ПРОСТИ МЕНЯ, СЫН.
Чем дольше живёшь, тем глубже проникаешься осознанием, что самое ценное, что есть в этом мире это природа, а у неё, как известно, нет плохой погоды. Разве что настроение бывает разным, ну совсем как у людей. А по сему надо просто научиться радоваться, каждому мгновению, проведённому наедине с ней, природой нашей, и тогда сама по себе жизнь покажется стоящим делом. Лично для меня, самое прекрасное время года, это сенокосная пора, которая сродни разве что грибной страде. По этому случаю даже стихи вспомнились. Был, когда-то со мной такой грешок, увлекался я этим благородным занятием, ни одна заводская многотиражка без моих виршей не выходила, оттого и друзья-товарищи лириком прозвали. Вот эти строки:
Январские морозы, февральская метель,
зимы метаморфозы сведёт на нет апрель.
Мелькнёт в калейдоскопе кудесник – месяц май,
Июнь, июль - в галопе, и осень вновь встречай.
Прекрасные, коль ясные, осенние деньки,
Поджарыми опятами усыпаны пеньки…
Ну, это так, к слову. А люблю я сенокосную пору за духмяный аромат трав, за то, что в это время года всякая былинка радуется жизни, но, всё же, живёт в предчувствии, что вот- вот явиться человек с косой и прервет это буйство цветения. Кажется, что в период цветения и пища-то не нужна, достаточно вдосталь надышаться благодатью, если хотите амброзией - пищей Богов, и ни каких других яств не надо. А может и впрямь пища потребна лишь для плоти, а душа питается той самой амброзией, которую щедро дарит нам природа. Взять города, ну чем там дышат люди, заключившие себя в железобетонные клети? Правильно, смогом, и прочими миазмами прогресса, да и земли то, по сути, в городах нет. Ну, завезут машину другую чернозёма в газоны, но так это же лишь землице на погибель. Одним словом издевательство над естеством, вот что это такое земли под мегаполисами. Может оттого и люди в городах отличаются от тех, кто постоянно проживает на природе. Создаётся такое впечатление, что от долгого пребывания в мегаполисах души людские покрываются паршой, не спроста же так скабрезно рифмуется слова: душа - парша. Ну вот, опять на лирику потянуло, чертовщина какая-то.
Примерно так размышлял Володя Искрин, возвращаясь с фермы, где он ремонтировал доильную установку. Приду домой сразу за косу возьмусь, отладить надо. Ну, там отбить, наточить и прочее. Не то на завтра сбор косарей назначен, так что не гоже перед людьми срамиться. Теплынь-то вон, какая установилась, того гляди корешки у травушки подсохнут, и она силу терять начнёт. Это как у людей, как только о корнях рода своего помнить да заботиться перестают, так и род хиреть начинает. Глядь, и нет его, народа-то, одно народонаселение, электорат по-современному. Не то уже отношение ко всему и вся, в том числе и к самому себе. Ведь не зря же в народе такая притча ходит: кто в свое прошлое плюёт, тот себя обездоливает и озлобляется на всё и вся. А злому индивиду ох как непросто Человеком стать.
Иной хозяин и слова-то добрые позабыл, а туда же – живность держит, но без доброты в душе какой ты хозяин, а тем паче глава хозяйства? Так, видимость одна. Уж коли какой-никакой живностью обзавёлся, будь любезен содержать должным образом. Обижать её нельзя! Она хоть и бессловесная, но душу тоже имеет. Возьми стадо, идут гуртом, ан всякая к своему хлеву устремляется, но одни с охоткой, знают, что их встретят лаской и заботой, а других, как в неволю, палкой загонять приходиться. Вон в кино, про собаку, ну которую Бимом звали, показывали. Да такой верности и меж близких людей не враз сыщешь. Взять хотя бы меня, пятнадцать лет с супругой в ладах прожили, ан, сократили на производстве, из-за разгрома завода, и пошло, поехало, ну прям со свету попрёками сживать стала: всё ей не так, всё ей не эдак. Ладно, мол, о ней совсем думать перестал, так хоть о сыне бы позаботился. Все своих детей в лагеря, а кто и куда покруче на летние каникулы пристраивают, а твой опять всё лето по подворотням, да подвалам шастать будет. Вообще-то она права, но я другого понять не могу: уж если я, электрик шестого разряда, стал лишним винтиком в перестроечном механизме, то, или кому-то нужен этот развал, или мозги наших правителей зациклились на чём-то далёком от нужд простолюдинов. Ну, шабашка там, какая-никакая подворачивалась, но ведь шабашка, она и есть шабашка, одни неблаговидности от неё. Человек трудиться должен и быть уверенным, что его труд необходим обществу, вот тогда и вера в завтрашний день формируется, а значит, государство прочно на ногах стоять может. А тут… Слово за слово, обида на обиду, так и докатилась моя семейная ячейка до развала. Ну не делить же мне однокомнатную хрущёвку? Плюнул я на всё, да и подался в родную деревню. Здесь, почитай полгода, после смерти матери, домишко пустовал. Конечно, подрастащили кое-что, но стены-то да крыша остались. Подправил, подлатал – жильё на жильё походить стало.
