Стартуем с Земли. Полностью

Василий Лесников
                ЛЕСНИКОВ В.С.



               


                СТАРТУЕМ
                С  ЗЕМЛИ
               

                ЛЕСНИКОВ  ВАСИЛИЙ СЕРГЕЕВИЧ.

               


                СТАРТУЕМ С ЗЕМЛИ.
                \ повесть\
















                2014 год.
      
 В Центре подготовки космонавтов непосредственная подготовка к очередному космическому полету обычно продолжается два года.
   Вот и на этот раз подготовку в установленные сроки начали два экипажа. Основной экипаж в составе: командир экипажа Загоруйко Александр, бортинженер Гуров Николай. Их дублерами были назначены   Дронов Константин  - командир экипажа, Безродный Владимир  - бортинженер.
 
                ГЛАВА  ПЕРВАЯ.
 
   Непосредственная подготовка к очередному космическому полету  длилась  уже полтора года, и завершалась в своем устоявшемся спокойном, хотя и довольно напряженном, ритме. Не было никаких признаков и даже намеков на возможные осложнения или изменения в оставшиеся считанные месяцы  до старта. Все казалось прочным, незыблемым, надежным.
   И все же, такая обстановка не успокаивала, а скорее тревожила Александра Ивановича Загоруйко, командира основного экипажа космического корабля «Ветер». Он пристально всматривался в коллег, вслушивался в их слова, стараясь не упустить момент, когда нужно будет мешаться и упредить назревающую, вроде, опасность.
   Первые признаки настоящей тревоги он почувствовал разу после начала очередной тренировки, когда отметил в поведении своего бортинженера Николая Гурова какие-то странные элементы. Дважды Гуров, что было явно непозволительно, задерживался в своих действиях при ликвидации последствий аварийной обстановки, и в его состоянии явно прослеживалась какая- то отрешенность от действительности.
   Все четыре часа тренировки Загоруйко внимательно присматривался к своему помощнику, но молчал, не забывая, однако, подправлять все его неточности и явные ошибки. И все это время Гуров оставался все в том же непонятном, заторможенном состоянии.
   После краткого разбора тренировки инструктором экипажа, подавив в себе легкое раздражение, вызванное и собственной непривычной усталостью и поведением Гурова, Загоруйко не торопясь  вошел в комнату отдыха, уселся в кресло, закрыл глаза и, устало вытянув ноги, затих.
   Гуров, расположившись в другом кресле, сидел беспокойно, то и дело бросая взгляды на командира, и будто стараясь  разбудить его, толкнуть взглядом. Ему явно хотелось рассказать кому-нибудь о своих проблемах, но единственно возможный слушатель, похоже было, никого и ничего не хотел слушать.
   Гуров даже вскочил с кресла, оскорбленный явным невниманием командира, хотел выйти в тренажный зал, где всегда были люди, но усилием воли удержал себя на месте. Волнующий его вопрос был не для всеобщего обсуждения.
   -Помолчим? – Гуров вздрогнул. Загоруйко улыбаясь, вопросительно смотрел на инженера.- Я что-то устал сегодня. А впереди центрифуга.
   -Нет,- Гуров резко повернулся к командиру,- Поспорим.
   -Что-то мне не хочется разговаривать сегодня,- Загоруйко потянулся, всем своим видом показывая, как он сегодня устал. – Да и ты будто на костре побывал. Остыть бы надо.
   -А наш девиз? – Заволновался Гуров. – Уходишь, командир, в сторону от острых проблем?
   Ну, если это проблема, тогда поговори. – Вроде нехотя согласился Загоруйко. – Не будем откладывать на завтра. Выкладывай, что у тебя стряслось. И не забывай. Через 15 минут инструктор начнет разбор тренировки.
   Гуров кивнул головой соглашаясь.
   -Вчера вечером я был в конструкторском бюро. Хотел прояснить для себя некоторые вопросы по системе управления кораблем. И там мне неожиданно задали встречный вопро, - быстро и четко начал рассказ Гуров и вдруг, будто споткнувшись, забормотал запинаясь. – Я собственно…Я об этом уже думал… раньше. Но как то спокойно, не серьезно. Это не сейчас. Это ведь к будущему относится. – Гуров умолк, сделал несколько неуверенных шагов по узкому помещению.
   Загоруйко молчал, и Гуров, уже с жесткими нотками в голосе, продолжил: Командир, вчера я впервые не смог ответить на ясно и четко поставленный вопрос. Суть вопроса в том, что…, - Гуров снова, не договорив фразу, сердито задышал, и снова нервно заходил по комнате.
   Загоруйко  поудобнее устроился в кресле, устало вздохнул, приготовившись к, вероятно не очень приятному для него, разговору. Он предполагал о чем может пойти речь. По невнятному поведению Гурова было похоже, что бортинженер тоже решил включиться в давний, идущий с переменным успехом, спор о том, кому в принципе нужно быть командиром экипажа космического корабля – летчику или инженеру.
   Не хотелось. Ох, как не хотелось Загоруйко именно сейчас вновь пережить нервотрепку подобного обсуждения. Ведь, кажется, все давно оговорено, решение вопроса вроде бы лежи на поверхности и должно быт понятно любому здравомыслящему человеку. Так нет же! Снова и снова будоражат инженеры себе мозги подобными вопросами. Неужто жажда Славы и Власти так сильна даже в среде столь образованных и грамотных людей?! Или эти желания в той или иной мере присущи каждому нормальному человеку?
   Гуров продолжал молчать. Сам начинать этот разговор Загоруйко не хотел, и потому продолжал вспоминать факты и доказательства справедливости  именно его точки зрения, которая защищала позиции летчиков.
   Конечно, в авиации такого разговора вообще не могло быть. Там бортинженер, так же как и штурман, и стрелок-радист никогда даже и не помышляли о роли командира в экипаже. Работа инженера в полете – это контроль состояния технических систем самолета. Его рабочее место не в кабине летчиков, а в царстве приборов и агрегатов. Он не видел во время полета землю, и только по показаниям приборов мог судить о том, где находится самолет, как работают системы. Он знал и строго выполнял определенный объем работы, обеспечивающий успешное выполнение полетного задания.
   Потом пришла пора космических  полетов. Инженеры как разработчики участвовали в создании космических кораблей и очень хотели сами летать в космос, уже начиная с «Востоков». Хотели! Очень хотели! Но первыми в космос полетели все же летчики. Так решил Сергей Павлович Королев. Так решила и авторитетная комиссия из представителей различных ведомств и отраслей науки.  Инженеры смирились, но, как оказалось, ненадолго.
   После первого этапа испытательных полетов в экипаже космического корабля появился бортинженер. Та же в принципе работа, что и в экипаже самолета, те же требования к нему в полете, но существенно изменился характер инженерного труда.
   Теперь бортинженер, располагаясь рядом с командиром экипажа, видел собственными глазами все, что происходило за бортом космического корабля или станции. Ему стало гораздо интереснее работать.
   Кроме того. Они вполне правомерно считали, что по уровню знания космическо техники и технологии проведения научно-технических экспериментов,  они стоят гораздо выше летчиков
    Именно потом инженерам снова захотелось стать главными – взять руководство экипажем космического корабля или экспедиции на международной орбитальной станции в свои руки.
   Развитию такого желания способствовало и  то обстоятельство, что  программу подготовки к космическому полету для бортинженера включались как обязательный пункт, самостоятельные полеты на самолетах. Бортинженеры с азов, но успешно, осваивали технику пилотирования самолета. И никто из них при этом  не задумывался всерьез над тем фактом, что летали они все-таки в основном в простых метеоусловиях, при ясном небе, и, в своем большинстве, с инструктором. В таких условиях проверить себя на способность работы в стрессовой ситуации сложного полета они, естественно, не могли.
   Однако и летчики, продолжая летать на самолетах даже в сложных метеоусловиях, все-таки львиную долю  времени теперь должны были тратить на освоение новой для них космической техники именно с инженерных позиций. Они не имели возможности совершенствовать свое летное мастерство в прежнем ритме, и поэтому вынуждены были поддерживать умение работать длительное время в напряженном состоянии,  только используя ранее выработанные, еще до прихода в отряд космонавтов, навыки.
   Претензии инженеров на ведущую роль вели, однако, нить рассуждений в далекое будущее. Со временем в экипажах космических кораблей появятся новые должности: космические врачи, геологи, астрономы… Выходит, что и они могут претендовать на право быть командиром экипажа? Ведь по своей специальности у них будет гораздо больше знаний, чем у летчика.- Подумав об этом, Загоруйко поморщился как от зубной боли, рассердился.- Нет. Не будет этого. Летчик - это прежде всего пилот – человек, пилотирующий самолет, вертолет или космический корабль, вообще любой летательный аппарат. И без него никак нельзя обойтись экипажу. А без других специалистов, в принципе, можно и обойтись. Все зависит от программы полета. Взять хотя бы испытания первых космических кораблей типа «Восток», «Восход», «Союз». Гагарин, Комаров, Береговой и другие космонавты в этих полетах были именно летчиками. Инженеры приходили потом, да и не несли поначалу той ответственности за исход полета, которая спрашивалась с летчиков.
   И, наконец, главное. Любой профессиональны летчик, полетав несколько лет на самолетах, обязательно получит возможность проверить свою способность работать в стрессовой ситуации, в остром дефиците времени при вполне возможной и реальной опасности для жизни. Таких летчиков и зачисляют после тщательнейшего отбора в отряд космонавтов. В этом и состоит их главное преимущество перед инженерами. Во всяком случае, на момент отбора в отряд космонавтов.
   Загоруйко оторвался от своих мыслей, внимательно посмотрел на, продолжавшего беспокойно шагать, Гурова, потом на часы. Короткий отдых заканчивался. Времени для полноценного разговора, или хотя бы для первоначального выяснения позиций по отношению к возможному вопросу обсуждения практически не оставалось. Но и замалчивать эту тему тоже было нельзя. Только хуже будет. Так зачем же тогда откладывать разговор?
   -Выходит, решил Коля в командиры податься. – Загоруйко произнес эти слова тихо, с мягкой доброй улыбкой, но Гуров в растерянности остановился, и только после паузы спросил.
   - Откуда, командир? Я же не сказал ни слова…
   -Не ты первый. И, похоже, не ты будешь последним, - Загоруйко уже не дремал. Если и промелькнула горечь в его словах, то только на мгновение. Взгляд его, устремленный на Гурова, был внимательным, даже злым.. – Так говоришь – летчик или инженер? Третьего не дано?
   - Почему же или?  - возразил Гуров. – И летчик, и инженер. В этом экипаже командир летчик, в другом инженер. По очереди или по графику.
   - Это уже лучше. А то некоторые сразу же крови хотят. Что ж, давай попробуем поговорить на эту тему. - Загоруйко оценивающе, будто впервые, посмотрел на Гурова, и, не дожидаясь реакции на свои слова, продолжил. – Командиром экипажа космического корабля должен быть человек, обладающий даром командовать, собирать в кулак волю, сохранять самообладание и работоспособность в самых сложных ситуациях. И это лишь немногие, но главные,  особенности профессий как летчиков в авиации, так и летчиков-космонавтов. Что их роднит? У космонавтов старт, у летчиков взлет. То есть, по общему смыслу это отрыв от земли.  Космонавтов полет проходит по орбите, у летчиков по маршруту. Но общий смысл снова один – полет вне пределов земли с определенным заранее заданием. Выше, дальше, быстрее – это хоть и существенные, но детали. В финале полета у космонавтов приземление, у летчиков посадка на аэродром. И опять общий смысл один – возвращение на родную Землю. Так что опытный, именно опытный, летчик, приходя в отряд космонавтов, в определенной степени уже подготовлен к космическому полету. Предстоит лишь привычное – переучивание для работы с новым видом летательного аппарата. - Загоруйко вспомнил о своих размышлениях несколько минут назад, суть которых высказывал сейчас и добавил. – В противоположность летчику, инженер, даже работающий с космической техникой, в силу своей спокойной профессии, начинает готовиться к космическому полету только после отбора в отряд космонавтов.
Именно с этого момента он начинает осваивать новую для него профессию, связанную с умением работать в стрессовой ситуации. Начинает осваивать с азов. А вот что из этого выйдет после основного этапа обучения даже специалисты предсказать не могут. Трудно, да практически и невозможно доказать, что вот этот конкретный человек – Иванов, Петров, Сидоров, обладает отличными качествами летчика и космонавта, и, что самое главное, прекрасно выполнит любое задание в космическом полете, четко действуя в самых сложных аварийных ситуациях. Многое нам пока приходится угадывать. – Загоруйко замолчал, подумав о том, что, пожалуй, злоупотребил учительским тоном. Ведь Гуров не первоклашка и многое из сказанного знает даже лучше своего командира. Однако, посмотрев на упрямое, хмурое лицо инженера, решил, что поступил все же правильно. Исходные позиции в предстоящих неизбежных разговорах должны быть предельно четкими и ясными с самого начала. Иначе можно уйти в сторону от основной темы и запутаться в деталях. Поэтому, тяжело вздохнув, Загоруйко улыбнулся, но твердо завершил свою речь. – Так вот, Коля, я не против инженера в роли командира экипажа космического корабля. Но я твердо против предлагаемого тобой графика или очередности. Конкретный инженер, своими действиями в период подготовки и во время своего первого космического полета, должен доказать свое право на такую должность. Хотя, конечно, будет лучше, если он сможет доказать свою профпригодность еще до полета.
   - Каким же это образом? – Гуров с некоторым вызовом остановился перед Загоруйко.
   -Для начала хотя бы своим стремлением к самостоятельности. Но не на словах, а на деле. – Загоруйко рассердил демонстративно пренебрежительный тон Гурова, но он сдержался. – Совершенствоваться надо. Работать.
   - В чем совершенствоваться? Над чем работать? – Гуров явно шел на обострение разговора. Загоруйко улыбнулся.
   - Хотите командовать – тогда требуйте себе больше полетов на самолетах. Причем, в сложных метеоусловиях. Больше полетов – больше возможностей проверить себя.
   -Разве мало того, что я освоил летное мастерство пилота на боевом истребителе? На боевом! – Подчеркнул Гуров. – Летаю самостоятельно. Оценки отличные.
   -Сколько было таких полетов? Один? Два? – Загоруйко не сдержал ироничной улыбки. – А в остальных? Инструктор всегда летает с тобой во второй кабине.
   -Ну и что? Он только сидит. Управляю самолетом я! Понимаешь – Я!
   -В космосе инструктора не будет. На кого будешь надеяться?
   - И не нужен он там. Космический аппарат любого типа это не самолет. Да я могу работать в корабле с закрытыми глазами!
   -Да пойми ты! – Не выдержал спокойного тона разговора Загоруйко. – Не в этом дело. Образ мышления летчика и образ мышления инженера значительно отличаются друг от друга… Летчику нужно думать быстро, решения принимать мгновенно, четко и без промедления их выполнять. А инженер? Фактор времени для него менее важен по сравнению с идеальным решением поставленной задачи или проблемы. Время! Время требуется инженеру, чтобы глубоко и всесторонне обдумать, мысленно проиграть все признаки возможного отказа и только потом выбрать, наконец, одну или возможно меньшее число из наиболее вероятных его причин. И чем он умнее и грамотнее, тем  больше ему требуется времени для анализа таких вариантов. Это психология профессии, и ее не так то легко переделать в человеке.  Это же мировоззрение человека, насаждаемое, можно сказать, веками. – Загоруйко поймал себя на мысли о том, что вновь говорит слишком горячо. Поэтому замолчал, и, только немного успокоившись, продолжил.- Я и мои коллеги имеем звание инженера. По выпуску из летного училища его сейчас присваивают всем летчикам. Но должен признать, что во многих случаях эти знания в достаточной степени формальны. В авиации настоящими инженерами стали только летчики-испытатели. Их жизнь заставила. Да и берут туда не всякого Вынуждены были вплотную заняться инженерными знаниями и мы летчики-космонавты. Но все таки, как ни крути, настоящие инженерные знания и навыки были и остаются для летчиков-космонавтов вспомогательными знаниями.  Они помогают нам быстро и правильно принимать  и выполнять необходимые решения  по управлению космическим кораблем, по выполнению научной программы полета. Помогают! Но не заменяют.
   -Выходит все таки, что летчики имеют монопольное право на роль командира экипажа?  В начале разговора ты говорил совсем иначе. – Видно было, что, обычно вежливый и спокойный, Гуров готов был кричать, доказывая обратное.
   - Ты невнимателен к моим словам, - чуть улыбнулся Загоруйко, - это право надо доказать. Доказать каждому претенденту на роль командира экипажа.  Вот и любой из ваших инженеров, докажет и флаг ему в руки. Не скажу что с радостью, но мы уступим  ему место. Кстати, и среди летчиков встречаются такие, которые  не могут быть командирами экипажа.
   - А я? Я по твоему могу быть командиром экипажа? – Гуров дерзко скинул подбородок, засмеялся. Все таки он успешно слетал в космос, отлично отработав программу полета, и надеялся, что командир учтет этот  факт при ответе.
   - Человек, говорят, ты не плохой. – Попытался уклониться от прямого ответа Загоруйко. Уж очень ему не хотелось обижать своего бортинженера. – Героя тебе все таки присвоили.
   -По сути, командир, по сути, - настаивал Гуров.
   - Будь по твоему. Скажу. Как инженер ты великий специалист. Как летчик ты…. - Загоруйко неопределенно развел руками, покачал головой. – Вернее, как командир-летчик ты себя еще не показал в должной мере. Так что о роли командира экипажа тебе пока думать рано.
   -Понятно, - голос Гурова был спокоен, и только тот, кто хорошо его знал, мог бы понять, что услышал он очень обидные для него и довольно неожиданные слова. – Выходит, что я в мальчика на побегушках только и гожусь. – Гуров уселся в кресло и неподвижным взглядом уставился в какую то точку на стене.
   - Не думаю, Коля, что ты ограничишься только этим разговором. Тем более, что время для этого мы всегда найдем. Но прошу об одном – подумай над тем, что я тебе сказал спокойно. Не становись в позу обиженного. - Загоруйко с некоторым волнением ждал ответа, но Гуров лишь посмотрел на часы и не торопясь стал переодеваться.
   -Александр Иванович, - в комнату заглянул начальник комплексного тренажера  «Ветер» Суровцев. – Звонили с центрифуги. Им ждать вас?
   - Идем, идем. – Загоруйко дружески подтолкнул Гурова. – Поторопись. Все- таки сегодня воскресенье. Заставляешь людей ждать. А там ведь Кравцова сегодня на контроле. – Он повернулся к Суровцеву. – Передай. Будем по расписанию.
   Короткий отдых экипажа перед очередной тренировкой закончился.
                ГЛАВА  ВТОРАЯ.

