Помню лето, жару, открытое окно и я с книгой на подоконнике. Мама, уходя в церковь, как бы мимоходом сказала: «Там у соседей студентка из Москвы.
Ах, хороша! Должно быть, за наследством примчалась».
Сказала - как благословила, аж душа встрепенулась. До сих пор не
понял, к чему это она так? Ведь школу только закончил. Какое уж тут чтение, при таких делах. Пошёл, причесался, сменил рубашку.
Сижу на окне и жду, должна же появиться, что ей со стариками. А тут воля, река, лес, ягоды на том берегу. С кем ей здесь ещё общаться-то?
И, представьте себе, только я так подумал, а она тут как тут, вся из себя, на каблучках, с авоськой, должно быть из магазина или из аптеки. Я шевельнулся, она взглянула, чуть улыбнулась, потом, оглянувшись, ещё раз улыбнулась. Я так и остался на месте, а она прыг - скок до калитки и мигом нырнула в соседний двор.
И хоть смотрел я ей больше в спину, но душа уже вскинулась, заметалась, ибо она уже шла по ней, по душе, больно ступая, дразня, угрожая исчезнуть, как весенний случайный сон. Другой бы сказал: «И, что там такого? Ну шейка, головка, фигурка... Только для меня она уже было всё: жизнь и смерть, страх, страсть, судьба и... унижение, если угодно. Да и сам себе я уже не принадлежал.
Я - окно на запор, напялил плавки на всякий случай и - во двор, к тому
самому месту за туалетом, откуда соседний двор, как на ладони, а меня за кустом ну никак не заметно. Более всего боялся явления мамы, но не случилось.
А вот принцесса вышла почти что голая, в мини-купальнике. Это в наших
-то краях? Мы и слов-то таких не знали. У меня сразу рот пересох, ногти стали
как ватные. А она покрутилась, огляделась и похоже, что узрела меня за
кустом. Иначе как объяснить всё дальнейшее... Калитку открыла пальчиком,
осторожненько - должно быть, чтоб стариков не разбудить, затем как рванула вдоль двора, чрез огороды, через железнодорожную насыпь, и с самого большого баркаса -
рыбкой в воду, с явным решением махнуть на ту сторону и с вопросом ко мне: «А со мной слабо?» Ну, разумеется,я за ней, как же иначе. Да я бы и в пожар за ней бросился.
Штаны и рубашку смахнул под водой, да там и оставил, чтоб, значит, догнать, а то и перегнать её, с демонстрацией всей своей молодецкой удали.
Вынырнул. Мама родная, она уже чёрт те где, метров сорок махнула. Я, было, взял запредельный темп, но вдруг как кипятком ошпарило: на уровень воды-то я не взглянул!..
Предвижу вопрос читателя: а уровень здесь причём? Отвечаю: да в том и беда, что заводской пруд у нас, как Байкал, километра два с лишним, пожалуй. И всё же я с ребятами не раз переплывал его, да ещё с котелком ягод в зубах, для мамы, но только в том случае, если вода на несколько дней спадала, оголяя на середине реки даже не островок, а полянку травы, возле которой, можно было постоять, отдохнуть, поболтать.
А теперь что ж, к берегу плыть? Её потом не догнать. Кричать? Не поймёт, не ответит, да и имени я тогда не знал...
И вдруг мысль идиота: а что если она спортсменка, мастер спорта, чемпионка олимпиады? Что ей этот «ручей»? Как бы ей меня не пришлось спасать, если там травы не окажется. И только выплюнув эту жуть, я рванул за ней во весь дух,не поднимая головы, не наблюдая расстояний, полагая, что теперь уж я никак не имел права на возвращение.
И,догнал, догнал, вот она, рядышком, и трава оказалась на месте, только вот невезение - дама моя тонула, да-да, тонула, потому,что долгожданная полянка травы, хоть и видна была, но чуть менее пол-метра до верха не доставала. И что же, что же делать? Вот незадача!
И кто мог подумать! Я уже был чуть ли не в панике, но тут осенило: а ведь можно, стоя на дне, поднимать друг друга над водой подышать, до тех пор, пока нас не спасут или пока вода ни спадёт, ха–ха.
Сказано – сделано. А она в глубине и уже как бы и не барахтается. Я, значит, её хвать, еще раз хвать, так и этак хватал, лифчик сорвал, трусы, а всё потому, что несчастная успела уже пообщаться со странной травой, от чего покрылась
таким слоем слизи, что взять её было невозможно даже теоретически. Ну а
бросить её я и мысли не допускал, уж лучше с ней захлебнуться.