На мою удачу, хоть и в деревне тоже всё в упадок пришло, но ферма ещё дышит, а на всю округу в электрике никто не бельмесит. Прознал про меня председатель, мужик что надо, крепкий русак, почитай на своём горбу хозяйство из трясины тянет, и стал я на всю округу, почитай что главным специалистом, в смысле, по электрической части. После трёх месяцев, в качестве натуроплаты, тёлочку выделил. Да такую пригожую, да такую ласковую, ну прям как моя жинка на первых порах совместной жизни. А тут слух прошел, что я и в теликах да радиоприёмниках разбираюсь. Отремонтировал один, другой – молва-то и растеклась. Платы за труды я принципиально не брал, но люди-то у нас, что ни говори, отзывчивые: кто мясца принесёт, кто курёнка, не говоря уж о картошке и прочих овощах, - в общем, перезимовал безбедно. А соседка, баба Фрося, заверила, что специально для меня под гусыню яичек подложит, так что и собственные гусята на подворьи появятся. Пусть, мол, лето выгуливаются, озеро-то под боком, а уж в зиму видно будет, как с ними быть. Ну, вроде бы жизнь налаживаться стала, снова почувствовал себя нужным людям человеком, а тут письмо от сынишки пришло, видно в старых бумагах мой новый адрес нашёл, ну и завязалась переписка. Допереписывались мы с ним до того, что как только ребятню на летние каникулы отпустят, так заберу я его к себе, здесь, мол, лучше любых пионерских, или как их ныне называют, лагерей.
Шагаю я вдоль улицы, как говорится весь в делах и заботах, вдруг мужик из подворья выскакивает и ко мне. Выручай, мол, шабёр, понимаешь, какое дело, вчера экран у телика погас, когда эту мыльную тягомотину из жизни знойных женщин показывали. Год кажут, а конца всё не видно, ну мои женщины на меня и насели, спасу нет, мол, как хочешь, а телек должен работать, впору в райцентр ехать, наслышан, что ты в этом деле разбираешься, может, посмотришь? Проникся я его бедой, да и как не проникнешься, если Касьян, так его звали, лучший механизатор на всю округу. А что такое тракторист на селе, объяснять не надо. Зашли на подворье, сразу видно – справный хозяин, да и в избе обстановка не хуже чем у городских: чистота, порядок. Чувствуется что у хозяина не одна награда за доблестный труд имеется, ну а почётных грамот, поди, и несчесть. У меня тоже этого добра предостаточно, а на поверку вышло, что проку от них никакого нет. Ну да ладно, Бог даст, и сам на ноги встану, главное почувствовать себя нужным человеком. А бабка, тёща Касьянова, вокруг суетится. Ты, мол, мил человек оживи этот ящик, уж больно интересно смотреть, как у них там любовь раскручивается. Это не то что у нас: уломал девку, и всю жизнь погоняет, а там любовь.
- Тьфу ты, старая, - пробурчал беззлобно Касьян, - мало своих-то утех было, на забугорные страсти потянуло.
- А ты помолчи! – оборвала она зятя, - не мешай мастеру дело править.
Вскрыл я заднюю крышку и определяю, что у него из строя вышло, вроде обнаружил и говорю, вы, мол, тут без меня ничего не трогайте, я домой за лампой сбегаю, кажется, у меня такая в заначке имеется. Надо сказать, что при разводе, взял я из домашнего скарба, совместно нажитого, лишь свою одежонку, инструмент кой-какой, да чемоданчик с радиодеталями, который оказался прямо-таки волшебным. Принёс я ту самую лампу, что строки выдаёт, телевизор-то и ожил. Бабка на икону крестится, а сама того гляди в ноги мне бухнется, с такой радостью она восприняла заработавший телевизор. Касьян спрашивает, мол, сколько за труды должен? Если бы ты знал, как ты меня выручил.
- Да ладно, чего уж там, - свои люди, сочтёмся.
- И то дело, - отвечает тот, - и даёт тёще команду, чтобы стол накрыла.
Та так и запорхала. А тут и хозяйка явилась, увидев оживший телевизор, сама за дело взялась. Такое обилие яств на стол выставила, что ажно слюнки потекли, ну, а в центре стола водрузила бутылочку. Непременный атрибут русских застолий. Честно признаться, в кулинарном деле я невесть какой знаток, да и бывшая супруга особого рвения к кулинарному искусству не проявляла. А тут! Такие деликатесы не во всяком ресторане отведать доведётся. Ну, где бутылочка, там и вторая, за разговором-то, да при таком застольи время-то птицей летит, вечереть стало. Дело к тому самому сериалу приближается, а тут Касьянова племянница заявилась, деваха что надо, в самом соку. Присела к столу, за компанию рюмочку выпила и говорит: мол, я у вас серию посмотрю да на дойку побегу, от вас-то до фермы рукой подать.
- А как ты узнала, что у нас телевизор-то заработал, - спрашивает её хозяйка.
- Так об этом, почитай, вся деревня уже знает, молва-то она, что ветер разносится, мол, мастер золотые руки у нас поселился, а сама на меня так покосилась, что аж сердечко вздрогнуло. Надо сказать, что ещё, когда я с доильной установкой возился, то не раз ловил на себе её взгляд. Тогда-то я подумал, мол, на кой ляд я ей сдался? Наваждение какое-то, чтоб такая красавица-раскрасавица да на меня глаз положила, да у неё, поди, от добрых молодцев отбою нет.
