(Продолжение)
Юрий, как только я появился после работы, сказал Жиганову:
– Гена, времени у нас совсем мало. Своди Федю в ночной клуб. Ларин с Назаровым, я смотрю, не слишком интересуются городской жизнью. Своди Федю. – И уже мне: – После поделишься впечатлениями со своей командой, решите, как быть дальше.
– Возьмите Толю за компанию. Я, видишь, на мели со своими разными покупками. Кстати, там сегодня новая программа.
– Да я, что. Федя, деньги есть ещё? А то за авансом к Клюшенкову слетай, он в этот час ещё бывает на месте. Даст, у тебя впереди не один месяц. Анатолий Петрович, давай сводим Федю на стриптиз?
– Давай, – откликнулся Анатолий. – Только не пугай деньгами. Суточных хватит с избытком. В клубе представления с десяти вечера и до утра. Давай после ужина, чтобы там не тратиться на дорогие закуски.
Николай с Валентином увлеклись шахматами, даже на ужин не пошли. Юрий завалился с красочным журналом на койку. Мы втроём направились познавать ночные нравы Будапешта.
На входе в ночной клуб ряженые швейцары любезно поклонились нам. Через небольшое мрачное безлюдное фойе мы прошли к кассе. Анатолий, покупая билеты, как местный завсегдатай, улыбался кассирше, что-то говорил ей, но больше на пальцах показывал. При входе в зал нас встретила стройная девушка, похожая на балерину, затянутая во всё чёрное, в чёрной пачке.
– Тэшек! (Пожалуйста, слушаю вас) – произнесла она.
Анатолий показал ей билеты. Она провела нас к нашим местам. Наши дешёвые места оказались в правой половине амфитеатра, разделённого проходом в зал. Зал небольшой. В центре полукруглого амфитеатра, – не высокого, в три или четыре ряда, – площадка-сцена для представлений. «Как в цирке» подумал я. Вокруг сцены сервированные столики с публикой, которая побогаче. Сидят курят. По бокам амфитеатра что-то похожее на ложи или кабинеты. Между столов и рядов сновали девушки в чёрных пачках с подносами, предлагая:
– Пэрэць! (кренделёк)
Это такое печенье, солёное. Мы, конечно, взяли. Ещё чего-то предлагали, но за не знанием языка Геннадий махнул на неё рукой. Сходил в буфет и принёс пиво и кружки. Перед нами были подобие столиков, на которых удобно всё разместилось. На сцену бодренько выбежали музыканты, началось представление. От представления в памяти осталось только общее впечатление. Мелькали блестящие артисты. Вспомнилось из Онегина: «Еще амуры, черти, змеи на сцене скачут и шумят». Был кордебалет. Запомнилась певица. Высокая брюнетка в чёрном платье с голой спиной. Сильный голос. Она пела вся в движении, приплясывая, вертясь. Такое поведение певицы в Союзе вроде бы не принято было. Она, то обнимала скрипача во время проигрышей, то заигрывала с пианистом, а то помогала барабанщику барабанить или вертела петли из микрофонного провода по полу сцены. Много раз появлялась на сцене, меняясь с певцом не менее энергичным, во фраке с бабочкой. Маленький, толстый с лысиной он ещё более вертелся, заматываясь в провод от микрофона. Как-то я оказался в проходе, когда певица, закончив номер, бежала со сцены и пронеслась мимо меня, обдав запахом здорового пота с примесью духов. «Добросовестно выкладывается» – подумал я. Стриптиза, как такового, не увидел. Прыгали по сцене девушки кордебалета, теряя одежду. Но минимум её оставался.
У команды Жиганова на заводе практически не было никаких дел, кроме ожидания спада воды в Дунае. Появлялись с утра на пару часов, чтоб посмотреть, не утонули ли их пароходы, и исчезали. Я поинтересовался:
– Гена, «Дунайский 50» – юбилейный. А во внешнем виде какой-то регресс: название нарисовано чёрной краской вместо сияющих бронзовых букв.
– Экономия, Федя, не только на бронзе. Будешь принимать инвентарь, сам увидишь.
– Есть юбилейная черта на нашем пароходе, – заметил Беркутов, – штанги толкателей клапанов – никелированные. Такого нигде нет!
– Да, я видел, когда заходил к вам в машинное отделение – блестят штанги. Но со стороны мы видим идущий теплоход, а на нём – чёрное название вместо бронзового.