Хотя заметьте, я ведь мог попробовать и один доплыть, добраться, доползти до того берега, периодически отдыхая, лёжа на спинке, при такой-то тихой, как
ртуть, воде.
Век не забуду, как она под водой пялилась мне в глаза не мигая, ничего
не прося и как бы вовсе не узнавая. Но живая, живая, ручки-то шевелились.
Уж не помню, как это я под неё нырнул, и она оказалась на моих плечах, яро вцепившись во всё, что было на моей сатанинской роже.
Вскочил, нащупал ногами камень. Но вот ведь невезение - даже стоя на камне, мы с ней сантиметров двадцать не доставали до её глотка воздуха. Ну, вот-вот, ну ещё... Я искал ногами ещё какой-либо камень, но тот потерял, а другой не нашёл.
Страх подступал, как смерть, тихо, злобно, неотвратимо. Тогда я присел, и, рванувшись вверх, вскинул её на вытянутых руках так, что пятерня моей правой руки легла как раз на то самое греховное место между ног, где уже слизи–то не
было, левая под живот и я услышал её первый кашель, на воле, и был
счастлив минутки две, задыхаясь и умирая, и всё же очнулся я, как ни странно,, уже в её "могучих" руках, рожей к солнцу, рыгая, страдая, и вдруг неожиданно
осознал: а ведь она меня подняла из последних сил - только проститься, с миром проститься.
Она больше не сможет, сама же там ждёт, теряя сознание, чтобы, наконец проститься и нам друг с другом, так и не реализовав нашу земную любовь, по известному всем повелению Господа.
Да может быть это и не совсем так всё было. Только влепились мы тогда друг в друга, как самые дикие дикари, не понимающие, не знающие пощады в страстях, даже на последних мгновениях жизни.
В общем, открыл я глаза в ночь, в зловонный дух, в гул мотора. Судя по всему, жив, но что с глазами? Протёр, тряхнул и вот оно - небо, я в лодке, впереди
на моторе полуодетый мужик. Рядом со мной - она. И оба мы голые, прикрытые
только внизу по срамным местам, какой-то белой тряпицей непонятного
происхождения.
Я сразу к ней - жива ли, цела ли? А она оказалась не просто живой, но и
мило так сопящей, как будто и не просыпавшейся, ещё возле своей драгоценной
мамы.
А поскольку в лодке вместе с нами плыла ещё и вонь от наших, простите,
рвотных и всяких там испражнений, то мне ситуация ещё более прояснилась.
Прежде всего вот что скажу: спаситель наш был местный судья на пенсии, наш сосед через дом, редкого ума человек, до сих пор помогающий всем по любым земным
и другим вопросам. Они с сыном много лет доставали древесный топляк со дна
реки, который частично раздавали бедным, частично сами пользовались, и вода
от того в реке с каждым годом становится всё чище. Этот человек, издалека
заметив нашу беду, бросил свой багор и кинулся спасать нас, несчастных и
глупых искателей приключений.
Причалив, наконец, к своему мостику, он прежде всего снял с нас свою
рубаху и разорвал на три части - две подал даме, одну мне, помог обоим выйти
на берег, взобраться на насыпь, и только тогда, ни слова не говоря,
подарив нам стариковскую улыбку, пошёл наводить порядок в своей алюминиевой, непотопляемой лодке. Вот такие бывают люди, хоть к ране прикладывай.
– Да ладно про раны,- скажет читатель,- вы-то там как? Небось в постель
потащил?
– Что ты, что ты? – отвечу я,- она не такая. Не те отношения. Мне-то что, мужику, разве что мать поворчит. А вот для неё весь этот цирк на воде, с мужиками, с утоплением да с оголением - увы, только лишь повод местным для сплетен, для
зависти, а то и для проклятий, если угодно. А потому с насыпи мы сразу - по
домам, разными тропками, за заборами, да за зеленью и чтоб ни одна дворняга не тявкнула.
Я, конечно, первым делом, во двор - за туалет, чтоб, значит, и её проконтролировать. И всё-то нам в той половине дня удалось - предки её всё
ещё спали, и моя мама ещё не вернулась. Уж не знаю, как там «незнакомка» а я, как чуть ли не главный зачинщик всего «разбоя», ночью так убойно спал, что
проснувшись и перевернув в себе всё святое и грешное, прямо-таки воспылал продолжением встречи, новым походом за счастьем, но только уже в лодке,
которую собирался одолжить у соседей. Но опять же вопрос – а как же связь?