- Спасибо за хлеб, соль, пора и честь знать, - вставая, заявил я. Поди куры разбрелись, да и тёлочку на ночлег время определять.
Касьян тиснул мою руку и обнадёжил, мол, в долгу не останусь, а долг, как известно платежом красен. Какая потребность возникнет, обращайся без стеснения. Почитай, враз друзьями стали. Только было я сенцы миновал, чую, кто-то догоняет. Обернулся, а это племянница Касьянова. Дядя Володя, - обращается она ко мне, - можно я после дойки к вам забегу, тёлочку посмотрю. Я ведь их не один десяток на ноги поставила, её ведь и поить, и кормить правильно надо. А сама так и пышет, так и пышет, а может это мне только кажется? Ну что ей насчет телочки ответить – отказать, вроде не по-людски. Кивнул я головой, да подался домой.
Созвал курей, завёл в хлевушок тёлочку, и взялся косу править. Потом прилёг, ан, не спится, не идут из головы слова да взгляды молодки. Ну на кой я ей такой неприкаянный сдался? Да и мне зачем всё это? Хватит, сыт по горло я этой любовью, но не идёт сон, да и только. А тут робкое такое: тук-тук в ставенку, ну меня словно током шарахнуло, выскочил на подворье, откинул вереюшку, а молодка у меня под рукой рыбкой проскользнула. Зашли мы с ней в хлевушок, она подняла задремавшую было телочку, ощупала её, даже в полость рта заглянула. А телочка её сразу признала и обрадовалась, словно дитя приходу матери. А мне говорит, вы, мол, её на подножном корму да всяком пойле держите, а ей для правильного развития этого мало. Так что зайдите завтра на ферму, я для неё рацион составлю и витаминной муки припасу. Ведь это моя бывшая питомица, а мать у неё знаете какая умная? Так что не поленитесь. Вы уж не подумайте, что я к вам зачем-то иным на ночь глядя, напросилась, - заявила она, видя моё напряженное состояние. И без того, кто увидит, сплетни распустит, а мне это ни к чему, лучше я задами уйду, а вы не забудьте завтра на ферму заглянуть. С этими словами она миновала моё подворье и растворилась в темноте за жердяной изгородью.
Ну вот, петух старый, возомнил черт те чё, ну право, на кой я ей сдался? Ступай спать ложись, не то зорьку проспишь. Лежу я, а сон ну никак не идёт, то ли хмель доигрывает, то ли кровь никак не угомонится. Еле уснул, а с первыми петухами уже на ногах. Определился с живностью, сам перекусил, да и подался в луга на обусловленное место. Не первым, но и не последним явился, а там всё заранее распределено, в смысле кому и где площадка под выкос определена. У кого помощники да рука на это дело набита, - у тех дело споро пошло. А у меня не шибко что-то получается, почитай в детстве косой помахивать доводилось, а потом рука больше к ложке прикипела нежели к крестьянскому труду. Ну, в пору хоть бросай, да и много ли сена на одну тёлочку надо? Прикуплю где на стороне, да и дело с концом, но внутренний голосок знай себе талдычит, мол, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Да и сено, политое потом хозяина, а не солярой, животина охотней потребляет, оттого и молоко вкуснее да жирнее становится. Нежданно-негаданно подмога подоспела: Касьян, да ещё какой-то вовсе не знакомый мне мужик, встали в ряд, да принялись так отмахивать, что я сразу же поотстал. А тут и полдничать хозяйки кличут. Это у Твардовского есть такая притча, мол, «роса долой и мы домой». А тут день хмурым выдался, так что травка как была в утренней росе, так и осталась.
Расположились под развесистой берёзкой, в смысле расстелили скатерть, ну что тебе самобранку, разложили харчи. У меня-то стыдоба: баночка кильки в томате, да краюха хлеба, но никто не обратил внимания на скудность моего пая. Передохнули малость, да опять за дело. Надо сказать, что Варя, так звали Касьянову племянницу, на велике приезжала, бидончик молока привозила, но на меня ноль внимания. Вернувшись с сенокоса, я было решил спать завалиться, ломота в костях с непривычки прямо-таки с ног валит, но, вспомнив Варин наказ, поплёлся на ферму. Прихожу, а там доярки воду из озера вёдрами чалят, электрика опять отказала. А это сколько же воды надо перетаскать, чтобы скотину напоить, да вымя перед дойкой обмыть? Споро устранив неисправность, я «оживил» технику и пошла водичка, как положено. На радостях повалили меня доярки на солому и ну те целовать да щекотать, аж до умору. Но больше всего мне запечатлелся Варин поцелуй, вроде такой как все, ан какой-то особый привкус мне в нём пригрезился. Еле от женщин отбился, незлобиво поругался, а они грозят, мол, ворчать будешь, до смерти зацелуем. Ну что с них взять, женщины они и есть женщины. Нагрузили они меня этой самой мукой, объяснили, что к чему, ну и подался до дому, а усталость как рукой сняло.
