Глава 29
О том, что дружба даже с великими полководцами никогда не заменяет победу.
В пору командования князя Багратиона Манук-бей завязал с ним замечательные отношения. То ли какая-то общая кровь текла в их жилах, то ли князю понравился умный и деликатный Манук-бей, но Багратион всегда радостно встречал его и заключал в свои объятия. Горячий и несдержанный, не слишком высокообразованный, князь – как говорили, любимец Суворова – некоторой своей самонадеянностью и, пожалуй, даже хвастливостью, какая часто встречается у необразованных людей, напоминал Мануку безвременно погибшего друга Мустафу Байрактара.
Багратион высоко ценил своего конфидента, неоднократно сообщая в письмах о его деятельности самому императору, в результате его представления Александр I пожаловал Манук-бею орден Владимира третьей степени (что давало ему сразу чин дворянства по заслугам)1.
…Как следует из всего этого, я не просил ни какого заступничества, ни других высокопоставленных лиц, чтобы они обратились к царю за почетной наградой, когда я получил орден Владимир третьего класса согласно великодушному имперскому указу, который выглядит следующим образом:
«Господин Манук-бей,
Российское командование привело многократные доказательства вашей преданности России и большие усердия в службе в интересах империи нашей, о чём не замедлили рапортовать главнокомандующие моей армией на берегах Дуная, и я был особенно впечатлен; примите в качестве вознаграждения, и в воздание ваших заслуг и в знак моей благосклонности к вам всемилостивейше жалую вас кавалером ордена Святого Владимира 3-ей степени, коего знак у сего к вам доставляя, повелеваю возложить на себя и носить по установлению.
Александр. 20 мая 1810»
Из письма Манук-бея Овакиму Лазареву.
В сопроводительной грамоте указывалось, за какие именно заслуги пожалован такой орден. За то, что в 1806 году Манук-бей убедил Мустафу Байрактара не нападать на Валахию; за то, что убедил того же Байрактара отказать генералу Себастиани в пропуске французского корпуса через Боснию и придунайские территории; за то, что дважды участвовал в спасении Бухареста от нашествия турецких войск и что Байрактар послушался его совета не нападать на Сербию после Слободзейского договора; что уговорил Кёсе Ахмеда сдать крепость Журжу; что организовал целый агентурный центр и передавал из турецкого лагеря ценные сведения для русского командования; что в 1806 году ощутимо помог румынской казне; что после 1809 года решал все вопросы, связанные с продовольственным обеспечением русской армии в княжествах…
12 марта 1810 года Багратион объявил румынскому дивану, что согласен с его решением об освобождении от налогов и дани сёл Тнкбешт, Драгомирешт, Пасареа Моара Сеак, которые были собственностью Манук-бея. Ещё раньше румынский диван, принимая во внимание заслуги Манук-бея перед княжеством, пожаловал ему 50 скутельников2.
«Поелику славный Драгоман Манук не токмо оказал благодетельств, но и служил Отечеству сему, … Диван сим документом предоставляет 50 скутельников».
В другой грамоте за 6 июня 1809 года диван, «…приняв во уважение ненарушимо и неприкосновенно Манука и всех наследников его», освобождал все имения Манук-бея «от государственных податей и повинностей. Просим господ почтенных бояр, кои после нас будут, с благодарностью соблюсти привилегию к таковому благодетелю, каков есть славный драгоман Манук, толикую пользу отечеству приносившему, и который посредничеством своим и старанием сколько раз избавил город Бухарест от опасности...»
Сентябрь 1810 года
После поражения турок у Шумлы Пегливан был взят в плен со всею своей армией, но тем не менее, даже после поражения у Силистрии, великий визирь послал своих переговорщиков, уполномочив их заключать мир только на турецких условиях. Папик Ягубич с Манук-беем спасли и дали кров тремстам турецким пленным, после чего по приказу русского командования их отправили в Турцию, взяв с них слово не убивать христиан. Среди них были очень именитые и знатные турки, Манук-бей сумел их спасти через главнокомандующего армией Каменского.
Манук-бей решил встретиться с Каменским, но так как тот был сноб и не допускал к себе румынских бояр, Манук-бей пошёл не сам, а уважительно послал Папика Ягубича с дорогими подарками. Каменский выразил живейшую готовность встретиться с Манук-беем, о котором слыхал не раз, после чего Манук-бей сам навестил графа, и теплая дружеская беседа их длилась несколько часов, после чего у русского командующего с ним установились очень теплые отношения.
Флейшаккель, австрийский консул в Бухаресте, в июне сообщил Меттерниху, что «Манук-бей вел переговоры с Босняком о сдаче Рушчука, дабы пощадить город». Манук-бей успешно провёл переговоры с турками о сдаче других городов – Шиштова, Никополя и Силистрии, именно потому они избежали разрушений. В переговорах по Рушчуку участвовал и епископ Захарий Аккерманский, как раз там он и был ранен, получив лёгкую контузию. Некоторые источники утверждают, что коменданты Силистрии и Никополя просили «гарантий и присутствия только Манук-бея», сообщает в другом письме Меттерниху тот же Флейшаккель3.
Видя, сколько разрушений произвела русская армия в Рушчуке, Манук-бей с курьером Каменского послал письмо Босняк-аге, чьи полки пополнились свежими силами. В письме Манук советовал Босняку сдать город, чтобы избежать разрушений. Но Босняк-ага, опьяненный победой, не только отказал Манук-бею. По свидетельству австрийского консула в сообщении Меттерниху, свирепый турок приказал отрубить головы двум офицерам, сопровождавшим курьера, и послал их Каменскому.
– Таков мой ответ. Не надоедайте мне своими угрозами и сделайте то же самое, если сможете! – ответил Босняк4.
Каменский штурмовал Рушчук, но был отбит с громадными потерями. Комендант Босняк-ага решил атаковать русских во рву, дав передовым возможность взобраться на вал. Штурм превратился в настоящую бойню. Упорствуя на своем решении, Каменский бросал сюда резервы, что лишь увеличивало потери; из 17 тысяч штурмовавших выбито 360 офицеров и 8 тысяч нижних чинов. После штурма Каменского 7 тысяч русских голов, надетые на их собственные штыки, «украсили» стены Рушчукской крепости.
