Отрывок из романа "Камзол из лоскутков"
Август люблю больше всего. Уже отшумели летние ливни, слегка отпустил полуденный зной, а лето еще совсем не уходит, оно только-только с духом собирается нас покинуть, а потому особенно ласково и нежно еще держит в своих теплых объятиях.
Вызрели хлеба, пшеница опустила тяжелые колосья, зерно налитое, круглое, плотное. Дальше ждать нельзя – начнет высыпаться из колоса. Нива стоит в ожидании, как девица перед первой брачной ночью. Дрожат ее колосочки, волнуется, от малейшего ветерка вздрагивает, колышется нежно, переливчато.
И вот первый день жатвы. С утра самого, чуть только заря встает над матерью-землей нашей, выезжают комбайны в поле. Едут друг за дружкой, тарахтят их моторы, чистенькие пока, обслуженные, готовые до самой ночи по полям-просторам нашим колесить, хлеб убирать.
Страда – время важное, ответственное. Здесь не место ленивым и безразличным. Здесь каждый погожий день на счету – как на войне. Пусть бы только такие битвы и были – за урожай. Здесь и силу свою положить не жалко, знает человек, за что ночь не досыпает.
Мне пятнадцать лет, чувствую себя вполне взрослой, не думайте! У меня и парень есть, он старше на три года, у нас любовь. Да-да, самая настоящая, я совершенно к шуткам сейчас не расположена.
А как еще назвать чувство наше, если расставаться до утра не хочется, а только разошлись – уже скучаем друг по дружке, когда не наглядеться в глаза – омуты любимые, не расцепить руки нежные.
Нет, конечно, ничего такого у нас пока еще нет, понимаю я, что рановато еще взрослую жизнь начинать, да и планы у меня большие. Я учусь на отлично, хочу получить золотую медаль, в институт поступить, парень мой пусть в армию сначала сходит, а уж потом…
Он – студент уже, в техникуме учится, на каникулах решил поработать, пальто на зиму нужно, да и сапоги. Что мамку напрягать, если сам может себе помочь. Он у меня – помощник комбайнера. Это очень ответственная работа, не менее важная, чем у других механизаторов во время уборочной.
Комбайн у моего Митеньки ярко алого цвета, один такой, выделяется среди остальных, издалека узнаю, что он едет, Пожарником его назвали. Жду его каждый вечер, весь день скучала. Можно и на поле поехать к нему на велике, да вот некогда им расслабляться, работа не ждет. Отдыхают по очереди, то Митька у руля, то дядя Витя – хозяин комбайна, и так до позднего вечера.
Я уже и корову пригоню домой, и подою, и молоко процежу, а комбайны все тарахтят – на всю округу звук этот слышен. Да еще зерносушилка на колхозном дворе тоже гудит, всю уборочную не умолкает, днем и ночью зерно подсушивают, чтобы не испортилось оно при хранении. И стоит в воздухе особенный запах жареных зерен пшеницы, запах хлеба, ни с чем не сравнимый. Только в эту дивную пору так пахнет в деревне.
Недозревшее зерно, если в куче лежит – преет изнутри. Горячо там, как в котле, если вовремя не помочь – пропадет. Прелое зерно – урожай насмарку, только на фураж скоту, какой из него хлеб. На семена тоже не годится. Вот такой не простой колхозный труд – горожанину и не снилось.
Уже стемнело, выйду за околицу, прислушаюсь, вижу – ползут родимые, как жуки, только две фары светятся в темноте. Комбайн поставят и в баньку, благо, у самого машинного двора, не нужно далеко идти.
Митя сразу ко мне бежит, тоже соскучился. Целуемся, обнимаемся, так нам хорошо вместе. Теперь понимаю, уставал он очень, даже может быть, иногда поужинать не успевал – ничего этого не понимала. Пришел он – вот и вся радость в жизни.
Волосы у него красивые, волнистые, длинные, как у девушки – мода такая. А после бани-то они мокрые каждый день. И ему не по себе, и мне как-то не очень приятно. И предлагаю я ему подстричься.
- Когда мне стричься, ты что, смеешься? Мы же целый день в поле!
- Так я могу.
