Действующие лица:
Тело Даниила Семеновича (ТДС)
Душа Даниила Семеновича (ДДС)
Даниил Семенович в 17 лет (ДС)
Даниил Семенович в 28 лет (ДС)
Софья Ильинична
Соня – Софья Ильинична в 15 лет
Элизабет-Лиза, жена ДС в 28 лет.
Мария, ее внучка, 18 лет.
Врачи, медсестры, санитары
Основное действие происходит в палате хосписа. Две кровати, шкаф, прикроватные
тумбочки. Окно, через которое иногда доносятся звуки улицы: шум проезжающих
автомобилей, смех, громкие голоса.
Акт первый
Картина первая
Палата на два места в хосписе. Одна кровать пуста. На второй лежит мужчина. Он
красив той благородной красотой, которая иногда приходит с годами.
Входит санитар с подносом.
Санитар: Кушать подано, Даниил Семенович.
Ставит еду на тумбочку и только теперь смотрит на старика. Тот никак не
реагирует ни на приветствие, ни на еду.
Санитар: Даниил Семенович…
Санитар касается плеча старика и понимает, что тот без сознания.
Он тут же нажимает на кнопку вызова врача. Почти сразу же в палату вбегают три
человека в белых халатах.
Врач: Капельницу и физраствор. Быстро!
Одна из сестер уходит.
Врач оглядывается и с удивлением смотрит на вторую, пустующую кровать.
Врач: А где этот…, как его… Иосиф Борисович?
Санитар: Помер он вчера. Как вы отдежурили, так и помер тихо часа через три.
Хорошо умер, спокойно.
Врач: М-да… А ведь, казалось, крепкий старик. Ну, где же капельница?
Медсестра ввозит капельницу. Врач и медсестры наклоняются над больным. В это
время от тела Даниила Семеновича отделяется его душа. Душа отходит в
сторону,смотрит некоторое время на действия врачей, потом вздыхает.
Душа Даниила Семеновича: Да, плохи наши дела, братец. Ладно, держись, сколько
сможешь, не буду мешать, посижу тут, в сторонке. (Молчит) Удивительно,
насколько несовершенен мир. Тело и душа – мы рождаемся вместе, живем – ближе
некуда, у нас нет ни малейшей тайны друг от друга. А гармонии нет. Тела сначала
взрослеют, потом стареют, а наш путь – путь душ – зреть, наливаться силой и -
никакой старости. Вот и выходит, что живем мы по-разному, и болеем по-разному.
Можно сказать, что жизнь – это компромисс между телом и душой. И чем старше мы,
тем сложней его находить. (Задумывается) Хорошо сказал. Но все же обидно
чувствовать свою мощь и силу, а обитать в теле старика. Эх, столько не успел… А
я ведь отлично помню вот это, свое тело совсем не таким. Сначала было… нет,
нет, вовсе не слово. Сначала была мгла, такая мутная мгла. От нее веяло теплом
и чем-то очень приятным, чему и названия нет. Потом появился свет, но свет был
вообще, не было предметов, не было меня и не меня, все было единым. Но прошло
время, и из единого появились контуры, расстояния, цвета. Я возник ночью.
Вокруг был сумерек, едва различимые очертания предметов. Мне вдруг стало
неуютно. Да, да, именно мне. Я ощутил, что есть я и не я. И мне где-то снизу
стало неприятно. Я не заплакал, нет, скорее заворчал. И тут случилось чудо.
Большое и теплое, от чего пахло знакомо и приятно, приблизилось, что-то
сделало, и мне снова стало хорошо. Тогда я впервые понял, что тело – оно и есть
я, но есть и еще одно я. Большое и настоящее, которое не тело, но которое тело
использует, чтобы сообщать миру о своих желаниях, простых, но, как я теперь
понимаю, очень важных. Большое и настоящее и есть настоящее Я, то есть Душа.
Да, теперь-то мне понятно - все, что я понял о мире, научился чувствовать,
имеет ценность только пока тело, моя материальная оболочка, так сказать, костюм
души, хоть как-то функционирует.
Врачи заканчивают свои процедуры и выходят. В палате остается только санитар.
Он открывает окно, усаживается на стул и тихо дремлет над кроссвордом, изредка
просыпаясь, чтобы помочь больному поправить подушки или попить воды.
Картина вторая
Внимание ДДС привлекает едва заметное шевеление на кровати. ТДС пытается сесть,
но только с трудом, с помощью санитара слегка приподнимается, облокачиваясь на
подушки.
ТДС (говорит с трудом): Что со мной?
ДДС: Хвораешь. Опять у тебя там внутри что-то поломалось.
ТДС: А ты как?
ДДС: Я-то? Переживаю. Сам знаешь, я без тебя, как без рук. О чем думаешь?
ТДС: Да так, ни о чем. Пробую понять, выкарабкаюсь на этот раз или это, так
сказать, c’est tout finit.
Кашляет. Санитар откладывает кроссворд и поправляет подушки, помогает Даниилу
Семеновичу расположиться более удобно.
ТДС (санитару): Спасибо.
Санитар кивает, возвращается на свой стул и продолжает дремать над кроссвордом.
ДДС: С’est tout finit. Всё кончено. Это самая длинная фраза, которую мы с тобой
знаем из французского. Но неужели все так плохо?
ТДС: Кто знает, поживем – увидим. А пока просто очень больно. И слабость.
ДДС: Соберись. Что мы, в самом деле, новички какие-то? Мы с тобой, брат,
опытные больные, нам болеть не впервой. И вообще, помнишь, как говорил
папа: «главное - дожить до смерти, а там – посмотрим».
ТДС: Скоро уже и посмотрим.
ДДС делает протестующий жест, но ТДС его останавливает едва заметным движением
руки. Молчат некоторое время.
