Молодежный музыкальный бум, охвативший страну в конце 60-х — начале 70-х, не обошел стороной и мой город. В школах, институтах, при Дворцах культуры, предприятиях, воинских частях как грибы после дождя появлялись самодеятельные ансамбли. Далекие вчера еще от музыки мальчишки брали в руки гитары, сами мастерили нехитрую аппаратуру, разучивали песни своих кумиров, что-то сочиняли. Дворец спорта, Зеленый театр, другие концертные площадки Ростова не могли вместить желающих попасть на «сейшены», ведь на сцене выступали ребята, с которыми вместе учишься, дружишь или просто живешь по соседству.
Тогда не было понятия «дискотека» и не могло быть, потому что «гвоздем» всех школьных и студенческих вечеров было «живое» выступление своего любительского ансамбля, ожидание чуда новой песни, а уж огрехи исполнителей и несовершенство аппаратуры отходили на второй план.
Ничего подобного ни до, ни после не происходило и едва ли в обозримом будущем может случиться, разве что кто-то, подобно «Beatles», совершит в музыке революцию. Но гении так часто не рождаются.
Эта музыкальная волна вынесла на эстрадный Олимп Владимира Кузьмина, Юрия Антонова, Андрея Макаревича, Вячеслава Добрынина, Александра Барыкина, Вячеслава Малежика — все они начинали именно как мальчишки с самодельными гитарами в руках. К этой плеяде принадлежит и яркий ростовский музыкант, много лет проработавшего солистом популярного ансамбля «Лейся, песня», Владислав Андрианов.
Его имя широко известно по замечательному альбому Давида Тухманова «По волне моей памяти», в котором он исполнил главную песню, давшую название всей пластинке, и по многим шлягерам тех лет. Владик работал и дружил с популярнейшими композиторами и певцами, поэтому литературный пересказ его взгляда на жизнь эстрадных артистов «изнутри», вероятно, будет интересен читателям.
Владик, увы, очень рано покинул наш мир. Тем ценнее его воспоминания (которые автор успел в своё время записать) сегодня. Итак...
* * *
Честно говоря, я всегда хотел играть в футбол, и неплохо получалось, но после возвращения из армии в 1971 году продолжил свое обучение на фортепианном отделении Ростовского училища искусств.
Дальнейшие планы были весьма туманны, но я с удовольствием занимался. Особенно любил вечерами репетировать в малом зале филармонии, иногда напевал что-нибудь из «Веatles».
Дело в том, что моя мама была певицей музыкального лектория, а отец одно время работал начальником областного управления культуры, и в филармонии меня с детства знали все — от директора до бабушек-билетерш.
В те годы при Ростовской филармонии существовала группа, или как раньше говорили ВИА, под названием «Серебряные гитары». Однажды кто-то из музыкантов забрел на третий этаж, где я занимался... Одним словом, после прослушивания я был официально приглашен в их состав солистом.
Компания собралась своеобразная: все москвичи, кроме меня и Игоря Пиньковского — известного тогда в нашем городе гитариста. Работал там Толик Киселев, ставший впоследствии художественным руководителем «Добрых молодцев». В общем, такая «шуршальная» бригадка.
Вот здесь я и ощутил все прелести кочевой жизни. Были и общие гостиничные номера — «братский могилы», и нетопленые сельские клубы, и вязнущие в грязи жесткие автобусы. Были и «левые» концерты на колхозных усадьбах.
«Серебряные гитары» обслуживали только Ростовскую область, поэтому крупнейшими считались концертные площадки Новочеркасска, Шахт, Таганрога. И все же, мы и там умудрялись исполнять кое-что из «Веatles», «Creedance», за что и поплатились — нас прикрыли через полгода.
Я вернулся домой, поставил крест на своей эстрадной карьере и, честно говоря, не очень расстраивался. Но какой-то невидимый механизм уже, вероятно, закрутился, потому что буквально через месяц я получил телеграмму: меня вызывали для прослушивания в группу «Витязи», работавшую при Кемеровской филармонии.
С чьей подачи я попал в Кемерово — до сих пор непонятно. Говорили, что Толик Киселев, работавший в «Добрых молодцах» рассказал обо мне Юрию Антоновну, а тот, в свою очередь, порекомендовал меня «Витязям». Как было на самом, теперь уже не важно.
Ансамбль «Витязи» к тому времени имел некоторую известность, география гастролей была пошире и состав посильней. Работал, например, бывший гитарист «Самоцветов» Валерий Селезнев, да и другие музыканты были из разных московских групп.
