К шедеврам Данилин относился насторожено, можно сказать, что и с некоторой опаской. Жила в них какая-то сила, как в намоленных древних иконах. Однако сила эта была совсем иного рода, и в отличие от мягкой мощи святых ликов, чуялась Данилину в ней некая настырность, а то и властность.
Присутствие этой силы, Данилин ощущал почти всегда, вне зависимости от того с чем так или иначе соприкасался – была ли это древняя книга, картина или же мраморное изваяние…
Вот и сейчас, стоя в зале Третьяковки перед «Апофеозом войны», он постоянно ловил себя на мысли, что от картины исходит какое-то предостерегающее давление, которое останавливает его, не позволяя подойти ближе, чтобы рассмотреть детали, виртуозно выписанные мастером.
Каким-то шестым чувством, Данилин ощущал, что предостережение это никак не связано ни с сюжетом, ни с пронзительной реалистичностью великого полотна. Здесь было что-то другое… Что-то внешнее…
Так он стоял, пытаясь разобраться в своих чувствах, пока не услышал за спиной мягкий шёпот,
- Скажите… Вы видите его?.. Ну,.. не бойтесь признаться. Я же вижу, что Вы его видите…
Данилин обернулся. У него за плечом стоял средних лет мужчина с худым вытянутым лицом, на котором замерла кривая улыбка. Взгляд его был устремлён на картину, а в глазах читался весёлый азарт лёгкого безумия. Не отрываясь от созерцания, странный человек вновь зашептал,
- Ну, что же Вы молчите?
Не зная, что ответить, Данилин промычал что-то неопределённое, на что незнакомец ответил совсем уж непонятным,
- Да-а-а… Здесь он просто огромный, - и будто радуясь своему открытию, продолжил, - Так видите или нет?
После этих слов растерянность Данилина вдруг переросла в брезгливое раздражение, и, повернувшись лицом к неприятному созерцателю, он спросил,
- О чём Вы меня всё время спрашиваете, гражданин? Что я должен видеть? Если Вы имеете в виду пирамиду черепов или вороньё – то да! Вижу…
- Какую пирамиду? – искренне удивился надоедливый посетитель, а потом будто бы спохватившись, промямлил, - А… Ну, да… Это же Верещагинский «Апофеоз». ..
Затем он немного помолчал и вскоре с воодушевлением продолжил, - Да нет… Я говорю не о картине, а о том что на ней и вокруг неё…
Данилин вновь пристально посмотрел на своего собеседника, чтобы уже окончательно убедиться в его ненормальности. Тот перехватил взгляд Данилина и тихонько захихикал,
- Нет-нет… Вы только не подумайте, что я псих!.. Хотя, кто среди нас не псих?, - и кончив хихикать, зашептал, - Я художник… Просто, увидев как Вы смотрите на этот, вне всякого сомнения, шедевр, я подумал, что Вы его видите…
Да кого его, чёрт возьми?! – теряя терпение, вспылил Данилин, - Или говорите, или идите своей дорогой и не мешайте мне… Я пришёл сюда не ребусы решать…
- Да-да, конечно… Очень жаль что Вы не видите… Но я ошибиться не мог… Значит Вы его чувствуете, а если чувствуете, то вскоре обязательно и увидите…
- Кого?! – уже в голос вопросил Данилин.
- Тише, тише… Кокон.