ТДС: Знаешь, я почему-то вспомнил, как мы выбирали, какой бы такой вредной
привычкой обзавестись.
ДДС: Как же, конечно, помню. Нам тогда было шестнадцать…
ТДС: Пятнадцать.
ДДС: Неужели пятнадцать? Ладно, не буду спорить.
ТДС: Я тогда хотел остановиться на каком-нибудь дорогом алкоголе и сигарах.
Очень хотелось красиво страдать, как герои Хемингуэя. Но ты настоял, что
правильный выбор – женщины.
ДДС: Естественно! Во-первых, любовь, и даже просто привязанность – вообще не
грех. Во-вторых, связь с женщиной вполне в духе старика Хема – а он тогда был
для нас идолом, и, в-третьих, с женщинами, по крайней мере, на первом этапе
проще всего общаться за бокалом мартини или какого-нибудь разноцветного
коктейля. А значит, твое пожелание тоже учтено.
ТДС: Не грех – это когда влечение к одной. Но тебя ведь постоянно влекло к
новым свершениям.
ДДС: Если ты помнишь, впасть в грех оказалось не так уж и легко. На это ушло
почти четыре года. А, вообще, что за шизофрения! Не меня влекло, а нас. Мы –
единое целое.
ТДС: Единое-то единое, но стоило мне привыкнуть к женскому телу, как ты находил
душу в нем слишком мелкой. И мне все приходилось начинать сначала.
ДДС: Мелкая душа – это еще пустяки. Иногда душу вообще не удавалось обнаружить.
Так сказать, голое тело.
ТДС: А кто виноват? Ты же у нас отвечал за выбор!
ДДС: Я хотя бы пытался выбирать, а ты действовал без разбора… Да, выбор… Они же
вначале молчат и только слушают! Это позже до меня дошло, что они молчат,
потому что смысл произносимого мужчиной сокрыт от женского ума! Понимаешь?
Кроме того, это еще большой вопрос, кто из нас выбирал. Вспомни: сперва я
упражняюсь в остроумии – она молчит, потом ты изучаешь ее контуры и кожные
покровы – в ответ стоны, молчу я. И только потом милое создание обретает дар
речи, а мы оба его теряем. То есть дар речи – это такой переходящий кубок. Вот
я по молодости и обманывался раз за разом.
ТДС: Понимаю. Чего тут не понять. Я сам обманываться рад. Потому-то и ждал со
страхом того момента, когда она заговорит.
ДДС: Помнится, старина Кант писал: «Две вещи наполняют душу удивлением и
благоговением, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Это я к
тому, что женщины для меня подобны небесам. Среди них есть просто милые
звездочки, тепло и свет которых постоянны и надежны. Они гипнотизируют и
затягивают, как болото. Есть черные дыры, попав в поле притяжения которых,
можно навсегда попрощаться с собой. А есть и сверхновые, появление которых
столь ослепительно и столь красиво, что не влюбиться в них просто невозможно.
Правда, когда ослепление проходит, на месте сверхновой обнаруживается орущий
красный карлик.
ТДС: Как у тебя все сложно! О чем не скажешь, все Кант, Кант, Кант… Хватит!
Хватит меня кантовать! Я вот помню только тела. Да, тела, тела, тела, разные
тела, худые и полные, длинноногие и пышногрудые. Я сейчас, наверное, не помню
лиц большинства женщин, но зато я помню их стоны и крики. Веришь ли, у меня
здесь (стучит себя по голове) полная коллекция стонов. Энциклопедия!
ДДС: Верю, конечно, верю. А что же является для тебя самым дорогим экспонатом в
твоей коллекции?
ТДС: Хм, самый дорогой экспонат, говоришь… Помнишь ли ты ту фантастически
красивую девушку с волшебным именем Алиса?
ДДС: Алиса, Алиса… Нет, не припоминаю.
ТДС: Ну как же! Мы два месяца увивались вокруг нее, а она ни разу даже слова не
проронила. Честно говоря, я и не знаю, как мы уговорили ее пойти в кафе…
ДДС: Ах, Алиса! Конечно же! Она сидела с закрытым ртом, а потом, когда принесли
какой-то салат, наконец-то открыла…
ТДС: Разверзла…
ДДС: Разверзла его и стала поглощать салат с таким чавканьем…
ТДС: … как чавкают только плохие актеры, когда хотят показать, что им очень
вкусно.
ДДС: Вопрос о сексе с ней был, тем самым, закрыт окончательно.
Оба смеются.
ДДС вдруг прерывая смех.
ТДС: Что случилось?
ДДС: Мне подумалось, что если она зачавкала специально, чтобы мы отвязались, а?
ТДС задумывается: Нет, не может быть, она так самозабвенно чавкала…
Продолжает после паузы.
ТДС: Но что правда, то правда: женские разговоры - это такое однообразие… С
годами мне даже стало казаться, что у женщин на всех – одна душа, подобно тому,
как в старину на всю семью приходилась одна пара обуви. А я, то есть тело, им
нужно только для секса, забивания гвоздей и выноса мусора. Я с трудом
припоминаю те два-три эпизода, когда бы эти милые создания хотя бы попытку
сделали просто приласкать меня! Хотя бы просто прикоснуться, не для секса, а
так – от полноты чувств, что ли, чтобы просто сделать приятно. Нет, нежность не
входит в список женских добродетелей.
ДДС: Всё-таки ты вульгарен. Даже не знаю, как я тебя терплю столько лет.
ТДС: Ну, кто кого терпит – большой вопрос.
Обиженно замолкает. Затем продолжает.
ТДС: А знаешь, у меня осталась нереализованная мечта.
ДДС: Да?