Стоп, так она же небось, уже во дворе. Ждёт не дождётся.Время-то чёрт возьми...
Пока мама копалась в малиннике, я в трусах за туалет, и вот что там вижу:
за самоваром оба её предка, рядом кошка, собачка, только подруги моей, и
даже её чайного прибора и табуретки не оказалось. Я - в крик всей душой:
«Как так? Не может быть! Куда она могла деться в такую рань..."
Хватило ума заткнуться, прислушаться.И вот что я выудил из их стариковского разговора. Хитрюга дед, видимо всерьёз вникнув в состояние внучки, вызвал сутра такси и принцесса моя первым же восьмичасовым рейсом, из всего двух существующих, улетела в свою задрипанную, Москву будь она проклята.
Разумеется, в дом я вошёл «никакой», и сразу - в колени, мамы рыдая,
страдая не в состоянии слова сказать, и глаз поднять. Но мама есть мама, даже
в руках её есть нечто от Господа - касание волос, тихий вздох, и ты уже не
один. И ты уже
сам богатырь, готовый сражаться с любым врагом, вплоть до казни самого себя,
за свои окаянные глупости.
К завтраку я всё - таки, как то там успокоился. А после завтрака мама, перекрестившись, начала своё материнское слово так: «Судя по всему, девица
аховая. Видал, как она тебя с одного взгляда - хап, и повела, повела, чёрт те
куда. и зачем? А потому, что она сразу узрела в тебе то, что искала -
бриллиант самой высокой пробы. Но ей же надо и повыпендриваться и так и
эдак, вот и влетела в беду. А ты и показал себя, молодец. Уверяю, тебя: она
тоже там настрадается и при первой возможности, а скорее всего на следующий
год в тех же числах июля непременно сюда прикатит. Так что живи, дорогой, как
жил, не страдай, не робей, читай, развивайся, тащи домашние дела и не сомневайся, никуда-то она от тебя ни денется.
Если честно, то всё это я и сам понимал. Но это же Москва, что я против
неё? Там такие соблазны.
Так что, чего там мне не обещала красотка жизнь, а страх потерять её
душу, такую родную чистую, самозабвенную, давил на меня весь год как
болезнь - тайно, настырно и ежедневно, без права обжаловать и застрелиться.
И вот он июль, первое число. Снова жара, тишина, раскрытое окно. Ещё мама
не ушла, а я уже за вёдра и - вниз, к реке, чтобы уже иметь представление
об уровне воды на случай повторения её прошлогоднего сумасбродства.
.
Договорился я с соседями и насчёт лодки, и даже вёсла домой занёс.
Едва мама ушла, я - к повторной, уборке, планируя пригласить и гостью на
чай. И вдруг - такое! Вот как? Откуда? А говорили, что бога нет.
Мне оставалось почистить только кран на бочке с водой, а меня то ли что-то коснулось, то ли кольнуло...
Я - к окну, а она стоит... И представьте, с двумя вёдрами воды на коромысле. И так смотрит, так смотрит... Улыбка во всё лицо, но и слёзы тоже потоком.
Я выпрыгнул прямо в окно, схватил её груз, затащил в её двор и - назад,
назад, чтоб старики не узрели. Она только и успела шепнуть «Жди, я сейчас».
А где ждать - не понятно. Не возле же её окон. Ну я и вернулся в свой двор, на случай, если дед выйдет или в окно выглянет. А она, погодя, выскочила, снова в мини-купальнике, и той же тропой, через насыпь - на баркас и - рыбкой в воду.
Я её понял. Ну, а как же, ей же надо реабилитироваться за свой прошлогодний
конфуз, для чего она уже и уровень воды разузнала.
Но, вы ж понимаете, рок порой предлагает нам такие несусветные козни, о
коих, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Разве что
помолиться. Но я, пожалуй, рискну, коль уже взялся. Во–первых, я опоздал–то
всего на пару секунд, мог бы и с ней сигануть, но вместо того я только насторожился и стал ждать её на поверхности. Минута, другая... она не выныривает. Разумеется, я - за ней. Вижу её. Она, как-то бессвязно двигает руками,
ногами, но не всплывает. О Господи, проволока, догадался я. Так уже было,
пацан утонул. Я прилёг к самому дну, пригляделся снизу в вех - вот она, наша заводская, экспортная, тонкая нержавейка, кем-то сброшенная сюда в виде
мотка, что развернулся теперь кольцами чуть ли не в мой рост, устроив
смертельный капкан для несчастной купальщицы. И что же теперь? Пропали!