Выступали мы около года, и все бы ничего, но грянул гром, откуда не ждали. В газете «Советская культура» появилась огромная статья Людмилы Зыкиной о том, что, мол, некоторые сомнительные ансамбли вроде «Добрых молодцев», «Витязей», еще кого-то, наряжаются в псевдонародные одежды, а исполняют песни в глубоко чуждом советскому человеку стиле. То есть, критиковали нас фактически за то, к чему сами и принуждали. Кто бы нам тогда позволил выйти на сцену в одежде, соответствующей нашим взглядам, желаниям. Вот и приходилось рядиться в нелепые косоворотки и прикидываться скоморохами.
Не знаю в чей огород был нацелен камень, брошенный любимой певицей и подругой министра культуры Екатерины Фурцевой, но наш он перепортил основательно. Министерством культуры был издан приказ, Росконцерт выпустил какой-то «Боевой листок», и группа «Витязи» на этом свое существование прекратила.
Возвращаюсь в Ростов, а тут такое «знаменательное» событие — открывается первый в городе коктейль-бар на Пушкинской. По этому поводу собрался сильнейший ростовский состав — Витя Барилов, Сергей Егоров, Коля Гончаров, Виталик Барышников. Присоединился к ним и я.
Но, как и в прошлый раз, примерно через месяц мне позвонили из Москвы с предложением принять участие в новом проекте.
К тому времени от Юрия Маликова ушел администратор Михаил Плоткин, которого хорошо знал Валера Селезнев еще по работе в ансамбле «Самоцветы». И хотя костяк «Витязей» остался, но для хорошей раскрутки нам нужен был именно такой человек — со связями в шоу-бизнесе, пробивной, напористый.
В дальнейшем наш выбор полностью оправдался. Но для начала нужно было выработать направленность, жанр и стиль выступлений.
В те годы на эстраде работали коллективы с ярко выраженной советской патриотически-лирической тематикой. Их флагман — ансамбль «Самоцветы» - с избытком имел и славу, и деньги, и загранпоездки. Мы, как все нормальные люди, хотели и первого, и второго, и третьего.
Существовали также полуподпольные группы, на которые для острастки время от времени совершали «наезды» компетентные и не очень органы. Эти ансамбли позволяли себе некоторые вольности, потому что кружили в основном по Подмосковью да по крошечным клубам; но если Градского со «Скоморохами» не тронули, Макаревич с «Машиной времени» тоже уцелел, то самого безобидного из них — Лешу Романова, лидера группы «Воскресение» — посадили.
Подумали мы подумали и решили: идем в «попсу». Даже подходящее идиотское название сочинили — «Лейся, песня» — надо во всем идти до конца.
Кого-то, может быть, с позиций сегодняшнего дня покоробят эти признания, но тогда вся страна шла по «предначертанному пути», а свою работу мы делали профессионально. Ни у кого ведь не поднимется сейчас рука бросить камень в Юрия Федоровича Маликова — чуть ли не половина нынешних звезд когда-то работали в «Самоцветах».
Под «крыло» нас взяла уже знакомая Кемеровская филармония. Интерес был взаимным: мы хотя бы раз в год гастролировали в Кемерово и области, они, не слишком вникая в дела группы, получали солидный доход от всех наших выступлений.
Это была общепринятая практика. Так, Алла Пугачева и Альберт Ассадулин некоторое время выступали от Липецкой филармонии, Валерий Леонтьев — от Горьковской и Ворошиловградской.
Дальше все было как у всех — мы сколотили репертуар, Миша Плоткин занялся раскруткой на радио, телевидении, фирме «Мелодия»...
Не хочется, чтобы возникло ощущение, будто успех легко приходит к эстрадным артистам, за ним стояли многочасовые репетиции, изматывающие поездки, бездарные худсоветы. Но описывать все это неинтересно, да и не нужно.
Подобрать репертуар поначалу тоже было непросто, но уже через несколько месяцев к нам в очередь выстраивались композиторы и поэты с клавирами своих песен. Причем, композиторы не последние.
Предлагали свои сочинения тогда молодые, но уже становившиеся известными Владимир Мигуля, Олег Иванов, Евгений Мартынов...
Вячеслав Добрынин вообще был «нашим» композитором. В те годы почти все свои новые песни он передавал для исполнения нам. Суперхитами стали его «Прощай», «Где же ты была», «Вот увидишь», «Качается вагон» и многие другие. Кстати, именно мы стали их первыми исполнителями. А мне посчастливилось впервые спеть все эти композиции, потому что я был солистом ансамбли или, как сегодня говорят, "фронтменом".
По существовавшим тогда неписаным законам ансамбли обязаны были петь сочинения в основном членов Союза композиторов. Поэтому, хотя и без большой радости, мы разучивали не всегда удачные мелодии Хренникова, Туликова, Фельцмана, Птичкина. При выпуске «миньона» (или «сингла», как теперь говорят) существовало правило «пятьдесят на пятьдесят», то есть две песни обязательно членов Союза и два шлягера, ради которых пластинка и делалась.