ТДС: Помнишь тот поэтический вечер в школе…
Картина третья
Актовый зал в школе. Праздничный вечер. Беседуют молодые люди, одетые по моде
шестидесятилетней давности. Мальчики говорят нарочито громко, чтобы быть
услышанными группой девочек, стоящих неподалеку от них. Девочки тихо
переговариваются, иногда заливисто смеются. Обе группы усиленно делают вид, что
не замечают друг друга. Одна из девочек держится несколько особняком. Это
Софья. Она молчалива, кажется немного рассеянной, но, скорее всего, ее не
особенно увлекает разговор подружек.
Первый юноша: Нет, я с тобой не согласен. Пусть женщины и не создали ничего
великого, но, во-первых, именно они определяют, что действительно ценно, а, во-
вторых… Черт, забыл, что во-вторых.
Все смеются.
Второй юноша: А, во-вторых, они рождают всех гениальных мужчин.
Третий юноша: И не только гениальных!
Первый юноша: Вспомнил! Они нас вдохновляют. Вот!
Третий юноша: И кто же она – твоя Муза?
Смех. Первый юноша смущен.
Четвертый юноша: По-моему, женщины не только не вдохновляют, а, скорее,
наоборот. Я, например, вообще в последнее время не могу сосредоточиться. Все
время такое мерещиться…
Третий юноша: А ну-ка, сын мой, исповедуйся. Что за виденье тебя преследует? И
ведьмочки дразнящие в глазах…
Четвертый юноша (несколько мрачно): Да ну вас! Но запомните: нет ничего
унизительней, чем зависимость мужчины от женского внимания.
Третий юноша: Кстати – или некстати – вспомнил анекдот. У армянского радио
спрашивают: «Что такое трагикомедия?» И армянское радио отвечает: «Это женщина-
начальник. Со стороны – смешно, для подчиненных – трагедия».
Ведущий вечера говорит в микрофон: Внимание, леди и джентльмены. Внимание! Мы
начинаем наш танцевально-поэтический вечер. Я понимаю, что многие предпочли бы
просто танцевальный, но согласимся, что и поэзия имеет право на существование.
(Свист, аплодисменты). Регламент у нас таков: два стихотворения, два танца.
Только, милые поэты, прошу вас, стихотворение – не поэма. (Смех). Итак,
начинает наш вечер известный в соседнем дворе сочинитель баллад и прочего
Данила.
Из группы юношей выходит Данила. Он идет к микрофону. Его угловатая походка
выдает неуверенность и смущение.
Данила (пробует микрофон): Сонет. Не Шекспир. (Смех, робкие аплодисменты). В
общем, так. (Читает ломающимся юношеским голосом)
Толпа из плоти
Лопает плотву.
Чужды полеты
Ей во сне и наяву.
Ей нужен хлеб,
Немножечко вино.
Ей, волею судеб,
Назначено кино.
В толпе тепло.
Там запах тел родных,
Засунутых в метро,
Пещеры непродых…
Толпа – народ,
Занятна и мудра...
В зале тишина, потом раздаются жидкие аплодисменты. Софья задумчиво и очень
внимательно смотрит на Данилу.
Данила: И вот еще одно.
(Волнуясь, перебирает бумаги. Наконец, находит нужное и продолжает, извиняясь)
Оно не длинное.
(Смех, кто-то выкрикивает: Давай, не тяни, Луна уже в зените!)
Данила:
Мир эльфов, гномов и сирен
Мне ближе, ярче и милее,
Чем курсы франков, фунтов, йен:
Людишки мельче, лживей, злее.
Еще не верю я в любовь.
За ней всегда сокрыто нечто,
Что заставляет литься кровь,
А я люблю мечты о вечном.
Взросленье – детству приговор:
Тоска любви и трезвость пьяни.
А в сказке может даже вор
Творить добро и быть в нирване.
Там каждый коврик – ероплан,
Там каждый молодец – царевич.
А здесь всего важнее - план,
Даешь нам танцы, хлеб и зрелищ!
Тупые рыла правят бал,
От них не спрятаться, не скрыться.
Вот разве в сказочный Грааль…
И там живой водой умыться…
Данила судорожно кланяется и идет к своим ребятам. Ему хлопают, знакомые
поздравляют, похлопывая по плечам и пожимая руку.
Ведущий: А теперь танцы!
Звучит танцевальная мелодия. Данила хочет подойти к Софье, но никак не
решается, и его опережает Четвертый юноша. Он пытается пригласить Софью, но та
резко отказывает и стремительно, едва попрощавшись с подругами, выходит из
зала. Данила делает пару шагов за ней, но, потоптавшись на месте, возвращается
к своим приятелям.
Картина четвертая
ДДС (несколько ревниво): Так ты тоже запомнил ее?
ТДС: Конечно. И вот во что я не могу поверить: неужели она тоже пережевана
временем? Неужели и ее матовая кожа пожухла, пошла пятнами и сморщилась…
ДДС: Знаешь, меня всю жизнь преследовало ощущение, что та девочка и была той
единственной женщиной, которой дано понять смысл моих слов.
ТДС: Эх, напрасно мы не искали потом встречи с ней. Помнится, мы даже
специально переходили на другую сторону улицы, если она шла навстречу. Кстати,
по твоей инициативе.
ДДС: Я боялся оказаться недостойным ее. Воистину: красота - страшная сила.
Оба замолкают.
ТДС: Что-то мне совсем плохо. Слабею.
Даниил Семенович закрывает глаза, голова его свешивается на бок. Санитар,
заметив это, откладывает журнал, подходит к больному, видит, что тому плохо и
нажимает на звонок. В палату вбегает медсестра, она поправляет
капельницу,смотрит на прибор, который следит за пульсом и давлением. Через
некоторое время Даниил Семенович приходит в себя. Взгляд его еще затуманен, но
понемногу больному становится лучше. Санитар поит его из стакана.
