Посвящается Александру Афонасьеву
Пути мои бедственные привели меня на работу в О-скую психоневрологическую клинику, куда я, весь опухший от голода и безтабачья, приплёлся рано утром 10 января 1964 года от Р.Х. Возле урны я подобрал пару окурков, печально оглядываясь по сторонам, и творя сиё, я всё больше уподоблялся тем, над кем мне предстояло вести надзор.
Главрач объяснил мне ситуацию с нескольким юмористическим уклоном. Её секретарь как-то по-волчьи изподлобья взглянув на меня, тяжко вздохнула и вышла на перекур. Я побрёл в синеватом халате по коридору для просмотра палат.
Больные ужасающего вида стояли у дверных проёмов, позёвывая и разговаривая о всемирных вещах. Мне они показались воронами. почуявшими свежую кровь. Я как агнец шествовал под их взглядами, и удручающий шорох от моих недобрых башмаков их волновал глубоко. Жутко хотелось курить, мять женщину и поседеть чуток в уборной.
Один из стоявших празднующих, человек огромного роста, остановил меня и протянув руку, быстро подвёл к лежащему в тени деду лет 80, с окладистой бородой святой Николай. Этот старец харкал кровью и эта мерзкая субстанция пропитала всю одежду его; лицом дед походил на моего покойного папашу, нашедшего меня в старости, хотя бросил в 16 своих лет и живя не вспоминая. А этот всем видом был сущий праведник, которые вовсе нынче перевелись, ибо их уничтожило государство-бес - как злейшего своего врага.
Праведника этого звали Анфис. Верзила рассказал, что его подобрали где-то под Саратовом, с толстенной самописной книгой, обёрнутой в телячью кожу,и в книге этой сам Бог мог лишь разобрать. Эта книга и сейчас лежала рядом с Анфисом и длинный человек взял её и положил ко мне в руки. Я же, от недостатка сил или от волнения, её не удержал в руках и она упала на деда.
Солнце было в зените и било в глаза. Книга мне понравилась; я задумал её продать в букинистической лавке. Верзила ушёл и я встал у окна, вглядываясь в очертания деда.
Подали обед. Я сидел в сторонке и смотрел, смотрел и смотрел как кормили деда. Он ел плохо: всё съедаемое вываливалась из рта назад, но кое-то он успевал задерживать своим беззубым ртом. Косясь всё время на меня, он говорил мне взглядом, что невзлюбил кровно. Я вышел.
День прошёл удовлетворительно. Я думал, мечтал о книге. Покурив, пошёл к неё как сомнамбула. Но старец, сползший с постели, лежал весь в поту и дрожал в судорогах, сжимая книгу что есть силы. Он пел псалмы, этот чёртов праведник! А мне нужна была книга до зарезу.
Я опять встал у окна и читал что-то из газетёнки, думая о своём. Хотелось курить.
Книгу я подобрал, когда Анфис уснул. Вышел на улицу в дождь и поплёлся с книгой в подмышке домой, где сбросив башмаки, упал на свою раздолбаную раскладушку.
Я был ошарашен: книга была писана про моего деда, и столь мерзким почерком, что как я только разобрал эти каракули. Мой дед был помощником губернатора Р-ой губернии. Им я гордился всю свою жизнь, пропащую и никчемную, но обладающий другой, счастливой жизнью предка. О деде мне рассказывал папаша когда-то за стаканом портвейна, купленном за мои детские деньги.
Я жадно затянулся окурком и обхватив голову руками, взирал в пол и плакал. Я обрёл богатство! И в тот же миг понял, что книгу не продам.
А на следующий день я уволился и уехал к тётке на Украину погостить чуток, живя там на молоке и добром хлебе, обретая дюжее здоровье. С книгой я не расставался и мне всё легче было читать её. Глаза уставали так, что слезились, а мозг чуть ли не закипал. Я до того переутомился, что перестал спать.
Вернувшись с горя пополам домой, я устроился почтальоном. Один раз возле банка я увидел Анфиса, которого вела девочка в жёлтом платочке. Увидев меня, Анфис затряс губами, а я вплотную подойдя к нему, взял его за грудки и закричал что было мочи: - Она моя! Слышишь, книга моя! Дед заплакал, а девочка истошно закричала. Стал собираться народ. Я перебежал на другой проспект и пошёл гоголем.
После этого я не спал четыре дня.
На другой неделе я спалил книгу, а золу вынес в огород. Идя с порожним ведром, я увидел стоящего в калитке Анфиса... Вечером меня увезли с ужасной головной болью в больницу, где я сиё это записал по памяти для вас, дорогие мои...