Весёлая грустная история

По рассказам Антона Павловича Чехова

Использованы рассказы и одноактные пьесы Чехова:
1. Скучная история
2. Сапоги
3. Предложение
4. Медведь
5. После бенефиса
6. Средство от запоя
7. Анюта
8. Лебединая песня

Действующие лица:
Николай Степанович – профессор, литератор. 
Жена 
Дочь
Катя – дочь умершего друга Николая Степановича.
Гнеккер – жених дочери
Муркин – настройщик.
Степан – коридорный
Блистанов – актёр.
Алмазов – актёр.
Студент
Доктор 
Тигров – актёр
Унылов – актёр
Официант (коридорный)
Попова – помещица
Лука - её дворецкий 
Смирнов – помещик, отставной поручик
Ломов – помещик
Чубуков – помещик, сосед
Наталья Степановна – его дочь
Почечуев – актёр и антрепренер
Гребешков – гримёр
Фениксов-Дикобразов 2-й – актёр из Москвы
Клочков – студент-медик
Анюта – жилица
Фетисов – студент-художкик
Светловидов – актёр
Никита Иванович – суфлёр

На сцене – двери в номера меблированных комнат конца 19-ого века.
Обстановка – тоже конец 19-ого века: кофейный столик с лампой, кресло, два стула, письменный стол, банкетка, торшер, софа, ширма, книжные шкафы и портреты в золочёных рамах.
Николай Степанович полулежит на софе, рядом на банкетке примостилась Катя. В руках у неё сердечные капли и мензурка.



 
Николай Степанович.  ... Я - заслуженный профессор, литератор, Тайный советник, кавалер… У меня так много русских и иностранных орденов, что когда мне приходится надевать их, то студенты называют меня иконостасом….
Катя. Очень хорошо!..
Николай Степанович. Я состою членом всех русских и трех заграничных университетов… Моё имя известно каждому грамотному человеку…
Катя. Прекрасно!.. Вам это не нравится?..
Николай Степанович. Как тебе сказать… Я дружил с Пироговым, Кавелиным, Некрасовым… Они дарили меня самой искренней и теплой
дружбой… А сегодня мне не с кем дружить…
Катя. А я?.. Я вас совсем не радую?
Николай Степанович. Только ты и радуешь, дорогая моя девочка!..
После смерти твоего отца только ты и радуешь.
Катя. Ну, что за пессимизм, Николай Степаныч? Вы – самый замечательный человек, которого я знаю! Выпейте капли.
Николай Степанович. Я – старый и никому ненужный человек…
Катя. Вы – настоящий учёный, Николай Степанович! Настоящий писатель!.. Богато одарённый, талантливый, трудолюбивый и выносливый…
Николай Степанович. Как верблюд…
Катя. А главное, скромный и честный! Лучше вас я никого не знаю!
Николай Степанович. А главное, старый и больной… Дряхлее себя я никого не знаю… И главное… я скоро умру…
Катя. Я не понимаю, вашего настроения, дорогой мой Николай Степанович!.. Да выпейте же, наконец, эти капли!
Николай Степанович. И не за чем пить мне эти капли, Катя!
Катя. Я вас прошу: ради меня!.. Ради меня!.. Пожалуйста!..

   Музыка.
   Другое освещение.
   Входит Жена.
   Николай Степанович присутствует на сцене постоянно.  Он как бы видит все события в  своём воображении. Все другие персонажи, закончив свою сцену, уходят до своего следующего появления.

Жена. Извини, я на минутку… Ты опять не спал?.. Ты – бледный, Николя!.. А тик как будто меньше… Ты как себя чувствуешь?.. Скоро 20-е, ты помнишь?.. Ах, как я тебя хорошо понимаю, но что же делать, Николя: Алексису ещё тяжелее, чем нам. Мальчик на чужой стороне, жалованье маленькое, пока он окончательно не встал на ноги мы обязаны помогать ему. Впрочем, если хочешь, в будущем месяце мы пошлём ему не пятьдесят, а сорок. Как ты думаешь? Ой, что ж это я сижу? Самовар давно на столе, а я тут болтаю. Какая я стала беспамятная, господи!..
    Уходит за дверь и возвращается

 Мы Егору должны за пять месяцев. Ты это знаешь?.. Не следует запускать жалованья прислуге, сколько раз говорила! Отдать за месяц десять рублей гораздо легче, чем за пять месяцев - пятьдесят!

   Уходит за дверь, потом возвращается.

Жена. Никого мне так не жаль, как нашу бедную Лизу.  Учится девочка в консерватории, постоянно в хорошем обществе, а одета, бог знает, как. Такая шубка, что на улицу стыдно показаться. Будь она чья-нибудь другая, это бы еще ничего, но ведь все знают, что ее отец знаменитый человек...
Николя, самовар давно на столе!.. Что же ты не идёшь? (уходит)

   Другое освещение.
   Входит Катя.

Катя. Вы просто устали. Вам надо отдохнуть. Что вы написали нового?.. Как я люблю ваши рассказы, дорогой Николай Степанович: в них столько жизни, такое чистое дуновение ветра… Люди, как живые…
Отчего вы не были вчера в театре?..

   Другое освещение.
   Входит Дочь.

Дочь. Здравствуй, папочка. Ты здоров?.. Я иду в консерваторию… Да, у нас сегодня обедает Гнеккер…. Тебе он, кажется, не очень нравится… Почему?..
Николай Степанович (целуя её пальцы) Фисташковый, сливочный, малиновый… Помнишь, как ты любила в детстве мороженое?
Дочь. А ты, папочка, сливочный… Я и сейчас люблю. Так, почему он тебе не нравится?..
Николай Степанович. Фисташковый, сливочный, малиновый…
Дочь. Папочка, ну я уже не маленькая!.. Почему тебе не нравится Гнеккер?..

   пауза

Николай Степанович. Фисташковый, сливочный, малиновый… Я не говорю, что он мне не нравится…
Дочь. Но ты ему и не рад! Ведь, правда?
Николай Степанович. Ты – уже большая девочка… Я не хочу тебе мешать…
Но мне кажется, он какой-то… фисташково-сливочный…
Дочь. Папа, это смешно!..

   Дочь уходит.
   Другое освещение.
   Входит Катя.
 
Николай Степанович. Я вот, что не понимаю, Катя: дочь моя часто видит, как я, старик, знаменитый человек, мучительно краснею оттого, что должен лакею; она видит, как часто забота о мелких долгах заставляет меня бросать работу и по целым часам ходить из угла в угол и думать, думать, но не о науке, не о литературе, а о куске хлеба на завтра. Но отчего же она ни разу тайком от матери не пришла ко мне и не шепнула: "Отец, вот мои часы, браслеты, сережки, платья... Заложи все это, тебе нужны деньги..."? Отчего она, видя, как я и мать, поддавшись ложному чувству, стараемся скрыть от людей свою бедность, отчего она не откажется от дорогого удовольствия заниматься музыкой?.. Я бы не принял ни часов, ни браслетов, ни жертв, храни меня бог, мне не это нужно! Но её участие!.. (плачет)
Катя. Николай Степанович, дорогой! Возьмите у меня мои деньги – вам они нужнее!
Николай Степанович. Господь с тобою, Катя! Не нужны мне твои деньги! Я твой опекун, а не шаромыжник какой-нибудь! Хорошего же ты мнения обо мне!..

   Другое освещение.
   Входит Жена.
   Катя уходит.

Жена. Николя, отчего ты не займёшься практикой… не издашь какой-нибудь учебник… Петровский, я слышала получил почти 2 тысячи за свою новую книгу…
Николай Степанович. Ты считаешь, я мало работаю?..

   Пауза

Жена. Да, ты знаешь, хлеб, славу богу, стал дешевле, а сахар подорожал на две копейки….
Николай Степанович. Ты мне докладываешь, Варя, как будто это такая новость!..
Жена. Ах, Николя, скоро 20-е – надо послать мальчику в этом месяце всё-таки 50 рублей… Ты не возражаешь?.. Он всё-таки в чужой стране, и жалованье маленькое, а молодому офицеру неприлично не иметь карманных денег – надо всё-таки и впечатление произвести… Отец у него знаменитый человек в России, все же знают…

   Жена уходит.
   Другое освещение.
   Входит Катя.

Катя. Вы просто устали, дорогой мой!.. Вам надо отдохнуть. Что вы написали нового?.. Как я люблю ваши рассказы, дорогой Николай Степанович: в них столько жизни, такое чистое дуновение ветра… Люди, как живые…
Отчего вы не были вчера в театре?..
Николай Степанович. Я вот, что не понимаю, Катя: мой сын, умный,
честный и трезвый человек. Но, если бы у меня был отец старик и если бы я знал, что у него бывают минуты, когда он стыдится своей бедности, то офицерское место я отдал бы кому-нибудь другому, а сам нанялся бы в работники. Такие мысли отравляют мне жизнь…
Катя. Таить в себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои, зачем?.. Вам надо отдохнуть! Поезжайте за границу – я оплачу все ваши расходы.
Николай Степанович. Ах, довольно об этом! Я не возьму твои деньги!..
Катя. Тогда давайте поедем в театр!.. Я не знаю ничего лучше театра! Я готова всю жизнь провести в театре! Видеть этих благородных людей, слышать их благородные голоса, разделять их благородные идеи!..
Николай Степанович. Ах, Катя!.. Если зритель по-прежнему ходит в театр, чтобы антрактах пить коньяк и есть пирожные, если актер старается читать простой, обыкновенный монолог "Быть или не быть" не просто, а почему-то непременно с шипением и с судорогами во всем теле, если меня стараются убедить, что Чацкий, разговаривающий много с дураками и любящий дуру, очень умный человек, если меня веселят всякими пошлостями и глупостями, то на меня от сцены веет такой же скукой, что и 30-40 лет назад!..
Катя. Ах, Николай Степанович, как же вы не понимаете, что театр – это школа!.. Это высшая школа нравственности, высоких чувств, высоких…
Николай Степанович. Это бессмысленная трата денег и времени, Катя! Я уже не говорю о нравственных потерях, какие несёт зритель, когда видит на сцене неправильно трактуемые убийство, прелюбодеяние или клевету…
Катя. Не говорите так, иначе мы поссоримся! Театр – это храм! Театр выше ваших университетов, выше ваших книг. Выше всего на свете! Театр соединяет в себе все виды искусства, а актёры – миссионеры!..
Николай Степанович. Катя, дорогая, по-моему, если пьеса
хороша, то, чтобы она произвела должное впечатление, нет надобности утруждать актеров: можно ограничиться одним только чтением. Если же пьеса плоха, то никакая игра не сделает ее хорошею.
Катя. Перестаньте! Перестаньте! Перестаньте!.. Мы – поссоримся!.. Театр – это храм! Это – святое, говорю я вам, а актёры – миссионеры!.. Я отдам театру всю свою жизнь! Всю – без остатка!..

    Другое освещение.
    Николай Степанович садится за стол и пишет.
    Всё происходит у него на глазах.

Муркин (кричит) Семен! Коридорный!

   Вбегает Семён.

Муркин. Помилуй, Семен!  Что же это такое? Я человек ревматический, болезненный, а ты заставляешь меня выходить босиком! Отчего ты до сих пор не даешь мне сапог? Где они?
Семён. Где ж им быть проклятым? Вечером, кажись, чистил и тут поставил... Гм!.. Вчерась, признаться, выпивши был... Должно полагать, в другой номер поставил. Именно так и есть, Афанасий Егорыч, в другой номер! Сапог-то много, а чёрт их в пьяном виде разберет, ежели себя не помнишь... Должно, к барыне поставил, что рядом живет... к актрисе...
Муркин. Изволь я теперь из-за тебя идти к барыне, беспокоить! Изволь вот из-за пустяка будить честную женщину!
Муркин стучит в соседнюю дверь
Голос Кати. Кто там?
Муркин. Это я-с! Сосед ваш, то есть. Извините за беспокойство, сударыня, но я человек болезненный, ревматический... Мне, сударыня, доктора велели ноги в тепле держать, тем более, что мне сейчас нужно идти настраивать рояль к генеральше Шевелицыной. Не могу же я к ней босиком идти!..
Голос Кати. Да вам что нужно? Какой рояль?
Муркин. Не рояль, сударыня, а в отношении сапог! Невежда Семен почистил мои сапоги и по ошибке поставил в ваш номер. Будьте, сударыня, столь достолюбезны, дайте мне мои сапоги!

   Дверь отворилась и Катя подала Муркину сапоги.

Муркин. Благодарю-с, сударыня!..  Странно... Словно как будто это не правый сапог… Да тут два левых сапога! Оба левые! Послушай, Семен, да это не мои сапоги! Мои сапоги с красными ушками и без латок, а это какие-то порванные, без ушек!
Семён.  Это сапоги Павла Александрыча...
Муркин. Какого Павла Александрыча?
Семён. Актера Блистанова... каждый вторник сюда ходит... Стало быть, это он вместо своих ваши надел... Я к ней в номер поставил, значит, обе пары: его и ваши. Комиссия!
Муркин. Так поди и перемени!
Семён. Здравствуйте! Поди перемени... А где ж мне взять его теперь? Уж час времени, как ушел... Поди, ищи ветра в поле!
Муркин.  Где же он живет?
Семён. А кто ж его знает! Приходит сюда каждый вторник, а где живет - нам неизвестно. Придет, переночует, и жди до другого вторника...
Муркин. Вот видишь, свинья, что ты наделал! Ну, что мне теперь делать! Мне к генеральше Шевелицыной пора, анафема ты этакая! У меня ноги озябли!
Семён. Переменить сапоги недолго. Наденьте эти сапоги, походите в них до вечера, а вечером в театр... Актера Блистанова там спросите... Ежели в театр не хотите, то придется до того вторника ждать. Только по вторникам сюда и ходит...
Муркин. Но почему же тут два левых сапога?..
Семён. Какие бог послал, такие и носит. По бедности... Где актеру взять?.. "Да и сапоги же, говорю, у вас, Павел Александрыч! Чистая срамота!" А он и говорит: "Умолкни, говорит, и бледней! В этих самых сапогах, говорит, я графов и князей играл!" Чудной народ! Одно слово, артист. Будь я губернатор или какой начальник, забрал бы всех этих актеров - и в острог.
Муркин. Как же мне до вечера-то доходить?.. Ещё мозоли себе натру… Да и срамота – в двух левых ходить-то!.. Латки-то, латки!.. И каблуки кривые… Срамота!..

   Музыка.
   Гримёрная театра. Блистанов в театральном костюме, в гриме, в парике. Алмазов    переодевается.

