Мальчик болел уже второй год, врачи не могли поставить правильный диагноз. Все говорили разное: бурсит, саркома, туберкулез кости. Колено краснело, опухало, мальчик плакал от сильной боли, а никто ничего не знал. Продержали три месяца в костнотуберкулезном санатории привязанного к кровати. Лечили таблетками, уколами, но курс лечения закончился, а улучшения не наступило. Направили в центр артрологии и ортопедии. Этот центр единственный в Союзе, люди годами ждут очереди, чтобы попасть сюда на лечение и операции. Для пятилетнего малыша сделали исключение, велели позвонить через неделю, должно освободиться место.
Марина с утра взялась заказывать междугородний разговор из кабинета начальника. Другие телефоны в их лаборатории научно-испытательного отдела воинской части внутренние, без выхода в город. Она ждет уже час, второй – соединения нет. Звонили вместе с начальником, напоминали, но сегодня понедельник, линия очень загружена.
Марина не выдерживает, отпрашивается у начальника, бежит на центральный переговорный пункт, заказывает срочный разговор, умоляет соединить быстрее. Часы приема нужного врача скоро кончатся, он уйдет, разговаривать будет не с кем, на освободившееся место положат другого человека. Не соединяют, идут важные производственные разговоры. Производство важнее всего. Но почему? Разве все эти заводы, фабрики, плотины созданы не для того, чтобы жизнь человека стала удобнее, более комфортной? Когда и как они стали важнее самого человека?
Часы приема врача кончились, ждать дальше бессмысленно. Марина, рыдая, потребовала жалобную книгу и написала, что никакие производственные разговоры не могут быть важнее здоровья ребенка.
Потом мальчика все-таки положили, прооперировали. Но много ли изменилось в этой стране и сейчас? Или в соседней, где ради мифического вступления в Евросоюз можно убивать детей, заставлять их жить в подвалах, лишать их родителей? Кто все это придумал? Те сытые и самодовольные, которые уверены, что их детям не выпадет подобной доли. А если выпадет? Они обвинят в этом кого угодно, кроме себя. Они так уверены, что проклятия тысяч матерей никто не услышит. А если услышит?