Несмотря на это, мы к тому времени по различным рейтингам уже подбирались к лидерам нашего цеха. Заметно улучшились позиции ансамбля, когда художественным руководителем стал Михаил Шуфутинский (но об этом позже).
Кроме творчества приходилось думать и о хлебе насущном. Моя концертная ставка, смешно вспоминать, со всеми надбавками составляла вначале двенадцать рублей, после переаттестации — шестнадцать. Затем, когда мы стали лауреатами Всероссийского конкурса артистов эстрады — восемнадцать. Поэтому развивалась бурная концертная деятельность или, как называют музыканты, «чес».
Бывали тут своеобразные рекорды. Однажды мы, гастролируя по Сибири, дали за месяц 121 концерт! Появилась даже разгромная статья «Иркутская история».
В то время в Иркутске открывали Дворец спорта, был организован мини-фестиваль, на который пригласили и нас. Отработав первое отделение, весь состав группы из Дворца перебегал в находившееся напротив здание филармонии, а навстречу нам вместе с ансамблем «Мелодия» под управлением Бориса Фрумкина перемещался Лева Лещенко. Мы приветствовали друг друга как раз на трамвайной линии и расходились завершать концерт. Так мы меняли друг друга шесть дней в Иркутске, потом в Братске, Новосибирске и т. д.
Особенно приходилось крутиться на выступлениях в «родной» Кемеровской области, где нас обязательно ждали к Дню шахтера и хотели послушать в Прокопьевске, Междуреченске, других городах. Случалось начинать концерт в шесть утра(!) на шахте, когда горняки возвращались после ночной смены из забоя. Мы размещали один усилитесь и пару колонок в Ленинской комнате, настраивали инструменты на терцию ниже (петь в это время суток «нормальным голосом» просто невозможно), пытаясь отработать достойно, и по реакции наших слушателей видели, что это нам удавалось.
За день, переезжая с места на место, приходилось выступать по шесть-семь раз, и «марафон» растягивался до глубокой ночи. Но были и престижные концертные площадки, записи на телевидении, радио.
В какой-то момент у нашего музыкального руководителя Валерия Селезнева наступил период успокоенности. Он стал вести себя некорректно с работниками концертных организаций, телевидения, студии грамзаписи. Так, его нетактичное поведение по отношению к главному редактору фирмы «Мелодия» В. Д. Рыжикову (который раньше нам очень помогал) на некоторое время закрыло нам доступ на студию. Пошли сбои в концертной деятельности. Все это, естественно, вызвало недовольство музыкантов.
Мне к тому времени поступило несколько предложений от разных коллективов, в том числе от «Самоцветов» и «Веселых ребят». Я отлично знал творчество и тех и других, но чисто человечески ближе мне был руководитель «Самоцветов» Юрий Федорович Маликов. Вячеслав Добрынин, у которого сложились с Ю. Ф. теплые дружеские и творческие отношения, был в курсе наших переговоров. Однажды поздно вечером в моей московской квартире раздался телефонный звонок, и Слава своим приятным слегка картавым голосом сказал:
— Владик, скоро с Севера приезжает мой друг Миша Шуфутинский. Вам обязательно нужно переговорить. Я думаю, вы найдете общий язык.
Так я встретился с Михаилом Шуфутинским
К моменту нашего знакомства в 1975 году, из ансамбля «Лейся, песня» ушел музыкальный руководитель Валерий Селезнев. Начал раскручивать свой новый проект — группу «Надежда» Михаил Плоткин. Оставшиеся в коллективе ребята предлагали мне взять музыкальное руководство на себя, от чего я всячески отбивался.
Шуфутинского никто из нас раньше не знал. Он до этого четыре года работал в одном из магаданских ресторанов. Был руководителем небольшого ансамбля, аранжировщиком, играл на клавишных инструментах.
Вообще, Миша — москвич, и музыкальное образование получил в столице. Но в то время многие известные теперь исполнители прошли, так называемую, «кабацкую» школу, что для дальнейшей работы оказалось далеко не бесполезным.
В первых же написанных для нашей группы аранжировках проявилось его мощное музыкальное дарование. Не долго раздумывая, мы предложили Михаилу стать художественным руководителем ансамбля.
Очень скоро открылись и другие замечательные качества этого человека. Он оказался неплохим психологом. Мало кому известные тогда у нас книги Дейла Корнеги были его настольными.
Миша шел на любые контакты, но всегда очень точно выбирал самые полезные для нашего коллектива. Обладая хорошим вкусом и интуицией, он свободно ориентировался в жестких условиях существовавшего тогда мира эстрады.