Блистанов. Купи, Аркадий!  Сам купил в Курске по случаю за восемь, ну, а тебе, как другу и величайшему артисту, отдам за шесть... Замечательный бой!
Алмазов. Поосторожней, Пашка... Заряжен ведь!
Блистанов. Ну, пять с половиной! Замечательный бой! А звук – слышал же как он бабахнул в финале? Мортира! Лучше мортиры!..
Алмазов. Ни к чему мне твой пистолет, Пашка!.. Да и денег нет…
Ты ещё кому-нибудь предложи!
Блистанов. Тебя хочу уважить, Аркадий: не пистолет – мортира! Замечательный бой! А звук? Бабахнет так, что зритель упадёт от испуга.
Алмазов. Ты Почечуеву предложи – мне без надобности, а антрепренёру – в самый раз. Ему об эффектах театральных заботиться надоть.
Блистанов. Тебя хочу уважить, как артиста! Что мне антрепренёр – постная килька! Твой талант хочу уважить - пять рублей. Только тебе, как другу!.. Ну, хорошо – четыре!.. Так и быть, бери – за трёшку!..

   Входит Муркин.

Муркин. Могу ли я видеть господина Блистанова?
Блистанов. Я самый!  Что вам угодно, сударь?
Муркин. Извините, сударь-с, за беспокойство, но, верьте... я человек болезненный, ревматический. Мне доктора приказали ноги в тепле держать...
Блистанов. Да вам, собственно говоря, что угодно?
Муркин. Видите ли-с... того-с... эту ночь вы изволили быть в меблированных комнатах купца Бухтеева... в 64 номере...
Алмазов. Ну, что врать-то! В 64-м номере моя жена живет!
Муркин. Жена-с? Очень приятно-с... Оне-то, ваша супруга, собственно мне и выдали ихние сапоги... Когда они от них ушли-с, я хватился своих сапог... кричу, знаете ли, коридорного, а коридорный и говорит: "Да я, сударь, ваши сапоги в соседний номер поставил!" Он по ошибке, будучи в состоянии опьянения, поставил в 64 номер мои сапоги и ваши-с… А вы, уходя вот от ихней супруги, надели мои-с...
Блистанов. Да вы что же это, сударь? Сплетничать сюда пришли, что ли?
Муркин. Нисколько-с! Храни меня бог-с! Вы меня не поняли-с... Я ведь насчет чего? Насчет сапог! Вы ведь изволили ночевать в 64-м номере?
Блистанов. Когда?
Муркин. В эту ночь-с.
Блистанов. А вы меня там видели?
Муркин. Нет-с, не видел-с… (Снимает сапоги) Я не видел-с, но мне ваши сапоги вот ихняя супруга выбросила... Это вместо моих-с.
Блистанов. Так какое же вы имеете право, милостивый государь, утверждать подобные вещи? Не говорю уж о себе, но вы оскорбляете женщину, да еще в присутствии ее мужа!

   Алмазов шарахнул кулаком по столу.

Алмазов (орёт) Да как ты посмел, подлец ты этакий! Как ты посмел, негодяй ты этакий! Как ты только посмел, рожа пьяная актёрская, бездарная! 
Блистанов. И ты веришь? Ты веришь этому негодяю? Ты веришь негодяю и не веришь другу? Лучшему другу своему! О-о! Хочешь, я убью его, как собаку? Хочешь? Я из него бифштекс сделаю! Я его размозжу вот из этого пистолета! Насквозь продырявлю вот из этого пистолета! Я из него бифштекс сделаю вот из этого пистолета!
Муркин. Господи! Господи! Господи, спаси и помилуй! Я человек болезненный, ревматический, я человек раненый! Я человек убитый!.. Господи!..

   Блистанов стреляет из пистолета в Муркина. Тот в ужасе убегает. 

Блистанов. Я убью этого негодяя, этого подлеца, осмелившегося бросить тень на невинную женщину! О, как я зол! Как, я зол!.. О, какие же, Аркашка, есть негодяи в наше время: так оклеветать честную женщину и честного актёра!.. Как, я зол!..

   Алмазов со словами: «Подлец! Негодяй! Рожа пьяная актёрская, бездарная!» душит  Блистанова. Тот хрипит: «Как я зол! Как я зол! Как я зол!» Они выкатываются со сцены.
   
   Другое освещение.
   Входит Студент.

Студент. Извините, профессор, за беспокойство… Я не посмел бы беспокоить вас, если бы не… Я держал у вас экзамен уже пять раз и… срезался… Прошу вас поставьте мне удовлетворительно, потому что…
Николай Степанович. Извините, мой друг, поставить вам
удовлетворительно я не могу. Подите-ка еще почитайте мои лекции и приходите. Тогда увидим.
Студент. Но видите ли, профессор, я прекрасно выдержал по всем предметам, и срезался только на вашем, это тем более удивительно, что по вашему предмету я занимался всегда очень усердно и знаю его прекрасно. Срезался же благодаря какому-то непонятному недоразумению.
Николай Степанович. Извините, мой друг, поставить удовлетворительно я не могу. Вы пиво и театр любите больше, чем науку. Самое лучшее, что вы можете сделать, это совсем оставить факультет. Если вам при ваших способностях никак не удаётся выдержать экзамен, то очевидно, у вас нет призвания к этой профессии.
Студент. Простите, профессор, но это было бы с моей
стороны по меньшей мере глупо. Проучиться пять лет и вдруг... уйти!
Николай Степанович. Ну, да!  Лучше потерять даром пять лет, чем потом всю жизнь заниматься делом, которого не любишь…
Студент. Но я люблю медицину, профессор!
Николай Степанович. Как студень с хреном или больше?
Итак, почитайте еще немножко и приходите.
Студент. Когда?
Николай Степанович. Когда хотите. Хоть завтра.
Студент. Прийти-то можно, но ведь вы опять меня прогоните!
Николай Степанович. Видите ли, мой друг, вы не станете ученее оттого, что будете у меня экзаменоваться еще пятнадцать раз, но это воспитает в вас характер. И на том спасибо.
Студент. Профессор!  Даю вам честное слово, что если вы поставите мне удовлетворительно, то я...

   Николай Степанович машет руками: «Идите, сударь! Идите!»

Студент. В таком случае до завтра! До свидания, профессор! Извините за беспокойство!

   Уходя, в дверях роняет: «Скотина! Старый чёрт!»
   Входит Доктор.

Доктор. Позвольте представиться, глубокоуважаемый Николай Степанович: Пердунков Силантий Феофанович! Окончил курс. Выдержал экзамен на докторанта. Остаётся только написать диссертацию. Очень хотелось бы поработать под вашим началом, глубокоуважаемый Николай Степанович. Премного обязали бы меня, если бы дали мне тему для диссертации.
Николай Степанович. Очень рад быть полезным, коллега, но давайте сначала споемся относительно того, что такое диссертация. Под этим словом принято разуметь сочинение, составляющее продукт самостоятельного творчества. Не так ли? Сочинение же, написанное на чужую тему и под чужим руководством, называется иначе... Что же вы молчите?
Доктор. А что я могу сказать, профессор?
Николай Степанович (кричит)Что вы все ко мне ходите, не понимаю? Лавочка у меня, что ли? Я не торгую темами! В тысячу первый раз прошу вас всех оставить меня в покое! У меня есть своё дело! А вы делайте своё! Извините за неделикатность, но мне, наконец, это надоело!
Доктор. Я вас бесконечно уважаю, глубокоуважаемый Николай Степанович…    
Николай Степанович. Удивительное дело! Отчего вы не хотите быть самостоятельными? Отчего вам так противна свобода?.. Не смею удерживать, коллега! Честь имею!

   Доктор уходит.
   Другое освещение.
   Музыка. Входит Катя.

Катя (бросается на шею Николаю Степановичу) Ах, как вы были правы, дорогой мой друг! Как я заблуждалась! Это – не храм, а какой-то вертеп!.. Актёры не посещают репетиций, не знают ролей! Рутина и каботинство! Пьют перед спектаклем, пьют на спектакле и пьют после спектакля! В постановке нелепых пьес, в манере держать себя на сцене - полное неуважение к публике! Самое главное для них это – сборы! Не искусство, не высокие идеалы, а сборы!..
Николай Степанович. Успокойся, милая!
Катя. В интересах сбора, о котором только и говорят, драматические актрисы унижаются до пения шансонеток, а трагики поют куплеты, в которых смеются над рогатыми мужьями и над беременностью неверных жен! Пошло! Пошло! Пошло!..  Как это ещё до сих пор не погиб наш театр!..
Николай Степанович. Милая, моя девочка, да что ж так убиваться-то? Это – жизнь!.. Мне приходилось беседовать со стариками актерами, благороднейшими людьми… Ты знаешь, милая, их деятельностью руководят не собственный разум и свобода, а мода и настроение общества. Лучшим из них приходилось на своем веку играть и в оперетке, и в фарсах, и в феериях, и всегда им казалось, что они шли по прямому пути и приносили пользу, тогда как играли на потребу невзыскательным вкусах публики! Значит, причину зла нужно искать не в актерах, а глубже, в самом искусстве… и в отношениях к нему всего общества…
Катя (резко) Мы с вами поем из разных опер, Николай Степаныч! Я говорю вам не о благороднейших артистах, а о шайке пройдох, не имеющих ничего общего с благородством. Это табун диких людей, которые попали на сцену только потому, что их не приняли бы нигде в другом месте, и которые называют себя артистами только потому, что наглые, нахальные!.. Ни одного таланта, но очень много бездарностей, пьяниц, интриганов, сплетников. Не могу вам высказать, как горько мне, что искусство, которое я так люблю, попало в руки ненавистных мне людей! Горько, что лучшие люди, даже такие тонкие и проницательные, как вы, видят зло только издали…  не хотят подойти поближе и спасти искусство!..
Николай Степанович. Это – жизнь, Катя!..
Катя. Напрасно я к вам приехала. Прощайте!.. (Уходит и возвращается) У меня ещё есть силы противостоять пошлости! Прощайте!.. (Уходит и возвращается) О, я знаю, что мне делать! Я создам свой театр на паях и привлеку самых благородных людей нашего города!! Прощайте!..

   Уходит.
   Другое освещение.
   Трагик Тигров и благородный отец Унылов ужинают после бенефиса.

Тигров. Что меня утешает и бодрит, Максим, так это то, что меня молодежь любит. Гимназистики, реалистики — мелюзга, от земли не видно, но ты не шути, брат! Сидят, бестии, на галерке, у чёрта на куличках, за тридцать копеек, но только их и слышно, клопов этаких. Первые критики и ценители! Иной с воробья ростом, под стол пешком ходит, а на морденку взглянешь — совсем Добролюбов. Как они вчера кричали! Тигров! Тигров! Тигров! Вообще, братец, не ожидал. Шестнадцать раз вызвали! И в кармане не дурно: 123 рубля 80 копеек! Выпьем!
Тигров.. Ты бы, Васечка, тово… презентуй мне сегодня двадцать талеров. В Елец надо съездить. Там дядька помер. После него, может быть, осталось что-нибудь. Коли не дашь, придется пешедралом махать. Дашь?
Тигров. Гм…. Но ведь ты не отдашь, Максим!
Унылов.  Не отдам, Васечка…  Где ж мне взять? Уж ты так… по дружбе.
Тигров. Постой, может быть, мне не хватит. Покупки нужно будет сделать да заказать кое-что. Давай считать.

   Берёт бумагу и карандаш.

Тебе 20, сестре послать 25… Бедная женщина уж три года просит прислать что-нибудь. Обязательно пошлю! Она такая милая… хорошая. Пару себе новую сшить рублей в 30. За номер и за обед я еще подожду отдавать, успею. Табаку фунта три… щиблеты… Что еще? Выкупить фрак… часы. Куплю тебе новую шапку, а то в этой ты на чёрта похож… Совестно с тобой по улице ходить. Постой, еще чего?
Унылов. Купи, Васечка, револьвер для «Блуждающих огней». Наш не стреляет. Я слышал, Блистанов продаёт свой.
Тигров. Да, правда. Антрепренер, подлец, ни за что не купит. Бутафории знать не хочет, антихрист этакий. Ну, стало быть, шесть-семь рублей на револьвер. Что еще?
Унылов. В баню сходи, с мылом помойся.
Тигров. Баня, мыло и прочее — рубль.
Унылов. Тут, Васечка, татарин ходит, отличное чучело лисицы продает. Вот купил бы!
Тигров. Да на что мне лисица?
Унылов. Так. На стол поставить. Проснешься утром, взглянешь, а у тебя на столе зверь стоит и… и так на душе весело станет!
Тигров. Роскошь! Лучше я себе портсигар новый куплю. Вообще, знаешь, следовало бы мне свой гардероб ремонтировать. Надо бы сорочек со стоячими воротниками купить. Стоячие воротники теперь в моде. Ах, да! Чуть было не забыл! Пикейную жилетку!
Унылов. Необходимо. В крыловских пьесах нельзя без пикейной жилетки. Щиблеты с пуговками… тросточка. Прачке будешь платить?
Тигров. Нет, погожу. Перчатки нужно белые, черные и цветные. Что еще? Соды и кислоты. Касторки раза на три… бумаги, конвертов. Что еще?
Унылов. Персидского порошку!  Житья нет от клопов. Что еще? Тигров. Батюшки, пальто! Про самое главное-то мы и забыли, Максим! Как зимой без пальто? Пишу 40. Но… у меня не хватит! Наплевал бы ты на своего дядьку, Максим!
Унылов. Не могу, Васечка! Единственный родственник и вдруг наплевать! Наверное, после него осталось что-нибудь.
Тигров. Что? Пенковая трубка, тетушкин портрет? Ей-богу, наплюй!
Унылов. Не понимаю, что у тебя за эго… эгои… эгоистицизм такой, Васечка?  Будь у меня деньги, да нешто бы я пожалел? Сто… триста… тысячу… бери сколько хочешь! У меня после родителей десять тысяч осталось. Всё актерам роздал!..
Тигров..  Ладно, ладно, бери свои двадцать!
Унылов. Мерси. Карманы все порваны, некуда положить. Но, однако, шестой час уже, пора мне на вокзал.
Ты же, Васечка, не говори нашим, что я уехал.  Наш подлец бунт поднимет, ежели узнает, что я уехал не сказавшись. Пусть думают, что я в запое. Проводил бы ты меня, Васечка, на вокзал, а то неровен час зайду по дороге в трактир и все твои талеры ухну. Знаешь мою слабость! Проводи, голубчик!
Тигров. Ладно.

   Актеры оделись и вышли на улицу.

Тигров. Что бы такое купить?..  Погляди, Максим, какой чудный окорок! Будь полный сбор, накажи меня бог, купил бы. А знаешь, почему не было полного сбора? Потому что у купца Чудакова была свадьба. Все плутократы там были. Вздумали же, черти, не вовремя жениться! Погляди-ка, какой в окне цилиндр! Купить нешто? Впрочем, шут с ним.

   Придя на вокзал, приятели уселись в зале первого класса и задымили сигарами.

Тигров. Чёрт возьми, мне что-то пить захотелось. Давай пива выпьем. Челаэк, пива! Еще первого звонка не было, так что тебе нечего спешить. Ты же, карапуз, не долго езди. Сдери с мертвого дядьки малую толику и назад. Вот что, эээ… чеаэк! Не нужно пива! Дай бутылку Нюи! Выпьем с тобой на прощанье красненького… и езжай себе.

