Детская боль

 
Когда же это было?

        С утра светило яркое солнце, и казалось, что за окном мороз. Он напрашивался по всем канонам январских ассоциаций у человека, всю жизнь прожившего в средней полосе России. Прохладная не отапливаемая палата мед роты и запотевшие уголки на оконных стеклах способствовали этому самообману. Хотелось видеть привычную картину: пушистый снег, шапки ушанки, санки, смеющиеся голоса. Но за окном изредка проходили бойцы в панамах цвета хаки, а пыльные вечнозеленые эвкалипты напоминая скорее начало осени, чем середину зимы.
  
  После завтрака ходячие пациенты по темному коридору потянулись  к выходу на свет, погреться на солнышке, поболтать на свежем воздухе в террасе, пристроенной к торцу мед части, в народе именуемой беседкой. Маскировочная сеть, свисающая с крыши, да деревянная лавка у стенки - вот её нехитрое убранство.
  
  Не такое это было место, чтобы спешить. Народ, офицеры и солдаты, различить их можно было только по прическам, наслаждались дымком первой сигареты после утреннего армейского кофе, делились соображениями о войне и мире, шутили, как могли.
   Корешились небольшими группами, по палатам. Каждый доставал свою пачку, выбивал пару сигарет фильтром наружу и предлагал собратьям. Особым шиком была "Ява" в мягкой упаковке, или курили то, что было.
 Переменный состав в синих больничных халатах, запахнутых на одну сторону под пояс, в накинутых на босу ногу кроссовках, или тапках, с каллиграфическими буквами "ХО" (хирургическое отделение), коротал время до врачебного обхода, ждал новостей.   
  В то утро на дежурство заступала Наташа. Белой лебедью с серым крылом, медицинским журналом под мышкой, она решительно приближалась к больничному модулю.
  Военная братия издали приметила медицинскую сестру и радостно предвкушала церемонию утреннего приветствия. Конкуренция была нешуточная. Каждому хотелось выдать Оду в её честь, а успевали выкрикнуть одни заглавия:
  
  - Здравствуйте, Наташа!
  - Доброе утро, Натали!
  - Соскучились, леди! Вышли Вас встречать!
  - С добрым утром, сестричка! Как нынче спалось? - решился кто-то "опытный" и дерзкий на самый животрепещущий вопрос.
  - Всем, доброе утро! Спасибо! Не переживайте - спала хорошо, - с улыбкой отвечала Наташа, парируя многозначительные взгляды.
  
  Она была из Казахстана. Прекрасные восточные глаза и вьющиеся темно-каштановые волосы вызывали всеобщее обожание мужчин 66-ой бригады под Шамархелем, а так же за её пределами. Пределов было не много: военный аэродром с отрядом вертолетчиков в пригороде Джелалабада да центральная улица в городе - дуканный ряд с торговцами индусами, ценителями женской красоты. Выехать туда удавалось крайне редко. 
  
  Каждый пациент в душе считал себя "героем", а потому полагал, что имеет право на толику женского внимания, или хотя бы на пару слов в ответ. При каждом удобном случае медсестер заваливали разного рода высказываниями, остроумными и не очень. За день девушки так уставали от наших "шурави", что к вечеру многим из них  человеческое терпение изменяло.
  
  Наташа была особенная: бойкая, веселая, она никогда не нервничала по пустякам. У нее была легкая рука. Когда вам колют антибиотики каждые четыре часа,  это не маловажно. К тому же, она запросто находила подход к любому парню, в каком бы состоянии тот ни находился: от полной беспомощности во время болевого шока во время поступления, до навязчивого ухаживания выздоравливающего "неотразимого гусара", накануне выписки.
  Всевышний наградил её добрым сердцем, и пациенты медсестру боготворили.
  
  После утреннего врачебного обхода Наташа приоткрыла дверь в дальнюю угловую палату, самое большое помещение мед роты на пять коек. Её обитатели, грозные офицеры спецназа, идущие на поправку семимильными шагами, тут же уставились щенячьими глазами на медицинскую сестру.
   Но выражение на её лице к шуткам не располагало. Она обратилась к парню, с  потрепанной книгой в руках, на ближайшей койке, справа у входа.
  
  - Андрей, с КПП звонили. Уазик  везет афганцев с Шамархеля - дети подорвались. Понадобится переводчик, - сказала озабоченно Наташа и закрыла дверь.
 