Мы были еще очень молоды, но уже достаточно популярны, поэтому наше поведение, мягко говоря, не всегда являлось образцом сдержанности и скромности. Худрук мог и обуздать богемные порывы музыкантов, и настроить на интенсивную работу, не унижая при этом человеческого достоинства, что всегда лучше дисциплинирует и создает в коллективе благоприятную для творчества атмосферу. Все это позволило восстановить пошатнувшийся было престиж группы, укрепить популярность, добиться прочных позиций в шоу-бизнесе.
В 1978 году ансамбль «Лейся, песня» получил первую премию на Всероссийском конкурсе артистов эстрады. Участвовали достаточно известные коллективы: «Фантазия», «Акварели», «Синяя птица», но объективно мы были фаворитами. При выдвижении лауреатов нас поддержал Иосиф Давидович Кобзон, да и другие члены жюри согласились с его мнением. В том году победителями в своих номинациях также стали Лариса Долина и Альберт Ассадулин, только начинавшие свой путь к успеху.
Мне всегда нравилось, что у Шуфутинского все заранее просчитано, спланировано и выверено. Поэтому те пять лет, которые мы работали под руководством Михаила, вплоть до его отъезда в 1980 году в Америку, прошли стабильно и в творческом, и в организационном плане.
Мы выступали на престижных площадках в хорошей компании артистов, неплохо шли дела на телевидении, радио и фирме «Мелодия». Для нас писали модные композиторы и поэты, поддерживали авторитетные музыкальные специалисты. Мы тесно сотрудничали с находившимися на пике популярности Яаком Йоалой, с замечательной Анной Герман.
Тогда широко пропагандировалось содружество со странами социалистического лагеря. Помните, «Самоцветы» распевали: «Дружба — Фройндшафт»... да и другие не отставали. Мы тоже внесли свой посильный вклад... хотя работа с Аней действительно оставила самые добрые воспоминания.
Мише никогда не были присущи непорядочность и рвачество. Поэтому, кем-то раздутые обиды Александра Розенбаума, при первом же приезде Шуфутинского в Россию, в 1990 году, были сняты.
Дело в том, что когда Михаилу в начале 80-х привезли в Лос-Анжелес записи песен Розенбаума, никто еще не слышал о нем и в России, а тем более в Соединенных Штатах. Кроме того, Шуфутинский никогда не приписывал их авторство себе.
Когда эти два очень неглупых человека наконец встретились, все стало на свои места. Насколько мне известно, сейчас их отношения вполне дружеские.
В конце 70-х годов многие музыканты, литераторы, художники уезжали из страны. Кто в Израиль, кто в Штаты, кто в Европу. Это был период, как теперь говорят, «расцвета застоя». Наше закрытое и регламентированное общество, как бы отторгало творческих людей, не желающих играть по его правилам.
Конечно, нам многое не нравилось из того, чем приходилось заниматься, что-то просто бесило. Был и меркантильный интерес. Но главное — хотелось глотнуть свободы, почувствовать себя вне клетки, называемой соцлагерем.
Мы решили тогда с Михаилом уезжать вместе. Накопленный за годы работы музыкальный материал, да и определенная известность обеспечили бы нам безбедное существование за океаном. Однако, от задуманного до свершившегося в то время был не один шаг и даже не сто. Напомню, шел 1980-й, год Московской Олимпиады и крутых мер, применявшихся к нелояльным согражданам.
Пятый пункт в паспорте все же позволил Мише осуществить свои планы. А мне лезть на рожон в той ситуации было просто небезопасно. Но — что случилось — то случилось. Миша уехал.
В Америке ему пришлось многое начинать сначала. Работал аккомпаниатором у Нины Бродской, готовил репертуар, занимался аранжировками. Дело в том, что в Союзе он никогда не пел и не собирался этого делать, выполняя без того большой объем работ по руководству ансамблем. А вот в Лос-Анжелесе, в условиях жесткой борьбы за выживание, Михаил решил попробовать и раскрылся в новом качестве.
Как он мне рассказывал, свой стиль удалось найти не сразу. Нужно было точно подобрать репертуар. Характерная хрипотца появилась чуть позже. Но талантливый человек в конечном итоге всегда попадает в десятку.
Я очень рад за артиста, которого с гордостью называю своим другом, сумевшего за эти годы достичь огромной популярности, оставшись при этом добрым, искренним человеком.
Вернемся, однако, в год 1976-й, год записи суперальбома Давида Тухманова «По волне моей памяти». Кстати, Адик был единственным из молодых, кого приняли в Союз композиторов СССР. Союз не мог проигнорировать человека, написавшего к тридцатилетию окончания Великой Отечественной войны любимую всей страной песню «День Победы». Я думаю, что и пластинку «По волне...» ему позволили выпустить только после всенародного триумфа этой замечательной песни.