     Под вечер того же дня старший инструктор Центра подготовки космонавтов Михаил Аверкин сидел в тихом уголке зоны отдыха, наблюдая как ребятишки возились в песке на берегу озера. Было еще, по весеннему, прохладно, но детвору это не смущало. Они черпали воду ладонями, какими-то банками, иногда брызгали друг на друга водой, не прекращая весело и упорно строить что-то из песка и других подсобных материалов.
   - Настойчивые ребята, - подумал Аверкин. – Интересно, полетит ли кто-нибудь из них в космос или их упорство, настойчивость пригодятся им в другом деле?
   На душе у Михаила стало грустно. Когда то он, как наверное и эти ребятишки, считал, что, при наличии у него упорства, выдержки, воли,  поставленной цели всегда сможет достичь.  Не вышло. Жизнь, природа оказались суровыми корректорами и жестко научили – желания свои всегда надо соизмерять со своими реальными возможностями. Верный тезис. Вот только не очень радостный. Несбывшаяся мечта это всегда грусть. Так и у него. Даже несмотря на то, что, что свое  место в жизни Аверкин все-таки нашел. И не где-нибудь, а вблизи своей мечты – рядышком с теми, кто осуществлял космические полеты.
   Аверкин усмехнулся. Целый день сегодня он только и занимался своими воспоминаниями о прошлом. И не может уйти от этих мыслей и сейчас.
   Ребятишки, закончив строительство, недолго любовались делом своих рук. Они вдруг заспорили, зашумели и, сорвавшись с места, все разом побежали в лес, который начинался всего в двадцати-тридцати метрах от берега.
   Тихо стало вокруг. Аверкин пожал плечами, поеживаясь от холода, хотел было податься домой, как вдруг услышал где-то совсем рядом негромкие звуки гитары. Кто-то тихим голосом, без надрыва, но с необыкновенной грустью, запел. Чувствовалось, что человек пел что-то сокровенное, свое. И столько было в этом голосе не то тоски, не то печали, что даже Аверкину, с его нерадостными мыслями, захотелось подойти и утешить певца, хоть как-то облегчить его участь.
   Боясь нарушить звучание мелодии, Аверкин боялся пошевелиться, и вдруг вспомнил, что однажды он уже слышал эту песню о неисполнимых желаниях. Было это три года назад. Как член отборочной комиссии, возглавляемой Загоруйко, он посетил тогда многие воинские части в поисках достойных кандидатов для пополнения отряда космонавтов. В одном из полков он и услышал этот голо, принадлежавший молодому летчику Жене Трофимову, которого руководство полка даже не представило их комиссии для просмотра. Летчик он был прекрасный, но уже имел одну неудачную попытку вступить в отряд космонавтов.  И командиры решили – хватит попусту терять время талантливому летчику.  Пусть совершенствует летное мастерство и радуется тому обстоятельству, что его не списали с летной работы.
   Загоруйко тогда настоял и Трофимов, одним из лучших пройдя все ступени отбора, был зачислен в группу общекосмической подготовки. Затем всю группу направили в школу летчиков-испытателей, и только несколько месяцев назад ребята вновь появились в городке космонавтов. Несколько раз Аверкин даже видел Трофимова, как всегда веселого и жизнерадостного. И вот сегодня эта песня показала, что не такой уж он  простой, и беспечный этот гитарист-песенник Трофимов.
   Задумавшись, Аверкин не услышал как к нему подошли Эмма Кравцова и Катя Савина. Жестом пригласив их присесть рядом, он вновь все свое внимание отдал песне.
   Покоренные мелодией, девушки сидели молча, и только в неожиданно наступившей тишине, Катя не выдержала и почти шепотом спросила.
   -Кто это?
   Аверкин поднял голову.
   -Потом, - коротко обронил он. Трофимов снова запел, и они с удовольствием продолжали слушать этот удивительный концерт.
   Прошло еще минут двадцать. Менялись песни, менялись слова и мелодии, но  общая грустная интонация в них не исчезала.
   Внезапно пение вновь прекратилось. Все ждали.
   -Хотите познакомиться с этим парнем? Я его знаю. – Тихо предложил Аверкин.
   Кравцова неопределенно пожала плечами. Прошедший день оказался для нее на редкость сложным и трудным. Поэтому сейчас ей больше всего хотелось оказаться в своей комнате и хорошенько поразмышлять. Особенно о том, что произошло на центрифуге с Загоруйко, и правильно ли она сделала, отложив доклад руководству об этом происшествии на завтра. Ведь по инструкции она должна была сделать это немедленно. Все-таки она Представитель Главного Конструктора в Центре подготовки космонавтов. Вот почему Кравцова уже почти забыла и о певце, и о коллегах. На душе у нее было тревожно.
   -Ему бы в консерваторию , - задумчиво произнесла Савина.
   Аверкин хотел было возразить, но на тропинке, тихо перебирая струны гитары, появился Трофимов. Среднего роста, гармонично сложенный он выглядел Геркулесом в, ладно сидящем на нем, спортивном костюме. Шел он неторопливо, иногда останавливался, вслушиваясь в мелодию, и тогда грустное выражение его лица и всей фигуры становились более отчетливыми.
   Подойдя к Аверкину, Трофимов остановился.
   -Миша?! Ты слышал? А впрочем… Здравствуй. Сколько лет, сколько зим мы не виделись! – Трофимов был удивлен неожиданной встречей, но был рад ей и не скрывал этого.
   Друзья поздоровались. Девушки тоже встали, и только тогда Трофимов посмотрел на них, теперь уже не только с удивлением, но и с восторгом.
   Его  вниманием сразу же и полностью завладела Кравцова, черные выразительные глаза которой, смотрели на Трофимова не мигая, и будто спрашивая: « Кто ты? Достоин ли будешь тех песен, которые исполнял?».
   Аверкин улыбался, молча наблюдая за развитием событий.
   Первым не выдержал Трофимов. Он как то неуверенно повернулся к Аверкину, подчеркнуто бодро произнес.
   -Миша, что ж ты от меня таких красавиц прячешь! Это же преступление. Не по товарищески. – Он крепко взял Аверкина за рукав.
   Кравцова оскорбленно повернулась к подруге.
   -Пойдем, Катя. Нам здесь делать нечего.
   Савина не стала возражать, и они не торопясь направились к выход из зоны отдыха.
   Аверкин с Трофимовым помедлив все же пошли вслед за ними, но разговор не начинал. Трофимов не хотел терпеть поражение вторично, а Аверкин получать значительную долю ядовито-ироничных нравоучений, высказываемых Кравцовой неизменно вежливо, спокойно, в духе самых нудных образцов нравственности.
   Вообще, в Кравцовой, как казалось Аверкину, боролись две женщины. Одна хотела мира, спокойствия и семейного благополучия в счастливой любви. Другая - желала великой эмансипации в отношениях не только между мужчиной и женщиной. Она могла и хотела быть лучшим специалистом в своей области деятельности, достигнуть вершины  служебной карьеры. Она могла, хотела и многого добилась, хотя в тоже время каждый шаг давался ей с огромным трудом. Уж очень она боялась, что не справится с возложенными на нее обязанностями, с новым ответственным заданием. И чем больше боялась, тем злее и упрямее становилась в работе. Она слыла среди космонавтов строгим экзаменатором, но скорее только потому, что не хотела прослыть добренькой. В тоже время Эмма всегда была и оставалась в гораздо большей степени женщиной, чем администратором. Она буквально расцветала от радости, когда на тренировках, вводя сложные отказы, видела, что экипаж устраняет их непринужденно, легко, с улыбкой. В таких случаях она забывала о своей роли Представителя и нередко, не сдержавшись, громко выражала свое восхищение действиями экипажа. Тут же она спохватывалась, делала строгое лицо и пыталась найти очередной повод усложнить ситуацию. Иерхарическая лестница не позволяла отношениям космонавтов и Эммы стать по-настоящему дружественными.
    Впереди тропинки показался перекресток и Трофимов понял, что дальше  ждать нельзя. Он резко остановился, все еще продолжая машинально держать Аверкина за рукав, и с явным укором посмотрел ему лицо. Тот вздохнул, аккуратно освободил свой рукав из крепких пальцев Трофимова, догнал подруг, и, взяв их под руки, остановил.
   - Вы уж меня извините, но представить Евгения Трофимова я вам  просто обязан. – Аверкин улыбнулся, помолчал. – Можете звать его просто - Женя.
   Трофимов слегка наклонил голову, щелкнул каблуками, вытянув руки по швам, с достоинством вытянулся.
   - Честь имею. Собственной персоной. Еще не ас, но летчик. Нахожусь на подходе к вершине славы. Восхищен вашей красотой! - Он замолчал, вопросительно посмотрел на Аверкина и, так как все продолжали молчать, спросил сам. – А как же все-таки вас зовут? – при этом смотрел н только на Кравцову и в его словах, несмотря на нарочито бодрый тон, вновь было столько неуверенности и смятения, что Кравцова невольно улыбнулась.
  -Разве вы еще не догадались? Вы же такой ас!
   -Сбои. Сплошные сбои. – Трофимов нашел  себе силы продолжить веселую игр. – Голова отказывается работать. Говорят, что подобное случается в невесомости. Особенно в начальный период работы. Но теперь я знаю – такое бывает и в других случаях. Между прочим, хотите анекдот расскажу? Вполне приличный.
   - Жаль, что мне не придется его услышать. – Савина, прощаясь, протянула Трофимову руку. – Катя.
   - Вы нас покидаете? Вместе со мной об этом сожалеет весь мир! Должен заявить об этом прямо и недвусмысленно.
   - Об этом сожалеет даже Аверкин. – Катя с легкой грустью улыбнулась. - Хотя в это и трудно поверить.
   - Да, Катя, - не обратив внимания на реплику, остановил ее Аверкин. = Зайдите к Суровцеву. Вы же соседи. С утра у нас на тренажере будет резервный экипаж. Скажите, что тренировку начнет мой помощник.
    Хорошо. Утром  передам. – Савина попрощалась со всеми и быстро ушла, не заметив, как внимательно смотрел ей вслед Аверкин. Как, впрочем, не заметили этого обстоятельства ни Трофимов, ни Кравцова, которые были заняты своими мыслями.
   -Так что любитель Славы, - Аверкин повернулся к летчику, - ты собираешься решать вводную?
   - От тебя не сбежишь. – Сожалеюще покачал головой Трофимов. – Придется решать. Вы знаете, - он снова смотрел только на Кравцову, - это же деспот. Если вам рассказать все, так вы не поверите, - он искал поддержки у Кравцовой, но встретив спокойный насмешливый взгляд, сокрушенно вздохнул, - Придется решать. Итак. Согласно первой вводной инструктора от меня требуется имя. Удостоившись такой чести, я просто обязан быть молодцом, - он сжал голову руками. – Сосредотачиваюсь. Я уже в стрессе. Еще немножко. -  Трофимов в отчаянии протянул руки к небу. – Нет. Не получается. Должен признать, что сам виноват. Надо было сперва завершить обучение. – И вдруг он снова просто и мило улыбнулся Кравцовой. – А, может быть, вы все же сами скажете мне свое имя?
   - Эмма. – Прекратила испытание Кравцова, посмотрела на часы.
   - Очень приятно. Как вы сюда попали? – не давал ей передохнуть Трофимов.
   -Работаю.
   -Еще приятнее. Где именно? Кем?
   -Вы и теперь не догадались? – Кравцову смешило и удивляло заблуждение молодого человека.
   Трофимов удрученно развел руками.
   - Трудно все же новичку решать сложные вводные.
   - Помочь? – Аверкин посмотрел на Кравцову.
   -Не надо. – Она протестующе подняла руку. – Пусть сам догадается. Это забавно.
   - Может быть зубной врач? Они всегда такие строгие – Трофимов сделал вид, что задумался. – Нет. Скорее вы заведуете терапевтическим отделением.
   -Как, Михаил Михайлович, двойка ему обеспечена? – Кравцова откровенно смеялась.
   -Безусловно. Никаких сомнений, - строгий тон Аверкина никак не соответствовал его смеющимся глазам.
   -Ай, ай, ай! – Забеспокоился Трофимов. – Я ведь считал, что перешел в новое качество – человека без двоек. Между прочим. Зачислен в отряд космонавтов без единого замечания! Да и потом…Может быть вы медсестра? Или…
   -За такой ответ, - стараясь быть серьезной, прервала его Кравцова, - пожалуй, вам и единицы многовато.
   - Сдаюсь, - Трофимов поднял вверх руки. – Но позвольте последнее слово в оправдание. Дело в том, что я теряюсь в присутствии женщины, которая мне нравится. Однако, утверждаю что все еще впереди. Я еще догадаюсь. Кстати. Не желает ли коллектив еще прогуляться вокруг озера?
   -Завтра трудный день, Женя. – Остановил его порыв Аверкин. – Пора отдыхать.
   - Эх Аверкин, Аверкин! – Трофимов с жалостью посмотрел на Мишу. – На дворе весна! Природа пробуждается! А у тебя ни минуты покоя. Все работа, работа. А в промежутках, как я понимаю, отдых в работе. Закиснешь, друг.
   - Во всяком случае, быть лентяем еще хуже. – Кравцова взяла Аверкина под руку. – Пойдем, Миша. Мне еще нужно ко-что тебе сказать.
   - Идти, так идти, - не стал спорить Трофимов.
   - А вам в другую сторону, Женя. До свидания. – Остановила его Кравцова. – И не надо спорить.
   Трофимов подчинился, но другой дорогой не пошел. Он отстал от Кравцовой, но из виду ее не потерял.
   У гостиницы Кравцова простилась с Аверкиным, и Трофимов вновь подошел к инструктору. Однако, Аверкин так и не сказал ему кем же работает в Центре его новая знакомая.

                ГЛАВА  ТРЕТЬЯ.
   В понедельник утром Аверкин, кажется впервые в жизни, почувствовал как у него легонько, но ощутимо больно, сжалось сердце. С каждой минутой, даже секундой, после пробуждения, он все четче и четче понимал, что живет непонятным ожиданием неприятностей, неудобств.
    На работу идти не хотелось. Однако, ни ноющее сердце, ни тревожные предчувствия не помешали ему ровно через час, после энергичной зарядки, закаливающего душа и скромного холостяцкого завтрака, не торопясь выйти из общежития. С удовольствием глотнув свежего воздуха и с несколько улучшившимся настроением, он зашагал к проходной.
   До начала работы было еще минут сорок, ходьбы к учебному классу и того меньше – десять минут. Так что оставалось почти 30 минут, чтобы поразмышлять о причине своего беспокойства, сидя на любимой лавочке в районе центрального перекрестка городка. Место людное, шумное, но именно кая обстановка частенько помогала Аверкину хорошо анализировать различные ситуации, принимать правильные решения по многим проблемам и получать дополнительный заряд бодрости.
   Одна дорога с этого перекрестка вела в жилую часть городка космонавтов – это восток. Другая – к зданиям служебных построек, где были сосредоточены все средства обучения и подготовки космонавтов к очередным космическим полетам – это запад. Третья дорога вела к центральным воротам городка – это север. Путь во внешний мир. Оттуда в городок и железнодорожным транспортом, и автомобильным спешили многочисленные гости и специалисты. Эти же путем и жители городка отправлялись в Москву и в близь лежащие населенные пункты и селения. Четвертая – южная дорога, вела в зону отдыха с прекрасным озером и небольшим массивом лесопарка.
   Любимая лавочка Аверкина была свободна, и он, усевшись на нее, откинулся на спинку, чуть прикрыл глаза и расслабился. Вокруг бурно пробуждалась после зимней спячки  жизнь, веяло теплом, а ему было грустно. Он, правда, давно заметил, что похожее состояние у него бывает не только весной, но и осенью.
   Весной, грустно и сердце щемит от ощущения нечаянной встречи, события, которые сулят так долго ожидаемое и так желанное счастье.
   Осенью, грустно и больно расставаться с уходящим теплом, согревавшем сердце. Тем более, что будущее снова было неясно и тревожно. И хочется. Снова хочется, вопреки всем прогнозам и предсказаниям, неясного, и от того еще более желанного, счастья. Ведь счастье – это все-таки всегда будущее.
    С усилием Аверкин открыл глаза, избавился от грустных дум, осмотрелся. Неторопливый поток, направляющихся на работу, людей еще не заполнил все дороги, и можно было попробовать  спокойно разобраться в причинах нынешней тревоги, которая все-таки беспокоила его. Собственно и искать эти причины не нужно было. Они были на поверхности. Это Аверкин сам себя пытался обмануть, считая тревогу неясной.
   Все началось еще в пятницу после неожиданного телефонного звонка Леночки Мухиной. Прошло более десяти лет после выпускного школьного бала, и так получилось, что за все это время Аверкин не встречал никого из своих школьных друзей, одноклассников. И вдруг этот звонок.
   В выпускном потоке Леночка была, пожалуй, самой красивой, к тому же и самой умной, девочкой. Не удивительно, что не было парня, который не был бы тайком в нее влюблен. Во всяком случае, Аверкину тогда так казалось. Сейчас она, конечно, не Мухина, но в его памяти она осталась прежней. Он не знал, как Мухина узнала его координаты, но зазнайкой, невежей и всякими другими словами она Аверкина все же обругала. Потом правда смилостивилась и сообщила, что на следующий день, по общей договоренности, состоится очередной традиционный сбор всего их школьного выпуска.  Причем, не в родном городке, а опять таки по общей договоренности, в Москве. Аверкина приглашали принять в нем участие и давали задание – организовать в воскресенье экскурсию в Центр подготовки космонавтов.
   Приглашение Аверкина не очень обрадовало. И причиной тому было болезненное самолюбие, которое до сих пор ему удавалось скрывать. Вся школа знала о его мечте слетать в космос, а удалось ему лишь добраться до Центра подготовки космонавтов. Вины Аверкина в том вроде бы не было – здоровье есть здоровье. Не все от него зависит. Но разве перед всеми оправдаешься? А вопросы будут. Он это знал. И именно поэтому до сих пор избегал встреч со школьными товарищами. Сам Аверкин давно успокоился, увлекся своей работой. А эта неожиданная встреча обещала ему новые, ненужные переживания. Вот если бы чуть позже! Ведь вполне возможен вариант, что его новая попытка попасть в космонавты окажется более удачной.
   Смущало Аверкина и другое обстоятельство. Организация подобной экскурсии, да еще на следующий день, в то время как подобные посещения городка планировались за год вперед, требовала определенного хождения по инстанциям, высказывания просьб, объяснений. Это было непривычно, и потому чувствовал он себя неуютно при мысли о предстоящих унизительных разговорах.
   Короче говоря, Аверкин сразу же попытался отговориться занятостью, что было, между прочим, истинной правдой. И следующий день, и воскресенье хоть и были выходными днями, но не для него и не для экипажа, инструктором которого он был. Им были запланированы дополнительные занятия и тренировки.
   Леночка, однако, в свойственной ей манере, «мило» простила ему отсутствие на самой встрече в Москве. Она так расписала желание всех увидеть своего старого  школьного товарища, хотя бы в обеденный перерыв \ понимать надо было, как желание хоть одним глазком взглянуть на космический городок\, что Аверкину ничего не оставалось делать, как дать согласие на такую встречу.  Да и не смог бы он так просто отказать ребятам, многие из которых впервые приехали в Москву и вряд ли смогут сделать это вторично. Надо было что-то делать.
   Времени на обдумывание своей новой роли гида для одноклассников оставалось совсем мало. Нужно было срочно пробиваться к Начальнику Центра подготовки космонавтов Зарудному. К счастью, Иван Тимофеевич оказался на месте и смог сразу его принять.
   Ожидая массы вопросов, Аверкин был просто поражен тем, что без дополнительных вопросов и волокиты его просьба была удовлетворена. Естественно, что экскурсию он должен был организовать сам и в свой личный обеденный перерыв. Естественно, что он должен был выступить и в роли экскурсовода. Но это его уже не пугало. Дело привычное, знакомое.
   Зарудный даже добавил один час, чтобы можно было показать ребятам кроме тренажной техники и сам городок. Все это, конечно, при условии, что Аверкин не сорвет ни одного занятия, ни одной тренировки. Но сделать это было уже гораздо проще. Тем более в выходной день.
   И вот вчера, точно в назначенное время, Аверкин встретил одноклассников и сразу же провел их в смотровую комнату, из которой через стеклянную стену открывалась прекрасная панорама целого ряда космических кораблей и орбитальная станция.
   Притихшие и зачарованные открывшейся картиной, гости с уважением смотрели и на своего товарища, которому выпал честь своими руками что-то делать у этих таинственных аппаратов. Ведь каждый из них все-таки был далек от реальной космонавтики, и потому каждое слово Аверкина воспринималось ими как откровение.
   Ободренный таким вниманием, Аверкин так увлекся, что проговорил целый час вместо отведенных сорока минут, совсем забыв о своих тревогах и переживаниях. Наконец, переведя дух, он сказал.
   -Все, ребята. На вопросы, если хотите, отвечу потом, а сейчас надо еще кое- что посмотреть. В последний момент начальство разрешило посмотреть вам и гидролабораторию, и центрифугу. Но время ограничено, и специалисты уже ждут нас.
   Все молчали, но не покидали смотровой зал, как будто ждали еще чего-то. Аверкин заметил, как Мухина бросила быстрый взгляд на бывшего старосту класса Виктора Теплова, и тоже вопросительно посмотрел на него. Тогда Виктор выступил вперед.
   -Послушай, старик, - начал он естественно бодрым голосом, - мы безгранично счастливы! За тебя и за себя тоже. Но, - он сделал паузу и, будто окунаясь в прорубь, закончил, - Организуй нам сувенир. Фото космонавта с автографом. Только автограф. Понимаешь? Чтоб уж на всю жизнь память об этом дне осталась. Тебе ведь не трудно. Мы видели, как с тобой здесь здороваются, разговаривают.
   Аверкин улыбнулся. Если бы они только знал, что у него самого до сих пор не было ни одной фотографии космонавта с автографом. Да и не только  него. Но ка объяснить им все это?  Ведь не поймут. Даже не поверят. Скажут, что все-таки он зазнался.
  А Виктор, прияв улыбку одноклассника за согласие, уже вынул пачку, заранее приготовленных, фотографий и протянул их Аверкину.
   Нехотя взял Аверкин эти фотографии, с тайной надеждой, что космонавты, изображенные на них, находятся сейчас в командировке или в отпуске. Тогда можно будет сделать попытку отговориться. Но ошибся. С фотографий на него смотрело одно и тоже лицо - Загоруйко, экипаж которого он сам готовил сейчас к очередному полету.
   Казалось бы, чего легче – подкладывай знакомому космонавту фото, получай на них подписи и возвращай друзьям. Легко, но только на первый взгляд. Как раз у Загоруйко в данный момент менее всего и можно получить автограф. Отлично понимал это Аверкин, но все же не смог отказать ребятам. Пообещал выполнить их просьбу.
   И вот сегодня Аверкину как раз и предстояло заняться этим автографом для тридцати друзей детства. Именно это было причиной его не особенно большого желания идти на работу. Для Аверкина и многих его коллег по работе подходить к космонавту за автографом было настоящей пыткой. Ну, на один, другой ради дела он еще мог решиться. Но сразу тридцать! Можно было представить, как на него посмотрит Загоруйко, когда Аверкин подойдет к нему с кипой фотографий, да еще в такой напряженный предстартовый период. У них нервы на пределе, а тут такая просьба. Аверкин ведь прекрасно знал и о том, что перед полетом космонавты вообще становятся суеверными людьми. Получить именно в эти дни у них автограф это что-то немыслимое. Правда, в большей степени это относилось к тем, кто собирался лететь в первый раз. Но и остальные тоже были на этот счет людьми твердыми. Нет, не хотелось Аверкину нарушать неписаные правила взаимоотношений с космонавтами.
   С другой стороны. Одноклассники разъезжались уже сегодня вечером. И вряд ли со многими он еще раз увидится. Не хотелось, чтобы они увезли с собой плохие воспоминания о встрече с ним.
   Поразмыслив, Аверкин понял, что не уйти ему все же от взятого обязательства. И, если говорить с Загоруйко об автографах, то лучше в момент постановки задачи на предстоящей сегодня тренировке.
   На душе от принятого решения стало, как-будто, легче,  Аверкин, немного успокоенный, отправился в класс.

                ГЛАВА  ЧЕТВЕРТАЯ.
   Генерал-лейтенант авиации Зарудный чувствовал, что предстартовое напряжение начинает угрожающе нарастать. Неделя только начиналась, а уже на сегодняшний день у него было запланировано столько дел и мероприятий, требующих его личного участия. Он чувствовал, что предстартовое напряжение начинает угрожающе нарастать. Неделя только начиналась, а уже на сегодняшний день у него было запланировано столько дел и мероприятий, требующих его личного участия, что времени н все встречи и обсуждения катастрофически не хватало. Оставалось либо все-таки перенести часть дел на другой срок, либо перепоручить часть из них своим помощникам.
   Уже и так он уходит с работы почти ежедневно на час позже, определенного распорядком дня, рабочего времени. А кто считал торжественные собрания, многочисленные встречи с общественностью, с делегациями  из различных уголков обширной нашей Родины?
   Вот и сегодня…. Все-таки придется звонить и извиняться перед людьми, просить о переносе сроков встречи.
   Зарудный шел на работу медленно, чуть вразвалочку, как борец-тяжеловес, неся свое, погрузневшее от кабинетных сидений, тело. Он слегка кивал головой, здороваясь со встречными или обгоняющими его людьми, хотя с некоторыми из них, возможно, встречался впервые. Все его мысли были сосредоточены на предстоящих встречах, обсуждаемых темах. Он уже работал в своем  рабочем кабинете.
   Главная мысль, которая крутилась в голове – как там экипажи?  Не случилось ли чего-нибудь за ночь? Не заболел ли кто-нибудь из них?  Это было бы самым неприятным известием. Ведь завершалась непосредственная подготовка двух экипажей к длительному космическому полету.
   Первому экипажу длительной экспедиции предстояло на космическом корабле «Ветер» состыковаться с новым вариантом орбитальной пилотируемой станции «Мечта» и проработать на ее борту долгих 12 месяцев. Непростая задача даже для очень подготовленных космонавтов и потому требовала она к себе особого внимания со стороны тех, кто отвечал за будущие результаты полета.
   Собственно, подготовка к полету была уже практически завершена. Оставалось лишь подчистить некоторые огрехи тренировочного процесса, пропустить оба готовящихся экипажа через зачетные экзаменационные тренировки на комплексных тренажерах транспортного корабля и станции, и оценить их возможные действия при работе на орбите, в период старта и приземления. По результатам  выполнения всех этих работ, будут окончательно определены члены основного и дублирующего экипажей - на предстоящий космический полет.
    Предварительно, правда, очередность номеров экипажей была определена  в самом начале подготовки, и предстоящие экзамены и проверки должны были лишь подтвердить правильность такого распределения. При равных показателях предпочтение, конечно, будет отдано первому экипажу. Чтобы стать основными, дублерам нужно доказать свое явное преимущество. А это чрезвычайно трудное дело и неожиданностей в этом вопросе почти никогда не было.
   Утешением для дублеров был тот факт, что, как правило, они становились первым экипажем следующей длительной экспедиции. Длинный и и трудный цикл подготовки для них повторялся и приходили бывшие дублеры к своему старту уже с гораздо большим багажом знаний и опыта.
   В первый экипаж нынешней основной экспедиции на этот раз в самом начале подготовки были назначены:  командиром экипажа Загоруйко Александр Иванович, бортинженером экипажа Гуров Николай Константинович. Оба летчики-космонавты СССР, а это означало, что оба они уже успели поработать на космической орбите.
   Оба они были коренасты, широки в плечах. И лица у них были чем-то удивительно похожи друг на друга. Особенно в серьезные моменты, требовавшие внимательности и сосредоточенности.
   Сколь схожи они были внешне, так же велико было их различие в характерах.
      Загоруйко и до, и после полета всегда был заряжен на улыбку и шутку. Даже самые «страшные» дела в его переложении становились настолько простыми и решаемыми, что люди, приходившие к нему с подобными проблемами, вопросами, просьбами буквально на глазах превращались из растерянных «убитых горем стариков»  в уверенных, смеющихся над собственной слабостью, молодых людей. И никто из них не видел злого, хмурого Загоруйко, когда оставшись один после таких встреч он усиленно искал надежный путь преодоления очередного факта человеческой низости, подлости, малодушия или чванства.
   Зарудный знает Загоруйко более пятнадцати лет. В одной группе готовился с ним  к своему космическому полету. Поэтому уверен – со стороны этого человека хлопот и неприятных неожиданностей не будет.
   Немного меньше, но в достаточной мере, чтобы полностью ему доверять во всех вопросах, Зарудный знал и бортинженера в экипаже Загоруйко.
   Гуров улыбался редко, в отличии от своего командира, старался не показывать своих чувств в присутствии других людей, и становился тем более молчаливым, чем больше ему приходилось волноваться. Эта особенность его характера еще более обозначилась после успешно выполненного им космического полета. Он с еще большей жесткостью стал относиться к своим словам, поступкам, даже жестам. Гуров хотел доказать своим друзьям, знакомым, коллегам по работе, что Слава космонавта не изменила его к  ним отношения, что остался он прежним. Но, пытаясь найти во взаимоотношениях с людьми наилучшие слова и способ действий, он постоянно опаздывал при этом в своих решениях, создавая о себе нелестное мнение ворчуна и гордеца. Гуров знал об этом, но преодолеть себя не мог. Мучился, но своего поведения не менял.
   Отсюда шла и его иногда излишняя, агрессивность к специалистам различных служб и профессий, участвующих в подготовке экипажей к очередному космическому полету. Он уважал их за труд, но считал, что «заигрывание» с ними, как это делал, по его мнению, Загоруйко, недопустимо. При этом Гуров не скрывал своего мнения от специалистов, и   они относились к нему сдержанно, хотя подобная честность и высоко ценилась в среде коллектива Центра. Ценил ее и Зарудный. Но должен был признать, что, если Гурова все уважали, то Загоруйко любили.
   Дублерами основной экспедиции были назначены: летчик-истребитель первого класса, майор Дронов Константин Сергеевич – командиром экипажа и бортинженером – молодой, но талантливый инженер из  конструкторского бюро Безродный Владимир Андреевич.
   О них Зарудный мог сказать лишь одно – надежные ребята.
   По медицинским показателям и объективным результатам работы на тренировках дублеры не уступали первому экипажу. Вот только опыта космических полетов у них не было. А это минус, и в данном случае большой.
   Вновь и вновь думая о каждом космонавте, Зарудный убеждался в том, что и на этот раз нет пока, и не предвидится  весомых причин для тревоги за судьбу экипажей. И все же. Все же!  Уже на протяжении многих лет, с приближением очередного дня старта, у Зарудного всегда росла и рола в душе тревога.
   До самого старта он боялся, что какая-нибудь случайность вышибет одного из космонавтов из ряда действующих.
   Некоторое облегчение всегда наступало после удачного старта, но тут же приходили новые заботы, новые тревоги о предстоящей стыковке и работе экипажа на орбите. Не меньше эмоциональных сил отнимал и период посадки экипажа.
   Так было по каждому экипажу, каждому полету. И этот полет тем более был особенным – многое в нем должно было проверяться впервые.
   Зарудный вышел на перекресток, хозяйским взглядом оценил порядок и чистоту, царившие вокруг, и, удовлетворенный увиденным, хотел было двинуться дальше. Неожиданно со стороны центральной проходной к нему подошла и преградила ему дорогу маленькая, сухонькая старушка. Детская плетеная колыбелька за ее плечами, из тех, что в далеком прошлом в деревенских избах подвешивали на железный крюк к потолку, и в которых так хорошо спалось малышам, выглядела даже слишком большой для нее. Она остановилась перед Зарудным, с интересом его рассматривая.
   Зарудный не возмутился, молча ждал, сам с некоторым удивлением рассматривая старушку. Хотя поначалу он даже немного растерялся, так как давно уже с ним никто так свободно и фамильярно не обращался.
   После нескольких томительных секунд старушка вздохнула.
   -Савельевна я. Анна Савельевна. А ты выходит Зарудный? Здравствуй.
   -У вас ко мне дело? Здравствуйте.- Зарудный уже достаточно хорошо овладел своими чувствами и даже рассердился на себя за  проявленную минутную растерянность. Голос его при ответе прозвучал несколько грубовато.
 Старушка молчала, продолжая с интересом рассматривать Зарудного, и он невольно, будто от холода, повел плечами, вынужденно добавил.
   -По личным вопросам я принимаю во вторник с семнадцати часов. Приходите. – Он хотел обойти Савельевну, но она, не обратив внимания на резкость его тона, как и прежде грубовато-доброжелательно спросила.
   -Если ты Зарудный, то скажи – где Аверкин живет?
   -Аверкин? Инструктор?
   -Может быть и инструктор. Тебе виднее. – Савельевна явно не хотела уточнений. – Мы его просто Мишкой звали. А у вас он, наверное, Михаил Михайлович.
   Зарудный улыбнулся.
   -Михаила Михайловича  действительно знаю. Вчера беседовал с ним. Только вот где живет…, - Зарудный немного подумал и вынужден был признать. – Нет. Не знаю. Не отложился в памяти его домашний адрес.
   - Выходит, что ты у него и в гостях никогда не был? – Разочаровано произнесла Савельевна.
   - Да не пришлось как то, - с ноткой сожалению подтвердил Зарудный. Савельевна удручено опустила голову, тяжело вздохнула.
   - Хреновая же нынче цена Мишке. – Савельевна повернулась, собираясь уходить.
   -Погодите. – Остановил ее Зарудный. – Пойдемте со мной. У дежурного возьмем адрес и…
   -Что ж ты думаешь, что я не знаю, где мой внук живет? – Перебила его старушка. – Мне другое было интересно узнать – хорошо ли его знаю люди? С интересом ли работает? – Савельевна устыдившись своей грубости сбавила тон и, почти оправдываясь, продолжила. – Он до института на уборке урожая орден получил. А у тебя уже несколько лет…. - Она с новой надеждой посмотрела на Зарудного, но тот молчал. – Выходит, что и этого ты о нем не знаешь, и доброго слова он у тебя не заслужил? Так?
   Савельевна, вероятно, еще надеялась на что-то, но не в правилах Зарудного было вот так сразу выдавать хвалебные характеристики сотрудникам.
   -У нас в Центре сотни людей, - начал он, чем снова привел Савельевну в сердитое состояние.
  - О стоящих людях ты должен знать все! – Быстро затараторила она. – Тут так. Либо мой Мишка ноль без палочки, либо, - она запнулась на полуслове, но все же закончила, - либо ты плохой начальник!
   - Зачем же так категорично? - Засмеялся, совсем не обидевшись, Зарудный. – Может быть, найдем золотую серединку и в этом вопросе?
   Савельевна невольно улыбнулась.
   - Это когда лошадь не жеребец и жеребец не лошадь? Слыхала. Только от них проку мало. Ни тебе работы, ни тебе потомства. Одна маята.
   -Ну, знаешь, мать! – не сдержался Зарудный.
   - А я тебе не мать! Я для тебя представитель народа! – Торжественно произнесла Савельевна. Несколько секунд она еще стоял, будто ожидая чего- то от Зарудного, потом устало махнула рукой, медленно повернулась и тяжело пошла в сторону жилой зоны, чуть не столкнувшись с, выходящим из боковой аллеи, Проскуриным. На мгновение она остановилась, вежливо поклонилась и, все убыстряя шаг, отправилась дальше.
    Появление Проскурина было второй неожиданностью для Зарудного. Во всяком случае, это означало, что все планы его на сегодня вообще могут быть невыполненными.
   Еще год назад Проскурин приезжал в Центр как Представитель Главного Конструктора по транспортному кораблю Ветер».
   Теперь он заместитель Главного Конструктора по обеспечению подготовки космонавтов к действиям на транспортном корабле и станции. А приезд его означал, что Проскурин будет сам, лично проверять, как готовятся космонавты к предстоящему полету.
 Это, в свою очередь, означало, что все виды тренажеров должны были находиться в полной готовности к работе. Никто не мог заранее знать, как начнет проверять эту самую готовность космонавтов Проскурин. По опыту прошлых лет его ревизорских посещений от него можно было ждать самых неожиданных методов проверки.
   Зарудный подумал и о том, что надо бы предупредить Кравцову и приезде Проскурина. Судя по тому, что она не известила его о возможном визите начальника, тот решил сделать Центру сюрприз. Для Кравцовой, вероятно, это тоже неожиданность. Зная ее, Зарудный был уверен в том, что она будет недовольна таким недоверием к ее деятельности.
   Проскурин подошел к ожидавшему его Зарудному, оглянулся вслед Савельевне, протянул, здороваясь, руку.
   -Занятная старушка. О чем речь вели?
   -О жеребцах, - сердито ответил Зарудный, и, не выдержав серьезности, улыбнулся, - которым все равно жеребец он или лошадь.
   -С точки зрения науки факт, конечно, очень интересный, но…, - начал Проскурин, который ничего не понял. Зарудный перебил его.
   -С чем пожаловал?
   -Есть несколько вопросов. Не для широкого круга, но, -он пристально посмотрел на Зарудного, - через часик. Сначала хочу провести консультацию с экипажами. Есть новая информация.
   -Буду ждать. – Разговаривая, они не торопясь направились в сторону служебной территории.
               