   Проходит время.

Тигров. Главное зло в нашем мире — это антрр… репрренер. Только тогда артист будет крепко стоять на ногах, когда он в своем деле будет дер… держаться коллективных начал…
Унылов На паях.
Тигров. Да, на паях. Пар-ршивое вино. Вот что, выпьем рейнвейнцу!
Унылов. Васечка… второй звонок.
Тигров. Начхай. С ночным поездом уедешь, а теперь я тебе… выскажу. Челаэк, бутылку рейнского! Антр-репр-р… енер видит в артисте вещь… мя-со для пушек. Он кулак. Ему не понять артиста. Взять хоть тебя. Ты человек без таланта, но… ты полезный актер. Тебя нужно ценить. Постой, не лезь целоваться, неловко!.. Я тебя за что люблю? За твою душу… истинно артистическое сердце. Максим, я тебе завтра сюртук закажу. Всё для тебя. И лисицу даже. Дай пожать руку!

   Проходит время.

Тигров. Дай только бог встать мне на ноги, и ты увидишь… Я покажу тогда, что значит сцена! Ты у меня двести в месяц получать будешь… Мне бы только на первый раз тысячу рублей… летний театр снять… Вот что, не съесть ли нам что-нибудь? Ты хочешь есть? Ты откровенно… Хочешь? Челаэк, пару жареных дупелей!
Официант. Теперь не бывает-с дупелей.
Тигров. Чёр-р-т возьми, у вас никогда ничего не бывает! В таком случае, болван, подай… какая у вас там есть дичь? Всю подай! Привыкли, подлецы, купцов кормить всякой дрянью, так думают, что и артист станет есть их дрянь! Неси всё сюда! Подай также ликеры! Максим, сигар хочешь? Подашь и сигар.

   Входит Блистанов.

Блистанов. О, кого я вижу!.. (целуются) Нашли, где пить! Едем в «Бель-вью». Там теперь все наши… Почечуев, Светловидов, Аркашка Алмазов!..
Тигров. Счет!
Официант. Тридцать шесть рублей двадцать копеек…
Тигров. Получай… без сдачи! Едем, Максим! Наплюй на дядьку! Пусть бедный Йорик остается без наследников! Давай сюда двадцать рублей! Завтра поедешь!

   В «Бель-вью» продолжается кутёж.
 
Тигров. И сапоги тебе завтра куплю. Пей! Кто любит искусство, тот… За искусство!
Блистанов. За солидарность артистов!
Алмазов. За талант!
Почечуев. За дружбу! За настоящую, мужскую дружбу настоящих русских артистов!
Унылов. За новый бенефис Евлампия Дорофеевича Тигрова, первейшего артиста нашего театра!
Блистанов. Это ты врёшь, подлец! Тигров – первейший артист? Врёшь! Он – талант! Настоящий трагический талант, но не первейший!
Тигров. А кто – первейший? Ты, что ли?..
Алмазов. Да, кто- первейший? Ты, что ли, Блистанов?..
Блистанов. Ну, не ты же, Аркашка! Ты – мощный талант! Почва дышит, и кони бьют копытами в твоей игре, но - не первейший же!
«Офелия, помяни меня в своих молитвах, нимфа!» За искусство!
Тигров. За новый театр на паях!
Почечуев. За идеалы и высокие сборы!!
Алмазов. За первейших артистов нашего театра: имён не называем – все и так знают!
Унылов. За первейших артистов без имён!
Тигров. Без имён!
Почечуев. Без имён!
Блистанов. Без имён! За дружбу!.. За святое искусство!

   Все: «За дружбу и святое искусство!»
   Меняется свет. Музыка.
   Входит Катя.

Катя (обнимая Николая Степановича) Ах, как вы были правы, дорогой мой Я опять заблуждалась!.. Как обманулась! Это – не храм, и не просто вертеп!.. В вертепе хоть какой-то просвет бывает, а это Содом и Гоморра!.. Даже лучшие актёры принадлежат табуну диких людей! Вместо того чтоб вступиться и спасти театр, говорят тяжеловесным слогом общие места и никому не нужную мораль!.. Я бесчеловечно обманута!..  Он… бросил меня!.. У меня будет ребёнок… Не могу дольше жить… Распорядитесь моими деньгами, как это найдете нужным. Я любила вас, как отца и единственного моего друга!.. Вы действительно были мне заменой отца! Прощайте!

   Уходит.
   Другое освещение.
   Музыка.

    Лука сервирует стол.

Лука. Нехорошо, барыня… Губите вы себя только… Горничная и кухарка пошли по ягоды, всякое дыхание радуется, даже кошка, и та свое удовольствие понимает и по двору гуляет, пташек ловит, а вы цельный день сидите в доме, словно в монастыре, и никакого удовольствия. Да право! Почитай, уж год прошел, как вы из дому не выходите!..

   Входит Попова с фотографией умершего мужа.

Попова. И не выйду никогда… Зачем? Жизнь моя уже кончена. Он лежит в могиле, я погребла себя в четырех стенах… Мы оба умерли.
Лука. Ну, вот! И не слушал бы, право. Николай Михайлович померли, так тому и быть, божья воля, царство им небесное… Погоревали — и будет, надо и честь знать. Не весь же век плакать и траур носить. У меня тоже в свое время старуха померла… Что ж? Погоревал, поплакал с месяц, и будет с нее, а ежели цельный век Лазаря петь, то и старуха того не стоит. (Вздыхает.) Красота-то ведь не навеки дадена! Пройдет годов десять, сами захотите павой пройтись да господам офицерам в глаза пыль пустить, ан поздно будет.
Попова (решительно). Я прошу тебя никогда не говорить мне об этом! Я дала себе клятву до самой могилы не снимать этого траура и не видеть света… Слышишь? Пусть тень его видит, как я люблю его… Да, я знаю, для тебя не тайна, он часто бывал несправедлив ко мне, жесток и… и даже неверен, но я буду верна до могилы и докажу ему, как я умею любить.
Лука. Чем эти самые слова, пошли бы лучше по саду погуляли, а то велели бы запрячь Тоби или Великана и к соседям в гости…
Попова(плачет) Ах, он так любил Тоби!  Сколько грации было в его фигуре, когда он изо всей силы натягивал вожжи! Помнишь? Тоби, Тоби! Прикажи дать ему сегодня лишнюю осьмушку овса.
Лука. Слушаю-с!

   Резкий звонок.

Попова (вздрагивает). Кто это? Скажи, что я никого не принимаю!
Лука. Слушаю-с! (Уходит.)

II
Попова (одна).
Попова (глядя на фотографию). Ты увидишь, Николя, как я умею любить и прощать… И тебе не совестно? Я паинька, верная женка, заперла себя на замо;к и буду верна тебе до могилы, а ты… и тебе не совестно, бутуз? Изменял мне, делал сцены, по целым неделям оставлял меня одну…

III
Попова и Лука.
Лука (входит, встревоженно). Сударыня, там кто-то спрашивает вас. Хочет видеть…
Попова. Но ведь ты сказал, что я со дня смерти мужа никого не принимаю?
Лука. Сказал, но он и слушать не хочет, говорит, что очень нужное дело.
Попова. Я не при-ни-ма-ю!
Лука. Я ему говорил, но… леший какой-то… ругается и прямо в комнаты прет… уж в столовой стоит…
Попова (раздраженно). Хорошо, проси… Какие невежи!
Лука уходит.
Как тяжелы люди!  (Вздыхает.) Нет, видно уж и вправду придется уйти в монастырь…

IV
Попова, Лука и Смирнов.
Смирнов (входя, Луке). Болван, любишь много разговаривать… Осел! (Увидев Попову, с достоинством.) Сударыня, честь имею представиться: отставной поручик артиллерии, землевладелец Григорий Степанович Смирнов! Вынужден беспокоить вас по весьма важному делу…
Попова (не подавая руки). Что вам угодно?
Смирнов. Ваш покойный супруг, с которым я имел честь быть знаком, остался мне должен по двум векселям тысячу двести рублей. Так как завтра мне предстоит платеж процентов в земельный банк, то я просил бы вас, сударыня, уплатить мне деньги сегодня же.
Попова. Тысяча двести… А за что мой муж остался вам должен?
Смирнов. Он покупал у меня овес.
Попова (вздыхая, Луке). Так ты же, Лука, не забудь приказать, чтобы дали Тоби лишнюю осьмушку овса.

   Лука уходит.

(Смирнову.) Если Николай Михайлович остался вам должен, то, само собою разумеется, я заплачу; но, извините пожалуйста, у меня сегодня нет свободных денег. Послезавтра вернется из города мой приказчик, и я прикажу ему уплатить вам что следует, а пока я не могу исполнить вашего желания… К тому же, сегодня исполнилось ровно семь месяцев, как умер мой муж, и у меня теперь такое настроение, что я совершенно не расположена заниматься денежными делами.
Смирнов. А у меня теперь такое настроение, что если я завтра не заплачу процентов, то должен буду вылететь в трубу вверх ногами. У меня опишут имение!
Попова. Послезавтра вы получите ваши деньги.
Смирнов. Мне нужны деньги не послезавтра, а сегодня.
Попова. Простите, сегодня я не могу заплатить вам.
Смирнов. А я не могу ждать до послезавтра.
Попова. Что же делать, если у меня сейчас нет!
Смирнов. Стало быть, не можете заплатить?
Попова. Не могу…
Смирнов. Гм!.. Это ваше последнее слово?
Попова. Да, последнее.
Смирнов. Последнее? Положительно?
Попова. Положительно.
Смирнов. Покорнейше благодарю. Так и запишем. (Пожимает плечами.) А еще хотят, чтобы я был хладнокровен! Встречается мне сейчас по дороге акцизный и спрашивает: «Отчего вы всё сердитесь, Григорий Степанович?» Да помилуйте, как же мне не сердиться? Нужны мне дозарезу деньги… Выехал я еще вчера утром чуть свет, объездил всех своих должников, и хоть бы один из них заплатил свой долг! Как же мне не сердиться?
Попова. Я, кажется, ясно сказала: приказчик вернется из города, тогда и получите.
Смирнов. Я приехал не к приказчику, а к вам! На кой леший, извините за выражение, сдался мне ваш приказчик!
Попова. Простите, милостивый государь, я не привыкла к этим странным выражениям, к такому тону. Я вас больше не слушаю.

(Быстро уходит.)

V
Смирнов (один).
Смирнов. Скажите пожалуйста! Настроение… Семь месяцев тому назад муж умер! Да мне-то нужно платить проценты или нет? Я вас спрашиваю: нужно платить проценты или нет? Ну, у вас муж умер, настроение там и всякие фокусы… приказчик куда-то уехал, черт его возьми, а мне что прикажете делать?  Разбежаться и трахнуться башкой о стену? Приезжаю к Груздеву — дома нет, Ярошевич спрятался, с Курицыным поругался насмерть и чуть было его в окно не вышвырнул, у Мазутова — холерина, у этой — настроение. Ни одна каналья не платит! А всё оттого, что я слишком их избаловал, что я нюня, тряпка, баба! Слишком я с ними деликатен! Ну, погодите же! Узнаете вы меня! Человек!

VI
Смирнов и Лука.
Лука (входит). Чего вам?
Смирнов. Дай мне квасу или воды!

   Лука уходит.

Нет, какова логика! Человеку нужны дозарезу деньги, впору вешаться, а она не платит, потому что, видите ли, не расположена заниматься денежными делами!.. Настоящая женская логика!

VII
Смирнов и Лука.
Лука (входит и подает воду). Барыня больны и не принимают.
Смирнов. Пошел!

   Лука уходит.

Больны и не принимают! Не нужно, не принимай… Я останусь и буду сидеть здесь, пока не отдашь денег. Неделю будешь больна, и я неделю просижу здесь… Год будешь больна — и я год… Я свое возьму, матушка! Меня не тронешь трауром да ямочками на щеках… Знаем мы эти ямочки! (Кричит в окно.) Семен, распрягай! Мы не скоро уедем! Я здесь остаюсь!  (Кричит.) Человек!
Лука (входит). Что вам?
Смирнов. Дай рюмку водки!

   Лука уходит.

Уф! (Садится и оглядывает себя.) Нечего сказать, хороша фигура! Весь в пыли, сапоги грязные, не умыт, не чесан, на жилетке солома… Барынька, чего доброго, меня за разбойника приняла. (Зевает.) А… я тут не гость, а кредитор, для кредиторов же костюм не писан…
Лука (входит и подает водку). Много вы позволяете себе, сударь…
Смирнов (сердито). Что?
Лука. Я… я ничего… я собственно…
Смирнов. С кем ты разговариваешь?! Молчать!
Лука (в сторону). Навязался, леший, на нашу голову… Принесла нелегкая…

   Лука уходит.

Смирнов. Ах, как я зол! Так зол, что, кажется, весь свет стер бы в порошок… Даже дурно делается… (Кричит.) Человек!

VIII
Попова и Смирнов.
Попова (входит, опустив глаза). Милостивый государь, в своем уединении я давно уже отвыкла от человеческого голоса и не выношу крика. Прошу вас убедительно, не нарушайте моего покоя!
Смирнов. Заплатите мне деньги, и я уеду.
Попова. Я сказала вам русским языком: денег у меня свободных теперь нет, погодите до послезавтра.
Смирнов. Я тоже имел честь сказать вам русским языком: деньги нужны мне не послезавтра, а сегодня. Если сегодня вы мне не заплатите, то завтра я должен буду повеситься.
Попова. Но что же мне делать, если у меня нет денег? Как странно!
Смирнов. Так вы сейчас не заплатите? Нет?
Попова. Не могу…
Смирнов. В таком случае я остаюсь здесь и буду сидеть, пока не получу!
Попова. Милостивый государь, прошу вас не кричать! Здесь не конюшня!
Смирнов. Я вас не о конюшне спрашиваю, а о том — нужно мне платить завтра проценты или нет?
Попова. Вы не умеете держать себя в женском обществе!
Смирнов. Нет-с, я умею держать себя в женском обществе!
Попова. Нет, не умеете! Вы невоспитанный, грубый человек! Порядочные люди не говорят так с женщинами!
Смирнов. Ах, удивительное дело! Как же прикажете говорить с вами? По-французски, что ли? (Злится и сюсюкает.) Мадам, же ву при…[2] как я счастлив, что вы не платите мне денег…

   Расшаркивается.