Не могу точно сказать, по каким критериям отбирались исполнители музыкальных номеров для альбома. Бывшая в то время женой Тухманова Татьяна Сашко подобрала прекрасный классический литературный материал. А музыка сочинялась, видимо, для определенного голоса, который хотелось бы слышать автору.
Наш ансамбль незадолго до этого записал миньон Давида Тухманова с песнями «Ты не забудешь обо мне», «Сапожник» (которую позже пел Армен Джигарханян).
Предложение об участии в записи новой пластинки для меня было неожиданным, и я шел на встречу с композитором совершенно не подозревая, какая работа предстоит. Адик жил тогда в доме на улице Немировича-Данченко, который называли «пахмутовским». Он вручил мне листок с нотами, написанными карандашом, внизу были слова, а сверху надпись — опус номер сорок. Посидели, разобрались, фактически позанимались сольфеджио. На следующий день — запись в студии фирмы «Мелодия».
Работали мы в тот день часов восемь. Горло к концу дня, казалось, опухло и разрывалось. Сделали дублей двадцать пять. Причем, фонограмма была простейшая: бонги, бас-гитара, гитара... Это потом уже Тухманов накладывал медную и струнную инструментальные группы, объединял номера, создавая законченную музыкальную сюиту.
Помню, Таня Сашко говорила: «Владик, надо спеть так, чтобы твой голос никто не узнал». Я для смеха становился на стул, задирал голову под потолок и тонюсеньким голоском выпевал достаточно сложную мелодию. Но это для разрядки.
В студии я с другими исполнителями не встречался и услышал весь альбом уже в готовом виде.
Чем стала эта пластинка для меломанов известно всем. Прошло вот уже более тридцати лет, и за эти годы ни один отечественный альбом не вызывал такого широкого резонанса. Остается удивляться таланту Тухманова, написавшего музыку, которую с удовольствием слушали много лет назад, слушают сегодня и, я уверен, будут слушать много позже.
Говорю так не потому, что сам принимал в этом участие. Это объективная оценка.
Недавно Давид Тухманов в Америке выпустил лазерный диск, перезаписав альбом на восьмиканальной аппаратуре с новым саундом. Звучит потрясающе!
Прослушав, я еще раз убедился, что для каждого из исполнителей, принявших участие в работе над пластинкой, это стало лебединой песней. Ни я, ни Беликов, ни Барыкин, ни Иванов в вокальном плане ничего лучшего потом уже не создали. Да и своей известностью все мы во многом обязаны этой работе. Ведь солиста «Аракса» Сергея Беликова и Игоря Иванова из «Надежды» до 1976 года мало кто слышал. Мерхдад Бади был одним из солистов в «Арсенале» у Алексея Козлова. А «Быря», как мы дружески называли Бырыкина (это его настоящая фамилия) — лишь одним из состава «Самоцветов». Это потом, уже добившись популярности, он стал «Албаром» — Александром Барыкиным. И, конечно, мы много лет потом эксплуатировали тот успех, да и публика ждала от нас именно этого.
Пластинка «По волне моей памяти», конечно же, стала революционной в музыкальной культуре страны. Соединение серьезной литературы с оригинальной разноплановой музыкой, необычной аранжировкой создало ту неповторимость, которая радует людей все эти годы. На мой взгляд, даже мощный талант Давида Тухманова не испытал в дальнейшем таких взлетов. Прекрасные песни - были, а вот крупные эстрадные произведения того уровня так и не достигли.
Позже он записал альбом «НЛО» с Николаем Носковым из группы «Москва» (позже лидер «Парка Горького», группы «Николай»), альбом «Ступени» с Александром Барыкиным, но прежнего успеха уже не добился.
Адик производил впечатление человека не от мира сего. Глубоко интеллигентный музыкант, погруженный в свое творчество. Казалось, ему совершенно безразлично, что будет на завтрак — каша или картошка. Только бы запереться в своей домашней студии и заниматься любимым делом. А какая в те годы студия — рояль, синтезатор, пара микрофонов с небольшими динамиками.
Вся связь с окружающим миром осуществлялась через Таню Сашко, которая надежно обеспечивала тылы. Во всяком случае, складывалось такое впечатление. Сейчас Тухманов, в основном, живет и работает на Западе. Говорят, пишет серьезную музыку. Очень хочется, чтобы его талант подарил нам еще много прекрасного.
Одним из ярких событий песенного творчества Давида Тухманова стали его «Чистые пруды» в исполнении ныне покойного Игоря Талькова. К сожалению, с Игорем мне встречаться не пришлось, ведь его звезда заблестела чуть позже, уже в те времена, когда я отошел от активной концертной деятельности.