                ГЛАВА  ПЯТАЯ.               
После ухода Зарудного перекресток недолго оставался пустым. Со стороны жилой территории послышались голоса, и оттуда появилась небольшая группа оживленно  беседующих людей. Это были Загоруйко, Гуров, Дронов и Трофимов, который тихо наигрывал какую то жизнерадостную мелодию.
   Загоруйко первым подошел к лавочке, объявил.
   -Перед тем как нырнуть в наши склепы всем перекур, - и тут же мечтательно вздохнул, - Воздух! Воздух то какой!? На орбите такой будет только сниться!
   Гуров нетерпеливо посмотрел по сторонам.
   -Можем и опоздать.
   -В командиры? –весело засмеялся Загоруйко. Гуров промолчал и он понял, что бортинженер все еще не готов на равных, спокойно продолжать их вчерашний разговор, и поэтому переключил общее внимание на Дронова, обратившись к нему. – Что у тебя творится в экипаже, Костя? Где бортинженер? – Говорил Загоруйко в шутку или всерьез понять было трудно, и потому Дронов замешкался  ответом, но потом, видимо разобравшись в ситуации, весело засмеялся.
   -Неуправляем он, Александр Иванович. Давно говорил. Никто не верит. Муки терплю адские. Вы бы помогли, повлияли.
   - Да он, наверное, спозаранку в комнате подготовки торчит. Ему этот  склеп что дом родной. А на командиров, товарищей своих он начхал, - вмешался в разговор Трофимов, продолжая легко перебирать струны.
   -Дронов недовольно посмотрел на товарища и счел нужным уточнить его мысль.
   -Ну, начхал это сильно сказано. Просто, человек усиленно штудирует инструкции, хотя знает их прекрасно. Знает! Но все-равно зубрит и зубрит.
   -Я и говорю –зануда он. - Не понял поправки Трофимов. -  Вы знаете, что он учудил вчера? – Он приготовился рассказывать, но Гуров спокойно и веско произнес.
   -Командир, пора. - И многозначительно постучал по циферблату часов. Загоруйко развел руками.
   -Вот так всегда. Конечно, педантизм не такое уж и плохое качество, но, - он сокрушенно вздохнул. – Что ж, все вздохнули. – Он шумно вдохнул воздух, засмеялся. -  Заправились кислородом. Пошли.
   Возражений не последовало и все двинулись к, видневшимся неподалеку,  большим зданиям. Только Дронова Трофимов немного придержал за рукав.
   -Костя, погоди, - Дронов остановился.
   Трофимов переминался с ноги на ногу и молчал, не решаясь начать разговор. Он знал Костю давно. Как ни как, а одногодки, земляки и однополчане. Пять лет назад Дронова первым зачислили в отряд космонавтов. Космонавты говорили, что летчик он непревзойденный, настоящий ас. Даже лучшие инструкторы  восторженно замолкали, когда речь заходила о выполнении Дроновым фигур высшего пилотажа. К тому же, он был всегда внимателен, настойчив, сосредоточен при получении новых знаний. Дронов приступил к тренировкам на космических тренажерах три года назад в составе резервного экипажа, и сразу обратил на себя внимание качествами отменного оператора. У него как будто бы было четыре руки и четыре глаза. Первый раз он сел в кабину космического корабля, обвел глазами приборную доску и потом, сколько ни давали ему разных команд, безошибочно находил нужные кнопки, рычаги, переключатели. Конечно, инструкторы понимали, что перед тем, как сесть в кабину космического корабля, Дронов больше года изучал техническую документацию. Но обычно, на период обживания и первого знакомства с кораблем, требовалось несколько дней. Дронов же сразу прекрасно почувствовал себя на новом месте.
   Уже в том же году Дронов с Безродным перешли из резерва в дублеры третьей экспедиции. Еще через год они стали дублерами основного экипажа Загоруйко.
   Все это Трофимов знал и потому общественное положение, достигнутое Дроновым, было для него сейчас далекой, труднодоступной вершиной. И оно же мешало ему сейчас начать, столь важный для него, разговор.
   - Может быть, хватит молчать? Я тороплюсь, - не выдержал Дронов и нетерпеливо посмотрел вслед, удаляющемуся, Загоруйко. – Давай быстрее. Ты же знаешь наши правила.
   - Скажи, - Трофимов все же сделал новую паузу, собрался с  духом, - Меня серьезно хотят дублером на следующий полет назначить?
   - Есть такое мнение, - Дронов улыбнулся. – Но пока в экипаж поддержки. Так что мой совет тебе – почаще появляйся на тренажерах. Инструкторы такую инициативу любят.
   - Неужели полечу? – Верил и не верил Трофимов. – Я ведь здесь менее трех лет…
   -Ты хорошо подготовлен. Стал за это время летчиком-испытателем. А они как раз и нужны сейчас. – Дронов подумал. – Мне приятно, что я смог рекомендовать тебя, а ты, думаю, меня не подведешь.
   -Ты!?
   -Я же твой друг со школьных лет. – Дронов хитровато прищурился.
   -Спасибо! Слушай, а сколько надо быть дублером, чтобы уверенно работать в космосе?
   Дронов задумался и ответил серьезно.
   -Я думаю, что года два хватит, хотя я сам лично в дублерах хожу уже три года. – Дронов вздохнул. – Называть срок опасно. Расслабляет.
   - Два плюс три это пять. При лучшем раскладе. – Вслух подсчитывал Трофимов. – Многовато.
   - Это еще мало. Знаешь Гаврилова? Пятнадцать лет терпел. – Дронов посмотрел на часы. – О! Извини. Мне уже бежать надо.
   - Давай. – Безмятежно согласился Трофимов. – А я посижу. У нас зачет и я в числе последних на вызов.
   Уже убегая, Дронов предложил.
   - Заходи попозже вечером. К одиннадцати. Потолкуем.
   Дронов ушел, оставив Трофимова в том приподнятом настроении, когда все вокруг кажется прекрасным и хочется просто петь.
   -Неужели я, - мечтал Трофимов, - попаду в этот загадочный мир? Здорово! Пройдет два года и…Герой Советского Союза! Летчик-космонавт СССР! Насколько я помню, в нашем городишке ни одного героя нет. Костя ведь тоже еще не Герой. А тут... Женька с базарной улицы и Герой!... Да, ради этого стоит и попотеть…Зато приеду в отпуск и…Нет, сначала надо будет в школу сходить…
   Он мечтал бы, наверное, долго, если бы не внезапное появление Бугровой – официального врача-консультанта при отряде космонавтов.
   Высокая, нескладная женщина, она всегда стремилась, но никогда не могла, одеваться строго по моде сезона. Отставала от нее не менее чем на два года. Но особенно примечательным был у нее, пожалуй, голос – резкий, нетерпимый, непоколебимо утверждающий, что владелица его безгранично уверена в правоте своих поступков.
   На этот раз весь вид ее говорил, что Бугрова находится в полной растерянности, даже отчаянии. Только голос ее оставался прежним, и она, увидев Трофимова, резко спросила.
   -Зарудный проходил?
    -Мелькнул вдали, а что? – Не удержался от вопроса Трофимов.
   -Ой! Ну как же я его упустила! – Бугрова тяжело опустилась на лавочку.
   - А вы за ним. Он вроде бы к себе пошел, посоветовал Трофимов.
   -В кабинете Зарудного разговор сразу приобретет официальный характер, - В голосе Бугровой чувствовалось отчаяние. – И ждать дальше тоже нельзя. Куда же мне теперь? Может быть еще раз проверить, разобраться? – Она говорила сама с собой, совсем забыв о Трофимове, который с интересом вслушивался в ее бормотание. – Пойдешь налево-голову потеряешь. Пойдешь направо-себя потеряешь. Куда не иди, а идти надо.. – Она поднялась и, так и не приняв окончательного решения, быстро, по мужски широким шагом, направилась к служебной территории.
   Трофимов хотел было снова погрузиться в приятную дрему мечтаний, но, посмотрев вслед Бугровой, почему то встревожился и, забросив гитару за спину, тоже поспешил в отряд.
   Народ уже шел через перекресток на работу сплошным потоком.

                ГЛАВА  ШЕСТАЯ.
   Консультация Проскурина по системам управления космического корабля «Ветер» подходила к концу и космонавты оживились. Учебный класс был небольшим, а народу в нем собралось много. Сюда пришли и те, кто непосредственно готовился к предстоящему полету, и те, кому предстояло осуществить его в отдаленном будущем. Одним сообщаемые сведения были крайне важны уже сейчас, другим информация представлялась как очередная обзорная лекция о некоторых особенностях общих принципов построения систем управления космическим кораблем. Ведь в новых кораблях, безусловно, будут и новые особенности.
   За одним из столов сидела и Эмма Кравцова. Она внимательно слушала сообщение Проскурина, что-то записывала в тетрадь, и временами пристально и задумчиво обводила взглядом присутствующих, снова и снова представляя себе возможное поведение каждого космонавта в реальной обстановке космического полета.
   Чаще других ее вниманием завладевал Загоруйко. Среди общего беспокойного, нетерпеливого шума он резко выделялся своим спокойствие. Сидел неподвижно, как глыба, и, кажется, ничто не могло вывести его из состояния равновесия. Чувствовалось, что его авторитет среди присутствующих непререкаем.
   Проскурин отошел от доски, аккуратно стряхнул невидимый мел с ладоней и сухим, не допускавшим возражений, голосом  сказал.
   - На этом, товарищи, я заканчиваю наш последнюю краткую консультацию. Вероятно, более глубокие подробности новых изменений  вас интересовать не будут, так как они никак не повлияют на программу полета.
   Он замолчал, зачем то переложил с доски на преподавательский стол указку и внимательно осмотрел на Загоруйко, ожидая его команды на конец занятий, как руководителя группы.
   Однако, раньше чем Загоруйко успел что-то сказать, встал, сидящий рядом с ним, Гуров.
   -У меня вопрос. Вы можете рассказать о перечисленных изменениях более подробно?
   Проскурин с мягкой иронией посмотрел на Гурова, продолжавшего стоять, и с усмешкой ответил.
   -Могу, но не вижу в этом необходимости. Это не понадобится вам в работе, - подумал и вновь подтвердил. – Да, будьте любезны, не понадобится.
   -Я в этом еще не уверен и потому хочу знать все подробности. – Хмуро, но спокойно отстаивал свою позицию Гуров.
   В классе еще больше зашумели, заговорили, но Загоруйко чуть повернул голову к слушателям, и шум стих. Проскурин взял, потом снова положил указку. Зачем то посмотрел на расписанную схемами доску, свернул таблицы и только потом медленно перевел взгляд на Гурова. Казалось, он уже хотел начать рассказ о требуемых Гуровым подробностях, но неожиданно всем корпусом повернулся к неподвижно стоящему Гурову, и с искренним интересом спросил.
   -Мне все же непонятно, Николай Константинович, чего вы хотите?
   -Ясности. Ясности по изменениям в конструкции корабля и ничего больше, - все также четко и невозмутимо ответил Гуров.
   Ясности, удивился Проскурин. – А вот я, будьте любезны, усматриваю во всем этом элементарное желание заполнить себе голову всякой ерундой. Так, знаете ли, на всякий случай. Да поймите же вы, наконец, что у вас достаточно знаний для управления кораблем и станцией! Достаточно! – Раздельно и с некоторым вызовом закончил Проскурин.
   -Возможно. И все же ответ я хотел бы получить сейчас, - настаивал Гуров, и Проскурин был вынужден капитулировать перед таким упорством.
   - Будьте любезны, если вы настаиваете, - начал он. – Дело в том, молодой человек, что в своем сообщении я действительно не раскрыл подробно конструктивные особенности системы, которые никогда не будут использоваться вами в работе. Например. – Он поднял руку, загнул палей. – Разве может вас интересовать, где и как расположен электроклапан номер сорок в системе тормозной двигательной установки и как мы изменили его крепление? И, будьте любезны, он не последний. Или, например, как мы по новому расположили разъем номер 937?
   -Обо всем сразу не надо.
   -Будьте любезны, - снова подчеркнуто вежливо улыбнулся Проскурин. Для указанного клапана мы изменили всего лишь горизонтальное крепление на вертикальное, что создает некоторые удобства при монтаже, улучшает общее расположение элементов.
   - А как новое крепление поведет себя в космосе? Испытания были проведены?
   - На земле да. Надеюсь, что вы в этом не сомневаетесь? А в космосе это предстоит сделать одному из экипажей. Если же вы хотите получить от меня стопроцентную гарантию надежности работы всех систем, то я, будьте любезны, не смогу этого сделать. Да, не смогу! И никто не сможет дать вам этих ста процентов! Да, да, будьте любезны, никто не даст! Надо рисковать! – Голос Проскурина звучал уже сердито и громко. Он явно нервничал, хотя те, кто его хорошо знал, поняли это уже после первых включений в его речь слов «будьте любезны». Шум в классе нарастал, но это не произвело на Гурова никакого впечатления.
   -Мы отклонились от темы. Я бы хотел…, - начал Гуров, но Загоруйко понял, что в данный момент лучше прекратить спор.
   -Кажется, ученые мужи завелись не на шутку, - поднялся он со своего места, -А время у нас ограничено. Поэтому. Делаем предварительный вывод. Вы нас учите, и вам лучше знать, о чем нам рассказывать. Но, если рассказываете, то давайте ближе к практике. Что нам придется делать на орбите в аварийной ситуации, никто предсказать не может. Это на будущее. А пока все. Далее по расписанию. – Загоруйко засмеялся, и в своей обычной манере завершил. – Вы не учли одного обстоятельства, Петр Николаевич. Мой бортинженер вчера проиграл рыбные скачки. Представляете? Я четыре карпа поймал, а он ни одного. Вот сегодня на вас и отыгрывается.
   -Командир!..., = в голосе Гурова кажется впервые прозвучали какие-то нотки эмоционального отношения к происходящему, но Загоруйко не обратил на это обстоятельство внимания и строго сказал.
   - Все! Все! На сегодня все. Перерыв есть перерыв. Возникшую ситуацию при необходимости обсудим позже. Дело, как я понимаю, не в клапане, а в принципе подхода к вопросу. Стороны согласны?
   -Если это так необходимо, -развел руками Проскурин. – Будьте любезны. Я готов согласиться.
   -Спасибо. – Поблагодарил Загоруйко и, обращаясь ко всем, объявил. – Перерыв.
   Все задвигались, зашумели, направляясь к выходу, а Загоруйко положил свою тяжелую, крупную ладонь на плечо хмурого Гурова, придержал его.
   - Остынь, Коля. Не надо так.
   - Но ведь он не прав!
   - Это еще надо доказать.- Загоруйко осмотрелся. В классе кроме них никого не осталось, и он снова повернулся к Гурову. – Я, например, думаю, что он прав. Кроме того, считаю, что тебе многому надо поучиться у Проскурина. Хотя бы терпимому отношению к мнению других людей. Уж больно ты уверен в себе, а иногда полезно и посомневаться. Проскурин ведь не только хороший руководитель, но и грамотный умный инженер.
   - Может быть он и умный, Александр Иванович, - не хотел сдаваться Гуров, - но его главная беда, как впрочем и всеми нами уважаемой Кравцовой и Аверкина, по моему, в том, что они никогда не летали в космос, и не могут представить всего, что нам может пригодиться в конкретном реальном полете! Я вообще не представляю, как они могут готовить нас к полету!
   -И давно ты сам престал составлять теоретические бортовые инструкции?
   - Это нечестно! – вновь обиделся Гуров.
   -Честно. Я вижу, что мне недолго пришлось ждать продолжения нашего разговора. – Усмехнулся Загоруйко. – Только ты злись на себя, на отсутствие мозгов в собственной черепушке.
   -Ладно, я не мальчик. – Гуров резко повернулся, чтобы уйти.
   -Стой! – Гуров нехотя повиновался короткому приказу. – Видно ваша старая инженерная болезнь никак вас всех не покинет. Уже между собой  грызетесь.
   - Не понял. – Гуров внешне был спокоен, но чувствовалось, что потребуется совсем немного усилий, чтобы снова вывести его из равновесия.
   - Я понимаю Проскурина. Он из старых специалистов. Начинал, еще с «Востоков». Хотел слетать в космос одним из первых. Даже органы управления кораблем  сделал привычными для инженеров - реостатик для трех пальцев. Хотя знал, что набор в отряд идет из летчиков, они привыкли к штурвалу, к крепкой ручке. Не получилось у него слетать, но и органы управления инженеры так и не переделали. Ладно, мы согласны. Приспособились. Во всяком случае, я могу простить и понять снисходительное отношение к нам таких специалистов, как Проскурин. Однако, ты! Ты то с чего с ним ругаешься?
   - А может быть, я пытаюсь выработать в себе те самые командирские качества.
   Загоруйко удивленно посмотрел на Гурова.
   -Знаешь, - после паузы Загоруйко подбирал слова медленно, стараясь не ошибиться, - наверное, Аверкин все же плохо подготовил тебя даже к первому полету. В чем-то ошибся. – На последних словах голос Загоруйко неожиданно стал тихим, даже обиженным.
   -Да нет, - Гуров явно растерялся. – Все в полете совпало даже в мелочах. – И тут же, разозлившись на себя за соглашательство, сердито закончил. – Но ведь не летали они! Не могу я перешагнуть через это! Да, я их уважаю. Да, я…да, да и да… Но не летали и все тут! А знать, - он зло усмехнулся, - Те, кто летал, все им рассказывали, ученые рассчитывали. Только запоминай, если память хорошая, и повторяй без отклонений.
   -Эх, люди, люди, - Загоруйко сочувственно посмотрел на Гурова. – Когда ты готовился к своему первому полету, именно Аверкин отстоял твою кандидатуру на предварительном обсуждении. Здесь. В Центре. Сомнений было много, даже не смотря на твою феноменальную память. И, кажется, он напрасно никогда не напоминал тебе об этом. Надо бы хоть разок тебе мозги прочистить.
   -Ну…Я не знал этого. Однако,…, - попытался, хотя уже и не так уверено, настоять на своем Гуров, но не найдя сходу веских аргументов в оправдание своей точки зрения, резко захлопнул тетрадь с записями. – Все. Разговор переносим. Я снова не  готов к нему. А экспромт не удался.
   -Я думаю, что со мной лучше не спорить, - будто не заметил этого движения Загоруйко. – Не люблю, когда со мной спорят. Со мной надо разговаривать. Ладно, пошли. Надо и передохнуть.
   Гуров первым вышел из класса, а Загоруйко остановил у выхода невысокий крепкий полковник со звездой Героя Советского Союза.
   Летчик-космонавт Павел Трушин не так давно покинул и работал теперь, хоть и в родственной, но все же иной области деятельности – обеспечивал телевизионную и радио связь с космическим кораблем и станцией.
   -Привет, Саша! – Радостно протянул он руку Загоруйко.
   -Какими судьбами? Ты теперь, говорят, в верхах заправляешь? – Загоруйко явно не хотел нового разговора.
   - Какие верхи. Опять к тебе за консультацией. Поможешь?
   -Не во-время ты, - Загоруйко задумался, потом предложил. – В двадцать три ноль-ноль у меня дома. Другого времени не имею.
   Трушин хотел что-то возразить, но, посмотрев на Загоруйко, коротко отрезал.
   -Буду.
   Загоруйко облегченно вздохнул и пошел вслед за Гуровым. Оставалось двадцать минут до очередной тренировки.