Разъяренный Каменский на этот раз взял город, но в сентябре ему пришлось оттянуть войска обратно за Дунай, так как турки сконцентрировали вдоль Дуная многотысячные войска. А скоро дальновидный и умный, подающий большие надежды Каменский тяжело заболел. Этот полководец мог иметь большое будущее и покрыть доблестью своё имя во славу России. Но армию и её предводителей косили непонятные местные болезни. Каменского перевезли в Одессу, где он и умер.
На смену Каменскому в марте 1811 года назначили Михаила Кутузова. В Бухарест опять прибыла делегация для переговоров. Опять консулы и послы европейских государств обеспокоенно обрабатывали турок, пугая русским коварством и рекомендуя не заключать мир. Так называемый «восточный вопрос», возникший ещё со времён Петра I, фактически устанавливал равновесие между европейскими государствами, и всё их внимание теперь было обращено на эти переговоры. Так что «восточный вопрос» опять становился решением вопроса западного.
Намерение русского императора присоединить Валахию и Молдавию уже всем было известно. И, несмотря на явное поражение на берегах Дуная, Турция отчаянно цеплялась за свои европейские жирные куски – фактически, житницу Османской империи.
Но было ясно, что и Россия не проглотит эти куски без согласия крупных европейских держав. Согласие могло быть достижимо, если бы русские, прибрав княжества, уступили им кусочек Польши, кусочек Финляндии – кусочки, тоже завоёванные кровью и славой своего оружия. Уступили взамен турецких владений с православным населением. И если Россия желает Молдавию и Валахию, тогда Наполеон заберет у ее союзницы Пруссии Силезию. И, отвлекая внимание России на Восток, французский император бесчинствовал в Европе.
Но Российский Император не желал терять ни то, ни другое. Разве мог Государь после фактического овладения княжествами и столь долгих лет войны уступить Дунай, судоходный Дунай с его черноморским устьем, и тем более кому! Побитым туркам!
Как бы то ни было, и Османская империя, ослабевшая от внутренних распрей и Российская империя на пороге приближающейся войны с императором Наполеоном были вынуждены договариваться, то есть идти на уступки.
В январе 1811 года в Бухарест прибыл капуджи Нумак-эфенди, посланник визиря для заключения мира. Он приехал встретиться с Манук-беем по поручению Порты. Из Константинополя просили у русского командования устроить встречу Нумака-эфенди с Манук-беем и передать ему письмо великого визиря.
«…учитывая преданность Манук-бея Порте, этим письмом надлежит ему быть посредником в переговорах с русским штабом, если русские не предложат неприемлемые для турок условия».
В конце было приписано, «хотя ясно видно, что всё равно ничего не выйдет, несмотря на то, что русские с нетерпением ждут мира»5.
В первую очередь Нумак важно сообщил Мануку, что шведы объявили войну России (даже историю про Петра Первого припомнил!), а Наполеон написал султану письмо о поддержке. Манук-бей над поддержкой посмеялся:
– Хочешь, Нумак-эфенди, я тебе договор о вечном союзе франков с русскими покажу? А шведы не воюют с Россией, один раз повоевали, и хватит! Наоборот, они хотят союз заключить. Сильная страна Россия, жаль, войска мало, а границы до края земли тянутся…
Манук-бей был осведомлен о намерении шведов объявить союз с Александром. Русские выведали шведские планы ориентации на Россию и, выждав некоторое время, даже стали торговаться. Кстати, именно после того как Россия фактически вернула себе Финляндию, придав её жителям кучу льгот с настоящим, необременительным протекторатом, Манук бей стал задумываться над кое-какими последствиями невыгодной для него войны…
Кутузов часто напоминал ему про хитрости и обман противника, да и сам Манук был не лыком шит. Иной раз надо притвориться богаче, чем ты есть, или, наоборот, постараться сбить цену: торговля есть торговля, и способы достижения результатов везде одинаковы – противника надо держать в неведении. Точнее, дезинформировать его. А у Кутузова разведка и служба конфидентов находились на должном уровне.
Нумак был неприятно удивлен, услышав про союзы, но новость про малочисленные войска постарался тут же довести до султана и великого визиря. А Манук-бею турки верили безгранично – раз уж сам Байрактар его правой рукой считал. К тому же он их прикармливал.
Мало того, что еще из Петербурга Каменскому уполовинили число армии, так турки по границе всё собирали новые и новые полки. Произведя свои полководческие расчёты, Кутузов пришёл к выводу, что ему придётся быть больше дипломатом, чем полководцем.
Начал он, конечно, с Манук-бея, сразу признав в нём и русофила, умного агента и толкового посредника. Кутузов угадывал человека с первого взгляда. Со своей стороны, Манук-бей увидел в нём мудрого и терпеливого деятеля, который в очень непростой ситуации, переменившейся за пять лет пять раз, должен был завершить начатое не очень успешное дело. Вместе они провели много часов за глубокомысленными беседами об устройстве экономики российской и турецкой, о роли государей и войск в победах и поражениях, рассматривали схемы выуживания сведений для правильного ведения переговоров, решали, кому из турецких делегатов подкинуть собственную информацию. Это был невидимый штаб дезориентации противника, но если быть точным, штаб угадывался, а противника как раз снабжали нужной и достоверной информацией.
«Кутузов жил в доме у одного богатого валашского боярина», – пишет Раковский в своей знаменитой книге о великом полководце6, которая вышла в советское время, но назвать этого валашского боярина автор почему-то не осмелился. В другой книге7 также указан «румынский боярин», который предупредил генерала о намерениях турок сжечь город. Тоже безымянный, хотя именно таких упоминаний про «безымянного боярина» нигде в архивных документах нет. Есть солидный трёхтомный труд Андрея Петрова, «Русско-турецкая война», написанный по заказу Императора в 1887 году, который читают и цитируют все, кто об этой войне пишет, и там роль богатого валашского боярина, с указанием его имени и фамилии – Манук-бей Мирзаян, достаточно освещена. Другой источник, также цитируемый всеми авторами, кто обращается к исследуемому периоду, это книга Михайловского-Данилевского8. И там достаточно подробно описаны действия посредника, румынского боярина Манук-бея.
