еще на три-четыре глотка езды.
- Угу! - Алька дернул какой-то рычаг. - Давай, «ври про Берлин»!

Мальчик не считал, разумеется, своего друга вруном. Просто, однажды, в гости к дедушке Яше приехали дедушка Леша с бабушкой Верой. После застолья мужчины уселись на завалинке за домом, захватив выпивку и закуску, чокнулись, выпили. Между Алькиными дедами была большая разница в возрасте. Дед Яков воевал в первую мировую, а дед Леша только родился в четырнадцатом году. Вот, казак рассказывал свату о своей войне, а хохол о своей.

Тут появилась бабушка Вера.

- А щоб вам повилазило! - заругалась она.
- Вера, мы беседуем! - огрызнулся Алексей Панфилович.
- Ну, давай, ври дальше про свой Берлин! Только не доврись до беспамятства! - фыркнула бабушка.

Алька, ставший нечаянным свидетелем этой сцены, понял, что выражение «врать про Берлин» означает приглашение к дружеской беседе на военную тему с выпивкой.

- Берлин? Берлин - это такой город в Германии… - дядя Миша запнулся и замолчал.
- Не то! - Алька поморщился. - Рассказывай, как Рейхстаг брал!
- А! - вздохнул с облегчением дядя. - Рейхстаг я не брал. Я в это время уже здесь был, во Владике. Мы к войне с японцами готовились. Знаешь, какой я был? Ого-го! Красавец парень! Девки за мной «стадом»  ходили! - Дядя Миша довольно засмеялся. Он вернул рычаг в исходное положение. - Эту фиговину не трогай, - попросил он юного водителя.
- А зачем, они за тобой ходили? - удивился Алька.

Он попытался представить себе стадо девушек и дядю Мишу впереди. Ну, допустим, найдутся такие дамочки, которым делать нечего и они попрутся за мужиком. А ему-то, мужику, какая от такого стада бездельниц польза? Ими же как-то управлять надо, а если попадутся все третьего сорта или бабка-ежки? Как с такими управишься? Они сами с кем угодно запросто управятся.

- Не понимаю… - замотал головой мальчик.
- Ну, это так говорят. Нравился я им сильно. Некоторые дамочки, даже, влюблялись в меня. Ты, тайны хранить умеешь?
- Во! - Алька щелкнул ногтем большого пальца о край верхнего зуба, как научил его дядя Саша Володенко, младший мамин брат.
- Понимаешь, кореш, - дядя Миша приобнял Альку, - была у меня женщина одна. Вот такая баба! Но… Эх, блин-деревня! Любовь зла - полюбишь и козла, вернее, козу… Или овцу?

Мужчина задумался, видимо, пытаясь подобрать животное, с которым можно было сравнить его жену.

- Ну, неважно… У меня выбор был: или она, или твоя тетка, - продолжил рассказ дядя Миша, перебрав в уме всех известных ему животных и не найдя сравнения. - Я выбрал Надежду, знаешь почему?
- Я бы тоже ее выбрал, - Алька пытался дотянуться до педали акселератора.
- Не-ет! Тут резон какой был: та меня любила, а тетка твоя - выделывалась. Гордая была и неприступная, как самурайская крепость… Не дави так сильно на эту фиговину - все равно не взлетим!.. Понимаешь, кореш, на азарт она меня взяла, как щуку на живца! Во, какое дело. Как я ее побеждал! Сколько сил, потратил - не сдается, ядрен батон, и все. На смерть стоит на страже своих прелестей! Давай свою кружку! - дядя Миша снова налил Альке лимонаду.
- Скажи тост, - попросил командир малыша.
- Чего?
- Речь толкай, давай!
- А! - Алька задумался. - Давай, выпьем за всех женщин мира…
- Э-э, ты, постой! - недовольно перебил его дядя Миша. - За женщин - это третий тост, а мы, только, по второй пьем!

Дядя Миша порядок любил. Чтобы все по уставу. Знамо дело! Он же - неграмотный. Ему, обиженному умом,  так легче жить было, когда все по полочкам разложено. Майка так сказала.

- Ну, ладно, - согласился Алька. - Тогда, - за мир во всем мире!
- Ну, тебя! - дядя Миша даже обиделся. - Я думал, ты что-нибудь такое умное, светлое скажешь, а ты - как советское радио… Ладно, за мир, так за мир. Будь! - Он сделал глоток и снова скорежился.
- Чего, ты, ее пьешь, - эту гадость? - посочувствовал Алька.
- А шо ее - выкинуть, что ли? Генка-механик проставился. Я ему новый коленвал достал. Водка, кореш, - это зло. Поэтому я ее и уничтожаю, усек?
- А лимонад вкусный… Лимонад - это добро… Что, значит, лимонад нельзя уничтожать? - Алька с тоской посмотрел в кружку.
- Да, пей! Это я так ляпнул, - дядя Миша закурил. - Хошь совет?
- Угу, - Алька снова вцепился в руль.
- Не женись, кореш. Бабы - зло! - продолжил дядя развивать «злую» тему. - И чем она, баба, красивее, тем зло больше. Усек?
- Усек. Я, тогда, на маме женюсь. Мама, ведь, - не зло? - Алька перестал рулить.

Разговор принял неожиданный оборот. Он о женщинах так не думал. В это время малыш еще не оперировал такими категориями, как «добро» и «зло». Мал еще был. Мне, лично, уже под семьдесят, а я до сих пор не могу с уверенностью определить: вот это – добро, а это – зло. Ну, когда людей убивают, то тут вся понятно. Альке же еще не приходилось терять близких. Когда его наказывали, то это было обычным делом. Его любили – и это тоже обычное дело. Мальчик жил простой жизнью, не проводя четких границ между хорошим и плохим.

Мальчику было непонятно, когда к нему относились неуважительно, потому что Алька  всех уважал, кроме Хрущева. Но тот сам виноват!

- На маме - нельзя! Ты, даешь! - дядя Миша противно засмеялся. - Но ход мыслей правильный. Лучше женщины, чем наши матери, - нам не найти. Это факт! Поэтому, кореш, живи с мамой, а других дамочек на пушечный выстрел к себе не подпускай - такой мой совет.

Алька не знал, как относиться к этому совету. Он снова задумался. Все мужчины вокруг были женаты, или намеревались жениться, значит, они не считали, что женщины – это зло. Хотя, с другой стороны, все мужчины вокруг были недовольны своими женами, равно, как и жены мужьями. Была в этом какая-то великая тайна. Алька решил отложить поиск решения этой проблемы на более позднее время. Сейчас, ему совершенно не хотелось ни жениться, ни думать об этом. Но еретическая мысль кореша засела у малыша в мозгу.

В том, что его большой друг женщин не любит, Алька не видел ничего странного. Они, ведь, его тоже не жаловали. Даже добрая морячка Тоня и та хотела огреть его костылем. От такого отношения любой мужчина может обозлиться, - правда, ведь?

- Давай, по третьей, за баб, язви их в печень, - и по «норам»! - дядя Миша вылил остатки лимонада из фляжки в Алькину кружку.

Чокнулись, выпили. На этот раз дядю не корежило.

Домой возвращались в полном удовлетворении, с песнями и хлопками по животу, то есть с барабанным боем. Вернувшись к месту постоянной дислокации, дядя Миша перецеловал все «зло»: жену, Майю и маму Тасю. И даже Толика, за компанию.

Затем, пришел Алькин папа и семья, в полном составе, села ужинать. Отец стал рассказывать о том, какие микрорайоны и заводы будут построены на берегах Золотого рога.

Владивосток - это, прежде всего, порт на берегу бухты Золотой рог. Что такое «золото» Алька знал. Что такое «рог» тоже. Он никак не мог понять, почему часть моря назвали «рогом», да еще золотым. Он подумал, что у топографов с головой что-то сломалось: то речки неправильно нумеруют, то рога у них не костяные, а золотые.

- Это неправильно, - возмущался малыш, - нельзя море называть как кость! Оно - мокрое!

Тася рассказывала мне позднее, что у маленького Альки был странным образом устроен ум – он четко усваивал суть слова и путался, когда со словом обращались свободно. И еще он путался, когда у одного слова было несколько значений. Алька, например, никак не мог принять, что понятие «дорогой» может относиться и к вещам, и к людям.

- Разве может вещь быть «дорогее» человека?! – возмущался малыш.

Майя решила показать племяшу панораму бухты, чтобы ребенок научился «правильно ассоциировать эти понятия». Она была девушкой не только красивой, но и умной и выражалась мудрено. Такие девушки были в той стране.

Глава 6.

Дом, в котором проживали Бойко, располагался у подножья сопки Орлиное Гнездо. Раньше, как рассказывал Михаил Иванович, родившийся во Владивостоке, она «кучерявилась» широколиственными лесами. Теперь же деревья отсутствовали. Их вырубили горожане. Кое-где, в ложбинках, пыжились вытянуться к небу хилые деревца, но большая часть склонов обросла кустарниками, полынью и другой сорной травой.

Рассказывают, что свое название сопка получила, когда в бухту вошел транспорт «Маньчжур». Это был первый русский корабль в этих местах. Орел, свивший гнездо на сопке, облетел несколько раз «Маньчжур», что предвещало удачу. На гербе России, если вы помните, тоже изображен орел, только символический - двуглавый.

До этого, в бухте побывали и англичане, которые назвали ее Порт Мэй. Знаете, что странно? Англичане, которые везде уже понатыкали свои флаги, обозначая владения Короны, здесь свой флаг не водрузили. А если бы они это сделали, то у нашей страны была бы совсем другая история…

От дома до вершины Орлиного Гнезда пролегала хорошо протоптанная тропа, по которой жители Первой речки ходили на рынок и барахолку. И вот, ранним утром, пока все еще спали, а солнце только поднялось далеко в той стороне, где Япония, девушка и ребенок вышли из дома и поднялись на вершину сопки.

Алька онемел. Вся бухта пылала огнем. Это косые солнечные лучи отражались от гребней мелких волн и рассыпались в пространстве золотыми блесками.

- Золото! Золото! - завизжал Алька, придя в себя. - Пойдем туда - в кривую бухту! Пойдем!

Он стал вырываться из рук. Майя опустила мальчика на землю. Алька стремглав бросился вниз под уклон.

- Алька! Стой! - девушка испугалась.

Склон сопки круто уходил к ее подошве, к старому городу, и малыш мог разбиться насмерть. Она бросилась за ним, оступилась и покатилась вниз, раздирая кожу и платье.

Мальчишка, увидев, как Майя упала, развеселился еще больше.

- Не догонишь, не догонишь… - он зацепился ногой за оголенный корень и влетел в куст багульника, уцелевший после весеннего нашествия влюбленных парней, головой вперед.

Тут и застрял. В таком положении его и отлупили.

Они сидели на склоне горы и ревели. Майя от испуга за малыша и оттого, что испортила почти новое платье. Оттого, что у нее разбиты локти и колени и, теперь, она будет выглядеть, как «полная дура». Алька из жалости к ней.

- Не плачь Майя (хлюп)! - успокаивал он тетку, всхлипывая через слово. - Я тебя любую (хлюп) буду любить. Ты - не полная (хлюп) дура! Ты - стройная … дура…

Девушка рассмеялась. На Альку невозможно было сердиться всерьез. Никому этого не удавалось.

- Смотри! Видишь, бухта изогнута? На что это похоже? - спросила она.

Малыш задумался. Ему ничего не приходило на ум.

- Да, посмотри, - это же напоминает рог! Ну? Видишь? - Майя подняла ребенка над своей головой. - Правда, кривой, как рог?
- Не-а! - замотал ее головой Алька. - Это - не рог. Это - червяк какой-то жирнючий.
- А, ну, тебя! - отчаялась девушка научить малыша «правильно ассоциировать». - Бестолковый ты еще.
- Без чего? - спросил Алька, но Майя не ответила, а посадила его себе на плечи, чтобы не сбежал, и потащила домой.

Дома был скандал. Скандалило "орудие воспитания".

Дядя Миша обнаружил, что исчезли его тайные запасы алкоголя, хранившиеся в кладовке в армейских фляжках, спрятанных в карманах старого пальто. Он перерыл весь дом, испортил настроение, даже, Алькиной маме, пристал к Алькиному папе, у которого не оказалось ни денег, ни выпивки и, вообще, Александр спешил на какую то сессию в горкоме. Дядя решил, что это жена покусилась на его сокровище. А, если так, то тетя Надя экспроприированное добро уже не вернет! НИ ЗА ЧТО!

- Женщина, дай рупь! - грозно потребовал он у жены, окончательно расстроившись.

Если дядя называл тетю Надю «женщиной», то это означало, что он очень сильно сердится.

- Начинается, - Надежда Семеновна поднялась из-за швейной машинки и пошла, зачем-то, на кухню. Тетя вернулась вооруженной и очень опасной.
- Значит так, «мужчина»! Денег у меня на пьянку нет, а будешь приставать - получишь! - она помахала перед носом дяди Миши большой чугунной сковородой.
- Ах, так?! Ах, ты, даже… Ах, ты! - дядя Миша так возмутился, что выкинул в форточку свои любимые растоптанные тапочки. - Тогда, слушай мое мужское слово: или ты дашь мне рупь на полушку, или я, прямо тут, и подохну, чтобы тебе было стыдно перед людями.

И он демонстративно улегся на пол, застеленный сплетенными из лоскутков половиками, прямо посреди комнаты. Чтобы спотыкались об него, и понимали всю глубину его негодования.

- Ну и подыхай, - напутствовала его жена, на проведение «демонстрации протеста»  (Майка так сказала). - Меньше народа - больше кислорода!

Дядя Миша ничего не сказал. Он сложил руки на груди и закрыл глаза.

Конечно, тетя не верила, что можно уморить себя голодом в квартире, битком набитой пищей! Она думала, что муж капризничает. Как маленький…

Жильцы сели завтракать в полной тишине без «умирающего» дяди Миши. Альке стало жалко друга.

- Эй, вставай! - он потянул его за руку. - Хочешь, я ее в угол поставлю? - Мальчик сердито посмотрел на тетю Надю.

Алька уже не побаивался ее. Что ей водки жалко? Дядя, ведь, не просто так пьет, а полезное дело делает - зло уничтожает!

- Пусть, подавится! - процедил сквозь зубы дядя. - Совсем совесть потеряла: никакого уважения к любимому мужчине… А, может, я уже и нелюбимый?! - Он приподнялся на локтях и посмотрел на жену с подозрением. - А теперь, тебе моя смерть понадобилась, да?!
- Дядя Миша, прекрати! - выступила Алькина мама на стороне близкой родственницы.

Мама хорошо относилась к дяде, но она, как и все жены в мире, не любила пьянства. Наверное, если бы Алькин папа (пьянство поддерживающий) был дома, то он спас бы дядю. Но Бочаров отсутствовал.

Алька, во время завтрака, неоднократно порывался покормить друга из ложечки, но Михаил Иванович упорно отказывался от пищи.

- Ну, вот! - расстроился малыш. - Довели цельного мужчину, теперь он не будет цельным… похудеет…

После завтрака Алька извел всех. Ему было скучно, с ним никто не занимался. Дядя лежал себе с закрытыми глазами на полу. Тетя Надя ушла за покупками. Мама возилась с грязной посудой на кухне, Майка - со своими ногтищами.

Свои книжки Алька уже все перечитал и пересмотрел. Взрослые же книжки Алька не уважал, потому что в них не было картинок. Майка сказала, что у взрослых людей развито воображение и они могут представить себе картинку по ее словесному описанию. Поэтому, взрослым рисунки в книжках не нужны. Наоборот, они мешают только. Вдруг, у читателя возникнет другой зрительный образ, нежели тот, который будет нарисован художником? Художник же, тоже читатель и человек. Алька тут же попытался представить себе другой образ Колобка, ничего нового, окромя шарика, не придумал и решил, что взрослые глупостями занимаются. Выделываются.

Журналы с картинками Бойко выписывали, но не хранили их, а по прочтении пускали на растопку, выдирая страницы с репродукциями картин и фотографиями известных людей.

Алька решил, что «ему нужно, самым срочным образом, увидеть золотое море». Или сейчас, или «он, лучше, тоже подохнет, чтоб им стыдно было перед всеми-превсеми людями». Майя все еще обижалась на малыша за свои разбитые по его вине колени и локти и сказала решительно, что «не в жизнь никуда с ним не пойдет».

Мама рассердилась.

- Олег, перестань канючить! - она так посмотрела на Альку, что он убежал из кухни.

- Что такое канючить? - потребовал разъяснений малыш у Тольки, вырезавшего на ручке меча свои инициалы.
- Да, угомонишься, ты, наконец! - возмутился Толик, схватил Альку в охапку, отнес на кухню и поставил в угол.

Алькина мама проявила редкое равнодушие к судьбе собственного чада. Она занималась тестом.
- Что такое канючить? Не хочу угомоняться! Отдайте мне золотое море! - хныкал мальчик, стоя в углу, лицом к стене.

Тут, он заметил, что таракан залез за отклеившийся край обоев. Алька решил насекомое поймать и стал отдирать обои от стены.

Зачем ему понадобилось его ловить? Они, тараканы, маме спать мешали. Бегали по ней, а она боялась. Мама так кричала, что и папа начинал кричать на нее, чтобы она не кричала. Вредное животное, нужно было ликвидировать. Алька так подумал.

Тараканы были завезены каким-то из кораблей. Они были большими и черными, как навозные жуки, почитаемый в Древнем Египте. Китайцы пожирали тараканов, как семечки, кстати. Европейцы же их брезговали, а европеек эти снующие туда-сюда черные нахалы приводили в состоянии истерики. С чего бы? Не тигры же, однако.

Обои были старые. Неожиданно, верх бумажного полотна отделился от стены, почти до середины длины, и рухнул на голову сорванца. Алька выбежал из кухни и лег рядом со своим другом. Дядя Миша открыл один глаз.

- Спасибо, друг! - он обнял Альку, по его щеке покатилась скупая мужская слеза.

Майя, увидев валяющихся без дела корешей, сжалилась над Алькой:
- Ладно, вредитель… Пошли смотреть золотое море!

Глава 7.

Девушка надела кофточку с длинным рукавом, длинную юбку, «задрапировав» свои ссадины, причесалась, надушилась.

Дядя Миша, понимая, что его демонстрация протеста к нужному результату не приведет, обозлился в конец. Его глаза метали молнии налево и направо, как будто он хотел испепелить все и вся в доме, где нагло попирают его мужское достоинство. Майя попалась под руку.

- Ну, все! - прокомментировал ее сборы дядя. - Майка вышла на охоту. Полундра, спасайся, кто может!
- Папа! - взвизгнула дочка. - Что, ты, меня всегда упрекаешь?! Что мне, - уже из дома нельзя выйти?! Или замухрышкой ходить?! Я же не виновата, что родилась красивой!
- Не родись красивой, а родись счастливой! - дядя Миша тяжело вздохнул. - От человека должен исходить человечий дух! Ты, еще, уши полей духами! И пятки смажь! Просто, химическая атака какая-то под Ма…! Под этим… И кто на тебя клюнет? Думаешь, порядочному парню, который имеет серьезное к девушкам настроение, такая вонючка понравится? Можно подумать, что ты и на самом деле воняешь, а духами собственную вонь заглушаешь! Не баба, а флакон нафуфыренный! Тьфу! - Он перевернулся на живот.
- Да, ничего, нормально пахнет! - сказал Алька, обнюхав юбку девушки. - Как раз, так и пахнет, чтобы к ней не лезли жениться! Зачем ей это? Правда, Майя?

