http://ольгабеловаписатель.рф
Игнат Савельевич спешил,часы он забыл дома, а то и дело останавливать прохожих и спрашивать который час было не совсем удобно. Игнат Савельич Пучинин был до крайности щепетилен. Казалось бы, что может быть проще: притормозить на лету прохожего, задать вопрос, отнять у него каких-то несколько секунд и дальше пусть летит куда душе угодно, но нет, ему было совестно отрывать вечно спешащих людей от их несокрушимого множества дел и из-за чего? из-за собственной бестолковости.
Внешне Игнат Савельевич был не примечателен. Этакий недозревший стручок гороха: длинный, нескладный, худой, однако, были и отличия - Игнат Савельич был не на столько дурно воспитан. Горох, что называется, хватил лишку, жил, эдак, через край, все это, конечно, отражалось на внешности. Горох рьяно тянул из земли соки, с остервенением хватал с неба лучи, в итоге так наливался и толстел, что к стыду своему у всех на глазах лопался, высыпаясь наземь из хлипкого сюртучка. Игнат Савельич был не таков, ни за что бы на свете он так явно и так по-плебейски (а происхождение, к слову сказать, Игнат Савельич имел именно такое) не стал бы выставлять на показ нечто сокровенное, нечто составляющее всю суть его бытия, и это при том, что за внешней умеренностью кипели страсти поистине вулканические …. Главной страстью Пучинина была… но, не будем забегать вперед… всему свое время…
Пучинину было около пятидесяти. Кстати, если бы вы вдруг вздумали напрямую спросить Игнат Савельича о его возрасте, он так же напрямую, без всякого рода ломаний ответил на ваш вопрос. И этим бы лишний раз доказал, что относится к вымирающим видам. Здесь, конечно, требуются пояснения... Веяния времени нынче таковы, что очень скоро мы докатимся до того, что будем стесняться спросить о летах не только дам, но даже и кавалеров. Издержки цивилизации. Раньше все было проще. Труд являлся эдакой несокрушимой границей между полами, исключающей малейшие посягательства с обоих сторон. Теперь всё по другому: дамы теперь не стесняясь лезут в мужские профессии, мужики прут в дамские, явление это охватило все страны и континенты ( не знаю, удалось ли пингвинам уберечься от этой заразы), дизайнеры, эти ловкие малые, тут же подхватили идею, выдумали унисекс, и что в итоге? мужики теперь мажутся кремами, делают маски из огурцов (тьфу, по мне б лучше продолжали потреблять лосьон), а некоторые, представьте, даже стали носить под брюками нечто невразумительное… Тысячу извинений за мою непосредственность. Конечно, подобным откровениям не место в приличном рассказе, и все же, кто б мог подумать, что глобальные изменения коснутся даже таких незыблемых казалось бы постулатов, как покрой мужского белья?
Но, вернемся к Пучинину, не будем тратить драгоценные мгновения на нечто уни... Итак, Игнат Савельичу исполнилось пятьдесят два. Если бы Пучинин умел хвастаться, он бы, конечно, похвастался отменным здоровьем, крепкими нервами и здоровым сном. Здесь можно было бы продолжить, но боюсь уже одно это вызовет в неокрепших душах зеленую зависть. Кстати, заранее это предвидя, я изменила Игнату Савельичу имя, я не верю в белую зависть... Описывая героя необходимо коснутся и интерьера (признаюсь, этот глубокомысленный вывод я подсмотрела в одном модном журнале, там черным по белому было указано следующее «осматривая дом, особняк, автомобиль, собаку, можно до кучи и человека, нужно обратить внимание не только на экстерьер, но так же и на внутреннее убранство» да.. кажется так…
-Отчего же не последовать мудрому совету?-подумала я.
Итак, внутри у Игнат Савельича – сердце, а в сердце – огонь! (выходит несколько патетически, и из уст прозаика, наверное, звучит смешно, а я, знаете ли, не боюсь быть смешной… Что поделать, если мой герой действительно отличается от большинства человечков, живущих не по велению души и сердца, а исключительно по прихоти чуждой, гадкой, мерзкой… Ах, да еще кое-что… Игнат Савельич счастлив! настолько счастлив, что готов перед каждым прохожим снять шляпу и подарить ему свою лучезарную улыбку. Раз уж дело коснулось гардероба позвольте несколькими мазками завершить его описание. Сверху у Игнат Савельича был плащ, снизу костюм в елочку. Рукава плаща были несколько коротковаты. Из под воротника торчал узел галстука. Облачение самое обыкновенное и непримечательное. Спроси у любого из спешащих навстречу ему прохожих, куда можно было бы отправится с подобном одеянии, девять из десяти ответят: - Да куда-куда, на работу! И попадут впросак!
Вокруг сплошь приземлённые личности. Игнат Савельич спешил на концерт.
Пучинин постоял около светофора, дождался пока тот запоет и ускорил шаг. Он не любил опаздывать. Не важно кем ты являешься, исполнителем или слушателем, опаздывать одинаково не вежливо. Сегодня Пучинин был слушателем.