Но оказалось, что он заочно знал меня, помнил и ценил мою работу на эстраде. И когда в 1990 году в ростовском Доме Кино проводился мой творческий вечер, ведущий программы, московский конферансье Александр Рузов, сотрудничавший тогда с Игорем, преподнес от его имени плакат с трогательной надписью. Этот знак внимания, на мой взгляд, дорогого стоит. Ведь такие порывы, идущие от сердца музыканта, по-настоящему искренни! Они не замешаны на каком-либо интересе и характеризуют Человека.
Трудно судить со стороны, но мне кажется, что Тальков прожил свою недолгую жизнь и трагически погиб настоящим мужчиной.
Но, не буду о печальном.
Итак, после отъезда Шуфутинского за моря-океаны в группе образовался вакуум, заполнить который оказалось весьма непросто. Мы пытались как-то удержаться на плаву, ведь каждый из нас был профессионалом, поверьте, высокого класса. Но руководителя, организатора, способного тянуть нелегкий воз популярного коллектива, развить и приумножить успех, явно не хватало.
Тут нужен особый дар и масштаб личности, обладающей целым рядом человеческих и деловых качеств. Такой личности в тот момент не нашлось. А люди, претендовавшие на лидерство, кроме амбиций, увы, мало чем обладали.
Спустя какое-то время, ансамбль «Лейся, песня» возглавил Виталий Кретов, работавший раньше пианистом у Кобзона. Однако, повторяю, только музыкальных способностей для столь мудреного и ответственного поста недостаточно.
Мы, «старички»-основатели группы, нашли тогда для себя, казалось, наиболее приемлемый и легкий путь. Каждый занялся своим делом либо примкнул к известным уже коллективам.
Быть может, не следовало горячиться, переждать бы трудный период — вдруг дальше сложится, покатит... Но разнохарактерным творческим индивидуальностям, как известно, ужиться крайне непросто, если нет объединяющего начала, которым и служил для нас Михаил все последние годы.
Я тогда ушел к Валерию Чуменко в «Красные маки». Группа была довольно сильная и популярная. Достаточно сказать, что помимо меня здесь солировали такие известные исполнители как Сархан Сархан, Аркадий Хоралов, Александр Барыкин.
Мы обычно пели в концерте по пять-шесть песен каждый и, помнится, пользовались приличным успехом. Хоралов, к тому же, писал замечательную музыку. Да и исполнял он свои песни неплохо, только добиться широкого признания, соответствующего уровню дарования, так и не сумел. Никак не жаловал товарищ Лапин, тогдашний «хозяин» теле- и радиоэфира, артистов, чья внешность откровенно выпадала из ряда исконно славянских. Вообще мне думается, что будь его воля, так нас с утра до вечера пичкали бы Зыкиной в сопровождении неизменного баяна.
Таковы были правила игры, безропотно принимаемые всеми эстрадниками и, естественно, зрителями, слушателями. От этого идиотизма кто-то, подобно Шуфутинскому, бежал за кордон, но большинство, смирившись, все же пыталось самовыразиться. Самое удивительное, что не безрезультатно.
Особенно тяжко пришлось музыкантам ВИА в андроповско-черненковский период. К тому времени при Хабаровской филармонии собрался крепкий состав, в который кроме меня вошли: Сергей Васильев — гитарист из «Землян», Алексей Пузырев, Миша Файбушевич из «Веселых ребят» и другие.
Программа, как и та знаменитая пластинка, называлась «По волне моей памяти». Легкая такая, рок-н-рольная программка с фрагментами старых, любимых мелодий. Не прошло... Нет, народ принимал прекрасно, а вот худсоветы...
Как ни забирались мы подальше в глубинку, чтобы облегчить свою участь, даже до Хабаровска доехали — бесполезно, как лбом в стену. Опять поиски, репетиции... Сварганили новый репертуар, уже из произведений Добрынина — тот же результат. Три раза сдавали в течение семи месяцев, ничего понять не могли: «Ведь классно звучим, и криминала никакого...»
Только потом, вынуждено вернувшись в Москву, мы наконец уразумели, что элементарно «попали под гильотину». Суровая государственная идеологическая машина просто в который раз решила отсечь все «чуждое». Кампанию такую затеяли.
Да разве мы одни пострадали от этого «обрезания». Тогда прикрыли и Барыкина с его «Карнавалом», и «Динамик» Кузмина, словом — почти всех! Уцелели, пожалуй, лишь знаменосцы — «Самоцветы», «Веселые ребята» да «Песняры».
Помню, уже в столице я однажды присутствовал на сдаче программ двух известных коллективов: своих бывших коллег из «Лейся, песня» и «Карнавала».