Но Майя скривила губы и собралась заплакать. В последний момент, она передумала плакать, - гордость взыграла, - схватила Альку за руку и потащила на улицу.

Мальчик и девушка сели в трамвай и поехали в сторону набережной. Людей в трамвай набилось, как селедки в банку. Сильно пахло перегаром. Женщины морщились, прикрывали носики носовыми платками, но приходилось терпеть, так как окна были еще в «зимнем режиме», как пояснила вагоновожатая. Другими словами, они не открывались.

Пару раз, к девушке пытались пристать незнакомые парни, но у нее для них был один ответ:
- Пошел вон!

Действовало безотказно. Алька запомнил.

Вот и набережная. А сколько здесь разного народа! Ух, ты! Малыш быстро забыл, зачем пришел.

Вдоль бухты, по всему ее периметру к причалам были пришвартованы корабли. Некоторые суда украсили разноцветными флагами, как новогоднюю елку. Мужчины в форме, которых было большинство, заполнили набережную, перемещаясь или однополыми группами, или под руку с дамами, также похожими на новогоднюю елку: пестрыми, пышными и обвешенными всякой стеклянной бижутерией. Народ бедно жил. Майя, на фоне других женщин, выглядела эталоном красоты и вкуса.

- Ты, кто? - Алька схватил за брюки-клеш чернокожего парня. - Ты - кочегар? Тебя в баню надо засадить. Нельзя так ходить на людях – это неприлично!

Так получилось, что, в свои пять с небольшим лет, Алька никогда не видел живого негра. А где бы он видел? Телевидения в тех краях еще не было. Интернет не существовал даже в умах его создателей. В журналах, которые Алька разглядывал, были только фотографии знаменитых людей Советского Союза, а в той стране знаменитые негры еще не разводились.

Чернокожий матрос в белой форменной одежде оторвал мальчика от своих брюк и взял на руки. Алька провел ладонью по его лицу. Посмотрел на руку - нет сажи… Как это? Он, еще раз, с силой провел ладонью по лицу моряка. Посмотрел. Нет сажи!

- А-а! - догадался Алька, - ты из театра артист… Культурный, небось!

Алька дружески похлопал негра по щеке, но тому такое панибратское отношение не понравилось. Он резко поставил мальчика на землю и что-то сердито заверещал на непонятном языке.

- Че ты там мелешь? - нахмурился мальчик.

Майке стало неудобно за племяша.

- Sorry, mister sailor. He’d never seen a black skin folk, - обратилась она к моряку, не понимавшему причину Алькиного поведения.

Ого, сколько новых слов! Алька только открыл рот, чтобы задать вопрос, как рассмеявшийся парень засунул в него что-то сладкое и душистое.

- Yes! OK! I'm a black man. Taste it… Chewing gum, - пояснил он.
- Жевательная резинка,- перевела Майя.

Алька понял. Он уже пробовал такую резину.

Пока ребенок наслаждался клубничным вкусом жвачки, девушка и парень о чем-то беседовали на незнакомом языке.

- Это - индонезиец, - объяснила Майя, когда моряк ушел по своим чернокожим делам. - Что такое Индонезия, узнаешь, когда пойдешь в школу. Цыц! Не приставай!

Из глубины бухты, от сопок, ветерок доносил обычные портовые запахи: запах гари, жженого металла, дизельного топлива, гниющих морских остатков, свежей краски. Над бухтой стаями носились чайки, успевая пофлиртовать, поскандалить и подраться на лету. И, еще, они успевали «пачкать» прохожих.

Они стояли на краю земли и ели мороженное. Отсюда, с набережной, море не выглядело золотым. Оно выглядело грязным. Алька был страшно разочарован. Он стоял у большой металлической тумбы, к которой толстым канатом "привязали" иностранный корабль и расстраивался: хмурил брови, сжимал губы в полоску, как папа, и постукивал носком ботинка по асфальту.

«Чего я сюда приперся?!» - ворчал Алька про себя. – «Золотое оно, вишь ли… Не вишь! Дают всякие дурацкие названия, а ты, из-за этого, время зря теряешь… Лучше бы, я с кошкой поигрался…»

- Девушка-девушка, а можно с вами познакомиться?! - услышал Алька за своей спиной мужской голос.

Мальчик резко развернулся и увидел тройку морских курсантов. Парни ему не понравились. У них был очень наглый и самоуверенный вид, а у мальчика после «золотого» обмана испортилось настроение.

- Пошли вон! - грозно сказал Алька, выбросив бумажный стаканчик в море, и добавил: - Не чувствуете что ли, что она пахнет не для всяких там знакомств! Она пахнет для гуляния со мной!

Майя сильно смутилась и покраснела, а курсанты засмеялись и «вон» не пошли. Они ближе подошли к Майе и стали шутливо ее обнюхивать.

- Изумительный запах! Непередаваемый аромат! У-у! Самый лучший запах в мире! Как раз, для знакомств и пахнет! - шумно обсуждали они аромат, исходящий от одежды девушки.

Майя разволновалась, заплакала и отвернулась от курсантов. Алька, увидев ее слезы, бросился в драку. Он наносил удары налево и направо. У него вскоре заныли кулаки, а парни только смеялись. Алька остановился и стал оглядываться в поисках чего-нибудь тяжелого. Он обнаружил пустую бутылку из-под лимонада, схватил ее и бросил в обидчиков.

«Снаряд» летел в «правильном» направлении, но тот курсант, голова которого «обязана» была встретиться с бутылкой, вовремя заметил опасность и пригнулся. Бутылка «встретилась» со лбом другого курсанта, проходившего мимо. Звали его Валера.

Валера решил, что на него напали и, не раздумывая, бросился в бой: один на троих! Завязалась потасовка. Алька и Майя выступили на стороне Валеры. Курсанты-нахалы с девушкой и ребенком драться не имели морального права и отступили. Стали выяснять отношения по-людски, словами.

Когда будущие капитаны во всем разобрались, они рассмеялись. Только Майе и Альке было не смешно. Алька подошел к Валере, взял его за руку, потом взял за руку Майю и, молча, потащил их в сторону.

- Эй! - закричал кто-то из троицы. - Парня - забирай, а девушку - оставь! Мы будем ее обонять…

Алька отпустил «ведомых» и медленно, с притворной ленцой, направился к обидчикам. Подойдя к ним, он по-жигански сплюнул под ноги одному из курсантов и вызывающе посмотрел тому в глаза. Как научил его младший мамин брат Сашка Володенко. Сашка не был жиганом. Просто, у него были плохие друзья.

- Понял! - ответил нахал.

Парни развернулись и пошли прочь, со смехом обсуждая происшествие.

Домой мальчика везли на такси. Алька сидел на переднем сидении рядом с водителем. Наконец-то, он смог разглядеть город получше и все увиденное им за стеклом автомобиля удивляло и восхищало его. А на заднем сидении под назойливое Алькино «ух ты! а это че?» ворковали курсант и девушка. В конце концов, таксист не выдержал.

- Заткнись, пацан! - зарычал он. - Дышать темно от твоих вопросов!

Таксист не был ни терпеливым, ни воспитанным. Обычный советский таксист… Не скажу, что типичный.

Майя попросила мальчика никому не рассказывать о происшествии, а особенно «этому трепачу Тольке». Алька согласился, сообразив, что родители могут неправильно оценить произошедшее с ними приключение и «наругать» сына.

Малыш очень не любил, когда его «наругивали». Не потому, что он раскаивался за содеянное, а потому, что мама огорчалась. Когда мама не огорчалась, а огорчался один папа, Алька пропускал его нотации мимо ушей:
- Ничего, переживет! Начальников же своих терпит!

- Ну, пока, вундеркинд! - Валерка протянул руку. - Дай пять!

Алька с удовольствием шлепнул его по широкой ладони. Теперь у него будет еще один друг. Впрочем, как звали тех курсантов? Вот досада! Придется снова идти на набережную дружиться…

- Мама, а кто такой «вундеркинд»? - спросил малыш уже дома.
- Вундеркинд - это означает «умный ребенок». Это немецкое слово.

«Немцы это те, с которыми дедушка Леша воевал», - подумал Алька. - «Значит, он про меня плохо сказал, этот противный Валерка. Не буду с ним дружить!»


Дядя Миша уже не «помирал». Приехал в гости из гостей Володя, родной брат тети Нади, и привез с собой целый литр самогона из Степановки - подарок Семена Пантелеевича, отца Надежды, Володи, Алькиной бабушки и еще кучи других двоюродных дедушек и бабушек мальца. Потом, приехал папа. Им троим было весело.

Об Альке все забыли. Мужчины уничтожали «зло» и травили байки. Женщины с печалью в глазах обслуживали пьянчужек. Майя кокетничала с Валеркой на лавочке возле дома. Толик подглядывал за сестрой. Брошенный малыш, переполненный впечатлениями бурного дня, рано уснул. Устал.

Глава 8.

Итак, Альку любили. Более того, - обожали. Дядя Миша ходил с ним на «фронт», где они «драгнахостили» и обсуждали мировые проблемы, - Карибский кризис, войну во Вьетнаме и другие происки империалистов. Вернее, обсуждал дядя, а Алька только поддакивал и мотал себе на ус.

Тетя Надя, не отрываясь от шитья, рассказывала Альке разные истории из своей жизни и жизни родственников.

Майка, когда была не занята Валеркой, учила Альку считать, рисовать, лепить из пластилина.

Мама и папа читали ему книжки и тоже занимались с ним.

Толька учил Альку сражаться на мечах, стрелять из рогатки, из лука, кидать камни в цель, цыкать через зуб, свистеть. И, несмотря на то, что начальные азы пацанской науки давались малышу с трудом, маленький дядя был терпелив к двоюродному племяннику. Но, однажды, между ними возникла ссора, по причине которой нормальное пацанское воспитание Алька получать перестал.

Что же в нем, в пацанском воспитании, такого особенного? А в том, что мальчик учится быть частью мужского сообщества. Он учится подчинять свои личные цели и задачи, целям и задачам этого сообщества. Учится подчиняться лидеру. Учится быть лидером. Учится дружить. Учится, наконец, преодолевать страх!

Мамам кажется, что основное воспитание их сыновья получают дома или в школе. Наивные! Мальчика воспитывает мужская среда. Роль отца, в начале жизни будущего мужчины, - демонстрировать мужское поведение. Только когда мальчик приступит к изучению и освоению настоящих мужских навыков, отец становится главным «орудием воспитания». А по малолетству нас воспитывают те, кто лишь ненамного старше нас. Так было и так будет. И это очень важный этап развития в жизни мужчины. В какой-то степени, определяющий.

После майских праздников тетю Надю вызвали к директору школы. Она вернулась сильно расстроенной. Толька стал прогуливать занятия и нахватал много двоек.

- Вот, явится отец, - он тебя породил, пусть, он с тобой и разбирается, - сказала она сыну.

Толька занервничал. Он сидел на стуле за обеденным столом и нервно грыз ногти, в ожидании явления «орудия воспитания».

Оно-таки пришло.

-  Ликуй, народ! Встречай, хозяина! - провозгласил он с порога, из чего всем стало ясно, что дядя Миша снова пьян.

Это только спьяну можно было назвать себя «хозяином» при живой тете Наде.

- Иди, «хозяин», полюбуйся на свое «хозяйство», - этого обалдуя! - Майя ткнула пальцем в Тольку.

Тот съежился на стуле. По блеску ее глаз Алька догадался, что Майя в очень хорошем расположении духа. Еще бы! Тольке, часто доводившему сестру до слез, особенно сейчас, когда у нее появился ухажер, грозила порка.

- Ну, чего там? - отец недовольно сел за стол напротив сына. - Дневник давай!
- Я потерял… - промямлил Толя.
- Чего?! А голову, ты, не потерял?! – вопросил дядя Миша традиционным вопросом отцов и насупился.

Майя бойко подскочила к столу и положила перед воспитателем листок бумаги, на который из классного журнала были выписаны Толькины отметки, вынув «сводку с учебных полей» из своего портфеля.

Дядя Миша долго и внимательно изучал «документ». Он, периодически, покашливал, зло смотрел на жену, на сына, виновато - на Майю и на Альку, ерзал на стуле. Сын не выдержал напряжения и стал всхлипывать.

- Я исправлюсь, - дрожащим голосом пообещал он.
- Конечно, исправишься! - дядя Миша приподнялся. - Я же тебе помогу! Еще как помогу! Сейчас, вот, ремень вытащу и помогу…
- А-а-а! Не надо! - заорал провинившийся. - Я, больше, не буду!

Майя стояла, прислонившись к косяку кухонной двери, и злорадно улыбалась. Альке все это не понравилось и он подошел к Миханычу.

Алька стал называть большого друга «Миханычем». Это «обгрызенное» слово, которое происходит от «Михаил Иванович». Если быстро произнести имя и отчество дяди, то, как раз, и получится - Миханыч. Алька так объяснял мне.

- Его нужно, сначала, судить! - уверено произнес кореш, отбирая у дяди ремень. - Нельзя просто так наказывать. А вдруг, у него есть ненаказывательная причина?!

Альку, после наказания, спрашивали - понял ли он, за что его наказали. Сын всегда делал неправильные выводы. Мама, наконец, постановила, что перед тем, как наказать ребенка, сначала, нужно провести расследование, выяснить - зачем или почему он совершил плохой поступок. И наказывать только в том случае, если мальчик знал, что так делать нельзя, но сделал.

А какой смысл наказывать, если наказание не ведет к осознанию вины и последующему исправлению? Такое наказание только еще больше портит детей.

- Да-а, есть… - ухватился за «соломинку» «утопающий» Толька. - Мне мешали…
- Кто тебе мешал, балбес, ты, эдакий? - Майя подскочила к столу, вырвала из рук Альки ремень и вернула «оружие» отцу. - Драть его надо, как сидорову козу и безо всякого суда! - В сторону Альки из ее глаз полетела «молния».

Майку он любил, но и Толика любил! А еще пуще Алька любил справедливость.

- Это тебя надо драть! - завизжал Толька. - Она вчера со своим хахалем целовалась. Да, я сам видел. - Перешел он в атаку.

(Долгая пауза)

Это был правильный ход. Дядя Миша, как и любой отец в те времена, был сильно озабочен моральным обликом дочери. Он стал медленно разворачиваться в сторону Майи.

- Болван! - бросила девушка брату и убежала на кухню плакать.
- Это, что же такое делается? - обратился дядя Миша к жене. - Я вкалываю в поте лица, света белого не вижу за баранкой, блин-деревня, а в это время сын - баклуши бьет, а дочь - шалавится?! Ты, куда смотришь, мать?

Алька задумался. Ему было жалко девушку, но, с другой стороны, ему не понравилось, что она целовалась с этим Валеркой. Уж он-то, если бы был девушкой, никогда не стал бы целоваться с таким противным парнем, который еще и дразнится фашистскими словами.

Пока малыш раздумывал, дядя Миша принял соломоново решение: он запретил обоим выходить на улицу без его личного разрешения, пока оба не исправятся. Ну, с Толькой-то все ясно, а вот, в чем должна была исправиться Майя, Алька не понял.

- Ты, чего хочешь от нее? - спросил он у дяди Миши. - Ты, пожалуйста, конкретнее изложи свою диспозицию.

Алькин словарный запас, после общения с Майей, существенно пополнился.

- Чего конкретнее? - дядя Миша заморгал часто-часто. - Моя диспозиция такая: чтобы я ее с этим не видел, ясно? - Крикнул он в сторону кухни, из которой доносились рыдания девушки. - А если и видел, то только в костюме и с цветком на лацкане, а тебя рядом - в подвенечном платье и фате! Мне эти вот агугугушки безотцовские на дух тут не нужны! Хватит с меня вашей кошки-свиноматки Джакони! Що б я его не бачив!
- И не убачишь! - послышалось из кухни.

Тетя Надя прекратила шить и пошла «успокаивать дочь».  Алька развеселил ее, но тете неудобно было хохотать при сыне – непедагогично. Толька с головой погрузился в учебник.

Алька же, на этот раз, не стал жалеть Майю. Он расстроился. Вечер был испорчен. Дядя Миша ходил, как заведенный, вокруг стола и сумбурно излагал свои страшные пророчества на безрадостное будущее собственных детей. Альке стало скучно. Он обул сандалии и вышел во двор, встречать отца.

Возле подъезда на лавочке, как обычно, сидела морячка Тоня. Опрятная. Настроение у нее снова появилось.

- Привет, бывшая Баба-Яга! - поздоровался с ней Алька и сел рядом.

Он правильно сказал, потому что нарядная женщина - это уже не сказочная злодейка-страшилка. Женщина опешила. Она хотела что-то сказать резкое, но передумала.

- У нас неприятности дома, - поделился с ней Алька. - Толька - баклуши бьет, Майя - шалавится. Совсем от рук отбились. Даже, не знаю, что нам с корешом с ними делать. - Алька тяжело вздохнул.

Морячка задрожала мелкой дрожью. Ей было смешно.

Алька обиделся, проворчал «че смеяться» и больше ничего не сказал. Он грустно разглядывал мерцающие звезды, появляющиеся одна за другой в вечернем небе, пока папа его не забрал.

Алька думал о Майе: "Зачем ей этот Валерка? Еще и целоваться с ним! Бррр! Гадость какая! Еще только в последний класс школы перешла, а уже шалавится…"

«Шалавиться» - это то же, что и «дружить» с парнем, только с поцелуями. Когда без поцелуев, то это, просто, «дружить» или «встречаться». Алька рассуждал: «А зачем люди целуются? Правильно, чтобы пожениться. А если Майка поженится, то тогда у нее появятся свои дети. А зачем же тогда жениться, если без детей?! А будут свои дети - она не будет играть со мной! А я с ней еще, даже, на немножечко не наигрался…»

«Надо придумать план», - решил мальчик, - «чтобы Майка не поженилась!»

Глава 9.

Пока Алька придумывал свой план, произошло следующее.

Толя учился в первую смену. В обед приходила тетя Надя и закрывала его в квартире, чтобы он не сбежал гулять с друзьями. Но стоило матери уйти, как Толька вылезал через окно на улицу, а перед приходом родных, тем же путем, возвращался обратно.

Майя училась во вторую смену и о проделках Тольки не знала. Однажды, она пришла домой раньше обычного и обнаружила «полное отсутствие всякого присутствия» брата. Майка так сказала.

Через некоторое время тот явился через окно, хотя входная дверь была не заперта. Произошел скандал. Теперь, Тольку отлупили ремнем без суда и следствия.

Тетя Надя провела на кухне совещание с Алькиными родителями. Папа Альки сказал, что сам был двоечником и исправился не потому, что его секли, а потому, что его старшая сестра пообещала подарить ему складной нож, если он окончит год без троек. А потом ему так понравилось быть среди лучших, что все последующие годы он учился только на отлично. Взрослые решили, что нужно чем-то мотивировать мальчика, то есть поощрять за успехи в учебе. Однако еще нужно было дождаться этих успехов.

Как и предсказывал Алькин папа, порка не пошла ученику на пользу. Близилась последняя неделя четверти, когда в школах проводились переводные экзамены, а двойки все еще не были исправлены. Толика могли не допустить к экзаменам и оставить на второй год.

В воскресенье, мальчика отправили с Алькой во двор, «надзирать» за юнцом. Малыш ковырял палкой землю, стараясь направить ручеек, образовавшийся после дождя, в сторону от дома. «Надзиратель» выстругивал из доски очередной меч взамен сломанного в уличных мальчишеских сражениях. Подъехал школьный приятель на новеньком велосипеде. Толька чуть не лопнул от зависти.