ДДС: Ты меня напугал.
ТДС: А я уже не боюсь. Просто жду. Думаю, сегодня дождусь.
ДДС: Погоди! Погоди! Ты что? Не смей сдаваться. Вспомни, из каких только
историй мы с тобой не выкарабкивались. Вспомни, хотя бы, как мы с тобой были
женаты впервые…
Картина пятая
Жилая комната. В углу стоит рабочий стол Даниила Семеновича. Стол завален
бумагами и книгами. Кроме того, на столе стоит аквариум без воды, в который
помещена странная конструкция из двух резиновых шаров, соединенных друг с
другом. Рядом со столом - книжные полки. Даниил Семенович стоит возле них и
читает какой-то толстый фолиант.
В комнату входит Элизабет, жена Даниила Семеновича.
Элизабет: Даниил Семенович, у вас все в порядке?
ДС (с трудом отрываясь от книги): Что?
Элизабет: Я говорю, у вас все в порядке?
ДС: Да, Лизонька, кажется, все. А что? И почему на «вы»? Это мы сегодня играем
так?
Элизабет: Во-первых, я тебе не Лизонька, а Элизабет! Во-вторых, мы не играем,
и, в-третьих, вы уверены, что у вас все в порядке? И с телом и с душой?
ДС: Уверен. А что случилось?
Элизабет: Случилось то, что, убирая ваши измазанные мелом штаны, я обнаружила в
них пачку грандиозных презервативов.
ДС: Почему грандиозных?
Элизабет: Хорошо, что вы не интересуетесь, почему презервативов. Грандиозных,
потому что, видимо, у вас случился очередной приступ мании величия. Размер этих
изделий явно превосходит ваши физические возможности.
ДС (смеясь): Ах, Лизонька…
Элизабет: Элизабет!
ДС: Да, да, Элизабет, это совсем не то, что ты думаешь! Поверь, я их
использовал правильно.
Элизабет: Я верю!
ДС: Нет, нет! Не в том смысле. Да вот же они, посмотри сама! (указывает на
странную конструкцию в аквариуме).
Элизабет (с ужасом и отвращением): Что это!
ДС (гордо): Это модель Вселенной! Видишь ли, несколько дней назад меня осенило:
я понял, как устроена Вселенная. Все эти черные дыры, темная материя… Да и,
вообще, вся эта история с первовзрывом – все стало мне понятно и объяснимо. А,
кроме того, - помнишь, мы говорили когда-то давно об этом - не хочется верить в
конечность бытия.
Элизабет: Я помню все. И даже то, что ты простой учитель химии, и что твоя
фамилия не Эйнштейн, что в доме нет ни капли масла и ни грамма колбасы!
ДС (увлеченно, взахлеб): Да, да не Эйнштейн, но это бывает! Не в этом дело. Вот
посмотри: если мы предположим, что Вселенная состоит из двух сегментов,
связанных вот в этом месте огромной черной дырой, через которую перекачивается
вещество из одного сегмента в другой, то все становится понятно и кристально
ясно. Но, чтобы согласовать ход мирового времени, нам важно определить, хотя бы
приблизительно, так сказать, сегментарную вязкость, поэтому я залил туда
сначала воду, а теперь соевое масло…
Элизабет: А я-то думаю, куда масло исчезло…(Достает из шкафа чемодан и начинает
собирать вещи).
ДС: Ты куда?
Элизабет: Перетекаю в другой сегмент!
ДС: Но я ведь для дела…
Элизабет: Лучше бы ты эти презервативы действительно использовал для дела, по
прямому назначению.
Картина шестая
ТДС: Да, этот твой эксперимент с Элизабет стоил нам многого. Не знаю, насколько
ты наслаждался с ней прелестью духовного общения, а у меня жизнь превратилась в
нескончаемый рыбный день.
ДДС: Да-да, я помню, Лизонька обожала жарить рыбу. Наверное, поэтому ты и
называл ее «рыбонькой».
ТДС: «Рыбонькой» я ее называл потому, что она была невероятно скользкой.
Постоянно ускользала то в головную боль, то в усталость. А когда все же
одаривала близостью, то была холодна как рыба арктических морей.
ДДС: Согласен, на первый взгляд, наш брак был ошибкой. Но, согласись, именно
после этого небольшого опыта семейной жизни мы повзрослели. По крайней мере,
лишились иллюзий относительно женщин.
ТДС: Скорее, после того, как ты, душа моя, защитил диссертацию и начал работать
в университете. С этого момента женщины перестали тебя интересовать, и у меня
появилась свобода действий. Знаешь, было классно ощущать контакт с женщиной
кожей и слышать твои умствования там, внутри.
ДДС: Шизофрения. Просто шизофрения.
ТДС: Может быть. Но это было так щекотно.
Смеется старческим, сухим смехом, который переходит в тяжелый кашель. Санитар
поправляет одеяло.
ДДС: Да где же врач!
ТДС (кашель понемногу стихает): Не надо. Врач уже не поможет. Нам осталось
совсем немного. Так что не трать время, давай вспомним лучшее на прощание.
ДДС: Давай… Вот мне всегда импонировала твоя смелость, точнее, даже наглость.
Не скрою, иногда от твоих выходок становилось просто не по себе.
ТДС: О чем ты?
ДДС: Да вот хотя бы твоя секс-парадигма. Все женщины – мои, а кто сейчас не со
мной – те во временном пользовании. Пошлость, брутальней этой, я не могу себе
представить.
ТДС: Пошлость, брутальность – не более чем ярлыки и вкусовщина. Мало ли, кто
какие оценки дает. Мы ведь знаем людей, для которых интеллигенция –
ругательство. У нас с тобой, душа моя, уже нет времени обманывать себя. Вот ты
говорил «шизофрения». А знаешь, что это такое по моему разумению?