Попова. Не умно и грубо.
Смирнов (дразнит.) Не умно и грубо! Я не умею держать себя в женском обществе! Сударыня, на своем веку я видел женщин гораздо больше, чем вы воробьев! Три раза я стрелялся на дуэли из-за женщин, двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня! Да-с! Было время, когда я ломал дурака, миндальничал, рассыпался бисером, шаркал ногами… Любил, страдал, вздыхал на луну, раскисал, таял, холодел… Любил страстно, бешено, на всякие манеры, прожил на нежном чувстве половину состояния, но теперь — слуга покорный! Теперь меня не проведете! Довольно! Очи черные, очи страстные[3], алые губки, ямочки на щеках, луна, шепот, робкое дыханье[4] — за всё это, сударыня, я теперь и медного гроша не дам!  Посмотришь на иное поэтическое созданье: кисея, эфир, полубогиня, миллион восторгов, а заглянешь в душу — обыкновеннейший крокодил! (Хватается за спинку стула, стул трещит и ломается.)  Да черт побери совсем, повесьте меня вот на этом гвозде вверх ногами — разве женщина умеет любить кого-нибудь, кроме болонок?.. Где мужчина страдает и жертвует, там вся ее любовь выражается только в том, что она вертит шлейфом и старается покрепче схватить за нос.  Скажите же мне по совести: видели ли вы на своем веку женщину, которая была бы искренна, верна и постоянна? Не видели! Верны и постоянны одни только старухи да уроды! Скорее вы встретите рогатую кошку или белого вальдшнепа, чем постоянную женщину!
Попова. Позвольте, так кто же, по-вашему, верен и постоянен в любви? Не мужчина ли?
Смирнов. Да-с, мужчина!
Попова. Мужчина! (Злой смех.) Мужчина верен и постоянен в любви! Скажите, какая новость! (Горячо.) Да какое вы имеете право говорить это? Мужчины верны и постоянны! Коли на то пошло, так я вам скажу, что из всех мужчин, каких только я знала и знаю, самым лучшим был мой покойный муж… Я любила его страстно, всем своим существом, как может любить только молодая, мыслящая женщина; я отдала ему свою молодость, счастье, жизнь, свое состояние, дышала им, молилась на него, как язычница, и… и — что же? Этот лучший из мужчин самым бессовестным образом обманывал меня на каждом шагу! После его смерти я нашла в его столе полный ящик любовных писем, а при жизни — ужасно вспомнить! — он оставлял меня одну по целым неделям, на моих глазах ухаживал за другими женщинами и изменял мне, сорил моими деньгами, шутил над моим чувством… И, несмотря на всё это, я любила его и была ему верна… Мало того, он умер, а я всё еще верна ему и постоянна. Я навеки погребла себя в четырех стенах и до самой могилы не сниму этого траура…
Смирнов (презрительный смех). Траур!.. Не понимаю, за кого вы меня принимаете? Точно я не знаю, для чего вы носите это черное домино и погребли себя в четырех стенах! Еще бы! Это так таинственно, поэтично! Проедет мимо усадьбы какой-нибудь юнкер или куцый поэт, взглянет на окна и подумает: «Здесь живет таинственная Тамара, которая из любви к мужу погребла себя в четырех стенах». Знаем мы эти фокусы!
Попова (вспыхнув). Что? Как вы смеете говорить мне всё это?
Смирнов. Вы погребли себя заживо, однако вот не позабыли напудриться!
Попова. Да как вы смеете говорить со мною таким образом?
Смирнов. Не кричите, пожалуйста, я вам не приказчик! Позвольте мне называть вещи настоящими их именами. Я не женщина и привык высказывать свое мнение прямо! Не извольте же кричать!
Попова. Не я кричу, а вы кричите! Извольте оставить меня в покое!
Смирнов. Заплатите мне деньги, и я уеду.
Попова. Не дам я вам денег!
Смирнов. Нет-с, дадите!
Попова. Вот на зло же вам, ни копейки не получите! Можете оставить меня в покое!
Смирнов. Я не имею удовольствия быть ни вашим супругом, ни женихом, а потому, пожалуйста, не делайте мне сцен. (Садится.) Я этого не люблю.
Попова (задыхаясь от гнева). Вы сели?
Смирнов. Сел.
Попова. Прошу вас уйти!
Смирнов. Отдайте деньги… (В сторону.) Ах, как я зол! Как я зол!
Попова. Я не желаю разговаривать с нахалами! Извольте убираться вон!

   Пауза.

Вы не уйдете? Нет?
Смирнов. Нет.
Попова. Нет?
Смирнов. Нет!
Попова. Хорошо же! (Звонит.)

IX
Те же и Лука.
Попова. Лука, выведи этого господина!
Лука (подходит к Смирнову). Сударь, извольте уходить, когда велят! Нечего тут…
Смирнов (вскакивая). Молчать! С кем ты разговариваешь? Я из тебя салат сделаю!
Лука (хватается за сердце). Батюшки!.. Угодники!.. (Падает в кресло.) Ох, дурно, дурно! Дух захватило!
Попова. Где же Даша? Даша! (Кричит.) Даша! Пелагея! Даша!

   Звонит.

Лука. Ох! Все по ягоды ушли… Никого дома нету… Дурно! Воды!
Попова. Извольте убираться вон!
Смирнов. Не угодно ли вам быть повежливее?
Попова (сжимая кулаки и топая ногами). Вы мужик! Грубый медведь! Бурбон! Монстр!
Смирнов. Как? Что вы сказали?
Попова. Я сказала, что вы медведь, монстр!
Смирнов (наступая). Позвольте, какое же вы имеете право оскорблять меня?
Попова. Да, оскорбляю… ну, так что же? Вы думаете, я вас боюсь?
Смирнов. А вы думаете, что если вы поэтическое создание, то имеете право оскорблять безнаказанно? Да? К барьеру!
Лука. Батюшки!.. Угодники!.. Воды!
Смирнов. Стреляться!
Попова. Если у вас здоровые кулаки и бычье горло, то, думаете, я боюсь вас? А? Бурбон вы этакий!
Смирнов. К барьеру! Я никому не позволю оскорблять себя и не посмотрю на то, что вы женщина, слабое создание!
Попова (стараясь перекричать). Медведь! Медведь! Медведь!
Смирнов. Пора, наконец, отрешиться от предрассудка, что только одни мужчины обязаны платить за оскорбления! Равноправность так равноправность, черт возьми! К барьеру!
Попова. Стреляться хотите? Извольте!
Смирнов. Сию минуту!
Попова. Сию минуту! После мужа остались пистолеты… Я сейчас принесу их сюда… (Торопливо идет и возвращается.) С каким наслаждением я влеплю пулю в ваш медный лоб! Черт вас возьми! (Уходит.)
Смирнов. Я подстрелю ее, как цыпленка! Я не мальчишка, не сантиментальный щенок, для меня не существует слабых созданий!
Лука. Батюшка, родимый!.. (Становится на колени.) Сделай такую милость, пожалей меня, старика, уйди ты отсюда! Напужал до смерти, да еще стреляться собираешься!
Смирнов (не слушая его). Стреляться, вот это и есть равноправность, эмансипация! Тут оба пола равны! Подстрелю ее из принципа! Но какова женщина? (Дразнит.) «Черт вас возьми… влеплю пулю в медный лоб…» Какова? Раскраснелась, глаза блестят… Вызов приняла! Честное слово, первый раз в жизни такую вижу…
Лука. Батюшка, уйди! Заставь вечно бога молить!
Смирнов. Это — женщина! Вот это я понимаю! Настоящая женщина! Не кислятина, не размазня, а огонь, порох, ракета! Даже убивать жалко!
Лука (плачет). Батюшка… родимый, уйди!
Смирнов. Она мне положительно нравится! Положительно! Хоть и ямочки на щеках, а нравится! Готов даже долг ей простить… и злость прошла… Удивительная женщина!

X
Те же и Попова.
Попова (входит с пистолетами). Вот они, пистолеты… Но, прежде чем будем драться, вы извольте показать мне, как нужно стрелять… Я ни разу в жизни не держала в руках пистолета.
Лука. Спаси, господи, и помилуй… Пойду садовника и кучера поищу… Откуда эта напасть взялась на нашу голову… (Уходит.)
Смирнов (осматривая пистолеты). Видите ли, существует несколько сортов пистолетов… Есть специально дуэльные пистолеты Мортимера, капсюльные. А это у вас револьверы системы Смит и Вессон, тройного действия с экстрактором, центрального боя… Прекрасные пистолеты!.. Цена таким минимум 90 рублей за пару… Держать револьвер нужно так… (В сторону.) Глаза, глаза! Зажигательная женщина!
Попова. Так?
Смирнов. Да, так… Засим вы поднимаете курок… вот так прицеливаетесь… Голову немножко назад! Вытяните руку, как следует… Вот так… Потом вот этим пальцем надавливаете эту штучку — и больше ничего… Только главное правило: не горячиться и прицеливаться не спеша… Стараться, чтоб не дрогнула рука.
Попова. Хорошо… В комнатах стреляться неудобно, пойдемте в сад.
Смирнов. Пойдемте. Только предупреждаю, что я выстрелю в воздух.
Попова. Этого еще недоставало! Почему?
Смирнов. Потому что… потому что… Это мое дело, почему!
Попова. Вы струсили? Да? А-а-а-а! Нет, сударь, вы не виляйте! Извольте идти за мною! Я не успокоюсь, пока не пробью вашего лба… вот этого лба, который я так ненавижу! Струсили?
Смирнов. Да, струсил.
Попова. Лжете! Почему вы не хотите драться?
Смирнов. Потому что… потому что вы… мне нравитесь.
Попова (злой смех). Я ему нравлюсь! Он смеет говорить, что я ему нравлюсь! (Указывает на дверь.) Можете!
Смирнов (молча кладет револьвер, берет фуражку и идет; около двери останавливается, полминуты оба молча глядят друг на друга; затем он говорит, нерешительно подходя к Поповой). Послушайте… Вы всё еще сердитесь?.. Я тоже чертовски взбешен, но, понимаете ли… как бы этак выразиться… Дело в том, что, видите ли, такого рода история, собственно говоря… (Кричит.) Ну, да разве я виноват, что вы мне нравитесь? (Хватается за спинку стула, стул трещит и ломается.) Черт знает, какая у вас ломкая мебель! Вы мне нравитесь! Понимаете? Я… я почти влюблен!
Попова. Отойдите от меня — я вас ненавижу!
Смирнов. Боже, какая женщина! Никогда в жизни не видал ничего подобного! Пропал! Погиб! Попал в мышеловку, как мышь!
Попова. Отойдите прочь, а то буду стрелять!
Смирнов. Стреляйте! Вы не можете понять, какое счастие умереть под взглядами этих чудных глаз, умереть от револьвера, который держит эта маленькая бархатная ручка… Я с ума сошел! Думайте и решайте сейчас, потому что если я выйду отсюда, то уж мы больше никогда не увидимся! Решайте… Я дворянин, порядочный человек, имею десять тысяч годового дохода… попадаю пулей в подброшенную копейку… имею отличных лошадей… Хотите быть моею женой?
Попова (возмущенная, потрясает револьвером). Стреляться! К барьеру!
Смирнов. Сошел с ума… Ничего не понимаю… (Кричит.) Человек, воды!
Попова (кричит). К барьеру!
Смирнов. Сошел с ума, влюбился, как мальчишка, как дурак! (Хватает ее за руку, она вскрикивает от боли.) Я люблю вас! (Становится на колени.) Люблю, как никогда не любил! Двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну из них я не любил так, как вас… Разлимонился, рассиропился, раскис… стою на коленях, как дурак, и предлагаю руку… Стыд, срам! Пять лет не влюблялся, дал себе зарок, и вдруг втюрился, как оглобля в чужой кузов! Руку предлагаю. Да или нет? Не хотите? Не нужно! (Встает и быстро идет к двери.)
Попова. Постойте…
Смирнов (останавливается). Ну?
Попова. Ничего, уходите… Впрочем, постойте… Нет, уходите, уходите! Я вас ненавижу! Или нет… Не уходите! Ах, если бы вы знали, как я зла, как я зла! (Бросает на стол револьвер.) Отекли пальцы от этой мерзости… (Рвет от злости платок.) Что же вы стоите? Убирайтесь!
Смирнов. Прощайте.
Попова. Да, да, уходите!.. (Кричит.) Куда же вы? Постойте… Ступайте, впрочем. Ах, как я зла! Не подходите, не подходите!
Смирнов (подходя к ней). Как я на себя зол! Влюбился, как гимназист, стоял на коленях… Даже мороз по коже дерет… (Грубо.) Я люблю вас! Очень мне нужно было влюбляться в вас! Завтра проценты платить, сенокос начался, а тут вы… (Берет ее за талию.) Никогда этого не прощу себе…
Попова. Отойдите прочь! Прочь руки! Я вас… ненавижу! К ба-барьеру!

   Продолжительный поцелуй.

XI
Те же, Лука с топором, садовник с граблями, кучер с вилами и рабочие с дрекольем.

Лука (увидев целующуюся парочку). Батюшки!

   Пауза.

Попова (опустив глаза). Лука, скажешь там, на конюшне, чтобы сегодня Тоби вовсе не давали овса.

Аплодисменты зрителей. Попова, Смирнов и Лука кланяются и уходят со сцены.
За сценой. Катя, играющая Попову, и Блистанов, играющий Смирнова.

Катя (даёт пощёчину Блистанову) Подлец!
Блистанов. За что, мамочка?
Катя. За то, что реплик не даёте! За то, что текста не знаете! За то, что винищем разит, как из кабака!..
Почечуев (игравший Луку). Поклон, господа, поклон! Потом выясните отношения!..

Катя убегает. Блистанов (Смирнов) и Почечуев (Лука) выходят на поклоны.
За сценой. Блистанов и Почечуев.

Блистанов. Я с этой мерзавкой, Прокл Львлович, на сцену больше не выйду!
Почечуев. Не надо домашние конфликты тянуть на сцену!
Блистанов. Да мы давно расстались, Прокл Львович! Вы же видите, она – сумасшедшая!.. Я в обед только выпил-то под супчик!..
Почечуев. Потом! Потом! Публика вызывает!..

  Снова выходят на поклоны.
   Другое освещение.
   Николай Степанович и Катя. Играют в карты.

Николай Степанович. Что нового, Катя?..
Катя. Ничего особенного.
Николай Степанович. Как театр?
Катя. Сборы есть…
Николай Степанович. Что репетируете?
Катя. Ничего интересного…
Николай Степанович. Как новая труппа? Есть талантливые?..
Катя. Давайте о чём-нибудь другом, Николай Степанович!..
Николай Степанович. О чём?.. Ты же – актриса, у тебя свой театр на паях… Помнится, ты об этом мечтала… Театр для тебя, помнится, был смыслом жизни…

   Слышны голоса, звуки рояля, кто-то поёт.

Катя. Лиза всё ещё берёт уроки в консерватории?..
Николай Степанович. Да… Отчего ты больше не говоришь со мной о театре, милая?..
Катя. Дался вам этот театр!.. Нечем людям заняться, ничего не могут больше делать, вот и идут на сцену!.. А вы всё худеете! Отчего не лечитесь?.. Я съезжу к Сергею Федоровичу и приглашу его. Пусть вас посмотрит.
Николай Степанович. Не нужно, Катя. Я просто старый человек…
Катя. Не понимаю, что ваша семья смотрит! Хороши, нечего сказать. 
Прощайте!.. Сегодня я не зайду к вашим. Пусть извинят. Некогда. Приходите.