- Эй, Сидор, дай покататься, - попросил он товарища.
- Не-а, мне родители не разрешили давать технику посторонним, - объяснил одноклассник.
- Да, какая это «техника»? Это всего-навсего велосипед, - Толька пожал плечами. – Вот у бати моего «Победа» – это техника!
- Какая-никакая, а у тебя и такой нет, - мальчишка обиделся и  уехал.

Толька расстроился, на глазах у него появились слезы.

- У всех пацанов в нашем классе есть велосипеды, только у меня одного нет, как у сироты казанской, - пожаловался он зачем-то Альке.
- Не плачь, - Алька погладил его по голове. - Тебе купят велосипед. Я слышал. Тебе надо хорошо учиться.
- Откуда, ты, знаешь? - оживился мальчик. - Сам придумал?

Алька, как мог, передал содержимое подслушанного разговора. Толик возликовал, воодушевился и на радостях не только исправил плохие оценки, но и сдал переводные экзамены на все пятерки. Он был умным мальчиком, но мальчиком.

В день, когда закончился учебный год, Толька с нетерпением ждал возвращения отца с работы. Но приехала военная машина и привезла в усмерть пьяного дядю Мишу. Его с трудом довели до кровати в спальне и бросили на нее, как мешок с … песком, допустим.

- Вот, смотри, - Толька растолкал отца и сунул ему под нос ученический табель, с проставленными в нем отметками.

Дядя с трудом приоткрыл глаза.

- Ишшо? - спросил он, пытаясь трясущейся рукой ухватить листок.
- Я экзамены сдал на все пятерки! - гордо объявил мальчик.
- Ну и правильно, - дядя Миша икнул. - У вумного батьки - вумны диты.

Он снова повалился на кровать и собирался «уйти в астрал», как сказала бы Майя. Но не тут-то было! Толька снова растолкал его.

- Вы, обещали мне велосипед! - крикнул он отцу, едва тот, своей дрожащей рукой, приоткрыл один глаз.
- Какой-такой «велосипед-мылосипед»? - дядя Миша замотал головой и с трудом уселся на постели. - Нет у меня никакого мылосипеда! Ык!
- Как нет?! - возмутился сын. - Ты же обещал! - Толька замахал перед лицом дяди Миши табелем, как тореадор плащом перед быком. - Вот, смотри! Видишь: русский - пять, математика - пять, чистописание - пять, видишь? Нет ни одной двойки!
- Ты, чего пристал, как вошь к партизану?! - огрызнулся отец. У него раскалывалась голова. - Принеси, лучше, рассолу с кухни. Ну-ка, живо!

- Мама, - обратился мальчик к женщине, только что пришедшей с работы, - этот… этот… твой муж, - он не нашел приличных слов для обозначения родного отца, - отказывается от своего обещания!
- Какого обещания? - спросила удивленная тетя Надя.

Так нагло Толик себя никогда не вел.

- Вы, велосипед ему обещали! - встрял Алька.

Тетя Надя привела его из детского садика. Он сразу разобрался «что почем».

- Ничего мы не обещали, насколько я помню… Тася, - обратилась она к Алькиной маме, - мы обещали ему велосипед?
- Нет, - уверено сказала мама Тася.
- А-А-А! - взревел разочарованный мальчик и побежал к дровяному сараю плакать.

Когда он успокоился, все выяснилось. Толька зло посмотрел на Альку и произнес сквозь зубы: «Трепло! Я из-за тебя столько времени впустую потратил!»

Алька ничего не понял, а Миханыч сказал: «Молодец, кореш! Хорошо придумал, а то - он на второй год остался бы. Молодец, ври дальше». И подарил Альке трофейную японскую медаль.

Алька расстроился… Как понять этих взрослых? То говорят, что обманывать нехорошо, то говорят «ври» и медаль дают. Алька никогда не врал. Он не понимал, просто, зачем это делать. Если ему не хотелось, чтобы знали о его делах, мальчик просто не отвечал на вопросы, - хоть убей! Хвастаться ему было нечем.

То, что дядя посчитал враньем, таковым не было. Альке, наверное, следовало бы обидеться, но обижаться на друзей нельзя, - на то они и друзья, чтобы быть искренними в своих словах и поступках. Поступки и слова друзей не оценивают. Их, друзей, ценность в том, что они есть. Если у кого есть…

Алька, всего лишь, неправильно истолковал иностранное слово «мотивировать». Он думал, что мотивировать человека - это подарить ему то, что ему больше всего нужно. Выяснилось, что мотивировать - это побуждать к чему-либо. И подарки тут совсем даже необязательны. Можно, ведь, побуждать и словами.

Впрочем, все разрешилось благополучно: вскоре Алькин папа получил премию, а Толька - велосипед. А на Альку новоиспеченный велосипедист все равно обиделся, хотя, с тех пор, учился на «хорошо» и «отлично». Пришлось Альке постигать до поры до времени пацанскую науку самостоятельно.

Глава 10.

Наконец, Бочаровым выделили отдельную жилплощадь. Они переехали на новое место жительства - в «капитанский дом», как его называли в народе, находившийся в нескольких трамвайных остановках от дома Бойко. В этом доме жили капитаны и их помощники, штурманы и прочая корабельная старшина.

Александр, к тому времени, успел «отличиться» и его «забрали» в горком, который и побеспокоился о быте своего нового сотрудника. И не его одного.

«Капитанский» дом, построенный на склоне сопки,  был четырехэтажным с цокольным этажом. На первом этаже располагались молочная кухня, гастроном и домашняя кухня, где торговали полуфабрикатами. На цокольном этаже, выходившем во внутренний двор, был пока полный бардак – там готовили помещения для временного размещения отделения милиции.

Квартиру выдали на две семьи. Одну из комнат в их квартире занял Алька с родителями, другую - молодая семья по фамилии Харчевы. Их было двое: дядя Володя и тетя Ира. Детей у них еще не было.

Тетя Ира Альке сразу понравилась. У нее было миленькое, очень выразительное личико, смахивающее на лисью мордочку, как лисиц изображают на картинках в сказках. И волосы - рыжие-рыжие, как медная проволока. Она красила веки и ресницы, но очень аккуратно, - без фанатизма. По Алькиной классификации, она была красавицей первого сорта.

Дядя Володя, папин коллега, был очень высоким молодым человеком и очень умным, потому что на лбу у него светилась плешь, что, по убеждению дяди Миши, было признаком большого ума. И еще дядя Володя был очень сильным. Каждое утро он делал зарядку с огроменными чугунными гирями. Алька, как не старался, не мог, даже, оторвать от пола этот спортивный снаряд.

Мужчина казался мальчику великаном и Алька его, сначала, опасался. И еще сосед картавил. Он говорил «гоггод» вместо «город», «табуггетка», вместо «табуретка». «Говорит, как малыш!» - удивлялся Алька. Мама объяснила, что он делает это не нарочно, - это такой врожденный дефект речи. С подачи Альки, взрослые стали называть Володю «Малышом».

Бочаров и Малыш работали инструкторами в организации, которая называлась «горком». Горком - это городской комитет партии, пояснили Альке, когда обе семьи собрались за столом отметить новоселье и знакомство. О партии Алька уже знал, что это много-много людей, которые тяжело работают, чтобы всем людям на земле жилось легко и хорошо.

- Комитет это тоже для того, чтобы хорошо жить? – спросил мальчик.

Мама ухмыльнулась, а папа кивнул. Малыш с женой обменялись быстрыми взглядами и уставились на юного соседа, подозревая, что далее последует некая антисоветчина. Они уже знали об Алькином частушечном прошлом.

- А как это - хорошо жить? - спросил мальчик, который с детства был существом неприхотливым, терпеливым и покладистым в меркантильных вопросах.
- Иметь хороший заработок, - сказала тетя Ира, чуть подумав,- чтобы можно было себе позволить хорошо одеваться, ходить в театры, ездить на курорты, по разным городам…
- Хорошо жить – значит, иметь собственную квартиру, - сказала мама, которой очень не нравилось, что стирать, мыться и совершать прочие интимные процедуры нужду ей придется чуть ли не на глазах посторонних людей.
- Иметь автомобиль, - сказал дядя Володя, - чтобы можно было охотиться и рыбачить. - А что? - Он недовольно посмотрел на нахмурившуюся жену. - Я же должен по-людски отдыхать или нет?!

Ирина усмехнулась. Она, как и любая нормальная женщина, была уверена в том, что лучший отдых для мужчины - это помогать жене по хозяйству.

- Хорошо жить – это иметь, сама так, возможность учиться, - сказал папа, который готовился к вступительным экзаменам в политехнический институт и сердился на Альку, за то, что тот ему, все время, «мешал сосредоточиться».
- А дети?! - удивился Алька, выслушав мнения взрослых. - Разве, иметь детей - не хорошо жить?

Тетя Ира поперхнулась.

- Слышишь? - дядя Володя постучал ее по спине. - Устами младенца глаголет истина.
- Нашел истину! Эта "истина" такого наговорит, на уши не натянешь! Мне еще рано! Мы, так не договаривались! Ты опять за свое?! Я же тебя просила… - Ирина почему-то обиделась и выбежала из кухни.

Алька удивленно посмотрел ей вслед. Почесал затылок, не понимая, что такого он сказал, что нужно натягивать на уши...

- Володя, нельзя так! – недовольно сказала Таисия. – Ей окрепнуть нужно после операции!

Малыш пробормотал себе под нос: «А я че? Я ни че…»

«Ладно. Ну, ее», - подумал Алька. - «С партией разобрались. Что там дальше?»

- Кто такой инструктор? - спросил он Малыша.
- Инструктор - это тот, кто всех инструктирует, - ответил дядя Володя.

Его ответ Альке не понравился.

- Ты, чего? - сморщил мальчик свой носик. - Инстгуктигует! Скажет же! Милиционер - это тот, кто всех милиционерит! Вот, что ты сказал!
- Инструктировать - это значит давать рекомендации, советы другим работникам, сама так, - разъяснил папа Саша.

Он тоже был очень умным.

- Инструктор - это дядя, который учит других тому, чего сам не знает, - мама Тася засмеялась и хитро посмотрела на мужчин - ей нравилось их «подкалывать».
- Ааа… - протянул Алька, - понятно. Это нашему папе подходит.
- Почему? - глаза отца приобрели стальной оттенок, что означало, что он начинает нервничать.

Это Алькино «ааа», как правило, ничего хорошего не предвещало.

- Потому что, ты, ничего не знаешь. Чего не спросишь, - ты никогда не отвечаешь. Все - «отстань», да «отстань»! А мама все знает! Она всегда мне отвечает, если я спрашиваю, - пояснил Алька.

Отец обиделся и тоже выскочил из кухни. Мама с дядей Володей переглянулись и рассмеялись. Алька же насторожился:
- Я что-то неправильно наговорил?
- Не бери в голову, - Малыш подмигнул мальчику. - Просто, нам с твоей мамой достались вечно обиженные  половинки...

Весь оставшийся вечер Алька провел в комнате у Малыша, рассказывая тому свои детские истории и последние новости из садика. Малыш веселился от души, но старался сдерживать смех, чтобы Алька не обиделся. А тот, нашел свободные уши и рад стараться!

- Мне хорошо в садике… местами, - рассказывал мальчик. - В туалете, вот, мне хорошо, когда никто не мешает. Ну, когда нянечка не шастает туда-сюда со своей шваброй дурацкой! Или Генка-лопоухий… У нас два Генки и оба лопоухие. Мы их зовем «лопоухий» и «ухолопый», чтобы не путаться. Ну! А тот,  который «ухолопый», тот драчун… Не-е, меня не трогает… Он Боню боится! Боня ему как врежет, - как пушка по Берлину! Боится… Боню все боятся - уважают!
- Иди, утыркивайся! - прервал Алькин рассказ обиженный папа, заглянув в комнату. - А мы партеечку, сама-так, разыграем на сон грядущий!

На следующий день после новоселья был выходной. Папа, к большому удивлению сына, повел его утром гулять в городской Парк культуры и отдыха, находившийся неподалеку от их дома. Алька нацепил на грудь японскую медаль, полученную за «вранье».

Вскоре, они вернулись: отец - злой, а сын - заплаканный. Папа, молча, всучил малыша маме и ушел к себе в комнату.

- Что случилось? - спросила она у Альки. - Ты, зачем папу рассердил?
 - Он первый начал! - Алька помахал кулачком в сторону комнаты, укрывшей отца. - Ну-ну-ну!
- Так, в чем же дело?! - мама строго посмотрела на сына.

Алька сбивчиво, с волнением, стал рассказывать о конфликте с «этим противным саматаком». Из его рассказа и последующих папиных оправданий, - мама не разрешала наказывать Альку без ее разрешения, - получилась такая картина.

Александр, приведя сына в парк, решил прокатить его на колесе обозрения. Миханыч называл этот аттракцион «колесом оборзения». Не в шутку. На полном серьезе. Он слова коверкал.

В кабинке, кроме них, сидела еще парочка: моряк и раскрашенная девица. Почему-то у моряков все подружки были ярко раскрашенными,  как морские флаги. Наверное, девицы думали, что, в своем обычном облике, они на моряков впечатления не произведут.

Когда они добрались в своей кабине до самой верхней точки, открылся вид на пришвартованные к причалам корабли.

- Это что за корабль? - спросил малыш отца, указывая на большое судно.
- Это, сама так, сухогруз. Всякие товары перевозит, сама так, по морю.
- Неправильно, - встрял моряк. - Это - танкер, малец. Тебя как зовут?
- Алька, - представился любознательный мальчик и протянул руку для знакомства.
- А меня - Игорь, - моряк осторожно пожал детскую ручку. - Ты, когда вырастешь, кем будешь?

Свою подружку он не обозначил. Моряк переключил свое внимание на малыша. Наверное, девушка ему надоела. Или корабли, стоящие в порту, надоели. Или, даже, море. У моряков случаются приступы «сухопутной» ностальгии. На земле же родились, однако.

- Я еще не решил, - Алька задумался.
- Наверное, как папа? - подсказала «яркая» спутница Игоря.
- Еще чего! - возмутился малыш. - Чтобы быть строителем, нужно ругаться плохими словами и много пить водки, а я водку не люблю! И ругаться тоже не люблю, потому что мама говорит, что это не культурно и стыдно.

Наверное, если бы можно было уйти, Александр ушел бы. Он, может быть, даже, и выпрыгнул бы из кабинки… Но колесо крутилось медленно. Земная поверхность лежала далеко внизу. Папа Саша плотно сжал губы, грозно посмотрел на сына и обреченно вздохнул.

- Я, когда стану большим-большим, пойду Берлин брать, как дедушка Леша, - мечтал в слух Алька.

Он во всем хотел быть похожим на своего героического деда.

- Так, его уже взяли двадцать лет назад! - парочка развеселилась.

Девица так смеялась, что, аж, расплакалась и слезы смыли тушь с ресниц. Тушь попала в глаза, слезы потекли еще сильнее. Девушка вскрикнула и полезла в сумочку за носовым платком. А нечего смеяться!

- Ну и что? - Алька пожал плечами. - Я еще раз возьму. Сяду в танк с дедушкой Лешей, дядей Мишей, дядей Геной, дядей Толей, другим дядей Толей…
- Подожди, - перебил его Игорь, - столько народу в танк не влезет.
- Это в твой дурацкий танк не влезет, а мой танк - о-го-го какой большой. Как вон тот корабль. Я из пушки ка-ак врежу по Берлину!
- А папу с собой возьмешь? - поинтересовалась девушка, стирая черные потоки с нарумяненных щек.

Алька внимательно оглядел отца с ног до головы оценивающим взглядом. Папа втянул голову в плечи и задержал дыхание.

- Не-а, - мальчик покачал головой, - он у меня хлипкий какой-то. Я вместо него тебя возьму.

Алька показал пальцем на здоровяка Игоря. Моряк ему понравился и Алька решил с ним задружиться.

- Ты, у меня, сейчас договоришься, сама так! - отец схватил Альку за руку.
- Ну, что вы? - вступилась за ребенка девушка. - Он же еще маленький.
- Я - маленький, - подтвердил Алька и освободился от захвата, - Меня надо любить, подарки всякие дарить, мороженое… конфеты.
- Кстати, - девушка извлекла из сумочки, сделанной из крокодиловой кожи, конфету в красивой обертке и протянула мальчику.

Алька «благодарительно» ей улыбнулся и мысленно перевел из третьего во второй женский сорт.

- Ему нельзя! - запротестовал отец из вредности.

У Альки от шоколада, иногда, появлялась сыпь на подбородке. Папа боялся, что эта сыпь может превратиться во что-нибудь более серьезное. У Александра было какое-то кожное заболевание.

- Чего, ты, суешь нос не в свое дело? - Алька искренне возмутился. Это же его сыпь беспокоит, а не папу! Чего он лезет со своими переживаниями? - Я же не запрещаю тебе твою водку пить? Дай сюда! - Мальчик потянулся за конфетой.
- Я, сама так, сказал: тебе нельзя! - отец отдернул руку сына.

Алька снова потянулся за конфетой, отец схватил его, Алька стал вырываться и нечаянно стукнул Александра кулаком в нос.  Драки не получилось из-за присутствия посторонних, но, едва они спустились на землю, Бочаров-старший отвел Бочарова-младшего в укромное место и отшлепал.

Такая вот история.

Мама отругала обоих. Альку за то, что «плохо сказал» на отца и не слушал его. Папу за то, что не «проявил должного педагогического такта». Она, после общения с тетей Ирой, будущим педагогом, твердо уверовала в волшебную силу воспитания. Мама вместе со всей советской педагогикой  думала, что дети рождаются одинаковыми, а плохими или хорошими люди становятся в результате дурного или хорошего воспитания.

Через год она уже так не думала. А на то, что думала советская педагогика,  ей было глубоко наплевать.

Обедали без отца. А дядя Володя подарил малышу, униженному поркой, целую коробку конфет. Алька не был жадным. Он поделился конфетами со всеми. И с папой Сашей тоже. И сыпь у Альки на подбородке не появилась! Так что, нечего было Александру вредничать…

Глава 11.

Пора, наконец, представить лучшего из Алькиных маленьких друзей, тем более  что он жил совсем рядом от Альки – во дворе с тыльной стороны «капитанского» дома. Такое вот счастье друзьям-малышам привалило!

Тася и Алька пошли в гости к Тасиной подруге. Александр остался дома. У него распух нос и ему было «неудобно показываться на людях». Мама Альки так сказала. Папа по-другому сказал. Алька слышал.

Тасину подругу звали Тамара Терехова. Они вместе работали художницами на фабрике детской игрушки. Женщины познакомились и подружились давно, когда мама еще не была замужем и жила у тети Нади. Потом, пришел папа из армии и «утащил маму в Лесозаводск». Тася так сказала.

- А папа сказал, что они об этом сразу договаривались, - рассказывал мне Алька. - А мама сказала, что ему это спьяну померещилось. А папа тогда плохо сказал.

Тамаре столько же лет, сколько и Таисии. По красоте она стояла сразу после мамы, наравне с тетей Ирой, Майкой и тетей Надей, то есть, по Алькиной классификации, относилась к первому сорту женщин. У Тамары были темные вьющиеся волосы и черные-черные глаза. Она очень-очень веселая и жизнерадостная и по сей день. И смеялась тетя Тамара красиво. Не «гы-гы-гы», как некоторые дамочки, а нежно так, озорно - «хи-хи-аах».

У нее был муж - Игорь, моряк. Алька его видел всего один раз. Игорь очень любил жену, Боню и готовить пищу. Причем, в отличие от Алькиного папы, готовил так, что, просто, пальчики оближешь! Он, как и полагается моряку, был хорошо сложен. Бонин папа тоже был веселый, как и жена, а еще он играл на пианино, аккордеоне и гитаре. И пел Терехов-старший хорошо. У него был бархатный баритон. Когда Игорь начинал петь, у Тамары закрывались глаза от удовольствия.