ДДС: Поведай. Я и не предполагал, что у нас есть тайны друг от друга.
ТДС: Шизофрения – это когда тело и душа разговаривают между собой
политкорректно. Вот скажи, что я сказал пошлого? Разве многие женщины не
склонны к обману, разве не готовы многие из них к тому, что ты называешь
непонятным мне словом адюльтер?
ДДС: Мужчины ничем не лучше. В половом акте участвуют в среднем два человека.
Причем, чаще всего одна женщина и один мужчина.
ТДС: Не факт.
ДДС: Я сказал, в среднем.
ТДС: Ладно. Но мужчины врут другим, а женщины – самим себе. Вспомни хотя бы ту
пару новобрачных из поезда.
ДДС: Помню. Пока молодой муж искал свободные места в соседних вагонах, вы с его
молодой женой занялись любовью. Всё это заняло не более получаса. И, должен
признать, мне было ужасно стыдно.
ТДС (удивленно): Ты стыдился меня?
ДДС: Нет, мне было стыдно за нее. Особенно, за ее невозмутимый вид, когда
несчастный муж вернулся, гордый тем, что за мзду малую нашел свободное купе.
ТДС: Душа моя, твои высокие принципы всю жизнь не давали мне жить в своё
удовольствие.
ДДС: А за тебя мне было не стыдно, а обидно.
ТДС: Обидно?
ДДС: Конечно. Ведь эта женщина цинично использовала нас, то есть тебя, Тело, в
своих интересах.
ТДС: Но разве мои и ее интересы не совпадали?
ДДС: Разумеется, нет. Для тебя секс, как и для любого мужчины – цель, для
женщины же – лишь средство. Если мужчина делает карьеру, строит бизнес, идет во
власть только ради того, чтобы получить право быть рядом с женщиной, которая,
как он наивно полагает, и есть идеал, то у женщины все наоборот. Она использует
секс, чтобы сделать карьеру, построить бизнес, создать семью, для того, чтобы
возвыситься или отомстить, свить гнездышко или разрушить чужое, чтобы
самоутвердиться, наконец. Например, твоя партнерша по тому мимолетному
приключению вступила с тобой в контакт, чтобы изменить характер своих отношений
с молодым мужем. Нет, мы понятия не имеем, для чего и как именно. Возможно,
только потому, что он не обратил внимания на новый оттенок помады, которым она
обозначила свои, признаюсь, весьма чувственные губы. Но секс с тобой был для
нее только средством, поверь мне.
ТДС: И кто из нас пошляк? Почему я должен верить тебе, господин Эркюль Пуаро?
ДДС: Потому что я там тоже был, и, пока ты был погружен в страсть, наблюдал на
личике юной дивы игру таких чувств, что у меня возникло желание не углубляться
слишком глубоко в изучение тонкостей ее души. Она просто использовала тебя как
вещь, как отвертку используют для закручивания винтов. А ты, видимо, полагал,
что она страстно полюбила тебя всем своим естеством с первого взгляда, а
потому, как только дверь купе закрылась за мужем, ей неодолимо захотелось
прикоснуться к твоей небритой физиономии.
ТДС: Мне иногда кажется, что ты ненавидишь меня.
ДДС (с горечью): Как я могу ненавидеть того, без кого не способен существовать.
ТДС (смеясь): Душа моя, да ты просто завидуешь мне!
ДДС: Завидую? Нет! Тогда уж пусть будет, ненавижу.
ТДС: За что же?
ДДС: Вспомни те три года после ухода Элизабет…
ТДС: Как не помнить! Ты меня держал все это время на голодном пайке.
ДДС: Впервые в жизни мне никто не мешал! Я был счастлив, мысли буквально
толпились в голове, я не успевал записать одну, как появлялись новые и новые. Я
работал тогда над общей теорией жизни. И вот, я поставил точку. Наконец, работа
была завершена. Именно в ту ночь меня охватил безудержный, всепроникающий
страх. Я мысленно прошел по всей цепочке рассуждений и онемел от ужаса.
ТДС: Никогда не понимал, что с тобой тогда произошло.
ДДС: Есть притча о беглом каторжнике, который совершил побег из каменоломни,
расположенной высоко в горах. За ним гнались, он слышал топот сапог и лай
собак, и тут перед ним широкая и глубокая пропасть, через которую переброшен
канат. Не задумываясь, беглец пошел по нему. Он не слышал ни преследователей,
ни шума бурного потока, который стремительно несся там, внизу. Он просто шел
потому, что точно знал – назад дороги нет. И он прошел над пропастью, ни разу
не оглянувшись, ни разу не остановившись. Только тогда он посмотрел вниз. И… И
умер от страха. Вот и я, как тот беглец, осознал масштаб сделанного и оцепенел.
Кто я такой, чтобы замахиваться на большие задачи? Я просто-напросто находился
в прострации. Тогда я дал волю тебе. Рестораны, женщины, казино…
ТДС: Это было самое сладкое время!
ДДС: Это было самое страшное время! Пока я трясся от страха и метался:
публиковать – не публиковать, Маршалл и Лу опубликовали. Почти все, сделанное
мной, можно было ничтоже сумняшеся выбросить в мусор. Я опоздал.
ТДС: Но причем здесь я?
ДДС: Да притом, что мне нужна была Она, та самая женщина, которая могла бы по
достоинству оценить меня и поверить, слышишь, поверить, что я могу! Тогда бы я
был первым. Есть вещи, в которых должно быть только первым! И существует лишь
один источник уверенности – женщина. Не женщины, а одна единственная женщина,
которая верит в тебя, в то, что ты можешь.
ТДС: Где же я тебе ее возьму, твою единственную?!