                ГЛАВА  СЕДЬМАЯ.
   Выйдя в коридор, Кравцова с Проскуриным продолжили, начавшийся еще до консультации, разговор. Эмма очень хотела вести его спокойно, но, как и в большинстве случаев при встрече со своим предшественником, уже после нескольких его едких замечаний не выдержала и тоже с плохо скрытой иронией спросила.
   -Я смотрю, Петр Николаевич, совсем одолел вас Гуров своими вопросами.
   - Да, никак не реагируя на подтекст, согласился Проскурин. – И вы знаете, я все больше и больше начинаю склоняться к мысли, что он не совсем готов к старту. То ли не уверен в своих  силах, толи…
   -То ли боится, вы хотите сказать? – Эмма удивленно подняла брови.
   - Не знаю. – Развел руками Проскурин, и испытующе взглянул в лицо Кравцовой. – Не хотелось бы просто так обижать человека. Вот если бы были факты, тогда другое дело.
   Проскурин замолчал, пытаясь понять – знает ли Кравцова о чрезвычайном происшествии в Центре или нет? Он никак не мог решить – какой же ответ ему самому больше по душе. Во всяком случае, он знал, и это было ему приятно, что в прошлом от него, как Представителя Главного, никто не смог бы скрыть даже мелкого происшествия, не говоря уже о чрезвычайном. Если же Кравцова знает, но скрывает факт сбоя у Загоруйко, то он сможет преподнести ей наглядный урок оперативности и принципиальности.
   А Кравцова и в самом деле была в нерешительности, так как не знала стоит ли говорить Проскурину о происшествии с Загоруйко на центрифуге или промолчать. Не привыкла она спешить, поднимать шум из-за непроверенных до конца фактов. Ведь вчерашний сбой вполне мог быть следствием неисправности техники. Специалисты обещали подготовить необходимые материалы для анализа ситуации к сегодняшнему утру. Если бы не срочный приезд Проскурина, то Кравцова уже знала бы ответ. Теперь придется ждать, так как именно сейчас ей нужно было присутствовать на очередной тренировке. Поразмыслив, она решила все же подождать ответа специалистов, не торопясь во всем разобраться, а уж потом докладывать начальству.
   -Фактов, которые вас интересуют, Петр Николаевич, пока нет, - улыбнулась Кравцова. = Впрочем, если хотите, то сейчас у экипажа Загоруйко будет тренировка. Приходите. У вас ведь ест право на вопросы.
   -Добренькие вы все тут, как я погляжу, стали. А в результате, угробите всю программу. – Не счел нужным отвечать на предложение Кравцовой Проскурин, хотя и решил, что на тренировке он, конечно же, будет. Проверять, так проверять.
   Кравцова не уходила, дожидаясь дальнейших указаний, и Проскурин решил дать ей еще одну возможность выхода из затруднительного положения. Вдруг она действительно не знает о происшествии. Поймет намек – сама расскажет о том, что знает. Не поймет, промолчит, хотя и в курсе сложившейся ситуации – придется делать более существенные выводы.
   Проскурин сделал вид, что уходит, но в последний момент, будто передумав, остановился.
   -А знает, Эмма Викторовна, я, между прочим, действительно послал бы в полет второй экипаж. Оба молодые, энергичные, надежные ребята. Да и здоровьем обоих бог не обидел. В настоящее время, как мне кажется, это главный фактор успеха будущего полета. Как вы считаете?
   Кравцова молчала и Проскурин, посмотрев на часы, заторопился к Зарудному. Прошло уже довольно много времени, а он так ничего еще толком и не выяснил. Ведь не исключено, что и его самого просто дезинформировали.
   -А как же Загоруйко? -  Услышал неожиданно Проскурин запоздалый вопрос Кравцовой. – Как вы исключите его огромный опыт работы на станции?
   -Загоруйко еще не экипаж. А лететь должен экипаж. Вот и весь расчет. И вы это должны знать в первую очередь. – Не удержался от колкости Проскурин. – Дронов и Безродный это экипаж. А Гуров у Загоруйко просто человек при командире. Абсолютно, между прочим, ничего не значащий сам по себе. Удивляюсь, как его в первый раз допустили к полету?
   Кравцова попыталась что-то возразить, но Проскурин многозначительно постучал по циферблату.
   -Завтра в одиннадцать часов вас ждет с докладом о состоянии дел Варламов.
   - Главный? - Удивилась Кравцова.
   -Да, именно он, - насмешливо склонил голову Проскурин, и, не дожидаясь ответа, быстро заспешил вниз по лестнице.

                ГЛАВА  ВОСЬМАЯ.
    Аверкин не стал ждать экипаж, чтобы вместе идти на комплексный тренажер «Ветер». Он рассчитывал успеть выполнить подготовительную работу до их прихода, что дало бы ему некоторый резерв времени во время инструктажа перед тренировкой. Этого времени должно было хватить, чтобы попросить Загоруйко поставить автографы.
   Он не торопясь шел меж высоких сосен и пытался угадать – кто же первым встретит его на тренажере. Хотелось, чтобы это была Катя Савина, с которой всегда работалось легко, свободно. Если же первой будет не она, если она не улыбнется, будучи чем-то или кем-то расстроенной, то можно считать, что вся многочасовая тренировка пройдет под знаком скуки и напряженности. И устанет он так, как не уставал за всю напряженную трудовую неделю.
   Аверкин познакомился с Катей в прошлом году. В один из, еще теплых осенних, дней ему срочно понадобилось съездить на одно из предприятий в Москву. Времени до отправления электрички оставалось мало, а если ждать следующей, он не успевал к назначенному сроку. Пришлось бежать. Он запыхался, но зато успел во-время. Даже прошел к первым вагонам, в которых привык ездить, так как меньше надо было идти потом по заполненному людьми перрону в Москве.
   Войдя в нужный вагон, он открыл дверь в салон для пассажиров, да так и замер, не замечая, как его толкают со всех сторон нетерпеливые пассажиры, заставляя пройти вперед. Катя вошла в вагон с противоположной стороны, и Аверкин сопровождал ее взглядом до тех пор, пока она не села на выбранное место.
   Мест свободных было много и, может быть, поэтому он не решился сесть в одно купе с Катей, а расположился у противоположного окна и чуть сбоку. Все получилось чисто машинально, но зато со своего места он имел возможность почти все время смотреть на эту прекрасную девушку. Он не знал, кто она и зачем приезжала в городок. Он был просто счастлив от того, что едет с ней одном вагоне, что может ее видеть, может о ней мечтать и  угадывать кто она, чем занимается.
   Катя сидела спокойно, положив ногу на ногу, и читала книгу. Казалось, ничто другое ее не занимало. А Аверкин смотрел и смотрел на нее, стараясь запомнить до мельчайших подробностей, и все пытался понять – почему не может оторвать от этой девушки своего взора.
   То, что она высокая, стройная он отметил сразу. Но все это воспринималось как-то в целом, через общий восторг и преклонение перед ее красотой. Все в ней казалось ему верхом совершенства. И чуть суженный подбородок, и высокий благородный лоб, и прическа с длинными распущенными волосами, и большие глаза, и ресницы, настолько большие, что он не мог даже подобрать им сравнение. И даже нос «картошкой, не портил общего благородства линий ее лица, в котором, однако, проглядывали и признаки живого беспокойного характера, и некоторая избалованность вниманием.
     Несколько раз Аверкин пытался отвернуться от девушки, успокоить свои мысли и не мог.
   Временами Катя отрывалась от книги и ее задумчивый, блуждающий взгляд скользил по пассажирам. Впрочем, кажется, вовсе не замечая их. Сам Аверкин в такие минуты устремлял свой взор в пол, и лицо его еще сильнее краснело от ощущения жгучего стыда. Ему каждую секунду казалось, что она обратит внимание на его слишком пристальный взгляд и сочтет его бесцеремонным и даже наглым.
   Он не заметил, как электричка прибыла в Москву, и, понимая, что теряет свое счастье, все-таки не решился к ней подойти. Он лишь проводил ее взглядом, пока она не скрылась в толпе, и уже потом вспомнил, зачем и куда ехал он сам.
   Все следующие дни Аверкин жил как во сне и не раз  ругал себя самыми скверными словами за то, что не решился к ней подойти. Судьба ведь не будет дарить ему подряд две таких встречи.
   А судьба все же взяла и подарила. Чрез две недели в похожей поездке, возвращаясь из  Москвы, он снова увидел ее в первом вагоне электрички. Народу в вагоне было мало, но на это раз Аверкин был решительнее, и сел в купе напротив Кати. Сесть сел, а вот заговорить долго не решался. Страшно было получить пренебрежительный отказ. Он только снова смотрел и смотрел на нее как восторженный мальчишка на предмет своего обожания, с усилием отводя взгляд в сторону, когда она поднимала голову, и все также мучительно краснел. Посмотрели бы на него сейчас космонавты, которых он обучал решительным действиям в сложных обстоятельствах. Пожалуй, не поверили бы. А Аверкин мысленно уже тысячу раз начинал с ней разговор, тысячу раз знакомился и пытался побеседовать на самые различные темы.
   Когда он в очередной раз, избегая ее взгляда, отвернулся к окну, то вдруг услышал приятый, но несколько раздраженный голос.
   -Объясните, пожалуйста. Почему вы так упорно меня рассматриваете? Ведь это невежливо.
   Аверкин смотрел на девушку, все еще не веря, что он сама начала разговор. Для него не важно было, что она начала его с единственной целью отчитать наглеца. Теперь он услышал ее голос, и он оказался столь же прекрасным, как и она сама.
 Он смущенно улыбнулся и этим еще более рассердил Катю, которой показалось, что этот нахал, в довершение всего, хочет еще и поиздеваться над ней.
   Она встала, чтобы пересесть на другое место, и тем самым так испугала Аверкина, что он решился на совсем уж запрещенный прием – схватил е за руку и вдруг тихо попросил.
  -Не уходите. Прошу вас!
   Некоторое время они молча стояли друг против друга и, странно, Катя уже не чувствовала презрения к этому молодому человеку., которое испытывал всего несколько секунд назад. Так просительно и с такой лаской были произнесены эти слова.
   Однако и прежнее недовольство не покинуло ее. Она освободила руку, села  вновь возвращаясь на прежние позиции, спросила.
   -И все же…Может быть, вы объясните свое поведение?
   -Конечно, - обрадовался Аверкин, который уже справился до некоторой степени со своим волнением и теперь мог говорить. Во всяком случае, мог отвечать на вопросы.
   Как-то само собой получилось, что свой ответ он начал тоже с вопроса.
   -Вы бывали в Третьяковке или других художественных музеях?
   -Бывала, но какое это имеет значение? – Удивилась Катя. Но Аверкин уже знал, что ему говорить. У него появилась путеводная нить и он, торопясь, несколько сбиваясь, начал свое не совсем обычное объяснение.
   -Я тоже там часто бываю. В Третьяковке. И однажды мне посчастливилось увидеть там картины Рериха. Перед его «Танцовщицей» можно стоять часами и любоваться, совсем не думая о мастерстве художника.
   Катя нетерпеливо повела плечом, вспомнив о том, что эта танцовщица была изображена в обнаженном виде. Она даже хотела прервать собеседника, но что-то удержало ее. По тому, как он рассказывал, она чувствовала, что именно об этом он не думал вовсе. А Аверкин продолжал.
   -Вы вот скажите – чем наша жизнь хуже музеев? Сколько в ней можно наблюдать прекрасного! Но все мы из неповторимых шедевров жизненного музея считаем прекрасным только природу, небо, море. А ведь люди сами по себе тоже шедевры, каждый в своем роде. Но признаем мы их только тогда, когда образ того или иного человека нарисован и выставлен в музее для всеобщего обозрения. Тогда каждый ходит по музею и выбирает произведение, которое как то отвечает его внутренним порывам души, его мироощущению. И как же много человек теряет, если такие же и даже лучшие, чем на картинах, живые образы проходят мимо него, а он их не замечает. Но уж если заметит, то…
   Аверкин замолчал, не зная, как незнакомка отреагирует на его слова. А Катя уже поняла, что никакая опасность ей не грозит. Наоборот, было даже приятно слушать несколько необычные суждения молодого человека. Она уже стала понимать, какое место в своих рассуждениях он отводил ей. Это было приятно. И ей захотелось уточнить свои догадки, услышать от собеседника подтверждение своим мыслям. Катя улыбнулась и спросила.
   -Значит я тоже образ?
   Обрадованный этой улыбкой, Аверкин радостно кивнул в ответ головой.
   -Да, образ. И образ прекрасный. Вы простите меня, но я любовался вами – лицом, глазами, улыбкой…
   Только теперь он, кажется, почувствовал ту легкость и раскованность, которых ему так не хватало раньше.
   -Но зачем это? Я ведь уйду, и все окончится.
   Катя говорила и сама уже не верила своим словам. Не хотелось  ей просто так расставаться с этим восторженным парнем. Ей не раз выражали свое восхищение, говорили комплименты, но она всегда чувствовала, что они не всегда так искренни, как сейчас. Нет, так с ней еще не говорили, и ей жаль было расставаться с ним, не узнав даже как его зовут.
    Так она думала, но высказать свою мысль вслух не посмела. Ведь своим главным качеством, которым очень гордилась, Катя считала сдержанность, чувство собственного достоинства. Они диктовали ей линию поведения. Особенно в сложных случаях. А сейчас была именно такая обстановка. Была. Но, странным образом, Кате не хотелось быть сдержанной. Хотелось что-то сказать этому молодому человеку, чтобы он снова продолжил свои откровения. И уж, конечно, не молчал, как делает это сейчас.
   Катя смотрела на покрасневшее, напряженное лицо собеседника и вдруг спросила.
   -И все-таки. Зачем? Не проще ли сказать, что вы хотите со мной познакомиться?
   Аверкин вздрогнул, растерянно посмотрел на Катю. Ведь он совсем забыл об этом. И вот простой и реальный вопрос вернул его из небес мечты на грешную землю.
   -Возможно, вы и правы, тихо произнес он. – Я действительно хотел с вами познакомиться, хотя это ведь не всегда обязательно. Можно разочароваться в прекрасном, когда близко познакомишься с ним. А это бывает очень больно. Поверьте мне.
    Аверкин говорил и говорил, сам удивляясь вдруг возникшей в нем способности говорить такие слова, которые он не решался раньше произносить вслух. Он чувствовал, видел, что ей нравятся его высказывания и боялся остановиться, чтобы она вдруг не вернулась к прежним мыслям и впечатлениям.
   Катя же вступала в разговор редко, внимательно слушала и теперь уже сама потихоньку рассматривала Аверкина, старясь понять – кто же сидел перед ней: красноречивый болтун или искренний все же человек. Катя и удивилась, и обрадовалась, узнав, что молодого человека зовут Миша, и что выходит он на той же остановке, что и она. Она очень торопилась тогда к больному отцу, и потому, решив, что, если уж живут они рядом в одном городке, то теперь встретятся обязательно, твердо отклонила предложение Аверкина проводить ее с электрички домой, и почти бегом умчалась по лесной тропинке домой.
   Сам он счел невежливым настаивать на своем и тем более бежать вдогонку за девушкой, и тихо поплелся в свой гостиничный номер.
   Наверное, не было в том их вины, что вновь они встретились только через несколько месяцев, за которые произошли серьезные события.
   У Катиного отца резко ухудшилось состояние здоровья, и не одну ночь она провела у его постели. Сделала все, что смогла, но ни ей, ни врачам спасти отца не удалось. Он умер перед самой защитой Катей дипломного проекта, и она, посоветовавшись с друзьями отца, решила продолжить его дело. А так как отец ее работал на тренажере, где начальником был Суровцев, то Катя и попала под его начало. Здесь  она и встретила второй раз Мишу Аверкина.
   Прошедшие за это время события , однако, наложили свой отпечаток и на характер, и на поведение Кати. Она не сразу открывалась душой к людям, и потому довольно сдержанно встретила неожиданное, хотя и радостное для нее, появление Аверкина. Поведи она себя посвободнее, так как в том, памятном обоим, разговоре и все могло бы быть по другому. Но не получилось.
   Аверкин вспомнил их первое расставание и счел, что абсолютно безразличен Кате еще с тех пор, и не стал, как многие, усиленно навязываться к ней в друзья. Но охладить свои чувства оказалось гораздо труднее, и потому он так ждал этой короткой встречи один на один с Катей.
   Переход из корпуса в корпус занял всего несколько минут, и, открыв дверь в тренажерный зал, Аверкин облегченно вздохнул. Навстречу торопливо шла Катя Савина.
               
                ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ.               
   Как ни торопился Проскурин уйти после лекции, чтобы не опоздать к Зарудному, но все же зашел сначала и на центрифугу, и в медицинскую часть. Поэтому прошло почти три часа после их встречи, прежде чем он попал в кабинет, уже начавшего волноваться, Зарудного.
   Разговор сразу принял деловой характер.
   - Итак. Зачем прибыл? – Отбросив дипломатию, потребовал Зарудный.
   -Хотим пригласить Кравцову на совет. Спросить, как ей работается, узнать ее предложения, - Проскурин будто и не заметил напористости собеседника.
   -Думаете, что между нами могут быт разногласия на межведомственной комиссии?
   -Ну, ничего от тебя скрыть нельзя, - Проскурин хитровато улыбнулся. – Умный ты мужик, Иван Тимофеевич. Вот и сейчас прав. Надо разобраться. Да и боюсь, как бы ты не прибрал к рукам Кравцову. Хотя, - он сделал паузу и, как бы между прочим, спросил. – Ты ничего мне не хочешь сказать?
   Зарудный не уловил направленности последнего вопроса.
   -Не доверяешь ей?
   Проскурин ответил не сразу. Ему пришлось решать сложный вопрос – действительно ли Зарудный не догадывается о причине его визита или это неизвестная пока ему игра. Ведь о вчерашнем происшествии на центрифуге знают уже многие. Он сам в этом убедился.
    Так ничего и не решив, Проскурин уклонился от ответа, сказав.
   -Это твое любимое правил «доверяй, но проверяй», а мы действуем попроще.
   -Юлишь. – Зарудный улыбнулся. – До сих пор мне казалось, что Кравцова на своем месте. Во всяком случае, если раньше на экзаменах и зачетах мои орлы избегали встреч с Проскуриным, то теперь как огня боятся вопросов несравненной Эммы Викторовны. Где ты только откопал ее на мою голову?
   -Как же откопал, - недовольно проворчал Проскурин. – По приказу шефа. Год назад она чуть было не ушла с нашей фирмы совсем, не согласившись с непосредственным начальником в какой то мелочи.
   -Ой, ли, Петр Николаевич! Мелочь, вероятно, была значительной.
   -Это потом стало ясно. Для некоторых. Лично я до сих пор не понял сути конфликта.
   -Если не доказала свою правоту, значит была неправа.
   -Не знаю. Говорят, что она романтик по натуре. Чувствительная очень.
   -Не замечал. Реалист она чистейшей воды.
   Проскурин внимательно посмотрел на Зарудного.
   -Как же реалист. Между прочим, тот начальник, с которым она не согласилась, предлагал ей руку и сердце. Хороший мужик.
   -Понятно – неопределенно протянул Зарудный. – К нам значит ее на исправление?
   -Я возражал, но ведь шеф, - Проскурин посмотрел на часы, покачал головой. – Должен все же признать, что специалист она высочайшего класс, а у нас шеф на бытовые частности в таких случаях внимания не обращает. Он ее ценит. Меня, между прочим, тоже только это примирило с ее назначением.
   -Есть з что, - хитро улыбнулся Зарудный. – Контролирует нас жестко, но и помогает много. Думаю, что от ее зоркого взгляда ни одна недоработка в подготовке космонавтов не скроется. Так что на этот счет не переживай.
   -А что, разве у вас уже есть что замечать?
   -Ловишь? – Засмеялся Зарудный. – У нас порядок.
   -О порядке тоже надо докладывать. – Проскурин начинал злиться. – А Эмма Викторовна частенько забывает информировать начальство.
   -И правильно делает. Подготовка идет по программе. Чего еще?
   Проскурин сердито, но с явным интересом посмотрел на Зарудного. Неужели тот так искусно играет свою роль, пытаясь скрыть истинное положение дел в Центре? Спросить прямо? А вдруг он действительно ничего не знает до сих пор! Тогда не завидую его подчиненным. А если знает и скрывает? Все-таки, Загоруйко его друг. Нет, спрашивать прямо сейчас нельзя. Хотя…
   -Слушай, Ваня, - осторожно начал Проскурин. – Мой тебе совет. Если хочешь скрыть что-нибудь, не действуй через Кравцову. Она в таких делах не помощник.
   -С чего ты взял, что я хочу что-то скрыть? – удивился Зарудный.
      -Показалось. Уж очень ты о ней беспокоился, интересовался. А тут отчет.
   -Ах вон оно что. – Удовлетворенно протянул Загоруйко. – Я то думал, - но тут же посерьезнев, добавил, - Неужели ты думаешь, что я поверю твоим сказкам? Зачем Главному приглашать на Совет рядового инженера!?
   -Не рядового, а Личного Представителя.
   -Выкладывай, что у меня стряслось? – Остановил Проскурина Зарудный. – Я тебя знаю. Мы и так слишком долго занимались с тобой словесной эквилибристикой. Пора и к делу переходить.   
   Но ответить Проскурин не успел. В кабинет стремительно вошла Бугрова. Она запыхалась от быстрой ходьбы, а еще больше от собственной смелости, позволившей ей переступить этот порог. И пока эта решимость не прошла, она, не заметив отошедшего к окну Проскурина, выпалила.
   -Иван Тимофеевич! Беда Загоруйко…, - и только теперь, увидев в кабинете Проскурина, запнулась на полуслове.
   Загоруйко мысленно чертыхнулся. Хотел же он сразу осадить и выставить Бугрову из кабинета, да разве за ней успеешь. К тому же дама. Теперь, пока не разберешься что к чему, ее отпускать нельзя. Особенно потому, что здесь Проскурин. Уж он то все слышал и весь клубок размотает, если вопрос касается и его дел. Зарудный встал и, выйдя из-за стола, вежливо проводил Бугрову к креслу.
   -Так уж и беда, - негромко успокаивал он Бугрову. – Ну, да ладно. Что там стряслось?
   -Извините. Может быть, я попозже зайду? – Окончательно растерялась Бугрова.
   - Ладно уж, выкладывайте свои  тайны. От него ведь потом все равно не спрячешься.
   Бугрова все еще сомневалась, но зная Зарудного, все же поняла, что отступить теперь ей не удастся и потому, собравшись с духом, закончила сообщение.
   -При вращении на центрифуге у Загоруйко зарегистрирован сердечный сбой. – Она выпалила первую из заранее заготовленных фраз, и, заметив, как Зарудный посмотрел на Проскурина, снова сбилась с ритма, заторопилась. – Всего один…Однако, Иван Тимофеевич, я сочла…дело в том…, - она мучительно пыталась найти выход из создавшегося положения и не могла.
   -Надо было сразу сообщить своему начальнику, разобраться, а уж потом ко мне, -  в голосе Зарудного чувствовались явные нотки раздражения.
   -Да, да. Я так и сделаю. Обязательно. Извините… – Бугров благоразумно решила умолчать о том, что она и пришла сюда только потому, что, как назло, все начальники находились в местных командировках, а вопрос, по ее мнению, требовал немедленного реагирования. Но главное она сделала. Просигналила, не затянула. Теперь можно и уйти. Пусть потом разбираются.
   Но Зарудный не позволил уйти Бугровой.
   -Докладывайте! Обо всем по порядку, - голос Зарудного был леденяще сух, и Бугрова обрадовалась тому, что в кабинете находился Проскурин. При нем Зарудный не посмеет устроить ей «разгон». Разгон, который всегда превращал ее в ничтожество, никчемность. Разгон, при котором она думала только о том, как бы все быстрее закончилось. И справедливость, правота были ей в такие минуты абсолютно чуждыми понятиями.
   - Вы технику проверяли? – Услышала Бугрова голос Зарудного.
   -Вообще то, - Бугрова украдкой посмотрела на Проскурина. Все - таки, при нем она не могла говорить с полной откровенностью, да и не понимала она, чего от нее добивается Зарудный.
   - Да выкладывайте же вы, в конце концов, - не выдержал Зарудный и, нажав кнопку, приказал секретарю. – Надежда Васильевна Аверкина ко мне. Срочно.- Затем снова повернулся к Бугровой. – Продолжайте.
   -Собственно говоря, - голос Бугровой был уже почти спокоен. – Это случилось вчера. Мы не спали всю ночь и вот…- она замолчала, увидев, как изменилось лицо Зарудного при этих словах. Но он сдержал себя. Только поторопил.
   -Короче. Почему?
   -Мы проверили все медицинские показания Загоруйко за последние 5 лет. Всю ночь проверяли. Получается, что такое могло быть…
   -Почему?
   -Перегрузился, а отдыха практически не было. Этот сбой – своеобразный клапан. Организм предупредил, а там хозяину решать…
   -Мы значит?! Молодцы, - не удержался Зарудный от резкости. – Нет уж. Ваша вина. Вы проморгали! – Сердито заходил по кабинету. – Здоров как бык. Это, между прочим, ваше выражение. Вот и доздоровались.
   -Кто же мог подумать, что Загоруйко и вот так…
   Молчавший до сих пор Проскурин, решил, что пришла пора и ему сказать свое слово в разговоре.
   -Если анализ проведен за 5 лет, то это уже серьезный аргумент, - он благожелательно посмотрел на Бугрову, усмехнулся. – Или все же сбой?
   -Вообще то, - Бугрова ища поддержки у Зарудного, посмотрела на него, но тот демонстративно отвернулся, и ей пришлось самой решать, что же ответить этому человеку. – Вообще то, - осторожно повторила она. – Мы просто обнаружили тенденцию к снижению показателей, но все они остаются в пределах допустимой нормы. Так что официально, - она вновь посмотрела на Зарудного.
   -Вы специалисты, вам и решать, - повернулся к ней Зарудный. – Повторяю. Не получится перекладывать ответственность за свои решения и действия на других.
   -Видите ли, Иван Тимофеевич, я, вообще то должна сказать, - начала Бугрова, но Зарудный перебил ее.
   -Старт перенесет нормально?
   -Возможно. При выведении на орбиту, если все нормально, перегрузка не более трех единиц.
   -Вот именно! Если все нормально, - тихо повторил Зарудный, который уже и не слушал вроде Бугрову.  Проскурин, не поняв, куда гнет свою линию Зарудный, решил упредить его.
   -Сбой это факт, от которого никуда не убежишь, - проронил он. – Не нужно осложнений.
   -Да, да, конечно. – Бугрова металась между двух мнений, не зная которое же из них ей надо принять окончательно – т ли бить во все колокола по столь серьезной причине, то ли тихо и незаметно все предать забвению по причине незначительности события. Вот только Проскурин. Кажется, он все-таки не позволит замолчать факт сбоя…
   -Посмотреть на этот факт можно с разных сторон. – Зарудный не утверждал, но говорил достаточно твердо, чтобы все поняли, к чему он сам был склонен. – Вдруг сбой не повлечет за собой никаких последствий. Что тогда? Сотрясение воздуха?
   -Кроме старта им предстоит посадка, - не сдавался Проскурин
   - Еще раз, другой, третий проверьте свои графики и расчеты, = Зарудный остановился возле Бугровой. – И будьте готовы к докладу по первому требованию.
   -Хорошо.
   -И, - Зарудный задумался. – Постарайтесь поменьше об этом распространяться. Хотя… Теперь это вряд ли получится. Идите.
    Бугрова не стала ждать второго предложения и быстро вышла из кабинета.
Проскурин, сидя в кресле и не поднимая головы, спросил.
   - Хочешь все сохранить в тайне?
   -Насколько это возможно, чтобы понапрасну не будоражить экипажи.
   -Они у тебя такие слабонервные? - Усмехнулся Проскурин.
   -Но и не железобетонные. Они люди.
   Зря беспокоишься. Только лучше работать будут, почувствовав настоящую конкуренцию.
   -А если это серьезно?
   -Не хуже меня знаешь. – Проскурин встал, подошел к окну. – Госкомиссия рисковать не станет.
   -Риск! Риск! Всю жизнь рискуем! – Рассердился Зарудный, но тотчас взял себя в руки. – Хорошо. Я доложу своему руководству.
   -А я не забуду доложить шефу, - Проскурин дружески взял Зарудного за плечи. – Было мнение, что ты в курсе вопроса, но пытаешься скрыть выявленный факт. И еще. Кравцова в данном случае не проявила оперативности. Вероятно, она испытывает трудности с получением нужной информации. Ты бы дал соответствующую команду.
   -Так бы и начинал. – Нахмурился Зарудный. – А то Кравцова, Совет. Как же ты узнал?
   Проскурин довольно усмехнулся.
   -Потому и шеф мой доволен. А если серьезно, то о Загоруйко я узнал еще вчера. Мне на случаи везет. Вот и на этот раз. Случайно потребовалось кое с кем переговорить по телефону у вас. В разговоре всплыла и центрифуга, вроде как в шутку или как курьез. Мы ждали твоей информации, но…пришлось ехать самому.
   -Понятно. С кем разговаривал?
   Проскурин не успел ответить. В кабинет вошел Аверкин.
   -Вызывали?
   Разгоряченный разговором с Проскуриным, Зарудный повернулся к нему, недоумевающе посмотрел, но тут же вспомнив, подтвердил.
   -Вызывал. Проходите. Садитесь, и пока Аверкин подходил к столу, сосредоточенно думал о том, как вести дальше разговор. Если бы в кабинете не было Проскурина, все было бы проще. Несколько прямых вопросов, откровенные ответы Аверкина, и обстановка была бы предельно ясной. Но Проскурин! Он постоянно заставляет Зарудного спотыкаться в своих действиях, решениях. Внезапный вызов Аверкина тоже тому подтверждение. Ведь Зарудный хотел поговорить с ним позднее и в более спокойной обстановке.
   Аверкин, однако, уже сидел в кресле. Разговор нужно было продолжать и Зарудный, недовольный сам собой, спросил.
   -Я прочел вашу справку о готовности экипажей к полету. Как прикажете понимать?
   Аверкин поднялся.
   -Разве я неточно изложил свои мысли?
   -Абсолютно бездарно!
   -Не могу с вами согласиться, - ответ Аверкина прозвучал сухо. – Справка достаточно объективна.
   -А я говорю су-бъек-тив-на! – Все больше раздражался Зарудный, так как разговор шел совсем не в том направлении, которого ему хотелось бы.- Вы указываете на 48-летний возраст Загоруйко как на возможную помеху полету, и тут же рекомендуете его командиром основного экипажа.
   Аверкин смущенно опустил голову. Это было единственное смутное место в его докладе, которое он сам себе не мог до конца объяснить объективными фактами.
   -Я жду ответа. – Неожиданно спокойно прозвучал голос Зарудного.
   -В принципе, - Аверкин пожал плечами, - по  профессиональной подготовке экипажи равны, но…
   Зарудный вновь прервал его.
   -Кто первый? И четко – почему?
   -По очереди должен лететь Загоруйко.
   -Вы что!- Зарудный даже побелел от напряжения, пытаясь сдержать ярость. – Мы не в мясной лавке! Вы обязаны сказать, что по тем то и тем то показателям экипажи раны. В этом случае лучше экипаж Загоруйко, в другом - Дронова. Общие показатели лучше у такого то экипажа. Неужели мне нужно все это вам объяснять?
   Меня не так поняли, Иван Тимофеевич. – Аверкин пытался говорить спокойно, но покрасневшее от напряжения лицо, прерывистая речь и побелевшие суставы крепко сжатых кистей, красноречиво показывали, каких усилий стоило ему это спокойствие.
   -Я не ругаю вас. – Зарудный все же сумел сдержать себя. – Но вы должны понимать, что для обоснования своей позиции фактов должно быть значительно больше. Даю вам два дня, - подумал, - Нет. Много. Один день и приходите ко мне с новым ответом. Все.
   Аверкин молча поднялся и вышел из кабинета.
   -Ты уже принял решение? – спросил Проскурин, но Зарудный молчал. Он сидел в кресле, и единственным его желанием сейчас было, чтобы никто не мешал спокойно подумать обо всем.
    Пауза затягивалась, и Проскурин слегка улыбнулся. Зарудный, не открывая прикрытых век, проговорил.
   -Время! Время! Как его всегда не хватает, - затем взглянул на улыбающегося Проскурина. – Вот что. Не будем торопиться с выводами.
   -Всем известно, что Загоруйко твой друг. – заметил Проскурин.
   -Этот факт как раз и не играет решающей роли. Хочу быть справедливым. – Зарудный встал, подошел к окну, встал рядом с Проскуриным. – А с Сашей мне, наверное, предстоит  самый тяжелый разговор. Но это потом. Спешить нельзя.
   -Опоздание иногда смерти подобно.
   -Не волнуйся, - успокоил Проскурина Зарудный, - Наши предложения Госкомиссии будут объективными.
   Проскурин развел руками, соглашаясь и не соглашаясь.
   -Что ж, тогда я свободен. Надо еще успеть побывать на тренировке. Проверять, так до конца. Ты уж извини. – Проскурин крепко пожал Зарудному руку на прощанье и вышел.
   А Зарудный еще долго ходил в задумчивости по кабинету, бормоча про себя.
   -Советчик. – Иногда он останавливался. Потом снова ходил. Вновь и вновь с его губ срывались слова. – Советчик… Мне бы таких…Ну, а если…Нет, это не выход…, - Секретарь несколько раз докладывала, что в приемной ждут люди, но Зарудный отрицательно качал головой.
   Только через час он вызвал секретаря.
   -Надежда Васильевна, к 15-ти часам ко мне всех начальников управлений и служб. А сейчас, кто там на очереди, пусть заходит.
   Уходя, секретарь услышала невольно сорвавшееся с уст Зарудного.
   -Эх, Саша, Саша! – Потом Зарудный сел за стол, что-то быстро и сосредоточенно стал писать. В какой то момент, он хотел снова вызвать секретаря, чтобы отменить все же прием, но дверь в кабинет тихо открылась. На пороге стоял посетитель. Надо было работать.

                ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ.

   Когда Аверкина вызвали с тренировки к Зарудному, никто на тренажере особенно не удивился. Начальству виднее, кого вызывать. Тем более, что все знали, что Зарудный, решая тот или иной вопрос, считал необходимым предварительно выяснить интересующие его детали у непосредственных исполнителей. Эти разговоры не всегда играли в деле главную роль, но, как утверждал сам Зарудный, именно они были той печкой, от которой он плясал, приступая к выполнению любой задачи.
   Учитывая, что в данный момент в Центре находился Проскурин, а впереди предстоял полет, можно было предположить, о чем пойдет речь у Зарудного. И, если вызывали именно Аверкина, то вероятно для того, чтобы уточнить какие то детали подготовки космонавтов.
   Правда, Кравцова, оставшаяся вместо Аверкина, немного волновалась. Ведь ее не пригласили на этот разговор, а значит либо не ценят ее мнение, либо вопрос будет решаться в отдельном разговоре сперва с Аверкиным, потом с ней. А это, по ее мнению, тоже было своего рода недоверием, к которому она не могла и не хотела привыкнуть, и которое уже доставило ей в жизни много хлопот.
   Программа тренировки заканчивалась, но Аверкина все не было, Савина, которая была дежурным инженером у пульта инструктора, повернулась к Эмме.
   -Время вышло.
   -Вижу, - Проронила, задумавшись, Эмма. – Видно мне самой и разбор придется делать. – Она взяла в руки микрофон. – Соколы, конец тренировке.
   Катя встала со своего кресла.
   -А неплохо они сегодня поработали. Правда?
   -Недурно. – Устало заметила Эмма. – Кажется впервые не я им, а они мне вводные задавали.
   -Трудно?
   -Еще бы. – Эмма уже начинала по серьезному тревожиться отсутствием Аверкина. – Знаешь, иногда я завидую твоей спокойной работе. Техника есть техника. Ни тебе крика, ни тебе шума, ни тебе нервов. И характер каждого учитывать не надо. А  вот боюсь – вдруг ошибка! Представляешь, какое будет для них удовольствие? Но, - она устало и добро улыбнулась, - меняться с тобой местами не буду.
   -Еще бы. Такой работы поискать. А что касается моей…. - Катя задумалась. – Один Аверкин чего стоит. При тебе – как же начальство – виду не подает. Только уж потом, если какой отказ случается, так разойдется, не остановишь. – Голос ее дрогнул. – Будто его родная Вселенная из-за этого остановится в своем движении. Летать некуда будет.
   Кравцова внимательно посмотрела на Савину, подошла, обняла за плечи.
   -А ведь ты ревнуешь! Я давно догадывалась, а сейчас убедилась – любишь?
   -Еще чего. – Протестующе вскинулась Катя, но тут же сокрушенно вздохнула. – Но что он дуб, так это точно!
   -Эх ты, глупая. – Эмма хотела посоветовать Кате что-то доброе, отвлечь от грустных мыслей, но вышедшие из корабля Загоруйко с Гуровым уже подходили к ним. Она только и успела шепнуть Кате. – Не торопи его. Он сам во всем разберется.
   Подошедший Загоруйко доложил.
   -Экипаж тренировку закончил. Какие будут замечания, указания ценные, товарищ инспектор?
   Кравцова засмеялась.
   -Не будет указаний, тем более ценных, Александр Иванович. Готовьтесь к разбору. Поговорить есть о чем.
   -А где же инструктор? Вы же без него нас совсем загоняете бедных. – У Загоруйко было хорошее настроение, и, как всегда в таких случаях, он был весел и заряжал весельем других.
   -Сбежал ваш инструктор, - пошутила Кравцова, - Придется вести разговор только со мной.
   - Согласен, инженер?  Загоруйко повернулся к Гурову, который молча, но вежливо поклонился.
   Савина подняла трубку зазвонившего телефона, позвала.
   -Александр Иванович, вас.
   -Это же надо, - не удержался Загоруйко, взял трубку, - Слушаю. – Его лицо стало серьезным. – Нет! Я же казал, нет! С какой стати я должен унижаться перед этим сопляком? – Он сердито посопел в трубку, вновь выслушал невидимого собеседника, и твердо сказал. – Согласен. Он не сопляк. Но просить не буду. И ты не проси. Этот вопрос не по моей зарплате. -  Он осторожно возвратил трубку на место.
   -Что, Александр Иванович, снова просьбы? – Савина улыбнулась.
   -Если бы. Нет, ты скажи, - он повернулся к Кате, - неужели вся молодежь такая бесхарактерная? Что им еще нужно? Замуж выходила, была решительной. Даже разрешения не спросила. А теперь – папа, помоги. Людям по 25 лет, а как дети!
   -Все же дочь, Александр Иванович, - тихо включилась в разговор Кравцова.
   -Вот именно. Родная кровь. Только поэтому сведу их вместе и скажу: «Решайте и окончательно».- Загоруйко повернулся к Гурову. – Пошли, инженер. Экзаменатор у нас сегодня строгий. Чувствую, что достанется нам.
   Кравцова промолчала, и экипаж ушел в комнату подготовки.