А главное, у маминой подруги был сын Боня. Он Алькин одногодка и мальчики посещали одну группу в детском садике. Дети подружились тоже давно, когда их мамаши ездили друг к другу в гости со своими чадами.

Вообще-то, Бонино правильное имя тоже Олег. Боня - это ласковое имя. Он сам его придумал. Что означало это слово, никто не догадывался. Но Олежка, едва начав говорить, упорно называл себя именно так. В конце концов, все смирились, - Боня, так Боня.

Баба Тоня догадывалась, что это «Боня» происходит от слова «больно». Олежке сделали прививку и он всем встречным и поперечным жаловался, тыча себя в грудь, что ему сделали больно.

Тетя Тамара, по-прежнему, жила с семьей в частном доме своей мамы, который был совсем рядом с «капитанским» домом, в этом же дворе. Дом Тереховых был старым, пристроенным к бараку еще отцом бабы Тони. Дядя Игорь его «подшаманил» и дополнительно пристроил кухню с крыльцом. Теперь комната, бывшая кухней, стала детской. Молодые устроились в общей комнате, а бабушка переселилась на кухню, за занавеску. Поближе к месту работы, как шутила она.

Была проверка из горсовета и Тереховых хотели заставить снести самовольные пристройки, но дядя Игорь показал комиссии сначала кукиш, а потом кулак, а потом пригласил за стол и после третьей рюмки вопрос решился просто: раз дома в планах нет, то и сносить нечего. Мудро, однако.

Мамаши занялись изготовлением нарядов, готовясь к летнему сезону. В те времена хорошей одежды в магазинах было мало. Женщины, которые не умели шить сами, заказывали себе наряды в ателье. Подруги умели шить. И еще они были художницами и придумывали такие фасончики, которые другим женщинам и не снились. Они старались быть очень модными. Это нравилось их мужьям. Другим мужьям тоже. Алька это понял по восторженным взглядам, бросаемым на подруг посторонними мужчинами.

Бабушка Тоня готовила ужин. В их семье такое ответственное дело доверялось либо ей, либо Олежкиному папе. Здесь любили вкусно поесть, а тетя Тамара не любила готовить, потому что муж хорошо готовил и постоянно ей надоедал своими кулинарными советами.

- Раз ты такой умный, вот, сам себе и готовь! – объявила молодая жена.

Бабушка была такой «здоровской» бабушкой, что не обожать ее было невозможно! Мало того, что она вкусно готовила, играла на пианино, - она была необычайно добродушным существом. Такую и обижать-то замучишься! Она не обижалась, даже когда сердилась. Так - побурчит, побурчит и опять подобреет.

Боня… Что сказать о нем?

- Он такой… Он такой… Он - самый лучший! Лучше всех, кроме мамы. И кроме папы, когда тот не пичкает меня своей дурацкой манной кашей. И когда не дерется, - рассказывал Алька.

Олежка в те годы был почти на полголовы выше Альки и в полтора раза толще. У него тоже были светлые волосы, только они кучерявились. И глаза у Бони тоже были голубыми. Олежку считали симпатичным. Не «симпатяжкой», как Альку, а «симпатичным». Он был очень добрым и покладистым мальчиком, но если разозлится, мог и в лоб дать! Только, чтобы его разозлить, нужно было хорошо постараться!

Боня ел много, а делал все медленно-медленно. Поэтому накопленная им энергия не расходовалась вся, а накапливалась в теле. От этого Боня «пухнул».

В садике их иногда взвешивали на весах. Когда вес Олежки становился больше положенного, бабушка заставляла внука заниматься с гантелями. Заниматься приходилось часто, поэтому Боня был очень сильным. У него были твердые-твердые мышцы.

Алька обнаружил, что у него тоже твердые мышцы, но Боня сказал, что это не мышцы, а кости. Зато, Алька уже умел читать, а Олежка еще путался. И еще он букву «р» не выговаривал. А когда был совсем маленьким, не выговаривал буквы «к» и «г». Он заменял их буквой «х» - «хухла», вместо «кукла», «хорох», вместо «горох».

Когда Олежка пошел в садик, с ним стала заниматься особая тетя, которая учит детей правильно говорить. Она так позанималась, что буквы «к» и «г» Боня стал выговаривать, зато перестал выговаривать букву «р», как Малыш. Только у Малыша вместо «р» звучала «г», а у Бони – «л». Алька сказал, чтобы друг не расстраивался, что у него правильная картавость.

- «Стлоительный клан» - это понятнее, чем «стгоительный кган», - пояснял он.

Малыши стали играть в детской. У Олега было много игрушек, которые хранились в большом фанерном ящике. Мальчики достали их все и разложили на кровати. Кровать была для взрослых. Олежка с Алькой рассортировали игрушки на мальчуковые и девчачьи, затем скинули девчачьи игрушки на пол.

Девчачьи игрушки - это всякие зверьки, куклы, пупсы. Олежка в них не играл. Они ему достались в наследство от мамы, которая игралась в игрушки, пока не родилась живая игрушка - Боня.

Мальчуковые игрушки - это наборы для конструирования, машинки, кораблики, самолетики, танчики, оружие всякое.

Когда работа была проделана, встал вопрос: а что дальше? Во что играть? В садике игры организовывала воспитательница. Ранее, собираясь вместе, они играли «в домики», «в машинки», «в войнушку», «пап и мам» и прочие малышовые игры. Теперь-то друзья выросли! Нужны были другие, пацанские, игры.

- Давай иглать в палаход, - предложил Олежка.

Его папа был моряком. В пароход, так в пароход. Альке было все равно, лишь бы интересно. У парохода должен быть капитан. Кому быть капитаном?

- Я буду капитаном, - решил Алька.

Он уже знал, что капитан не только самый главный на судне, но и самый умный.

- Почему ты? У тебя папа не моляк, а у меня моляк. Я должен быть капитаном, - возразил Терехов-младший не из вредности, а исходя из своей логики.
- А я, - кем буду? Если мой папа строитель, то я, что, - строителем должен быть? - недоумевал Алька, которого логика друга ошарашила. - А если мне противно?

Олег задумался. Про строителей на корабле он ничего не слышал. Мальчик почесал голову, поковырялся в носу и, ничего не придумав, побежал к маме за подсказкой.

- Ты, будешь штулманом, - объявил он, вернувшись. - Будешь кулс указывать, чтобы мы не заблудились в моле.

Ладно, Алька не стал спорить. Штурман тоже важная профессия. Чтобы быть штурманом, нужно много чего знать. Валерка так сказал.

- Курс - драгнахостен! - объявил он капитану.
- Какой длагнахостен? - удивился Олег. - Нет такого кулса!
- Как это «нет»?! - Алька сжал губы в полоску, как папа. - Мне дядя Миша сказал «драгнахостен», когда мы на фронт ходили, а он - большой и больше тебя знает, понял?

Олег поковырялся в носу, потом сошел с «корабля» и снова побежал к маме.

- Мальчики, не ссорьтесь, - попросила тетя Тамара, возвращая Боню на место. - Драг нах остен - это значит «вперед на восток». Плывите на восток. Плывите, куда хотите, только не мешайте нам шить. Придумайте другой курс, наконец! - Она вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Алька другого курса не знал и игра ему резко разонравилась.

- Давай, брать Берлин, - предложил он.

Олег добродушно согласился. Он был послушным мальчиком и не стал спорить, как просила мама.

Нужно сказать, что друзья никогда не ссорились. Не потому, что оба они были покладистыми мальчиками, а потому, что любили друг друга и каждый не хотел «делать неприятности» товарищу.

Мальчики решили, что танком у них будет фанерная коробка,  в которой хранились игрушки. Была только одна проблема - танку не хватало пушки. Олежка сбегал на кухню и принес швабру. Заодно, стащил два пирожка с печенью, которые они с Алькой обожали. Теперь, нужно было вставить «ствол» в «башню танка».

- Неси нож. Мы сейчас дырку продырявим, - распорядился Алька, дожевывая свою порцию.

Нож им не дали. Поход на Берлин, по злой прихоти бабушки, не состоялся. Она думала, что мальчики могут порезаться ножом. Можно подумать, что им делать больше нечего, как резать самих себя!
Мальчики обиделись. Бабушка откупилась пирожками. Мальчишки закусили и загрустили. Они лежали на кровати среди мальчуковых игрушек и соображали, чем таким себя занять.

Додумались!

- Пойдем лыбок смотреть, как будто мы на подводной лодке и смотлим в иллюминатол, - придумал Олежка.

Они вышли в комнату, в которой женщины кроили, шили и примеривали.

- Эта рыбка морская? - спросил Алька у приятеля, показывая пальцем на большую оранжевого цвета рыбу с длинными перистыми плавниками и хвостом.
- Мам, это молская лыбка? - переспросил Олег.
- Морская, морская. У твоего отца все морское… И мозги, в том числе… из воды, - отмахнулась тетя Тамара.

Она была чем-то недовольна.

- Не морская, - сказал Алька, окунув палец в воду и попробовав ее на вкус. - Надо воду посолить. Морская рыба должна жить в соленой воде.

Олег тоже попробовал воду. Еще раз попробовал.

- Навелно… - промямлил он.

Просить у противной бабки соль мальчики не стали. Просто, сперли со стола солонку.

Большой столитровый аквариум был прикрыт стеклом, лежавшим на металлических шариках, приваренных к угловым стойкам железного каркаса. Между стеклянной крышкой и стенкой аквариума оставалось узкое отверстие, через которое кормили рыб.

Алька взял из солонки щепотку соли и высыпал ее в воду. Тут он сообразил, что так можно до «бесконечности долго» превращать обычную воду в воду морскую. Мальчик решил высыпать в аквариум все содержимое солонки сразу. Деревянная посуда, как назло, застряла в отверстии между стеклянной крышкой и передней стенкой. Что делать? Алька попытался протолкнуть солонку внутрь - бесполезно.

- Надо ее чем-то стукнуть, - предложил Олежка и убежал на кухню.

Вернулся он, таща за собой колун, которым кололи дрова. Инструмент был тяжелым. Мальчики с трудом вдвоем подняли его, нацелились на солонку, но промахнулись. Глухой удар по стеклу был предтечей других громких и неприятных звуков. Самым неприятным из них, был звук шлепка рукой по «мягкому месту» малышей.

Кройку и шитье пришлось отложить до лучших времен. Пока наказанные мальчики, крепко обнявшись, плакали в углу Олежкиной комнаты, женщины собирали воду. К счастью, рыбок удалось спасти.

- Вас надо было наказать! - возмущалась бабушка на мамаш. - Додумались - глупых мальчишек оставить без присмотра.

Она забрала малышей и переодела их.

Альке не понравилось, что бабушка назвала их глупыми, но понравилась ее мысль насчет наказания мам, хотя превращать эту мысль в дела он бы не стал.

Алька не любил, когда его лупили. Особенно, когда мама лупила. Потому что это нечестно: маму, ведь, нельзя разлюбить. Она тебя лупит, а ты ее, все равно, любишь. Получается неправильная любовь. Всеравнительная.

«Хорошая бабушка. Не буду ее обижать», - решил для себя мальчик.

А еще, мама нарушила свое же правило. Сначала, ведь, следствие нужно было провести, выяснить, зачем мальчики разбили аквариум. Они же не виноваты, что им сил не хватило поднять этот дурацкий колун!

Детей накормили и отправили спать на бабушкину кровать на кухне. Чтобы были на глазах, под присмотром, так сказать.

Мамаши вернулись к своим прерванным делам. Снова залязгали кроильные ножницы и застрочила машинка.

Перед тем, как заснуть, мальчики, обиженные и униженные мамами, «страшно» поклялись друг другу в вечной дружбе и пообещали никогда не жениться и, вообще, не обращать на женское население планеты (большое зло)  никакого внимания.

- И с мамами длужить не будем! - предложил Олежка.
- Не получится… - ответил Алька. – Даже, если мы их бросим, они же нас не бросят…

Малыши вздохнули, обнялись и засопели носиками. Заснули.

Когда Игорь Терехов вернулся из похода, то соорудил новый аквариум. Ему это было нетрудно. Боню и Альку он не отругал, из-за чего Алька еще больше зауважал моряка.

Алькин папа устроил бы сыну взбучку, а Бонин папа проявил милосердие, терпение. Алька решил было, что Бонин папа больше любит своего сына, чем Александр Альку, но Тася сказала, что у мужчин, просто, разный характер. И еще она сказала, что у моряков работа спокойная, а у папы нервная, поэтому он сильно расстраивается.

- Ничего себе расстраивается! – возмутился Алька. – Расстроился – иди, спи! А он дерется!

Мама вздохнула, поцеловала сына, пожелала спокойной ночи и пошла к выходу из их комнаты. У дверей она остановилась и сказала:
- Кого больше любим, над теми больше и издеваемся…

Алька открыл, было, рот, но мама поспешно выключила свет и вышла. А Алька лежал и думал, что если он женится и заведет себе сына, то не будет с ним драться как раз потому, что будет любить его. Мамина мысль ему не понравилась. Он почувствовал, что мама защищает отца и тем самым выступает против справедливости. Он хотел еще порассуждать на тему справедливости, но сон сковал его.

Глава 12.

Таисия упросила Майю забрать Альку из садика. Они с Тамарой хотели дошить свои новые наряды. Им ничто и никто не должен был помешать.

Олежкина мама готовила, помимо прочих, особый новый наряд к возвращению мужа из плавания. Она хотела «сразить его наповал»!

Боня сразу запереживал: ему не хотелось потерять папу. Но мама Тамара пообещала, что, от этого «сраженья наповал», вреда Олежкиному папе не будет, а будет одна «польза и удовольствие».
      
Дядя Миша пришел с работы трезвым и раньше обычного. Он расцеловал Альку и утащил к себе в комнату, как трофей. Дядя, явно, соскучился по корешу.

- Рассказывай, как дела, - большой друг посадил малыша на кровать и сам сел рядом.

Алька, тяжело вздыхая и возмущаясь, поведал ему о том, как они с Боней нечаянно разбили аквариум, а мамы их наказали. Про папу, который не за что отлупил Альку, когда они поссорились в городском парке. Ну, еще о разных мелких неприятностях.

- Да, брат, тяжелая у тебя жизнь, - Миханыч покачал головой.
- Это точно, - Алька вздохнул. - А у тебя как дела?
- А! - Миханыч махнул рукой. - Главные мои неприятности - это мои бабы. Вот, смотри, - дядя Миша указал на висячие часы с кукушкой, - время семь часов, а Надюхи все еще нет! И где, ты думаешь, она шляется?
- В магазине, наверное, - предположил Алька.
- Если бы… - дядя Миша зло выругался. - Пошли на фронт, что ли?

«Рота» замаршировала к «Победе». Алька, проходя через общую комнату, обратил внимание на то, что Майка собирается куда-то «свинтить». Он хотел задать ей вопрос, но передумал, потому что ответ ему был известен заранее. Альке стало неприятно. Он все еще не придумал свой план по отделению Майки от Валеры и решил завтра же всерьез заняться его разработкой.

Скамья перед домом пустовала. Морячка Тоня уже выздоровела. Она прошла медкомиссию и ее снова взяли на работу. Пришло судно, к которому женщину приписали и завтра она должна была уйти в рейс. Сегодня же Тоня прощалась с подругами. Из открытого окна на первом этаже слышались музыка и женский смех.

- О, гляньте, мужчина! - крикнула незнакомая высокая женщина, курившая в окне. - И что, вы, там делаете в одиночестве? Подьте к нам!!

Дамочка Альке не понравилась. Она была, по выражению дяди Миши, «страшная, как атомная война». Это уже шестой сорт. После "бабка-ежкиного" сорта. Нет, она была нормальной, только, сильно «наштукатуренной» и брови у нее были нарисованы карандашом. Бррр! Алька почему то жутко не любил, когда женщины пудрились и красились. Наверное, потому что его родные женщины обладали природной красотой и косметикой пользовались мало.

- Гражданка, которая без бровей, не мешайте! Не видите что ли - мы на фронт идем?! - прокричал Алька ей в ответ.
- Мишка, давай к нам! - позвала из окна морячка Тоня.
- Да, я с мальцом… - замялся Миханыч и затоптался на месте, переминаясь с ноги на ногу.
- Бери и его с собой, тут на всех хватит! - совращала женщина дядю Мишу. - И Надю зови.
- Может, пойдем, а? - заискивающе спросил мужчина Альку. - Надо проводить человека по-людски, а то, - когда еще встретимся…
- Как же тебе не стыдно! - Алька был неумолим. - Нет, вы, только, посмотрите на него - мы идем на фронт, а он… по бабам! - Малыш обиделся и уселся на лавочку. - Не буду с тобой дружить.
- Ладно, я быстро, - дядя Миша пропустил Алькины слова мимо ушей, - А ты - сиди здесь и жди тетку. Как она появится, ты, сразу, свисти. Умеешь?

Алька покачал головой. Свистеть он еще не научился. Он много раз пробовал, но у него все не получалось. Свист - это один из главных навыков, отличающих пацана от малыша.

- Здравствуйте, дядя Миша! - раздалось бодрое приветствие Валерки, вынырнувшего из сумерек. - Привет, Алька!
- А-а, явился, не запылился…  Женихаться приперся, салага? - дядя Миша даже не взглянул в сторону парня.

Он с тоской глядел в окно квартиры, где вовсю шла гулянка, и нервно скреб подбородок.

- Ну, что, вы, так! - Валерий «надулся». - Я же по-серьезному.
- Брехло! Тьфу! - дядя Миша сплюнул под ноги.

Тут его осенило.

- Слушай, жених ибн салага, - выручай. Мне, тут, надо… гм… по делам. Как твоя вроде-как-теща появится, ты свистни, добро?
- А, вы, Майю отпустите со мной погулять? - стал торговаться парень.

Отец недобрым взглядом посмотрел на нахала, но делать было нечего - нутро требовало дозы. Из окна послышался звон бокалов. Дядя сглотнул слюну и согласился.

- Ну, только, смотри у меня! Без вольностей чтоб! - он сунул огромный кулак под нос Валерке. – Усек?!!

Валерка шутливо понюхал кулак и презрительно отвел руку в сторону.

- Вы, когда руки мыли? - съязвил парень.

Дядя Миша резво развернулся и направился к застолью.

- Поговори еще! - буркнул он на ходу.

- Предатель, - прошипел Алька ему вслед и сплюнул по-жигански.

Поведение кореша разочаровало его. Алька расстроился… Еще и Майка, тоже, предательница

- Ты, жениться на Майке хочешь, да? - спросил он у Валеры.
- Может быть, - Валерка погрустнел. - Это от нее зависит…
- Ну, и глупый! - Алька уселся поглубже, прислонившись к спинке скамьи. - Дядя Миша говорит, что бабы - зло. Тебе что, жить надоело?
- Сам ты - глупый! - Валерка нервно закурил и присел рядом. - И, потом, Майя - не баба! Вот, влюбишься, - узнаешь, что почем.
- Я влюблюсь?! - Алька «заржал», то есть громко засмеялся, вызывающе громко. - Да, ни в жисть! Век воли не видать! Что я ненормальный, что ли? А Майка - баба, хоть и девушка!
- Ну, ну! - Валерка затушил папиросу о землю носком ботинка и поднялся на встречу выходящей из подъезда прекрасной и воздушной, как фея, Майе.
- Привет! - то ли девушка, то ли баба подставила щеку для поцелуя, не стесняясь Альки. - Куда пойдем?
- Привет! - Валерка ткнулся в ее щеку, как новорожденный теленок в коровий бок. - Я взял билеты в кино, но мы можем не успеть…
- Почему? - Майя вскинула брови и приготовилась капризничать.

