За свою жизнь я не однажды писала о людях достойных, итог жизни которых заслуживает того, чтобы знали о них всё, с самого их детства.
О них, обычно, меня, внештатного корреспондента, просили написать.
Не скажу, что с неохотой, бралась за это, но не разочаровывалась
ни разу: люди интересные, фактура прекрасная.
А сейчас я хочу, очень хочу, просто не смогу, как хочу поведать об одном человеке.
Павел Ермолаевич Пономарёв. Менее, чем через год ему исполнится девяносто.
Его привезли дети в нашу редакцию, где я должна была с ним встретиться, познакомиться, поговорить, написать об этом выдающемся человеке.
Небольшого роста, худенький старичок проходит в кабинет и садится на стул, стоящий в ряду у стены. Я прошу Павла Ермолаевича придвинуть его стул,
к столу, за которым я сижу. (Я волнуюсь за моего потенциального собеседника - годы и здоровье подтачивают силы, а так он сможет положить локти на стол, а устанет в этой позе, откинуться на спинку стула.)
Не знаю, понял ли он мою заботу, но не сразу, более из вежливости,
всё-таки, согласился на моё предложение.
Вглядываюсь в лицо визави, во весь его облик. Глубоко пожилой человек,
сухонький, но какой-то очень достойный, сначала внимательно смотрит на меня, потом быстро окидывает взглядом кабинет.
Помните строчки:
"У добра глаза лучистые,
Цвет их тёмно-голубой" - такими были его, просто на удивление,
вопреки возрасту, живые, почти синие глаза!
Я не знала, с чего начать и молча смотрела на человека, ещё не ставшего моим собеседником. Пауза затянулась. И тут Павел Ермолаевич
улыбнулся мне так искренне, так открыто. Лицо его засветилось не только
внешне, но как-то изнутри. Я смотрела в великом изумлении и в голове росла и ширилась мысль - Господь сподобил меня встретиться... с кем-то невыразимо особенным.
А старец всё смотрит на меня, ждёт. И вот он говорит:
- Как вас зовут?
- Таня, - выдавливаю я из себя.
- Вас уже можно и с отчеством называть,- говорит он тихо,
именно задушевно
и улыбается.
Я отрицательно киваю головой.
- Таня, задавайте мне вопросы. Я буду на них отвечать.
А у меня вдруг были готовы брызнуть слёзы. Неожиданные, непонятные,
так некстати и я ничего не могла ни сказать, ни поделать с этим.
Видя моё состояние, Павел Ермолаевич сам начал тихо
рассказывать о себе. Говорил он с таким добром, граничащим с умилением,
в наше время уже и небывалым, что я только слушала, впитывала
каждое его слово, каждую нотку голоса, каждую интонацию.
Лист бумаги передо мной оставался чистым, перо - праздным.
- Родился я в 1925 году в селе.
Мою маму звали Анастасия Фёдоровна, а папу - Ермолай Яковлевич.
Имя у отца знаменитое, как у Ермака, покорителя Сибири.
Отец, как в оправдание имени, был мужиком серьёзным, обстоятельным.
Но я не однажды видел, как он горько, безутешно плакал - рождались дети и, почему-то, быстро умирали. Это было его самым большим горем.
А мы, выжившие детишки, самой большой радостью.
Родители работали, что называется, день и ночь. Некогда им было с нами, детьми, особенно-то разговаривать, да в этом и необходимости большой
не было: на их трудовом примере воспитывались.
Пришло время и пошёл я в школу. Учился очень охотно, старательно.
Время было трудное. Сельские детишки поучатся два-три года
и оставляют учёбу: одёжки, обувки нет, не в чем в школу ходить.
Никогда это время у меня ни из головы, ни из памяти не выходит -
настрадались. А вот гляжу я на нынешних детей: как они хорошо одеты!
Душа потихоньку оттаивает и радуется.
Мой отец понимал - учиться надо. Вот и стал я "грамотеем":
по тем временам семь классов - не шутка! Сравнялось мне как раз четырнадцать.
Тут и начался отсчёт моего более, чем шестидесятилетнего рабочего стажа.
Трудиться я начал в колхозе, на разных работах, то есть, куда пошлют.
Уж и не знаю как, но заметил меня председатель колхоза, взял к себе
личным "водителем". Он на паре лошадей ездил. И руководитель,
и человек он был хороший.
Отвезу его в район на совещание, а сам у коновязи ожидаю - лошадок
подкормлю, охаживаю их, осматриваю - в исправности ли упряжь? Подправлю,
если что. А самого гордость распирает: важное дело доверили... одно слово - пацан. Выйдет председатель:
- В столовую.