С помощью Манук-бея Кутузов установил личные связи с турецкими чиновниками. Австрийский консул тут же доложил Меттерниху, что «Манук-бей является очень приближенным лицом Кутузова». Министр иностранных дел Австрии по этим сводкам заочно, но хорошо знал Манук-бея, поэтому неудивительно, что он он с большой благосклонностью принимал его в Вене спустя несколько лет.
И на самом деле, Кутузов был полностью осведомлен обо всех позициях турецких переговорщиков, равно как о камнях преткновения у обеих сторон.
Через два месяца в Бухаресте появился новый реис-эфенди, Галиб-паша. С ним приехал драгоман русского посольства Иосиф Фонтон, большая свита из Константинополя, среди них другой переводчик, некий Спостолаки. Теперь люди стали надеяться на то, что мир всё-таки будет заключен. Другие надеялись, что Галиб-эфенди привёз какие-то новые условия. Никто и мысли не допускал, что русские могут легко отступить от своих требований. Поэтому, когда посол Италинский с Кутузовым потребовали княжества, готовые к этому турки наложили вето на тему княжеств. Новый реис-эфенди объяснил, что имеет инструкцию немедленно возвратиться в свою столицу, если русские снова выступят с прежними требованиями.
Тогда Кутузов посоветовал Галибу взять на себя ответственность за продолжение войны, ибо он сам ждёт новых инструкций из Петербурга. Пусть пока Галиб поживёт в Бухаресте и подождёт вместе с ними. Фанарские греки в свою очередь пытались объяснить Кутузову, что султан скорее потеряет Стамбул, чем Дунайские княжества. Впрочем, фанариотские фамилии не меньше турок были заинтересованы в княжествах, в которых они нещадно грабили валахов и молдаван.
А великий визирь осудил Галиба за мягкость и доверчивость, так как был уверен, что русские на самом деле ждут известий из Парижа – не начнётся ли франко-русская война. Манук-бей передал Кутузову, что турки настроены довольно воинственно, ибо всякая война с христианской державой воспринимается турками с энтузиазмом. Известие весьма разозлило старого полководца. К сражениям малого порядка он был готов. Хотя французский консул Леду скептически писал: «русские со своими 20 000 не смогут выиграть никакого серьёзного сражения».
Галиб-эфенди сидел в Бухаресте, делегаты иногда встречались, что-то несерьезно обсуждали… Уже ползли слухи, что турки вошли в Олтению…
Однако Кутузов был не только замечательным и храбрым полководцем. Будучи учеником великого Суворова, он ведал и искусством тонкой дипломатии. Турок он не только бивал, но и раскусил в бытность послом в Константинополе во времена царствования «матушки» Екатерины. Манук-бей восхищенно и с некоторым недоверием слушал рассказы старого полководца о былых славных сражениях: как его оба раза ранило в голову и он остался жив, о русской царице, которая всегда заботливо предупреждала, чтобы Кутузов не носился под пулями, берёг себя… Как-то, перехватив удивлённый взгляд Манук-бея при имени царицы, Кутузов усмехнулся:
– Матушка поумней многих мужей царствовала, царствие ей небесное! Если б не преставилась, давно бы в Константинополе были, а не в этой дыре!
Великолепный и обаятельный рассказчик, он часто вспоминал об этих временах за роскошными ужинами, которые устраивал Манук-бей. Кутузов во всю свою жизнь никогда не кушал один, чем больше людей бывало за столом, тем веселей он становился. Но доверенность имел к немногим. Вначале он пытливо выспрашивал Манука:
– Бей-заде, ты по-турецки точно турок говоришь!
– Нет, я только с турками как турок, светлый князь Михайлу-эфенди! – смеялся Манук-бей.
Многое из увиденного Кутузовым было хорошо знакомо Мануку, который и сам был прекрасно осведомлен обо всех тонкостях и закоулках султанских порядков. Но его восхищала способность русского дипломата уразуметь за столь короткий срок все стороны османского владычества: экономику, налоги, непростые взаимоотношения фанариотов и перотов, тогдашнего султана Селима с диваном и прочими послами.
Застолья в Бухаресте помогли Кутузову сблизиться и со многими валашскими боярами. В ожидании «петербургских инструкций» он вёл весёлую и шумную жизнь, а его самого можно было часто видеть с Мануком в ресторане его большого хана на Дымбовице. Хан Манука был похож одновременно на крепость и на роскошный константинопольский бедестан. Здесь, в покоях хана, было малолюдно, посетители носили красивые и яркие восточные одеяния. Загадочная атмосфера внутренних покоев соседствовала с грязью и шумом торгового двора. Смесь восточной роскоши и торговой суеты царили в постоялом дворе. А по вечерам начиналась румынская ночная жизнь, застолья и всевозможные развлечения, что позволяло Михайле Илларионовичу писать домой, что «город Букурешты такой большой, что превосходит все другие российские города, окромя столицы»9.
Кутузов имел хорошее знакомство с великим визирем Ахмет-пашой еще с тех константинопольских времен, они посылали друг другу нехитрые презенты, вроде кофия и апельсинов, даже перед сражением у Рушчука.
В июле 1811 года Кутузов отправил с Фонтоном письмо визирю, где предлагал «Галиба отозвать обратно, ежели к переговорам его присутствие излишне».
Великий визирь устало смежил веки и ответил Фонтону устно, без всяких писем, с чисто турецким изыском:
– Передайте генералу Кутузову, что я уже давно чувствую, насколько сильно я его люблю и уважаю. (Когда Кутузов был в Константинопольском посольстве, Ахмет часто сопровождал его в прогулках.) Так же как и я, он честный человек, и мы оба хотим блага для нашей родины, но наши повелители еще молоды, и наше дело руководить их интересами. Давно пора кончить эту разорительную войну, которая оба государства ведет к падению. Уступка княжеств невозможна. Даже если б русская армия стояла у Адрианополя и даже стояла бы перед Царьградом. Всякая наша потеря невыразимо радует нашего общего врага и врага всего человечества, ужасного Наполеона, потому что это обещает ему более легкую победу. Придет и до нас очередь бороться с ним, но начнет он с вас, разве вы этого не чувствуете? Лучше было бы, если бы Россия оставила все распри по границам и соединилась против общих врагов, то есть французов (за всеми движениями которых хитрый и умный визирь внимательно следил).