Она нервно замолотила себя сумочкой по коленям.

- Да, так. Есть одно поручение… - Валера замялся.

Он грустно посмотрел на Альку, на окно, из которого доносилась музыка, смех и звон бокалов.

- Может, завтра сходим, а?
- Сходи завтра, а я - пойду сегодня! - Майя демонстративно направилась к трамвайной остановке, нагло виляя бедрами.
- Майя, подожди! - Валерка заметался. - Майя, пожалуйста, не уходи…
- Иди, - Алька пожалел парня.

Ему неприятно было видеть, как целый курсант унижается перед "злом".

- Я сам свистну. У Тольки есть судейский свисток. Я в него буду свистеть.
- Молодец, пацан! Я же говорил - вундеркинд! Ты, уж, меня не подведи, ладно? - влюбленный рванул за девушкой.
- Еще раз меня так назовешь - я тебе в лоб дам! - прокричал Алька ему вслед и погрозил кулачком, но Валерка уже его не слушал.

Вундеркинд слез с лавочки и пошел в дом за свистком.

Когда мальчик вернулся, то обнаружил на скамье пачку папирос, забытую Валеркой. Алька схватил курево и побежал на остановку, надеясь застать там парочку. К сожалению, они уже уехали. Уставший мальчик присел на бордюр, ограждающий булыжную мостовую, отдохнуть.

Вдруг, Алька увидел такое, от чего у него помутился рассудок: по тротуару шла тетя Надя с мужчиной, который, как-то неправильно, держал ее под ручку! Мальчик перестал дышать. Этот дядя не был родственником. Алька знал всех своих городских родственников, то и дело навещавших дом Бойко. Почему он ее вел под ручку? Он не должен был этого делать!

Алька почувствовал страх. Ощущение надвигающейся беды захватило его чувства и разум. Он побежал в дом. Свистеть Алька не стал. Это не было его местью Миханычу за предательство. Просто, он растерялся, разнервничался и забыл о поручении.

Тетю Надю заметили из окна и пригласили в гости. Вскоре, дядю Мишу, пьяного в дупель, приволокли домой. Он еще немного поорал «дивлюсь я на небо, тай думку гадаю» и затих. Алька почти
не ел за ужином. Он думал свою думку.

Когда уже совсем стемнело, за Алькой приехал папа. Они сели в трамвай. Напротив них уселся какой-то военный. Алька представил, как этот военный обнимает его маму.

«Бррр!» - он содрогнулся от этой мысли.

- Что, замерз? - папа взял сына и, посадив себе на колени, крепко обнял. Стало тепло и спокойно.

«Все равно, мой папа - самый лучший!» - подумал мальчик, засыпая под стук трамвайных колес.

Глава 13.

Вот и долгожданное воскресенье. Алька проснулся рано, родители еще спали. Он сходил на кухню, запасся печеньем и компотом и вернулся в комнату.

Алька придвинул стул к окну и стал наблюдать за тем, что происходит на улице. А там творилось что-то непонятное. Толпы людей с цветами, охапками папоротника или зелеными ветками в руках, шли непрерывной вереницей в церковь. Церковь была расположена наискосок от «капитанского» дома на другой стороне улицы.

Мальчик обратил внимание на то, что в этой толпе были, в основном, женщины. Если и попадались мужчины, то, как правило, пожилые инвалиды.

Некоторые прихожанки вели за руку детей. Все люди были просто, но нарядно одеты. Подходя к решетчатым металлическим воротам у входа на широкую лестницу, ведущую внутрь церковного двора, верующие кланялись и крестились.

Алька ничего подобного не видел. Он заерзал на стуле. У малыша появилось множество вопросов, а родители, как назло, спали.

Мальчик слез со стула и вышел из комнаты, в надежде, что соседи уже проснулись. Но Харчевы тоже еще спали. Алька вернулся к окну. Толпа все увеличивалась.

- Ты, чего там ерзаешь? - спросила мама, проснувшись от скрипа стула, на котором стоял Алька.
- Мам, мам, а чего они там делают? - мальчик ткнул пальцем в окно.

Она переползла через мужа, села на край кровати, сладко потянулась.

- Давай, сначала приведем себя в порядок, а потом поговорим, хорошо? Бери мыло, полотенце, зубную щетку, зубной порошок и беги в санузел. Давай, давай, - распорядилась Тася, надевая пестрый, китайского производства, халат. - Саш, проследи за ним.
- Ладно, - папа повернулся на другой бок.

Альке не терпелось быстрее получить ответы на свои вопросы. Он стал тормошить отца.

- Саш, проследи за мной! - транслировал малыш мамино указание.

Пришлось отцу вставать. Этот любопытный не отстанет.

Алька привел себя в порядок быстро. А папа сначала сходил в туалет; потом покурил на лестничной площадке; потом вернулся в санузел и долго взбивал пену для бритья из мыльного раствора, ожидая, когда Тася  намылит белье, предназначенное для стирки и уложит его в ванну замачиваться; потом затачивал бритву в своей комнате; потом брился; потом чистил зубы; потом умывался; потом снова курил, потом, потом, потом…

- Что, ты, там возишься, как барышня?! - взбесился Алька. - Ты, будешь ребенком заниматься, наконец?
- Ты, как с отцом, сама так, разговариваешь?! - папа Саша сложил губы в узкую полоску.
- А почему, ты, маму не слушаешь? - парировал Алька.

Он считал, что безусловным лидером в семье является мама и все должны ей беспрекословно подчиняться. Папа тем более. Потому что мама обещала дедушке Яше «держать его сына в узде», хотя старый казак ее об этом и не просил. Старик переживал, чтобы Сашка не спился в городе без родительского присмотра.

- Ты, мне, сама так, прекрати вот это вот, сама так! - отец погрозил пальцем.

Алька обиделся и убежал в комнату сердиться. Когда малыш сердился, он ложился на кровать, сворачивался калачиком и ни с кем не разговаривал. Минут пять. Алька был непоседой и на большее его не хватало.

В последние дни родители совсем забросили своего ребенка. Мама все вечера пропадала или в магазинах, или у тети Тамары Тереховой. Когда не «пропадала», то занималась домашними делами. Папа готовился поступать в институт и изучал свои книжки, а об Алькиных книжках не беспокоился.

Только и слышно было от родителей, что «иди, почитай», а что читать? Читать-то нечего – все уже читано-перечитано! Пришлось Альке читать разные умные журналы. Ну, что там поймешь? Там такие слова, что и не выговоришь. «Синхрофазотрон», например!

Харчевы тоже появлялись поздно вечером и Бойко жили далеко от них. Алька не раз уже пожалел, что приехал в этот город. Как развиваться с такими родителями?! Какая, уж, тут культура!

Вернулась мама и определила, кто и чем будет заниматься. Она пойдет стирать. Папа - готовить завтрак. Алька - не путаться под ногами.

- Ты, будешь со мной общаться? - Алька уселся за кухонный стол, на котором отец перебирал гречневую крупу, гречку. Он решил приготовить молочную кашу.
- Угу! - отец взял крупинку и кинул ее в Альку.

Мальчик должен был поймать крупинку. Так папа развивал у сына реакцию. Это Малыш научил коллегу кидать в Альку все что ни попади.

- Пап, а куда это люди идут с цветами и ветками? - спросил ребенок, переместившись на пол в поисках брошенного в него «снаряда».
- Праздник сегодня, сама так, христианский - Троица. Они в церковь идут на, сама так, богослужение.
- А мы, почему не идем на «сама так» служение? - Алька нашел, что искал и положил крупу в рот.
- Мы же - нормальные, сама так. Туда верующие идут, - папа недовольно посмотрел на сына. - Не ешь сырое, сама так, зерно - живот будет, сама так, болеть.
- А  кому они верующие? - мальчик послушно выплюнул крупу.
- В Бога верят. Только его нет, сама так. Бог - это такой вымысел, как Баба-Яга, Колобок, сама так, или Иван-дурак,  - папа собрал крупу в чашку и стал промывать ее над раковиной.
- А Бабе-Яге тоже церкви строят? - спросил Алька.

Вопрос сына застал отца врасплох. Он удивленно посмотрел на сына, поскреб подбородок и надолго замолчал. Алька, не дождавшись ответа, вздохнул и ушел в комнату.

Алька смотрел на улицу. Людей становилось меньше. «Как они там все поместятся?» - подумал мальчик.

Зашла мама с тазом в руках. Она сложила в него предназначенное для стирки белье сына.

- А, ты, чего здесь, а не с папой?
- А! Он, эка невидаль, кашу варит. Ему не до меня, - ответил сын, глядя в окно.

Мама немного постояла, не зная, что сказать. Потом подошла к нему, чмокнула в щеку и ушла.

Алька вернулся к отцу. На кухне сильно пахло горелым. У кашевара сбежало молоко. Все как всегда!

- Да-а! - Алька почесал затылок. - Чувствую, с тобой мы, точно, с голоду окочуримся!
- У-у-уй-ди-ии! - взвыл отец.

Алька пожал плечами и неторопливо вышел из кухни. В своей комнате он доел печенье и допил компот.

- Порядочек! - похлопал малыш себя по животу.

Тут отец заскочил в комнату. Озабоченный весь.

- Сиди тут. Я, сама так, в магазин за, сама так, молоком!

Папа стал переодеваться в одежду для города. У него была домашняя и городская одежда. Отличались они степенью своей изношенности.

Алька вызвался его проводить. На крыльце у входа в их подъезд Бочаров-старший чмокнул сына в щечку и отправил назад, в комнату. Алька знал, что если у родителей зарождается "чмокательное настроение", то им будет не до него.

Папа ушел. Алька остался. Зазвонил колокол. Малыш посмотрел в сторону церкви и собрался, было, возвращаться, но тут его осенило, что пока папа ходит за «сама-так молоком», он успеет сбегать в «сама-так-божий дом», посмотреть, что там происходит, и вернуться обратно.

Алька решительно пересек улицу и устремился к воротам церковной ограды. Он никогда не был в подобных заведениях и никто ему про них ничего не рассказывал. Мальчик подумал, что церковь - это как клуб, куда люди ходят как в кино, развлекаться. Оглядев себя перед воротами, он решил, что выглядит вполне по-праздничному, как и остальные, шедшие в «божий дом».

Почти от самой улицы и до конца каменной лестницы, на ступенях сидели неопрятные люди. Здесь были инвалиды, уродцы, другие больные. Алька с опаской поднялся наверх под их недобрые взгляды.

У входа в храм расположились те же персонажи. Из открытых широких дверей украшенных резьбой слышалось старушечье пение и надтреснутый бас, что-то вещавший на незнакомом языке. Мальчик вошел в притвор. На него пахнуло приторно сладким запахом, смешанным с запахом травы, цветов и пота.

Алька оглянулся. Везде на стенах располагались портреты людей в ярких цветных одеждах и с грустными темными лицами.

«Индонезийцы», - подумал Алька.

«Картинки» не произвели на него впечатления. Мама и дядя Гена лучше могли нарисовать. Малыш протиснулся сквозь толпу и встал в первых рядах. Никто не обращал на него внимания.

Несколько мужчин в «золотых» одеждах, со смешными колпаками на голове, с пением и причитанием ходили вокруг странного вида стола, на котором лежали незнакомые мальчику предметы. Один из них махал сосудом, из которого шел дым.

Алька стал вглядываться в лица окружающих, пытаясь понять суть происходящего. На развлечение это мероприятие было мало похоже. Люди вокруг были сосредоточены и очень печальны. Постепенно, внутрь малыша стала проникать тревога и жалость к чему-то. Алька разволновался.

Мальчик с трудом выбрался наружу. Присутствующие на службе шипели на него, толкали, щипали. Продравшись сквозь «дремучие заросли», растрепанный Алька выбежал на крыльцо.

Сидевшие на ступеньках храма люди, тоже зашипели на него. Алька отбежал, чуть подальше, и показал им фигу.

- Ты, чего это делаешь, негодник! - услышал он позади себя. - А ну, пошел отсюда, богохульник!

Мальчик завертел головой, пытаясь увидеть того, на кого был обращен гнев женщины. Никого не было. Оглянувшись, он увидел старушку с деревянной клюкой, решительным шагом направлявшейся в его сторону.

«Чего это она?» - насторожился Алька. Он встретился с ней взглядом и понял, что бабка с клюкой ругала именно его. Мальчик, на всякий случай, отбежал.

- Я, вот, тебя сейчас поймаю, - я тебе покажу, как святое место осквернять! - провизжала женщина.
- Ты, чего? - удивился Алька.

Старушка замахнулась на него клюкой. Малыш бросился к лестнице.

- Ничего! Бог все видит. Он тебя накажет, богохульник!

Глава 14.

Ребенок перебежал через дорогу и заскочил в подъезд. Здесь было спокойно. Плакали и смеялись дети, играл патефон, звучали разные голоса. Обычная и понятная жизнь текла своим чередом.

Соседка баба Рая, спускавшаяся с «небес» на грешную землю, дабы добыть себе для каши обычной манны в гастрономе,  посмотрела на него и уткнулась взглядом в ступеньки. Она не видела без очков дальше своего носа.

- Там чего: дождь или еще какая пакость? – спросила мальчика соседка свыше.
- Там такая пакость, что солнце и тепло, - ответил Алька.

Соседка тут же развернулась и стала возвращаться.

- И чего я ретузы напялила… - заворчала она.

Алька снова вышел на улицу. Он сел на ступеньку крыльца и стал пристально вглядываться в безоблачное небо. Где-то там высоко мог быть бог, как сказала бабка, а мог и не быть, как говорил папа. Странно, что столько людей верит в бога. И ведь, совсем взрослые люди.

- Тетя, - спросил Алька вышедшую из дверей расфуфыренную молодую женщину, явно не из «капитанских», - а, ты, веришь в бога?

Она внимательно посмотрела на Альку, затем презрительно фыркнула и продолжила свое скорбное путешествие по никчемной жизни.

Мальчик посмотрел ей вслед и стал соображать, кто у них тут из холостых в доме и кому это так надоело жить, что он жениться надумал. Понятно, что эта расфуфыренная девица шалавиться приходила.

Алька взгрустнул, вспомнив, что однажды и ему придется шалавиться, а потом и жениться. И падет на него зло, в виде такой вот дамочки… И будет ему плохо-плохо, как его большому другу. Придется водку пить, а что делать?

А если водку пить, то и до матерщины недалеко. А коли и водку пить, и матом ругаться, то только одна дорога у него и остается - в строители! Он еще не знал, что есть и другие профессии, попасть в которые без этих  злоупотребления (водки и матерщины) никак невозможно было.

Мимо прогромыхал трамвай №2. Вагон шел на  Первую речку, где жил дядя Миша. Алька почувствовал, как соскучился по дяде, Майе, Тольке, тете. У него было столько вопросов и столько новых впечатлений!

«Ладно, не буду путаться под ногами у родителей. Буду у Миханыча путаться. Он - друг», - решил Алька и побежал к остановке.

Дождавшись, когда из трамвая выйдут пассажиры, Алька попытался взобраться на высоко расположенную ступеньку вагона.

- Давай, малыш, я тебе помогу, - незнакомый милиционер взял ребенка на руки и занес внутрь.

Алька сел рядом с ним на сиденье в хвосте вагона.

- Алька, мальчик, - представился беглец и протянул руку.

Он был очень хорошеньким и зимой, когда на нем была плюшевая шапочка, его часто путали с девочкой, что приводило Альку в бешенство:
- Вы чего не видите, что ли, какой у меня мальчуковый профиль и анфас?! - рычал он на ошибившегося.

- Капитан Литовка, мужчина, - улыбнулся симпатичный милиционер.

У него были белые волосы, как и у Альки, серые глаза и курносый нос. От милиционера пахло одеколоном. Он, видимо, тоже вышел на охоту, как Майка давеча.

- Ты, куда едешь?
- К корешу на Первую речку, - Алька махнул рукой в сторону противоположную озвученной цели и зажал нос пальцами - запах одеколона был очень резким.
- Ясно. И как зовут твоего кореша? - капитан потрепал ребенка по голове.
- Как-как, - дядя Миша, - во, как! - Алька чуть отсел в сторону.

Ему не нравилось, когда ему взъерошивали волосы. Кроме того, дышать было уже невозможно.

- Почему «дядя» Миша? Наверное, просто Миша? - Литовка удивленно посмотрел на мальчика, принюхался, чихнул и полез в карман брюк за носовым платком.
- Ты, чего, не понимаешь? - Алька приставил палец к виску простуженного милиционера и покрутил им. - Он же бо-о-льшой!
- Ну-ну! - Литовка поднялся и посмотрел в начало вагона. - А где твои родители? Беги к ним, умник!

Мальчик медленно, цепляясь за спинки сидений, стал продвигаться вперед. Он вглядывался в глаза пассажиров, выбирая жертву. Вот, симпатичная белокурая девушка улыбнулась ему. Алька залез к ней на колени и обнял. От нее вкусно пахло. По крайней мере, можно было дышать.

- Я посижу с тобой до «Первой речки», - сообщил мальчик. - Ты, не переживай, я легкий.

На остановке девушка помогла Альке сойти.

- Пока, юный нахал! - попрощалась она с малышом, послала ему воздушный поцелуй и, виляя крутыми бедрами, как Майка, величественно удалилась.

Девушка Альке понравилась. Она пахла так, что на ней хотелось жениться. Он долго смотрел ей вслед и думал: женится или нет. Потом сообразил, что девушка слишком старая для него и успокоился.

Дверь в квартиру Бойко была не заперта. Внутри царила полная разруха, как будто Алька с Олежкой провели в ней безвылазно, по меньшей мере, целый день. Повсюду валялись пустые бутылки и битая посуда.

Тетя Надя с детьми отсутствовала. Алька заглянул в спальню. На кровати в одежде и обуви лежал дядя Миша. На его лбу красовалась огромная шишка фиолетового цвета с коричневыми краями. Мальчик взобрался на кровать и осторожно прикоснулся к ране. Дядя очнулся.

- А… Это ты, - мужчина медленно поднялся.
- Кто это тебя? Бандиты? - удивился Алька.
- Догадайся с трех раз, - Миханыч потянулся за графином с водой, стоявшим у кровати.

Он залпом опорожнил почти полный сосуд. Алька еще больше зауважал друга. Во, дает!

- Ты, с кем? - спросил дядя Миша.

Он взял в руки круглое зеркальце из косметического арсенала Майи, почему-то лежавшее на прикроватной тумбочке в спальне, и стал разглядывать свое отражение в нем.

- Ни с кем. Один, - Алька тоже заглянул в зеркало, но себя там не увидел - дядиной физиономии было много.
- Да-а. Морда лица, прямо скажем, не фонтан! - прокомментировал мужчина увиденное. - Надо ее разгладить… Хочешь послужить санитаром, кореш?
- А, ты, что - ранен? - Алька осторожно потрогал шишку пальчиком.
- Еще как, блин-деревня! И в голову, и в сердце, и в печень! Глянь-ка на столе - осталось чего? - «раненый» с трудом поднялся на ноги, его шатало.
- Ничего нет, - доложил Алька, вернувшись через некоторое время.
- Блин-деревня! Придется идти в закусочную. Ты, небось, тоже проголодался? - дядя Миша взглянул на часы.
- Ну, да. Я еще не завтракал, - пожаловался мальчик на судьбу.

