После нашумевшего ночью шторма воздух насквозь пропах водорослями. Вся коса до самого маяка была усыпана бурыми, чавкающими под ногами, скользкими лохмотьями. Всюду сновали разнокалиберные крабы. Они таращили свои глаза-бусинки, высматривая и ловко подбирая клешнями лакомые кусочки. А крикливые чайки шумной толпой толкались у самой земли, выхватывая из спутавшихся водорослей, зазевавшихся крабишек. Липкие шляпы медуз медленно растекались, тая на солнце, источали такой же липкий и въедливый запах.
Прокопич любил этот запах, впитавшийся не только в одежду – в душу, любил этих чаек, неустанно галдящих над его головой, любил старый маяк, насквозь просоленный морскими ветрами. Уже много лет каждый вечер старик зажигал проржавевший от времени прожектор, открывал жестяные заслонки и выпускал на свободу пронзительно яркий луч.
- Нужно, чтобы кто-то ждал корабли, - всякий раз вздыхал Прокопич, вглядываясь в ночную мглу. – Это очень важно, когда тебя ждут… А иначе все ни к чему…
Луч прожектора решительно перечеркивал бухту и вырывался на свободу – в море! И кто знает, сколько нетерпеливых глаз искали среди морских волн долгожданную искорку надежды? А Прокопич, задумавшись, подолгу стоял на каменной башне маяка, глядя вслед сверкающему лучу.
В тот солнечный весенний день старик возвращался на маяк с рынка, размеренно чавкая ботинками по подсыхающим на солнышке водорослям. Суетливые чайки разочарованно уступали ему дорогу и вновь смыкали свой круг за его спиной. А он шел к маяку, улыбаясь новому дню, шел уверенно, стремительной, совсем не стариковской походкой, походкой человека с чистой совестью.
Серебристый бочок маленькой рыбки затрепыхался на песке в теплой лужице.
- Ох, ты, горемычная! – Прокопич наклонился и аккуратно подхватил рыбку на ладонь. – Пойдем-ка отсюда, не то вон к этим крикунам на обед угодишь!
Старик опустил ладонь в воду – и рыбка соскользнула с нее, благодарно плеснув по гребню волны хвостом.
- Вот оно так и должно быть, - Прокопич широко улыбнулся, вытер ладонь о тельняшку, и собрался было уже идти дальше.
Вдруг его уши уловили какой-то тонкий жалобный писк. Кто-то отчаянно просил о помощи. Старик оглянулся. Среди водорослей и каких-то деревянных обломков он не сразу заметил пеструю полотняную котомку, плотно перетянутую обрывком бельевой веревки.
- Ай-ай-ай! – запричитал Прокопич, торопливо развязывая веревку. – Ах, ты, беда какая!
Полотняный пакет оказался старой выцветшей наволочкой, из которой на влажный соленый песок вытряхнулись четверо новорожденных, еще слепых котят. Трое из них были мертвы, они лежали на песке маленькими застывшими серыми комочками, молча, неподвижно, так и не взглянув на этот мир, в котором появились на свет. А четвертый тыкался розовым носом в песок, вздрагивал всем тельцем на ветру и надрывно пищал. Котенок был удивительного персикового цвета! С белой манишкой и аккуратными белыми носочками!
- Ай, приятель! Какой ты нарядный! Как апельсин! - Прокопич бережно взял котенка на руки. – Прямо, как день сегодня, такой же солнечный! Разве можно умереть в такой день?
Котенок почувствовал тепло и потянулся к подхватившим его ладоням всем своим продрогшим тельцем.
- Не бойся, горемыка, - Прокопич сунул мокрый апельсиновый комочек под тельняшку. – Сейчас справимся, теперь наладим дело, погрейся пока…
Открыв тяжелую кованую дверь строго маяка, старик повесил авоську на гвоздь и взял, стоявшую в углу лопату.
- Чужой грех пусть земля примет, - сырой песок скрежетал под стальным лезвием. – Потерпи чуток, братишек твоих приберу…
*****
Прокопичева каморка на маяке походила на корабельную каюту – маленькая, пропахшая крепкой махоркой, с окном, похожим на бойницу. На стене – пожелтевшие от времени, фронтовые фото и старенький барометр. Кровать – железная, тяжелая, со скрипучими пружинами, накрепко привинчена к полу. Словно хозяин жил в ожидании шторма. А когда море бушевало, волны вздымались так высоко, что заглядывали в окошко смотровой башни.