ДДС: Уже неважно. Это была она. Та девочка со школьного вечера. Но ты тогда
испугался! Помнишь, как ты в голом виде крутился перед зеркалом и причитал: Ах,
мои прыщи! Ах, разве это мужские руки! А эти тонкие, но уже волосатые ноги!
ТДС: Хорошо, ты прав. Я тогда струсил, но и ты же потом сдрейфил.
ДДС: Я сдрейфил потом, потому что ты струсил тогда!
Замолкают.
ДДС: Ладно. Мир. В конце концов, я ведь разработал технологию получения цепочки
организмов для регенерации жизни на Марсе. Тоже ничего. Хотя так – частный
случай. Приложение.
ТДС: Видишь, все не так уж и плохо. Мы получили кучу премий – это тоже не так
просто.
ДДС: Нет, плохо, потому что меня считают последователем Маршалла и Лу.
Представляешь, меня – последователем! Пожизненное клеймо лузера.
ТДС (тяжело дыша): Не расстраивайся. По-моему, нам осталось нести это клеймо
несколько минут.
ДДС: Да, жизнь оказалась на удивление коротка.
ДДС хочет продолжить, но Тело останавливает его движением руки.
ТДС: Давай-ка напишем что-нибудь на прощание. Как будто для школьного вечера.
ДДС берет старую тетрадь и пишет в ней. В это время санитар закрывает окно, из
которого доносится женский смех, звуки шлягера из проезжающего авто.
Звучит голос:
Червеет вечер. Вселенная иссякла.
Усталый Бог ворчливо подметает двор…
Санитар выставляет ширму перед кроватью. Одновременно с этим опускается
Занавес.
Конец первого акта.
Акт второй
Картина седьмая
Врач заходит в палату.
Врач (осматривает тело Даниила Семеновича, проделывает процедуры, записывая что-
то в блокнот):
М-да, Данила Семенович продержался у нас почти месяц. Не скажу, что это рекорд,
но результат достойный. Жаль, что мне так и не довелось пообщаться с ним.
Сестра: Почему? Вы много раз разговаривали.
Врач: Это я говорил с пациентом, то бишь с его телом. А сам Данил Семенович –
один из величайших генетиков. А, может быть, и просто величайший. Вы, Марго,
просто не представляете, тела каких людей проходят через ваши руки.
Сестра: Почему вы говорите «тела»? Вас не поймешь! То величайший генетик, то
тело…
Врач: Я и сам не могу привыкнуть к этому. Еще недавно под кожными покровами,
внутри не самого крепкого черепа обитал мощнейший мозг, который мог проникнуть
в такие тайны, куда нам, простым смертным, вход закрыт, а теперь… Тело еще как-
то цепляется за жизнь, но мозг уже исчерпал себя. Так сказать, выполнил
предназначенное и затих. Чем-то человек в этом состоянии напоминает испорченный
телевизор.
Сестра: Это ужасно!
Врач: Ужасно. Но такова жизнь. Точнее, финал любого биологического существа. И
вот еще что, Данила Семеновича на этом ложе сменит Софья Ильинична. Между
прочим, бывшая всего еще десять лет тому завотделом нейрохирургии.
Сестра: Как Софья Ильинична? Это же мужская палата.
Врач: Мужская, женская – это все относительно, тем более, в наше время.
Считайте, что в нашей бане сегодня женский день.
Сестра: Зачем вы такой циничный….
Врач, перебивая и как бы продолжая:
На самом деле вы не такой.
Сестра: Да! На самом деле вы не такой!
Врач: Хорошо! Вы меня убедили. Давайте обсудим мои недостатки после смены. Я
буду ждать вас в ординаторской. А сейчас приготовьте постель для Софьи
Ильиничны.
Картина восьмая
В постели Софья Ильинична. Рядом с ней Мария, ее внучка.
Мария: Бабушка, ну как ты? Хочешь пить?
СИ: Нет, Машенька, спасибо.
Мария поправляет одеяло, вытирает пот со лба Софьи Ильиничны.
СИ: Ой, Машенька, что с тобой случилось? Ты изменилась.
Мария: Перестань, бабушка. А то начнешь сейчас: «Наверное, влюбилась» (бабушка
улыбается). Ну, влюбилась, так и что?
СИ: Ничего, нормально. Любовь, насколько я помню, признак душевного здоровья.
Но имей в виду, я ни за что не буду спрашивать, кто он.
Мария: Какая ты всё-таки умная, бабуля! Не то, что мама! Она постоянно: «А кто
у Даника родители? А как он учится? А какие у него планы? Не пьет ли? Не курит?
Не колется?»… Ой, какая я глупая…
СИ: Вовсе ты не глупая. Тебе нравится молодой человек – это нормально. Скажу по
секрету: я просто завидую.
Мария: А вот мама…
СИ: Не обижай мою дочку. Она тоже правильно все делает. Когда-нибудь у тебя
тоже будут дети, и ты тоже будешь волноваться за них.
Мария: Бабуля, жизнь такая длинная, а ты прожила всю жизнь с дедушкой. Это не
скучно, жить всю жизнь с одним и тем же человеком?
СИ: Во-первых, жизнь на удивление коротка, во-вторых, продолжительность жизни
определяется не годами, а количеством принятых решений. А уж, в-третьих, скажу
вот что: если любишь, если у вас одни интересы, если ваши взгляды на жизнь
близки – то нет… Особенно, если не замыкаться на любви.
Мария: Что значит «не замыкаться на любви»?
СИ: Чем больше событий - тем интересней, чем интересней - тем короче кажется
жизнь. Она просто пролетает, как мгновение. Видишь ли, Машенька, у современного
человека, будь он хоть мужчиной, женщиной, неандертальцем или киборгом с
лиловыми усами кроме семьи должна быть интересная работа, содержательное
общение, масса других любопытнейших вещей, светская жизнь, наконец.