   Катя уходит.
   Входит Жена и Дочь.

Жена.  У тебя была сейчас Катя? Отчего же она не зашла к нам? Это даже странно…
Дочь. Мама! Если не хочет, то и бог с ней. Не на колени же нам становиться.
Жена. Как хочешь, это пренебрежение. Сидеть в кабинете три часа и не вспомнить о нас. Впрочем, как ей угодно.
Николай Степанович. За что вы её так ненавидите?
Жена. С чего ты это взял, Николя? Просто мне неприятно её влияние на Лизу: не забывай, что у неё был внебрачный ребёнок!
Дочь. Причём тут влияние, мама! Я достаточно взрослая! У меня своя голова на плечах!
Жена. Она была актрисой, Лиза! Не забывай! Ты даже не заметишь, как попадёшь под её дурное влияние!
Дочь. Мама! У меня своя голова на плечах!
Николай Степанович. Ты говоришь «была актрисой» так, как будто она была на каторге и привезла оттуда множество дурных черт и пороков.
Жена. Не на каторге, но мы-то знает, что такое современный театр: какие там ужасные нравы!.. Мы-то знаем, что такое быть актрисой!..
Это – страшное племя!..
Николай Степанович. Какие ты ужасные вещи говоришь, Варя!..
Жена. Николя, я лучше знаю этих людей!.. Мария Алексеевна, намедни рассказывала…
Николай Степанович. Варя!
Жена. Ты просто слишком добр, Николя! То, что ты пишешь для театра, совершенно не говорит о том, что ты понимаешь этих людей!..
Николай Степанович. Варя!..
Дочь. Папа, я прошу тебя быть сегодня повнимательнее с Александром Адольфовичем!
Николай Степанович. Я всегда внимателен, Лиза!.
Дочь. Ну, пожалуйста, папочка!
Жена. Николя! Неужели тебя не волнует судьба нашей дочери?..
Николай Степанович. Что такое? Я не понимаю.

   Водит Александр Адольфович Гнеккер.

Гнеккер. Какая прекрасный погода нынче, votre excellence!
Николай Степанович. Да-да!..
Жена. Я вижу вам не понравилось жаркое, Александр Адольфович!
Гнеккер. Нет, что вы – замечательное, Варвара Аполлинарьевна!..
Николай Степанович. Напрасно ты беспокоишься, милая, жаркое очень вкусно.
Жена. Ты всегда за меня заступаешься, Николай Степаныч, и никогда не скажешь правды. Отчего же Александр Адольфович так мало кушали-с?
Гнеккер. Что вы, что вы! Всё было замечательно, Варвара Аполлинарьевна! А как замечательно поёт ваша дочь, ваше сиятельство!
Жена. Очаровательно, Александр Адольфович! Вы считаете, у неё есть перспективы?
Гнеккер. Пренепременно! С таким голосом Лизавету Николаевну ждёт великолепное будущее!
Не соизволите ли что-нибудь спеть, Лизавета Николаевна! Просим!
Жена. Просим! Просим! Душенька, спой, раз Александр Адольфович просит!

   Дочь садится к роялю. Поёт.

Жена. Надо бы нам с тобой поговорить серьезно, Николя. Я насчет Лизы… Отчего ты не обратишь внимания?
Николай Степанович. То есть?
Жена. Ты делаешь вид, что ничего не замечаешь, но это нехорошо. Нельзя быть беспечным… Гнеккер имеет насчет Лизы намерения… Что ты скажешь?
Николай Степанович. Что он дурной человек, я не могу сказать, так как не знаю его, но что он мне не нравится, об этом я говорил тебе уже тысячу раз.
Жена. Но так нельзя… нельзя…Так нельзя относиться к серьезному шагу. Когда речь идет о счастье дочери, надо отбросить всё личное. Я знаю, он тебе не нравится… Хорошо… Если мы откажем ему теперь, расстроим всё, то чем ты поручишься, что Лиза всю жизнь не будет жаловаться на нас? Женихов теперь не бог весть сколько, и может случиться, что не представится другой партии… Он очень любит Лизу и, по-видимому, нравится ей… Конечно, у него нет определенного положения, но что же делать? Бог даст, со временем определится куда-нибудь. Он из хорошего семейства и богатый.
Николай Степанович.  Откуда тебе это известно?
Жена. Он говорил. У его отца в Харькове большой дом и под Харьковом имение. Одним словом, Николя, тебе непременно нужно съездить в Харьков.
Николай Степанович.  Зачем?
Жена. Ты разузнаешь там… У тебя там есть знакомые профессора, литераторы они тебе помогут. Я бы сама поехала, но я женщина. Не могу…
Николай Степанович. Не поеду я в Харьков.
Ж е н а. Ради бога, Николя!.. Ради бога, сними с меня эту тяжесть! Я страдаю!
Николай Степанович. Хорошо, Варя. Если хочешь, то изволь, я съезжу в Харьков и сделаю всё, что тебе угодно. Раз тебя так беспокоит замужество нашей дочери, я сделаю всё, что нужно.

   Другой свет.
   Музыка.
   Чубуков и Ломов.

Чубуков (идя Ломову навстречу). Голубушка, кого вижу! Иван Васильевич! Весьма рад! (Пожимает руку.) Вот именно сюрприз, мамочка… Как поживаете?
Ломов. Благодарю вас. А вы как изволите поживать?
Чубуков. Живем помаленьку, ангел мой, вашими молитвами и прочее. Садитесь, покорнейше прошу… Вот именно, нехорошо соседей забывать, мамочка моя. Голубушка, но что же вы это так официально? Во фраке, в перчатках и прочее. Разве куда едете, драгоценный мой?
Ломов. Нет, я только к вам, уважаемый Степан Степаныч.
Чубуков. Так зачем же во фраке, прелесть? Точно на Новый год с визитом!
Ломов. Видите ли, в чем дело. (Берет его под руку.) Я приехал к вам, уважаемый Степан Степаныч, чтобы обеспокоить вас одною просьбою. Неоднократно я уже имел честь обращаться к вам за помощью, и всегда вы, так сказать… но я, простите, волнуюсь. Я выпью воды, уважаемый Степан Степаныч. (Пьет воду.)
Чубуков (в сторону). Денег приехал просить! Не дам! (Ему.) В чем дело, красавец?
Ломов. Видите ли, Уважай Степаныч… виноват, Степан Уважаемыч… то есть, я ужасно волнуюсь, как изволите видеть… Одним словом, вы один только можете помочь мне, хотя, конечно, я ничем не заслужил и… и не имею права рассчитывать на вашу помощь…
Чубуков. Ах, да не размазывайте, мамочка! Говорите сразу! Ну?
Ломов. Сейчас… Сию минуту. Дело в том, что я приехал просить руки у вашей дочери Натальи Степановны.
Чубуков (радостно). Мамуся! Иван Васильевич! Повторите еще раз — я не расслышал!
Ломов. Я имею честь просить…
Чубуков (перебивая). Голубушка моя… Я так рад и прочее… Вот именно и тому подобное. (Обнимает и целует.) Давно желал. Это было моим всегдашним желанием. (Пускает слезу.) И всегда я любил вас, ангел мой, как родного сына. Дай бог вам обоим совет и любовь и прочее, а я весьма желал… Что же я стою, как болван? Опешил от радости, совсем опешил! Ох, я от души… Пойду позову Наташу и тому подобное.
Ломов (растроганный). Уважаемый Степан Степаныч, как вы полагаете, могу я рассчитывать на ее согласие?
Чубуков. Такой, вот именно, красавец и… и вдруг она не согласится! Влюблена, небось, как кошка и прочее… Сейчас! (Уходит.)

II
Ломов (один).

Ломов. Холодно… Я весь дрожу, как перед экзаменом. Главное — нужно решиться. Если же долго думать, колебаться да ждать идеала или настоящей любви, то этак никогда не женишься… Брр!.. Холодно! Наталья Степановна отличная хозяйка, недурна, образованна… чего ж мне еще нужно? Однако у меня уж начинается от волнения шум в ушах. (Пьет воду.) А не жениться мне нельзя… Во-первых, мне уже 35 лет — возраст, так сказать, критический. Во-вторых, мне нужна правильная, регулярная жизнь… У меня порок сердца, постоянные сердцебиения, я вспыльчив и всегда ужасно волнуюсь…
 
III
Наталья Степановна и Ломов.

Наталья Степановна (входит). Ну вот, ей-богу! Это вы, а папа говорит: поди, там купец за товаром пришел. Здравствуйте, Иван Васильевич!
Ломов. Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!
Наталья Степановна. Извините, я в фартуке и неглиже… Мы горошек чистим для сушки. Отчего вы у нас так долго не были? Садитесь…

   Садятся.

Хотите завтракать?
Ломов. Нет, благодарю вас, я уже кушал.
Наталья Степановна. Курите… Вот спички… Погода великолепная, а вчера такой дождь был, что рабочие весь день ничего не делали. Вы сколько копен накосили? Я, представьте, сжадничала и скосила весь луг, а теперь сама не рада, боюсь, как бы мое сено не сгнило. Лучше было бы подождать. Но что это? Вы, кажется, во фраке! Вот новость! На бал едете, что ли? Между прочим, вы похорошели… Вправду, зачем вы таким франтом?
Ломов (волнуясь). Видите ли, уважаемая Наталья Степановна… Дело в том, что я решился просить вас выслушать меня… Конечно, вы удивитесь и даже рассердитесь, но я…
Наталья Степановна. В чем дело?

   Пауза.

Ну?
Ломов. Я постараюсь быть краток. Вам, уважаемая Наталья Степановна, известно, что я давно уже, с самого детства, имею честь знать ваше семейство. Моя покойная тетушка и ее супруг, от которых я, как вы изволите знать, получил в наследство землю, всегда относились с глубоким уважением к вашему батюшке и к покойной матушке. Род Ломовых и род Чубуковых всегда находились в самых дружественных и, можно даже сказать, родственных отношениях. К тому же, как вы изволите знать, моя земля тесно соприкасается с вашею. Если вы изволите припомнить, мои Воловьи Лужки граничат с вашим березняком…
Наталья Степановна. Виновата, я вас перебью. Вы говорите «мои Воловьи Лужки»… Да разве они ваши?
Ломов. Мои-с…
Наталья Степановна. Ну, вот еще! Воловьи Лужки наши, а не ваши!
Ломов. Нет-с, мои, уважаемая Наталья Степановна.
Наталья Степановна. Это для меня новость. Откуда же они ваши?
Ломов. Как откуда? Я говорю про те Воловьи Лужки, что входят клином между вашим березняком и Горелым болотом.
Наталья Степановна. Ну, да, да… Они наши…
Ломов. Нет, вы ошибаетесь, уважаемая Наталья Степановна, — они мои.
Наталья Степановна. Опомнитесь, Иван Васильевич! Давно ли они стали вашими?
Ломов. Как давно? Насколько я себя помню, они всегда были нашими.
Наталья Степановна. Ну, это, положим, извините!
Ломов. Из бумаг это видно, уважаемая Наталья Степановна. Воловьи Лужки были когда-то спорными, это — правда; но теперь всем известно, что они мои. И спорить тут нечего. Изволите ли видеть, бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими, потом же, когда вышло положение…
Наталья Степановна. И совсем не так, как вы рассказываете! И мой дедушка, и прадедушка считали, что ихняя земля доходила до Горелого болота — значит, Воловьи Лужки были наши. Что ж тут спорить? — не понимаю. Даже досадно!
Ломов. Я вам бумаги покажу, Наталья Степановна!
Наталья Степановна. Нет, вы просто шутите или дразните меня… Сюрприз какой! Владеем землей чуть ли не триста лет, и вдруг нам заявляют, что земля не наша! Иван Васильевич, простите, но я даже ушам своим не верю… Мне не дороги эти Лужки. Там всего пять десятин, и стоят они каких-нибудь триста рублей, но меня возмущает несправедливость. Говорите что угодно, но несправедливости я терпеть не могу.
Ломов. Выслушайте меня, умоляю вас! Крестьяне дедушки вашего батюшки, как я уже имел честь сказать вам, жгли для бабушки моей тетушки кирпич. Тетушкина бабушка, желая сделать им приятное…
Наталья Степановна. Дедушка, бабушка, тетушка… ничего я тут не понимаю! Лужки наши, вот и всё.
Ломов. Мои-с!
Наталья Степановна. Наши! Хоть вы два дня доказывайте, хоть наденьте пятнадцать фраков, а они наши, наши, наши!.. Вашего я не хочу и своего терять не желаю… Как вам угодно!
Ломов. Мне, Наталья Степановна, Лужков не надо, но я из принципа. Если угодно, то, извольте, я вам подарю их.
Наталья Степановна. Я сама могу подарить вам их, они мои!.. Всё это, по меньшей мере, странно, Иван Васильевич! До сих пор мы вас считали хорошим соседом, другом, в прошлом году давали вам свою молотилку, и через это самим нам пришлось домолачивать свой хлеб в ноябре, а вы поступаете с нами, как с цыганами. Дарите мне мою же землю. Извините, это не по-соседски! По-моему, это даже дерзость, если хотите…
Ломов. По-вашему, выходит, значит, что я агрессор? Сударыня, никогда я чужих земель не захватывал и обвинять меня в этом никому не позволю… (Быстро идет к графину и пьет воду.) Воловьи Лужки мои!
Наталья Степановна. Неправда, наши!
Ломов. Мои!
Наталья Степановна. Неправда! Я вам докажу! Сегодня же пошлю своих косарей на эти Лужки!
Ломов. Что-с?
Наталья Степановна. Сегодня же там будут мои косари!
Ломов. А я их в шею!
Наталья Степановна. Не смеете!
Ломов (хватается за сердце). Воловьи Лужки мои! Понимаете?.. Мои!
Наталья Степановна. Не кричите, пожалуйста! Можете кричать и хрипеть от злобы у себя дома, а тут прошу держать себя в границах!
Ломов. Если бы, сударыня, не это страшное, мучительное сердцебиение, если бы жилы не стучали в висках, то я поговорил бы с вами иначе! (Кричит.) Воловьи Лужки мои!
Наталья Степановна. Наши!
Ломов. Мои!
Наталья Степановна. Наши!
Ломов. Мои!

IV
Те же и Чубуков.