Уж сколько раз слышал Прокопич от председателя сельсовета, что скоро его маяк оборудуют по последнему слову науки и техники.
- Автоматические датчики поставят на твой маяк, Прокопич! – радостно вещал председатель. – И не надо будет тебе каждый раз наверх подниматься, прожектор зажигать! Знай себе, отдыхай! Рыбу уди да живи в свое удовольствие!
- Когда это еще будет, – ухмылялся в ответ старик. – А до тех пор есть у меня забота – ждать корабли. Это очень важно – ждать…
Прокопич достал из рундука синее махровое полотенце и аккуратно расстелил его на столике. Затем бережно вытащил из-под своей тельняшки пригревшегося апельсинового котенка. Тот снова запищал.
- Потерпи, малец! – Прокопич макнул в блюдечко с молоком марлевый тампон. - Давай, братец, кушать будем. Изголодался, поди?
Котенок сначала неуверенно, а потом с большим удовольствием зачмокал марлевую соску. Прокопич только успевал макать ее в блюдечко с молоком. Вскоре пушистый апельсин устал и уснул прямо с соской во рту.
- Ну, что ж, братец, - задумчиво крякнул старик. – Раз уж такое дело, надо бы тебе имя дать… А как тебя звать? Э-э-э-э… Да никто тебя и не называл, за тебя решили, что лишний ты тут… Рыжик… Апельсин… Персик… Барсик… Нет, все не то! Такие имена дают, когда все хорошо да ладно складывается. А ты с первого дня за свою жизнь боролся!
Прокопич встал и взглянул в окно:
- Ишь, какой день наяривает! Солнечный, совсем, как ты! А ночь-то нынче штормовая была, для тебя и вовсе - страшная! Варфоломеевская ночь!
- Эка! Нашел, братец! – Прокопич радостно потер ладони. – Имя тебе нашел! Быть тебе Варфоломеем! Троих твоих братишек я схоронил, а ты, стало быть – четвертый. Варфоломей Четвертый, Соленый! Потому как наскрозь тебя море просолило.
Котенок проснулся, поискал слепой мордашкой теплого молочка и снова пискнул.
- Ты, Варфоломеюшка, теперь того, бросай пищать! – Прокопич снова макнул тампон в блюдце. – Ты теперь у меня морской кот, стало быть бывалый, с самого первого дня своего. Вот говорят, у кошки девять жизней, не слыхал? Первая у тебя сразу не задалась, так что ты, братец, со второй начинай.
И началась у кота Варфоломея Четвертого новая жизнь, морская!
*****
Апельсиновый Варфоломей рос задиристым и хватким котенком. С измальства охотником прослыл. Как мышь в подполе зашуршит – Варфоломей тут как тут! Сутками у норы мог караулить, но своего всегда добивался. И отступило мышиное полчище с маяка.
- Ай да Варфоломей! Ай да охотник! – радовался Прокопич.
Да и как было не радоваться – в чулане теперь все мешки целые были! В Прокопичевой каюте книжки да судовые журналы – все в полном порядке. Кроме того, Варфоломей Четвертый не выносил сквозняков – всегда методично и аккуратно прикрывал распахнутые двери. Как он это делал, никто не понимал, так как двери на маяке были тяжелые, кованые. Прокопич очень гордился своим напарником.
- Варфоломей свою службу знает, – говорил старик заезжим рыбакам. – Теперь у нас, стало быть, полная команда на маяке!
«Какие смешные эти люди! – думал Варфоломей, лениво потягиваясь во весь свой рост. – Эка невидаль – мыши! А что, по их мнению, должен делать уважающий себя кот? Терпеть это хвостатое отродье? Это мой дом, а раз я в нем живу, значит мышам тут не место!»
Каждый вечер кот поднимался следом за стариком по каменным ступеням маяка на самую его верхушку.