Раненый, кое-как, умылся и они вышли на улицу. Закусочная была недалеко. Перед входом в заведение, дядя Миша проверил состояние наличности. Состояние было нулевое, то есть денег не было ни гроша.

Как говорится, на ловца и зверь бежит. Пока большой друг соображал, что же делать, из магазина напротив вышел высокий военный.

- Мишка! - закричал он. - Бойко!
- Я! - встрепенулся дядя.

Они бросились навстречу друг другу. «Стыковка» произошла прямо на трамвайных путях, проложенных посередине улицы. Мужчины обнимались, целовались, лупили друг друга по плечам и по спине. Алька, открыв рот, наблюдал это «сумасшествие».

В закусочной, куда друзья зашли отметить встречу, он съел котлету с картофельным пюре и запил все это двумя стаканами киселя. Мужчины вспоминали фронтовые годы, рассказывали о своей жизни. Дошли до жен. Альке не понравилось, как дядя Миша говорил о тете Наде. Он дернул его за рукав.

- Отстань, - возбужденный дядя отмахнулся от мальчика.
- У тебя с женой боевые действия? – поинтересовался бывший командир Миханыча.
- У меня со всей семьей боевые действия! – дядя стукнул кулаком по столу. – Обнаглели в конец!
- Это ты зря, - командир разлил водку по-новой. - Семья – это основная ячейка общества. Чего ж мы с тобой столько всего выстрадали, чтобы так бездарно профукать  то самое, ради чего и бились, зубами вгрызались в землю под самурайскими пулями! Ты, давай, сержант – стой до конца! Эту крепость тебе отдавать врагу нельзя, не по чести!
- «Профукать» - это плохое слово! – возмутился Алька. – Так нельзя говорить!
- Отшкрянь! – буркнул Миханыч.

Ребенок обиделся. Он встал и, молча, вышел из заведения. Собутыльники на его уход не отреагировали, окунувшись с головой в проблемы Миханыча.

Альке захотелось домой. Он долго соображал, в какую сторону ехать. Наконец, сообразил и пошел к остановке.

- Алька, сынок! - вдруг раздался крик.

Рядом с ним заскрипели тормоза и из милицейской машины выскочила мама, а за ней - капитан Литовка. Она схватила сына, прижала его к груди и горько заплакала.

- Что же, ты, натворил, сынок! Зачем, ты, ушел? - мама начала ощупывать малыша, проверяя все ли у него цело.
- Ты же просила, чтобы я не путался под ногами, вот я и поехал к дяде путаться, - Альку расстроили мамины слезы, но он не понимал, чего это ради, она бросила стирку и примчалась за ним, да еще и с милицией.
- А где твой кореш? - поинтересовался капитан, до которого через пару остановок дошло, что мальчик в трамвае был без родителей и он сообщил в свое отделение милиции, где уже с ума сходила Алькина мама.

Милиционер «плохо выглядел» – злился.

- А, вот, не скажу! Где надо! - Алька показал ему язык.
- Я бы его выпорол. Ремнем. Для профилактики, - посоветовал обиженный милиционер маме.
- Вот, заведите себе сына и порите, сколько угодно и чем угодно. А я со своим сама разберусь! - заявила она.

А папа пообещал купить для Альки собачью цепь. И еще, он назвал Альку «сынюгой»! Ну… Есть воры и ворюги. Бандиты и бандюги. Ну, вы, поняли, да? Алька обиделся и решил, при случае, тоже обозвать отца каким-нибудь «сама-так-папюгой»!

Ночью мальчику приснилось, как он сидит на цепи в будке, вместе с дедушкиным псом Демоном, а бабушка Вера приносит им целый таз костей на ужин.

- Мам, а, мам! - прошептал проснувшийся от ужаса малыш.
- Ну, чего тебе? - прошептала она в ответ.
- Если вы меня на цепь посадите, то чем кормить будете - костями? У меня же зубов столько нет, чтобы их грызть! Я же не крокодил! А потом, имейте везде у себя в виду, что я привык ходить на горшок, а не как Демон - возле будки! Это же не культурно, да? Поняла? А в будку мне нужно мою кроватку поставить. Я к ней привык! Еще мне нужно…

Тихое мамино хихиканье переросло в оглушительный гогот обоих родителей. Алька с облегчением вздохнул, - раз смеются, значит, на цепь его не посадят!

Глава 15.

Вечером следующего дня собрался «педсовет», как назвала это собрание тетя Ира Харчева. Обсуждалось Алькино безобразное поведение.

Педагогический совет проводят учителя, чтобы обсудить, как правильно учить и воспитывать учеников, а это собрание тетя Ира организовала, чтобы обсудить, как правильно воспитывать Альку. Оно ей надо было? Не надо. Но Тася весь остаток дня высказывала такие сомнения в своих возможностях воспитателя, что Ирина решила ей помочь и провести с Алькой «показательную беседу», как она выразилась. Пришли тетя Надя и Майя. Алькин побег и их взволновал.

На кухне поставили раскладной обеденный стол, взятый у Харчевых, чтобы все могли поместиться. Был еще и дядя Володя. Папа Альки задерживался на работе.

Сначала, Альке пообещали, что ругать его не будут, но он должен объяснить, почему ушел без спросу из дома.

- Потому, что не у кого было спрашивать! - тут же ответил мальчик. - Папа - в магазине, мама - в ванной, Харчевы - дрыхнули, когда вся страна уже проснулась и чего-то там себе строила! - Добавил он.

Тетя Ира прикрыла рукой рот, сдерживая смех, а все задумались. Алька упорно не признавал себя виноватым. Он считал, что имеет полное право на то, чтобы оставить свой дом и уйти к родне, не поставив в известность родителей. Такого раньше за ним не наблюдалось…

- Больше всего, меня возмущает, - сказала, наконец, мама, - что никто из людей не поинтересовался, почему ребенок гуляет один. Хорошо, что у этого белобрысого милиционера ума хватило...
- Это - проблема города. Здесь, никому нет дела до других, - Майя кормила Альку.

Конечно, он уже и сам мог кушать, но всегда приятно, когда за тобой ухаживают.

- Мне кажется, что смена обстановки на него повлияла, - высказалась тетя Ира. - Сразу столько новых людей и впечатлений. Это могло отразиться на психике ребенка. В таком возрасте нервная система еще только формируется.
- А мне кажется, - включился в разговор Малыш, - что Михаил Иванович напрасно с ним, как с равным общается. Преждевременно… Алька видимо решил, что уже стал самостоятельным… Что ему все дозволено…
- А они с папашей абсолютно равны по интеллекту! И мне кажется, что ему, наоборот, нужно сменить обстановку. От одного нашего «целого мужчины» «крыша может съехать», - предложила Майя.
- Может быть… Может быть… Только, никаких новых знакомств! Лучше, чтобы он побыл, какое-то время, среди близких родственников, в привычной обстановке, - сказала тетя Ира строго, как врач.
- Наверное, мне придется отказаться от поступления в художественное училище… - расстроилась мама. – С Алькой нужно заниматься, а я его забросила совсем…
- Не надо ни отчего отказываться! Пожалуй, мы возьмем его с собой. И отца тоже. На перевоспитание обоих отправим! - решила тетя Надя. – Посмотрим, на нашего «хозяина». Один шанс я ему еще дам, а после – выгоню к чертовой матери!

Она собиралась в гости к сестрам в Кировку. Надежда Семеновна вспомнила, какое впечатление на нее сельскую девушку произвел город, и подумала, что у Альки тот же синдром.

Хочу сказать, что для сельчанина переезд в крупный населенный пункт – это большой стресс. У себя в селе вы знаете всех, все рядом под рукой. Можно сказать, что село – это один большой дом под общим небом. А в городе с таким привычным и удобным миром приходиться расставаться!

- Ма, зачем нам отец?! Ты, представляешь себе, что эти два алкаша там устроят?! - возмутилась Майка, имея в виду отца и Алькиного деда Лешу.

Она тоже ехала в деревню и надеялась, что после произошедшего скандала, Миханыча оставят в городе - пусть, хоть утонет в своей водке.

- Какие еще алкаши? - не сообразила сразу тетя Ира.

Она еще была настроена на педагогическую волну.

- Дядя Миша и я! - гордо ответил Алька.
- Вы, что?! Я одного его не отпущу! - забеспокоилась мама. - Опять сбежит куда-нибудь! Вы же не будете его за ручку держать.
- Куда он сбежит в деревне? - пожал плечами Малыш.

Он, наверное, думал, что деревня - это как тюрьма.

- Мам, не переживай! - успокоил ее Алька, ему понравилось предложение тети Нади. - Ну, куда я сбегу? Там и бежать-то некуда: раз-два и обчелся.
- Там - Демон у калитки. Он его со двора не выпустит, - пообещала маме Надежда Семеновна.

Тася подумала и согласилась. Она надеялась, что строгая Вера Семеновна поставит своего внука на место, - заставит Альку осознать, что он еще ребенок.

До этого случая всех забавляла Алькина "взрослость". Потешно, когда малыш пытается вести себя, как мужчина. Дети стремятся быстрее освоиться в этой жизни, чтобы быть равными со всеми, так устроено их сознание, но такое стремление нуждается в постоянной корректировке, чтобы малыш не стал подобен обезьяне с гранатой.

Беда была в том, что возрастные изменения сознания Альки, помноженные на его природный ум, любознательность и упрямство при достижении целей, никак не соответствовали его способности правильно эти цели выбирать. Механизм целеполагания у людей развивается значительно позже, а у некоторых никогда.

Мальчик так очаровывал всех своей непосредственностью, детской чистотой ума, неестественной доброжелательностью и добротой, легкостью, с которой он шел на контакт с любым человеком, что за всем эти положительным, недостатки его были незаметны. До поры, до времени... Впрочем, он уже был способен менять мир и людей, несмотря на свои несовершенства.

Стали быстро собирать Альку. Бойко уезжали этим же вечером. Во время сборов, между мамой и сыном, возник спор по поводу того, какие вещи Алька возьмет с собой, а какие - нет. Мама, почему-то, была против того, чтобы сын брал грузовик, строительный конструктор и оружейный арсенал: автомат, кортик и танк!

- А как я без танка Берлин буду брать?! - возмущался малыш, чуть не плача. - А Берлин надо построить сначала! Мне конструктор нужен! А как я его перевозить буду?! Мне грузовик нужен! А когда стройка будет - надо охранять, чтоб не украли… Там Демон и Сашка… и курицы с этим противным петухом, который меня тогда клюнул, когда я хотел у него перо взять поносить! Когда я в индейцев играл… Жадина! Поэтому мне автомат нужен! Понятно тебе?!
- Хорошо, а кортик тебе зачем?! - улыбнулась мама.
- Кортик? - Алька задумался. - Ладно. Кортик можно заменить конфетами. Только, чтоб не «Аленушка»! Я девчачьи конфеты не ем! - Алька топнул ногой.

В конце концов, «доторговались» до того, что и конструктор, и грузовик, и автомат, и танк заменили конфетами. Не девчачьими - на «Мишку на Севере».
      
Дядя Миша и тетя Надя временно помирились. В доме навели порядок. Миханыч был трезв, как стеклышко. О произошедшем скандале напоминала только шишка, ставшая темно-желтой со светло-коричневыми подтеками по краям.

- Ты, почему мне не сказал, что сбежал от мамы?! - строго спросил Михаил Иванович Альку.
- А я и не сбежал! Это из тюрьмы сбегают, а я же на воле! Чего мне сбегать?! Я просто ушел и ушел себе… - ответил малыш и «надулся».

Вещи уже были собраны и упакованы. Ехали всей семьей. Дядя Миша заранее отвез всех на вокзал на военкомовской «Победе». Потом поставил машину в гараж и вернулся на трамвае. Он старался не дышать в сторону жены.

Алька догадался, что кореш успел поддать. Он щелкнул пальцем по кадыку.

- Тсссс! - дядя Миша приложил палец к губам. - Молчи, а то третья мировая начнется!

Третьей мировой Алька не хотел. Эта война будет с американцами, а у американцев такого Берлина нет. "Значит, и брать у них нечего! Даже и не война, а так - атомные пугалки…" - рассуждал мальчик. - " И потом, какие-то они несерьезные воины! Мы целых немцев победили, а американцы даже вьетнамцев не могут победить! Только японцев и могут! А чего японцев побеждать? Их все побеждали. Даже китайцы. Тем более, если атомной бомбой шарахнуть…"

Семья разместилась в купе. Алька проследил, чтобы его чемоданчик занял «достойное» место на верхней полке. «Достойное» место - это такое место, откуда его видно и легко можно достать, если понадобится.

Альку положили внизу вместе с Майей. Мальчик обнюхал девушку, убедился, что газовая атака его жизни и здоровью не угрожает, улегся и сразу уснул, только поезд тронулся. Все путешествие Алька проспал.

Ранним утром на станции Шмаковка их встретил дедушка Леша. Он приехал на колхозном грузовике.

Станция Шмаковка Альке не понравилась. Во-первых, было сыро и прохладно. Во-вторых, плохо пахло. В-третьих, их атаковала мошкара. В-четвертых, вокзал был какой-то неправильный. Даже, в его родном Лесозаводске, на станции Ружино, был правильный вокзал! А этот - маленький домишка, в который и полвагона пассажиров не поместится!

Алексей Панфилович был очень рад внуку, ведь, Алька был его первым и пока единственным внуком. От дедушки вкусно пахло медом и махоркой.

Алька и Майя сели рядом с водителем в кабину, а остальные устроились в кузове машины на скамью, устроенную между бортами, сразу за кабиной. Дедушка дал всем, кто должен был ехать в кузове, по плащу, чтобы не замерзли.

Дядя Миша с удовольствием накинул плащ на плечи. Толька - без удовольствия. А тетя Надя сложила его у себя на коленях и накинула на плечи только тогда, когда машина выехала из села, а перед въездом в Кировку снова сняла. Плащ был немодным.

До Кировки было километров шестнадцать. Приехали быстро. Обошлось без приключений. Всю дорогу их нещадно трясло. Алька даже не мог расспросить деда как следует, - зубы стучали.

Глава 16.
 
Тетя Надя собиралась в этот же день навестить своего отца - Семена Пантелеевича Саленко. Прадед Альки жил в деревне Степановка. Ее основали еще в 1889 году выходцы из Черниговской губернии.

- Ну, куда, ты, поедешь со с ранья? - дедушке Леше не понравилась эта идея. - Сейчас сядем, по-людски. Отметим встречу.
- Нет, уж, дорогие! Я знаю, как вы отметите! Потерпите до воскресенья, - Надежда Семеновна была непреклонна. Деды загрустили.

Алексей Панфилович выразительно посмотрел на Михаила Ивановича. Тот указал пальцем на свою шишку. Дед Леша вздохнул и уехал на грузовике в контору.

После обеда, рейсовым автобусом, Бойко поехали в Степановку. Альку взяли с собой.

- Нехай, батько побачит дітя, - разрешила бабушка Вера.

Узнав о приезде гостей, в дом прадеда набежала толпа: родственники, друзья, знакомые. Всем было интересно посмотреть на городских и узнать последние новости. Интересовались, конечно же, не мировыми проблемами, а жизнью родных и общих знакомых в городе, коих во Владивостоке было очень и очень много.

Об Альке забыли. Мальчик пообщался с псом по кличке Гитлер или Гетька. Сходил на кухню, экспроприировал тарелку с варениками с капустой. Поел сам. Накормил Гетьку. А сельчане все разговаривали и разговаривали с гостями.

Малыш погулял во дворе, потом обшарил весь дом и наткнулся на оружейный арсенал под кроватью в спальной комнате.

Каждый житель тайги имел ружье, как минимум, а то и несколько ружей. Семен Саленко был одним из первых поселенцев в этих местах и за долгую жизнь накопил много разного оружия.

У него была трехлинейка, оставшаяся со времен его путешествия с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым, японский карабин, добытый в гражданскую войну, когда прадед партизанил против интервентов, ружья разного калибра. В картонных коробках лежали заряженные ружейные гильзы, дробь, пули, пыжи и заготовки для них. Семен Саленко, несмотря на возраст, продолжал промышлять охотой. Он был фанатиком этого дела, как сказали бы сейчас.

В то время уже действовало постановление, по которому все оружие должно было быть поставлено на учет. Только старики на это постановление плевать хотели – будет всякая сопля им указывать!

Альке понравилось двуствольное ружье с инкрустированным ложем и прикладом. Он взял его в руки. Мальчик умел обращаться с оружием, - внук и правнук охотника, все-таки. Сзади за курками был рычажок. Малыш сдвинул его в сторону и ружье «сломалось» пополам. Алька обнаружил, что оба ствола были уже заряжены. Здорово! Можно бабахнуть куда-нибудь! Он вернул стволы на место и с трудом взвел курки. Взяв оружие наперевес, как будто идя в штыковую атаку, мальчик вышел из дома во двор.

Его заметили. Оживленный разговор, сопровождаемый шутками и смехом, резко прекратился. Над двором повисла напряженная тишина.

- Хлопчик, ти що? - дребезжащим голосом спросил мальчишку прадед.
- А я сейчас бабахну куда-нибудь, - спокойно сообщил Алька и стал оглядываться в поисках цели.
- Не надо бабахать! Боже тебя упаси! - прадед схватился за сердце. - Там дробь, - сказал он присутствующим. - То ж я на уток собирался, да дюже занемог. Ох, дурень я старый! Брось ружжо, хлопчик, а?

Вы видели когда-нибудь ребенка, который бы добровольно отдал свою любимую игрушку? Алька бредил ружьями. Дед Леша, зная, что по приезду внук, первым делом, начнет обыскивать дом в поисках охотничьего оружия, прятал оружие в омшанике.

Алька недолго думал. Мальчик понимал, что второго такого случая ему может не представиться.

- Да, не волнуйтесь, вы! Че вы как маленькие?! Я только один раз бабахну! - малыш нисколько не сомневался в том, что ему, потомку охотников и казака, подобные военные действия разрешены изначально.

Алька посмотрел в сторону собачей будки. Гетька заскулил и залез внутрь своих «апартаментов». Он быть мишенью не желал.

Вдруг, Алька заметил, что на ветке липы, над самыми головами людей, уселся ворон. Ему, видимо, тоже хотелось услышать последние городские новости. Ворон и воронов мальчик терпеть не мог. Безо всякой причины.

- Ага! - радостно взвизгнул малыш. - Вот, тебя я и бабахну.

Он направил ружье на птицу. Алька не смог поднять тяжелое оружие к плечу и приготовился стрелять «от бедра».

- А-а! У него курки взведены! - истошно завопил маленький небритый мужичок в ватнике. - Братва, тикай!

Люди, - а собралось человек двадцать, - бросились врассыпную. Прадед с тоской наблюдал, как сельчане, улепетывая через забор, уронили это хлипкое сооружение и потоптали цветы в палисаднике.

Бабах! На голову старика посыпались листья и перья.

- Карр! - вскрикнул ворон и, отлетев метра на два от исходной позиции, упал замертво на траву.

Отдача от выстрела была такой, что ружье вырвалось из рук Альки. Он наклонился за ним, но поднять оружие и сделать второй выстрел ему не дали. Мужичок в ватнике выскочил из-за угла дома, схватил сушившуюся на завалинке подушку и метко бросил в ребенка. «Снаряд» попал в тело стрелка и повалил его навзничь.

- Я тебе сейчас дам в лоб! - успел прокричать Алька, прежде чем его схватили.

- Люди, побачьте: я жив, чи ни? - попросил Семен Пантелеевич и, убедившись, что с ним все в порядке, потребовал вернуть ему правнука.
- Кто тебя навчив стрелять? - спросил он малыша.
- Ты! - огрызнулся Алька.