Мотивируя этой «экономией» ребятам удалось расширить списки инвентарных ведомостей нелегальными практическими пунктами. Помимо мелочей Беркутов получил дополнительно двести килограммов машинного масла, Нефёдов выпросил в запчасти дефицитную недешёвую электронную лампу к радиолокатору, Геннадий дополнительно получил два бака польских белил. Для этого они организовывали на час-два «посиделки» в каюте на «50-м» с переводчиком Йозефом Шуле и строителем, расходуя спирт, две литровые бутылки которого Жиганов получил по инвентарной ведомости. Я пару раз участвовал в этой компании. Под череду стопок с капельками спирта, они обрисовывали своё желание строителю через Йозефа. Венгры ничего не обещали, но через пару дней «заказ» появлялся на судне. Под конец, когда спирт закончился, пришлось тратиться на палинку, чтобы восстановить «инвентарь», израсходованный раньше срока – Йозеф принёс две запечатанные бутылки, на этикетках которых значилось «Alkogol 100%, 1 L». Взамен попросил пустые бутылки для учёта.
Специально для меня Геннадий и Анатолий в последние дни пребывания их в Будапеште организовали выезд на «Волге» Клюшенкова на гору Геллерт, возвышающуюся над Будапештом. Нефёдов был «на мели», с тоской провожал нас на все последние мероприятия. На горе расположены крепость Цитадель и грандиозный памятник Освобождения Венгрии. Памятник действительно грандиозен, вблизи его не рассмотреть. На вершине постамента женская фигура держит пальмовую ветвь - символ надежды, у подножья – красноармеец с автоматом. Позже на Родине, читая отрывной листок календаря, я узнал, что моделями основных фигур памятника послужили молодая венгерская девушка Эржебет Гал и красноармеец Василий из Иваново.
В тот раз на площадке у подножия памятника разместился художник. Он растянул на раме огромное полотно и набрасывал углём штрихи панорамы Будапешта. Уже различались на полотне черты дунайских мостов Эржебетхид, Ланцхид и далее – здания парламента. А среди рассыпанных квадратиков городских зданий явно вычерченные контуры храмов и величественной базилики Святого Иштвана. Полотно было такое большое, что художник часто влезал на стремянку, чтобы дотянутся до верха полотна.
Утомлённые обзором памятника, зашли в уникальный ресторан «Цитаделла», размещённый здесь же на горе в казематах крепости. С нами был гидом водитель Ласло. Пообедали под коньячок, отдохнули и поехали домой. Ласло активно участвовал в трапезе, заверяя, что алкоголь только обостряет его реакцию за рулём. И, действительно, приехали к гостинице быстрее, чем ожидали.
Вечером я спросил у Юрия:
– Мы были на горе Геллерт. Что значит это имя?
– Геллерт был священник. Я в библиотеке читал. Проповедовал христианство венграм. Это им не нравилось. Они его заколотили в бочку и с горы бросили в Дунай.
– Ужас какой!
– Жестокие времена, жестокие нравы. После, когда наступили другие времена, вспомнили о Геллерте и ту гору назвали его именем.
В выходной день, пользуясь городским транспортом, я с Анатолием и Геннадием побывал в купальнях отеля «Геллерт». Начали с закрытого отделения купален. Полежали там в лужах сероводородной воды горячей. Она вытекает из недр. Это самое старое купальное заведение в Венгрии. Перешли к бассейну под открытым небом с искусственными волнами. Там под солнцем провели остаток дня. Когда включали волны, народ на солнечной лужайке вскакивал с лежаков и бежал в штормующий бассейн. А там – яблоку негде упасть, взрослые и дети все визжат, орут, падая под ударами волн. Подкреплялись мы горячими сосисками с горчицей. Три сосиски и полтарелки горчицы, она оказалась не горькой, приятной приправой к сосискам.
В другой раз отметились на острове Маргит, самом известном и привлекательном месте отдыха в Будапеште. Остров мы видели каждый день в пути на работу с моста Арпада – Остров Маргит слева, остров Обуда справа. Теперь вышли из трамвая на мосту и спустились по ступенькам шикарной лестницы на Маргит. Музейную часть пропустили, пробежали мимо павлинов на ветках деревьев, другой экзотической разной живности в вольерах или свободно разгуливающей на лужайках. Наша цель – уникальные бассейны для купания.
– Венгры в Дунае не купаются – вода всё лето холодная и грязная, – констатировал Геннадий. Начали с бассейна с искусственными волнами. Множество народа, теснота в бассейне. Анатолий предложил перейти к другому, самому большому бассейну в Будапеште. Там оказалось людей не меньше, но они в основном у бережка плещутся. Середина бассейна глубокая, во весь мой рост. Длина этой части метров сто, было где поплавать. Было где и отдохнуть после заплывов – шезлонгов хватало, чтобы понежится под июльским солнцем Венгрии. В киосках всякие закуски и, конечно, мороженое, пиво и всё те же горячие сосиски с горчицей.
В оставшиеся время каждый вечер Геннадий с Анатолием водили меня по разным погребкам и корчмам, которые в Будапеште чуть ли на каждом шагу. Миниатюрные столики, на которых едва помещались четыре стопки коньяка или четыре чашки кофе на блюдечке.
– Ложечка служит для помешивания кофе в чашке, её в рот не берут, кладут на блюдечко – поучительно заметил мне Гена.