  Столько внимания одному считалось несправедливым. В другой ситуации товарищи бы не простили, но раз дело касалось детей, все ограничились вздохами.  Парень у входа встал с пастели,  развел руками, извиняясь перед собратьями, и вышел из палаты.
  
  Андрей ждал в беседке. Уазик, потопив в пыли округу, подлетел к приемнику-распределителю. Там в семидесяти метрах суетились люди в белых халатах.  Прошло минут двадцать, прежде чем из серого одноэтажного строения  вышла медсестра и быстрым шагом направилась к модулю мед роты. За ней не шел, а, скорее, бежал, семеня мелкими шагами, немолодой афганец в серой чалме, коричневой рубахе на выпуск под черной жилеткой и темных шароварах. На руках он нес девочку лет четырех-пяти. На её пыльных смоляных волосах и на пестром рваном платье,  напоминавшем цыганский наряд, выступали большие пятна крови. Ребенок не плакал, а чуть скулил. У несчастного отца, казалось, вот-вот подкосятся ноги и он рухнет под тяжестью горя. На загорелом морщинистом  лице засохли слезы.
  
  - Здравствуйте! - все, что мог сказать Андрей идущим.
  
   Татьяна, дежурная сестра приемного отделения, молча, кивнула головой и вошла в темный коридор стационара мед роты.
  
  - Старшего мальчика привезли слишком поздно. - горько пожаловалась она Наташе, встречавшей их у входа в операционную, - Да еще "эти", на КПП! Афганцы прибежали за помощью ещё час назад, а они всё  разбирались, сомневались, подозревали: "Может, диверсия какая?" - произнеся она последнюю фразу фальшивым голосом.
  
  Наташа, через переводчика, попросила отца девочки положить ребенка на операционный стол, а самого надеть белый халат.
  Ребенок заплакал с новой силой.
  
  - Как её зовут? - спросил хирург.
  - Нум е це дей (пушту)? - подключился Андрей.
  - Фируза, - произнес отец дрожавшим  голосом и не смог сдержать слез.
  - Спокойно-спокойно, Фируза. Молодец. Все будет хорошо. Умница девочка, - нежным голосом пытался успокоить ребенка хирург.
  
   Анестезиолог и  медицинские сестры готовили инструменты и все необходимое для извлечения осколков из маленького тельца.
  
  - Скажи отцу, чтобы подержал её за руку, - попросил хирург переводчика, взяв ножницы, - Начинаем резать одежду! - обратился он к персоналу.
  
  Для афганца, пуштуна, согласиться, чтобы чужой мужчина видел голое тело его дочери, даже совсем юной, было пыткой.
  
  - Фируза - "Красивая" - незамысловатое восточное имя, - размышлял Андрей, стараясь не смотреть на операционный стол, - Бабушка Елена, тоже "Красивая", сельский фельдшер, так и не получила высшего медицинского образования. С детства она внушала, что самая лучшая профессия на свете - быть хирургом, хотела, чтобы кто-то из детей, или внуков, пошел  по ее стопам и выполнил заветную мечту. Но сын, как многие послевоенные мальчишки, любил машины - стал водителем. Дочь любила географию и иностранные языки  и стала учителем немецкого. Меня, и подавно,  вон куда занесло. Может оно и лучше - сомневаться: сможешь ли стать хорошим переводчиком, чем не дотянуть до настоящего хирурга, - оправдывал себя Андрей, с огромным уважением относясь к работе людей в былых халатах, - мама говорила, что в детстве они спасли меня по меньшей мере дважды, как и многих в этой жизни. Но теперь даже трудно понять, какую нужно иметь выдержку, чтобы так хладнокровно извлекать из детского тела металлические осколки.
  
  - Как это случилось? - спросил Андрей афганца.
  - Сын разжег костер и что-то туда сунул, - Фируза была рядом, - лицо отца опять задрожало.
  
  Андрей ругал себя за бестактное любопытство.   
  Он вспомнил, как сам в детстве любил жечь костры и бросать туда все, что могло бабахнуть: бутылки с карбидом, банки из-под дихлофоса, охотничьи патроны, которые  нашел у отца. И ведь понимал, что очень опасно, но радость будущего взрыва каждый раз перевешивала страх.  
  У афганских детей, к сожалению, выбор - что положить в костер, был слишком велик.  
  Судя по рваным окровавленным кусочкам тонкого металла, это могла быть граната от "подствольника" или АГСа.  
  У взрослых - свои игры. Изобретательности, как убить друг друга, им не занимать. Они всегда заняты, им не до детских проблем, а потом происходит непоправимое.
  