Теперь же передайте Кутузову, что я перейду Дунай, опустошу всю Валахию, хотя мне и очень жаль ее несчастных жителей; я не буду останавливаться у крепостей, но длинными переходами и недостатком продовольствия доведу вас до утомления и погублю всю вашу армию. Не правда ли, что уж лучше заключить мир… Это единственное средство спастись нам обоим. Все равно Дунай никогда не будет вашим, лучше мы будем воевать 10 лет, чем уступим его. Передайте все это Кутузову, моему другу, и не забудьте также ему сказать, что от нас зависит счастье и безопасность двух государст,в а государи наши слишком молоды!
Он даже хотел показать Фонтону письмо Латур-Мобура, где тот просил от имени Наполеона никакого мира не подписывать. Впрочем, и Наполеону великий визирь особо не доверялся, ибо из Парижа ему сообщали о том, что постоянно ходят слухи о сближении Бонапарта с Александром.
А Румянцев, сидя в Петербурге, инструктировал Кутузова: «не время смягчать требований ваших... Порта вынуждена будет сама о мире у нас домогаться».
В составе турецкой делегации произошли изменения. Султан Махмуд заменил реиса-эфенди Галиба на непонятно откуда взявшегося бездарного Арифа-эфенди10 (одно имя уже говорило за него). Новый реис-эфенди даже слышать не хотел о каких-либо уступках. В ответ на угрозы высадиться у Константинополя теперь делегаты напоминали русским, что Каменский не сумел перейти Дунай в прошлом году, а в этом году «сам визирь Дунай перейдёт».
Галибу пришлось отбыть в Константинополь. По дороге он зашёл к Кутузову, прося дать ему письмо о том, что переговоры прекращаются исключительно вследствие повеления Александра не отступать от прежних требований.
Кутузов со своей стороны и Манук – со своей, объясняли Галибу, почему Россия может и не искать мира. Наполеон весь в хлопотах по Испании, хочет с Россией союза, чтобы покончить с Испанией и не держать армию далеко от Пиреней. Кутузов и Манук-бей обрисовали туркам и другую перспективу: а что, если Россия и Франция помирятся? Не придется ли тогда Османской империи воевать сразу с ними обеими?
Ведь как только они согласятся в чём-либо, Александр двинет все войска к Порте. А если Наполеон одержит успех в России, следующим его противником станет Турция.
Так Кутузов подготовил султана Махмуда к уступкам, хотя переговоры на время прекратились.
Конечно, после победы над визирем можно было бы ожидать большей уступчивости Порты. Поэтому старались переговоры не прерывать, и Манук-бей вовсю устраивал переговорщикам замечательное времяпрепровождение. Посовещавшись с Манук-беем, Италинский составил план с подробными инструкциями, как надобно вести разговор с Галибом-эфенди.
Прогуливаясь с Галибом в заднем дворе своей усадьбы, как бы между прочим Манук-бей спросил, почему Фонтон ходит такой грустный.
– А нам разве веселее, Манук-эфенди? Все ходим вокруг ямы: как бы туда не попасть… Или думаем, кто первый окажется…
– Вот и Фонтон жалуется, семейство своё который год не видит, а войне конца не видно…
– Всем надоело, как маятник, ходим взад-вперёд. Но в серале видят лучше и немного иначе.
– Фонтон от тоски придумал неплохой вариант, Соломоном Мудрым затеял стать! Раз есть территория, которую никто не уступает, Соломон принял поистине мудрое решение – разделить добро между обеими сторонами.
– Правильно рассуждает. И я бы так сделал.
– Так что же мешает, Галиб-эфенди! – воскликнул Манук-бей.
– Манук ага, поверь мне, падишах – да будут долгими его дни! – ведает обо всём. Он не дал мне никаких полномочий. Я должен только присутствовать. Как и Фонтон. Русские требуют границу, а мне велено только установить мир…
Манук-бей похлопал Галиба по плечу:
– Сегодня мы будем охотиться неподалёку. Оденьтесь потеплее, Галиб-эфенди!
Галиб-эфенди после признания о неполномочности сделал ещё одно признание: «Мне здесь так хорошо, и я не имею причин спешить к себе».
Фонтону Кутузов без обиняков объяснил, что в таком случае считает излишним пребывание в Бухаресте неуполномоченных переговорщиков. И с Фонтоном отправил великому визирю письмо такого же содержания.
Однако ушлые российские дипломаты нашли какую-то зацепку, когда новый визирь обмолвился в разговоре: «Порта никогда не согласится на уступку Молдавии и Валахии!» Видимо, действительно взвешивая каждое слово и даже предлоги, Румянцев прочитал в этих словах скрытую мысль, а именно: если уступка обоих княжеств невозможна, то, может быть, уступка одной Молдавии не так уж невероятна? Некоторые турецкие уполномоченные поговаривали и о возможности уплаты Портой денежной компенсации за княжества. Но Кутузов переговоры решил прекратить.
А с великим визирем полководец поступил по-русски: не хотите по-нашему, будем бить!
И пока суд да дело, Кутузов нанёс генеральное поражение визирской армии под Рушчуком и окружил её. Теперь русские могли рассчитывать на уступки.
Глава 30
О том, что условия не всегда диктует победитель и что чаще всего побеждённая армия оказывается умнее.
Переговоры шли, или останавливались – Манук-бей не отказывался ни от просьб переговорить с турками о возможности той или иной уступки, ни от материальных расходов: теперь ему приходилось заниматься поставками и для русских войск.
Сугубо мирный человек, тяжело переживавший за каждый сожженный или разрушенный дом, кто бы там ни жил – турок ли, армянин или болгарин, Манук-бей часто не понимал логики хода боевых операций русского командования. Иногда вполне бессмысленных или несогласованных, с непроверенными планами крепостей или укреплений… Особенно удивлял его фельдмаршал Прозоровский.
При всём уважении к его опыту и возрасту, Манук не понимал, почему почтенный, хитрый фельдмаршал совершенно не учитывал местных особенностей. Турки сгоняли всё местное население и заставляли за несколько дней вырыть чуть ли не полутораметровые в глубину окопы и рвы, очень основательно укрепляя крепости.