Удивительный всё же у нас народ. Вот говорят, будто вся политика в столице варится, а по мне там больше дерьмо варится, оттого и жизнь такая дерьмовая. Ну напёр было фашист: армию сокрушил, вождя в транс поверг, но встал народ и конец супостату. Так и в наши дни будет, но уж больно много доморощенных супостатов развелось, прямо, что тебе пятая колонна. Все лишь на посулы горазды, а на деле всё слезами народными оборачивается. Да и обещалкиных столько означилось, что народу трудно разобраться, кто истинно за дело радеет, а кто себе политический, да и материальный, капитал зарабатывает. Но народ - это ни чиновничья орда и их верные служки из числа пишущей братии, а тот, кто на диву всему мировому сообществу кормит и обустраивает – матушку Россию. Он то, точно, в конце концов разберётся и воздаст каждому по заслугам. Правда, уж больно много их, истинно русских мужиков да баб гибнет и развращается в этих самых городских катакомбах.
Взять моего отца, сказывают мастеровитый был человек, не без Божьей искры. Не зря же фамилию Искрин носил. Говорят, и икону написать мог. Ну не знаю как насчёт образов, а ставенки им расписанные, до сих пор на загляденье, хотя и минуло с той поры почитай тридцать лет. По каким-то делам пошел на станцию, да и с концами. У нас на Руси человеку сгинуть, что иголке в стогу сена затеряться. Сказывали, его милиция по пьяному делу тормознула, ну а он отбиваться стал, с той поры его больше никто не видел. Ну а я в город подался, в ремеслуху поступил, а вот теперь, волею судеб, вернулся на круги своя.
Подхожу к дому, а соседка весточку от сына передаёт. Отписывает он мне, что у мамки хахаль появился и она с ним кайф от жизни ловит. Такое злое письмо, что меня аж оторопь взяла, и откуда у мальца столько злобы на весь мир образовалось, даже на собственную мать. Отложил я все дела, да и засел ответ писать, ты, мол, там не дури, а такого-то числа, во столько-то будь там-то и там-то. А матери записку оставь, что на лето к отцу уехал, по осени возвернёшься. Да без глупостей и дерзостей, мать, мол, она тебе, осознавать должен.
Сам-то я, если честно признаться никудышным сыном оказался. Как уехал в свою ремеслуху, так и забыл всё на свете. А потом армейская служба,
жена молодая и прочее, прочее. Редким гостем к матери заявлялся, а супруга, почитай, ни разу не удосужилась свекровь навестить. Видишь ли, она себя сугубо городской считает, появилась такая порода людей, которые не понимают, что все мы от земли в эти самые города стеклись. Помню, при моём последнем визите, незадолго до смерти, почуяла мать своим сердцем, что не лады в моей жизни приключились. А уже на похоронах понаслушался, каким отзывчивым и добрым человеком она была. Царствие ей небесное, коль на земле кроме мытарств ни чего не знала.
Отослал письмецо, а на душе-то тревожно, едва дождался окончания школьных занятий, да покатил в город за своим сыном. Заодно прихватил всю наличку, даже у Касьяна призанял, дабы пополнить запасы радиодеталей. С сыном-то мы после обеда встретиться условились, вот и походил по магазинам, даже на рынок съездил. Потом купил большую шоколадку, «Сказки Пушкина» называется. Их хоть по телику не особо рекламируют, всё больше забугорные «марсы», да «твиксы», а по мне лучше русских сладостей ничего в мире нет. Поджидаю я сынишку, а его всё нет и нет, волноваться было начал, но тут и сын объявился. Глянул я на него, и сердце тоской сжало. Ведь ребёнок ещё, а взгляд-то взрослый, озлобленный. Прижал я его к себе, как солдат Соколов мальчонку в рассказе Шолохова «Судьба человека», а он аж дрожит, но ни единой слезинки не пролил, а у меня спазмы горло перехватывают. Еле-еле на последний автобус, что мимо нашей автостанции проходит, успели. Дорогой я его насчет записки для матери пытаю, а он хоть и уверяет, что записку оставил, но сдаётся мне что лукавит. Уже вовсю смеркаться стало, когда из автобуса мы высадились, а до деревни-то час ходу, если попутная машина не подвернётся. Дожидаться не стали, идём по обочине и разговоры ведём, про дворовые новости, школьные дела и прочее. Но как до матери дело доходит, так замыкается пацан, ничего не рассказывает, но и я не больно-то лезу с откровениями на эту тему. Так незаметно и до деревни дотопали. А на крылечке сидит дедок, нас поджидает. Я представил ему сына, мол, вот Александр собственной персоной. А тот встает и на полном серьёзе заявляет, мол, с прибытием вас Александр Владимирович, и руку подаёт. Сын аж опешил, ведь его ещё ни кто по имени-отчеству не величал. А дед докладывает, что по поручению Варвары всё сделал, как она наказывала, так что разрешите пост покинуть. Ушел он, а мы с сынишкой в дом. То, что мои «хоромы» ему сразу не глянулись было видно невооруженным глазом. Да и право, что это за жильё без тёплого клозета, ванны, горячей воды и прочих удобств.
Осмотрелись. А на столе щи и прочая снедь нас поджидает, да всё тёплое, свежее.
А у тебя что, взаправду краля есть, ради которой ты от нас с мамкой сбежал? - вдруг с нескрываемым озлоблением заявляет он. Мне мамка сказывала, прежде чем самой хахаля завести. Неужели взрослые не могут обходиться без этой своей любви?
- А что ты знаешь о любви?
- Как не знать, когда о ней день и ночь по телику показывают. Да и у другана по видику смотрел, как вы занимаетесь этой самой любовью. А девчонки, что в школе, что во дворе, только и мечтают, как побыстрее повзрослеть, чтобы заняться этим делом.