                ГЛАВА  ОДИННАДЦАТЬ.
   Пока Загоруйко с Гуровым переодевались и отдыхали до разбора тренировки, на что требовалось минут 10-15, Эмма подняла трубку телефона, набрала номер. С центрифуги ответили сразу. Сердечный сбой у Загоруйко, который она зафиксировала вчера на ленте самописца, подтвердился окончательно. Неисправность техники исключалась.
   На душе стало как то неуютно, но всей серьезности положения, как ни странно, Эмма все еще не понимала, хотя невольная тревога и завладевала ею все сильнее и сильнее. Что же дальше? Неужели Проскурин приехал из-за этого сбоя? Выходит, что он узнал все и без ее доклада. А если она ошибается?...Вопросы рождались с неимоверной быстротой, но ни на один из них она не могла определенно ответить.
   Положив трубку, Эмма тяжело опустилась в кресло. Все специалисты разошлись. В пультовой комнате стало непривычно тихо, и от того еще более неуютно. Эмма поежилась как от холода и вздрогнула – кто то осторожно тронул ее за плечо. Она резко, испуганно обернулась. Рядом стоял улыбающийся Дронов.
   -Костя? – удивилась Эмма, совсем забыв о том, что ему предстояло тренироваться после Загоруйко. – Почему так рано? – в голосе ее невольно промелькнуло беспокойство.
   -А медикам нечего с нами делать, - бодро сообщил Костя.- Здоровые мы во всех отношениях. Вот быстро и опустили.
   Хорошо. – Эмма никак не могла придумать, что же сказать дальше. Переход в обычное уравновешенное состояние, после столь неожиданного сообщения о Загоруйко, проходил для нее трудно.
   -Эмма. – Тихо сказал Костя. – Ты ничего мне не хочешь сказать? Или забыла?
   -Не забыла. – Эмма подошла к пульту, зачем то перевела стрелки одного из счетчиков. – Но решить ничего не смогла. Подожди.
   -Но ведь это так просто. Мы любим друг друга и становимся мужем и женой! О чем тут думать?
   В голосе Кости было столько искреннего ребячьего удивления, что Эмма, которая хотела говорить с ним строго и назидательно, вдруг передумала и, повернувшись к нему, озабоченно сказала.
     -Возможно, для тебя все и просто, а я не могу не думать о тех обязанностях, которые могут прийти вместе со званием жена. И знаешь, меня тревожат не обеды, стирка и уборка, хотя, если честно, я и к ним не очень привыкла. Я боюсь чего то другого. – Она еще немного подумала. –Боюсь стать зависимой
   -Разве я похож на тирана? – горько улыбнулся Костя.
   -Нет, не то. Мне нужно будет заботиться о тебе. А я привыкла, чтобы заботились обо мне. – Эмма снова замолчала, подумав о том, что ей надо срочно увидеть Проскурина. Но и уйти до прихода Аверкина она не могла. Костя тоже молчал, ожидая продолжения, и тогда Эмма, принужденно улыбнувшись, сказала. – Как видишь у меня сплошные недостатки.
    -А мы сделаем так, чтобы недостатки превратились в преимущества. – Нашелся все-таки что ответить Костя. – Вместе сделаем, Эмма!
   -Спасибо, Костя. – Грустно улыбнулась Эмма. – Я слишком реалистична, чтобы верить в сказки. Так что давай еще подумаем. Так лучше будет.
   -Я не собираюсь ограничивать твою свободу. – Тихо, но уже явно волнуясь, сказал Костя. – Ты будешь делать все, что захочешь. – Он попытался обнять Эмму, но она не позволила.
   - Нет, нет. Только не здесь. Что же ты!
   -Извини, забылся. – Дронов нахмурился, отошел ко входу в пультовую. Эмма подошла, встала рядом. Она смотрела зал и ничего не видела. Ей хотелось повернуться и уда то бежать, кому то в чем то признаваться, что-то кому то доказывать. Но вновь и вновь усилием воли она заставляла себя успокоиться и продолжать разговор.
   Конечно, Костя имел право удивляться и даже негодовать по поводу кажущейся нелогичности ее поступков. Но ведь он не знал всего.
   Да, она его любила, и эта любовь была внезапной и необъяснимой даже для нее. В тот момент, когда она впервые приехала в Центр, Эмма считала, что теперь уже никогда и ни за что не встретит человека, которому согласится отдать руку и сердце. В ее мыслях место было только одному – работе.
   Даже близкие люди не знают всех подробностей ее жизненных перипитий. Да и она сама только сейчас, по происшествии времени, стала понимать, что во  всех историях, произошедших с ней, была с самого начала виновата она сама. И прежде всего потому, что дала им возможность свободно развиваться.
   Так уж получилось, что к 26-ти годам осталась одна. Не смогла найти себе достойного спутника жизни. Нет. Замуж она выйти могла, и даже не один раз. Ей неоднократно предлагали руку и сердце и молодые парни, и мужчины среднего возраста. Но все эти предложения не трогали ее сердце. Она ждала ЛЮБВИ! Ждала упорно и долго, а она все обходила и обходила ее стороной. Эмма уже стала волноваться – вдруг любовь ее пройдет мимо, так и не встретится на пути. Ведь уже возраст. Кому и когда нужны будут ее былая красота целомудрие, которое она так упорно хранила.
    Вот в этот трудный период ее жизни и встретила она Григория Наконечникова. И показалось в какой то момент, что лучшего человека для семейной жизни ей не найти. Мягок, скромен. А уж обожал ее! Сначала она вообще то была спокойной к знакам его внимания. Но он был настойчив. Без назойливости, однако. Красивый мужчина, с положением. Он к тому времени был уже начальником крупного отдела в их производственном объединении. Ни разу не был еще женат. И вот так сразу предложил ей руку и сердце. Он познакомил ее с родителями – оба инженеры и работали на том же предприятии. С упоением рассказывал о своем увлечении филателией, показывал красочные альбомы с редкими марками. Они даже договорились о дне свадьбы.
   Но чем ближе приближался этот день, тем мрачнее становилась Эмма. Она все яснее и яснее стала понимать, что Григорий ходит с ней в театр через силу. В компаниях друзей он даже не пытается ни с кем поговорить, забиваясь в угол и любуясь оттуда ею, как дорогим и красивым марочным раритетом,  который неожиданно попал таки ему в руки и он должен ее беречь, дабы ее не украли, и пока она еще не стала его полной собственностью. Только тогда он сможет упрятать ее в собственные хоромы, показывая редким гостям.
   Но ведь она не хотела быть спрятанной, Она ведь не хотела быть купленной и принадлежать другому человеку на правах рабыни или домработницы. Все ее нутро протестовало. Но они продолжали встречаться, и наверное она укротила бы свой строптивый характер, и вышла бы замуж за Григория. Но вот за несколько дней до свадьбы Григорий после одного из совещаний – а они работали в одном отделе, попросил ее остаться, а затем, как бы между прочим, высказал желание, что неплохо бы сейчас выпить кофе. Он, мол, привык в это время подкрепляться, секретарь, как назло, в это время заболела.
   Ни словом, ни взглядом не выдала Эмма Своего возмущения. Молча приготовила кофе, подала. Все ждала – сейчас он бросится к ней, извинится, скажет, что дико поступил, согласившись на такую шутку, что больше никогда ничего подобного не повторится.
   Но Григорий не бросился к ней, не сказал желанных слов. Принял как должное услугу. Видимо решил, что теперь все пути к отступлению отрезаны и пора показать Эмме ее место. Он вежливо поблагодарил ее и отпустил на рабочее место. Правда, уже на выходе Эмма услышала брошенную вдогонку фразу, которая будто бы и не требовала обсуждения.
   -Я сегодня приду к тебе вечером.
   Это и решило все ее последующие поступки.
   Григорий действительно пришел вечером, но Эмму дома не застал, а утром она принесла ему заявление на расчет. Она приняла решение – не сможет она жить такой жизнью, которую ей уготовили. И победить не сможет. А коль так, так уж лучше век одной, чем вот так вдвоем, но практически в одиночку.
   После случившегося Григорий проявил необыкновенную прыть. Он подстерегал ее, умолял, упрашивал, даже угрожал покончить с собой. Но она уже снова почувствовала облегчение на душе, как это у нее всегда бывало после принятия однозначного и правильного решения. Она не собиралась возвращаться к прошлому. Она дала себе клятву впредь не слушать только голос сердца, а соразмерять его с голосом ума, осознанно совершать поступки.
   И уж конечно она не рассчитывала, что с первых дней после ее приезда  Центр подготовки космонавтов совсем забудет о своей клятве.
   Она согласилась на новую работу потому, что она обещала быть интересной и давала возможность не смотреть на часы. Можно было работать от темна до темна. И в этом вопросе не ошиблась.
    Однако, уже при первом знакомстве с Костей Дроновым, поняла, что все ее, казалось бы твердые, решения пошли прахом. Прошел месяц, и она окончательно убедилась, что за ним пошла бы на край света. И никакая свобода при этом ей вовсе и не требовалась.
   Через два месяца они впервые долго говорили о разных пустяках, а через три искали любую возможность перекинуться хоть одним словом, обменяться хотя бы одним мимолетным пожатием рук.
   И все же, она все время боялась. Вначале боялась инстинктивно, потом сознательно, силой воли сдерживая проявление своих чувств. И еще потому, что очень не хотела потерять свою новую работу. А Костя был настойчив.
   Вот и сейчас. Эмма подняла голову. Рассерженный Костя стоял перед ней, и она услышала его последние слова.
   -Ведь все-равно так и будет.
   Мысли были мучительными, рвались наружу, и она решилась кое что приоткрыть Косте. Но прежде всего кое что все же уточнила.
   -Ты хочешь непременно сейчас решить этот вопрос?
   -Желательно. – Костя уже стал терять терпение. Эмма грустно улыбнулась.
   -Ты ничего не понимаешь. Представь – руководство узнает о наших взаимоотношениях. Что будет?
   -Догадываюсь. Я стану законным супругом самой красивой женщины Вселенной!
   -И с подготовки тебя конечно не снимут. – Будто размышляя, продолжила Эмма. – Зато, меня отстранят от работы. Это точно.
   -Рано или поздно, но ведь узнают. – Не сдавался Костя, но Эмм не приняла его бодрого тона.
   -Мне предложат другую работу. – Повторила она свою мысль. – Хотя этого мне как раз и не хотелось бы.
   -Но ведь узнают?
   -Пусть лучше позже. Твое время придет скоро. Не успеешь и оглянуться.
   -А если еще 10 лет?
   -Не пугай меня, Костя. Следующий полет, по общепринятому, неписанному закону, твой.
   -За это время много может измениться. – Костя смотрел прямо в глаза Эмме.
   -Ты не веришь мне? – Эмма готова была обидеться.
   -Верю! Верю! – Твердо проговорил Костя. – Но бывают различные жизненные обстоятельства, которые. – Он замолчал и снова посмотрел прямо в лицо Эмме. – Понимаешь?
   -Я останусь прежней. – Перебила его Эмма. -  Остальное переживем.
   -Слушаюсь и повинуюсь. – Костя шутливо вытянулся как бравый солдат, а у Эммы в который раз дрожь страха проникла в самую душу. Она подошла и встала рядом.
   -Ты знаешь о том, что меня хотели с прежней работу уволить? – Костя молчал, только слегка повернул в ее сторону голову. – Не смогла начальнику даже кофе приготовить, и тем более как следует подать. Видишь, какие у меня способности? – Эмма вспомнила, как все было на самом деле, и снова испугалась. Тогда она тоже была уверена в себе. Не вышло. И вот сейчас все вроде совсем по другому. И все-равно она страшно боится. Боится ошибки. Хотя твердо знает и другое – Костю она любит. Вот только замужество… Поможет ли оно любви? Эмма подняла голову, слегка дотронулась до щеки Кости.
   -Не будем торопиться, Костя. Я люблю тебя, но… Не торопи меня.
   Костя молчал, не зная, что ответить, и в это время в тренажерный зал вошел Аверкин, затем появился Суровцев, и им пришлось вновь отложить, важный для обоих, разговор.
   Услышав голоса, из комнаты подготовки вышли и Загоруйко с Гуровым.
   Сообщив Аверкину, о чем необходимо переговорить с экипажем на разборе, Кравцова извинилась перед присутствующими и сразу же поспешила на центрифугу. Не убедившись лично в достоверности выводов по Загоруйко, она не могла принимать никаких решений.
   Дронов не сразу подошел к Загоруйко.
   -Вы еще здесь? – Удивился он. – Там вас медики заждались. Он замолчал, считая, что сказал даже больше, чем надо было, и не собираясь хоть как то объяснить свои слова, привычно повернулся к Суровцеву узнать новости.
   Казалось, ничего необычного в его словах не было. Оба экипажа часто подшучивали друг над другом, подзадоривая коллег к более интенсивной работе. Но сегодня Дронов сразу заметил, как напрягся Загоруйко, услышав его слова, потянулся к нему, желая что то уточнить. Наверное, он бы и задал свой вопрос, но неожиданно хмурый Аверкин опередил его.
   -Готовы? – Аверкин сосредоточенно смотрел на Загоруйко и, не дожидаясь ответа, предложил. – Пойдемте, поговорим. Есть вопросы к экипажу.
   Аверкин повернулся было к комнате экипажа, но Суровцев легонько тронул его за плечо, показал на Загоруйко, который продолжал стоять на месте.
   -Вот что, Костя, вы сказывайся до конца. – Загоруйко проговорил эти слова, не двигаясь с места, но внешне спокойно. Только в глазах его можно было уловить тревогу.
   Дронов удивленно посмотрел на Загоруйко, затем повернулся к Гурову и шутливо заметил.
   - Забеспокоились, Орелики. – Он многозначительно улыбнулся, принял важную, даже торжественную, позу. – Говорят, что вы вчера какой то анализ сдавали, а он оказался сомнительным. Может соседа попросили? Хотели надуть науку, ребята, а ее не проведешь. Так что готовьтесь к ответу. Всыпят вам по первое число, если соседа не сдадите.
   -Ты и рад. – Недовольно буркнул Гуров.
   -Как и положено дублеру. – Дронов на этот раз рассмеялся резко, неестественно, уже начиная понимать, что стряслось что то серьезное. Но перестроиться на нужный тон быстро не сумел.
   - Хватит балабонить. – Осадил его Загоруйко. – Выкладывай, что стряслось?
   -Честно слово ничего толком не знаю. – Дронов умоляющим жестом приложил руку к сердцу. – Медики бегают, шепчутся, но ничего не говорят.
   Все замолчали, ощущая неловкость и какую то вину друг перед другом. Аверкин нерешительно переступил с ноги на ногу, зачем то посмотрел на часы, негромко заметил.
   -Считаю, что вам надо поспешить к медикам. – И отметая последние сомнения, решительно закончил. – Разбор потом сделаем. Идите.
   Загоруйко с Гуровым ушли сразу, и в помещении некоторое время держалась напряженная пауза. Никто не знал чем ему заняться.
   В это время в зал тихо вошла Савина, неслышно поздоровалась с Дроновым, который обрадовавшись возможности изменить обстановку, бурно и несколько неестественно отреагировал на приветствие.
   -Приветствую железянщиков. – Он поклонился изысканно вежливо. – Не все, я смотрю, еще поломали.
   Железянщиками, вообще то, он называл не только Савину, но и всех, кто работал на тренажере, то есть на железе, а не занимался теоретическими науками. Так называли специалистов на тренажерах многие, поэтому Катя спокойно, с улыбкой ответила.
  -Не поломали. Кое что оставили специально для вас.
   -Мне гробить технику нельзя – иначе она меня угробит. – Не согласился Дронов, и тут же поинтересовался. – Как Загоруйко отработал?
   -Без замечаний. – Думая о Загоруйко и медиках, ответил Аверкин, потом посмотрел на Дронова. – Ты что-нибудь можешь добавить?
   -Конкретно ничего. – Дронов сразу понял, к чему относился вопрос. – Разве что из области догадок.
   -Не крути.
   -Серьезно. Одни домыслы. – Все обратились в слух, но Дронов, будто испытывая терпение присутствующих, усмехнулся вдруг, неожиданно пришедшей мысли, и спросил. – Михаил Михайлович, а как по вашему – мы действительно с Безродным готовы к космическому полету?
   Аверкин будто и не услышав вопроса, повторил.
   -С кем плохо? С Загоруйко?
   -Кажется. – Сокрушенно вздохнул Дронов. – Я слышал, как упоминали сердце, но думаю, что это ерунда. Загоруйко и сердце! Чушь какая то. Скорее всего, действительно какой то анализ подкачал. У медиков это бывает.
   -Плохо. – Только и смог сказать Аверкин. Дронов неопределенно пожал плечами и промолчал.
   -А насколько теперь могут возрасти твои шансы? – В глазах Кати Дронов прочел плохо скрытую иронию, рассмеялся.
   -Сие известно только инструктору Аверкину. – Аверкин продолжал молчать, и Дронов неожиданно даже для себя закончил речь с сердитыми нотками в голосе. – Я не считаю, что мои шансы могут повыситься, но ситуация меня беспокоит. Чем бы ни закончилась эта история, требования ко мне повысятся. А в полет я ведь в е равно не пойду.
   -А вдруг? – Аверкин испытующе смотрел на Дронова.
   -С вами вдруг не получится.- Михаил Михайлович. – Дронов внимательно посмотрел на Аверкина и решился. – Я знаю о вашей справке Зарудному. Я там на своем твердом месте дублера во всех возможных вариантах. Хотя должен признать, что о возрасте Загоруйко я как то раньше и не думал. Но для меня лично это не аргумент. Тем более в отношении Загоруйко. Он в сто лет будет моложе нынешних тридцатилетних.
     Аверкин промолчал, вновь посмотрел на часы. Множество мыслей металось у него в голове. Очень уж беспокоил разговор у Зарудного. Похоже, вроде, что над Загоуйко действительно собираются тучи. Вот и медики подключились. Захотелось побыстрее завершить разговор, перейти к тренировке, но Безродного все еще не было.
   -У тебя неплохая агентура. – Пересилив себя,  Аверкин повернулся к Дронову.
   -Все таки холостяк. Все обо мне заботятся. – Отшутился Дронов, и сразу перешел на серьезный тон. – В свете новой ситуации, если она будет достаточно серьезна, будет инструктор менять свое мнение?
   -Нет. – Голос Аверкина стал жестким. – У Загоруйко и Гурова опыт. А медицинские отклонения… Что ж, они могут быть и незначительными
   -Очень хорошо. – Удовлетворенно согласился Дронов. – А то я уж было подумал, что…. – Он не закончил фразу и хитро посмотрел на Аверкина.
   -С каких это пор ты стал заботиться о Загоруйко? – Аверкин удивленно поднял брови.
   -Что я, нищий!? Мне подачки не требуются. – Обиделся Дронов. – Если уж побеждать, так в равной борьбе. А такая победа выглядит некрасиво. Ведь вот…. – Он замолчал, но потом все же закончил. – Мой бортинженер работает лучше Гурова. Это же факт?
   -Настолько же верно, как и то. – Аверкин стал злиться. – Что в иных ситуациях в твоем экипаже тоже командует инженер.
   -А вот это…это. – Дронов явно растерялся, не сразу нашел подходящего ответа. – Это явная неправда. Зачем же так! Да, я иногда даю ему возможность проявить самостоятельность, но последнее слово всегда за мной! Это ты зря! Зря!
   -Ладно, успокойся. – Тихо произнес Аверкин. – Если бы я был на сто процентов уверен в этом факте, то давно уже доложил бы по команде, что Дронов с Безродным к полету не готовы.
    Было в этих словах что то скверное, неприятное. Аверкину захотелось даже как можно быстрее прекратить этот унижающий человека разговор. Ему стало жаль Дронова.
   Наверное Катя Савина тоже почувствовала что то похожее, потому что подошла к Аверкину и тихонько подсказала, что ей пора готовить пульт инструктора к очередной тренировке.
   -Вот что. – Остановил Аверкина Дронова, попытавшегося с новой силой оправдаться. – Даже если ты и слаб как инженер, то это даже хорошо, что у тебя такой грамотный и агрессивный помощник. Об одном все же прошу – если придет время вашего полета, не забывай, что в критических ситуациях принимать решения и проводить их в жизнь только тебе! Органы управления космическим кораблем в твоих руках. Инженер не успеет тебя заменить.
   Дронов чуть нагнул голову, будто бросаясь в атаку.
   -Не забуду! Если понадобится, я смогу упредить и бортинженера! Не сомневайся! Да я. – Он приложил руки к груди. – Я с закрытыми глазами все могу сделать. Хочешь? Вот прямо сейчас расскажу, как надо действовать. Ну, называй любую ситуацию…
   -Это излишне. Разве не я у тебя экзамены принимал?  Я о другом. Скажу откровенно. Вам с Безродным летать еще рано. Вы готовы к полету. Теоретически готовы. А этого мало. Следующий полет ваш. Следующий, но не сейчас.
   -Так ведь я не возражаю. – Дронов заулыбался, повеселел.
   В зал вошел Безродный, и на часы можно было не смотреть. Оставалось несколько минут на переодевание в тренировочные костюмы перед инструктажем. А дальше как всегда – работа на тренажере.
   Безродный поздоровался со всеми, посмотрел на Дронова, и сразу же ушел в комнату подготовки. В этом он был похож на Гурова, а может быть и подражал последнему.
   -Иду. – Бросил ему вдогонку Дронов, и, уже держась за ручку двери, повернулся к Аверкину.
   -Кто из нас будет лучше работать, покажет действительно время, но пусть все же этот вопрос решают не медики. – Он захлопнул за собой дверь.
   Катя подошла к Аверкину.
   -Ты ему веришь?
   -Подозревать всех в черных мыслях это тоже не выход. Вот только… - Аверкин помолчал, неопределенно пожал  плечами и тихо добавил. – Не люблю неясных ситуаций.
   Катя подошла к магнитофону, и легкая успокаивающая музыка заполнила зал. Она знала слабость своего начальника Суровцева, который мог слушать это танго не то что часами, но уж во всяком случае, несколько раз подряд. Нравилась она и Аверкину, и потому он дольше обычного занимался выставкой исходного положения тренировки, прежде чем уйти в комнату подготовки. А когда уходил, чувствовалось, что его настроение изменилось к лучшему.
   В зал вернулась Кравцова. Она была встревожена, так как тоже знала теперь насколько усложнилась ситуация с Загоруйко, и пока не могла найти определенного верного решения проблемы. Молча прошла она к пульту инструктора, уселась в свое любимое кресло, задумалась.
    Запись на магнитофонной ленте закончилась, но Аверкин с экипажем не показывались. Вероятно,  было много вопросов, и Катя, посмотрев на Эмму, стала перематывать пленку, собираясь снова послушать прекрасную мелодию.
   Ушел из зала и Суровцев, которому необходимо было проверить работу имитатора звездного неба. В зале воцарилась тишина. Но ненадолго.
   Входная дверь сначала приоткрылась, из-за нее осторожно выглянул Трофимов, и, никого не увидев, уже уверенно вошел в зал. Сделав несколько быстрых шагов, он снова остановился, заметив в пультовой Кравцову, и тут же радостно бросился к ней.
   -Эмма?! – Кравцова повернулась к нему, еще не понимая, кто ее зовет. – Вот здорово. А я вас искал. Докладываю. Раздобыл лодку. Высший класс. Правда, с виду неказиста: ободраны бока, с кормы сошла краска, но. – Трофимов весело рассмеялся. – Мореходные качества великолепные. Чудо, а не корабль! Покатаемся по нашему морю-океану? – Из-за пульта вышла Катя Савина, и он сразу же добавил. – Вот здорово. И подругу вашу прихватим. Всем места хватит.
   Катя улыбнулась, отрицательно покачала головой.
   -Ничего не выйдет, Женя. – И, не вступая в дискуссию, снова ушла за пульт инструктора.
   -Даже так? – Длинное вступление Трофимова помогло Кравцовой сориентироваться и принять свой обычный в таких случаях, несколько ироничный, тон. – Я с первой встречи заметила, что вы бросаетесь в атаку, абсолютно не разобравшись в обстановке.
   -Но ведь мы же в принципе договорились! Я так старался. – У Трофимова было такое страдающее лицо, что Кравцова поняла – просто так он не уйдет.
   Из комнаты подготовки вышел Дронов.
   -Эмма Викторовна. – Обратился он подчеркнуто официально и вежливо к Кравцовой. – У вас нет к нам вопросов? Мы готовы к тренировке.
   -Нет. – Ответила Кравцова, и тут же уточнила. – Пока нет. Но в процессе тренировки, возможно, будут уточнения. Работайте.
   Подошли и Аверкин с Безродным. Экипаж отправился в корабль, а Аверкин подошел к пульту инструктора.
   Все вроде и забыли о присутствии Трофимова, который растерянными глазами продолжал смотреть на Кравцову.
   -Эмма Викторовна? – прошептал он. – Кажется, я снова влип и теперь окончательно. – Он немного успокоился и чуть погромче позвал. – Эмма Викторовна… Вы Кравцова?
   -Вы в этом сомневаетесь? – Засмеялась Эмма. Убедились, что двойку получили от Аверкина заслуженно?
   -Та самая? – Все же решил уточнить Трофимов.
   Аверкин сделал приглашающий жест – надо было начинать тренировку.
   -Ну, что вы на меня уставились? – Кравцова нетерпеливо повела плечами. – Идите. А на лодке вашей мы покатаемся. Все вместе.
   -Да, да. Я буду ждать у причала.
   Трофимов уходил почти на цыпочках. Он осторожно закрыл за собой дверь, и целую минуту стоял на крыльце, пытаясь сообразить – что же с ним произошло.

                ГЛАВА  ДВЕНАДЦАТЬ.
   У медиков Загоруйко с Гуровым сразу узнали, от кого исходит волнение. Но поговорить с Бугровой, как они рассчитывали, подробно и по душам, не удалось. Она торопилась на очередные исследования. Конечно, если бы она согласилась на обстоятельный разговор, можно было бы объяснить инструктору опоздание на тренировку, уплотнить график работы. Но в том то и дело, что Бугрова не была намерена задерживаться. Она даже попыталась сначала разыграть удивление, неосведомленность, но потом, поняв, что им кое-что известно, рассказала коротко и о сердечном сбое, и о проведенном анализе ситуации. В конце сообщения Бугрова все же не удержалась, и попросила никому не говорить  и о проведенном анализе, и о том, что именно она сообщила им подробности.
   Загоруйко попытался все же выяснить некоторые подробности, но Бугрова остановила его.
   -Александр Иванович, я действительно тороплюсь.
   -Поймите. Я 11 лет ждал этого полета! – Сорвалась у Загоруйко невольная жалоба.
   -Я понимаю. – Бугрова была сама искренность. – Но поймите и вы! Вдруг там, в космосе. – Она сделала неопределенный жест. – Нам до сих пор напоминают Беляева и некоторых других космонавтов. А ведь он умер на земле и значительно позже своего полета.
   -Может быть,  какая то неточность? – Попытался вмешаться и Гуров.
   -Исключено. – Твердо отрезала Гурова, но тут же попыталась смягчить свою резкость. – Если бы решала только я, а так… Может быть, вы сами к Зарудному зайдете. Все знают, что вы друзья.
   Гуров усмехнулся.
   -Начальство частенько решает так, как ему готовят мнение подчиненные.
   -Не тот случай. – Медленно произнесла Бугрова. – Зарудный как мне кажется, уже принял решение.
   -Вот как. – Загоруйко пристально посмотрел на врача. – Тогда понятно.
   -Я маленький человек. Вы уж меня извините.
Загоруйко с Гуровым молчали, и она, чуть подождав, быстро ушла.
   -Ходячий параграф. – Бросил едко, вслед ушедшей Бугровой, Загоруйко. – Не могу, не могу. А кашу всю сама и заварила. Уверен.
   -Надо требовать дополнительной проверки. – Предложил Гуров.
   -Надо. Конечно надо. – Загоруйко задумчиво смотрел в окно. – Я знаю и другое. Если мы вдруг еще в чем-нибудь сорвемся до Госкомиссии, тогда все. Конец. Даже Зарудный не выручит.
   -Зарудный? – Удивился Гуров.
   -Да, Зарудный. Он умный мужик. Из-за ерунды шума поднимать не будет. Но, если…- Загоруйко помолчал. – Нет. Лучше не экспериментировать. Да и не успеем.
   В душе Загоруйко было сейчас сумрачно. Он понимал, что попал в сложную ситуацию, и не знал пока, как из нее выбраться. Очень он надеялся на то, что Зарудный сочтет сбой несущественным фактом. Но чем дальше думал, тем меньше становилась эта надежда. Он понимал, что справедливость требует объективно согласиться с Бугровой, но вопреки собственным ожиданиям не мог смириться с такой позицией, злился от собственного непривычного чувства бессилия, невозможности предпринять что-то конкретное, действенное для защиты собственных интересов.
   Гуров тоже стоял молча. Даже не смотрел на часы. И это неожиданное поведение бортинженера лучше любых лекарств успокоило Загоруйко. Он посмотрел на Гурова, хотел, как всегда, весело улыбнуться, но улыбка, против его воли, получилась грустной.
   -Мы, кажется, опаздываем на занятия? Забываешь свои обязанности, инженер.
   Гуров, даже не посмотрев на часы, спокойно и буднично ответил.
   -Имеем две минуты минуса к нормальному графику. Если пробежимся, можем быть на занятиях даже с опережением.
   Бежать Загоруйко, однако, не хотелось, и он махнул рукой.
   -Пройдемся. Есть о чем поговорить.
   Гуров удивленно посмотрел на командира, но возражать не стал, хотя спокойствие далось ему на этот раз с большим трудом.


   Рабочий день Главного Конструктора Варламова приближался к концу, а Проскурин все еще не давал о себе знать, хотя они твердо договорились – сразу после возвращения Проскурин явится к нему с подробным докладом.
   Отсутствие Проскурина уже начало всерьез беспокоить Варламова, и он попросил секретаря немедленно найти Проскурина по телефону, но тот уже сам входил в кабинет. Варламов молча, подчеркнуто укоризненно, посмотрел на часы.
   Они знали друг друга давно и потому могли разговаривать без вступительных слов и объяснений.
   Проскурин коротко, предельно сжато изложил сложившуюся ситуацию в Центре.
   -Так кого же ты лично предлагаешь отправить в космос? – Улыбнулся Варламов. – Конечно, с учетом ситуации.
   Как ни был готов Проскурин к подобному вопросу, но на мгновение задумался. Судя по всему, Варламов уже успел принять какое то предварительное решение, хотя вроде и не в его привычках было спешить с выводами. Теперь он будет проверять свое решение. Но какое оно? До сих пор Проскурин всегда угадывал направление мыслей Варламова, но не сейчас. Сейчас он сам не мог решиться на какой-нибудь вариант однозначно, и поэтому был на распутьи. А ведь так не хотелось зародить у Варламова сомнение в своей компетентности.
      -Что  ты молчишь? – Прервал раздумье Проскурина голос Варламова.
   -Слишком сложный вопрос. Но, если серьезно, то я бы послал в этот полет Дронова. – Решился на один из вариантов Проскурин, и, подумав, добавил. – С ним спокойнее.
   -Почему?
   -У Загоруйко конечно богатый опыт. – Проскурин говорил спокойно, контролируя каждое свое слово. – Особенно если учесть его предыдущий полет. Но ведь нынешний будет на два порядка выше по сложности. Загоруйко не так молод, и, если учесть его сбой на центрифуге, вряд ли сможет на протяжении всего полета сохранить высокую работоспособность. Кроме того, бортинженер у него Николай Гуров, хотя и слетал в космос, но ведет себя на тренировках как новичок. Мне не внушает доверия  его постоянное неверие  в целесообразность тех знаний, которые ему преподносят специалисты. Похоже, что у него развивается один из вариантов звездной болезни.
   -Куда же вы раньше смотрели? А относительно возраста Загоруйко тем более странно получается. Ведь этот факт вам давно был известен.
   Проскурин мысленно чертыхнулся: « Надо же. А ведь я об этом даже не подумал». – Но отвечать надо было, и он осторожно начал.
   -Известен. Но когда он начинал подготовку, то был на 11 лет моложе….
   -Не надо врать! – Рассердился Варламов. – Вы могли не допустить его к тренировкам на этапе последней медкомиссии. Если предполагали или видели его неподготовленность.
   -Должен признать. – Сразу поправился Проскурин. – Лично я не думал об этом раньше, и только сегодня в Центре один из инструкторов обратил на этот факт мое внимание. Вы ведь учили, что лучше поздно, чем никогда, но все же надо увидеть и признать свою ошибку. Ну а если добавить сюда сердечный сбой… В общем, совпало.
   -Все?
   -Нет. – Проскурин понял, что сказал мало. Тем более, что Варламов вообще не обратил внимания на выпад против Гурова. – И Загоруйко, и Гуров слишком уверены в себе, уверены до бесконечности. А это граничит с самоуверенностью. Иногда ведь полезно и посомневаться. Тогда взгляд шире бывает. Человек в этом случае не так скован, действует больше, чем рассуждает.
   -Нам об это тоже полезно помнить. – Варламов задумался. – Тебе не кажется, Петр Николаевич, что так человек и в машину-автомат может превратиться? Ведь твое желание действовать означает не сомнение, а отсутствие мыслей у исполнителей. Ты эту линию давно проводишь под разными предлогами. Не ошибись.
   -Ну почему же. – Не согласился Проскурин. – Думать можно сколько угодно. Но не абстрактно, когда речь идет о полете. Надо действовать. Пусть иногда медленно, но уверенно, без всяких отвлечений. А Гуров, я в этом уверен, будет размышлять над каждым своим поступком настолько долго, что, в конце концов,  свернет себе мозги набекрень.
   Лицо Варламова, до сих пор улыбчивое и доброе, посуровело, и он уже другим, недовольным тоном спросил.
   -Петр Николаевич, если у вас такие предложения, то почему вы не доложили мне об этом раньше? Тем более, что вы, как я понял, уже давно против этого экипажа.
   Проскурин задумался. Что то нехорошее, сомнительное было  его словах. Он понимал это. Но ведь он действительно сомневался в готовности Гурова к полету, а значит и в готовности экипажа. А раз так, то об этих сомнениях должен был сказать Варламову. Пусть тот сам решает, что важно, а что можно и отбросить. К тому же, Проскурин чувствовал, что в чем-то не был уверен и сам Варламов. Это последнее обстоятельство и помогло ему принять решение.
   -Что ж, Андрей Николаевич. – Проскурин с обиженным видом встал из-за стола. – Я, по вашему, должен был идти к вам с первыми непроверенными сомнениями? Доказательств у меня не было. Явных доказательств. Если все будет так, как я предполагаю, то на комплексной тренировке мои предположения уже станут доказательством.
   -А если рекомендуемый вами экипаж в полете сработает плохо? Что вы тогда будете говорить?
   -Тоже, что и сейчас. Опыт приходит во время работы. Нужны полеты и еще раз полеты. Тогда можно будет делать и далеко идущие прогнозы. Вы знаете, что я вообще в принципе за преимущество полетов автоматических кораблей в исследовании космоса. Но, если мы уж начали летать с людьми, то нужно больше, как можно больше таких полетов!  Нужно как можно больше накопить информации о влиянии различных факторов на человеческий организм. А мы, и это факт, еще очень робко отправляем в полет экипажи. Боимся – как бы чего не вышло. Надо бы быть смелее. Опыт, эксперимент, статистика – вот что поможет нам с каждым годом делать все большие успехи в деле завоевания космического пространства. И, извините, но не нужно будет делать из космонавтов особо важную и ценную фигуру. Они должны работать. А то мы об этом говорим, а дело стоит.
   Варламов молча, не перебивая, выслушал эту обличительную речь, высказанную, однако без видимых волнений. Он удержался от резкого отпора, но все же иронично спросил.
   -Вы считаете, что я недостаточно четко выполняю свои функции?
   -Не мне вас судить, Андрей Николаевич. – Не смутился Проскурин. – Но лично я на вашем месте был бы более решителен.
   -Спасибо за откровенность, и кажется хорошо, что мы сидим по разные стороны стола. – Варламов засмеялся. – А скажите, Петр Николаевич, чем вы объясните свою откровенность?
   -Знаниями. – Кротко улыбнулся Проскурин. – Я вам буду нужен еще несколько лет.
   Варламов оценил прямоту Проскурина, и снова перешел на доверительный тон.
   -Спасибо, Петр Николаевич. Вас не смущает, что уже довольно  долго на вашем посту работает новый сотрудник, но многого она, кажется, так и не достигла? Мы о ней мало слышим.
   -Слишком все сложно. Все-таки, работа с людьми, но инженер она грамотный, хваткий, но… - Проскурин был уверен в такой характеристике, но и от замечания не удержался. – Она все же женщина, а некоторые специальности, а вернее должности, требуют мужского руководства.
   -Что ты имеешь в виду?
   -Женихи в городке, говорят, есть знатные. – Проскурин хитровато улыбнулся.
   -Ну, это как раз и не самое страшное. – Не согласился Варламов, и Проскурин не стал развивать тему.
   Они еще немного поговорили о перспективных полетах, и Варламов, не делая конкретных выводов из разговора, отпустил своего заместителя
   Уходя Проскурин так и не почувствовал внимательного взгляда Главного Конструктора, которым тот провожал его.
   Некоторое время Варламов пытался сосредоточиться над каким-то документом, но разговор с Проскуриным не выходил из головы. Он не убавил, а добавил тревожных мыслей. Все становилось слишком серьезно. Раздумывал он не долго, и отложив в сторону очередную бумагу, быстро перелистал несколько листков настольного календаря. Время его работы было расписано по минутам, и спрессовать его так, чтобы нашлись часы для посещения Центра, было довольно трудно. Но и откладывать поездку он не мог, и поэтому, взяв ручку, решительно перекроил свои планы так, чтобы уже утром быть у Зарудного. Затем вызвал секретаря, отдал необходимые распоряжения, и теперь уже спокойно углубился в изучение лежащих перед ним бумаг.