Мария: О, бабуля!
СИ: Да, Машуля! Пати, рауты, фестивали, выставки. А ты как думала?
Мария: Бабуля, ты - шарман. Я смотрела недавно альбом с фотками. Ты и сейчас
красавица, а в молодости была – просто супер. Не может быть, чтобы мужчины не
влюблялись в тебя.
СИ (смеясь): Влюблялись. Как не влюбляться? Обязательно влюблялись.
Мария: И?...
СИ: Что «и»? Мне всегда в таких случаях становилось смешно. А должна тебе
сказать, что мужчины терпеть не могут, когда над ними смеются.
Мария: Неужели тебе дедушка так и не надоел? Даже мебель, и ту меняют через
несколько лет, а тут…
СИ: Видишь ли, умный мужчина знает, как не уподобиться мебели. А твой дедушка
был очень умным мужчиной. Кроме того, я не могла себе представить даже в
фантазиях, что ко мне прикасается другой мужчина.
Мария: Ты хочешь сказать, что у деда не было недостатков?
СИ (задумывается на некоторое время): Почти не было. Разве что, он был слишком
практичен. Понимаешь? Да, он был очень практичным человеком. Гоняться за
журавлями в небесах – не его стиль. Иногда мне становилось обидно, что он не
берется за сложные задачи. Несколько раз мы говорили о каких-то больших
проектах, и я хотела, чтобы он ввязался во что-нибудь стоящее. Но он всегда
отвечал: «Зачем? Если даже все получится, кто оценит? А если не получится?» На
том все и кончалось.
Да и что теперь вспоминать. Устала я что-то. Иди, а я посплю немного.
Мария целует Софью Ильиничну и идет к двери.
СИ: Погоди! У тебя планшет с собой?
Мария: Да.
СИ: Может, оставишь? Надо же мне знать, что во внешних мирах делается.
Мария: Конечно.
Отдает Софье Ильиничне планшет и выходит.
Картина девятая
Софья Ильинична смотрит что-то в планшете и через некоторое время в изнеможении
откидывается на подушки.
Входит врач.
Врач: Здравствуйте, Софья Ильинична.
СИ: А, это ты, Яков.
Врач: Я.
СИ: У тебя всегда было хорошее чувство юмора. Твоё «здравствуйте» можно занести
в книгу рекордов Гиннесса, как самый короткий анекдот.
Врач: Что смешного в «здравствуйте»?
СИ: Я только что посмотрела свои анализы. Онкология, третья стадия на переходе в четвертую.
Яков пытается что-то сказать.
СИ: Яшенька! Негоже студенту спорить с профессором. Так вот, начинать разговор
с онкологическим больным на моей стадии со «здравствуйте» - смешно. Инсульт,
как следствие, афазии, потом системный отказ…. В общем, траектория известна.
Врач: Но вы сами нам говорили еще в университете, что всегда остается шанс на
чудо.
СИ: Вы тогда были молодые и глупые. Не то что диагноз поставить правильно не
могли – даже черный юмор от розовой картинки жизни не отличали. Вот, по-твоему,
что такое чудо? Можешь привести пример?
Врач: Пожалуй, могу. Это когда моя жена варит кофе, а он не сбегает.
СИ: Хороший пример. Но я знаю еще лучше: когда служитель культа действительно
верит в бога.
Врач: Согласен, вы опять победили. Ваш пример - круче.
СИ: Самое ужасное в этом идиотском положении то, что абсолютно точно ничего
хорошего, а тем более, нежданно хорошего, уже не будет.
Врач: Что я могу сделать для вас?
СИ: Сам знаешь. Не пожалеть снотворного, когда сознание скажет телу «давай, до
свидания».
Врач (пожимает Софье Ильиничне руку): Я пойду. Обход.
СИ: Иди, Яша, иди.
Врач выходит из палаты.
Картина десятая
СИ: Что это я разлеглась? Еще належусь, а пока…
(Пытается сесть. Хотя и с трудом, но ей это удается.)
СИ: Так, что у нас здесь. Шкаф. Тумбочка. Фонарь. Палата. Хорошо. А что у нас в
тумбочке? В тумбочке у нас тетрадь. Здесь даже что-то написано. Читать чужие
записи нехорошо, Софья Ильинична.
Кладет тетрадь в ящик тумбочки и собирается снова лечь в постель, но меняет
решение.
СИ: Но с другой стороны, насколько я понимаю, из этого заведения домой не
выписывают. Значит, эта тетрадь уже никому не принадлежит. Так сказать,
выморочное имущество.
(Берет тетрадь).
СИ: И не стоит забывать, что я все еще женщина!
Открывает тетрадь. В дальнем конце сцены появляется фигура юноши. Это Даниил
Семенович в 17 лет. Он читает выдержки из своего дневника.
ДС17: Мне всегда казалось странным вести дневник. Но сегодня произошел случай,
который… Однако, как это оказывается трудно записать словами свои чувства. Тем
более, надо признать, чувства, которые я раньше не испытывал.
Итак, был обыкновенный школьный вечер с чтением стихов и танцами. Танцы я
считаю глупостью, так – имитация полового акта, но почему-то захотелось
прочитать свои стихи на публике. Не знаю, чего хотелось больше: славы или быть
непонятым, а, может быть, даже освистанным. И вот, читая один свой сонет, я
встречаюсь взглядом с девочкой. Я ее видел иногда, она, кажется, на два или три
класса младше. И… Как же это выразить… В голову ударила кровь, было очень жарко
и душно, но руки и ноги, наоборот, стали ледяными. Не знаю, как и дочитал. Не
помню даже, как приняли. Я хотел пригласить ее на танец, но был очень смущен. Я
ведь не знал даже ее имени. И тут этот козел Симон решил ее пригласить. Думал,
что убью его. Но она ему отказала. Это его и спасло.