- А ты часом не пробовал?
Сын смутился и принялся усердно поглощать щи.
Утро вечера мудренее, - заявил я, - давай ка спать, а утром проясним ситуацию.
Утро выдалось ясное и прекрасное. Я уже успел накормить и напоить живность, когда па пороге сеней появился сын, он явно искал взглядом туалет. Я указал ему на неказистое сооружение. Было видно, как его босые ноги стремительно, но с опаской, понеслись по тропинке. На обратном пути он ступал прямо-таки по журавлиному, высоко поднимая ступни, явно опасаясь поранить их о колючки.
- Ну, как, – шутливо спросил я его, - что снилось на новом месте?
Сын пожал плечами, явно не выказывая восторга от солнечного утра и прелестей природы.
- А ну сходи- ка на озеро, принеси ведро воды, в рукомойник надо залить, да в поилки долить.
- Чё…. Босиком?
- Ничего, ничего, привыкай, чтоб ботинки, в которых сюда приехал, такими же остались.
Сын нехотя взял ведро и отправился к озеру, всё так же настороженно ступая по тропе. Когда он вернулся, я поздравил его с трудовым почином и позвал завтракать. На столе красовались остатки вчерашнего пиршества да кринка парного молока, которым меня потчивала соседка, мол, когда это твоя тёлочка молочко давать начнёт. Едва мы управились с завтраком, как в окно заглянула вихрастая голова соседского мальчугана. Я зазвал его к себе и познакомил с сыном, заодно поручил Семёну, - так звали паренька, - взять опеку над приезжим, ну показать ему все наши достопримечательности и всё прочее, - тот охотно согласился, и они подались на улицу.
Я рассчитывал до обеда управиться с профилактическими работами на ферме, но получилось так, что меня увезли на центральную усадьбу, у них там пилорама вышла из строя. Обследовав механизм, я понял, что к пилораме давно не прикасалась рука специалиста. Всё, что можно было закоротить по электрике, было закорочено, а механическая часть представляла из себя жалкое зрелище. Поддатый, уже с утра, рамщик ухмылялся, полагая, что кроме него никто не оживит вверенную ему технику. Обследовав, всё как есть, я составил список необходимых для ремонта деталей и электроприборов, на что затратил уйму времени, так что домой, вернулся далеко за полдень. Там я рассчитывал застать голодного и расстроенного сына, от которого достанется мне, и поделом: а как же, зазвал да бросил. Но мои опасения, к счастью, не оправдались Сын, вполне довольный представившейся ему свободой, заявил, что нисколечко есть не хочет, так как Сёмина мать накормила щами да картошкой с мясом, эх и вкусно, - заявил сын. А ещё они с Семёном наловили руками раков. Одним словом впечатления лились из него лавиной. Я, было, прикинулся, будто не знал, что раков можно ловить голыми руками, но сын в подтверждение своей правоты показал мне пальцы со следами рачьей защиты. Ещё он известил меня, что ему завтра никак нельзя проспать, так как тот самый дедок, ну что поджидал нас на крыльце, обещал взять его и Семёна рано по утру проверять морды. Ну это, мол, снасть такая для ловли рыбы, объяснял мне сын, как человеку ничего не смыслящему в этих делах.
Ну, это всё хорошо, - заявил я ему, - но нам и самим надо о себе заботиться, на халяву то хорошо, но злоупотреблять этим нельзя. Меня с утра опять на усадьбу увезут, так что ознакомься с нашим провиантом. Я открыл холодильник и показал наличие продуктов, ну а где картошка и овощи ты уже знаешь. Только будь осторожен с электроплиткой, что не ясно спрашивай у Семёна или бабы Фроси, мы с ней договорились, всё понял? Сын взглянул на меня игриво-хитрым взглядом и вытянувшись по-солдатски в струнку выдал: «Есть!»
С первыми петухами он был уже на ногах и, наскоро перекусив, помчался к Семёну. Вскоре их вихрастые головки промелькнули под окнами. А тут и молоковоз, забрал надой с фермы, и ,как было условленно, заехал за мной. Только было я продолжил ремонт, как подъехал сам Хозяин, а с ним снабженец со списком электроприборов и прочего, ну тем самым, который я накануне составил.
- Да как же она без всего этого работала? - спросил он.
- Да в последнее время вся страна так работает, кто смел, тот и сел, а что до ремонта, так это на потом, главное, что ни что прихватизировать. Как говориться хватай кулём, потом разберём. Сплошь и рядом, пока людское терпение не иссякало, чиновники и не думают положение исправлять. Ну не понимают они, что людям по-человечески жить хочется, ну хотя бы на толику от того, как они, слуги наши, живут. Оттого-то нарыв вновь зреет, и не дай-то Бог прорвётся.
Хозяин, как все звали все этого порядочного человека, не совсем одобрительно глянул на меня, но не отреагировал на вольнодумные речи. А снабженцу приказал, чтобы всё, согласно списка, было изыскано. Снабженец, было, заюлил, но Хозяин заявил, чтобы тот брал деньги под отчёт, его машину и хоть из под земли, всё как есть достал.
Того рамщика, которого, между прочим, с появлением Хозяина как ветром сдуло, приказал близко к цеху не подпускать. Закрепил парня только что отслужившего срочную, и мало-мальски знакомого с этой техникой.