А участников совещания также к столовой везут. Председатель зовёт меня
с собой обедать. Я отнекиваюсь:
- Там начальство... не надо...
- Запомни, Паш, за столом и в бане - все равны!
И сажает меня рядом с собой, кормит тем, что и сам ест.
Хорошо стали жить, трудились, обживались. С 1936 года отец завёл пчёл.
Был у него друг, с ним и держали пять ульев на две семьи. Хватало.
Но отец мечтал, как теперь говорят - "расширяться", прикупить ещё пчёлок...
не успел: война!
Моего отца, Ермолая Яковлевича, призвали сразу, в 1941 году.
Я провожал его до сельсовета. Четыре с половиной километра мы шли
с отцом, и у нас впервые было время наговориться. Отец рассказывал,
что воевал уже на двух войнах.
- Это моя третья война. Не сам я, не своей волей - вынужден
в третий раз свою судьбу испытывать,- с грустью говорил он мне.
Не вернулся отец, и поныне числится пропавшим без вести.
Навечно остался он на своей третьей войне.
А я молод был воевать: только шестнадцать исполнилось.
Меня и моих одногодков в Воронеж направили, площадки и укрытия
для самолётов возводить. Построили нас. Всю обращённую к нам речь в одно предложение можно уместить:
- В армию вы пока не годны, а трудиться обязаны.
И мы трудились, не жаловались и не ныли. Но и сейчас помню,
как трудно было. В конце 1942 года призвали и меня. - Павел Ермолаевич
делает паузу. Внимательно всматривается в меня. Убедившись, что я почти успокоилась и превратилась в слух - продолжает.
- Привезли нас в Меликесс. Это городок в Ульяновской области.
Кругом сосны, песок, жара неимоверная! Наш запасной полк
около месяца здесь располагался. Паёк был до того скудным,
что мы просто отощали.
Наконец нас, имевших образование, направили в Куйбышевское
военно-пехотное училище. Прибыли. Сразу обратили внимание на то,
как кормят курсантов. Замечательно кормили! Даже сливочное масло
каждый день давали. Но нас, новоприбывших, две недели приучали
нормально питаться: длительно недоедая, мы могли накинуться на еду
и погибнуть.
Определили меня в стрелковую роту, которой командовал старший лейтенант Сердюков. А вот фамилию начальника училища генерала майора - не запомнил... Жаль... Фамилию его не помню, но человек был большой души, з
а нас переживал, как за родных детей.
Нечаянно я услышал, как он не то предупреждал, не то распекал начальников
рот, у которых были здесь же их семьи:
- Если с жёнами не поладите, на курсантах зло не срывайте. Замечу - вам не сдобровать!
Занятия и практика, чередуясь, занимали основную часть суток.
Прерывались лишь на время еды и сна. Теорию преподавали настоящие
профессионалы. А сколько мы земли перекопали! Учились рыть окопы лёжа,
стоя. По восемь часов ежедневно, в любую погоду!
В конце обучения нас записали в комсомол. Были и такие, кого зачисляли принудительно. Неприятно вспоминать... нательные крестики приказали снять.
Подготовка закончилась успешно: всем нам было присвоено воинское звание - младший лейтенант. В конце торжественной части генерал скомандовал:
- Разойдись! Сесть на свои места!
Минуту мы сидели молча. Так наш генерал выполнил русскую традицию -
присесть перед дорогой... на удачу... на счастье, которое было
на всех одно: победить и остаться живым!
Я был направлен в противотанковые войска. Моя настоящая война
началась в Белоруссии, в Гродно, где я командовал батареей.
Батарея состояла из трёх расчётов, в каждом по два человека.
Сначала у меня были орудия тридцати шести миллиметрового калибра,
потом сорока шести и, наконец, семидесяти шести миллиметровки.
Перед боем командир указывал мне точку, где стоять. А как расположить
орудия, как навести и когда стрелять - это уже было моим делом.
Не минула и меня солдатская горькая доля: получил ранения в грудь
и в руку. Два месяца "восстанавливался" в госпитале. Не успел долечиться,
а наша часть получила приказ сняться и продвигаться далее, на запад.
Никогда, никого и ни о чём я так в жизни не просил, как врачей
в госпитале. Умолял выписать меня, чтобы не отстать от своих
сослуживцев. Сжалились...
С тех пор, как вижу ребятню, играющую в "войнушку", или просто
бегающих с игрушечными пистолетами и автоматами, не могу сдержать слёз:
не дай Бог им настоящее оружие в руках держать, да воевать по-настоящему.