Вы, уважаемый читатель, наверное уже смекнули, что я претендую, ни много ни мало, но на некоторую исключительность Игнат Савельича. Подобные притязания, конечно, должны иметь под собой основания. Поэтому мне следует поближе познакомить вас с Пучининым, если вы, конечно, не против? Начну с детства.
Игнат Савельич был родом из коммуналки. Несколько звонков перед дверью, несколько тазов в ванной, куча представителей из народа, самые непримечательные из которых, конечно же, собственные родители, и самое яркое пятно - бабка Полина. О Полине можно было бы говорить часами, но, боюсь, скромные рамки нашего повествования не позволят мне это сделать, мы коснемся Полины лишь настолько, насколько это требуется для более полного описания самого Игната Савельича. Полину не любили, да и как можно любить нечто-то слишком высокомерное, отстраненное, непреступное… Мать Игната, приехавшая в город из деревни, да и другие соседки, конечно не умели, да и не могли ничего разглядеть за этой холодностью. Полина, казалось, была довольна той дистанции, которая отделяла ее от копошащегося вокруг люда. Она никого не замечала и лишь однажды Игнат наблюдал, как Полина с кем-то ссорилась. Этим кем-то, как ни странно, оказалась его мать. Ссора эта несколько отличалась от привычных кухонных склок. Мать строчила словами, как пулеметчик, Полина слушала и только изредка роняла слово, что ни слово - то рубль. Маленький Игнат, развесив уши, ловил каждое Полино слово и, хотя стратегически верным было находиться на стороне матери, ему почему-то очень хотелось, чтобы победила Полина!
-Птица-жаворонок! Род недоделанный, распространенный повсеместно! - это была последняя фраза, которую бросила Полиной перед тем, как удалиться в свою комнату. Игнату тогда очень понравилось такой эффектный конец и почти сказочное название, однако мать, почему-то чуть ли не с кулаками бросилась за Полиной.
Маленький Игнат, конечно, не понял, что прозвище это было обидное, и окрестив так мать, Полина намекала на ее совсем не женскую работу, утренние заводские смены, пролетарское прошлое, а заодно и настоящее, и будущее. Не известно чем бы все закончилось, если бы вовремя не подоспел отец. Игнат побежал вслед за ним, тогда-то он в первый раз и очутился в комнате Полины.
В комнате было жуть как интересно, гораздо более интересного, чем выдирающие друг из друга перышки соседки. В самом центре на столе на вязанной скатерти плыли по кругу лебеди, в углу из высокой вазы торчал павлиний хвост, на полке лежал кружевной веер, за дверью на высоких ножках стоял шкаф с круглой коробкой наверху. Игнат даже не представить себе не мог, что коробка может быть круглой, как колесо. Было еще много, много всего … но накал страстей, к сожалению, вскоре спал и Игната выпроводили из комнаты.
После того случая Игнат еще не раз крутился возле Полиной двери, но, несмотря на все ухищрения, заглянуть в комнату не удавалось.
Вскоре Игнату стукнуло десять лет, родители купили мальчику велосипед, окрыленный Игнат с неделю носился по улочкам и закоулкам, хвастался перед каждым встречным-поперечным, а потом, как и положено, въехал в забор. Полина, как ни странно, услышала ор первая. Вытянув свой длинный старческий нос, она, как встревоженная птица, выскочила из дома и поспешила на место аварии. Увидев мальчика, она опустилась перед ним на колени, осторожно взяла его пальцы и беззвучно разрыдалась, -Да как же это ты, дитятко, пальчики какие музыкальные, а ты калечишь...-Полина все дула и дула на пальцы, а Игнат тем временем, шмыгая носом, соображал то ли бабка ругает его, то ли жалеет. Так и не поняв, на всякий случай разрыдался погромче. Потом прибежала уже мать, быстро ощупала руки, ноги, голову, подхватила обоих, Игната и Полину, и потащила домой. За спиной Игната остался покореженный велосипед и прошлая, совершенно непримечательная жизнь. Игнат, конечно, тогда еще об этом не знал, хотя в доме творилось что-то непонятное.
Взрослые, похоже, объявили перемирие и что самое невероятное в тот же вечер Пучинины старшие отправились в комнату бабки Полины. Игната с собой не взяли, это и понятно, мал еще, зато Игнату никто не мешал прогуливаться по коридору. Проходя мимо двери Полины, мальчик несколько раз слышал свое имя, но это было не подслушивание, до которого он бы никогда не опустился. Родители вышли от Полины серьезные, задумчивые. А через несколько дней и вовсе стало твориться что-то невообразимое: отец надел пиджак, чего с роду не было, мать нацепила на себя бусы из из разрезанного на тонкие пластинки и покрытого лаком грецкого ореха, на Игната натянули белую рубаху, и вот когда вся семья стояла при полном параде в коридоре, отец, вдруг как будто бы что-то забыв, вернулся и подойдя к двери, за которой обитала Полина, два раза постучал в дверь. Дверь тут же распахнулась и в коридор выплыла Она.