  Операция продолжалась. Стоявшие в стороне Андрей и отец Фирузы потеряли счет времени.
  
  Долгими ночными переходами Андрей приобрел привычку прокручивать в голове по многу раз важные моменты боевых операций, в попытке найти для них оптимальное решение, или просто вспоминал эпизоды из прошлой жизни - это  успокаивало нервы. 
  Боль  ребенка на операционном столе напомнила ему случай из детства.
  
  Осенью 73-го года он вместе с родителями приехал к детскому магазину "Теремок", что красовался недалеко от остановки "Хлеб завод" у Площади Кирова в Куйбышеве.
  Это был заветный магазин с большими стеклянными витринами. А за ними - что душа пожелает! Все как на картинках в Детской энциклопедии: для 5 лет - одни игрушки, для 7-8 - другие.
  
  Андрей немного завидовал своему младшему двоюродному брату Мишке, который жил в этом доме на четвертом этаже, у своей бабушки, и мог каждый день любоваться магазином. Ему даже не нужно было покупать все эти игрушки, можно было играть внутри, в специализированной зоне.
  
  С обратной стороны дома они втроем вошли в знакомый подъезд и стали подниматься по ступеням. На лестничной клетке четвертого этажа стояли люди, мужики курили. Из дальней двери справа им навстречу выбежал веселый пятилетний Мишка и возбужденно закричал:
  
  - Проходите! Проходите скорее - она там, она там лежит!
  - Тише, тише Миша, не кричи, - сказала мама Андрея и попыталась прижать к себе маленького мальчика, но тот с силой вырвался из ее рук и убежал обратно в квартиру.
  
  Когда из комнаты стали выносить тетю Галю, веселый сорванец встал на пути и завыл. Он пытался оторвать чужие руки от гроба. Потребовалось несколько человек, чтобы оттащить его в сторону.
  
  - Красавицу Галину Соколову знала вся Безымянка! - говорил Мишкин отец дядя Юра, который в 62-ом играл в "Крыльях Советов".
  Молодая женщина "сгорела" как то очень быстро - за несколько месяцев, от рака желудка. Врачи были бессильны...
  
  Хирург продолжал извлекать мелкие осколки. Операционные сестры шили Фирузу и обрабатывали раны.
  
  Андрей вдруг понял, почему судьба постоянно посылала ему в друзья врачей: Юру Сараханова, Сашу Сурначева, Сан Саныча Чертолина, - она постоянно напоминала ему, кем бы он мог стать, если бы в юности послушал  мудрую бабушку Лену.
  
  А мозг продолжал предательски выкапывать из глубин сознания горестные переживания.
  
  Алексей Гаврилович был компаньоном. Так говорил дедушка Коля про пожилого пасечника с протезом вместо правой ноги. Каждое лето старики и дети жили шумной компанией в лесу на пасеке. Это была настоящая "вольница", - родители приезжали только по выходным дням.
  
  Когда шел дождь, дети прятались в четырехместной брезентовой палатке, а взрослые сидели под навесом за фанерным столом, под которым хранились сухие дрова.
  
  Палатки в лесу ставили на деревянные настилы из досок, поднимая от земли на уровень высокой лавки.
  
  Позже купили двухъярусную отличную палатку, чешского производства, в которой было всегда сухо. А в той брезентовой все же было веселей. Если во время дождя по внутреннему пологу начертить пальцем простенький узор, скоро он начинал проступать светлыми линиями и плакать большими каплями.
  
  Взрослые ругались, а дети всякий раз рисовали свои мокрые картины.
  
  Дождь кончился.
  
  - Наташа, надень мне басиночки, - обращался трехлетний Андрей к пятнадцатилетней красавице.
  - Ой, хитрец! - заливалась Наташа звонким девичьим смехом, и ее голос далеко разносился после дождя в чистом лесу, - Сам ведь умеешь застегивать сандалии.
  
  Но у малыша было свои резоны на сей счет. Когда он свешивал ножки с настила, и Наташа наклонялась, чтобы застегнуть ремешки, ее прекрасные волосы опускались перед его коленками. Делая вид, что просто держится за старшую подружку, хитрец нежно гладил ее по голове и думал, что никто не замечал его счастья.
  