- Слышь, Варфоломей! – Прокопич нажимал ладонью на тугую красную, размером с небольшую дыню кнопку. – Они говорят мне, что скоро не надо будет зажигать маяк! Говорят, что везде будет автоматика. Но ты скажи мне, Варфоломей, способна ли эта железяка думать? А вот, к примеру, заест какую кнопку или рычаг? Как тогда быть? Нет, братец, кто-то должен ждать корабли…
«И кто-то должен приглядывать за маяком! – синхронно думал Варфоломей. – Мыши там, сквозняки и прочие неприятности… Остальное меня не волнует.»
Тут Варфоломей Четвертый, Соленый кривил душой. Волновало его море, очень волновало! Пожалуй, он и сам не понимал, отчего. Но когда на маяке начинали хлопать все ставни, а соленые брызги долетали до окна каюты, апельсиновый кот Варфоломей чувствовал тревогу в сердце. Он словно силился что-то вспомнить, но никак не мог. Воспоминания теребили память, но не смели вырваться наружу.
С началом шторма Прокопич обязательно поднимался к прожектору, нажимал красную кнопку и распахивал настежь жестяные заслонки. Тогда острый, словно шпага, луч рассекал бурлящую кутерьму волн, зазывая запозавшие корабли укрыться от бури в тихой гавани.
И всякий раз, проходя мимо маяка в порт, прячась от сердитых волн и холодного ветра, корабли давали сигнал – гудели на разные голоса.
- Вот, братец Варфоломей! – Прокопич улыбался, глядя на них, - Вот за этим самым мы с тобой сегодня здесь! Это очень важно – ждать корабли…
Варфоломей тоже смотрел, как проходят мимо маяка катера и пароходы и, так же, как Прокопич, ощущал важность своей жизни и службы на маяке. Он гордился своей должностью маячного кота – так звали его в окрУге, обожал старый маяк, служивший ему и домом, и местом службы, бесконечно был привязан к шуму прибоя, и конечно же, как мог, присматривал за своим хозяином, стариком Прокопичем.
Многое забылось, а то и вовсе стерлось из памяти Варфоломея Четвертого, Соленого. К примеру, старая выцветшая наволочка. И только, когда море вдруг темнело, а сердитые волны с грохотом обрушивались на каменные стены маяка, какое-то чувство странного беспокойства охватывало рыжего котейку с изумрудно-зелеными глазами – словно память силилась что-то вспомнить, но уже не могла…
*****
Дни шли за днями, лето сменялось зимой, а потом снова наступала весна. Автоматические датчики на старый маяк никто не ставил, и Прокопич по-прежнему зажигал свой прожектор. Варфоломей взрослел, мужал и незаметно превратился во взрослого кота, огненно-рыжего окраса, с аккуратной белой манишкой и такими же белыми «носочками» на всех четырех лапах.
Днем, когда Прокопич отдыхал в своей каюте, Варфоломей уходил в поселок прогуляться, узнать последние новости, улыбнуться мышасто-серой Муське, что жила в поселковом магазине с синей надписью «Молоко». Муська давно заглядывалась на всегда белоснежную Варфоломееву манишку, но подойти первой не решалась.
А Варфоломей нарочно старался пройти неторопливой походкой мимо крыльца поселкового магазина, старательно делая вид, что и вовсе не замечает, не сводившую с него своих янтарных глаз, Муську.
В тот день она, наконец, решилась. Завидя издалека апельсиново-рыжую спину Варфоломея, спрыгнула с крыльца и пошла ему навстречу.
Варфоломей Четвертый, Соленый, тоже издалека заметил Муськины старания, и радостно ухмыльнулся в усы. Когда до их встречи оставалось совсем немного, не больше трех метров, из-за того же магазина, с ревом вывернул красный мотоцикл «Ява» и, дребезжа разболтанными покрышками, помчался прямо на Муську!
В один миг Варфоломей понял, что дивная мышасто-серая кошечка не успеет убежать от ревущего чудища. Рыжей молнией, словно луч прожектора на старом маяке, кот ринулся навстречу мотоциклу! Муська была отброшена с дороги в клумбу с ирисами и спасена, а Варфоломей Четвертый, Соленый остался лежать в пыли на дороге.
- Я что, всех котов у вас тут считать должен? – огрызнулся приезжий курьер на укор собравшихся у магазина сельчан, и укатил по проселочной дороге в город.