Он уже понял, что его накажут. Скорее всего,- отлупят. Осталось только понять - за что?!

- Я?! Да, ты що?! Когда?! - удивился прадед и задумался, пожевывая губы. - А-а! Точно - было дело! То, я у Верки був и навчив хлопчика! - Объяснил он сельчанам, вспомнив, наконец.

Когда Алька жил в Лесозаводске, - это в тридцати километрах от Кировки, - он часто приезжал к бабушке. Однажды, малыш застал там Семена Пантелеевича, возвращавшегося с охоты. Было это ранней осенью. Дедушка принес целый мешок уток. Ему было лень самому ощипывать птицу и он не поленился притащиться с мешком, аж, из самой Степановки.

Пока его дочки, - Даша, Вера и Мария, - ощипывали уток, мариновали тушки и жарили их в духовке, Семен Пантелеевич занялся делом - стал учить правнука обращению с оружием. Алька захотел стрельнуть по-настоящему. Пантелеевич расковырял один патрон, вынул из него дробь и отдал патрон малышу.

Дед и ребенок вышли в огород. Алька самостоятельно зарядил оружие, взвел курок и выстрелил. Дедушка держал ружье за цевье, поэтому отдачу от выстрела Алька особо не почувствовал. На звук выстрела выбежала Алькина мама и наругала их. На этом обучение и закончилось.

- Надо его высечь! - предложил мужичок в ватнике.

Алька по-жигански сплюнул ему под ноги.

- За что же его сечь? - удивился Семен Саленко. - Вин ворона с двадцати метров першим выстрелом… от бедра! Весь в деда! Пожурить трэба…
- Ох, чудак, ты, человек! - проворчал мужичок. - Как был чудилой, так чудилой и помрешь!
- Сдал бы, ты, все оружие в милицию, батько, - сказала тетя Надя. - Людям спокойнее будет.
- Ни в жисть! - возмутился старик. - А колы война? Що я на мериканьцев с дубьем пойду? Здурила дичына!
- А, вот, чего мы митингуем?! - воскликнул дядя Миша. - Я коньяку с собой привез. Кто со мной, тот - герой!

В «герои» записались все. Алька тоже захотел быть с «героями», но его сдали под надзор Майи, а девушка уволокла его куда подальше - на реку Сороку, купаться.

Там, Майя попыталась объяснить Альке, что он поступил неправильно. У нее не получилось.

Перед сном мальчика подозвал к себе Семен Пантелеевич. Он сидел на крыльце и курил самокрутку.
- Ты, нащо птицю сгубил? - поинтересовался он.
- На мишень! - ответил Алька. - В живую мишень, ведь, интереснее попасть, чем в какую-нибудь деревяшку!
- Що вона тэбэ дурного зробыла? - дедушка серьезно посмотрел на внука.
- А! - Алька отмахнулся. - Одной вороной больше, одной меньше! Вон, их, сколько без пользы летает! Ну, их!

Дедушка объяснил Альке, что в природе бесполезных существ не бывает. Все полезны!

- Ты, чего?! - удивился мальчик и от возмущения вскочил на ноги. - Ты, хочешь сказать, что и змеи полезны? И тигры, которые людей жрут?

Дедушка на Алькин вопрос не ответил, а спросил: «А с чого это ворон в село прилетел, тай на ветке сел, - над людями? По какой такой нужде?»

Алька задумался, а старик тяжело вздохнул, поднялся, кряхтя, и пошел к себе в спальню.

- Ох, Онку осерчает! Ой, лихо! - бурчал дедушка, расправляя постель.

Утром приехал на мотоцикле участковый милиционер и забрал все оружие, а прадеду хотел выписать штраф. Дядя Миша отвел его в сторону, поговорил с ним.

- Ладно, гражданин Саленко. Учитывая ваши выдающиеся заслуги перед Родиной, штрафовать вас я не буду, - смилостивился милиционер. - Но, чтобы неразрешенного оружия в доме не было! А ты, - обратился он к Альке, - чтобы на пушечный выстрел к оружию не подходил, снайпер недоделанный!

Малыш внимательно посмотрел на участкового.

- Во-первых, я не «снайпер недоделанный», а просто мальчик, - процедил он сквозь зубы, опасаясь громко возражать злому дядьке. – Понял, мент?

Возникла пауза. Глаза у милиционера округлились. Он удивленно переводил взгляд с Надежды Семеновны на Миханыча и обратно, не в силах произнести ни слова. Мальчик почувствовал себя смелее. Уроки его воспитанного по-жигански дяди Саши даром не прошли
- Ты что сдурел? - неожиданно закричал Алька на милиционера. - Как же я охотиться буду? С рогаткой, что ли?
- Ты, вырасти, сперва. А то, чудится мне, с такими способностями… - участковый наткнулся на тяжелый взгляд тети Нади и осекся. - Ладно, Робин Гуд, прощевай! - Он щелкнул мальчика по лбу.

Милиционер уехал с дедушкиным арсеналом.

- Ты, не расстраивайся, - успокаивал Алька прадеда. - Я вырасту, найду кучу денег и куплю тебе много-много разных ружей, зуб на мясо даю.

Глава рода наклонился к последышу.

- У мэнэ у погребе ще трохи йе! - прошептал он на ухо малышу и засмеялся.
- Ура! - обрадовался правнук. – Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

Тетя Надя подозрительно посмотрела на них, но ничего не сказала и пошла в сад.

В этот же вечер гости вернулись в Кировку. Семен Пантелеевич поехал с ними, потому что в воскресенье намечалась гулянка в честь приезда тети Нади с семьей.

Глава 17.

В воскресенье в Кировке собралась вся многочисленная Саленковская родня - около пятидесяти человек вместе с детьми. Гости прибыли и из самой Кировки, и из окрестных сел, чтобы отметить приезд всеми любимой тети Нади.

В селе люди больше заняты работой. Из развлечений в ту поры были только кино, да чтение. Иногда в клубе устраивали танцы под патефон или гармошку, но это только для молодежи развлечение. Понятно, что сельчане использовали любой повод, чтобы повеселиться, отдохнуть и пошалить. Шалости изобретались на ходу и вспоминались всю оставшуюся жизнь:

- А помнишь хохму, на гулянке у Федора, когда его сын приезжал, тот который жинку свою дубьем гонял, когда она с механизатором Петькой Звягиным танцевала, ну, тот который корову задавил по пьянке и его судил этот плешивый судья из городских… как его фамилия… то ли Рыбин, то ли Рыбак… А о чем это я?

Столы накрыли во дворе дома бабушки Даши. Она была старшей в роду Саленко и родилась еще на Украине, до того как Пантелеевич с семьей приплыл во Владивосток на пароходе Добровольного общества.

Это был последний рейс из Одессы во Владивосток вокруг Африки, после чего Добровольное общество, переправившее с Большой земли на Зеленый Клин тысячи переселенцев, добровольно распалось по причине убыточности этого предприятия.

Детям поставили в саду отдельный стол, но Альку Семен Пантелеевич усадил рядом с собой. Мальчик порывался уйти к старшим братьям и сестрам, но старик шикнул на него:

- Ты що, хочешь людям праздник испоганить? Сиди и не пырхайся!

Самый старший и самый младший члены большого рода сели рядом. Альке положили пухлую подушку на скамью, чтобы он доставал до стола.

- Спасибо, доченька, що не забываешь нас. Нехай все будут здоровы! Будем! - произнес первый тост прадед Семен.

Потом пили без тостов, только чокались. Уже окультуренному Альке не понравился «этот бардак» и он потребовал от прадеда, чтобы без тостов не пили.

- Ты що, хлопчик? Дывысь скильки людей. Колы каждый будет розмовляти: мы сгорим от горилки, - приструнил его прадед.

Как можно сгореть от водки? Алька был удивлен. Внутри него что-то заскреблось. Малышу сильно захотелось испробовать на практике: горит или не горит водка. Он стал слезать со скамьи.

- Ты, куда? - спросил его старик.

Алька промолчал.

- В туалет? - снова спросил Семен Пантелеевич. - Смотри, не провались!

Мальчик заметил, что под липой в ведре с колодезной водой остужалось несколько бутылок с алкоголем. Алька незаметно взял одну из них и утащил за летнюю кухню. Потолкавшись для отвода глаз у печки, где женщины готовили «горячее», сорванец стащил у них коробку спичек.

Бутылка была закупорена кукурузным початком обмотанным тряпицей. Мальчик расковырял пробку ржавым гвоздем валявшимся рядом. Жидкость пахла резким неприятным запахом. Это был самогон. Алька решил налить алкоголь в кружку. Он поставил бутылку на землю и побежал за посудой.

Вернувшись, малыш обнаружил, что бутылка опрокинулась и большая часть ее содержимого вылилась наружу. Алька зажег спичку и бросил ее в образовавшуюся самогонную лужицу. Жидкость вспыхнула холодным синим огнем. Здорово! Мальчик захлопал в ладоши и запрыгал от восторга.

Тут, ему пришло в голову, что если мужчины, выпив самогон, закурят, то они также загорятся, как эта лужица. Алька заволновался. Нужно было срочно спасать родню!

- Стойте, стойте! - закричал мальчик, подбежав к столам. - Сейчас человеческий пожар будет!

Люди недоверчиво посмотрели на мальчика, стали оглядываться по сторонам, принюхиваться.

- Нельзя курить! Вы сгорите! Я знаю - водка горит! - он увидел, что большинство мужчин уже курили и у него началась истерика.

Алька был уверен, что сейчас они все возгорятся. Он бегал между  курильщиками и пытался выдергивать самокрутки и папиросы из их ртов. Его схватили и сунули в руки Майе. Девушке с трудом удалось успокоить малыша. Алька, наконец, смог внятно поведать о своих опасениях.

- Дедушка, зачем вы ему глупости внушаете?! – укорила внучка своего деда.
- Это я ляпнул, дурень старый! – смутился Пантелеич.

- Ой, люди! Ой, лихо! - вдруг завизжала какая-то женщина.

Все посмотрели туда, куда она настойчиво тыкала пальцем, и увидели поднимающиеся над летней кухней клубы дыма.

Хорошо, что огонь не успел разгореться, как следует. Вспыхнувшую стену строения быстро потушили. В поднявшейся суматохе Алька сбежал и спрятался под кроватью в спальне бабы Даши. Он понял, что сегодня его отлупят. Уж это точно.

С помощью братьев и сестер Альку быстро нашли.

- Ну, что с тобой делать?! - трясла малыша Майя.
- Посадите меня на цепь, - предложил Алька и всхлипнул.

Дети засмеялись и взяли брата к себе за стол. От толпы не сбежит. Больше, в этот день, Альке шалить не давали. И вопрос: а чего сразу было  его к детям не отправить?!

Впрочем, и без Альки было кому чудить.

Приехал на бричке почтальон. Он привез свежие газеты.

- О, побачьте, Кузьмич! - приветствовал старого знакомого Семен Пантелеевич. - Сидай сюды! - Он усадил почтальона на Алькино место. - А у мэнэ така радость, така радость! Дочка приехала с внуками, тай с Алькой. Ты с ним ще не знаком? И не надо - здоровее будешь! Такой гарный хлопец, не дай, бог, никому! - Рассыпался перед гостем старик. - А ну, бабы, горилки Кузьмичу.

Пока прадед потчевал почтальона, дядя Миша и дед Леша, сговорившись, распрягли почтальонскую лошадь, завели ее во двор, просунули оглобли сквозь штакетник забора и снова запрягли скотину. Получалось, что лошадь была во дворе, а бричка на улице.

Миханыч хотел показать жене, что он не алкаш. За все время с начала застолья дядя Миша выпил всего две маленьких рюмки. А дед Леша решил поддержать товарища и тоже почти не пил. Понятно, им было печально смотреть на то, как самогонные реки исчезают в глотках родичей. Вот, они и придумали, как себя развеселить.

Заиграла гармошка. Началось танцевальное безумие, в котором приняли участие все. Алька в том числе. Он дергался так же, как и его мама, когда муж объявил ей о переезде во Владивосток. Баба Вера решила, что с мальчиком что-то не в порядке и заставила его пить какую-то настойку, от которой мальчик «обленился», то есть стал вести себя не столь активно.

Почтальон, уже изрядно выпив, потому что ему полагалась дополнительная доза, как запоздавшему гостю, вспотел. Он захотел взять носовой платок, лежавший в сумке. Сумка находилась в бричке.

Кузьмич, пошатываясь, прошел мимо лошади, похлопав ее по морде. Дойдя до калитки, он вдруг встал, как вкопанный, сообразив, что что-то не так. Почтальон медленно повернулся на сто восемьдесят градусов.

- Епрст?! - Кузьмич истово несколько раз перекрестился.

Он попытался вывести лошадь со двора, но не тут-то было! Кузьмич вперился взглядом в оглобли просунутые сквозь забор и почесал затылок. Он зашел с другой стороны, посмотрел на бричку. Присел на лавочку возле калитки. Покурил. Снова зашел во двор, посмотрел на оглобли. Вышел на улицу. Изучил бричку. Зачем-то задрал лошади хвост и заглянул под него. Он чесал и чесал свой затылок и, наверное, прочесал себе плешь.

- Ты, как это сделала, дурында? - спросил почтальон у лошади, начиная потихоньку сходить с ума.

Животное виновато потупило взгляд.

- Ай-ай-ай! Ну, не на секунду нельзя тебя оставить! Давай, вылезай обратно!

Лошадь потопталась на месте и замерла. Она печально взглянула на почтальона.

- Давай-давай, я кому сказал! - замахнулся на нее Кузьмич.

Животное презрительно фыркнуло и демонстративно отвернулось. В ее глазах была тоска по зеленому лугу, мягкой водице, теплому уютному стойлу, кормушке с овсом и прочей материей, с которой животное ассоциировало душевный и физический комфорт. Ей хотелось простого лошадиного счастья! А тут этот! Полоумный!

Дядя Миша и дед Леша, буквально, катались в палисаднике от смеха. Они уже не могли смеяться, а только хрюкали и плакали, размазывая слезы по колючим щекам.

На этом дело не закончилось. Совсем обезумевший Кузьмич обратился за помощью к Семену Пантелеевичу.
- Семен, бес мне в ребро, глянь, что там скотина натворила! Как она так пролезла, два беса мне в ребро? - глаза у почтальона были круглые-круглые.

- А, грим бы тэбэ побыв! - заругался старик на лошадь. - Ты, здурила, чи що?

Прадед, находящийся уже на стадии «в люлю», после долгого осмотра тоже ничего не понял. Он приблизил свою голову к голове Кузьмича, нос к носу, и внимательно посмотрел в глаза почтальону, исследуя душу. Души Семен Пантелеевич не нашел. Разума тоже. Глаза Кузьмича остекленели и мышцы лица застыли, превратив лицо в маску.

Подошел еще какой-то родственник. Вскоре собралась целая толпа. Люди чесали затылки, уши, животы, скребли щеки и подбородки, выдвигали самые смелые предположения, тут же научно опровергаемые другими родственниками.

- А, ну, ее! Пойдем, выпьем, - предложил решение проблемы Семен Пантелеевич, перейдя от расстройства ума на русский. - Вот, как впуталась, так пусть и выпутывается! Ничего, жрать захочет - сама выскочит!

- Лю-у-ди! Хватит! - просипел уже задыхающийся дядя Миша из палисадника. - Щас помру!

И, правда, у него начались колики. Дядю Мишу еле-еле отпоили.

Альке было жалко почтальона, но Миханыч, ведь, друг!

- Ты не обижайся, - попросил мальчик обиженного старика, - Он - хороший, только его никто не любит… В следующий раз я тебе подскажу, как над ним подшутить, хочешь?
- Хочу! – твердо заявил почтальон. – Я, хлопчик, не обижаюсь… Людям же веселье було – разговоров теперь будет на год вперед! А в следующий раз, коли не помру, я ему такое устрою, - вся тайга удавится от смеха! Он меня еще не знает!

Ночевали в доме у бабушки Веры.

Утром дядя Миша уехал с дедушкой Лешей в колхозный гараж. Дедушка сказал, что дядя ему нужен для совета. Алька догадался, что Михаил Иванович мало чего может посоветовать, после вчерашнего. Главное, чтобы не напился!

Дед, в отличие от дяди, неприкосновенный запас с собой не возил. Он держал его подальше от глаз бабушки, - в старом тракторном двигателе, крышка которого снималась только с помощью лебедки. Это был дедушкин «сейф».

Бабушка работала телятницей на ферме и уходила рано. Толик с Сашкой, который был на три года старше Бойко-младшего, убежали рыбачить на реку Уссури. Из мужчин в доме стался один Алька.

- Ты приглядывай тут за бабами, - попросил в шутку дед Леша.
- Будь спок! – ответил внук.

Глава 18.

И тут начались для Альки тяжелые дни. Если люди его не воспитали в духе уважения ко всему живому, то сама мать Природа взялась за воспитание своего произведения. Началось все с пчел.

Тетя Надя, Майя и Алька пошли на огород собирать клубнику. Тропинка к клубничным грядкам пролегала мимо ульев с пчелами, ожидающих вывоза на гречишные поля, а пока «промышляющих» на цветках местной флоры.

- Вот идет чоловик, а за ним две бабы! - пропел Алька утреннюю песнь, а потом как заорет и давай вертеться юлой на одном месте.

Его укусила за ягодицу пчела. Алька не знал, что кричать и махать руками рядом с ульями строго воспрещено. Это такой пчелиный закон. Они сами его установили, без спросу. Только, вот, наказать Альку за нарушение своего законы пчелы решили именно сейчас, хотя он и раньше шастал перед ульями. А, уж, руки у мальчика все время вращались в разные стороны без остановки с самого рождения.

Майя схватила орущего, как пароходный гудок, малыша и унесла подальше от злых насекомых.

- Давай, «человек», буду лечить тебя! - тетя Надя вытащила жало и обработала рану раствором пищевой соды.

Душа Альки жаждала мести, но, узнав, что пчела, ужалившая его, умерла, потому что без жала она жить не может, он несколько успокоился.

- Надо их всех гранатой бабахнуть, а лучше - бомбой… атомной, - кипятился раненый ребенок.

Опухоль на месте укуса была очень большой, Алька не мог наступить на ногу. Майя дала мальчику какую-то таблетку и уложила его спать, перепев весь колыбельный репертуар, известный ей. Малыш задремал.

Мать с дочерью вернулись к клубничным грядкам, собрали спелую ягоду. Потом нарвали целое ведро вишни, только-только начинающей поспевать. Потом стали поливать рассаду. В общем, заработались…

А Алька спал недолго. Проснувшись, он испытал свои ходовые качества и решился выйти во двор. Он попробовал передвигаться ползком – неудобно; прыжками на одной ноге – более менее. Мальчик провозгласил «ура!» и стал оглядываться по сторонам. Надо было чем-нибудь заняться.

Сначала он «дрессировал» Демона. Только, пес упорно не хотел приносить палки, которые Алька ему кидал. Когда поленница березовых дров, приготовленная для печи (суточная норма), переместилась к собачьей будке и кидать стало нечего, Алька перебрался под навес между домом и летней кухней. Здесь стоял верстак, на котором дедушка изготавливал всякие предметы из дерева.

Демон, увидев, что мальчик ушел, требовательно залаял. Он просил, чтобы вход в его будку освободили от кучи поленьев. Алька обернулся и показал собаке фигу. Пес недовольно зарычал и затаил на сорванца обиду. Демон не стал психовать и это было плохим знаком – значит, цапнет при первом удобном случае.