пропали!
Как же так получилось,что она столько всего на себя намотала что теперь уж и
коконом выглядит? Какое уж тут спасение? И речи не может быть. Она
задыхается. Мне хотя бы руку её достать... Но и с этим проблема,
не подступиться. Обидно вот так одному подыхать. А ей каково, если она уже в двух метрах, а то и ближе. Эх, была не была, и я рванул напрямик, как утюг раздвигая, чуть ли не разрывая проклятую сеть, кольца которой снова так и хапали меня за
руки, за голову, за ноги, стараясь даже перевернуть, что бы сделать
из меня такой же кокон.
Стоп! Не спеши, не спеши, голову ниже, - командовал я себе, понимая, что
мне до неё теперь, ну никак не достать. Вот если бы она ко мне развернулась... И что бы вы думали? Не успел я закончить мысль, как кокон дрогнул, перевернулся, и оказавшись глазами ко мне, вдруг выдвинул бледную кисть руки, за которую я и схватился, как за судьбу, за жизнь, за смерть, но вдвоём, только вдвоём, и никак иначе...
А спас нас тогда, как ни странно, тот самый судья, сосед через дом, золотой мужик. Увидев в окно ещё один наш идиотский трюк, отец и сын примчались с двумя баграми и вытащили нас вместе с проволокой, с мусором,ну. и полумёртвыми,
разумеется.Вызвали скорую, обмыли, очистили, откачали, по домам развели.
И всё бы ничего, только в тот день праздник какой-то был, и толпа собралась, как на футбол наших с южноамериканцами. А вот после обеда, да-да, именно после
обеда, мы с мамой, перетасовав все "за" и "против",решили, что я непременно
должен открыто предстать пред очи её предков в роли как бы спасителя,
понравиться им, иначе они её снова швырнут в Москву. Мама немного знала этого
деда, потому и переживала. Я хотел схапать свою "русалку", и тоже боялся
деда. Однако на стук вышла бабуля, которая весьма даже добродушно поведала
мне том что Юля на речке простудилась, и дед лично, вторым рейсом только что отправил её в Москву к родителям, и теперь уже навсегда.
Домой я влетел весь в слезах и соплях. А дома ждал ещё более
грандиозный трюк. Вот уж судьба-индейка! Мой одноклассник Митяй, живущий на
другом конце города, вдруг распивает с моей мамой чаи с пирогами, и оба - всамом радужном настроении.Я так и замер в недоумении. Мама мне: «Радость-то, сынок, какая!»
Митяй вскочил, по военному сунул мне повестку из военкомата, хотел ещё
что-то там сказать, но мама, не выдержав, вставила: «Слышь, Сынок, за тобой персонально прислали!»
А дальше уж Митяй выдал все свои военные тайны. Как оказалось, военком по
приказу сверху набирал группу выпускников-отличников из двадцати человек
для поступления в московскую общевойсковую академию. Девятнадцать парней,
включая Митьку, уже были согласны и собирались.За мной же как за
единственным медалистом, майор прислал не штатного связника а моего друга, что б значит, он посодействовал если что. Уточнил Митяй и про наши экзамены в
Москве. Там, видите ли, полнейшее безобразие: одним сдавать математику, физику, диктант, а другим, то есть медалистам, только сочинение, и то на любую тему.
Знал бы он, несчастный, ещё и про мою Юленьку,сверх того он бы от
зависти все ногти свои грыз , или экзамены завалил бы.
А у нас с Юлией Петровной с того самого июля жизнь покатилась как в метро. Но без остановок. Вернее, остановки, возможно, и были, но не для нас, мы их даже и не заметили. Вот посудите: экзамены, встреча, выпуск, служба, Юлина кандидатская, моё генеральское звание, отставка, переезд.
И вот мы с Юленькой снова в том же "Шнхае" в новом доме, на том же месте.
И внук, приезжая к местной девице, так и норовит махнуть с ней на ту сторону, в лес, и не на катере, не через мост, не на своей иномарке, а голышом, как их предки. А нам с Юлией Петровной только и осталось, что тихо тлеть душой за их счастье да порой спорить о том, кто же первый из нас заикнулся при детях о тех наших непростительных приключениях.