- Это Прокопича кот, Варфоломей, - громко выдохнула продавщица из магазина «Молоко». – Вот расстроится старик…
Когда Прокопич увидел Никитку, сына той самой продавщицы, прижимающего к себе беспомощного кота, он сразу все понял:
- Ох, ты! Беда-то какая!
- Дедушка, он дышит еще! – мальчик прислушался к прерывистому дыханию Варфоломея. – Он кошку спас, что в мамкином магазине живет, Муську…
- Так ведь он у меня морской кот, товарища в беде не бросит...- Прокопич дрожащими руками положил кота на свою койку и прикрыл пледом.
Только к вечеру Варфоломей уловил знакомый запах моря и прислушался сначала к себе. Голова гудела, что медный колокол на местной колокольне, передние лапы ныли от тягучей боли, а задние вообще не ощущались. Затем он повел левым ухом и смог уловить разговор:
- Ничего, Никитка, раз сразу не помер, стало быть, выживет, - голос Прокопича звучал приглушенно. – Не такой кот мой Варфоломей, чтобы за так просто помереть из-за какого-то там мотоцикла! Но вторую свою жизнь из девяти кошачьих, все же, разменял…
- Как это вторую? – удивился Никитка. – Как будто, у него не одна жизнь?
- Эх, ты! – старик улыбнулся. – Поверье такое есть, что у кошек по девять жизней отмеряно. Ему, Варфоломею моему, и первая-то жизнь нелегко далась. Но это все так, пустяки, разговоры одни.
- Дедушка, а зачем тебе кот на маяке?
- Как зачем? На то и кошка в доме, чтобы мыши боялись!
Варфоломей открыл один глаз, разглядел знакомую каюту, усталого Прокопича на табурете и успокоился. «Значит, дома я, - в груди стало тепло. – И запас жизней у меня еще имеется!»
- Варфоломей мой не простой кот, Никитушка, - Прокопич поставил на огонь пузатый эмалированный чайник с белыми ромашками на боку. – Он у меня морской кот, потому как службу морскую на маяке несет. И меня, старика, доглядывает. Вместе с ним маяк зажигаем.
- А я тоже моряком буду, - голосок у Никитки был звонкий, словно колокольчик. – Осенью в училище пойду, на матроса учиться стану!
- На матроса? Это ты, братец, хорошо решил. У моря жить – обязательно моряком быть!
- Дедушка, а потом, когда у меня свой корабль будет, ты отпустишь Варфоломея со мной? В море?
Прокопич на минуту задумался:
- Нет, Никитка, нельзя своих друзей отдавать. Варфоломей Соленый – маячный кот, тут его служба и тут его дом. Кто-то обязательно должен ждать корабли… А ты себе другого кота заведешь.
Варфоломей открыл сначала один глаз, затем другой и с трудом, силясь не завалиться на бок, сел. Соленый ветер скользил по каюте и щекотал нос. Варфоломей прищурился и неожиданно зевнул.
- Дедушка! Гляди-ка! – обрадовался Никитка. – Варфоломей очнулся!
- Ну, будь здоров, соленая душа! – Прокопич осторожно взял кота на руки. А тот, превозмогая ломоту в спине и во всех четырех лапах, крепко прижался к выцветшей, пропахшей корепким табаком, тельняшке. Ах, как хорошо было осознавать, что ты снова дома, на своем маяке! И нет на свете рук, надежнее тех, что так бережно обнимают тебя!
«А все остальное заживет! – умиротворенно думал Варфоломей. – Верно говорят, что у кошек по девять жизней!»
*****
И снова побежали дни за днями, солнечные сменялись пасмурными, безветренные – штормовыми. Никитка, синеглазый мальчишка с льняными волосами, стал почти взрослым и теперь ходил матросом на пузатом буксире. Кошка Муська из магазина с надписью «Молоко» частенько захаживала на маяк проведать своего рыжего спасителя, а продавщица потом пеняла Прокопичу за то, что устала пристраивать котят.
Устанавливать новую аппаратуру на маяк никто не торопился, а поэтому Прокопич с Варфоломеем исправно несли свою вахту и каждый вечер зажигали старенький прожектор.
