… они умирают медленной смертью. Они варят траву. Они едят глину, смешанную с растениями, - так писала газета «Правда»: «Они едят глину, смешанную с растениями, чтобы заполнить желудок и избавиться хотя бы на миг от чувства страшного голода».
Пустоту не обманешь.
Я шёл по Москве и я не узнавал Москвы: в ней было что-то от трупа.
Будто влажная гангрена поразила оттаявшую после обморожения столицу – чёрная, страшная, гниющая плоть города, мерзость холодных туманов, слякоть. Снег, смешанный с грязью, чавкал под ногами и лица редких прохожих были такие же – грязной кашицей.
Я шлёпал по лужам.
Со всей беззаботностью, свойственной юности, я шлёпал по лужам и азартно черпал их содержимое своими прохудившимися ботинками.
Моим подмёткам хотелось есть.
Как и мне, им хотелось картошки, подсолнечного масла, хлеба.
В голове роились тысячи замыслов, - гиперболоидные лучи и прекрасные марсианки.
Меж тем в Кремле - за стенами из красного кирпича - лысенький вождь стучал по коленке преуспевающего английского фантаста: А вы приезжайте к нам, батенька, лет через десять.
И ещё один, - этот в чёрном партикулярном костюме, полосатой жилетке, галстуке, - я помню, вещал не единожды с думской трибуны:
- Дайте государству двадцать лет.
Удивительная страна, в ней всегда невозможно жить, надо приехать чуточку позже.
Однако…
Нет, решительно не обойтись писателю без дневника, лезут и лезут всякие мысли в голову, в какую книжку их вставишь? мигом вымарает цензура.
Нет, нет, - без дневника невозможно, - немыслимо!
Я отправился в магазин канцелярских товаров и за несколько миллиардов купил тетрадь в коричневой обложке из дерматина, разлинованную мелкой клеточкой.
Добрался до дома, уселся за письменный стол, по старой ученической привычке погрыз колпачок шариковой ручки и сделал первую запись:
Видел Олешу, чудно общались. Он только что из Самары. Там всего два трамвая. Один ходит по маршруту «Площадь Советская – тюрьма», второй попадает к тюрьме от площади Революции.