Манук-бей хорошо знал про каждую крепость, так как в своё время, при сераскере Байрактаре, отвечал за снабжение и ремонт крепостей. Зачем было брать силой эти крепости и столько крови проливать без толку, да ещё не совсем вызнав схемы укреплений? Надо было просто отрезать их от снабжения!
Поэтому он невольно восхищался Кутузовым, назначенным командовать уполовиненным войском. Кутузов берёг жизни своих солдат и в своих действиях старался руководствоваться правилом Фридриха Великого: «Лучше побеждать неприятеля голодом, хитростью и страхом, чем сражениями». Манук много разных генералов и фельдмаршалов повидал: молодого, отважного и умного Каменского, мощного и храброго Багратиона, весёлого Милорадовича, любящего жизнь и красоту женщин… Никто из них не дрожал и не жалел ни своей жизни, ни солдатской. Шли на врага, молясь Богу и Государю…
Выходя из покоев – султанских или княжеских, Манук почти забывал о них. Он был занят своим делом, семьёй, друзьями. В русских людях, по его мнению, сидело какое-то чувство принадлежности своему Государю. Даже зная за ним грехи равнодушия или ошибок, они внутренне были связаны с ним. Может, это и было чувство государственности, неведомое сыну Мардироса?
Нет, не был Манук-бей сыном империи! И никого из окружавших его соплеменников Манук не мог представить умирающим с предсмертным вздохом: «За падишаха!» или «За Турцию!» А вот русские генералы свою гибель посвящали Отечеству, Богу и Государю!
Отменный собеседник, весёлый и остроумный, «Михайлу-эфенди» несколько изменил мнение Манука о русском человеке. С Кутузовым они даже были похожи – врождённой умудрённостью, тонким умом и дипломатическими увёртками, и понимали друг друга с полуслова. Особенно импонировала Мануку невероятная отвага генерала и умение обдуманно рисковать.
Кутузов сам довольно комично описывал собственные необыкновенные ранения в голову, нисколько не пряча болезненный глаз. Дамы охали и ахали, а стареющий генерал снова чувствовал себя героем – ведь тогда он не успел даже подумать об этом… Узнав, что Кутузов аккуратно отправляет жене и дочери нежные письма почти обо всём, что происходит на фронте, Манук-бей был порядком удивлён и растроган. Ведь он и сам мотался далеко от дома, детей нежно любил, жену свою почитал, но ему и в голову не приходило чуть ли не каждый день писать ей письма.
Михаил Кутузов понимал, что турки уже не те. Многолетние войны с русскими, советы иностранцев давно улучшили тактику турок и научили их военному делу. Стратегия его по отношению к туркам была выстроена на хорошем знании турецкого психотипа. Ещё в бытность послом Кутузов присматривался ко всем мелочам турецкого быта и этикета.
Способ ведения войны с Турцией до назначения Кутузова сводился главным образом к действиям против крепостей. Энергичными действиями Кутузову удалось в короткое время произвести соответствующую перегруппировку армии и сосредоточить войска для удара не по крепостям, а по полевой армии турок. Брать штурмом крепости, «с тем чтобы после их оставлять... стоило бы весьма дорого и было бы бесполезно». Да и вообще войны с Турцией начинали, не зная ни её естественных условий, ни военных средств, ни даже карт. Не было стратегии – что, собственно, нужно русским от неё. Возня с крепостями не дала ничего: богатейшие провинции ничего не принесли русским, только разорили край.
Весна на Балканах была в самом разгаре, тёплый ветер со Старой Планины разносил аромат пробуждающейся земли и смутных надежд на скорейшее окончание осточертелой бесконечной войны. В конце апреля разными агентами, разосланными во все стороны, были получены сведения о том, что великий визирь стягивает войска к Дунайской линии и готовится к большому сражению.
В середине июня обнаружилось наступление 60-тысячной армии визиря к югу от Рушчука. Кутузов готовился к этому, загодя шли переговоры о переправе на лодках с Виддинским айяном Мола-пашой. Кутузов послал Бабикова, майора Олонецкого полка, на переговоры с пашой. Наводку на него дал Манук-бей – свёл Моллу с генералом, объяснив Кутузову уязвимые позиции Моллы, получившего выгодные льготы на торговлю хлопком с Австрией ещё при Каменском. Манук-бей подал Кутузову идею перекупить у Моллы большинство судов виддинской флотилии, так как они в основном принадлежит частным торговым людям, большей частью армянам. Он сообщил некоторые подробности «международного» положения Виддинского паши. Его враги, оба соседа – Вели-паша и Мухтар-паша – мечтают доставить его голову падишаху. Поэтому, если даже Россия его озолотит, в серале обо всём узнают и ему не сносить головы.
Молла-паша приоткрыл ещё кое-что в разговоре с Габриэлом Себастьяном, давним соратником Манук-бея. Чтобы разузнать остальные планы визиря, Мола-паша отправил своего агента-турка в визиреву армию. Затем Бабиков осмотрел суда, там на каждом помещалось до трёх рот пехоты.
Молла назначил 50 тысяч червонцев за свои услуги. Молла Моллой, но виддинский гарнизон очень уж не хотел сдаваться, фиктивная власть Порты была милее и выгодней, чем подчинение строгим требованиям переменчивого русского военного начальства.
Айян, который к тому же набрал кредитов у Манук-бея, обещал предоставить 400 судов для тайной переправы, но то ли запросил слишком много, то ли медлил по тайному поручению визиря, и переговоры затягивались. Многие авторы книг про Кутузова уверяют, что он быстро переправил свои главные силы через Дунай именно на этих купленных лодках.
Ничего подобного!