Бог ты мой, что это была за зрелище! Вся семья вытянулась по стойке смирно и, не отрывая глаз, смотрела как мимо них величаво проплывает Полина. На высохшей маленькой головке Полины появился парик густых, завитых в локоны волос, дотоле невиданное кремовое платье болталось на ее сухонькой фигуре, впереди, посередке воротника была приколота брошь: на темном фоне светлый профиль с такими же локонами, как у Полины. Но больше всего Игната поразили перчатки-в очень-очень маленькую дырочку. Родители почтительно пропустили Полину вперед, а сами, взяв его за руку, последовали за ней. Полина была за главную. Процессия направилась в музыкальную школу.
В музыкалку мальчика не взяли. Вердикт был сыров и безоговорочен: самым главным и несокрушимый аргументом оказалось то, что мальчика привели слишком поздно, ровесники Игната уже несколько лет занимались музыкой. Отец Игната сразу потух, и только Полина на категорический отказ преподавателей, повела себя не менее категорично: она буквально выперла честное семейство из аудитории, в которой проводилось прослушивание и, оставшись один на один с музыкальной директрисой, снова пошла в наступление. Разговор был долгий, жаркий… Наконец, дверь распахнулась, вышла Полина: искусственные пряди заметно съехали на одну сторону, щеки пылали. Не обращая внимания на родителей, она чуть не за шкирку взяла Игната и потащила опять в кабинет. Дальше все было как во сне: Полина хватала его пальцы, тыкала пальцы чуть ли не в лицо директрисе, заставляла Игната что-то пропеть… потом говорила о загубленном таланте, и вдруг, встав в позу, старушка решила взять ноту… Обоих скоренько выперли из кабинета.
Домой шли в трауре. Пучинины старшие совсем раскисли. И лишь Полина не сложила крылья. Придя домой, она скрылась в своей комнатушке. Послушался шум, падение ящиков и коробок. Потом в комнату был вызван отец, в комнате снова наметилось какое-то движение, что-то двигали, что-то большое, неуклюжее. Потом вызвали маму. Опять что-то задвигалось, наконец, оба родителя вышли из комнаты. Глаза отца снова блестели. Дверь в комнату Полины распахнулась и… из комнаты донеслись трепетные звуки. Игнат, как завороженный, пошел на звук, заглянул в комнату. За фортепиано сидела Полина. Пальцы ее летали по клавишам, взгляд блуждал по стене, Полина пела…
В тот день все переменилось. Многое было забыто: друзья, площадка с качелями и даже велосипед, который спустя некоторое время таинственным образом куда-то исчез… Мальчишка упрямо барабанил по клавишам. Вечерами, когда заканчивались мучения инструмента, играла Полина. Игнату тогда позволялось занять единственное кресло старухи и он превращался в слушателя. Иногда она приглашала его играть с ней вместе. Игнат, конечно, не успевал, вскакивал, горячился, и Полина, вволю его подразнив, позволяла ему возвратиться в кресло. В дверь вскоре начинали барабанить, Полина и Игнат закрывали инструмент и, усевшись вместе в кресле они вместе начинали слушать. Мир был полон звуков, увлекательных, трепетных, грозных – самых разных звуков. А однажды они вместе написали марш для таракана , который выходит ночью на кухню и реквием для облетающего одуванчика…
-Музыка, она же везде, ты только послушай,-шептала Полина сидящему рядом мальчику,-Игнат старательно слушал, но в ответ слышал пока не много, только много лет спустя Игнат Савельевич понял, что говорила старуха.
Игнат Савельич, как и все, вырос. Выучился на инженера, чтобы матери было спокойнее. И больше никогда не возвращался к не своему делу. Музыкального образования в привычном понимании у него не было. Полина не выдавала дипломы, зато она научила его играть еще на скрипке. А в маленьком кафе, в котором Игнат Савельич играл почти каждый вечер, дипломы и не требовались ...
Игнат Савельич почти пришел. Многие зрители уже заняли свои места, публика была разношерстной. Ближе всего к сцене уселись парочка, молодой человек снял с себя пиджак и накинул на плечи девушки, было зябко; почти вплотную рядом с ними сидел мужчина, он пришел один, ерзал, стараясь усесться поудобнее, этот скорее всего еще сомневался, стоил ли концерт того, чтобы отрываться от будничных дел? Слева Игнат Савельевич увидел стайку молодых людей, один зашнуровал ботинок, убрал в сумку только что снятые ролики. Чего только не увидишь на концерте!
Пучинин не без удовольствия оглядел публику, что ни говори, а приятно, когда есть для кого играть. Рядом с взъерошенным парнем оказалось свободное местечко, Игнат Савельич примостился рядом, с другой стороны оказалась приятная полная дама – лучшего не пожелаешь! На сцене шли последние приготовления, что-то ерзало, мелькало, яркие лучи бегали туда-сюда, наконец, один за одним в заросшем кувшинками пруду появлялись музыканты, оглядев друг друга музыканты расселись, надулись и вдруг запели. Музыканты что есть мочи трубили, пели гимн жизни, весне и, конечно же, усевшейся где-то неподалеку изумрудной особе.