Чубуков (входя). Что такое? О чем кричите?
Наталья Степановна. Папа, объясни, пожалуйста, этому господину, кому принадлежат Воловьи Лужки: нам или ему?
Чубуков (ему). Цыпочка, Лужки наши!
Ломов. Да помилуйте, Степан Степаныч, откуда они ваши? Будьте хоть вы рассудительным человеком! Бабушка моей тетушки отдала Лужки во временное, безвозмездное пользование крестьянам вашего дедушки. Крестьяне пользовались землей сорок лет и привыкли к ней, как бы к своей, когда же вышло Положение…
Чубуков. Позвольте, драгоценный… Вы забываете, что именно крестьяне не платили вашей бабушке и тому подобное, потому что Лужки тогда были спорными и прочее… А теперь всякая собака знает, вот именно, что они наши. Вы, значит, плана не видели!
Ломов. А я вам докажу, что они мои!
Чубуков. Не докажете, любимец мой.
Ломов. Нет, докажу!
Чубуков. Мамочка, зачем же кричать так? Криком, вот именно, ничего не докажете. Я вашего не желаю и своего упускать не намерен. С какой стати? Уж коли на то пошло, милаша моя, ежели вы намерены оспаривать Лужки и прочее, то я скорее подарю их мужикам, чем вам. Так-то!
Ломов. Не понимаю! Какое же вы имеете право дарить чужую собственность?
Чубуков. Позвольте уж мне знать, имею я право или нет. Вот именно, молодой человек, я не привык, чтобы со мною разговаривали таким тоном и прочее. Я, молодой человек, старше вас вдвое и прошу вас говорить со мною без ажитации и тому подобное.
Ломов. Нет, вы просто меня за дурака считаете и смеетесь надо мною! Мою землю называете своею да еще хотите, чтобы я был хладнокровен и говорил с вами по-человечески! Так хорошие соседи не поступают, Степан Степаныч! Вы не сосед, а агрессор!
Чубуков. Что-с? Что вы сказали?
Наталья Степановна. Папа, сейчас же пошли на Лужки косарей!
Чубуков (Ломову). Что вы сказали, милостивый государь?
Наталья Степановна. Воловьи Лужки наши, и я не уступлю, не уступлю, не уступлю!
Ломов. Это мы увидим! Я вам судом докажу, что они мои!
Чубуков. Судом? Можете подавать в суд, милостивый государь, и тому подобное! Можете! Я вас знаю, вы только, вот именно, и ждете случая, чтобы судиться и прочее… Кляузная натура! Весь ваш род был сутяжный! Весь!
Ломов. Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка!
Чубуков. А в вашем ломовском роду все были сумасшедшие!
Наталья Степановна. Все, все, все!
Чубуков. Дед ваш пил запоем, а младшая тетушка, вот именно, Настасья Михайловна, бежала с архитектором и прочее…
Ломов. А ваша мать была кривобокая. (Хватается за сердце.) В боку дернуло… В голову ударило… Батюшки!.. Воды!
Чубуков. А ваш отец был картежник и обжора!
Наталья Степановна. А тетка — сплетница, каких мало!
Ломов.  А вы интриган… Ох, сердце!.. И ни для кого не тайна, что вы перед выборами под… В глазах искры… Где моя шляпа?
Наталья Степановна. Низко! Нечестно! Гадко!
Чубуков. А сами вы, вот именно, ехидный, двуличный и каверзный человек! Да-с!
Ломов. Вот она, шляпа… Сердце… Куда идти? Где дверь? Ох!.. Умираю, кажется… (Идет к двери.)
Чубуков (ему вслед). И чтоб ноги вашей больше не было у меня в доме!
Наталья Степановна. Подавайте в суд! Мы увидим!

Ломов уходит пошатываясь.

V
Чубуков и Наталья Степановна.

Чубуков. К черту! (Ходит в волнении.)
Наталья Степановна. Каков негодяй? Вот и верь после этого добрым соседям!
Чубуков. Мерзавец! Чучело гороховое!
Наталья Степановна. Урод этакий! Присвоил себе чужую землю, да еще смеет браниться.
Чубуков. И эта кикимора, эта, вот именно, куриная слепота осмеливается еще делать предложение и прочее! А? Предложение!
Наталья Степановна. Какое предложение?
Чубуков. Как же! Приезжал за тем, чтоб тебе предложение сделать.
Наталья Степановна. Предложение? Мне? Отчего же ты раньше мне этого не сказал?
Чубуков. И во фрак потому нарядился! Сосиска этакая! Сморчок!
Наталья Степановна. Мне? Предложение? Ах! (Падает в кресло и стонет.) Вернуть его! Вернуть! Ах! Вернуть!
Чубуков. Кого вернуть?
Наталья Степановна. Скорей, скорей! Дурно! Вернуть! (Истерика.)
Чубуков. Что такое? Что тебе? (Хватает себя за голову.) Несчастный я человек! Застрелюсь! Повешусь! Замучили!
Наталья Степановна. Умираю! Вернуть!
Чубуков. Тьфу! Сейчас. Не реви! (Убегает.)
Наталья Степановна (одна, стонет). Что мы наделали! Вернуть! Вернуть!
Чубуков (вбегает). Сейчас придет и прочее, черт его возьми! Уф! Говори сама с ним, а я, вот именно, не желаю…
Наталья Степановна (стонет). Вернуть!
Чубуков (кричит). Идет он, тебе говорят. О, что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом! Зарежусь! Обязательно зарежусь! Выругали человека, осрамили, выгнали, а всё это ты… ты!
Наталья Степановна. Нет, ты!
Чубуков. Я же виноват, вот именно!

   В дверях показывается Ломов.

Ну, разговаривай сама с ним! (Уходит.)



VI
Наталья Степановна и Ломов.

Ломов (входит, изнеможенный). Страшное сердцебиение… Нога онемела… в боку дергает…
Наталья Степановна. Простите, мы погорячились, Иван Васильевич… Я теперь припоминаю: Воловьи Лужки в самом деле ваши.
Ломов. Страшно сердце бьется… Мои Лужки…
Наталья Степановна. Ваши, ваши Лужки… Садитесь…

Садятся.

Мы были неправы…
Ломов. Я из принципа… Мне не дорога земля, но дорог принцип…
Наталья Степановна. Именно принцип… Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Ломов. Тем более, что у меня есть доказательства. Бабушка моей тетушки отдала крестьянам дедушки вашего батюшки…
Наталья Степановна. Будет, будет об этом… (В сторону.) Не знаю, с чего начать… (Ему.) Скоро собираетесь на охоту?
Ломов. По тетеревам, уважаемая Наталья Степановна, думаю после жнитва начать. Ах, вы слышали? Представьте, какое у меня несчастье! Мой Угадай, которого вы изволите знать, захромал.
Наталья Степановна. Какая жалость! Отчего же?
Ломов. Не знаю… Должно быть, вывихнул или другие собаки покусали… (Вздыхает.) Самая лучшая собака, не говоря уж о деньгах! Ведь я за него Миронову 125 рублей заплатил.
Наталья Степановна. Переплатили, Иван Васильевич!
Ломов. А по-моему, это очень дешево. Собака чудесная.
Наталья Степановна. Папа дал за своего Откатая 85 рублей, а ведь Откатай куда лучше вашего Угадая!
Ломов. Откатай лучше Угадая? Что вы! (Смеется.) Откатай лучше Угадая!
Наталья Степановна. Конечно, лучше! Откатай, правда, молод, еще не опсовел, но по ладам и по розвязи лучше его нет даже у Волчанецкого.
Ломов. Позвольте, Наталья Степановна, но ведь вы забываете, что он подуздоват, а подуздоватая собака всегда непоимиста!
Наталья Степановна. Подуздоват? В первый раз слышу!
Ломов. Уверяю вас, нижняя челюсть короче верхней.
Наталья Степановна. А вы мерили?
Ломов. Мерил. До угонки он годится, конечно, но если на-завладай, то едва ли…
Наталья Степановна. Во-первых, наш Откатай породистый, густопсовый, он сын Запрягая и Стамески, а у вашего муругопегого не доберешься до породы… Потом стар и уродлив, как кляча…
Ломов. Стар, да я за него пяти ваших Откатаев не возьму… Разве можно? Угадай — собака, а Откатай… даже и спорить смешно… Таких, как ваш Откатай, у всякого выжлятника — хоть пруд пруди. Четвертная — красная цена.
Наталья Степановна. В вас, Иван Васильевич, сидит сегодня какой-то бес противоречия. То выдумали, что Лужки ваши, то Угадай лучше Откатая. Не люблю я, когда человек говорит не то, что думает. Ведь вы отлично знаете, что Откатай во сто раз лучше вашего… этого глупого Угадая. Зачем же говорить напротив?
Ломов. Я вижу, Наталья Степановна, вы считаете меня за слепого или за дурака. Да поймите, что ваш Откатай подуздоват!
Наталья Степановна. Неправда.
Ломов. Подуздоват!
Наталья Степановна (кричит). Неправда!
Ломов. Что же вы кричите, сударыня?
Наталья Степановна. Зачем же вы говорите чушь? Ведь это возмутительно! Вашего Угадая подстрелить пора, а вы сравниваете его с Откатаем!
Ломов. Извините, я не могу продолжать этого спора. У меня сердцебиение.
Наталья Степановна. Я заметила: те охотники больше всех спорят, которые меньше всех понимают.
Ломов. Сударыня, прошу вас, замолчите… У меня лопается сердце… (Кричит.) Замолчите!
Наталья Степановна. Не замолчу, пока вы не сознаетесь, что Откатай во сто раз лучше вашего Угадая!
Ломов. Во сто раз хуже! Чтоб он издох, ваш Откатай!
Наталья Степановна. А вашему дурацкому Угадаю нет надобности издыхать, потому что он и без того уже дохлый!
Ломов (плачет). Замолчите! У меня разрыв сердца!!
Наталья Степановна. Не замолчу!

VII
Те же и Чубуков.

Чубуков (входит). Что еще?
Наталья Степановна. Папа, скажи искренно, по чистой совести: какая собака лучше — наш Откатай или его Угадай?
Ломов. Степан Степанович, умоляю вас, скажите вы только одно: подуздоват ваш Откатай или нет? Да или нет?
Чубуков. А хоть бы и так? Велика важность! Да зато во всем уезде лучше собаки нет и прочее.
Ломов. Но ведь мой Угадай лучше? По-совести!
Чубуков. Вы не волнуйтесь, драгоценный… Позвольте… Ваш Угадай, вот именно, имеет свои хорошие качества… Он чистопсовый, на твердых ногах, крутобедрый и тому подобное. Но у этой собаки, если хотите знать, красавец мой, два существенных недостатка: стара и с коротким щипцом.
Ломов. Извините, у меня сердцебиение… Возьмем факты… Извольте припомнить, в Маруськиных зеленях мой Угадай шел с графским Размахаем ухо в ухо, а ваш Откатай отстал на целую версту.
Чубуков. Отстал, потому что графский доезжачий ударил его арапником.
Ломов. За дело. Все собаки за лисицей бегут, а Откатай барана трепать стал!
Чубуков. Неправда-с!.. Голубушка, я вспыльчив и, вот именно, прошу вас, прекратим этот спор. Ударил потому, что всем завидно на чужую собаку глядеть… Да-с! Ненавистники все! И вы, сударь, не без греха! Чуть, вот именно, заметите, что чья собака лучше вашего Угадая, сейчас же начинаете того, этого… самого… и тому подобное… Ведь я всё помню!
Ломов. И я помню!
Чубуков (дразнит). И я помню… А что вы помните?
Ломов. Сердцебиение… Не могу.
Наталья Степановна (дразнит). Сердцебиение… Какой вы охотник? Вам в кухне на печи лежать да тараканов давить, а не лисиц травить! Сердцебиение…
Чубуков. Вправду, какой вы охотник? С вашими, вот именно, сердцебиениями дома сидеть, а не на седле болтаться. Добро бы охотились, а то ведь ездите только за тем, чтобы спорить да чужим собакам мешать и прочее. Я вспыльчив, оставим этот разговор. Вы вовсе, вот именно, не охотник!
Ломов. А вы разве охотник? Вы ездите только за тем, чтобы к графу подмазываться да интриговать… Сердце!.. Вы интриган!
Чубуков. Что-с? Я интриган? (Кричит.) Замолчать!
Ломов. Интриган!
Чубуков. Мальчишка! Щенок!
Ломов. Старая крыса! Иезуит!
Чубуков. Замолчи, а то я подстрелю тебя из поганого ружья, как куропатку! Свистун!
Ломов. Всем известно, что — ох, сердце! — ваша покойная жена вас била…
Чубуков. А ты у своей ключницы под башмаком!
Ломов. Вот, вот, вот… лопнуло сердце! (Падает в кресло.) Доктора! (Обморок.)
Чубуков. Мальчишка! Молокосос! Свистун! Мне дурно! (Пьет воду.) Дурно!
Наталья Степановна. Какой вы охотник? Вы и на лошади сидеть не умеете! (Отцу.) Папа! Что с ним? Папа! Погляди, папа! (Взвизгивает.) Иван Васильевич! Он умер!
Чубуков. Мне дурно!.. Дыханье захватило!.. Воздуху!
Наталья Степановна. Он умер! (Треплет Ломова за рукав.) Иван Васильич! Иван Васильич! Что мы наделали? Он умер! (Падает в кресло.) Доктора, Доктора! (Истерика.)
Чубуков. Ох!.. Что такое? Что тебе?
Наталья Степановна (стонет). Он умер!.. умер!
Чубуков. Кто умер? (Поглядев на Ломова.) В самом деле помер! Батюшки! Воды! Доктора! (Подносит ко рту Ломова стакан.) Выпейте!.. Нет, не пьет… Значит, умер и тому подобное… Несчастнейший я человек! Отчего я не пускаю себе пулю в лоб? Отчего я еще до сих пор не зарезался? Чего я жду? Дайте мне нож! Дайте мне пистолет!
Ломов шевелится.
Оживает, кажется… Выпейте воды!.. Вот так…
Ломов. Искры… туман… Где я?
Чубуков. Женитесь вы поскорей и — ну вас к лешему! Она согласна! (Соединяет руки Ломова и дочери.) Она согласна и тому подобное. Благословляю вас и прочее. Только оставьте вы меня в покое!
Ломов. А? Что? (Поднимаясь.) Кого?
Чубуков. Она согласна! Ну? Поцелуйтесь и… и черт с вами!
Наталья Степановна (стонет). Он жив… Да, да, я согласна…
Чубуков. Целуйтесь!
Ломов. А? кого? (Целуется с Натальей Степановной.) Очень приятно… Позвольте, в чем дело? Ах, да, понимаю… Сердце… искры… Я счастлив, Наталья Степановна… (Целует руку.) Нога отнялась…
Наталья Степановна. Я… я тоже счастлива…
Чубуков. Точно гора с плеч… Уф!
Наталья Степановна. Но… все-таки, согласитесь хоть теперь: Угадай хуже Откатая.
Ломов. Лучше!
Наталья Степановна. Хуже!
Чубуков. Ну, начинается семейное счастье! Шампанского!
Ломов. Лучше!
Наталья Степановна. Хуже! Хуже! Хуже!
Чубуков (стараясь перекричать). Шампанского! Шампанского!..