Однажды к нам присоединился шустрый рыжий парень. Сначала он ловко подносил зажигалку к сигарете Геннадия, ковыряющегося в спичечном коробке. На благодарность отвечал непонятными словами. Геннадий с ним заговорил. Он отвечал на русском с акцентом, назвался журналистом из Варшавы, имя не запомнилось, учился в Московском университете. Придвинулся к нашему столику, маленький, толстенький. Выпили по стопке коньяку. Полемизировал с Геннадием о Хрущёве, о будапештской осени 1956 года. Заявил «Считайте, что вы у меня в гостях» и вызвался показать нам самые интересные ночные ресторанчики, где угощал нас кофе, реже коньяком. С персоналом общался на венгерском, польском, немецком. Было впечатление, что он везде свой. Всю ночь возил нас на такси по Будапешту. За столиком каждый раз продолжал критиковать советский строй. Запомнились его фразы «Стабильность цен признак болота» и «Конкуренция двигатель прогресса». Я, сделав круговой жест рукой над столиком, заметил:
– КГБ услышит, загребёт наш интернационал.
– Вот! Страх перед КГБ! Люди ослепли! Молчат! – высокопарно ответил он. Речь его была не разборчива, будто он шепелявил. Больше обращался к Геннадию. Геннадий как-то умел держать контакт с собеседником в необычных ситуациях, вроде этой. Иронизировал, язвил, что заводило поляка. В памяти осталось уютное полуподвальное заведение. Стены украшены панно с картинами из истории Венгрии и быта венгров. После кофе, указав на панно с видом на гору Геллерта, он решительно захотел показать нам с этой горы утренний рассвет и восход солнца над Будапештом. Без умолку болтал, путая слова разных языков, привёз нас на гору к монументу Освобождения Венгрии. С обзорной площадки у монумента, мы, ёжась от утренней прохлады, прислушивались, как он старался чётко выговаривать по-русски названия мостов, силуэты которых различались над сонным Дунаем, названия отдельных зданий и храмов, еле различимых в утренней дымке за Дунаем, указал там на высокий остроконечный купол храма и сказал: «Это базилика Святого Иштвана. Самый большой храм в Венгрии».
Разгоралась июльская заря над сонной столицей Венгрии. Мы озябли. Не стали ждать восхода солнца, он повёз нас озябших домой. Добрый оказался поляк, везде рассчитывался сам, отталкивая наши деньги, бормоча что-то вроде «у вас плохие форинты». При этом в руках у него шелестели и злотые, и марки, и рубли, которыми он рассчитывался, если соглашались таксисты и официанты. Он, странный, уехал. Осталась память о странной его доброте. У подъезда гостиницы мы были, когда солнце уже начало золотить крыши ближних зданий.
В середине дня Анатолий нашёл меня на палубе «Дунайского 53» и позвал к машине
– Некогда торговаться. Клюшенков дал «Волгу» на два часа. Хватит времени съездить на гору Янош.
– Три минуты - я только скажу своим, чтобы не волновались.
Погода была солнечная, ясная. Это предвещало, как обещали путеводители, водитель Ласло и Юрий, неописуемое удовольствие от созерцания Будапешта с высоты 500 метров. Зигзаги дороги в гору «Волга» преодолевала на приличной скорости, отчего мы на сидениях валились друг на друга. Нам не повезло. Башня, на которой находилась обзорная площадка, на которую мы рассчитывали подняться, оказалась огороженной забором – башня на ремонте. С окрестной территории видно было только небо поверх верхушек деревьев. Делать нечего. Подышали прохладным воздухом горы Янош и направились обратно. По пути заехали в корчму. Посидели под приятные венгерские закуски с палинкой.
– Юра, почему гора называется Янош? – спросил я Нефёдова.
– Здесь, Федя, как мне рассказывали, любовная история. Какая-то девушка Марта укрыла на этой горе турка Яноша и спасла ему жизнь.
– Причём здесь турок?
– Очень давно турки воевали на этих территориях. Мадьяры сохранили память об этой любовной истории в названии горы.
Ласло не пропускал ни одой стопки палинки, всё также утверждая, что алкоголь только обостряет его внимание за рулём. Это он опять продемонстрировал, спускаясь с горы с отключенным двигателем, чётко вписываясь в зигзаги, отчего у меня на голове шевелились волосы, меняя причёску. Не менее лихо уже в городе он вписывался в узкие улочки, доставив нас, подавленных своим лихачеством, к подъезду Торгпредства.
– Кэсэном сейпен! – поблагодарил Геннадий водителя.
– На здоровье! – ответил Ласло. Он правильно говорил по-русски, только картавил от природы, что окрашивало его речь непонятным акцентом. Мы направились в гостиницу, а Ласло пошёл с докладом к Клюшенкову.
(Продолжение следует)