Из цикла «Безмятежная юность»
(Написано для удовольствия сударынь с инженерным образованием)
Снова к Вам обращаюсь я сегодня, милая сударыня!
Я благодарен Вам за Вашу веру в меня, в то, что я имею сказать Вам что-либо путное. Иными словами, Вы верите в мой ум, что в другие времена, несомненно, сделало бы мне много чести.
Но, сударыня, я Вам как-то говорил (Вы, конечно, все это уже забыли, поэтому не постесняюсь еще раз повторить): ум, сударыня, у мужчины настолько велик, что размещается в голове лишь частично, своей основной, заметной, так сказать, частью. А остальные фрагменты мозгов дежурят в других органах. Например, в его руках, точнее даже - в ладонях. Ну и в других местах тоже, но об этом потом как-нибудь.
Объясняю, почему это так сделано. Это сделано природой затем, чтобы когда придет пора действовать, руки сами знали, что им следует делать.
Впрочем, у некоторых мужчин фрагменты мозгов гуляют по органам произвольно, как придётся. Особенно, в молодости.
Кстати, социологи иногда докладывают нам о результатах своих опросов, мол, женщины ценят в мужчине больше всего ум.
И какой фрагмент ума имеют в виду женщины, социологи не догадываются спросить. Но мы-то с Вами, сударыня, знаем теперь больше об этом, не то, что кабинетные социологи.
Подсаживали мы как-то с Юриком одну дамочку…
Нет, надо всё по порядку.
Мы с Юриком учились в своё время в Харьковском авиационном институте. Этот случай, что мне сейчас вспомнился, является застольным рассказом Юрика. Но так как он никогда не соберётся предать его всемирной огласке, я делаю это за него. А за это прошу разрешения присоседиться к его минуте славы. Юрик, я знаю, разрешает.
Итак, учились мы с Юриком в ХАИ. Это лучший в мире институт, куда там Сорбонне или Гарварду, но сейчас не об этом.
В советские времена общежитий на всех не хватало, и мы с Юриком жили на уголке, во флигеле частного дома на Шишковке. Шишковка – это фрагмент Харькова, маленький его кусочек, кому это интересно.
Адреса я не называю, так как не знаю, цел ли сейчас этот дом, а если цел, то готовы ли хозяева этого дома ко всемирной славе, а то я с ними не согласовал пока.
Осень, поздняя, слякотная. За окном медленно, нудно темнеет. Воскресенье. А мы с Юриком сидим в своём флигеле и учим сопромат. Статические моменты сечения (инженеры знают, что это такое, а если Вы, сударыня, подзабыли, то потерпите, пожалуйста).
- Берём центр тяжести сечения произвольной формы, - я рисую на листочке фигуру произвольной формы, - и умножаем на соответствующую координату, например, по иксу.
- А почему не по игреку? – спрашивает Юрик.
- Можно и по игреку, - соглашаюсь я, но это будет статический момент относительно оси икс. А мы давай пока по иксу.
Это наша такая манера учить. Один рассказывает, другой уточняет. Или старается сбить с толку. Получается здорово. Мы тогда не знали, что именно так Аристотель, гуляя по Ликею, вдалбливал в головы своим ученикам свои представления об устройстве мира. Правда, всё равно потом из одних получились твердые киники, а из других циничные стоики, но само устройство мира они добросовестно донесли до наших дней. И вот часть этого устройства, в данном случае, сопромат, мы с Юриком и учим.
- А как узнать площадь этой фигуры произвольной формы? – спрашивает Юрик и машинально пририсовывает к фигуре несколько плавных линий, отчего она становится не совсем уж произвольной, а сильно напоминающей женщину, если смотреть на неё строго сверху.
- Очень просто, - отвечаю я, - берем интеграл, в данном случае, круговой…- обвожу я контур и попутно уточняю его по своему вкусу, дорисовывая на природных буграх контура по одному пупырышку, отчего вид на женщину становится видом на о б н а ж е н н у ю женщину, красочным и откровенным.
- А скажи-ка, Юрик, как ты думаешь, какой это размер? – тычу я в горбы на контуре, которые теперь имеют явное сходство с выдающимися фрагментами всяких неодетых богинь на картинах эпохи Возрождения.
- О! - оживляется радостно Юрик. – если это, скажем, рост 165-167 сантиметров, то примерно так - размер пятый, мечта!
Мы оба, каждый по-своему, представляем размер пятый.