«Кутузов приказал Зассу ничего не жалеть для приобретения этой флотилии, а Засс, всегда ловкий, хитрый и пронырливый, на этот раз повел столь нужные переговоры очень неудачно, а может быть, Молла не мог или не хотел ее отдать; легко может быть, что он хотел заставить русских лишь потерять побольше времени. Тем не менее, хотя ему и удалось упрочить свой грабеж и заставить признать себя виддинским пашой, он отлично знал, что если он даст возможность войскам визиря проникнуть в Виддин, то ему не снести своей головы. Поэтому было решено не впускать их туда. В интересах своей торговли он хотел быть полезным для русских и для этого помешать приходу турок, но опасался одного – как-то слишком откровенное покровительство врагам его отечества вызвало недовольство и месть со стороны жителей Виддина и даже его собственных войск, хотя он еще весной отослал тех, на которых не мог надеяться. Он оставил при себе 5 или 6 тысяч, которых считал верными себе. Ему предлагали 20 тысяч дукатов за флотилию; ему бы дали больше, но алчный и жадный, как все турки, он пытался уже вырвать эту сумму и согласился исполнить предложение Засса подняться на нескольких лодках вверх по реке, чтобы Засс мог бы его отвлечь от его позиции, но не успел начать этого маневра, как около Виддина показался Измаил-Бей с 12 или 15 тысячами войск»1.
Зная о метаниях алчного турка между жизнью и богатством, Манук-бей посоветовал Кутузову не терять время. Кутузов и сам хорошо знал басурманские привычки, поэтому, поразмыслив, не стал особенно доверять Молле, тем более что Мануку доставили сведения, что визирь приказал судам Моллы следовать к Рушчуку.
Так что новый визирь2, его старый знакомый Ахмет, изменил все планы и решил двинуться к Рушчуку, перейти здесь Дунай и направиться в Бухарест.
Глава 31
О том, как Кутузов опроверг любимое изречение Наполеона: «Победа даётся большим батальонам»
А Кутузов в ночь на 19 июня (1 июля) с армией в 15 тысяч человек и со 114 орудиями скрытно переправился на правый берег Дуная и занял позицию у Pущука.
20 июня 1811 года турки, стремясь отрезать русскую армию от крепости, бросили в атаку на ее передовые посты пятитысячный отряд своей феодальной конницы спахиев1. Кутузов послал графа де Ланжерона встречать всадников.
Сначала стоял туман, и затаившихся русских не было видно. Но потеплело, солнце выглянуло из-за туч, разом осветив равнину слева от Рушчука. И глазам стоявших в засаде русских открылось чудное зрелище.
Среди великолепной турецкой конницы развевалось от 200 до 300 знамен различных ярких цветов в руках офицеров в богатых одеждах, восседавших на богато убранных чудных конях. Золото, серебро и драгоценные камни, украшавшие сбрую лошадей, ярко блестели на солнце, и среди этой толпы врагов виднелись непоколебленные русские каре, открывшие со всех сторон сильнейший огонь и хотя наносившие потери туркам, но не остановившие ни скорости, ни стремительности неприятеля. «Турецкая кавалерия всё неслась и неслась нескончаемыми табунами на русские полки. Вся ложбина была как саранчой покрыта всадниками, представлявшими собой весьма пеструю картину: красные, синие, малиновые чепраки, расшитые золотом, огромные огненно-красные чалмы, разноцветные шальвары, значки, бунчуки… Всё это колыхалось и перекатывалось».
Вот так они, как саранча, неисчислимой ордой растекались по чужой территории и покоряли безоружных земледельцев, пригнувшихся к собственной земле, политой потом и кровью…
Рассеявшийся туман обнажил перед турками все явные и скрытые корпуса русских. Хитрые турки сразу отступили, выяснив обстановку и расположение русских войск.
На следующий день отборную анатолийскую конницу – десять тысяч всадников (!) – визирь отправил на левый фланг, смяв малочисленные гусарские и драгунские полки русских. Топот коней и крики неслись по Дунаю, жители с воплями и плачем, схватив детей, выскакивали из домов и бежали подальше от орущих солдат и конников.
Визирь рвался к Рущчуку, чтобы отрезать русским путь назад и окружить их. Но хитрый и умный турок, наверное, думал, что Кёур-паша, ученик великого и непобедимого Топал-паши, всего лишь изысканный дипломат и старый толстый гяур. А Кутузов выставил ему заслон у Рушчука.
Теперь турки сами попали в засаду, и хвалёные анатолийские всадники в беспорядке бежали с поля боя. И русские со своими знаменами, барабанами и еще Бог знает какой музыкой двинулись на пешее море турецких янычар.
Бились весь день! Турок не любит штыкового боя, у мусульман резать живое – всё равно что свинью колоть, а это для правоверных не совсем приличное занятие. Притом считается, что заколотый турок лишается шансов попасть в рай. Русский штык – самый верный! Ещё светлейший князь Потёмкин2 заметил превосходство штыкового боя с турками.
Земля, плодородная, жирная земля, уже не могла впитывать кровь, и бескрайнее поле боя, покрытое алыми лужами, постепенно пустело. Спускался вечер, дивный летний вечер над Дунаем. А река катила и катила свои вечные волны к морю, из-за которого проливалось столько крови…
Генералы, окрыленные победой, рвались биться дальше, но командующий, зная от информаторов Манук-бея точную цифру турецких войск, поостерёгся кидаться в мясорубку.
Через три дня русские вошли в Рушчук и стали срывать земляные валы, нарытые турками, а жителям дали два дня на выезд. Людской плач и крики смешались с грохотом взрывов. С особым удовольствием взорвали большой крепкий дом Байрактара, потом пустили красного петуха. Поджигая дома, солдаты, черные от копоти, тут же уходили, оставляя на дороге вереницы ставших вмиг бездомными стариков, женщин, плачущих детей.
Будни войны отвратительней, чем битвы, овеянные героикой. Их прячут под семью замками, и будни любой войны, даже освободительной, омерзительны.
Визирь с часу на час ожидал атаки, но Кутузов, несмотря на советы своих подчиненных, не спешил перейти в наступление. Он отлично понимал, что с его слабыми силами трудно справиться с турками, засевшими в окопах. Да и посыльный Манук-бея принёс точную цифру – 80 тысяч. И командующий, тяжело дыша, молча зашёл в свою палатку.
За победу, одержанную над султанской армией, Михаил Илларионович был награждён графским титулом и миниатюрным портретом Александра I, усыпанным бриллиантами, видимо, в качестве ордена. После чего написал жене «Друг мой, … я весьма доволен генералами и любовью солдат…»
Неожиданно для многих Кутузов распорядился оставить Рушчук.