                ГЛАВА  ТРИНАДЦАТЬ.
   К концу дня, завершив очередной контроль подготовки космонавтов к полету, Кравцова отправилась в свой номер местной гостиницы. Предстоящий отчет Варламову на Совете волновал ее, и потому хотелось в спокойной обстановке поглубже разобраться в некоторых вопросах. Но сосредоточиться на своем докладе ей не удалось.
   Почти сразу же позвонил Проскурин, который отменил отчет Кравцовой на Совете, сообщил о планируемом приезде Главного Конструктора, и рекомендовал никому в городке не сообщать об этом приезде, но самой быть готовой к ответу на любой вопрос об экипажах.
   Кравцова сразу же созвонилась со своим непосредственным начальником, выслушала молча, без возражений, дополнительные рекомендации относительно своего поведения во время визита, и вновь уселась за стол. Разговор с Варламовым дело серьезное. К нему тоже нужно было тщательно подготовиться, хотя конечно это все же не отчет на Совете.
   Сосредоточиться на вопросах, которые были известны только предположительно, не удавалось. Эмма, незаметно для себя, полностью переключилась на обдумывание своих личных дел. Главное среди них – конечно же, столь желанное, сколь и неожиданное, предложение Дронова стать его женой. Ситуация ставила ее в сложное положение. Ведь не сообщив своему руководству о своих взаимоотношениях с Дроновым, она, вольно или невольно, но пошла на обман. И если ситуация станет достоянием многих, каждый будет в праве предположить, что она сознательно благоволила к Дронову, строже относилась к Загоруйко. Разве объяснишь и докажешь всем, что она скорее ужесточит свои требования к Косте, чем позволит себе относиться к нему снисходительно.
   С другой стороны. Если бы она раззвонила всему свету о своих взаимоотношениях, то ее быстро перевели бы на другую работу. Ну, а вдруг у них с Костей что-то потом разладилось бы? Что тогда? Снова проклинать себя всю жизнь? Нет. Уж лучше она подождет. В свою честность и принципиальность она верит. С остальными трудностями справится. Да и Костя тоже умница – полностью с ней согласен. Он начал подготовку вторым номером. Учился, тренировался, добивался совершенства в своих действиях. Но ни разу, никаким своим действием он не показал, что стремится, во что бы то ни стало, занять место Загоруйко. Наоборот. Всегда подчеркивал, что данный этап дублерства рассматривает как генеральную репетицию перед решающим броском к финишной прямой следующего старта. Хотя, конечно, если быть откровенной, то Эмма видела, что кое в чем экипаж Дронов-Безродный ей больше нравится, чем Загоруйко с Гуровым. И это ее радовало.
   Поймав себя на этой мысли, Эмма нахмурилась. То, чего она так боялась, все же приходит к ней, нарушая душевное равновесие. И не важно, что эти думы стали приходить не вчера. Просто, раньше она на них даже не обращала внимания. Загоруйко был явно вне конкуренции. А сегодня… Нет, нет, а приходит шальная мысль: «Если у Загоруйко с сердцем серьезно, то Косте не придется ждать долго. Его мечта сбудется».
   Она не думала о себе. Ее радовало то, что будет счастлив Костя. Остальное не важно. Конечно, ей сразу легче станет работать с другими экипажами, спокойнее. Но главное, конечно же, Костя.
   Эмма долго и придирчиво обдумывала все за и против одного и другого экипажей, и в конце концов решила рассказать Варламову о всех своих бедах, поделиться сомнениями. Но только с ним одним. А дальше пусть он сам решает. Конечно, такая позиция ему не понравится, но для первого раза она может поступить и так, сославшись на особо трудную ситуацию, и, заверив, что  в будущем будет более придирчиво отбирать факты, чтобы четко определить первый и второй экипажи в предстоящий полет.
   За всеми этими мыслями Эмма совсем забыла о том, что вчерашний сбой у Загоруйко во время вращения на центрифуге обнаружила, не кто-нибудь, а именно она – Эмма Кравцова. Пришла на обычный контроль, увидела всплеск на ленте регистратора медицинских параметров. Как всегда, она округлила выделенное место, поставила дату, расписалась и ушла, не придав особого значения этому событию.
   А утром все покатилось совсем по другим рельсам, и получилось так, что Проскурин раньше нее узнал истинное состояние дела. Правда, он узнал потом, что обнаружение сбоя ее заслуга, и это спасло ее от большого неприятного разговора с начальством, но отругать он ее все - таки отругал за то, что во время не доложила о сложившейся обстановке.
   Страсти разгорались, и многие, если бы узнали о ее взаимоотношениях с Костей, могли бы заподозрить ее в предвзятости к Загоруйко. Хотя откуда здесь предвзятость, если всего лишь четко сработала техника. Сбой обнаружили бы и медики. Разве что на час другой позже, при контрольном просмотре лент самописцев.
   Принятое решение не дало все же спокойствия мыслям Кравцовой, и она, промучившись до поздна в своих вариантах, решила что не будет ей от  этих  дум в четырех стенах пользы. Лучше уж ей побродить по улице, подышать свежим воздухом. Ведь весна вокруг в самом разгаре, и, наверное, сейчас все люди там и только она заперлась здесь и мучает сама себя различными предположениями.
   На улице было темно, но людей гуляло на тротуарах и впрямь много. Эмме же все-таки хотелось одиночества и она, перейдя дорогу, углубилась в лесную посадку, и вышла в район пляжа у озера. Днем здесь всегда было шумно. Плавали взрослые, звенели детские голоса в лягушатнике, а в более тихих местах важно плавали утки и селезни. Но в столь поздний час на озере почти никого не было, и Эмма тихо пошла вдоль берега, рассчитывая найти укромное место, чтобы посидеть, помечтать до предстоящего свидания с Костей.
   Неожиданно у самого берега возле детского сектора раздались тихие грустные звуки гитары. Эмма подошла ближе, и теперь услышала столь же тихое, чуть ли не шепотом, пение. Сразу вспомнилось приглашение Трофимова, с которым она должна была встретиться здесь уже несколько часов назад. Она договорилась прийти сюда с Костей, так как он обещал ей какой-то сюрприз, но в последний момент ему продолжили вечернее занятие, и он успел только сообщить, что не сможет быть на оговоренном месте.
   Эмма нерешительно остановилась, не зная как поступить. Неужели все эти часы он здесь?
   Женя? – Еле слышно произнесла она, совсем не надеясь и не желая, чтобы ее услышали, но звук гитары сразу оборвался, и через мгновение обрадованный Трофимов стоял перед ней.
   -Вы все же пришли! Пришли!
   Он запел какой-то веселый мотив, разбежался, перекувыркнулся, не выпуская из рук гитару, и Эмма почувствовала тихую радость и удовлетворение от того, что ее так встречают. До сих пор никто не проявлял таких горячих чувств при ее появлении.
   -Извините. – Не смогла она все же обмануть Трофимова. – Я совсем забыла о времени и встрече. Я оказалась здесь случайно.
   -Не важно. – Засмеялся Трофимов. – Провидение все же есть. Вы пришли! Вот главное. Будем кататься?
   -Но ведь поздно. Лодки, наверное, уже все на приколе.
   -Я сейчас. – Рванулся было Трофимов, но Эмма остановила его. – Не надо. Прошу вас. Я не хочу, и у меня нет времени.
   -А я….- Трофимов забеспокоился, не зная, что сказать, и вдруг, увидев у самого берега раскидистую березу, воскликнул. – Хотите, я в вашу честь открою сезон и прыгну в воду вон с той, самой высокой здесь, березы?!
   -Высоко. – Откровенно засмеялась Эмма. – Да и темно. А земля и вода твердые. Если прыжок будет неудачным, я вам не завидую. Нет. Прыгать не будем.
   -Для меня вода как пух всегда. – Не согласился Трофимов. – Подержите гитару. – И не давая Эмме времени на возражение, бросился к березе.
   -Куда же вы?! – Закричала Эмма. Впрочем, без особого энтузиазма. Скорее, для очистки совести.
   Трофимов не стал забираться слишком высоко. Удовлетворился нижней крепкой веткой. Взмахнул руками и через несколько мгновений Эмма услышала всплеск. Затем все стихло.
   -Женя! Женя. – Сначала тихо, потом громче позвала Эмма, не видя Трофимова, и подошла к самой воде.
   -Здесь я. – Каким то странно напряженным голосом отозвался Трофимов, и Эмма увидела как он медленно, держась за голову обеими руками, выходит из черной воды.
   -Что-нибудь случилось?
   -Нет. Мелковато только здесь. Я не знал. – Трофимов хотел еще что-то сказать, но острая боль заставила его застонать, и Эмма поняла, что неприятность все же произошла.
   Она молча подняла брюки Трофимова, и, не смотря на его довольно слабое сопротивление, помогла ему одеть их. От рубашки он наотрез отказался, так как любое движение головой было сопряжено с мучительной болью.
    Эмма осторожно обняла Трофимова за пояс, давая ему возможность поддерживать голову руками, и, стараясь уберечь его от острых движений при ходьбе, тихо повела к видневшимся неподалеку зданиям.
   Метров за 50 от санчасти Трофимов остановился.
   -Все. – Тихо простонал он. – Дальше я пойду сам. Санчасть видно.
   -Нет, нет! – Забеспокоилась Эмма. – Вам трудно. Я доведу.
   -Эмма. – Трофимов с трудом произносил слова. – Ситуация очень серьезная. Может быть, мне уже конец как летчику, и я не хочу, чтобы с этой травмой связывали ваше имя.
   -Но. – Эмма растерялась, в то же время понимая, что в чем-то он прав.
   -Пожалуйста. – С отчаянием произнес Трофимов. – Уходи. Мне будет легче.
   -Я, все-таки, не понимаю. – Злясь на себя за малодушие, произнесла Эмма. – Разве я…
   -Очень прошу! Очень!
   -Хорошо. – Согласилась Эмма. Все - таки ей не очень хотелось дополнительных забот на свою душу. – Иди. Я отсюда посмотрю. Мало ли что может произойти.
   Эмма чуть ослабила напряжение своих рук, и Трофимов покачнувшись, невольно застонал.
   -Глупый. А ну, пошли. – Возмутилась скорее на свою собственную слабость, Эмма, и осторожно, но настойчиво повела Трофимова дальше.

                ГЛАВА  ЧЕТЫРНАДЦАТЬ.
   Два дома в городке космонавтов носили имя космических, так как в них жили семьи космонавтов – и слетавших в космос, и  только собиравшихся туда попасть. Эти дома за короткое время стали и историей, и реликвией.
   Мария Петровна, жена Загоруйко, сидела в гостинной комнате своей квартиры в одном из этих домов. Сидела за столом и машинально перебирала книги, тетради, не зная на какой из них остановиться сегодня.
   Дело в том, что земляки из далекого сибирского городка предложили ей через неделю приехать к ним и выступить с циклом лекций по истории космонавтики. Она согласилась и теперь подбирала материалы. Под руку попала папка с надписью «Материалы к диссертации». Это было не совсем то, и она уже хотела возвратить ее на место, но внезапно из папки выскользнула фотография. На ней заплаканная Мария сидит за столом, а рядом стоит радостный Саша. Контраст был так велик, что Мария Петровна невольно улыбнулась, вспомнив, как появилась эта фотография.
   Они тогда только приехали на Север к месту службы мужа. Стояла настоящая северная зима. Работы вне дома не было никакой. Отодвигалась и мечта научиться летать на самолетах, так же как и ее муж. И постепенно она стала верить в то, что ее мечта о собственных полетах никогда не сбудется.
   А Саша наоборот, упивался полетами. Он летал и летал, и радость не покидала его. Мария часто выходила из дома, наблюдая за самолетами, а потом плакала, убегая в дом.
   Вот в один из таких моментов и застал ее радостный, еще горячий от полетов, Саша. В начале он ничего не понял, так как увидел жену, но не видел еще ее слез.
   -Маша, смотрела как я летаю?
   Она не успела среагировать на его слова, как услышала легкий щелчок. Это, вошедший вслед за Сашей Костя успел заснять неповторимую, полную драматизма и радости, семейную сцену.
    Он тут же отошел в сторону, снова приготовил фотоаппарат, радуясь тому, что на него никто не обращает внимания.
   Мария подняла голову, и только теперь Саша увидел, что жена плачет.
   -Маша, что с тобой? – Забеспокоился он.
   -Пойми, я ведь тоже летчица. В аэроклубе училась. И сейчас хочу летать. – Сквозь слезы проговорила Мария. – Хочу!
    Саша здорово растерялся под напором женских слез и слов.
   -Но что же делать?
   Он искренне хотел помочь жене, но не знал как. В их городке соответствующих условий не было. Перевестись на новое место в большой город? Но как об этом просить ему, молодому летчику, только что окончившему училище?
   Так и не решили бы они этот вопрос даже в первом приближении, если бы снова не вмешался Костя.
   -Летунам положено летать. – Начал он солидно и непререкаемо. – Мыслю так, что если вы напишете письмо самому высокому начальству, то вам должны помочь. – И тут же, отвечая на главный вопрос, добавил. – Между прочим, все наши ребята именно так и думают. Так что никто вас не осудит.
   И все же, Саша не сразу согласился с таким мнением. Долго раздумывал, отворачиваясь от почти умоляющего взгляда Марии. Молчал. Мария успела даже съездить в Москву, и поступить на заочное обучение в историко-архивный институт, прежде чем он решился написать письмо.
   -Вот что, Маша, я решил написать рапорт. Где наше не пропадало.
   Мария Петровна тяжело вздохнула, вспоминая тот период. Думали и мечтали они о многом, а вышло все совсем не так. Рапорт писать не пришлось. Саше предложили новую работу, а потом он оказался в отряде космонавтов. Казалось бы и у нее появилась реальная возможность летать, но…Вскоре у них родилась дочь, а еще через некоторое время строгая медицинская комиссия твердо сказала – дороги для вас Мария в небо нет.
   В те дни особенно много и подолгу она беседовала с Сашей. И, в конце концов, поняла, что ее первая любовь к небу будет и последней. Она окончила институт, и сейчас одним из любимых ее занятий было чтение лекций по истории авиации и космонавтики.
   Мария Петровна задумалась и не заметила, как в комнату вошла дочь Алена.
   -Мама, я в больницу. Просили подменить дежурного врача. – По старой привычке объяснила она причину своего ухода, но Мария Петровна задержала ее.
   -Ты очень спешишь?
   -Как тебе сказать. Есть несколько вызовов. Но вообще то, я не спешу.
   -Тогда присядь хоть на пять минут. Последнее время я мало тебя вижу. Разговариваем как то наспех, а поговорить надо. Я скоро уезжаю в командировку.
   -Опять? – Удивилась Алена. – Ведь недавно была.
   -Я не надолго. Ты останешься хозяйкой, а работы у тебя сейчас много. Может быть, вызвать бабушку? Поможет.
   -Вот-вот. – Разозлилась Алена. – Каждый раз, одно и тоже. Разве может такое дитя справиться без бабушки. Нет. Пусть бабушка варит обед, баюкает. Меня лет 20 уже не баюкали. Даже интересно.
   Мария Петровна рассмеялась.
   -Тебя убаюкаешь.
   Алена поднялась и уже серьезно спросила.
   -Ты серьезно собираешься ее вызывать?
   Мария Петровна снова усадила Алену рядом, примирительно сказала.
   -Мне все время кажется, что ты все еще маленькая, что тебя надо воспитывать.
   -А что же мужу останется? – Рассмеялась Алена.
   Мужу. – Укоризненно покачала головой Мария Петровна. – Да вас обоих еще палкой надо бить, мучители вы мои. – Она шутливо подтолкнула дочь к выходу. – Иди. И как говорит наш отец: «Добро и точка». Решение принято.
   -Бегу. – Уже за дверью прокричала Алена.
   Мария Петровна снова стала обдумывать свою поездку. Все-таки выступать перед земляками вдвойне ответственно. Она даже хотела кое что записать для памяти, но в комнату вошла Лена Гурова.
   Она вошла тихо, почти незаметно, и, не зная с чего начать разговор, присела на диван. Ей хотелось поделиться своими новостями, своей радостью со всем миром, и тем более с Марией Петровной, которая была для нее просто кумиром.   Еще больше ей хотелось, чтобы Мария Петровна сама заметила ее радость и стала спрашивать. Ведь только что ей под большим секретом сказали, что ее муж на 100% обеспечил себе право на предстоящий космический полет. Она знала, как муж хотел лететь, и потому радовалась сейчас за него, наверное, даже больше, чем он сам. Учитывая конфиденциальность сообщения, она ни с кем не могла поделиться своей радостью. Но ведь Мария Петровна – жена Загоруйко. С кем же, как не с ней, можно поделиться своими мыслями?
   А Мария Петровна смотрела на Гурову и не узнавала ее. Всегда спокойная, деловитая, сейчас она была как-будто вся наэлектризована. Губы у Лены постоянно складывались в непроизвольную улыбку, которую она тут же пыталась погасить, и сразу же, забывая об этом, снова продолжала улыбаться. Выражение ее лица постоянно менялось, и казалось, что она переживает сейчас сложные, порой даже противоречивые, чувства.
      Гурова никак не находила  правильной линии своего поведения. С одной стороны, она искренне радовалась предстоящему полету мужа. Ведь первый полет был для него всего лишь знакомством с космосом. Он сам не раз говорил ей об этом. А сейчас предстояло долго и упорно работать в невесомости. И он очень хотел доказать, что сможет это сделать. Могла ли Лена не согласиться с его мыслями? Ведь и для нее первый полет прошел как в сказке, на огромном эмоциональном подъеме.
   С другой стороны, казалось неприличным испытывать радость, отправляя близкого человека в неизвестность, хотя он сам стремится туда. Какими то неписанными правилами провожать мужа в космический полет необходимо было со слезами горечи расставания, хотя Лена знала – сейчас Николаю нужнее всего была ее улыбка, ее радостное настроение. Если она будет веселой, он улетит спокойным. И она, за долгую с ним жизнь, уже привыкла улыбаться даже тогда, когда сделать это было очень трудно. Но  сейчас она улыбалась, и впервые это далось ей легко, без усилий нал собой.
   Мария Петровна всегда внимательная к подруге, сегодня была поглощена своими проблемами, и поэтому не сразу заметила приподнятого настроения подруги. И тогда Гурова сама, тяжело вздохнув, начала разговор.
   -Не могу сидеть сегодня дома.
   -Почему? – Думая о своем, спросила Мария Петровна.
   -Но ведь ты же знаешь, что у моего Николая с Александром Ивановичем послезавтра зачетная тренировка.
   -Да? – Ничуть не удивилась Мария Петровна. – Саша мне ничего не говорил. Но я не вижу в этом ничего особенного. – Она подняла голову, и только теперь поняла, что Гурова возбуждена больше обычного, и внимательнее посмотрела на нее, улыбнулась – Таких тренировок было уже много, так что не волнуйся по поводу каждой. Вот только почему он мне ничего не сказал? Странно.
   -Мне, мой, тоже ничего не сказал.
   -В этом ты права. Но им и положено – они экипаж. Так что не надо волноваться. Как утверждает мой Саша – нервные клетки не восстанавливаются. Разве только тогда, когда человек смеется.
   Гурова встала, собралась с духом и выпалила.
   -Сегодня у них зачет. Послезавтра комплексная тренировка и через неделю Госкомиссия. Полет утвержден. Летят Загоруйко с Гуровым. Вот. – Лена облегченно вздохнула, перевела дух.
   Мария Петровна замерла, еще не веря до конца в сказанное, и скорее автоматически, чем осознанно, возразила.
   -Не мели чепуху.
   -Ты мне не веришь?! – Удивилась Гурова.
    Память Марии Петровны сразу восстановила все основные события последних дней – приглашение в юность, разговор с дочерью, хмурое молчание Саши в последние дни… Оказывается, вопрос полета Саши в космос практически решен, а она не только не знала, но даже не думала, об этом. Привыкла к обыденности всей этой тренировочной суматохи. Только теперь Мария Петровна начала понимать, что Гурова говорит правду. Однако, все ее сознание воспротивилось ситуации, которая могла поломать все ее ближайшие планы.
    -Нет, не верю. Мне не раз уже так говорили, и напрасно только нервы трепали. – Голос Марии Петровны стал громче, резким, грубым. – Не хочу верить! Понимаешь? Не хочу!
    Гурова никак не ожидавшая такой вспышки агрессии, даже растерялась.
   -Маша, что с тобой? – Произнесла она тихо, и ей показалось, что ее вопрос прозвучал в пустоту, не дошел до слуха Марии Петровны. Но она  ошиблась.
   -Со мной, Лена, все в порядке. – Ответила Мария Петровна. – Просто, этот полет мне абсолютно не нужен. Не хочу, чтобы Саша летел именно сейчас. Не хочу!
   Мария Петровна говорила, и с каждым словом, какое то непонятное раздражение все больше и больше захватывало все ее существо.  Она не понимала, на кого злится. На обстоятельства, так неожиданно совместившие два ответственных задания – ее и мужа, или на Алену, так не вовремя и неудачно решавшую свои сердечные дела, или на эту, смеющуюся счастливой улыбкой, женщину – Лену Гурову.
   Обычно спокойная даже в самые критические минуты, она сейчас была чрезвычайно растерянной перед внезапной опасностью, которую физически ощущала, и злилась на себя из-за этого чувства. И, может быть впервые, в ней проснулся инстинкт первобытной женщины, которая пусть злостью, сварой или слезами, но облегчала себе душевные муки, не позволяя им накапливаться до угрожающего количества.
    Ей не хотелось, чтобы эта женщина победила в ней именно сейчас. Хотелось успокоиться, привести в порядок свои мысли, а для этого надо было сменить тему разговора, чтобы Гурова сама догадалась уйти.
   Но настроение Гуровой было совсем другим. Ей казалось, что своим ответом Мария Петровна как бы приглашает ее к дальнейшему разговору. И она спросила, искренне удивившись.
   -Но почему? Ведь Александр Иванович более десяти лет ждал этого полета.
   -Ждал? Знаю, что ждал! Лучше тебя знаю! – Вдруг почти закричала Мария Петровна. Раздражение ее достигло предела. Ей вдруг нестерпимо захотелось сделать больно этой улыбающейся дурочке, которая вероятно только и думает о том, как будет пожинать лавры с венка славы мужа. Она не думает о том, что венок то может оказаться и траурным. От этого, внезапно пришедшего на ум, сравнения вдруг нестерпимо заныло сердце, и Мария Петровна, будто избавляясь в аварийной обстановке от излишнего груза, стала быстро выпаливать в Гурову слова с такой грубостью, какой никак не ожидала от себя.
   -Что!? Что ты знаешь об этом ожидании?! – Неслись ее слова. – Ничего не знаешь! Ты рада! Ты довольна! Только не смей свою личную крохоборную радость смешивать с общественной необходимостью, долгом!  Тебя радует только то, что твой Коленька полетит, да еще с таким опытным командиром. Еще бы! А знаешь, сколько нервов ты потратишь, пока дождешься его за долгие месяцы полета!? Не знаешь. Ничем нельзя это измерить! Мало радости дорогая! Мало! А если с ним что-нибудь случится?! Тоже будешь радоваться?!
   Растерянная Гурова под таким напором пятилась к двери, судорожно прижав руки к груди. Ее губы чуть шевелились, непроизвольно повторяя…
   -Маша!...Я ведь тоже…Маша…
   -Что Маша!? Что Маша!? Иди лучше домой, Леночка, и радуйся. Радуйся, пока можешь. Чего стоишь? Уходи.
   Внезапно, будто израсходовав весь свой запас гнева, Мария Петровна замолчала и отвернулась к окну.
   Гурова резко повернулась, и, закрыв лицо руками, выскочила из комнаты.
      Мария Петровна вздрогнула от резко хлопнувшей двери, рванулась было за Гуровой, но неожиданно вдруг тяжело опустилась в кресло и громко заплакала.
   Прошло довольно много времени, прежде чем Мария Петровна немного успокоилась, и снова принялась за прерванное дело – сбор дорожного чемодана. Как всегда, дело помогало успокаиваться, но завершить сборы и на этот раз не удалось.
   Вошел Загоруйко, и, хотя знал, что жена дома, вопрос прозвучал сам собой.
   -Маша, ты дома?
   От тревоги Марии Петровны казалось не осталось ни следа.
   -А это ты. Как тренировки? Комплексной еще не было? – Ее голос был весел и бодр.
   -Ты то откуда знаешь? – Удивился Загоруйко. – Хотя понятно. Деревня  у нас небольшая. Ко мне кто-нибудь приходил?
   -Нет.
   -Добро. Значит, сам решил задачку. – Загоруйко тяжело подошел к дивану, устало раскинул руки на спинку.
   -Комплексная тренировка, Машенька, будет, но и сегодня мы хорошо поработали. Я даже устал немного.
   -Когда же полет? – Голос Марии Петровны был спокоен и никак не выдавал ее недавних переживаний.
   -Полет? – Переспросил Загоруйко. – Недели через две, три, а может быть через месяц. Только вот неизвестно точно кто полетит.
   -То есть как? – От удивления Мария Петровна, присевшая рядом с мужем, вскочила, но он снова усадил ее рядом с собой.
   -Садись, садись. Есть мнение, что второй экипаж справится с программой не хуже нас.
   -Это Дронов то с Безродным? Да что они там все…
   Мария Петровна обиделась за мужа, за проявленное к нему недоверие, совсем забыв о том, что хотела именно такого поворота дел. А увидев , что такая возможность реально существует на деле, искренне возмутилась сама.
   -Неужели никому не понятно, что их опыт не идет ни в какое сравнение с вашим. Тем более с учетом экспериментального характера полета. Ведь до сих пор никто так долго не летал.
   -Откуда сведения об экспериментальном характере? – Хитровато улыбнулся Загоруйко.
   -Не на Луне живу. – Отмахнулась Мария Петровна. – О полете я знала, но вот то, что так скоро как то выпустила из виду.
   -И все же, вполне возможно, что я не полечу. Есть причины. – Загоруйко был серьезен, задумчив и Мария Петровна поняла, что это очень важно для него. Знала она наверняка и другое - вмешиваться сейчас в мысли мужа нельзя. Захочет-сам расскажет. Знала и все же не выдержала.
   -Может быть разберутся?
   -А я не хочу, чтобы разбирались так, как этого хочешь ты. – Сердито ответил муж.
   -Но ведь…. – Начала Мария Петровна, но Загоруйко остановил ее, медленно поднялся, и, сделав несколько резких гимнастических движений, спросил.
   -А где Алена?
   -В больницу ушла на дежурство.
   -Жаль. Я ее мало вижу. А вдруг все-таки полечу. Ты уж тут помоги ей. На жизненном распутье. Боюсь я за ее семейное счастье. Уж очень все у них свободно.
     Все будет в порядке. Это по молодости. – Мария Петровна очень хотела сказать мужу, что и она сама собралась в командировку, но не смогла. У него было такое усталое лицо, что у нее не хватило смелости на сообщение, которое, в этом она была твердо убеждена, встревожило бы мужа. Не любил он ее отъездов. А особенно в период, когда готовился к полету.
   Загоруйко устало повел плечами.
   -Все-таки тяжело. Надо выспаться. Завтра опять сложный день.
   Заснул он мгновенно, оставив в недоумении жену, которая никогда не видела, чтобы ее муж так рано ложился спать. Ведь еще даже полночь не наступила.
   Завтра она узнает о медицинском заключении – не от мужа, и будет делать вид, что ничего не знает, и всеми силами постарается помочь мужу хоть немного отдохнуть в его самый трудный период перед стартом. А что старт будет, и что стартовать будет именно ее Саша – в этом она была уверена твердо.
   Но все это будет завтра. А сегодня она вздохнула, и снова принялась укладывать теперь уже два чемодана – себе и мужу. От своих планов она тоже не собиралась отказываться.