Все стало ясно, когда за столик в пустом зрительном зале с отрешенными лицами расселись члены «высокохудожественного» совета во главе с ответственном работником министерства культуры.
Чем он заведовал в столь важном учреждении трудно сказать, но всем видом удивительно походил на приснопамятного Михал Андреича Суслова: черное драповое пальто с воротником серого каракуля, которое он не соизволил даже снять в жарко натопленном помещении, такая же шапка-пирожок, очки в миллион диоптрий... Чиновник очень напоминал крота из сказки Андерсена. Что ж, может он обладает тонким слухом?
Видимо, настолько тонким, почти неуловимым... И напрасно Коля Расторгуев, который заменил меня в ансамбле «Лейся, песня», выводил рулады, пытаясь поразить «слухачей» какими-никакими вокальными данными — все впустую. Расформировали наше детище.
А когда второе отделение завершил «Албар», уже принесший казне не один миллион рублей, собирающий полные залы, «музыковед», не скрывая раздражения, громко спрашивал у соседей по руководящему столику: «А кто это, вообще, такой? Что он делает на нашей эстраде?»
Для этих каракулевых товарищей эстрада была «нашей», а мы — артисты, подчас даже наступающие на горло собственной песне, своими так никогда и не стали. Да и не могли стать, в душе и не хотели.
Но это - наша профессия, дававшая кусок хлеба и возможность творчества, а зрителям дарившая радость от наших удач, которые, вопреки всему, были не столь редкими.
Через пару лет исполнительные чинуши, сменив аскетический «прикид» на цивилизованные одежды перестройщиков, резво поменяли курс, выполняя новые команды, открыли шлюзы уже всем, кому не попадя, отчего сцену и телеэкраны захлестнул мутный поток, в котором отдельные самородки, вроде Талькова, сопровождались массой маловыразительных, а порой просто бесталанных музыкантов. Шелуха затем оседала, уходила в небытие, но на смену ей, используя нахрапистость, связи, деньги, появлялись все новые серости — самоуверенные, не отличающиеся вкусом и способностями.
Глупо утверждать, будто подобного раньше не существовало, и защищать времена «развитого социализма». Я уже достаточно ясно высказал свое (и не только свое) отношение к той системе. На эстраде всегда можно было встретить Настоящее и наносное, Истинное и бездарное. Но скрыть свою профессиональную беспомощность, отсутствие природных данных тогда было значительно труднее. Техника теперь творит чудеса. Чего уж проще бы нам, приезжая на те многочисленные кузбасские шахты, врубить фонограмму и простоять полтора часика, дергая струны обесточенных гитар и умело раскрывая рты перед бутафорскими микрофонами. Но мы все же пели охрипшими после проведенной в дороге ночи голосами, пели, фактически, за гроши. Хотя, жизнь измазанных углем работяг, перед которыми тогда выступали, тоже сытной не назовешь.
А может сейчас мы тоже пощадили бы себя, не стали насиловать связки и озябшие пальцы?
Скорее всего следует ответить утвердительно. Правда, петь-то теперь кому? Эти бастуют, те зарплату годами не получают. «Фанерить» же в богатом ночном клубе или в хорошо оборудованном концертном зале можно лишь от бессилия, от неумения качественно исполнить свою работу, что бы там ни объясняли по этому поводу.
В конечном итоге, мастер всегда остается Мастером, в любой ситуации. Как остался популярным и любимым публикой Володя Кузьмин, неоднократно «прихлопываемый» деятелями от искусства в прежние времена.
Незадолго до описанных мной событий он, покинув Александра Барыкина и его «Карнавал», организовал свою группу — «Динамик». Те, кто постарше, отлично должны помнить шумный успех этого коллектива в начале 80-х.
Кассеты с записью их первого альбома быстро разлетелись по стране, зазвучали во многих квартирах, на дискотеках. Состав Володя собрал завидный: Сергей Рыжов, Виктор Китаев, Чернавский Юра, ставший впоследствии очень популярным композитором. Но лидировал, конечно же, Кузьмин, и его имя тогда, пожалуй, впервые узнал широкий круг слушателей.
В нашей эстрадной среде Володя известен и уважаем давно, еще по группе «Надежда», где он работал гитаристом. Я был хорошо знаком с ребятами из этого ансамбля, потому что, как уже упоминалось, им руководил мой бывший коллега Михаил Плоткин.
Кузьмин всегда, сколько я помню, по праву считался инструменталистом экстракласса. Он вообще музыкант разносторонний, и играет на всем, что может издавать звуки.
Своей погруженностью в атмосферу творчества Владимир отдаленно напоминал мне Давида Тухманова, хотя они, безусловно, совершенно разные люди с житейской точки зрения.