Несчастные болгарские жители Рушчука и некоторые валахские купцы никак не ожидали, что русские покинут город. Многие из них имели ценное имущество, богатые товары, и все это они должны были потерять. Так как невозможно было достать повозку, то, несмотря на невыносимую жару, они сами, на своих спинах, перетаскивали все наиболее ценное из Рушчука в Журжево, а это около четырёх верст пути. Военные с грустью смотрели на это печальное зрелище. Кто-то вслух пожалел их: «Ничего кроме слёз не осталось у несчастных…», и Кутузов, не спавший все эти дни, с горечью обронил: «У них остались глаза, чтобы плакать…»
Около 20 тысяч болгарских семей, оставив свой кров и жалкое имущество переселились за Дунай. Кутузов содействовал им, но возражал против переселения в Новороссию3.
Между тем в уме прозорливого полководца уже созрел новый план действий: он решил завлечь турок на левый берег Дуная, где можно было поставить вражеская армия оказывалась в безвыходном положении, и 22 июня перешел через Дунай в Журжево, обратно на левый берег. В этом отступлении турки увидели слабость русских, и тут же довольный своими победами Ахмет-паша отказался вести переговоры, отослав делегатов в Стамбул. А сам поторопился в свою очередь перенести действия на левый берег Дуная.
Султан радовался и, узнав об отступлении Кутузова, тут же одарил своего великого визиря бриллиантовой эгреткой.
Некоторое время спустя после этого сражения Мустафа-ага, приближенный великого визиря, обыкновенно исполнявший все его поручения, явился к Кутузову, чтобы выразить ему известные знаки вежливости. Заметив у Кутузова в петлице портрет Императора и узнав, что он пожалован ему за Рушчукское сражение, он с нескрываемой иронией ипокритическим тоном произнес: «Я в восторге, так как наш великий визирь тоже получил бриллиантовую эгретку за то же самое сражение!»
Наполеон тоже радовался победе визиря над Кутузовым, ехидно напоминая об этом своим генералам.
Турки потеряли 5 тысяч человек, русские – 500 человек. Ахмет-паша отступил и стал окапываться, выжидая и готовясь отразить нападение Кутузова. Но российский командующий, не желая рисковать, вско¬ре, взорвав рушчукские укрепления отошел со своим небольшим войском на левый берег Дуная.
Ободренный Ахмет-паша 28 августа переправился с частью своих сил (36 тыс. человек) вслед за русскими, оставив на правом берегу всего 4 тысячи человек. Правда, помня прежние неудачи турецких войск на левобережье, Ахмет-паша действовал раз осмотрительно и решил дождаться, пока меньшие по численности русские сами атакуют его. Для этого он 31 августа встал лагерем близ Слободзеи и занялся укреплением позиций, словно отдавая инициативу Кутузову и при¬глашая русского командующего проверить крепость турецкой обороны.
Но на войне следует добиваться прямо противоположного тому, чего желает противник. Кутузов разработал другой, более изощренный план – отрезать турок от сообщения с Рушчуком. В темную осеннюю ночь отряд под командованием генерала Е.М. Маркова (7,5 тысяч человек) тайно переправился обратно на правый берег Дуная и 2 октября внезапной атакой наголову разбил не ожидавшее нападения турецкое войско у Рушчука. Русские разгромили 20-тысячную армию, большая часть которой попала в плен или разбежалась. Кроме того был захвачен огромный лагерь со всеми запасами продовольствия и вооружения. Русские потеряли во время атаки всего 9 убитых и 40 раненых. После этого Слободзейский лагерь турок на левом берегу был бло¬кирован войсками Кутузова, который самовольно, без государевых «консультаций», вызвал на подмогу еще не успев¬шие отправиться на запад две дивизии из Северной Молдавии.
Ахмет-паша под покровом ночи, на шлюпке бежал в Рушчук, бросив свою армию на про¬извол судьбы, оставив её под командованием юного Чапана-оглу. Русские генералы всполошились, готовясь преследовать такую великолепную добычу без армии, но Кутузов не препятствовал его бегству, по¬скольку знал, что по турецким законам визирь не сможет вести переговоры о мире, находясь в окружении. И даже обрадовался, что не ему пришлось помогать великому визирю бежать.
После переправы великого визиря на правый берег Дуная к нему вскоре прибыл адъютант Кутузова, поздравил с удачным спасением и предложил начать мирные переговоры. Слободзейский лагерь лишился надежды на помощь извне и был пол¬ностью окружен. Лишенное подвоза боеприпасов и продо¬вольствия турецкое войско терпело огромные лишения. Оно несло большие потери от голода, болезней и артиллерийских обстрелов.
Огромный лагерь турок попал в окружение, а по разумению Кутузова, да и по правилам любого боя, при таком исходе с бежавшим визирем легче было договориться.
Победители-солдаты разносили по палаткам трофеи. Одни выливали «для вкусу» в котлы с кашей обнаруженную у турок в огромных количествах розовую воду, плюясь и ругая тупых турок, другие долго варили на кострах темно-коричневый пенистый «турецкий горох» со специфическим запахом4 и разбегались по лагерю с шитыми золотом турецкими кафтанами, перебирая до того, как сдать офицерам, их медальки и значки из чистого золота. Правда, огромное количество трофеев куда-то уплывало на подводах, но Кутузов на всё это смотрел вполглаза, он теперь думал только о переговорах, которые надобно немедленно заканчивать завоёванным миром
Ему донесли слова Наполеона, узнавшего о поражении и пленении турок. Сочувствуя бедственному положению визиря, император энергично вскричал:
– Поди пойми этих собак, этих болванов, этих турок! У них одна способность – быть битыми! Кто мог ожидать такие случайности!
Тем не менее, он не преминув обозвать хитрого Кутузова «старой лисицей». Какие уж тут «случайности»!5
23 ноября 1811 года Ахмет-паша подписал акт о капитуля¬ции остатков своей армии в Слободзейском лагере. Рушчукско-Слободзейская операция стала ярким достижением полко¬водческого искусства Кутузова, когда фактически без гене¬рального сражения, одним умелым, четко выверенным искусным маневром Кутузов подчинил противника своей воле и заставил капитулировать целую армию, решив тем самым исход войны6.