- Что ты можешь? Меня подстричь?
- Да, я папу стригу сама и брата. Это же не сложно. И ножницы у мамы есть очень острые.
- А где ты меня подстрижешь? Я же домой к тебе не могу зайти.
- А давай прямо сейчас я тебя подстригу. В сарай зайдем, фонарик на дверь повешу – все видно будет. Я только домой зайду тихонько, возьму ножницы и расческу. Ты подожди меня здесь.
И я пошла в дом. Родители мои, утомленные за день работой, уже мирно спали. Мне разрешалось гулять вечером, в то время страхов никаких за детей люди не испытывали, да и деревня у нас большая, фонари по всей улице горели – чего бояться-то?
Ножницы и расческа лежат в шуфлядке кухонного стола. Я тихонько взяла все, что мне нужно, и вышла. Дверь сарая издавала характерный скрип, который слышен в доме, конечно. Но, я же уверена, что мама моя спит.
Присел Митя на ступень чердачной лестницы, ведущей на сеновал. Я повесила фонарик на торчащий в стене гвоздь. Рубашку он снял, во-первых, чтобы не было жарко, во-вторых, чтобы легче стряхнуть состриженные волосы. И я приступила к работе.
Вы хорошо помните? – мне пятнадцать лет. Никакой школы парикмахеров я не заканчивала – самоучка, которая видела, как стригут мужчин. Я многое умею делать в своей жизни, потому что не боялась пробовать. А со временем постигала мастерство. Стригла я своим способом, начиная от левого виска и дальше по затылку, до правого виска вертикальными срезами, зажимая волосы между пальцев.
Не буду утомлять читателя процессом. История не о прическе. В это самое время в моем доме происходят совсем другие события, понимать которые я стала гораздо позднее, когда мои дети доросли до того моего возраста.
Спит моя мама очень чутко, возвращения дочери ждет всегда. И только тогда уже проваливается в глубокий сон, когда девочка дома. И что она слышит? Дочка пришла домой, но вместо того, чтобы раздеваться и ложиться спать – что-то взяла и пошла… в сарай. Что ей там нужно? Там же… сеновал!
Смутная догадка, как ушат холодной воды, заставляет мамку мою, в чем была - в ночной сорочке и босиком - бежать скорее в сарай, пока там что-нибудь не сделали с ее ненаглядной дочечкой. Хлопцев-то шустрых хоть отбавляй, а у девки уже и титьки отскочили, и другие женские дела в порядке…
А мы же в самом разгаре процесса… стрижки. Только половину головы еще подстригли. Резко открывается дверь и на пороге появляется моя мать с вилами наперевес! Ее лицо – гримаса ненависти и отчаяния, в свете фонарика кажется еще более зловещим. Глаза вытаращены, намерения самые серьезные. Она видит только обнаженный торс моего Митяя...
Надо отдать должное – Митька у меня шустрый малый. В один прыжок он оказался за дверью. С прытью атакующей кобры, мама бросает вилы ему вдогонку. Я в диком ужасе выскакиваю следом, успеваю увидеть мелькнувшую его спину за воротами, да слышу удаляющийся топот бегущих по дороге ног. Ух, слава Богу, промазала!
- Мама, ты чего? Ты же могла его пропороть вилами, что ты делаешь?
- Я что делаю? Это я у тебя хочу спросить, что ты здесь делаешь? – мама надвигается на меня решительно, вид у нее самый серьезный, но я ее не боюсь.
- Я здесь Митю стригу, - ножницы и расческа, которые я все еще держу в руках – лучшее мое доказательство, а под ногами завитки красивых русых волос моего любимого.- А ты что подумала?
***
Заканчивала стрижку я уже в веранде, с великодушного позволения мамы.
С Митей мы вместе уже сорок лет, из них тридцать пять – в законном браке. Все это время я - единственный его парикмахер, не считая армии. А волосы у него все такие же красивые, хоть уже и седые.
С моей мамой у него сложились прекрасные отношения. Она доживала свои годы с нами. Когда ей становилось плохо – Митя поднимал ее на руки и укладывал в постель.
Не раз с улыбкой вспоминали мы это первое знакомство тещи с будущим зятем.