С тяжёлыми боями подошли мы к границе с Польшей.. Командование
предупредило: страна дружественная нам, поэтому относиться к мирному
населению необходимо гуманно. Нам показалось это наставление излишним:
русский солдат по-другому и не может - своё, последнее отдаст.
Но более запомнилась Восточная Пруссия. У её границ нам было сказано:
- Не щадить! Не жалеть никого! Помните и не забывайте, как немцы
на нашей родной земле бесчинствовали, зверствовали - пусть им аукнется.
Молча мы выслушали эту "речь". Ни звука, ни вздоха, ни единого вопроса,
хотя душу раздирали противоречия: мы так не можем, не должны,
мы не фашисты.
Однако, через день- два, видимо, образумившись, командиры исправились:
- Мирное население не трогать. Нет среди них виноватых.
И ожил строй, загомонил, заподдакивал. Но окрик: "Разговорчики" -
быстро всех успокоил.
Расположились мы под Кёнигсбергом на возвышенности, поросшей огромными соснами. Ситуация сложилась небывалая: один склон этой возвышенности
до верха был занят немцами, другой - мы занимали. Фашисты очень хорошо укреплялись: доты с амбразурами, пушки и пулемёты; для невозможности
подступа к ним были беспорядочно навалены бетонные тумбы.
Было, как сейчас сказали бы, нереально, по-чёрному смешно:
обслуживая технику, и немцы, и мы иногда совсем близко видели друг друга, испугавшись, прятались за орудия, перебегали от сосны к сосне.
Неизвестно, как бы дело повернулось, но у нас на вооружении были
"Катюши". Они нам крепко помогали: расстреливали снарядами фашистскую чуму
в их укреплениях, а мы шли следом. Если какая их "точка оживала" -
уничтожали.
Человек, особенно молодой, быстро ко всему привыкает, многое для него становится обычным. Вот и стала война нашей работой и в ней были
свои радости: мы живы, удалось урвать редкий часок для сна,
получен заветный треугольничек с весточкой из далёкого родного дома.
Ратный труд воинов, их победные марши отмечались правительством
боевыми наградами. В перерывах между боями вручали нам ордена, медали.
Эти награды - наша гордость, наша память, зримое свидетельство
нашей доблести, любви к Родине.
(Справка: за успешное выполнение задания по уничтожению особо опасной вражеской группы Павел Пономарёв был представлен к Ордену Красной Звезды. За проявленные мужество и отвагу при исполнении воинского долга при взятии Кёнигсберга награждён орденом Отечественной войны первой степени. Награждён многими медалями, в том числе: За взятие Кёнигсберга, за победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг)
Закончилась моя великая война. Молодым лейтенантом с боевыми наградами вернулся я домой в моё родное село, хотя перед демобилизацией
мне предлагали жить и работать в Белоруссии. Но я и слушать не стал:
только домой в Россию, только в родные места!
Первым местом моей работы стал склад. Это назначение мне было не по душе,
но меня упросили. А дело оказалось непростым и нелёгким. Мужчин с войны
вернулось мало, и те покалеченные. Всё было на плечах женщин.
Привезут они на подводах мешки с зерном, фляги с подсолнечным маслом -
я старался подсобить им. Вот так и крутился весь день: и учёт вёл,
и грузчиком был.
Но молодость - есть молодость! Понравилась мне одна девчонка - Рая.
Имя-то какое! Рая! Уверен был, что у меня с ней вся жизнь будет раем.
А у Раечки - ухажёр. Но ухажёр - не жених и не муж. И я пошёл ему наперебой.
Моя избранница оказалась умницей: хоть и понравился я ей, за советом пошла
к своему отцу.
- Иди замуж за Павла. - Не было в роду Пономарёвых плохих людей,-
сказал он ей.
И стала Раиса моей женой. Работала она телятницей. По сорок теляток
было за ней. За ними уход нужен, как за детьми малыми. Но она справлялась,
в передовых ходила. А когда хвалили, смущалась, мол, работаю, как все.
Моя жена родила мне пятерых девочек и троих мальчиков. Как же я любил
своих малышей! Семейная касса была у жены. Я оставлял себе незначительную
сумму на гостинцы детям: покупал им конфетки.
Сидит мой карапуз, играет в песке. Меня завидит, всё бросает и бежит мне навстречу. А я в кармане конфетку ищу. Смотрит он на меня снизу вверх,
глазками хлопает, ждёт. Моё сердце замирало от нежности, когда он, схватив сладость бежал к матери лакомством хвалиться. А я-то как рад был,
будто сам конфету съел!