Тигров, игравший Чубукова, Алмазов, игравший Ломова, Катя, игравшая Наталью Степановну кланяются и уходят за кулисы.
За сценой Катя, Алмазов и Тигров.
Катя (даёт пощёчины Алмазову) Подлец! Негодяй! Мерзавец!
Алмазов. За что, Катрин?
Катя. За то, что реплик не даёте! За то, что текста не знаете! За то, что, домой в 4 утра приходите!
Алмазов. Я репетировал, Катрин!
Катя. До 4 утра?
Алмазов. Трудная сцена, Катрин!
Тигров. Поклоны, господа, поклоны! Дома отношения выясняйте!..

Катя убегает. Тигров и Алмазов кланяются.
Музыка.
Другое освещение.
Другая музыка.

Катя лежит на софе, Николай Степанович пристроился рядом на банкетке.

Николай Степанович. А ты всё лежишь… Это нездорово. Почему ты опять не в театре?.. У вас отменили спектакль?
Катя. Нет. Я просто больше не служу.
Николай Степанович.  Отчего так?
Катя. Так…
Николай Степанович. Случилось что-нибудь чрезвычайное?..
Катя. Нет, всё тоже: каботинство, пошлость, пьянство… Ни высоких целей, ни высоких истин…
Николай  Степанович..  А как же твой пай?
Катя.  Я отдала его этим ничтожествам…
Николай Степанович. Раньше ты была о них другого мнения.
Катя. Раньше и я была другой.
Николай Степанович. Так и ты займись чем-нибудь другим…
Катя. А?..
Николай Степанович. Ты не хочешь разговаривать?
Катя. Нет, почему…
Николай Степанович. Ты бы, говорю, занялась чем-нибудь.
Катя. Чем? Женщина может быть только простой работницей или актрисой.
Николай Степанович.  Замуж бы выходила.
К а т я.  Не за кого. Да и не зачем.
Николай Степанович. Так жить нельзя.
Катя. Без мужа? Велика важность! Мужчин сколько угодно, была бы охота.
Николай Степанович. Это, Катя, некрасиво.
Катя. Что некрасиво?
Николай Степанович. Да вот то, что ты сейчас сказала.
Катя. Не сердитесь… Вот… Я приготовила для вас комнату. Тут вы будете заниматься. Приезжайте каждый день и привозите с собой работу. А там дома вам только мешают…
Николай Степанович.  Плохи мои дела, милая…
Катя. Я вижу.
Николай Степанович. Нет, дело не только в домашних… Видишь ли… Самое лучшее и самое святое право королей — это право помилования. И я всегда чувствовал себя королем, так как безгранично пользовался этим правом. Я не судил, охотно прощал всех направо и налево. Но теперь уж я не король. Во мне происходит нечто такое, что прилично только рабам: в голове моей день и ночь бродят злые мысли. Я и ненавижу, и презираю, и негодую, и возмущаюсь, и… боюсь. Я стал не в меру строг, требователен, раздражителен, не любезен, подозрителен. Разве мир стал хуже, а я лучше?.. Или раньше я был слеп и равнодушен?.. Или всё дело в том, что я болен?..
Катя. Болезнь тут ни при чем. Просто у вас открылись глаза; вот и всё. Вы увидели то, чего раньше почему-то не хотели замечать. По-моему, прежде всего вам нужно окончательно порвать с семьей и уйти.
Николай Степанович. Ты говоришь нелепости.
Катя. Вы уж не любите их, что ж тут кривить душой? И разве это семья? Ничтожества! Умри они сегодня, и завтра же никто не заметит их отсутствия. Вы обедали сегодня? Почему вы не обедали? Потому что им на это наплевать! Как это они до сих пор помнят еще о вашем существовании?
Николай Степанович. Катя, прошу тебя замолчать!
Катя. А вы думаете, мне весело говорить о них? Я была бы рада совсем их не знать. Слушайтесь же меня, мой дорогой: бросьте всё и уезжайте. Поезжайте за границу. Чем скорее, тем лучше.
Николай Степанович. Что за вздор! А университет?
Катя. И университет тоже. Что он вам? Всё равно никакого толку. Читаете вы уже 30 лет, а где ваши ученики? А чтобы размножать этих докторов, которые эксплуатируют невежество и наживают сотни тысяч, для этого не нужно быть талантливым, не нужно быть хорошим человеком. Вы лишний.
Николай Степанович. Боже мой, как ты резка!  Как ты резка! Замолчи, иначе я уйду! Я не умею отвечать на твои резкости!..
Катя. Тогда пейте чай.

   Пауза.

Николай Степанович.  Бывало, гуляю я по нашему семинарскому саду… Донесет ветер из какого-нибудь далекого кабака пиликанье гармоники и песню - и этого уже совершенно достаточно, чтобы чувство счастья вдруг наполнило грудь… Теперь мне остается только не испортить финала. Для этого нужно умереть по-человечески. Если смерть в самом деле опасность, то нужно встретить ее так, как подобает это ученому и гражданину христианского государства: бодро и со спокойной душой. Но я порчу финал. Я утопаю, бегу к тебе, прошу помощи, а ты МНЕ: утопайте, УТОПАЙТЕ, это так и нужно… Эх, Катя!.. Моя Катя!.. (плачет)

Музыка
Другое освещение.
Фениксов - Дикобразов 2-й и антрепренёр Почечуев, актёры Блистанов, Алмазов, гримёр Гребешков и другие.

Почечуев (кричит) О-о-о!.. Зарезал, подлец! Без ножа зарезал, мерзавец! Месяц, целый месяц печатали аршинными буквами, что у нас будет Дикобразов, хвастали, ломались, забрали абонементные деньги, и вдруг этакая подлость! А? Да за это повесить мало!
Блистанов. В чем дело, Прокл Львович? Что случилось?
Почечуев. Запил, проклятый! Фениксов-Дикобразов 2-й, подлец и мерзавец, столичная знаменитость, чтоб его чёрт побрал, запил!
Блистанов.  Экая важность, Прокл Львович, проспится!..
Алмазов. Да не убивайтесь вы так – проспится, подлец! Вы ж актёров знаете!
Почечуев. Этот скорей издохнет, чем проспится! Я его еще с Москвы знаю: как начнет водку жрать, так потом месяца два без просыпа. Это запой! И за что я такой несчастный!  За что над моей головой всю жизнь висит проклятие неба? И как я гнусен, подл и презренен, рабски подставляя голову под удары судьбы! Не достойнее ли раз навсегда покончить с постыдной ролью Макара, на которого все шишки валятся, и пустить себе пулю в лоб? Чего же жду я? Боже, чего я жду?
Алмазов. Прокл Львович, а ведь наш парикмахер Гребешков превосходно от запоя лечит.
Блистанов. Точно! У него весь город лечится. Гребешков! Гребешков! Гребешков, где ты, чёрт лысый?
Гребешков. Нет-с, Прокл Львович, нет-с не возьму–с. Актеров, которые попроще, купцов и чиновников я, действительно, пользую, а тут ведь знаменитость, на всю Россию!
Алмазов. Ну, так что ж? Знаменитость-то нафталиновая!..
Блистанов. Да и потерял он форму-то! Ни голоса прежнего, ни страсти!
Гребешков.  Чтоб запой из него выгнать, надо во всех органах и суставах тела переворот произвесть. Я произведу в нем переворот, а он выздоровеет и в амбицию… «Как ты смел, — скажет, — собака, до моего лица касаться?» Знаем мы этих знаменитых!
Почечуеа. Ни-ни… не отвиливай, братец! Назвался груздем — полезай в кузов! Надевай шапку, пойдем!..

   Номер Фениксова-Дикобразова 2-ого.

Дикобразов. Ты у меня повертишься! Я тебе, анафема, покажу, как вертеться! Разбил графин, и тебя разобью, вот увидишь! А-а-а… и потолок вертится… Понимаю: заговор! Но лампа, лампа! Меньше всех, подлая, но больше всех вертится! Постой же…

(натыкается на Г р е б е ш к о в а) Что такое!? Кто ты? Откуда ты? А?

Г р е б е ш к о в. А вот я тебе покажу, кто я… Пошел на кровать! (Бьёт Дикобразова)
Д и к о б р а з о в. Ты… ты ударил? По… постой, ты ударил?
Г р е б е ш к о в. Ударил. Нешто еще хочешь? (Бьёт Дикобразова)
Д и к о б р а з о в. Ты… ты дерешься? Ты… ты смеешь?
Г р е б е ш к о в.  Молчать! (Бьёт Дикобразова)
П о ч е ч у е в. Легче! Легче! Легче, Феденька! Человек же!
Г р е б е ш к о в.  Ничего-с, Прокл Львович! Сами же потом благодарить станут!
П о ч е ч у е в. Все-таки ты полегче! Тебе-то ничего, а меня мороз по коже дерет. Ты подумай: среди бела дня бьют человека правоспособного, интеллигентного, известного, да еще на собственной квартире… Ах!
Г р е б е ш к о в. Я, Прокл Львович, бью не их, а беса, что в них сидит. Уходите, сделайте милость, и не беспокойтесь. (Дикобразову) Лежи, дьявол!  Не двигайся! Что-о-о?
Д и к о б р а з о в. Караул! Спасите! Караул!
Г р е б е ш к о в. Кричи, кричи, леший! Это еще цветки, а вот погоди, ягодки будут! Теперь слушай: ежели ты скажешь еще хоть одно слово или пошевельнешься, убью! Убью и не пожалею! Заступиться, брат, некому! Не придет никто, хоть из пушки пали. А ежели смиришься и замолчишь, водочки дам. Вот она, водка-то!

Гребешков в полуштоф водки бросает кусок грязного мыла, затем добавляет селитру, нашатырь, квасцы, глауберову соль, серу, канифоль и т.п. Сжигает кусок бумаги и пепел высыпает в стакан с водкой.

Г р е б е ш к о в. Пей! Разом!

   Дикобразов выпил и, застонав, повалился на подушку.

П о ч е ч у е в. А ну тебя к чёрту!  Пусть лучше пропадают абонементные деньги, пусть он водку пьет, только не мучь ты его, сделай милость! Околеет ведь, ну тебя к чёрту! Погляди: совсем ведь околел! Знал бы, ей-богу не связывался…
Г р е б е ш к о в. Ничего-с… Сами еще благодарить будут, увидите-с…
 
   Другое освещение.

Дикобразов (в зал) Комедианты? Нет, мы артисты, благородные артисты, а комедианты - вы. Мы коли любим, так уж любим; коли не любим, так -   ссоримся или деремся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом. А вы?  Вы всю жизнь толкуете о благе общества, о любви к человечеству. А что вы сделали? Кого накормили? Кого утешили?  Вы тешите только самих
себя, самих себя забавляете. Вы комедианты, шуты, а не мы. Когда у меня деньги, я кормлю на свой счет двух-трех таких мерзавцев, как Аркашка, а  родная  тетка потяготилась прокормить меня два дня. Девушка бежит топиться; кто ее толкает в воду? Тетка. Кто спасает? Актер Несчастливцев.  «Люди, люди!  Порождение крокодилов! Ваши слезы - вода! Ваши сердца -  твердый булат!  Поцелуи - кинжалы в грудь! Львы и леопарды питают детей своих, хищные враны заботятся о птенцах, а она, она!.. Это ли любовь за любовь?  О, если б я мог быть гиеною! О, если б я мог остервенить против этого адского поколения всех кровожадных обитателей лесов!"
 
Крики: «Браво», «Дикобразов!» «Браво, Дикобразову!» «Браво!»
Другое освещение. 
Музыка.
Николай Степанович.  Входит Жена.

Жена. Николя, как ты себя чувствуешь?.. Ты – бледен!.. А тик, слава Богу, меньше… Я, знаешь, что хочу тебе сказать, хорошо бы теперь, пока тепло и есть свободное время, съездить в Харьков и разузнать там, что за человек наш Гнеккер.
Николай Степанович. Хорошо, съезжу…

   Жена уходит за дверь и возвращается.

Жена. Кстати, еще одна просьба. Я знаю, ты рассердишься, но моя обязанность предупредить тебя… Извини, Николай Степаныч, но все наши знакомые и соседи стали уж поговаривать о том, что ты очень часто бываешь у Кати. Она умная, образованная, я не спорю, с ней приятно провести время, но в твои годы и с твоим общественным положением как-то, знаешь, странно находить удовольствие в ее обществе… Во-первых, она играла на театре… Во-вторых, у неё был внебрачный ребёнок… В-третьих, у нее такая репутация, что…
Николай Степанович. Оставьте меня! Оставьте меня! Оставьте! Вон! Все вон!..

   Другое освещение.
   Николай Степанович лежит на софе, Катя полулежит в кресле.

Николай Степанович. Катя, чем ты будешь жить, когда промотаешь отцовские деньги?
Катя. Там увидим.
Николай Степанович. Эти деньги, мой друг, заслуживают более серьезного отношения к ним. Они нажиты хорошим человеком, честным трудом.
Катя. Об этом вы уже говорили мне. Знаю… Вы очень хороший человек, Николай Степаныч. Вы редкий экземпляр, и нет такого актера, который сумел бы сыграть вас. Меня, например, сыграет даже плохая актриса, а вас никто. И я вам завидую, страшно завидую! Ведь что я изображаю из себя? Что?.. Николай Степаныч, ведь я отрицательное явление? Да?
Николай Степанович. Да.
Катя. Гм… Что же мне делать?.. Что мне делать?.. Что же вы молчите?.. Нечего сказать?..
Николай Степанович. Трудись… Раздай свое имущество бедным… Познай самоё себя…
Катя. Легко сказать…
Николай Степанович. Катя, я люблю тебя, как родную дочь… Да что я говорю – ты для меня самый родной и близкий человек, ближе жены, сына, ближе дочери… Но как ты живёшь?..Так нельзя жить!.. Так нельзя жить, Катя!..
Катя (кричит) А как надо жить?
Николай Степанович (кричит)Трудись!.. Раздай имущество бедным!.. Познай самоё себя!..

   Пауза

Катя. Легко сказать… (То ли плачет, то ли смеётся)

   Другое освещение.
   Музыка.
   Номер меблированных комнат. Степан Клочков и Анюта.

Клочков. (зубрит по книге) Правое лёгкое состоит из трёх долей… Границы! Верхняя доля на передней стенке груди достигает до 4-5 рёбер, на боковой поверхности до 4-го ребра… назади до spina scapulae (ощупывает себя) Эти рёбра похожи на рояльные клавиши… Чтобы не спутаться в счёте, к ним непременно нужно привыкнуть. Придётся поштудировать на скелете и на живом человеке… А ну-ка, Анюта, дай-ка я сориентируюсь!

   Анюта откладывает вышивание и снимает кофточку

Клочков. (садится на против неё и считает рёбра) Гм… Первое ребро не прощупывается… Оно за ключицей… Вот это будет второе ребро… Так-с… Это вот третье… Это вот четвёртое…. Гм…. Так-с… Что ты жмёшься?
Анюта. У вас пальцы холодные!
Клочков. Ну, ну… не умрёшь, не вертись… Стало быть, это третье ребро, а это четвёртое… Тощая ты такая на вид, а рёбра едва прощупываются. Это второе… это третье… Нет, этак спутаешься и не представишь себе ясно… Придётся нарисовать. Где мой уголёк?