Больше всего Варфоломей Четвертый, Соленый, любил, когда весной зацветала сирень, и ее дурманящий запах проникал повсюду, смешивался с запахом моря и растекался густым шлейфом, окутывая сердца всем – это значило что наступал Праздник!
Прокопич в такой день вставал раньше обычного, доставал из шкафа свой старенький китель, а потом долго брился смешной старомодной бритвой. А уж затем щедро поливал себя одеколоном «Шипр», одевал черные остроносые ботинки и радостно восклицал:
- Идем, братец Варфоломей! Сегодня славный день! День Великой Победы!
Они шли по песчаной косе рядышком: Прокопич в нарядном белом кителе и Варфоломей с гордо поднятым пушистым хвостом! Солнце скользило по волнам, касалось бряцающих на груди Прокопича, медалей, от чего они сияли, слепящим глаза светом. А Варфоломей снисходительно поглядывал на снующих повсюду чаек и втихомолку ухмылялся в усы.
Чайки громко кричали, кружа над песчаной косой и, казалось, даже не замечали старого моряка и рыжего кота с глазами цвета морской волны.
Обратно они возвращались уже вечером. Прокопич с огромным букетом сирени и со счастливой улыбкой на лице. А Варфоломей – с чувством исполненного долга, препровождая старика до самой его каюты. А с наступлением сумерек они неизменно зажигали прожектор на маяке и смотрели, как пронзительно острый луч скользил вдоль бухты.
- Вот, братец Варфоломей, - вздыхал Прокопич и доставал из кармана свою старенькую трубку. – Ради этого стОит жить. Это я тебе верно говорю! Всегда кто-то должен ждать корабли.
То было последнее лето, которое Варфоломей Четвертый, Соленый, провел вместе с Прокопичем. Оно было жарким, звездным и пронзительно ветренным. Может быть, от того, что так стремительно жара сменялась грозой, а прозрачные закаты пасмурными рассветами, Прокопич стал хворать. Трижды за лето к маяку приезжала пузатая машина с надписью: «Скорая помощь» и увозила Прокопича в больницу. Возвращался он оттуда уставшим и разбитым. Подолгу сидел у окна, слушал плеск волн и смотрел вдаль.
Но однажды Прокопич не вернулся. Варфоломей ждал. Но дни сменяли друг друга, а Прокопича все не было. Потом на маяк прибежал Никитка. В новенькой тельняшке, в скрипучих ботинках он поднялся по лестнице в Прокопичеву каюту:
- Слышь, Варфоломей, - голос у Никитки стал совсем взрослым, с непривычным баском. – Пойдем со мной? Будешь у нас на буксире лоцманом? Все лучше, чем одному…
Варфоломей безразлично взглянул Никитке в глаза: «Вот еще! Даже если один, без Хохяина, я отсюда никуда не уйду! Кто-то должен встречать корабли!»
- Председатель говорпил, скоро на маяк аппаратуру новую поставят…
«Как же! Видали мы с Прокопичем эту аппаратуру! Разговоры одни!»
- Я тебе там сметанки принес, «Вискаса», - Никитка направился к выходу. – Я еще приду, Варфоломей! Ты подумай…
«Очень нужен мне этот «Вискас»! Разве на маяке мыши перевелись?»
Это было подумано для форса, потому что «Вискас» Варфоломей любил. Прокопич частенько баловал его, покупая в магазине разноцветные пакетики.
Шторм начался еще утром. Ветер завывал в окнах, скрипел ставнями, конял по косе высохшие водоросли. Варфоломей сидел у окна в пустой каюте. Люди унесли куда-то Прокопичевы вещи, парадный китель с медалями, оставили только старенькое шерстяное одеяло, сиротливо прикрывавшее полосатый матрац.
«Ветер крепчает, - кот улегся на койку, свернувшись калачиком. – Не мешает вздремнуть»
Проснулся Варфоломей от грохота волн, что лупили изо всей силы в каменную кладку маяка, а еще от того, что соленые брызги врывались в распахнутое окно каюты. Кот взглянул на небо – сумерки сгущались, разорванные в клочья, мрачные тучи, неслись по небу.