Рая ни одной покупки не делала без согласования со мной. Купит вещь,
примеряет ребёнку и приговаривает:
- Папа заработал денежки, сказал, что надо сынку пальтишко купить.
Вот он у нас какой!- Возвышала меня.
Любил я мою Раю. И порадовать её всегда хотелось. Утром сам отгоню корову
в стадо и иду цветы полевые рвать. Букет соберу красивый, пышный!
Вручу Раисе, а она... краснеет, улыбается, а посмотрит на меня так,
будто в душу мне заглянула! И поют у меня в душе жаворонки весь день.
С радостью трудился и дело у меня спорилось.
А работать я всегда любил. И бойщиком скота работал, и в Кировскую
область ездил несколько лет подряд на лесозаготовки.
В разное время за достижения в растениеводстве и в животноводстве
меня награждали правительственными наградами.
Но мне запомнилось одно поощрение: подарил мне колхоз поросёнка
весом аж девяносто килограммов! Вес внушительный, но каких трудов
стоило доставить его домой! Да и худой он был, бедный...
Пришлось откармливать. Так что моя награда через некоторое время
стала много весомей... "Ха-ха" - неожиданно рассмеялся Павел Ермолаевич.
Каждый год мне давали путёвки. Брал в зимнее время, когда не так сильно
был загружен. Я-то уезжал, а Рая и на работе успевала, и все домашние дела ложились полностью на её плечи.
Однажды в санатории поместили меня в одну комнату с большим начальником.
Я приехал отдохнуть, а он лечиться. Это сразу было видно: оплывший,
слабый, чуть повернётся - потеет. Я делал большие прогулки. Он увязывался
за мной. Но быстро задыхался, с трудом передвигал ноги. Я брал его
"на прицеп" и тащил за собой. Он очень хотел похудеть, но, пообедав,
набирал ещё кучу продуктов и спиртного в номер. Всё съедал до крошки
и выпивал до капли. Я посоветовал ему на работу и с работы пешком ходить.
- Пробовал,- говорит,- только на пути "забегаловка". Не могу мимо пройти. Зайду, кружки три-четыре пива пока не выпью, не успокоюсь... и так утром и вечером...
- Да,- говорю,- тогда тебе лучше ездить на работу.
Ушёл я на пенсию, когда мне исполнилось семьдесят пять лет. Мог бы и дальше работать. Я был забойщиком скота. Когда сдавал шкуры, мои не проверяли, знали, что я привожу только высшего качества. А тут развал начался.
В хозяйстве животных кормить плохо стали... на их шкурах такое отношение
сразу отразилось.
Привезу сдавать - мне стыдно: Павел Ермолаевич привёз! Значит, отличные!
А они бросовые. Другую работу не предложили. Вот и стал я настоящим
пенсионером.
Детишки наши выросли, своими домами стали жить. Остались мы с моей Раей.
И стала она похварывать, а потом и слегла совсем. Два года я ухаживал за ней, очень горевал. А она меня утешала. Как-то говорю ей:
- Что же ты делаешь?.. Болеешь, не встаёшь... оставишь меня одного,
как без тебя мне быть?
А она улыбается мне через силу:
- Не переживай. Ты хороший отец, дети тебя любят. Не оставят одного.
И я, и мой собеседник не сдерживаем беззвучных слёз.
Тут нам принесли чай, булочки. Я беру свой чай, благодарю.
Павел Ермолаевич также пододвигает к себе чашечку, отпивает глоточек:
- Спасибо! Вкусный чай!
(Внутри меня противно пискнуло: а ты не похвалила!)
- Так сложилась жизнь,- продолжает Павел Ермолаевич,- нас долго
отучали верить в Бога. Я не знаю молитв, но искренне благодарю Господа
за прожитую жизнь, за мою Раю.
Сейчас моя семья разрослась. Нас с внуками и правнуками более
сорока человек! Дети уважают меня, любят, все зовут к себе жить.
Я им сказал, чтобы не обижались: на зиму буду уезжать к дочери Наде.
У неё дочка инвалид детства. Нужна моя помощь.
А с весны до осени живу в моём доме, в родном селе. Здесь и дышится легче.
Кругом всё родное.
За всю нашу встречу я задала единственный вопрос:
-Что сейчас вас, Павел Ермолаевич, более всего беспокоит?
- Дома я оставил у хороших людей пёсика, моего Султана...
как он там без меня?..
***
Это была наша первая и последняя встреча с Павлом Ермолаевичем
Пономарёвым. В апреле 2014 года воина и гражданина-орденоносца не стало...