Как оголодавший спец я набросился на эту работу, а так как не только в электрике, но в механической части сносно разбирался, то дело споро пошло. Да и напарник смышленым оказался, всё на лету схватывал, ну а уж снабженец крутился во всю, одним словом оживили технику и заработала она должным образом.
Надо заметить, что сын менялся прямо-таки на глазах, появилась осознанность, а с ней и самостоятельность. В тот день, когда у них состоялась рыбалка, меня ждала классная уха, а сияющие пацаны наперебой рассказывали, сколько линей да карасей в морды завалилось. А дед им аж по три кило за труды выдал. Так что, батяня, впервые сын назвал меня таким родным, но уже полузабытом русским словом, в холодильнике ещё на жарёху рыба имеется. А дядя Касьян обещал удочку наладить, так что с рыбой будем… - Пап, а Пап, - неожиданно спросил он, - а Мунька рыбу ест? Мунькой я назвал свою тёлочку.
- А шут её знает, - ответил я, - и вопросительно глянул на Семёна.
- Нет! – осознав свою значимость, - ответил пацан. Рыба костлявая, её только кошки жрут, даже собаки боятся подавиться. А если клёва не будет, мы с тобой по полянам пройдёмся, говорят, там земляника уже подоспела.
Услышав с улицы призывное: «Семён…», мальчонка стремительно вскочил и, пообещав заглянуть завтра, помчался домой.
Жива, жива ещё Русь, пока такие люди как дед, Касьян, Семён, - и иже с ними не перевелись. Не дай то Бог вот таких «семёнов» развратят, вот тогда уж лихо, так лихо приключится, - как жилка у виска клокотала мысль.
По окончании ремонта и пуска пилорамы начальство прониклось ко мне ещё большим уважением. И как бы невзначай, Хозяин закинул удочку, мол, а не возьмусь ли я установить деревообрабатывающие станки? А то ведь смехота получается, на Мещере живём, а столярку впору у финнов покупать, у своих-то городских, и того дороже. А изделия жуть как нужны. Трудности трудностями, а на месте топтаться не гоже, надо и о завтрашнем дне думать. Я пообещал подумать, а чего там думать, когда душа возликовала: мой труд, мои знания нужны людям! А что может быть достойней, чем трудиться на общее благо?
Ну, деревня не город, в городе то любая молва в сплетню превращается, а в деревне больше достоверности остаётся, так как здесь все друг у друга на виду. Да и чемоданчик с радио деталями подсобил, одним словом зауважали меня сельчане. И когда я замыслил придать своему жилищу надлежащий вид, то в помощниках недостатка не было. Ну а то, что руки у наших мужиков всё ещё позолоченные, сомневаться не приходится. Хозяин тоже хорошо подсобил, в смысле выделил стройматериалы.
Словно в пушкинской сказке про золотую рыбку, вместо избухи-развалюхи вырос терем, украшенный резьбой и прочими прибамбасами. Мой пацан к тому времени настолько вжилсяя в деревенское мальчишеское братство, что ни о чём ином уже и не мыслил. А Семен как-то намекнул, мол, дядя Володя, а ты нас с Саньком радиоделу научишь, ну чтобы телики и всё прочее уметь ремонтировать? Отчего же не научить, если желание есть.
А уж вечерами восторгам сына не было предела. За всё лето они ни разу не выигрывали в футбол у выселковских, а на этот раз выиграли и решающую «банку» забил мой сын. Классно забил, как подтвердил Семён.
Всё бы ничего, но получаю письмо от своей экс супружницы. Пацан-то, как видно, взял и написал ей, без моего ведома, а чего уж он там такое наваракал, я и сам не знаю. Но такое злое письмо от неё пришло, такими громами и молниями разразилась она, что аж читать неприятно. Мне, мол, лучшие годы сгубил, деревенщина неотёсанная, так и сына хочешь сгноить в своей паршивой деревне – не позволю! Мой супруг обещает его усыновить и человека из него сделать. По добру не вернёшь, хуже будет, силой заставим, суд его мне присудил.
Да что там суд, - думаю я про себя, - всяк человек в себе-то разобраться не может, а где уж там кому-то со стороны проникнуть в потёмки души. Жизнь-то у каждого своя, единственная и неповторимая. Иное дело, суд может ворюгу на чистую воду вывести, или убивца к стенке фактами припереть - это по чести и совести, а тут? Когда судьба решается не тех, кто совершил преступление, легкомысленно вступив в брак, или порушил его по ходу дела, а третьего лица, по сути, не виновного. Но самую суровую кару суд выносит именно ему, ну и озлобляется жертва третейского суда, ибо не существует на свете третейских судов. Суд должен быть один – суд собственной совести. Смотри к кому ребёнок тянется, тот и должен отвечать за его становление. А Фемида слепа, не зря же у неё на глазах повязка.
А парень и впрямь стал осознавать себя по иному. Как-то я предложил ему съездить в райцентр, мол, там и в кино сходим, да и вообще развеешься. Так он на меня аж руками замахал, мол, что ты, что ты, у нас завтра тренировка, а меня капитаном команды выбрали, а послезавтра матч реванш. Ну что ему на это скажешь?