Кстати, запишу-ка я этот сонет, пока не забыл.
Толпа из плоти
Лопает плотву.
Чужды полеты
Ей во сне и наяву…
Свет снова на Софью Ильиничну
.
СИ: Постойте! У меня какое-то дежавю. Или это у меня началось… Да нет, не может
быть! Неужели это тот самый мальчик… Ну, конечно! Я узнаю этот странный стишок,
который меня тогда так поразил. Боже, как я тогда хотела, чтобы он пригласил
меня на танец. Или боялась? Наверное, хотела и боялась. И если бы не тот
парень, похожий на ощипанного индюка, вся моя жизнь могла быть совсем другой!
Но что же с ним случилось дальше?
В круге света ДС17.
ДС17: А все-таки мысль сильнее сексуальных желаний! Дали вчера на кружке задачу
и - это было ужасно! - я не смог ее решить! Но зато потом… Задача не отпускала.
Кончилось тем, что мозг очистился от пошлых видений, которые после того
злополучного вечера преследовали меня.. Не помню, как заснул. И мне приснилось!
Я – почти Менделеев! Встал, записал решение, проверил, все правильно. Ура!!!
СИ: Так его, видите ли, видения преследовали! Нет, каков негодяй! Я думала о
нем в самых возвышенных тонах, а у него видения! Нет, положительно, мужчины
ужасны. (Чуть подумав, продолжает уже гораздо мягче.) В своей массе.
ДС17: …Вот и закончил школу. Грустно. Как-никак, а первый этап жизни завершен.
…Фух! Поступил в универ. На душе сладко и тревожно.
…Поехали на кантри оттянуться по полной. Палатки, костер, гитара… Чуть было не
лишился девственности. Остановила антисанитария. Теперь жалею.
СИ: Как вам это нравится? Теперь жалеет… Чистоплюй!
СИ: … Уж не знаю, как это бывает с другими, но у меня произошло под елкой.
Прямо Дед Мороз со Снегурочкой. Удивительно, но было больно. Несмотря на это,
когда вошел, прямо возликовал. Наблюдал себя со стороны – по-моему, не слишком
эстетично. Но главное – свершилось! И как теперь жить, во что верить? Моя
первая любовь(?) учится на два курса старше. Я толком не понял, как ее зовут.
Мила, что ли? Это Людмила? Рахмила? Эмилия? Видимо, мне никогда не узнать, кто
меня обесчестил…
…На днях осознал, что мой цинизм невыразим на бумаге. Потому прощаюсь. Может
быть, когда-нибудь вернусь к беседам с собой. Скорее всего, на пенсии. Пока.
СИ: Грязный, подлый самец! И главное, умный ведь! Понимает, что циник. Нет, мне
просто повезло, что мы тогда так и не пересеклись. Где-нибудь под елкой.
Правда, я слышала, сейчас не вспомню, от кого, что он стал весьма серьезным
ученым. Кажется, что-то очень значительное в генной инженерии. Интересно, он
пишет об этом?
ДС28: До пенсии не дотерпел. Хочется поделиться своими не столько мыслями,
сколько чувствами и... Так вот, та девчонка из школьного далёка принесла много
горя женщинам, чья судьба пересеклась с моей. Пора сказать правду хотя бы себе
– я оказался влюбчив, может быть, даже чересчур. Стоило мне увидеть женщину,
кстати, не обязательно красивую, но обязательно отмеченную необычностью –
странная родинка, манера говорить или, напротив, молчать, разлет бровей, разрез
глаз – и во мне просыпалось ретивое. Однако стоило мне сойтись с ней ближе, как
вдруг возникала ты – восьмиклассница, с которой мне так и не довелось даже
поговорить. Ты всегда возникала неожиданно. Иногда это случалось через день
после нового знакомства, иногда – через месяц. Рекорд принадлежит моей третьей
жене. Ты тогда была на редкость деликатна и не приходила девять лет. Но когда
явилась, то, как всегда, смотрела с упреком и обидой. И мне тут же стало
понятно – пора собирать вещи...
СИ: Вот как! Оказывается, можно быть роковой женщиной и даже не подозревать об
этом.
ДС28: …Второй раз в жизни я прошел мимо своего счастья. Да, я струсил и не
опубликовал то, что через полгода сделали Лу и Маршалл. Чувствую, две мои
ошибки связаны друг с другом. Если бы та девочка сейчас была рядом со мной,
уверен, я был бы первым. Во всем и всегда.
Софья Ильинична еще некоторое время листает дневник. Потом кладет его себе под
подушку, ложится в постель и закрывает глаза.
Из окна слышен гул проезжающих машин, который переходит в шум морского прибоя.
На его фоне звучит голос Даниила Семеновича. Прожектор направлен на ДДС,
который, сидя в кресле-качалке, читает последнее стихотворение. Круг света
постепенно становится все меньше, стягиваясь в луч.
Червеет вечер. Вселенная иссякла.
Усталый Бог ворчливо подметает двор.
Спектакль не удался. Ошметки звездной пакли
Забились в закутки. Теперь все это сор.
Не вечен вещный мир. Пространство бездны сжалось.
Нет Времени спешить. Спешить уж Некуда.
Осталось Ничего. И крошечная малость.
В той малости плоды Платонова труда.
Идеи, связь вещей, соотношенье мер,
Слова, структуры множеств, числа - суть нетленны.
В них скрыто таинство и бесконечность эр.
Возможно, там начертаны и наши гены.
Закончилась пора и занавес опущен. Господь устал.
Но придет час и, звездами искря, возобновится бал.
Занавес