Мне было десять лет. Отец впервые взял меня на охоту, хотя и сам никогда ружья не держал в руках. Выехали на рассвете в открытом кузове «Урала». Мощного грузовика – вездехода. Откидные деревянные лавочки вдоль бортов покрыты толстым войлоком, чтобы не отбить задницы на многочисленных ухабах. Болтанка заставляла упираться ногами в пол, а хребтом в борт. Пальцы цеплялись за доски кузова. Охотники с раскинутыми в стороны руками и расставленными ногами походили на распятых для препарирования лягушат, или цыплят табака. На кочках машина подскакивала, все ойкали и кряхтели.
Лязг металлических запоров, скрип досок и рев двигателя не давали возможности говорить. В предвкушении предстоящего удовольствия взрослые перемигивались, кивали. Всего человек шесть. Я знал их только в лицо. Среди них – сосед, дядя Володя. Он был инициатором мероприятия.
Солнце стало проникать в ложбины, выгоняя на открытое место отдыхавших в прохладе ночных гадов. Несколько раз под колеса попадали змеи, здоровенные бугристые жабы. Распушив хвост, дорогу перебегали суслики.
Я приготовился к дальнему пути, долгому поиску, розыску следов или продолжительной засаде. Как в телевизионной программе «Вокруг света». Было без разницы, на кого велась охота.
Но технология оказалась проще простого!
Объехав несколько сопок, машина медленно пошла прямиком в степь. Мужчины в кузове стали расчехлять ружья, заряжать на ходу.
С треском и улюлюканьем из травы взлетали стаи куропаток. Тут же попадали в прицел стволов. Все звуки тонули в грохоте стрельбы. Машина останавливалась. Охотники спускались на землю, искали подбитую дичь. Складывали в большие холщовые мешки, закидывали в кузов. Затем сами перелезали через борт. Снова вперед! Это повторялось из раза в раз. Затем мешки стали оставлять в кузове – убитых птиц перекидывали через борт. Кто-то собирал, укладывал. Усталость с лихвой замещалась азартом.
Постепенно физиономии охотников стали пунцовыми. Стекающий пот в осевшей на лицо пыли оставлял разводья, которые казались потрескавшейся расползающейся кожей, обнажающей внутреннее кровавое месиво.
Я сидел, прижавшись к борту. С ужасом смотрел, как мешки с добычей темнеют снизу. Ткань намокает и начинает протекать, слышится писк подранков. Сквозь неплотные ячейки льна высовывались жёлтые клювики и чёрные коготки судорожно дрожащих птичьих лап.
Темная густая жижа начала растекаться по кузову. Это кровь! Кровь! Палящее солнце высушивало ее словно краску. Сверху натекала новая. Запекалась коричневой корочкой прямо под ногами. Липла к подошвам, тянулась, чмокала под энергично шлепающими кирзовыми мужскими сапогами.
Сосед дядя Володя поскользнулся. Ружье ударилось о борт, выстрел пришелся в правое боковое зеркало заднего вида. Водитель матерился. На него не обращали внимания – убивать было важнее!
Отец не отставал от других охотников. Заимствованное у кого-то ружье стреляло безотказно. Лихо перезаряжал. С азартом выкрикивал что-то ободряющее. Восторженно хлопал себя по бедру, отмечая каждый результативный выстрел. Хотя было не понять, чья же дробь угодила в цель. Оборачивался ко мне. Вскидывал оружие. Потряхивал им, предлагая присоединиться. Он был похож на остальных и совсем не казался мне родным. Хотелось броситься к нему, вцепиться в одежду, закричать:
– Посмотри, посмотри, что вы делаете...
Но я малодушно молчал, ухватившись за скамейку. Боялся? Чего? Убеждал себя, что так надо. Раз это делают взрослые. Война и охота – дело настоящих мужчин! Но это было совсем другое. Тогда я просто еще не понимал.
Стаи взмывали прямо из-под колес, и охотникам оставалось только повернуться в нужном направлении. Прицеливаться не успевали. Стреляли от груди, бедра, на весу. Как дуэлянты-ковбои. Но здесь на кону стояла не их жизнь. Они ничем не рисковали. В ответ на грохот звучало пронзительное, щемящее душу верещание, глухое шмяканье в траву сбитых жертв.
Я пересел в конец кузова. Как только начиналась очередная канонада, зажимал ладонями уши. От ужаса и чтобы не мешать стреляющим, пригибал голову к коленям.
Перезаряжались быстро. Выкидывали стреляные патроны тут же. По кузову катались металлические и разноцветные картонные гильзы, словно солдаты разных родов войск. Глухо звякали, сталкиваясь. Медные головки, точно лихо натянутые фуражки. Изнутри павших тонкой струйкой выпрастывался голубоватый дымок – последний усталый выдох. Отходила душа, предварительно забрав с собой чью-то чужую. Солдатский принцип на войне.
Откуда-то вырвалась окровавленная куропатка и бросилась мне под ноги. Я раздвинул сапоги и протолкнул ее дальше к борту. Надеясь, что никто не заметит и я смогу потом ее достать, вылечить. Но она так дико пищала, что, тут же попалась на глаза дяди Володи. Он наклонился и вынул из-под меня птицу. Даванул головой о ствол и, улыбаясь, бросил в общую кучу:
– На сковородке – они ведут себя смирненько!
Меня чуть не вырвало. «Смирненько!». «Смирненько» запало в душу – смирненько, смирненько...
Рядом шевелились и стонали наполненные бугристые мешки. Словно в них посадили больших бесформенных зверей, истекающих кровью. И этот запах, сырой, тяжелый, осязаемо оседал во рту металлическим кислым привкусом...
Вернулись поздно вечером, когда зашло солнце.
Освежеванные тушки куропаток походили на два прижатых розовых кулачка младенца. Мать приготовила их на противне в духовке. Есть я не смог. Во рту продолжал стоять тошнотворный смрад железа и пороха. Казалось, что у меня открылось носом кровотечение и приходилось постоянно сглатывать. Напился кефира, чтобы протолкнуть ставший поперек горла ком. Пошел спать. Всю ночь мне снились взлетающие и падающие птицы.
Утром я тоже не ел, а сразу пошел к ручью. Лег в холодную воду. Чувствовал, как она очищает меня своей прохладой. Проходит, словно через сито, забирает с собой что-то тяжелое, гнетущее, омерзительное.
Вскоре охота забылась.
Позже я вспоминал, что отец был хмур. Поедая дичь, обильно запивал ее самогоном. Быстро опьянел и ушел спать. А может, мне это показалось. Но больше он на охоту не ездил.
Одиночество продолжало давить, но я понял, что есть нечто худшее – это шайка убийц, охваченная азартом единой цели. Как близко я тогда подошёл к человеческой сути, морали!