Портрет Евграфа Давыдова

               
ПОРТРЕТ ЕВГРАФА ДАВЫДОВА

В 1809 г. Академия художеств направила Ореста в Москву быть при скульпторе И. П. Мартосе во время его работы над монументом Минину и Пожарскому. Москва меценатов, патриотов, радетелей отечественной культуры приняла талантливого художника с распростертыми объятьями. В первый же год Орест познакомился с Василием Давыдовым ––  отставным военным, чья служба была пресечена Павлом I, как это случилось со многими дворянами не угодными Павлу. 

Орест еще в Петербурге был наслышан о старшем сыне Давыдова –– Денисе, который  служил в кавалергардах и приобрёл большую известность своей храбростью и стихотворным даром. Был славен и  младший сын Давыдова –– Евдоким.  Во время сражения при  Аустерлице Евдоким получил семь ран: пять саблей, одну пулевую и одну штыковую. Его подобрали французы, отправили в город Брюн, где находилась главная квартира Наполеона, и поместили  в госпиталь.
Когда лазарет посетил Наполеон, увидел забинтованного с ног до головы русского офицера, он спросил:
–– Сколько ран, мосье?
–– Семь, ваше величество, –– ответил Евдоким
–– Столько же знаков чести! –– бросил Наполеон эффектную фразу, о которой  газетчики  раструбили по всей Европе.
Долечивался Евдоким во Франции, на берегах Роны. Едва встав на ноги, вернулся в Россию.

Денис и Евдоким  были гордостью русской армии.  Не отставал от них и двоюродный брат Евграф, тоже гусар, тоже вкусивший порохового дыма. Все они были храбрецы, люди доблести, чести –– цвет русского офицерства, удивительным образом соединившего в себе бесшабашную удаль, молодечество и  непоколебимую верность долгу.  Познакомившись с Евграфом Давыдовым, Кипренский сразу решил написать программную картину. Именно картину, как он потом и называл свое детище, а не просто портрет молодого гусарского полковника. Накопленный к тому времени опыт в портретной живописи позволял  надеяться на успех.  Писал свежо, широко, законченно. Фигура Евграфа взята  в полный рост. Полковник стоит подбоченясь, опершись на саблю, сияет золотое шитье на парадном мундире, кивер небрежно брошен на каменный выступ… А обстановка проста, как в стихах  Дениса Давыдова:

                Он –– гусар, и не пускает
                Мишурою пыль в глаза;
                У него, брат, заменяет
                Все диваны –– куль овса.
               
Кипренский давно уже понял, что чувства, внушаемые человеком, с которого пишешь портрет, должны составлять главное достоинство изображения. Но не всегда рисковал признаваться в этом на полотне. И лишь когда ничто не мешало ему это сделать, выходили подлинные шедевры, которым суждено было стать основополагающими  вехами в отечественном портретном искусстве.  Что и случилось с портретом Евграфа Давыдова: этот образ стал символом русского офицерства тех лет.

                Одним ожесточеньем воли
                Вы брали сердце и скалу, —
                Цари на каждом бранном поле
                И на балу.

                Вам все вершины были малы
                И мягок — самый черствый хлеб,
                О, молодые генералы
                Своих судеб!

                Три сотни побеждало — трое!
                Лишь мёртвый не вставал с земли.
                Вы были дети и герои,
                Вы всё могли.

Так напишет через сто лет  Марина  Цветаева.  Этой блистательной молодежи надлежало отстоять честь и независимость России, переломить хребет Наполеону, покорившему всю Европу. 
 Но Кипренский  не указал, что портрет написан с Евграфа Давыдова (это было и так всем известно), поэтому спустя годы, когда уже Кипренского и Евграфа не было в живых, стали считать, что на портрете легендарный Денис Давыдов. Только в сороковых годах двадцатого века историк-искусствовед Э. Н. Ацаркина обнаружила в архиве документ, по которому удалось  установить настоящую личность портретируемого.

В Москве Кипренский работал так много, что граф Ростопчин писал в Петербург: «Он почти помешался от работы». Задуманное и решенное для себя Орест отстаивал до последнего истощения сил. На его полотнах была без утайки вся жизнь позировавших ему людей: угадать глубинную сущность человека, с которого пишешь портрет, было ведущей  гранью его таланта. «Кто сказал, что чутье нас обманывает?» –– спрашивал он в своем «философском альбоме». И  всё же Кипренский редко бывал доволен собой –– хотелось в Италию, в Рим, где творения величайших художников мира;  необходимо учиться у них! Ещё в Академии Орест получил Большую золотую медаль и право на заграничную поездку, но границы были закрыты –– по Европе шла армия  Наполеона.
 
В марте 1812 года Орест вернулся в Петербург. Вернулся признанным мастером,  слух о котором проник даже в  Западную  Европу. Вся столица  заговорила  о  «волшебном  карандаше» Кипренского.  Лёгкость, с которой он создавал свои карандашные портреты, казалась чудом. Орест получил звание академика, и самые именитые люди Петербурга почитали за честь позировать ему. Он стал повсюду желанным гостем: обаятельный, весёлый, крайне добродушный человек, блестящий художник, к тому же почти профессионально занимавшийся математикой, естественными науками и литературой.

В июне 1812 года в Россию вторглась многотысячная вражеская армия. Из Петербурга пошли навстречу ей гвардейские полки и отряды ополченцев. Весь русский народ напряжённо следил за событиями на фронте,  глубоко  переживая  отступление русских войск. Только 31 августа газеты оповестили о сражении  при Бородине и о донесении Кутузова императору: «Войска сражались с неимоверною храбростью: батареи переходили из рук в руки, и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами».  Это ещё не была победа, но русская  армия показала, на что способна. В октябре «непобедимое  воинство» Наполеона потащилось назад, бросая оружие, мародёрствуя по пути, замерзая, проклиная Россию и русских!