Данилин вновь онемел, уставившись на говорливого художника, и подумав: «Повезло! Ещё один Врубель нарисовался», - уже собрался уйти. Когда его собеседник снова кивнул в сторону полотна и заговорил,
- Кокон… Тут он почти прозрачный, правда чуть замутнённый. Но это не удивительно – написано-то совсем не веселье… Хм… Через него видны даже некоторые штрихи…
После этих слов он опять поглядел в глаза Данилину и, увидев, что тот ничего не понимает, зашептал почти скороговоркой,
- Вы сами скоро всё увидите, и я уверен, что это Вас вовсе не обрадует. Ну, по крайней мере, Вы будете хотя бы подготовлены… Та сила, что Вас предостерегает от близкого внимания, а это я понял по тому как Вы в нерешительности топтались перед картиной – есть ни что иное, как кокон, кокон из взглядов и чувств тех людей, что имели возможность её созерцать. Каждый пристальный взгляд – как один слой лака… Здесь, - он вновь кивнул на картину, - миллионы слоёв. Всё это непрерывно растёт и выпячивается… Кто-то считает это аурой самого произведения. Но это не так. Аура – это совсем иное, изначальное… Я называю его коконом, потому как это не внутреннее, а привнесённое извне. В какой-то момент кокон вырастает до определённой «критической массы», вспыхивает и начинает жить своей жизнью. Именно его энергетику Вы почувствовали, встав перед картиной.
Данилин молчал, обдумывая услышанное, а через минуту спросил,
- И Вы видите этот самый Ваш кокон у каждого произведения?
- Нет… В основном у картин и статуй. В этом плане музыке и литературе повезло больше. Там почти не критично, а то и вовсе неважно копирование. Согласитесь, что можно напечатать тысячу книг с одним и тем же рассказом, и художественная ценность рассказа от этого не уменьшится… А здесь, - он осторожно показал рукой на полотно, - Копия это всегда – второй сорт. Суррогат… Копия, по большому счёту, никому не нужна…
Тут он снова захихикал, и по-свойски притянув к себе Данилина, затараторил, - Видели бы Вы этот «Квадрат» Казимира! Я к нему и на десять метров подойти побоялся – такая там квашня! Чего только не намешано – и восхищение алыми пятнами, и непонимание – серенькое и блёклое, а уж фиолетового негодования с грязно-зелёными гнойниками отвращения, несчётно… Так и гляди – рванёт и заляпает горячим вонючим гноем…
Данилин стоял, глядя на полоумного, и не в силах стряхнуть его руку со своего плеча, подумал: «Бог мой… Бог мой… Да он же…,» - и не найдя нужного определения спросил, глядя чудаковатому критику в глаза, - Вы больны?
Случайный знакомец ответил вопросом на вопрос, - А Вы?
После чего он согнулся от беззвучного смеха и, выпрямившись, прошептал, - Не будьте дураком… Какая мне корысть пугать Вас тем чего не существует?
После этих слов, Данилин скинул его руку со своего плеча и, стряхивая с него остатки прикосновения, подумал о том, что корысти вроде бы никакой быть не должно, и, успокоившись спросил,
- Ну и что по-Вашему с этим всем делать?
- С чем?
- Ну, с этим Вашим коконом, конечно!
- А зачем с ним что-то делать?
- Ну как же. Если он, как Вы говорите… м-м-м… пожирает картины, то его надобно же как-то извести.
- Я не говорил, что он пожирает картины. Я говорил, что он растёт, как грибок на Вашем теле…
- А на Вашем?
- Ну и на моём конечно.. На твоём, на моём – какая разница?
- Ну, с этим же надо что-то делать?! Как-то избавляться… вы знаете способ избавления?
Полоумный художник посмотрел Данилину в глаза и, криво усмехнувшись, ответил,
- Конечно знаю… Но это знаете и Вы сами…
После минутной паузы, поняв, что у Данилина нет какой-либо стоящей версии, случайный знакомец вздохнул и, собираясь наконец-то оставить Данилина в покое, почти на ходу, произнёс,
- Никакая гигиена здесь уже не поможет, - и вновь скривившись в своей безумной улыбке, заключил, - Эту напасть можно только сжечь… вместе с картиной!
Глядя в след удаляющемуся собеседнику, Данилину вдруг вспомнились лихие книжные костры озверевших фашистских молодчиков…
Он резко отрицательно покачал головой, будто освобождаясь от наваждения, и, вновь всмотревшись в бессмертное полотно, прошептал: «Должен быть какой-то иной выход… Иное избавление… Очень простое… И очень человеческое…»