Сугробы во дворе и в саду стали плотнее. Ослепительная свежесть снега приобрела множество новых оттенков – от нежно - голубого до фиолетового. Солнечные лучи подточили снеговую кучу с южной стороны дома, обнажив мёрзлую почву. Вьюга иногда мела вдоль околицы куцым своим хвостом, но делала это нехотя и вяло…
- Выручай, Машенька, доченька! – Опалиха впервые обратилась ко мне по имени. Это означало, что случилось что- то из ряда вон выходящее.
- Что случилось, тёть Зин?
- Помирает моя роженица! Вот те крест, помирает…
-…?
- Овца моя никак не объягнится. Беда!
- А ветврача почему не вызвали?
- Нет его! В город уехал, два дня тому назад.
- Понятно…А я- то чем могу помочь?.. Я не врач, тёть Зин, и крови боюсь…
Бабка не дала мне договорить. Она лихо сдёрнула с головы пуховую шаль и набросила мне на плечи. Выскочив из домашних тапок в валенки, я припустила следом за пожилой женщиной. Грузная Опалиха, оказалось, умела быстро бегать…
В хлеву царил полумрак. Запах овечьей шерсти, навоза, пота и ещё бог знает чего, сшибал с ног. Пёстрый, породистый петух, наклонив голову набок, зыркнул круглым глазом на непрошенных гостей. В углу грудой были свалены лопаты, ржавые вёдра, жбаны с зерном. Под дощатым потолком - пластами уложенное сено.
Посреди хлева, на куче соломы, брошенной на земляной пол, понуро стояла овца. Белая шерсть её свалялась и обвисла на боках грязными лохмотьями.
- Вот она, моя бедняжечка…Мучается второй дён, прямо душа кровью обливается…
- Баб Зин, я у овец роды никогда не принимала, и не…
В этот самый момент овца повернула ко мне кудлатую голову. Из тёмных, по- человечьи несчастных, глаз её катились слёзы…
- Говори, чего делать надо, баб Зин, - я быстро закатала рукава фуфайки повыше локтей.
- Машенька, ты главное, не бойся! – засуетилась старушка.
Она ловко достала из тёмного угла приготовленную заранее бутыль, зубами вытащила пробку. В ноздри ударил специфический запах самогона. Бабка чуть накренила бутыль, и тонкая струйка прозрачной жидкости полилась в мои, ковшом сомкнутые, ладони.
Овца, словно предчувствуя нелёгкую участь свою, вздохнула тяжело, и по телу её пошла крупная дрожь.
- Ладонь- то у тебя маленькая, Маш. Я это давеча разглядела… Войдёт, как по маслу. Не сумневайся!
И бабка для наглядности сунула мне под нос свою пухлую и широкую, как лопата, ладонь…
- Ну, с Богом!- я мысленно перекрестилась и дотронулась до животного.
От моего осторожного прикосновения овца не отшатнулась, лишь слегка подалась вперёд.
Прижав пальцы, как можно теснее, друг к другу и вытянув ладонь лодочкой, я проникла вглубь самого сокровенного. Овца вновь повернула ко мне измученную морду, и такую безнадёжность увидала я в её взгляде, что подумалось:
- Эх, бедные мы, бедные…
- Ну, чаво там?...
- Баб Зин, не загораживай свет…
Моя ладонь упёрлась во что- то твёрдое. Оказалось, это голова ягнёнка с обозначившимися на ней небольшими рожками.
В этот момент овца вдруг содрогнулась всем телом и сильно напряглась. Я продвинулась еще на несколько миллиметров внутрь.
- Потерпи, миленькая…Потерпи, умница…Всё будет хорошо…- шептала я то ли вслух, то ли про себя.
Овца протяжно застонала.
Моей руке негде было развернуться, но плавно и мягко я отдирала, вросший в чрево матери, плод. И вот, наконец, показалась не естественно крупная голова, а затем, не пропорциональное голове, тельце.
Баба Зина осторожно приняла новорожденного в горячие руки. Ягнёнок на мгновение открыл мутный глаз и тут же смежил веко.
- Осподи, Иисусе! Уродец- то какой!.. Вот от чево овца- то не могла разродиться… Глянь, Маш!
Но мне было не до того. Я гладила и гладила овцу по мокрой морде, и слёзы градом катились по моим щекам…
- На- кось, глотни! – и бабка заботливо поднесла к моим губам горлышко початой бутылки.
Я сделала большой глоток, и тут же горячая жидкость опалила нёбо, грудь и мягкой волной опустилась к ногам.
Овца, стоявшая рядом, вдруг повалилась на подстилку, словно подкошенная. Небольшая алая лужица разлилась подле неё…
- Ничё, оклемается, - Опалиха громко икнула. – Спасибо тебе…
И тут же припала губами к бутылке.
- Жив детёныш?
- Не жилец был, Марусь…Помер.
Опалиха вылила остатки самогона мне на руки, обтёрла белоснежным полотенцем.
Я медленно поднялась, отряхнула с коленей прилипшие соломинки, и, пошатываясь, направилась к двери.
- Марусь, я в долгу- то не останусь, ты не думай! – крикнула Опалиха.
Но в ответ я лишь слабо махнула рукой.