Дело в том, сударыня, что в наше целомудренной время, как это ни совестно мне сейчас Вам сообщать, бОльшая часть пацанов в нашей группе в ХАИ была еще м а л ь ч и к а м и. Не говоря уже о девчонках, которые все целиком были д е в о ч к а м и. И это несмотря даже на то, что в нашем сугубо мужском институте малочисленные пестрые стайки девчонок выглядели в толпе однокурсников, как редкие искусственные веснушки на разрисованном лице современной фотомодели.
Да, представьте себе, было такое время. Секса в Советском Союзе действительно не было. Причем, до очень позднего возраста.
Юрик старше всех в нашей группе, а относительно меня - так старше даже на целых два года. Он очень красив, могуч и мужественен от природы. Кроме того, очень добр, а девчонки это чувствуют сразу. Поэтому он из упомянутого меньшинства. То есть, уже имеет в своем жизненном активе несколько случайных экспериментов из пединститутского общежития, этого общепризнанного в наше время гнездилища экспериментаторш. Результаты экспериментов давно уже обсуждены нами очень даже откровенно, как обычно бывает между джентльменами. И поэтому его знания жизни в моем сознании считаются непререкаемыми.
- Юрик, - спрашиваю я, зачем-то непроизвольно напрягая свои накачанные бицепсы (я, между прочим, тоже тогда был могуч, хоть и не так, как Юрик), - а почему они все какие-то мягкие, прямо размазня какая-то?
- Это что, - принимается за объяснения Юрик, - знал бы ты, какие у них есть отдельно взятые места, которые САМЫЕ мягкие, даже по сравнению с другими местами…
Сопромат становится скучным и временно отставляется в сторону. Мы одеваемся и идём в столовку.
Идти далеко, в первую общагу - в воскресенье другие не работают. Мы идём тщательно выверенными шагами по кирпичам, камушкам и обломкам досточек, проложенным среди харьковской черноземной грязи. Если идти не с той ноги, то приходится неестественно прыгать. По этому признаку среди редких прохожих всегда узнаётся не местный либо новенький. (Я подробно так описываю местные условия для того, чтобы человек, учившийся когда-либо в Харькове, получил о с о б е н н о е удовольствие).
Чтобы не думать о дороге, я иду сзади, вторым, ориентируясь на широкую юрикову спину, и думаю о центре тяжести фигуры произвольной мягкой формы. А Юрик выбирает дорогу. Кстати, и всегда так по жизни было: я всегда был вторым. А Юрик первым. Даже когда я ему объяснял сопромат, например.
- Объясняю, почему они мягкие, - вдруг говорит Юрик. Видимо, он сейчас тоже думал не о сопромате. - Понимаешь, когда Господь создавал женщину, материала не хватило, всё пошло на мужчину. На кости ещё куда ни шло, наскребли, а когда дело дошло до наружности, пришлось в тазик с замесом водички добавить.
- Как мы, когда штукатурили? – понимающе соглашаюсь я. У нас с Юриком хороший опыт на стройке летом, когда отрабатывали в институте на каникулах: мы с ним были в одной бригаде.
Не знаю, сударыня, как сейчас, но раньше в ректоратах институтов водилась скверная привычка – использовать студентов летом как дармовую рабочую силу. Сейчас, впрочем, я думаю, что всё это шло студентам на пользу, но тогда у меня было совсем другое мнение.
Впрочем, пора возвратиться к обсуждаемой теме, а то чуть в грязь не оступился. У нас на Шишковке, сударыня, если оступишься, то потом не с той ноги шагаешь. Да, совершенно верно, прыгающей походкой.
- Про штукатурку у тебя хороший пример, - соглашается Юрик. - А еще в нашей столовой так молоко в сметану подливают, чтобы больше было.
Мы еще поговорили немного про всякие рецепты пирожков, котлет и мороженого. Об этом охотно говорят все, кто идет в столовую, поэтому я не буду Вам тут писать подробности, а вернусь к юрикову постулату о женщинах.
Сейчас, сударыня, я думаю, что это Юриково толкование есть самое достоверное и правдоподобное объяснение всех ваших женских отличий от нас: не хватило материала.
- Мальчики, помогите! – донеслось с противоположной стороны улицы. Я ткнулся головой в могучую спину Юрика: это Юрик резко остановился. Он всегда резко принимал решения. Ну а тут еще голос был женским…
На той стороне стояла девушка с фигурой произвольной и очень даже безупречной формы…
Ну а дальше, сударыня, началось такое, что, наверное, опровергает все предыдущие мои, а заодно и Юриковы постулаты о женщинах и мужчинах. Но, может, ради этого я и пишу Вам. Надо же, в конце концов, во всём этом разобраться.