Многие из нас тогда болели «чикагизмом» (от названия группы «Чикаго»), и Володя был одним из серьезно пораженных этой, не самой дурной, болезнью.
Позже он, сотрудничая с Аллой Борисовной, несколько изменил своим роковским пристрастиям, о чем публично каялся в одном из интервью. Недоволен, мол, тем творческим периодом.
Мы, эстрадные артисты, тусовавшиеся тогда по большей части в ЦДТ (Центральный дом туриста), тоже подначивали его: «Ну, Кузьма, ты совсем нашим стал, окончательно в попсу ушел. Давай, теперь бантики, что ли, надень...»
Он может говорить сегодня все, что угодно, так и этак оценивая влияние Пугачевой. Я уверен лишь в одном: мозги у него стали работать в правильном направлении, исчезла зашоренность, раздвинулись границы музыкальных интересов и возможностей. А это уже неплохо.
Вот Юрий Федорович Маликов, как стал однажды на стезю «флагманства», так с нее больше и не сходил, что, поверьте, очень даже непросто. Столько лет удерживаться на пике популярности, воспитать в своем коллективе целую когорту исполнителей, композиторов, сделавшихся всеобщими любимцами — разве не заслуга, достойная уважения?
Да и не только отдельные музыканты — целый ансамбль «отпочковался» когда-то от «Самоцветов», впоследствии соперничая с ними в различных рейтингах.
Сергей Березин увел тогда у Федорыча в «Пламя» даже Валю Дьяконова, который являлся неким «лицом Самоцветов». Стоит вспомнить песни «Багульник», «У деревни Крюково» и многие другие, где он солировал.
Какое новое слово хотел сказать Березин на эстраде? — трудно определить. В конце концов, он стал на тот же, опробованный Маликовым путь, успешно эксплуатируя советскую тематику.
Но, несмотря на вынужденную, строго ограниченную направленность своего творчества, артисты, входившие в состав наших грандов — «Самоцветов» ли, «Песняров» или «Веселых ребят» — играть и петь от этого хуже не стали. Как был Владимир Пресняков (старший) прекрасным музыкантом, тонко понимающим, чувствующим всю палитру мирового рок-н-ролла, джаза, блюза, таковым и остался.
А познакомились мы как-то в Одессе во время совместных концертов. Это случилось еще до его прихода в ансамбль «Самоцветы», когда Владимир руководил малоизвестной группкой под названием, если не ошибаюсь, «С песней по жизни» или что-то в этом духе.
Солисткой у них была жена Преснякова — Лена. Там я впервые увидел и маленького Володьку. Ему тогда стукнуло лет десять. Шустрый такой мальчишка, очень ритмичный. Я откровенно говоря, думал, что из него вырастет блестящий барабанщик — уж очень лихо, не по годам, Володе удавалось управляться с ударными инструментами, из-за которых его едва было видно. Настоящий «гастрольный», кочевой ребенок. Все это, вероятно, помогло ему в дальнейшем стать тем, кем он является сегодня.
А на отца — Владимира Преснякова — знатоки, музыкальные гурманы ходили уже в те далекие годы. Да и в повседневной жизни он мужик стоящий.
Впрочем, вспоминать можно многих и до бесконечности. Кого-то по-доброму, иных — раздраженно или с неприязнью. Подобные оценки очень субъективны, а ведь и я далеко не ангел. Хочу лишь подтвердить мысль, прозвучавшую в преамбуле к этим строкам: все мы начинали мальчишками с примитивными гитарами в руках. Мы еще мало, что умели, но нас влекла огромная любовь к музыке. Она подхлестывала наши устремления, заставляла учиться, совершенствоваться, тянуться к вершинам, которые, по счастью, являлись нашими современниками.
Нам не дано было общаться с ними «вживую», поэтому мы общались посредством искусства. Мы словно разговаривали с Полом и Джоном, с Миком, Джимми и Элвисом. Мы говорили на едином языке, пусть иногда не очень гладко, с совковым акцентом, но старались, уверяю вас.
Кое-что нам удавалось, да вы и сами тому свидетели. Пожалуй, не только свидетели, а участники этого процесса. Ведь на самом деле, любой артист, знаменитый или малоизвестный, разговаривает именно с вами — зрителями, слушателями. Этот процесс взаимен и приносит радость либо огорчения, вызывает эмоции, чувства, которые присущи только человеку.
А закулисная жизнь музыкантов все же вторична. Она не столь значима и увлекательна при ближайшем рассмотрении. Но раз эта сторона сценической кухни людей по-прежнему интересует, стало быть, любопытство следует удовлетворять. Только потому я сегодня и коснулся (слегка) недавнего прошлого, позволил вновь подхватить себя теплой волне памяти, нашей общей волне.