«Какой шторм! – Варфоломей отодвинулся от окна. – И темно, хоть глаз выколи!» «Стоп! – острая, как шпага мысль растолкала все остальные. – Темно! А маяк не горит! Как же путник найдет дорогу к дому? Нет! Так не годится! Кто-то должен ждать корабли.»
И Варфоломей Четвертый, Соленый, уверенно поднялся по винтовой лестнице к прожектору. Вокруг была непроглядная тьма, только свист ветра и шум рассерженного прибоя раскачивали все пространство. Маяк, казалось, замер где-то между небом и землей, словно заснул непробудным сном.
Вдруг где-то посреди бушующей бездны мелькнул робкий фонарик! Мелькнул и снова погрузился в пучину. Варфоломей насторожился – катер! Беспомощное суденышко сносило на скалы.
«Разве я не маячный кот? Что бы сказал Хозяин, если бы увидел такое безобразие? Нет, надо непременно зажечь маяк! И ночь нынче самая, что ни на есть – Варфоломеевская!»
Красная кнопка, размером с небольшую дыню, поддалась не сразу. Варфоломею пришлось трижды прыгать на нее. Наконец, прожектор запылал. Но тяжелые заслонки были закрыты, и спасительный луч оставался внутри.
Соленый ветер донес обрывки тревожной сирены с отважного катера.
Варфоломей уперся лапами в ставни. «Кто-то закрутил их проволокой! – мелькнула догадка. – Но катер разобьется о скалы, если не выпустить луч на свободу!»
Ветер подул сильнее, намереваясь разнести старый маяк в щепки. Тогда Варфоломей решился. Он забрался на приступок, рядом с красной кнопкой, уперся задними лапами в каменную стену, набрал побольше воздуха в грудь и что было сил, оттолкнулся вперед.
Под весом взрослого, упитанного кота хлипкая проволока не выдержала, и заслонки распахнулись настежь, выпуская на свободу яркий, как солнце, и острый, как шпага, луч старого прожектора!
А Варфоломей Четвертый, Соленый, полетел вниз, прямо в черную бездну, навстречу грохочущим волнам…
« … Хозяин говорил, что у кошек по девять жизней… Где-то он просчитался…»
*****
Запах был незнакомым. Пахло вымытыми полами, свежим мазутом и морем. Весь мир равномерно покачивался. Издалека доносился гомон вездесущих чаек.
Варфоломей очнулся на палубе пузатого буксира, который натужно пыхтел и кряхтел, силясь преодолеть буруны волн и войти в бухту. «Раз здесь есть чайки, значит и я есть!» - это была первая мысль, с трудом прорвавшаяся в кошачью голову. И тут же за ней пристроилась вторая: «А Хозяин-то, оказывается, верно говорил! Не все девять жизней у меня растрачено!»
- Эй! Вахтенный! – долговязый дядька в засаленной тельняшке взглянул в иллюминатор. – Очухался твой котяра!
Откуда-то снизу послышался топот ног, и вскоре знакомый Никиткин голос радостно воскликнул:
- Жив, чертяка рыжий! - Никитка бережно подхватил кота на руки и прижался к нему щекой. – Жив, дружочек!
- Да что там говорить, - долговязый тоже вышел на палубу. – И мы все живы! Кабы он вчера маяк не открыл, давно бы уже крабов на дне считали!
Так с тех пор и стал Варфоломей Четвертый, Соленый, первым лоцманом на буксире.
Пообвыкся, привычки свои на судне установил, с капитаном дружбу завел, с коком.
Очень нравилось Варфоломею сидеть рядом с Никиткой на баке и глядеть на качающийся и быстро приближающийся берег. Сразу за поворотом в бухту – знакомый до дрожи в спине, маяк. Теперь его, маяк, то есть, все Прокопичем называют. А Варфоломею нравится! «Как будто Хозяин ждет меня, должен же кто-то ждать корабли…»
Теперь на маяке было установлено новое оборудование, и прожектор каждый вечер бороздил бухту, зазывая запоздалых путников.
А Варфоломей Четвертый, Соленый, запрыгивал к Никитке на колени: «Кто-то должен ждать, а кто-то непременно должен возвращаться!»
Иллюстрация взята из Интернета