Время хитрая штука, это только кажется, что оно медленно идёт, а на самом деле оно птицей летит, как говориться не успели отогреться, ан о зимней одёжке думать надо. А тут гости незваные заявились, то ли друзья, то ли наймиты экс супруги. Одним словом крутые, отмуздыкали и заявили, мол, пацана добровольно не вернёшь, сам знаешь, где окажешься. Эх, думаю, только счастье проклюнулось и на тебе, а что делать? Тут сын прибежал, увидел в каком я состоянии и обомлел. Папа, папочка, что с тобой?
- Да вот полез на чердак, да и с лестницы сьерашился…
Набежали соседи, все охают, ахают, всяк помощь норовит оказать. Уложили на кровать, а я чувствую, что не одно ребро сломано, а может и ещё что. А Касьян пытает, а что это, мол, не за иномарка невдалеке от твоего дома стояла? Собрал я волю в кулак и говорю, какая, мол, иномарка, с лестницы я чебурахнулся. Ну у кого ребра были переломаны, тот знает, что это такое, но Варя, добрая душа, такой уход обеспечила: и утром и вечером заходила в первое время с ложечки кормила, да и сына без внимания не оставляла, да всё с теплотой и лаской. Почитай и не понял я, как споро раны мои зажили, и куда боль подевалась. Оклемался одним словом, но на душе-то сами понимаете, каково. А вскоре, занимаюсь я на ферме своим электрохозяйством, вдруг слышу шум-гам, глянул на деревню, а там мой терем полыхает. Люди по цепочке воду вёдрами из озера подают, но где там,
Пока добежал теремок-то уж рухнул. Пожарные прикатили разве что пепелище водой залить, слава Богу, что ветра не было, всю деревню бы спалило.
Малец разом повзрослел, даже в лице изменился, какая-то жестокость в нём просматриваться стала. Но не та, что у Шварцегера, и ему подобных в пустозвонных кинобоевиках, а что-то осмысленное, от жизни взятое, более жестокое. Ну и пытает он меня, мол, о каких это амбалах, что по подворью шастали, баба Фрося говорила? Да и на задах следы от шин остались, а пацаны даже номер машины запомнили. Это номер внедорожника мамкиного хахаля.
Ладно тебе выдумывать, - успокаиваю я его, - пока у Касьяна поживём, он нам комнату в своих хоромах выделяет, а в город уедешь, начну новый дом возводить с людской помощью, так что когда по весне опять приедешь, глядишь у нас опять своя крыша над головой будет. А он мне возьми да бухни, мол, никуда я от тебя не поеду, с Семёном вместе в школу ходить будем, а ты женись на Варе, я её мамкой звать буду.
Вот те на, думаю, ведь не видел он ничего такого, да и не было этого меж нами, в смысле любви в самой пошлой её интерпретации, ан понял своим детским сердечком, какая она, настоящая любовь.
Я, конечно, понимаю, что против лома нет приёма, окромя другого лома, но ведь и другой лом в их руках. В смысле кто вступится за бедолагу? Никакая милиция защищать не станет. Поди всё у них куплено,- перекуплено. Это почтай как у Шукшина в Калине красной: наехали уголовники на своего отступника, и со свету сжили. Но там уголовники, а я-то законопослушный гражданин, ан, ни кому дела до меня нет.
А тут у Касьяна, праздник, день рождения отмечали. Ну я, как бы невзначай, рассуждаю о превратностях судьбы, мол, до чего же человек хлипкое создание. Вот с лестницы скатился, слава Богу, что не до смерти зашибся, пронесло. А следующий раз может и не пронесёт, а как же сын-то без меня жить будет. А он мне говорит, да если захочет то я его не брошу, Мой-то в Питере в университете учится, а твой Санёк посмышленей его будет, а чё это ты такой дурацкий разговор завёл, не иначе чего замыслил? Замяли мы эту тему, да и ладно.
А сын с приближением сентября всё грустнее и грустнее становился. Люди денег собрали, кто сколько мог, да и Хозяин в счёт зарплаты подсобил. А я оставил сына на попеченье Касьяна, сказал ему, что поеду в райцентр, мне, как погорельцу какая-никакая помощь полагается, а сам покатил в город. Решил с экс-супругой объясниться, мол, пусть парень свою судьбу сам решает, не грудничок ведь, могу и откупные дать. Приехал, подхожу к своему подъезду, а там, как обычно, бабульки сидят, ну те, которые всё про всё на свете знают. Признали они меня и заявляют, мол, поздно Володя ты приехал, твоя мадам квартиру продала и здесь уже не проживает. С новым мужем купили квартиру в самом престижном доме, что на берегу. А муж у нее, кавказец, ничего обходительный мужчина, завсегда здоровкался, нет, нет, да яблочками и прочими фруктами нас угощал. А вот охранник у него, тоже кавказец, так тот сущий супостат. Загонит машину прямо на нашу клумбу, а слова не скажи, так зыркнет, что жуть берёт, да и на словах не стеснялся обложить, хотя по-русски еле-еле лопочет, но матерится отменно. Как они съехали, так дышать спокойней стало. И чего они, эти кавказцы, в русских белёсых бабах находят, видно у них-то женщины в основном чернявые, а значит злые, так что ищи свою изменщицу там, где тебе сказали.