Алька увидел березовую колоду, на которой кололи дрова. Ее поверхность была измочалена топором. Мальчик решил отремонтировать колоду. Он, ковыляя, принес с кухни табурет, приставил его к верстаку, залез на него и стал шариться на устроенных над верстаком стеллажах с инструментами.

Алька нашел рубанок, молоток и целую литровую банку мелких гвоздей. Он слез с табурета и приступил к ремонту. Сначала, рубанком, как смог, обработал поверхность колоды, потом шляпка к шляпке вбил в колоду почти половину имевшихся в банке гвоздей. Алька решил, что если поверхность будет твердой, то на ней станет удобней колоть дрова и сама колода прослужит дольше.


Приехали на обед «веселые» дедушка с дядей Мишей, увидели Алькину работу и погрустнели. Дедушке очень не понравился произведенный внуком «ремонт». Он, даже, хотел наказать мальчика и поставить его в угол. Колода должна быть мягкой, чтобы топор не тупился! Малыша спасло то, что его уже наказала дедова пчела и стоять он не мог, а только лежать. А когда лежать, то это и не наказание вовсе.

Только Миханыч не ругался. «И не лень же было этому рационализатору гвоздик по гвоздику целых полкилограмма засандалить в колоду!» - удивлялся он.

После обеда мальчик пошел провожать деда. Демон завилял хвостом. Алексей Панфилович поцеловал внука в щечку, попросил ничего без его разрешения не трогать и только открыл калитку, чтобы выйти наружу, как пес рванул к Альке. Собачьи клыки едва не впились в нежную детскую плоть. Мальчик отпрыгнул и хотел закричать, но сообразил, что дед может побить собаку и промолчал. Он показал Демону кулак и быстро ретировался.

Альку снова уложили спать. Окна прикрыли ставнями, чтобы в комнате не было жарко. Алька задремал. Вдруг, в тишине послышалось: «бзззз».

- Мама! - заорал обезумевший малыш и стремглав выскочил из дома.

Это был один из печальных дней в его жизни. Босой ногой он наступил на пчелу, ползавшую по деревянным мосткам. От Алькиного визга всполошилась вся улица.

Первой места катастрофы достигла Майя.

- Ой, мамочка, - ревел Алька, - увезите меня отсюдова! Увезите от этих противных невоспитанных и некультурных пчел! Где они не живут?
- На Северном полюсе, - ответила Майя, обрабатывая место укуса.
- Хочу туда! На Северный полюс хочу! - ныл мальчик.

Малыша коллективными усилиями успокоили. И Майя занялась ребенком, который временно утратил способность перемещаться в пространстве.

Алька в этом возрасте уже умел читать. Девушка решила обучать малыша математике. Они разложили на постели счетные палочки и стали складывать и вычитать. За этим занятием их застал Семен Пантелеевич.

- Здоровеньки булы! - поздоровался прадед. - А я бачу - хата цела, не згорила. Вороны шмыгають туды-сюды… Ты, зараз, не захворал, хлопчик?

Алька «страшно» пожаловался на пчел и показал укушенное место.

-  И вообще, - сказал мальчик, - здесь столько всякой гадости, что просто никакой жизни нет!

- Да, - посочувствовал Семен Пантелеевич, - рана сурьезная. А пойихалы до мэнэ. У мэнэ бджол нэма.

Тетя Надя решительно запротестовала. Она ехать в Степановку не хотела, а отдавать малыша старику было опасно. Мало ли чего опять отчебучит этот сорванец?! Пусть и ужаленный!

- Я не враг собственному батьке! - сказала она.
- Ага, - согласился Алька, - она дядин Мишин враг и, немножко, дедушки Леши.

(Накануне, когда тетя Надя ругала Миханыча за его шутку, Алька объяснил ей, что это дядя так себя ведет, потому что она его не любит. Тетя сказала, что она любит, только видеть уже не может этого врага водки, «уничтожающего» алкоголь денно и нощно.)

- Да, что ты? - тетя Надя хитро посмотрела на ребенка. - А ты, значит, их друг? Вот, им мы тебя и сплавим, чтобы жизнь этим алкашам «малиной» не казалась!
- Ну, уж нет! - Майя взяла Альку на руки. - Хватит издеваться над ребенком. Я его никому не отдам.

И вправду, последующие дни Майя ни на шаг не отходила от Альки. Хорошо, что она не душилась. Альке очень не хотелось пропахнуть девчачьим запахом. На всякий случай, он положил в карманы штанишек по кусочку хозяйственного мыла с неприятным запахом, чтобы мужчины не подумали на него, что он «обабился».

Впрочем, вскоре собралась вся семья бабушки Веры и дедушки Леши, кроме Алькиной мамы. Да еще и соседские вернулись из городов с учебы. Алька пошел по рукам.

Неделя прошла бездарно. У ребенка не было никакой возможности отличиться. И опухоль от укуса пчел все еще не спала.

А Семен Пантелеевич хотел поговорить с Алькой о его поступке, но никак не мог изъять малыша для беседы из рук молодежи. Мальчик стал, как переходящий приз, а попросить кого-то, чтобы поговорили с малышом на тему обиды нанесенной Алькой духу тайги Онку, он не решился. Старик не то чтобы стеснялся своих представлений и верований, но считал, что в среде комсомольцев и партийцев проявлять свою «дремучесть» не стоит.

Кроме того Пантелеич все равно бы не смог совершить тайный обряд примирения. Он решил дождаться случая.

- Ты, хлопчик, больше не убивай никого, - попросил он правнука перед отъездом.
- И даже твоих противных бджол?! – возмутился Алька.
- Никого! – сказал старик и так строго посмотрел на мальчишку, что тот смутился и кивнул головой.
- Попробую… - пробормотал Алька.

Глава 19.

И мстя моя жестока… Через день после устроенной Миханычем и Панфиловичем шутки, почтальон Кузьмич привез Володенко свежую почту. Алька у калитки корчил рожи Демону, изводя того.

- Здоровэнькы булы, хлопчик! – приветствовал мальчика почтальон. – А чего это ты тут кривляешься?
- Демона воспитую… - пробурчал Алька.
- Ааа… - почтальон снял с головы картуз, вытер ладонью пот на лысине. – Ну, воспитуй… Держи почту.

Алька взял в руки стопку газет и журналов и собрался отнести их в дом, но Кузьмич придержал его:

- Погодь, хлопчик! Скажи мне, а чего это Надя  криво дывиться на Мишку? Поссорились?
- Ей не нравится, что дядя Миша зло уничтожает, - пояснил Алька причину размолвки между родственниками.
- Какое зло?! – удивился Кузьмич.
- Водку!
- Чего?! – почтальон, аж, подпрыгнул. – Он с ума спрыгнул, чи що?! Как это он ее зничтожает?
- Как и все… - Алька пожал плечами. – Пьет он ее…

Кузьмич так смеялся, что стал заикаться. Алька принес ему воды в ковшике. Почтальон жадно выхлебал всю воду и пришел в себя.

- Гарная у твоего дядьки Мишки забота! – похвалил он Миханыча. – Так, говоришь, он с Надеждой не в ладах?
- Мгм! – Алька тяжело вздохнул. – Не знаю, как и объяснить тете, что дядя зхороший…

Кузьмич как-то нехорошо ухмыльнулся и укатил. А тем же днем, ближе к вечеру, прикатил обратно. Панфилович и Миханыч готовили к дороге тележку, в которой ульи доставляют на пасеку.

- Мишка, я до тэбэ! – сказал Кузьмич. – У мэнэ така беда, така беда, що, просто, горе, а не беда!

Он пожаловался, что его лодочный мотор сломался, а в некоторые села на Уссури почту доставляли по реке. Миханыч был спецом в технике. Он мог починить все. За что его и уважали. К приезду дяди Миши вся родня собирала поломки, которые он весь свой отпуск с удовольствием чинил. Миханычу нравилось быть полезным людям. Этим талантом своего обидчика и решил воспользоваться Кузьмич.

- С тебя магарыч! – предупредил Алексей Панфилович.
- А то! – согласился почтальон. – Вже усе приготовано.

Миханыч потрогал почти сошедший фингал, посмотрел на дом, где была жена, потом махнул рукой и согласился. Он решил, что за доброе дело Надежда Семеновна его «пилить» не будет. В те времена расчет за все услуги проводился в твердой валюте – горилкой. На деньги все равно ничего нужного нельзя было купить. Нищета…

С мотором управились быстро.

- Наливай! – распорядился дед Леша.
- Какой «наливай»?! А спытать? – не согласился Кузьмич.

Алексей Панфилович махнул рукой и вернулся домой, а Кузьмич с Миханычем погрузили мотор на бричку почтальона и повезли на реку, к паромной переправе. Там установили мотор на плоскодонку, подвели к нему топливо из бака, выкрашенного в ядовито-оранжевый цвет.

- Спытывай! – распорядился Кузьмич.

Миханыч сел в лодку, завел мотор и вывел плоскодонку на стремнину. Тут мотор неожиданно зачихал и заглох. Кузьмич разбавил бензин водой. Бензин легче воды и разместился в баке сверху, поэтому мотор завелся, а дальше - засада.

- А! – замахал руками Кузьмич. – Мастер-ломастер! А еще горилки моей захотел!

Пока Миханыч тер в задумчивости свой заросший щетиной подбородок, лодку все дальше сносило вниз по течению. Наконец, Бойко очнулся и сообразил, что если немедленно не выскочит из стремнины, то его унесет к самому Черепашьему острову, - почти в трех километрах ниже по течению. В районе Кировки Уссури стремительна в своем движении.

Он попытался взять весла или багор, но ни того, ни другого в лодке, разумеется, не было. А была еще одна засада, заготовленная почтальоном. Лодка стала наполняться водой из щелей, замазанных Кузьмичом обычным тестом, закрашенным под смолу обычной гуашью. Миханыч растерялся:

- Эй! На помощь! СОС! Спасите наши души! Ти-ти-ти-таа-таа-таа-ти-ти-ти!

Кузьмич держался за живот и топал ногами, захлебываясь от смеха. Тут Миханыч сообразил, что почтальон его разыграл и пришел в негодование.

- Тут тебе и хана, старый козел! – прошипел он и стал раздеваться.
- Ты куда?! - завопил почтальон, поняв намерения Бойко. – А мотор спасать?

Миханыч погрозил ему кулаком и продолжил раздеваться, стоя уже по колено в воде. Почтальон решил не устраивать стыковку своего лица  с кулаком мастера, а продолжить действия по раннее разработанному плану и «опубликовать» свою шутку. В это время доярки должны были возвращаться с фермы. Кузьмич прыгнул в бричку и направился в поселок.

По пути домой женщины непременно останавливались у ключа, чтобы набрать свежей воды, отличавшейся особым вкусом. Считалось, что эта вода способствует заживлению ран и помогает при лечении кожных болезней. Может быть и так. Не проверял. Тут доярок и застал Кузьмич:

- Бабы, чого тут лыбетесь?! – закричал на них Кузьмич. – Бегите на реку Мишку Бойко спасайте, а то потопнет!

Молодухи взвизгнули, побросали свои вещи и рванул к реке, а пожилые женщины остались. А среди них и известная сплетница и скандалистка Рябокониха. На нее и рассчитывал почтальон.

- Выпросил у меня мотор, чтобы к Дашке Мищенко в Крыловку смотаться, да угробил мне и мотор, и лодку, чтоб ему пусто было! – объяснил особо для Рябоконихи Кузьмич. – Топнет там, аж, матерится!

Тут вот в чем заковыка. Миханыч перед войной познакомился в городе с одним из братьев Проценко, родственников Саленко. Тот и пригласил его как-то в Степановку. А в Степановке в то время было две дивных невесты – Надежда и эта самая Даша. Друг Миханыча, по установившейся традиции между  двумя родами, сватался к Надежде, а Миханыч приударил за Дашей. О таких вещах становится сразу известно всей тайге. А о чем еще судачить?

Дашу этот парубок из города покорил и девичье сердце шмякнулось в руки Миханыча. А затем, началась война. А потом война с японцами готовилась и Миханыч встретил во Владивостоке, где была расквартирована его воинская часть, Надежду, которая послала женихавшемуся к ней Проценко тыкву, то есть отшила ухажера. Тут между Бойко и Надеждой Семеновной возникли отношения, переросшие в любовь и после войны они поженились.

А Даша? А Даша хотела руки на себя наложить, травилась. Ее отходили, но о ее несчастной любви узнали все потенциальные женихи. Понятно, что репутация девушки была подмочена и никто не хотел брать ее в жены. После войны она вышла замуж за инвалида и маялась с ним, пока тот не помер. Улавливаете суть?

Миханыча, лодку и мотор выловили и доставили в дом Кузьмича, где в процессе уничтожения зла мужчины помирились. А пока Миханыч уничтожал зло, зло уничтожало его семью. Рябокониха не преминула «нарисоваться» у дома Володенко.

- Наденька! – закричала она от ворот.

Надежда Семеновна вышла на крыльцо и поздоровалась с дояркой.

- А вы чего, с Мишкой, расходитесь или как? А то он к Дашке в Крыловку подался, только не добрался - утоп на лодке, да мы его вытащили, не переживай…

Надежда Семеновна вспыхнула вся багровым цветом и скрылась в доме. Вышла из кухни баба Вера, которая все слышала:

- Ты чего тут мелешь? А ну, кышь отсюда, балаболка така! – прогнала она сплетницу, но дело было сделано.

Когда Миханыч вернулся от почтальона, у калитки его ждал чемодан с вещичками и Алька.

- Тебе выгоняют, - объяснил зареванный мальчик. – Я бы пошел с тобой, «куда глаза глядят», только мне маму жалко…

Миханыч попытался объясниться с женой, но его и слушать не захотели. Они сидели с Алькой и Алексеем Панфиловичем на скамье у входа во двор и соображали, какая муха укусила Надежду. Миханыч решил, что она обозлилась на него за то, что он выпил с Кузьмичем.

- Она про какую-то крыловскую нехорошую женщину говорила… - сказал Алька. – Ты к кому на лодке плыл?
- Ни к кому… - у дяди Миши округлились глаза. – Какая еще нехорошая женщина?! Я с такими не вожусь!
- Дашка твоя в Крыловке живет… - подсказал Панфилович.
- Ну и что? – подскочил Бойко. – Мы же мотор с Кузьмичем испытывали, а он меня разыграл: воду в бак налил и щели в лодке тестом замазал… И все! Какая там Даша?!

Алексей Панфилович пожал плечами, поднялся и ушел во двор.

– Верка балакает, что Рябокониха сказала, что ты к Дашке плыл, утоп и они тебя спасли… - сообщил он, вернувшись через несколько минут. - А Дашка еще ничего так себе…

Об угрозе Кузьмича знал только Алька и мальчик сразу сообразил, что без почтальона тут никак не обошлось. Он соскочил со скамьи и побежал к обидчику своего кореша. Дед и дядька удивленно посмотрели вслед мальчику, но не остановили, подумав, что он к бабе Даше побежал, к братьям.

Алька застал Кузьмича спавшим прямо за неубранным столом. Бабки у него не было и, отправив Бойко домой, почтальон не стал убирать со стола, а решил чуток вздремнуть.

Мальчик растолкал старика.

- Тебе чего? – недовольно спросил почтальон. – Геть до хаты, мелюзга!

Он не обратил внимания на то, что в руках Альки была литровая бутылка самогона, которую он обнаружил под столом. Кузьмич хотел еще поуничтожать зло, да ослабел.

- Ты сейчас встанешь, пойдешь к тете Наде и расскажешь ей про свой розыгрыш! – закричал на него Алька. – Твой розыгрыш плохой! Из-за тебя тетя Надя прогнала моего друга, понял?! А куда он пойдет «куда глаза глядят» на ночь глядя? Понял, что ты натворил?!

Кузьмич попытался отмахнуться от Альки, но тот отскочил в сторону и вытащил из бутылки затычку.

- Если ты не пойдешь, то я тебе тут сейчас такой розыгрыш устрою, что ты у меня взвоешь! – процедил мальчик сквозь зубы.

Кузьмич от такой наглости резко очнулся и принялся вытаскивать из брюк ремень, чтобы проучить негодника. Но Алька вскочил на завалинку, и стал поливать ее самогоном.

- Стой! Нет! Не убивай! – заорал Кузьмич. – Ой, горе-то какое!

Алька прекратил обливание завалинки:
- Ты идешь?
- Отдай, дрянь такая, горилку! – завизжал почтальон. – Игрушки тебе, что ли?!

Алька протянул тому бутылку. Кузьмич подскочил, схватил бутылку и умчался на кухню, нежно прижимая бутыль к груди.

- Ну, держись! – проорал он, спрятав сокровище в недрах кухни.

Алька сидел на завалинке на корточках с зажженной спичкой в руке.

- Ты идешь или мне поджигать? – спросил он, когда Кузьмич, размахивая ремнем, приблизился.
- Хулиган! Бандит! Урка! Сопляк! – затопал ногами Кузьмич, но потом резко сник. – Ты чего и вправду подпалишь меня? – Алька кивнул. - Прогнала, говоришь? Тогда иду…

Было уже поздно. Алька никак не мог заснуть, переживая случившееся. Он поднялся с постели и на цыпочках выбрался из дома. Миханыч сидел на крыльце в одних трусах, не боясь комаров, и задумчиво курил. Мальчик сел рядом и прижался к корешу. Миханыч обнял друга:
- Не спится?
- Ну, да…
- И мне…

Они некоторое время сидели молча, потом Алька поднялся и пристально посмотрел Миханычу в глаза:
- Давай, ты больше не будешь никакого зла уничтожать, а? А то все думают, что ты плохой, а я, ведь, знаю, что ты очень-очень хороший и мне за тебя сильно обидно. Давай? А я для тебя что хошь сделаю, давай?

Одинокая слеза покатилась по небритой щеке. Дядя Миша всхлипнул и кивнул:
- Давай!

ЭПИЛОГ.

По возвращению во Владивосток, Михаил Иванович уволился из Военкомата и устроился на работу в таксо-моторный парк, таксистом. Наверное, пришло его время осознать, что пьянство приносит много боли родным и окружающим.

Как-то я составлял осмотр места происшествия. Авария случилась на дороге. Михаил Иванович был свидетелем. Пока мы ползали с рулеткой, он проводил воспитательную работу с виновником аварии, бывшим в подпитии.

- Вот, ты себе думаешь, что это мелочь, блин деревня! Ну, выпил. Ну, другой раз выпил! Но ты же домой вернешься, черт  бы тебя побрал! А там кто? Там мебель одна, что ли? Да, там родные же тебе люди: жена, дети. А вот, скажи. Ты когда женился, ты что обещал жене? Наверняка, обещал ей любить до гроба, холить и лелеять, а какая от тебя польза, кроме вреда, когда ты приходишь и лыка не вяжешь? Ты когда последний раз книжку читал? Хотя бы этого... хэм... хми...  Так что, завязывай, брат! Водка - это тебе не шутки! Одно зло от нее и никакой пользы!

Мы уже были знакомы и я знал историю Миханыча. Правда, не знал о роли Альки в его просветлении, хотя с мальчиком тоже был знаком. Я усмехнулся и пробормотал:
- Зарекалась свинья не лазать в чужой огород!

Но я ошибся. Миханыч позволял себе выпить на празднике, но не больше рюмки. Позже он мне признался:
- Вот, как только меня начнет разбирать, по части выпить, так, не поверишь, тут же в башке Алькин голос слышится: "не пей, козленочком будешь!" Что-то есть в этом пацане особенное.

Да, нет, не в Альке дело. Дело в вере. Нужно верить своим любимым, верить до конца, верить и любить, и стоять за все то, что есть в них доброго, светлого и чистого до конца. Как Алька!