Что-то на нас с Юриком нашло, какой-то столбняк. Мы остановились и замерли. Я замер даже с поднятой правой ногой. Так охотничьи собаки делают стойку над дичью.
Девушка точно соответствовала вкусам Юрика, то есть, была несколько тяжеловатой. Но размеры, угадывающиеся под светленьким пальто, были – та самая мечта!
Мизансцена была понятной, потому что была типичной для Шишковки в воскресенье вечером. Студенты, живущие вблизи Харькова, возвращались из родного дому на новую трудовую неделю. Рядом с девушкой стояла огромная сумка со всякими, должно быть, вкусными домашними деликатесами, наверняка неразбавленными.
Без слов мы с Юриком кое-как перебрались на ту сторону улицы. Я оступился и до шнурков притопил свой правый ботинок в жидкой шишковской грязи. Девушка всячески нас поторапливала – жестами и междометиями.
- Мальчики, подсадите!
В голосе девушки были командирские нотки, как будто она тысячу лет нами руководила. Нет, сударыня, беру свои слова назад, насчет столбняка. Это сработал, скорее, древний, атавистический отголосок жизни при матриархате, загнанный в самые глубинные углы наших мозгов. И теперь этот отголосок вдруг распрямился и выровнял все наши извилины в одну ровную, пустую трубу, в которую вылетели почему-то все наши представления о здравом смысле.
Конечно же, матриархат, а никакой не столбняк!
Забегая вперед, скажу Вам, сударыня, что нами (мной и Юриком), в последующие пять минут не было произнесено ни одного звука. Команды отдавались только женским голосом. То есть, теперь я точно знаю, как жилось при матриархате.
Для убедительности девушка подпрыгнула, демонстрируя, что она, мол, не может через калитку дотянуться до секретной щеколды на той стороне калитки.
Не знаю, как в Вашей местности, сударыня, а на Шишковке все калитки в заборах были снабжены эдакими маленькими запорчиками-щеколдами, которые с улицы были не видны. Однако хозяин дома, пошарив через калитку рукой, мог нащупать этот наивный секрет и, значит, войти в дом. До сих пор не могу объяснить, зачем так делалось, и какой тут был секретный резон, если секрет известен всей улице. Думаю, что кто-то когда-то однажды эту фишку придумал, а остальные приняли эту конструкцию как моду. В технике также бывают модные веяния, как у вас в одежде.
Так вот, нам стало понятно, что девушка не могла дотянуться до этой секретной щеколды там, на той стороне забора.
А дальше, сударыня, хотел бы Вас спросить: существуют ли в Вашей памяти вопросы, на которые никогда, до самого конца Вашей, уверен, еще долгой жизни Вы не получите ответа? Ну, например, терзания Красной Шапочки в животе у Волка: ах, ну почему, почему я пошла не той дорогой?.. Или Ваши терзания, когда, собираясь в театр и в восьмой раз делая попытку навести левую бровь, спрашиваете себя: ну почему, почему я не родилась мужчиной?..
До сих пор, когда Юрик рассказывает эту историю за столом, в компании всегда находится человек, который задаёт этот дурацкий вопрос, теперь для меня вечный: а почему кто-нибудь из вас не перегнулся через забор и не открыл эту злосчастную калитку?
Ах, сударыня, да если б кто мог на него ответить! И мне бы тогда писать нечего было. Возможно, и жизнь моя сложилась бы по-другому. И Вас бы я, сударыня не знал. То есть, не было бы Вас в моей жизни, а меня - в Вашей. Ну не зна-а-а-ю, почему! На этот вопрос, сударыня, ответа не существует. Да, представьте: просто нет ответа! И отстаньте от меня с вашими дурацкими вопросами, не матриархат уже.
В конце концов, я уже один раз где-то выше сказал: я рассказываю только факты, то есть, только то, что происходило в реальной жизни, с реальными людьми. И имена их реальны, особенно у тех, кто мне это разрешил. А объяснения этим фактам, будьте добры, ищите сами.
Итак, девушка не может дотянуться до чего-то там на той стороне забора. Требуется помощь. Как ее оказать? Да что тут думать, девушка сама приказывает, как:
- Мальчики, подсадите!
Мы с Юриком, находясь, как было сказано ранее, в состоянии полной остолбенелости, подходим к ней. Юрик охватывает её руками чуть выше талии, я – чуть ниже колен и, развернув лицом к калитке, поднимаем.
Нет, сударыня, это еще не счастливый конец моего затянувшегося рассказа.
Увы, наша попытка потерпела полное фиаско.