  Следующим летом Наташа на пасеку не приехала. Алексей Гаврилович с гордостью рассказывал деду Коле о своей старшей дочери. О том, как он бывший военный летчик в строгости воспитывал своих детей. О том, что Наташа уже начала готовиться, и через год обязательно поступит в архитектурный, один из самых престижных ВУЗов в Куйбышеве. Да и как же могло быть иначе у заслуженного летчика, инвалида Великой отечественной войны.
  Алексей Гаврилович бил врага на штурмовиках Ил-2, имел много наград.
  
  Государство раз в семь лет выделяло ветерану новый автомобиль "Запорожец". Но и сам он был мужик старательный: построил хороший дом, воспитывал вместе с женой Симой троих детей.
  И пчелы были ему хорошим подспорьем в хозяйстве.
  
  Ранней осенью 69-го Алексей Гаврилович вышел на крыльцо своего дома в поселке Керамика. За палисадником на улице он услышал звонкий смех дочери.
  
  - Наташа, домой!
  - Сейчас, папа.
  - Кому сказал - домой немедленно! - стал заводиться отец, понимая, что дочь с кавалером. Но дочь не спешила, и разгневанный отец, превозмогая боль от протеза, с палочкой в руке вышел за калитку.
  
  Увидев на лавочке свою дочь на коленях у взрослого парня, Алексей Гаврилович швырнул клюшку и выдернул ремень из брюк.
  
  Он потом рассказывал своему компаньону деду Коле, что не ударил дочь, а только замахнулся и что-то сказал.
  
  Перенести такое унижение на глазах у молодого человека Наташа не смогла и, разрыдавшись, бросилась прочь.
  Строгий отец пошел домой.
  
  Солнечным осенним днем Наташу хоронили на кладбище в Смышляевке, недолеко от взлетного поля и Авиационного завода, где во время войны собирали штурмовики Ил-2.
  
  Она попала под поезд на повороте железнодорожных путей за заводом "Стройкерамика". Об этом сразу же сообщил машинист локомотива товарного состава.
  
  На похоронах четырехлетнему Андрюше было очень горько. Но больше всего его поразила тетя Сима, которая еле дошла до свежевырытой могилы и упала на руки родственникам, потеряв сознание, когда застучали два молотка.
  
   Алексей Гаврилович стоял рядом, опираясь двумя руками на трость, и долго потом не мог сойти с места.
  
  Звонкий Наташин смех так и остался в памяти Андрея эхом в мокрых ветвях свелого леса, умытого теплым июльским дождем 68-го года...
  
  Операция завершилась.
  Фируза спала. Афганскую девочку накрыли простынкой и передали отцу. Он плакал и благодарил. Ему еще предстояло забрать тело сына из приемника-распределителя.
  
  Доктора вышли провожать. В беседке перед модулем Андрей спросил:

  - Наташа, как тебя звали в детстве?
  - Зачем тебе? - Ты все равно не запомнишь.
  - Я запомню, точно запомню, - грустно улыбнулся он.
  - Ну, хорошо - Гульжанар, - ответила Наташа, и напряженность как-то вдруг спала - всем стало легче.
  - Гуль-жанар - обязательно запомню, - произнес Андрей, улыбаясь, и подумал: "Цветок и жар" - не так уж сложно запомнить, а для кого-то в далеком Казахстане "Самый драгоценный солнцецвет".   
  
  Послышался шум винтов.
  Этот звук над "Приемником-распределителем" снова принес тяжелые вопросы с бесконечным "если".
  Если везут вертолетчиков, то - из какой эскадрильи?
  Если спецназовцев, то - Длелалабад или Асадабад, из какой роты?
  Если пехоту, то - разведчиков или со сторожевых застав, и опять же, с Семнадцатой на Шахидане или Девятнадцатой над Миханкачем?
   И бесконечная-бесконечная мольба: пусть в этот раз будут только "трехсотые"!
  
   Вертолет приземлился. Доктора наспех докурили сигареты.
  
  Через несколько часов после операции в соседнюю палату привезли вертолетчика с сильными ожогами.
   Андрей помогал ему принять удобное положение на койке, чтобы тот мог глотать пищу, а капитан Александр Селиванов, превозмогая боль, скрепя зубами, все твердил своему земляку, что:
 
  - Короткие винты 24-ки никак не хотели набирать высоту над перевалом за Кунаком...
  
  Он не мог себе простить гибель борттехника Володи Яковлева.
  
  Значит это было 12 января 1987 года.