Клочков взял уголёк и начертил им на груди у Анюты несколько параллельных линий, соответствующих рёбрам.

Клочков. Теперь всё ясно. Ты сиди так и не стирай угля, а я пока подзубрю ещё немножко.

   Стук в дверь. Голос: «Можно войти?»
   Входит Фетисов

Фетисов. А я к вам с просьбой. Сделайте одолжение, одолжите мне вашу прекрасную девицу часика на два! Пишу, видите ли, картину, а без натурщицы никак нельзя!
Клочков.  Ах, с удовольствием! Ступай, Анюта.
Анюта. Чего я там не видела!
Клочков. Ну, полно! Человек для искусства просит, а не для пустяков каких-нибудь. Отчего не помочь, если можешь?

Анюта одеваетя.
.
Клочков. А что вы пишете?
Фетосов. Психею. Хороший сюжет, да всё как-то не выходит; приходится всё с разных натурщиц писать. Вчера писал одну с синими ногами. Почему, спрашиваю, у тебя синие ноги? Это, говорит, чулки линяют. А вы всё зубрите! Счастливый человек, терпение есть.
Клочков.  Медицина такая штука, что никак нельзя без зубрячки.
Фетисов. Гм… Извините, Клочков, но вы ужасно… по-свински живёте! Чёрт знает, как живёте!
Клочков. То есть как? Иначе нельзя жить… От батьки я получаю только двенадцать в месяц, а на эти деньги мудрено жить порядочно.
Фетисов. Так-то так… но можно всё-таки лучше жить… Развитой человек обязательно должен быть эстетиком. Не правда ли?.. А у вас тут чёрт знает, что! Постель не прибрана, помои, сор… вчерашняя каша на тарелке… тьфу!
Клочков. Это правда, но Анюте некогда было сегодня убрать. Всё время занята.

   Фетисов и Анюта уходят

Клочков. Действительно, как-то гадко…

   Пытается прибраться, но быстро бросает.

Другое освещение.
Входит Его жена – в бальной пачке смахивает пыль. Служанка в бальной пачке прибирает в комнате и выносит таз с окурками. Втроём они танцуют красивый танец.
Другое освещение.
Прежний вид грязной комнаты. Входит Анюта.

Клочков. Вот что, моя милая… Садись и выслушай. Нам нужно расстаться! Грязно у нас… Совсем не следишь… Одним словом, жить с тобою я больше не желаю. Не могу!
Согласись, что рано или поздно нам всё равно пришлось бы расстаться. Ты хорошая, добрая, и ты не глупая, ты поймёшь… Кем я буду! А ты… ты – никто…
Анюта (сквозь слёзы ) Я работу сдала… Купила вам… сахар…
Клочков. Ну, что же ты плачешь? Странная ты, право… Сама ведь знаешь, что нам необходимо расстаться. Не век же нам быть вместе. Я буду – доктор, а ты… ну, кто ты?.. Ну, что же стоишь? Уходить, так уходить, а не хочешь, так снимай шубу и оставайся! Ладно, поживи… пока… Оставайся!..

   Анюта снимает шубу и садится в углу с вышивание.

Клочков. Правое лёгкое состоит из трёх долей… Верхняя доля на передней стенке груди достигает до 4-5 рёбер…

Голос за дверью: «Гр-ригорий, самовар!»
Другое освещение.
Катя лежит на софе. Николай Степанович ходит по комнате.

Николай Степанович. У тебя, мой друг, слишком много свободного времени. Тебе необходимо заняться чем-нибудь. В самом деле, отчего бы тебе опять не поступить в актрисы?
Катя. Не могу.
Николай Степанович. Тон и манеры у тебя таковы, как будто ты жертва.  Вспомни, ты начала с того, что рассердилась на людей и на порядки, но ничего не сделала, чтобы те и другие стали лучше. Ты не боролась со злом, а утомилась, и ты жертва не борьбы, а своего бессилия. Признайся сама: что ты сделала, чтобы служить святому искусству?..
Катя. Давайте раз навсегда условимся: не будем говорить об актерах, об актрисах, писателях! Оставим в покое искусство. И так уж опошлили его, благодарю покорно!
Николай Степанович. Кто опошлил?
Катя. Актёры опошлили пьянством, газеты — фамильярным отношением, умные люди — философией.
Николай Степанович. Ты все-таки не ответила мне: отчего ты не хочешь вернуться в актрисы?
Катя. Николай Степаныч, это, наконец, жестоко! Вам хочется, чтобы я вслух сказала правду? Извольте, если это… если это вам нравится! Таланта у меня нет! Таланта нет и… и много самолюбия! Вот!.. (рыдает) Помогите мне!  Ведь вы мой отец, мой единственный друг! Ведь вы умны, образованны, долго жили! Вы были учителем! Говорите же, что мне делать?
Николай Степанович. По совести, Катя: не знаю… Раньше знал, а теперь… Давай завтракать… Завтракать и… плакать!.. Меня скоро не станет, Катя…
Катя (рыдает) Хоть одно слово, хоть одно слово! Что мне делать?..
Николай Степанович (В зал) Я гляжу на нее, и мне стыдно, что я счастливее ее. Отсутствие того, что мои товарищи-философы называют общей идеей, Богом живого человека я заметил в себе только незадолго перед смертью, на закате своих дней, а она - в самом начале жизни, и душа бедняжки не будет знать приюта всю жизнь, всю жизнь!..
(Кате, обняв её) Чудачка, право… Не понимаю! Такая умница и вдруг — на тебе! Расплакалась…
Катя. Вы пишите о жизни, а сами ничегошеньки в ней не понимаете!..
Николай Степанович. Катя!.. Это – жестоко, Катя…

Катя резко вырывается и уходит.

Николай Степанович. Катя!.. Это – жестоко, Катя…
А что я дал ей, чтобы получить сегодня любовь и сострадание?..
Ещё меньше, чем своим детям… Но я любил её, как свою дочь…
Но я и детей своих любил, а в ответ сегодня получаю только холодность и равнодушие… А ученики?.. Где мои ученики?.. Неужели Катя права и я – лишний?.. Лишний в этой жизни?.. Или все мы в старости –лишние?.. И никто и ничто не согреет нас перед смертью?..
Катя!.. Катя!..

Другое освещение.
Музыка.
Входит Светловидов.
 
Светловидов. Старость... Как ни финти, как ни храбрись, а уж жизнь прожита... 68 лет уже тю-тю!.. Не воротишь... Хочешь - не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать.  (Глядит вперед себя.) Однако служил я на сцене 45 лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз...  (Подходит к рампе.) Ничего не видать... Ну, суфлерскую будку немножко видно...  а всё остальное - тьма! Черная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть... (Кричит.) Егорка! Петрушка! Где вы, черти?..  Господи, что ж это я нечистого поминаю? Ах, боже мой, брось ты эти слова, Васятка, брось ты пить, ведь уж стар, помирать пора... В 68 лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты... О, господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм...

   Входит Никита Иванович в белом халате.
   
Светловидов (увидев Никиту Ивановича, вскрикивает от ужаса и пятится назад). Кто ты? Смерть моя?..
Никита Иваныч. Это я-с, Василь Василич, суфлёр-с. Никита Иваныч…
Светловидов (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом). Боже мой!  Это ты, Никитушка? За... зачем ты здесь?
Никита Иваныч. Я здесь ночую в гримёрных-с. Только вы, сделайте милость, не сказывайте Пролу Львовичу-с... Больше ночевать негде, верьте богу-с...
Светловидов. Ты, Никитушка... Боже мой, боже мой! Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей... все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой... Я старик, Никитушка... Мне 68 лет...Томится слабый дух мой... (Припадает к руке суфлера и плачем.) Не уходи, Никитушка... Стар я, помирать надо... 
   Никита Иваныч (нежно и почтительно). Вам, Василь Васильич, домой пора-с!
   Светловидов. Не пойду! Нет у меня дома, ни родных, ни старухи, ни деток...  Кому я нужен? Никто меня не любит, Никитушка!
   Никита Иваныч (сквозь слезы). Публика вас любит, Василь Васильич!
   Светловидов. Публика ушла, спит и забыла про своего шута!  А ведь я - дворянин, Никитушка, хорошего рода... Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии... Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий!..  А потом каким я актером был, а? (Поднявшись, опирается на руку суфлера.) Куда всё это девалось, где оно, то время? Боже мой! Поглядел нынче в эту яму - и всё вспомнил, всё! Яма-то эта съела у меня 45 лет жизни!
   Никита Иваныч. Вам, Василь Васильич, спать пора-с.
   Светловидов. Когда был молодым актером, помню - полюбила меня одна за мою игру... Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна, как летняя заря! Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою... Прекрасна была в этот раз, как никогда!.. Упоенный, счастливый, падаю перед нею на колени. Прошу счастья... (Продолжает упавшим голосом.) А она... она говорит: оставьте сцену! Ос-тавь-те сце-ну!.. Понимаешь? Она могла любить актера, но быть его женой - никогда! Понял я тогда публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам... Да, Никитушка! Зритель – аплодирует, но я для него - грязь, почти кокотка!.. Он не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жены свою сестру, дочь... Не верю я ему! (Опускается на табурет) Не верю!
   Никита Иваныч. Василь Васильич! Пойдемте домой, будьте великодушны! Страшно мне за вас!..
   Светловидов. Прозрел я тогда... и дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории...  без толку шататься, жить зря, не глядя вперед... Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы, а ведь какой художник был, какой талант! Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ Божий и подобие... Сожрала, поглотила меня эта черная яма! Спета песня! (Рыдает.) Спета песня!
   Никита Иваныч. Да как спета, Василь Василич? Вы ж – талант! Сколько чувства и грации, сколько струн!..
Вы в Годунове-то играли – я ж задыхался от вашей игры-то!
   
   Тень Грозного меня усыновила,
   Димитрием из гроба нарекла,
   Вокруг меня народы возмутила
   И в жертву мне Бориса обрекла.
   Царевич я. Довольно. Стыдно мне
   Пред гордою полячкой унижаться!..
   
   С в е т л о в и д о в. Царевич я. Довольно. Стыдно мне
   Пред гордою полячкой унижаться!.. А, помнишь… А Лира – помнишь, Никитушка? Как я играл!               
    Гром небесный,
   Всё потрясающий, разбей природу всю,
   Расплюсни разом толстый шар земли
   И разбросай по ветру семена,
   Родящие людей неблагодарных!
   
   (Нетерпеливо) Подавай скорее слова Шута!
   Никита Иваныч (играя шута). " Право, дяденька, помирился бы ты лучше с дочерьми. В такую ночь и умнику, и дураку - обоим плохо!"
   Светловидов.
   Огонь и ветер,
   И гром, и дождь - не дочери мои!
   В жестокости я вас не укоряю:
   Я царства вам не отдавал при жизни,
   Детьми моими вас не называл.
   
Никита Иваныч. Сила! Талант! Художник!
С в е т л о в и д о в. А? Сила? Талант? Художник?  Еще что-нибудь... стариной тряхнуть... Хватим (закатывается счастливым смехом) из "Гамлета"!
Вот флейта. Сыграйте на ней что-нибудь… (кричит) Текст давай!
Никита Иванович. Принц, я не умею.
Светловидов. Пожалуйста.
Никита Иванович. Уверяю вас, я не умею.
Светловидов. Но я прошу вас.
Никита Иванович. Но я не знаю, как за это взяться,
Светловидов. Это так же просто, как лгать. Перебирайте отверстия пальцами, вдувайте ртом воздух, и из нее польется нежнейшая музыка. Видите, вот клапаны.
Никита Иванович. Но я не знаю, как ими пользоваться. У меня ничего не выйдет. Я не учился.
Светловидов. Смотрите же, с какою грязью вы меня смешали. Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов. Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты. А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон, и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.
 
   За кулисами голоса.

Что это?
Никита Иваныч. Это, должно быть, Петрушка и Егорка воротились... Талант, Василь Васильич! Талант! Художник! 
Светловидов.  Никакой нет старости, всё это вздор, галиматья... (Весело хохочет) Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть вполовину...
(Плачет.) Нет, Никитушка, спета уж наша песня... Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь, а ты - старая театральная крыса, суфлер... Старые мы старики… Пойдем, старик!..

    С бутылками и фужерами в руках ходят Блистанов, Алмазов, Почечуев и Дикобразов.

Блистанов. Василь Василич, дорогой! Извиняй нас, дураков! (Хохочет)
Почечуев. А мы приехали в Бель-вью, а вас-то и нет! Забыли бенефицианта! (Хохочет)
Алмазов. Главное, я говорил: Василь Василича забыли, а Блистанов, нет, орёт, вы – уехали раньше с Дикобразовым! (Хохочет)
Дикобразов. Так я думал, он с вами поедет, я ж город-то плохо знаю!
Блистанов. Ой, где «Бель-вью» он не знает! Забыл, прошлый-то приезд твой отмечали! Это ж «Бель-вью» был!
Дикобразов. «Бель-вью» был?..

   Все говорят наперебой, не слушая друг друга:
 
«Бель-вью» был? Да, это «Бель-вью» был! Преотличная ресторация! А кухня! Это тебе – не столица-матушка: и цены, и вкус отменный! «Бель-вью» был»? Да, «Бель-вью»! Я же говорил, что забыли Василь Василича! Извиняй нас, дураков, Василь Василич! За Василия Василича, великого артиста нашего! Друзья! Друзья! Это - такой артист! Это – душа!.. Мы в подмётки ему не годимся! Друзья! Друзья, это я – в подмётки не гожусь таким артистам! За искусство! За великое, чистое искусство! Выпьем, друзья, за Блистанова! Нет, выпьем за Аркашку! За нашего дорогого друга и лучшего антрепренёра Фрола Львовича Почечуева… Нет, друзья! За искусство! За театр! За слёзы матерей! За новую пьесу! За лучшую роль нашего дорогого и любимого… За новый бенефис! За сборы нашего театра! Нет, за искусство! За товарищей! За тебя! За меня?.. Нет, давай за тебя!.. Василь Василич, скажи, друг! Это – такой артист!.. Это такой артист!.. 45 лет в театре!.. Это « Бель-вью»? Едем, друзья!
Блистанов. Друзья, едем в «Бель-вью»!
Все. Едем! Едем!  В «Бель-вью!»
Блистанов (на уходе) Василь Василич, как актёр актёру: сегодня ты играл как никогда! Это твой – лучший бенефис!..

                Уходят


                Конец

Использованы рассказы и одноактные пьесы Антона Павловича Чехова:
1. Скучная история
2. Сапоги
3. Предложение
4. Медведь
5. После бенефиса
6. Средство от запоя
7. Анюта
8. Лебединая песня
   


2014 год.
199155, Санкт-Петербург, Морская наб. 33-223
Полетаев Валерий Николаевич, 8-911-847-14-47.
v@poletaev.net