Все дело в том, что… Не знаю, как сказать, стесняюсь… Эти подробности я узнавал потом, в течение долгой жизни… Ну в общем, сударыня, боюсь, Вам трудно будет меня понять… Только между нами, никому не говорите, попробую шёпотом: короче, в наше время у женщин под одеждой была некая скользкая прослойка, которая тогда называлась б е л ь ё м.
Уф, самое трудное выговорил, дальше можно в полный голос.
Я знаю, Вам трудно меня понять, сейчас совсем другие нравы. И, судя по концертам и сериалам, что показывают по телевизору (а я люблю смотреть телевизор: знаете, всякому приятно быть умнее того, кто вещает с экрана), так вот, я думаю, что сейчас никто этого б е л ь я не носит. И слово это напрочь забыто человечеством, придется Вам уточнять в Википедии, не забыть бы мне дать Вам тут ссылку. А вот в наше, как я сказал, целомудренное время девушки этим б е л ь ё м не пренебрегали. Тем более, что оно еще оберегало тело от непогоды и берегло здоровье, чего нынешнему поколению явно не хватает.
И вот это, как я уже назвал, б е л ь ё сыграло с нами злую шутку.
Мы-то с Юриком, крепко сжимая руки, поднялись, рассчитывая, что приподнимем и девушку. Однако она, используя это пресловутое бельё, как скользкую смазку, поехала вниз, выползая из своей же одежды.
Должен покаяться Вам, сударыня, что бессовестные руки мои, вернее, мозги на ладонях моих, Бог им судья, не преминули воспользоваться представившимся случаем и тут же приступили к изучению новых для себя заманчивых ощущений и получению новейших знаний.
Действительно, всё было в точности, как обещал Юрик! И мягкость тканей соответствовала Юриковым рассказам, и восхитительные округлости произвольных форм тоже были обещанной повышенной мягкости. И руки мои – ни стыда у них, ни совести, прости, Господи – занимались бы и дальше этой радостной и интересной наукой, но тут девушка забилась, как пойманная рыба, и мы с Юриком тотчас же её отпустили. Всё вернулось в прежнюю позицию.
- Ну, думайте, мальчики, думайте, мне срочно надо, я уже не могу… - приказывала девушка, причем, отнюдь не умоляющим тоном.
И тогда Юрик как более взрослый и опытный товарищ догадался! Что значит, всегда по жизни первый! Как говорится: эврика! Что на языке сопромата означает: счастливая мысль всегда со мной!
Он сцепил наши с ним руки в пионерскую беседку. Ну знаете, сударыня, когда правая моя рука хватает запястье левой, левая моя рука хватает Юрика за запястье его правой… Ну, в общем, эдакая сцепка рук, похожая на паркет и такая же надежная, как паркетный пол.
Девушка обрадованно поняла замысел. Держась за нас, она заботливо сбросила грязный туфель и взобралась на наши руки сначала одной ногой, затем точно так же - другой. До сих пор помню этот трогательный капроновый чулочек на маленькой лодыжке, который от долгого пути слез с ноги на три сантиметра (Юрик за столом всегда в этом месте уточнял: на 28 миллиметров). Стоя на наших руках, девушка так же энергично скомандовала:
- Давайте!
Мы вознесли её над забором!
Эх, надо было все-таки доучить ту главу в сопромате про центр тяжести, немного-то и оставалось!
Со стороны это могло выглядеть вполне красиво, даже изящно, как в цирке. Всё в едином движении: мы, значит, возносим, причем, возносим так высоко, что девушка теперь вынужденно нагибается… И в этой плавной, грациозной траектории наступает судорожный, трагичный финал: тело девушки к нашему ужасу, перекувыркивается через забор…
Мы успеваем схватить и удержать ее за эти самые трогательные лодыжки. Юрик за правую, я - за левую. Слышим, что падение заканчивается глухим стуком чего-то мягкого об забор с той стороны. Нам не видно, что там, за забором, но воображение рисует жуткие картины.
Руки режут острые зубья забора, но если б оттуда последовала матриархатская команда держать, держали бы до конца жизни. Или до приезда скорой помощи. Или милиции и пожарных.
Но команды никакой не пришло. За забором была глухая тишина. Может, там пока осмысливали новую стратегию…
Вы, сударыня, уже успели, надеюсь, представить, какие мы были в молодости. Как по-гусарски мужественно мы тогда выглядели. Но не знаете главного: оба мы – и Юрик, и я – славились ещё и дальновидностью мышления. Конечно же, МЫ готовы были держать девушку хоть до утра. Но готова ли была ДЕВУШКА висеть там за забором кверху ногами до этого самого утра? Каково там ей? Да, каково? Как же там ей, бедной… одиноко (здесь слушатели Юрика обычно роняли, как Вы понимаете, сударыня, слезу)…
Конечно же, первым нашелся опять Юрик.