Как же так, думаю, квартиру мне, как передовику производства дали, почитай, весь дом заводскими заселили, да и не выписывался я при разводе. Выходит, без меня, меня женили, вернее с подворья выгнали? А впрочем, за деньги в наши дни всё что угодно сделают. Прямо скажу, невесело на душе стало, а тут ещё смотрю, бомж в мусорных контейнерах что-то ищет. Присмотрелся, Боже ты мой, да это же Василий Иванович! Лучший мастер нашего цеха, но как же он изменился! Признал меня Иваныч, отошли мы с ним в сторонку, присели на лавочку, и поведал он мне про свою пост- перестроечную судьбу горемычную.
Как завод разгромили, нынче в его цехах барахолка процветает, так и его попёрли, а до пенсии то всего ничего, так что на работу никто не берёт, да и не нужны рабочие специальности стали. А тут новая беда, сын в бандиты подался, то ли рэкетом, то ли ещё чем преступным занялся, сколотили бригаду, наподобие киношной, ну и погорели. Дали ему шесть лет, Валюша, жена, не выдержала и от инфаркта скончалась. Да и меня удар хватил, рука почитай отнялась, а кому безрукий старик нежен, даже в сторожа не берут, вот и питаюсь за счет отбросов, почитай, сам отбросом стал. Так-то меня моё государство за многолетние труды отблагодарило. Рассказывает, а у самого слёзы в три ручья льются, да и у меня спазм в горле застрял, так, что не продохнуть. Вспомнил я его сына, могучий был парень, токарь милости Божьей, спортсмен, по-моему, даже мастером спорта по боксу стал. Не раз спортивную честь завода защищал, да и на производстве не из последних был, эт надо ж как судьба круто с ним обошлась, а может и не судьба вовсе, а новоиспечённый строй?
А меня-то, - продолжил Иваныч, вот-вот из квартиры выселят, за неуплату коммуналки. Свет уже отрезали, да и газ отключили, но они мне без надобности и без этого жить можно, была бы крыша над головой. А тут и её лишить вознамерились, но я про себя решил, в бомжатник не пойду. Уж лучше со своего балкона сигану, дай Бог, чтоб сразу насмерть.
Отдал я Иванычу всю свою наличку, себе оставил только на обратный проезд, да и подался искать новое местожительство экс-супруги. Прохожу мимо рынка, и как нарочно становлюсь свидетелем очередного беспредела.
Мужичок, явно селянин, подкатил на своей «копейке» с прицепчиком. А на прицепе мешков десять картошки, скороспелки. Не успел он с ведром расположиться, подходят три кавказца и предлагают продать им оптом плоды своего труда. А цену назначают ну прямо-таки смехотворную. Мужик ни в какую, а они с угрозами так насели, что впору жизнь спасать. А один зажигалкой забавляется, мол, не надумаешь, сейчас машина полыхнёт и потащишь ты свою печёную картошку на своём горбу. Припёрли мужичка к стенке, тот и согласился, а куда деваться? «Сторговались», вмиг русские мужички, бомжеватого вида, подбегают к прицепу и … нету мешков. Я было, хотел ринуться на защиту, ан смотрю мент невдалеке ошивается, явно наблюдая за происходящим, и дубинкой поигрывает. Утащили ироды мешки, а мент вообще удалился. Сел мужичёк в свою машинёшку, да уехал. Остаётся только догадываться с каким чувством. А я зашел на рынок, вижу стоят русские девахи и только что экспроприированной картошкой торгуют, но по цене-то о- го – го, а кавказцы рядышком расположились, пивко попивают, да в нарды забавляются.
Нашёл я тот дом, по машине навороченной, вернее не по машине, мало ли их развелось, а по водиле и охраннике, по боталам признал, аж ребра взвизгнули. А вскоре и тот кавказец под руку мою экс-супружницу из подъезда выводит. Я её не враз признал, прямо-таки светская львица, да и только. Сели они в лимузин и укатили. Я понял, что ни какого разговора не получится, а уж об откупных и говорить нечего. В спор вступать, себе дороже скорее всего, просто добьют они меня и все дела. В милицию идти, и того хуже, вспомнился тот мент у базара. Впору домой, несолоно хлебавши возвращаться, а где он, дом-то твой? Проходя, мимо бензозаправки, наткнулся на пустую канистру, будто кто мне её специально под ноги подсунул. Залил в неё бензин на те деньги, что на проезд оставил, да и подался обратно к тому дому. Стало вечереть, дождишо брызнул, асфальт слегка почернел. Разлил я часть бензина на том месте, где тот внедорожник паркуется, и жду. Дело к полночи, а их всё нет и нет, ну думаю, видно и Бог на их стороне. Вспомнил, что бабульки сказывали, что у них и за городом вилла имеется, нут как там заночуют. Нет, подъезжают. Только встали, я поджог канистру и как в войну наши солдаты под вражеские танки «зажигалки» швыряли, порою ценою жизни, так и я швырнул. Споро занялось, прямо-таки факелом полыхнуло, пока они там с замками возились, тут и рвануло. Меня тоже с ног до головы пламенем окатило.
Очнулся в ожоговом центре, едва пришел в себя, следователь тут как тут и пытает меня, как заклятого преступника, но я ничего не сказал, пусть уж лучше без вести пропавшим останусь. А то, что я не жилец, это однозначно, больше восьмидесяти процентов кожи выгорело. Прости меня, сын, Искрин Александр Владимирович…