По единодушному показанию всех пленных, неприятель действительно насчитывал 60 тысяч человек, между тем как российской армии не было и 18 тысяч. Кутузов очень хорошо изучил турок и знал, что им никогда не следует давать понять о своей готовности к уступкам или искать на что-либо их согласия. Он неоднократно повторял: «В таковых случаях у них тотчас же появляется высокомерный тон и призрачное сознание своего мнимого могущества перед заискивающим будто бы у них противником».
Лагерь пленённых турок представлял собой жалкое и одновременно чудовищное зрелище. «Эти 30 тысяч, запертые на острове, – пишет современник Иоанн Добреску, – съели всех лошадей, обглодали и пожгли все ивы, росшие вокруг, мёрзли и дохли, как собаки, и из 30 тысяч там осталось всего 12 тысяч, включая около 4 тысяч мертвецов…»
«Положение турок, запертых в своем лагере, на левом берегу Дуная, было так ужасно, что всякое человеческое чувство возмущалось до крайности. По заключенному с визирем договору мы ежедневно доставляли им 10 тысяч полуторафунтовых белых хлебов, соль и 300 фунтов говядины, за что визирь платил очень дорого. Посылаемой нами провизии было бы вполне достаточно этим несчастным, чтобы не умерли с голоду, но янычары и другие состоящие при начальниках были единственными, которые пользовались всеми этими благами. Хотя алчность и жадность у турок доходят до ужасной степени, но этим пороком нация турок превосходит все остальные на земном шаре. Паши, завладев присланной нами провизией, продавали ее солдатам, не состоящим в их свите и не имеющим протекции, но имеющим деньги (а их имели немногие); продавали же они в 4 раза дороже, чем платили нам. Больше половины солдат не получали решительно ничего. Болезни участились до того, что ежедневно умирало больше 300 человек. Сначала умерших бросали в Дунай, а затем уже не обращали на них никакого внимания и оставляли сгнивать на месте смерти. Тысячи этих несчастных кидались на колени перед нашими аванпостами, чтобы выпросить у казаков кусок хлеба, предлагая им все что имели, даже свое драгоценное оружие. Более 1500 человек бежали к нам; это были не люди, а какие-то тени, изнемогшие от нужды и бедствий. Своих лошадей кормили они желудями или корнями, выкапываемыми из земли, когда же лошадь издыхала, они тотчас же разрезали ее на части и ели сырое мясо»7.
А Кутузов, тяжело дыша, кое-как усевшись на мягкое сиденье напротив Манук-бея, старчески кряхтел и озабоченно приговаривал:
– Околеют, Бей-заде, околеют все до одного, за кого они уступать будут? Давай подкармливай дальше, – подбадривал Михайло Илларионович, зная, что Манук-бей иногда посылает в окруженный лагерь подводы с хлебом. Да и сам Кутузов тоже, жалеючи, направлял туда докторов, посылал немного одежды и хлеба, чтобы совсем не умерли с голода, но следил, чтобы не перепродавали его, наказывая Ланжерону: «однако же так, чтобы ни один валах или грек при сей продаже не присутствовали. Доходят до меня слухи, что казаки на аванпостах продают туркам хлеб, не следя за тем, что они могут брать его про запас». Ланжерон жаловался, что «янычары всё забирают себе», не уставая повторять, что «по алчности и жадности …турки превосходят всех остальных на земном шаре».
– Никак братец Ахмет султану боится правду открыть? Недалече, и мир им нужен не станет. Сколько смраду да трупов в лагере, неужто не узнает?
– Михайлу эфенди, константинопольский базар только об этом и говорит, я дал знать через своих людей. Разве визирь – иголка в сене? Всё дойдёт до ушей падишаха! Да и Галиб-паша хорошо знает обстановку, доложил кое-кому, мне рассказывал.
Кутузов одышливо ходил по комнате взад-вперёд и мысленно повторял: «Хорошо поработали. Но времени нет, времени нет! Ежели Бог даст, что сделаю мир, так ведь торопиться надобно!»
Уже надо было подписывать мир любой ценой, приемлемой и Государю, и России, Европа бурлила, а Наполеон рвался к России. Всё говорило о том, что отечество в опасности. Наполеоновы приготовления ни для кого не были тайной.
«Наворотил Государь тупых и бездарных генералов вокруг, то ли воевать надо, то ли переговоры вести… Пять лет воюем, никак из четырёхугольника турецких крепостей не выйдем…», – чуть ли не вслух ворчал старый полководец.
Кутузов тяжко вздохнул, отгоняя неприятные мысли о неприязненном отношении к нему императора Александра, понимая, что не видать ему больше военных бивуаков… Что ж, и учитель его, великий Александр Васильевич8, не особо обласканным ушёл…
Непобедим был его славный учитель Суворов, не знал ни одного поражения. Но не знал ещё Михайло Илларионович, что стать спасителем отечества судьбой и Богом было уготовано ему, Кутузову. И что Рушчукская победа над турками – это его собственная боевая сноровка, а вот мир с турками станет первой победой над Наполеоном в том же году! Не зря же однажды он проговорился: «Никого так не хочу я обмануть, как Наполеона!», и в письмах родным не раз сожалел, что не пленил Бонапарта…
В октябре 1811 года снова начались переговоры, тут уже визирь сам попросил. Видно, стягивал войска. Ходили даже слухи, что сераль отстегнул 500 кисетов австрийскому послу с драгоманом за посредничество. Визирь попросил остановить военные действия, на что Кутузов отвечал, что это зависит от податливости турок. Но Ахмед-паша пока только заикнулся, что отдаст Хотин.
Уже опытный Кутузов заявил условие: примет делегацию только уполномоченных на ведение переговоров. Турки не поскупились – в Журжево приехала делегация из 70 человек во главе с другом Манук-бея, Галибом-пашой, и все за счёт казны русского правительства. В драгоманах состоял Димитраке Морузи, от русской стороны всё те же посол Италинский и переводчик Иосиф Фонтон9.
Десятая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1594
Одиннадцатая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1596
Двенадцатая и последняя: http://www.proza.ru/2015/02/23/1605