Пока я размышлял, что предпринять, Юрик произнес единственное слово, которое произнес бы любой мужчина, случись это при матриархате.
Может быть, с этого слова и начался при матриархате подъем мужской самостоятельности, пошли разговоры о настоящем мужском благородстве, а потом о рыцарях и, наконец, джентльменах...
Юрик скомандовал крутым, мужественным голосом:
- Бросаем!
Чулочки юркнули в темноту. Туда же, в сторону тела. Что-то чавкнуло. Какая-то негромкая возня дала нам знать, что остатки организма за забором еще живы. Калитка чуть приоткрылась, и голос девушки, теперь почему-то хриплый, сказал:
- Туфли подайте, ДУРАКИ!
Мы подали в щель туфли, я - левый, Юрик правый. Виноват, сначала Юрик правый, а потом я – левый. Грязная, но изящная ручка в когда-то светлом пальто их приняла. Затем туда же пошла тугая сумка. Но полный результат нашей помощи нам так и не был показан. Ни слова не было произнесено больше ни с этой стороны забора, ни с той. Мы с Юриком переглянулись друг с другом и пошли дальше, уже через секунду задавая вопросы, каждый сам себе: и что за дурацкое затмение такое? Почему никто из нас не перегнулся через забор и… А было ли это вообще на самом деле?
В общем, сударыня, это были – да, да, те вопросы, на которые, я сказал, не будет ответов.
Увы, нет, всё это на самом деле было. Я помню омерзительную позу парня, судя по виду - глупого первокурснишки - на той стороне под фонарем, свидетеля нашей сцены. При сухой погоде он, наверное, катался бы по земле от хохота, но в этой грязи ограничился только тем, что присел, скорчившись. Если б это было на нашей стороне улицы, то мы, конечно, не оставили бы смешливого юношу без внимания и пнули б его по разу – такое у нас осталось гнусное настроение после всего. Юрик - наверняка левым ботинком, толчковым, я – правым, самым грязным, как Вы помните. Но заново переходить расквашенную улицу не хотелось, и парень так и остался скрюченным в моей памяти, даже без нашего словесного внушения.
Что тут сказать, сударыня? Вся описанная сцена продолжалась минут пять. Но и пяти минут матриархата мне хватило, чтобы составить полное представление о той древней жизни, когда всем командовала женщина.
В столовой Юрик сказал, что надо хорошо подготовиться и идти извиняться.
На следующий вечер на остатки стипендии мы взяли бутылочку винца (для себя), немного конфет (для девчонок – наверняка там должны были жить подружки).
Ну что сказать?.. Были приняты. Но так, не очень тепло. В красивых, темных глазах девушки, да и в глазах всех ее подружек явно читалось: «ДУРАКИ».
Мы много раз приходили потом. Не раз показывали весёлым подружкам, как лихо можно было бы открыть калитку, если б нам была дана команда «Открыть!»
Команды, дескать, подавались некорректные.
Девушки неизменно вежливо соглашались, поддакивали. Но, тем не менее, в их взглядах было ясное: «ДУРАКИ».
Нет, вслух было много смеху, шуток, эпиграмм и даже как-то к празднику одна внутренняя стенгазета. Но между строк и в стенгазете было: «ДУРАКИ».
В конце концов, чтобы, наконец, покончить с этим недостойным и, согласитесь, сударыня, случайным впечатлением, ну или хотя бы чуть сгладить его, Юрик сделал последнюю отчаянную попытку. Вы сможете по достоинству оценить нашу с ним общую жертву, сударыня: он женился на этой девушке!
Увы, как Вы, наверное, сразу догадались, это лишь закрепило мужскую репутацию в тех женских кругах.
И сейчас, когда я прихожу к ним в гости и, бесцеремонно расположившись на диване, потягиваю любезно налитый мне мой любимый зеленый чай без сахара, меня вежливо расспрашивают, как, мол, дела… как дома… Так же вежливо слушают…
Но в прекрасных карих, почти черных глазах с необъятно большими, бездонными зрачками, в которых видится и весь космос со всеми его галактиками и туманностями, и как протекали все времена - от матриархата до Возрождения и после… В хитрющих глазах вечно смеющейся женщины я отчётливо и безнадёжно вижу глубинное, матриархатное: «ДУРАКИ»!..
И Вы, сударыня, небось, туда же? Ну, скажите, туда же?.. Гм… Эх, вы…