                ГЛАВА  ПЯТНАДЦАТЬ.
   Вечером,  занимаясь отработкой действий по аварийному покиданию станции, Дронов ни на минуту не забывал о чрезвычайном происшествии с Загоруйко, хотя и гнал постоянно от себя эти мысли.
   Утром, у медиков, он абсолютно не придал случившемуся никакого значения. И только на тренажере, увидев встревоженного Загоруйко, понял, что все не так просто, как казалось с самого начала. Не тот Александр Иванович человека, чтобы волноваться по пустякам. Значит, чувствовал за собой грех. А раз так…
   Именно на этом месте уже несколько раз Дронов прерывал свои мысли. Он определенно не хотел думать о том, что будет дальше, и все же нет-нет, но приходила шальная мысль: «А вдруг…». Сердце обрадовано стучало, лицо заливало жаркое пламя, и он старался в эти минуты побыстрее отвернуться от бортинженера и инструктора, если они были рядом. Как будто они могли понять эти тайные мысли, осудить его. Он сам себя осуждал. Но разве ему от этого было легче? Мыли то все равно не уходили. Правда, через два-три часа он стал успокаиваться, и уже смог спокойно и рассудительно посмотреть на события и на себя будто бы со стороны. По всему выходило, что он правильно поступил, не позволив чувствам вырваться наружу.
   Сейчас, после недолгого размышления, он понял, что Загоруйко все же крепко сидит на своем первом месте, и вряд ли его заменят из-за случайного сбоя. С другой стороны, он сам себе должен был признаться в том, что морально не готов к предстоящему полету. Да, он много часов провел на тренажерах и в учебных классах, сдавал все полагающиеся зачеты и экзамены только на отлично. Однако уже с первых дней подготовки спокойно отдал право на этот полет Загоруйко. Сам, мысленно, он уже готовился к следующему полету, который будет, возможно, даже более продолжительным, чем у Загоруйко, а, следовательно, и более насыщен научными экспериментами. Перед таким полетом нельзя работать на износ несколько лет подряд. Нужно было рассчитывать силы. Иначе пропадет и всякий смысл предстоящего именно ему полета. Целый год Дронов был спокоен, не очень перегружал себя  на тренировках  и был уверен в том, что с ним лично за это время ничего не случится. Настоящие нагрузки начнутся после старта Загоруйко.  Так было. И вдруг этот сбой Загоруйко! Кто теперь может утверждать, что коварная медицина не отыщет и у него что-то посущественнее, чем у Загоруйко? Да еще и в самый последний момент! И что тогда!?
   В такой обстановке работалось плохо, и инструктор раньше обычного закончил дополнительное занятие, отпустив их по домам. Дронов не торопился, но, даже покинув учебный класс последним, был на знакомом перекрестке в 21 час 50 минут. На 10 минут раньше, оговоренного  Эммой, времени.
   Подготовка к полету находилась в самом напряженном периоде, поэтому выкроить днем время для личных свиданий и дел никто из основного и дублирующего экипажей не мог. Эмма сама участвовала в процессе подготовки и знала, как трудно приходится Косте. Поэтому днем их встречи были чаще случайными, накоротке, когда они успевали  только перекинуться несколькими словами, а то и всего лишь посмотреть друг на друга и мысленно спросить: «Ну, как там у тебя – все в порядке».
    Десять вечера время конечно условное, так как Костя не всегда мог освободиться даже к этому времени. Но сама Эм всегда была точна, и ей не надоедало ждать иногда Костю в течение часа и более. Правда, в этом случае свидания их были чрезвычайно короткими, так как Эмма все время помнила о своей должности, и не забывала, к выполнению какой задачи готовится Костя.
   Дронов осмотрелся. Эммы не было видно, и он, удобно устроившись на скамейке, вновь стал обдумывать возможные последствия неожиданных событий. Он мог и не мог, хотел и не хотел, и стыдно ему было самому предпринимать какие-то шаги, которые привели бы к смене основного экипажа на дублеров. Ведь не поймут. И в тоже время реальная возможность, приблизить свой полет, была такой близкой. Он вновь вспомнил о том, что не все силы отдавал тренировкам, и вновь сердце заволновалось – смогу ли я? Готов ли? Ведь вот и Аверкин сомневается, хотя тут он конечно же неправ. Но…Обмануть других можно, но только не себя. Ведь считал он все же, что настоящая подготовка для него начнется только тогда, когда он станет первым номером. Сможет ли он в этих обстоятельствах пройти весь полет без ошибок? А, если будут ошибки, то какие? Хорошо бы незначительные. Он уже начал думать о них, признавая тем самым и свое желание лететь, и свою внутреннюю неготовность к полету. Это чувство требовало немедля, сейчас идти к руководству и доложить о своем состоянии. Но ведь это означало и то, что он вообще мог никогда не попасть в полет. Кто знает, как начальники посмотрят на его поступок? Могут ведь, во избежание риска, вообще отстранить от подготовки, обвинив в трусости. Резервные экипажи в наличии. Тогда все. Возврата не будет.
   И тут неожиданно пришла спасительная мысль – комплексная тренировка. Послезавтра она у Загоруйко. Затем у него –Дронова. Отменить ее уже никто не сможет. Но, если условия тренировки будут действительно сложными, необычными, тогда он сможет по настоящему показать себя, проверить своего бортинженера, свою готовность к полету. И не факт, что тренировка у Загоруйко  будет столь же успешна.
   Вот только как это сделать? Ведь все возможные в экзаменационных билетах аварийные ситуации он отрабатывал не один раз и может действовать по ним с закрытыми глазами, в любое время суток – даже внезапно проснувшись. Неизвестна лишь комбинация в экзаменационных билетах. Но это мелочи. А в полете, как правило, бывают совсем другие отказы. Не идти же, в самом деле, к руководству и просить – у меня сомнение, поэтому проверьте меня пожестче.
   -А если. – Дронов замер от пришедшей мысли. – Попросить Эмму завалить меня на комплексной тренировке. – Он усмехнулся нелепости этой мысли, но продолжал ее развивать. – Пусть придумает что-нибудь позаковыристей. Хотя она вряд ли согласится. Даже меня завалить не захочет. Это же не по  правилам и вопреки инструкции. Строгость она конечно проявит, но сыпануть специально…Нет. Исключено. А мне так бы нужна была эта ситуация. Уж я бы постарался. Зато и ясность сразу пришла бы – кто на что способен. Хотя… А если сказать Эмме всю правду? Она поймет, поможет мне обрести уверенность или окончательно потерять себя. Только нет. Никогда Эмма не согласится на такое.
   Прошло 40 минут. Дронов почти забыл о своих мыслях, забеспокоившись об Эмме. Что-то определенно случилось и случилось неожиданно. Иначе она бы сумела предупредить.
    Через час Костя хотел уже бежать в гостиницу, но не успел выполнить свое решение. Эмма пришла. 
   Тихая, настороженная, она нерешительно присела рядом с Костей, прижалась к его плечу.
   Молчание затягивалось, но Костя не решался его нарушить. Он осторожно обнял Эмму за плечи и повел к озеру. Она сама должна была решить, когда и что рассказать о случившемся.
   Темнота вокруг делала мир призрачным, нереальным. И им тоже казалось, что находятся они сейчас совсем в другом мире.
   У озера Эмма отстранилась от Кости, спустилась к самой воде и, оглянувшись, пригласила его за собой.
   Он подошел, присел рядом на траву. Эмма, разувшись, осторожно перебирала пальцами ног воду и о чем-то напряженно думала.
   -Простудишься. – Негромко предостерег ее Костя. – Апрель не  июль.
   -Ничего не будет. – Эмма поежилась от прохлады, прильнула к Косте, положив голову ему на плечо, и вдруг призналась. – Какое то грустное настроение у меня.
   Молчали долго. У Кости затекла нога, но он не шевелился. Что-то подсказывало – нельзя. Эмма сама должна определить, когда можно будет прервать эту тревожную тишину. Он только позволил себе крепче обнять Эмму и тихо гладил, успокаивая ее, по мягким волосам, как маленького ребенка, когда ему бывает чего то страшно.
   Наконец Эмма пошевелилась, отодвинулась и спросила.
   -А Трофимов твой хороший друг?
   -С детства.
   - это поняла. Он пока шел все о тебе говорил. А я и не знала.
   -Так случилось. – Медленно протянул Костя, не зная, что же последует дальше.
   -Ты не интересуешься другом? – Эмма чуть повернула голову.
   -Но ведь ты сама все расскажешь.
   -Да, конечно. – Эмма вздохнула. – Его уже отправили в госпиталь. Это так страшно, Костя! Так страшно!  Я и сейчас не могу успокоиться. – Она тесней прижалась к Косте.
   -Что с ним? Заболел?
   - Нырнул в воду на озере, а там оказалось мелко. Повредил шею. Я еле его довела.
   -Сейчас? Но ведь… - Костя растерянно посмотрел на Эмму, но сумел взять себя в руки. – Где ты его нашла?
   - Мы же вместе собирались на озеро. – Эмма удивленно смотрела на  Костю,  и он вспомнил.
   -Ах да. Лодка. Ты говоришь, что он сам шел?
   -Сам. С моей помощью
   -Тогда ничего страшного. Он крепкий.
   -Правда? Хорошо бы. Мне его жалко. А ты. – Эмма запнулась, и будто извиняясь за невеселые новости, поцеловала Костю. – Ты очень спокойный. У меня так не получилось бы.
   -Ваша школа. – Костя засмеялся, еще раз повторил. – Он выкарабкается. А вот у меня впереди комплексная тренировка. Нервы мне там, ох как понадобятся.
   -Волнуешься? – Эмма нежно погладила Костю по щеке.
   -От тебя многое зависит…- Костя никак не мог решиться сказать Эмме правду.
   -О, да! Смотри не ошибись. Прощать не буду. Так что не подведи меня.
   -А ведь Женю могут и отчислить. – Неожиданно даже для себя произнес Костя вслух мысль, которая с самого начала разговора все же беспокоила его. – Ведь если он повредил шею, то это может быть очень серьезно.
   -Почему? – Эмма от неожиданности даже отодвинулась от него.
   - Летные законы жесткие. – Костя выпрямился, облегченно вздохнул, распрямил затекшую  ногу. – Жене сейчас плохо будет, и может быть поэтому я сейчас особо остро чувствую – какое это огромное счастье, что ты рядом со мной! Мы хорошо будем вместе жить. Что бы ни случилось в жизни, все будет хорошо! Верно?!
   -Мечтатель. – Костя и в темноте видел, какие счастливые глаза у Эммы. – Я ведь не сказала последнего слова.
   -Но и не отказала. А это многое значит для того, кто хоть немного знает тебя. – Он замолчал, и вдруг неожиданно вернулся к главной, волнующей его,  теме. – Что-то много у нас сегодня неожиданностей. Даже тревожно. И за первый экипаж боязно. Нелегко им будет на комплексной.
   Косте вдруг захотелось куда то убежать, спрятаться, подождать пока закончится вся эта суматоха и тогда спокойно продолжить свою работу. Очень он не любил резких перемен в своей жизни. Все должно устояться, провериться, получить определенность, а уж потом можно и действовать уверенно, без оглядки.
   Если бы я могла хоть что-то сделать для них. Без обмана, конечно. – Задумчиво произнесла Эмма, и Костя понял, что ему не надо ни о чем говорить с Эммой. Надо только поддержать предложенный ею тон, а остальное, судя по всему, придет само собой.
   -А ты не трепи им нервы на комплексной. Больше ничего и не надо.
   -Мы же не изверги. Понимаем. – Эмма, похоже, даже обиделась на замечание Кости.
   -Это хорошо. – Согласился Дронов, и вдруг резко спросил. – А почему же ты меня дрессируешь как на олимпийские игры?
   -Так это ж тебя. – С нежностью в голосе произнесла Эмма.
   -Мне, между прочим, тоже трудно. – Не поддался ее тону Костя. – Сейчас любой мой шаг, просьбу могут истолковать, как специальную попытку обойти по возможности Загоруйко, использовать создавшуюся ситуацию в свою пользу. Но ведь это неверно!
   -Глупый. Ну, конечно же, ты глупый.- Шептала Эмма. – Никто так не думает. Можешь мне поверить. Хотя. – Она шутливо погрозила пальцем. – Спуску вам с Безродным все-равно не дадим. Нет оснований, чтобы и вам облегчить жизнь.
    Костя подчеркнуто облегченно вздохнул.
   - А я думал, что ты все же попытаешься что-то сделать. Надеялся. – Засмеялся. – Рад, что ошибся.
-Как ты мог такое подумать?! – Эмма говорила уже серьезно.
-Извини. Я как то раньше жаловался на твою придирчивость. – Костя склонил голову. – Сейчас я благодарен ей. Она подтянула меня, научила быть собранным.
   -Искренне рада.
   -Вот только. – Он все еще колебался, не решаясь выяснить главное. – Не знаю - уверена ли ты сама в том, что я смогу выполнить любую задачу, решить любую вводную, которую может представить космос.
   -Ты? – Эмма была удивлена.
    -Я не знаю, как это назвать. Во всяком случае, мне бы хотелось поточнее, понадежнее проверить себя. Ну…хотя бы во время комплексной тренировки и понять-готов ли я по настоящему к полету или нет?
   -А вдруг сорвешься? – Сразу поняла его Эмма.
   -Понимаешь, Загоруйко с Гуровым летали. Они знают космос и их знают члены Госкомиссии. – Костя смотрел на Эмму строго, испытующе. – Если сорвусь, значит в настоящий момент не готов к полету! Значит рано мне еще! – Он опустил голову. – А если честно, то лететь очень хочется. Очень!
   -Родной мой. – Эмма обняла Костю. – Я тебя понимаю!  Тебя очень хорошо понимаю. И потому. – Она поколебалась, но все же сказала. – Есть одна задумка.
   -Только не говори! Ни слова больше! – Костя предостерегающе поднял руку.
   Что ты. Я понимаю. Но смотри – сорваться можешь запросто. Это очень серьезная вводная.
   -Я ведь тоже не шучу. И должен быть готов к различным вариантам решения Госкомиссии. Вот только. – Костя нерешительно посмотрел на Эмму. – Ведь перечень экзаменационных вводных отработан, согласован, и если появляется что-то новое…
   -Ты забыл о вводных самого тренажера. – Засмеялась Эмма. –Он может сломаться, но выглядеть для экипажа это будет как вводная. Кроме того, как представитель Главного Конструктора я имею право на любые дополнительные проверки.
   -Тогда я спокоен. Родная моя, строжайшая из строгих, добрейшая из добрых. – Костя осторожно и нежно поцеловал Эмму.
   -И все же, нам пора. – Мягко отстранилась Эмма. – Давно пора, Костя.
   Но прошло еще целых десять минут, прежде чем они покинули этот тихий и ласковый берег.

                ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТЬ.
     Ранним утром, в определенное им самим время, Варламов подъехал к проходной Центра подготовки космонавтов и через минуту был у главного подъезда административного здания.
   К своему удивлению, у входа он увидел Зарудного. Тот явно его ждал, хотя и был в одиночестве, без обычной свиты. Поэтому, поздоровавшись, Варламов не удержался от уточнений и по мальчишески задиристо спросил.
   -Судя по всему не ждали? – Варламов сделал многозначительную паузу. – Не сумели приготовить встречу по высшему разряду?
    -Разве вас встретил кто-то другой? – Лицо Зарудного расплылось в хитроватой улыбке. – Как видите, кое-что мы успели предусмотреть.
   -Неужели мои предупредили? – Удивился Варламов.
   -Да, нет. – Успокоил его Зарудный. – Моя контрольно-пропускная служба. Четко работают. Не успели проехать, а мне звонок.
   -Молодцы.
   -Они поднялись, вместе с сопровождавшими Варламова Проскуриным и Кравцовой, на второй этаж, и вошли в кабинет Зарудного. Варламов сразу же заговорил о главном.
    -Так вот, Иван Тимофеевич, хотел я вас пригласить к себе, но потом все же решил сам побывать у вас в гостях. Итак. Наше окончательное предложение – станция «Мечта» выводится на орбиту 10 мая, и уже через 10 дней к ней стартует экипаж. Через три дня вы завершаете подготовку экипажей проведением комплексных тренировок и здесь же, на вашей базе состоится заседание Госкомиссии с утверждением основного экипажа старта. – Варламов помолчал, ожидая ответа Зарудного, но тот не спешил вступать в разговор, и, поняв хитрую тактику Зарудного, Варламов продолжил. – Мне бы хотелось знать ваше личное мнение, конечно предварительное, по вопросу выбора основного экипажа. Короче говоря - кто? – И тут же после небольшой паузы, чтобы не мучить Зарудного догадками, добавил. – Для начала считаем, что о медицинском заключении на центрифуге мы пока ничего не знаем.
   Зарудный сокрушенно покачал головой, но начал спокойно.
   -У меня, как начальника Центра одно мнение. Основной экипаж Загоруйко – Гуров. Экипаж отлично подготовлен во всех отношениях. – Зарудный в раздумье подошел к окну, медленно повернулся к, наблюдавшему за ним, Варламову. – Однако, Андрей Николаевич, это не означает, что второй экипаж подготовлен хуже.
   -Нисколько не сомневаюсь в этом. Но. – Варламов улыбнулся. – Вы сами понимаете, что послать мы можем только один экипаж, а у некоторых членов комиссии мнение о степени готовности экипажей не совпадает с вашим. Что вы на это скажете?
  Зарудный возбужденно заходил по кабинету.
   -После чего же они стали сомневаться?! Не было бы медзаключения, кто бы мог хоть слово сказать против Загоруйко? – Зарудный был возмущен. – Откуда эти сомневающиеся все знают раньше и лучше меня? – Зарудный остановился перед Проскуриным. -  Может быть, ты объяснишь, Петр Николаевич?... Ох, доберусь я до тебя и до твоих методов… Хотя, у вас с Загоруйко стычек вроде не было…
   Проскурин промолчал, а Варламов не стал защищать своего заместителя. Он подошел к Зарудному, снял очки, вынул откуда то замшевый лоскуток и, протерев стекла, как то снизу, чуть склонив голову, посмотрел на Зарудного.
   -Не надо волноваться. О подготовке космонавтов, как говорится, земля слухом полнится. В этом есть, конечно, доля шутки, но не забывайте, что их обучение проходит не только на вашей базе. Специалистов интересуют даже детали в работе экипажей. На орбите исправлять их ошибки будет сложнее. Да вы это и без меня знаете. Кстати, кто у вас проводит непосредственную подготовку экипажей?
   -Старший инструктор Аверкин. – Успокаиваясь ответил Зарудный. – Пригласить?
   -Не надо. Проскурин сообщил мне о вчерашнем разговоре. – Он посмотрел на часы. – А, впрочем, приглашайте. Не люблю заочных объяснений.
   И будто повинуясь его воле, а на самом деле сигналу от Зарудного к секретарю, в кабинет вошел Аверкин.

                ГЛАВА  СЕМНАДЦАТЬ.
   В этот день, с утра Аверкин проводил практически последнюю плановую тренировку Дронова с Безродным перед заключительными проверками, когда вновь, как и накануне, последовал неожиданный вызов к Зарудному. Чертыхнувшись, Аверкин передал управление тренировкой помощнику, а так как опыта в этой части у него было недостаточно, попросил Суровцева помочь молодому специалисту.
   Суровцев согласился сразу и сделал это по двум причинам. Во-первых, если бы он не согласился, то Аверкин не пошел бы на вызов Зарудного. Не позволил бы сорвать тренировку, даже несмотря на возможный в этом случае, выговор. Во-вторых, Суровцеву самому было интересно работать в роли инструктора космонавтов. В эти минуты он ощущал себя настоящим учителем, а не «голым» техником - командиром, пусть даже и чрезвычайно сложных, но все же технических, систем. В реальных, конкретных и динамических действиях экипажа на тренажере всегда наиболее полно чувствуешь напряжение, повышается чувство реальности происходящего, и не так трудно представить себе, что ты вместе с космонавтами совершаешь самый настоящий полет по орбите, можешь уравнять себя с ними хоть на короткое время. И как то утихает чувство неудовлетворенности от того, что ты остался за бортом космического отбора, и тебе выпало всего лишь работать с техникой, на которой будут готовиться к своему полету те, кому повезло.
   Суровцев уже не один раз помогал Аверкину в проведении тренировок, и потому инструктор, получив согласие начальника тренажера, спокойно отравился в приемную Зарудного. И во-время. Секретарь сразу пригласила его в кабинет.
   -Вызывали? – Аверкин не ожидал столь представительного собрания в кабинете Зарудного, поэтому вопрос его прозвучал несколько неуверенно.
   -Входи. – Зарудный, как всегда, был строг и краток с подчиненными. – Ответ готов?
   -Готов.
   -Слушаю. Да. – Зарудный повернулся к Варламову. – Старший инструктор Аверкин.
   -Загоруйко и Гуров. – Коротко доложил, не вдаваясь в подробности Аверкин. Но затем все же уточнил. – Даже при условии последнего медицинского заключения.
   -Так. – Зарудный искоса посмотрел на Варламова, лицо которого выражало искрений интерес. – Причины?
   -Опыт и еще раз опыт. Других оснований нет.
   -Опыт многолетней давности. – Не сдержался Проскурин и замолчал, уловив недовольное движение Варламова.
   -Что еще? – Зарудного явно не устраивал короткий обмен репликами.
   -Есть такое понятие как обостренное чувство собеседника, товарища по работе. Вроде мелочи, и не фиксируешь их ежедневно, но приходит время выбирать из двух человек одного лучшего и мысль невольно останавливается только на одном, а не на другом. Хотя оба вроде и хороши. Вот я и выбрал по совокупности.
   -Вы считаете, что  экипаж Дронова не готов к полету? – Голос Варламова был мягок и добр.
    Аверкин посмотрел на Зарудного, потом на Варламова и мысленно усмехнулся. Чем то эти люди были сейчас похожи на дотошных журналистов, которые долго и тщательно готовились к встрече со своим Героем, изучали специальную и общедоступную литературу, которая помогла бы им постичь его мир. Даже уже составили для себя некий образ будущего Героя после нескольких с ним предварительным беседам. А вот все-таки чего-то им все таки не хватает. Чего-то, может быть, малого по объему, но существенно характеризующего их Героя. Работа проделана большая, а все же не до конца. Вот и задают, задают они свои вопросы, часто вроде отвлеченные, но нацеленные на одно и с тайной надеждой – а вдруг Герой скажет сейчас то самое, то сокровенное, что долго и настойчиво прятал от всех. А Герой не понимает их, молчит или говорит совсем уж неподходящие, для выстроенной схемы, слова. И тогда начинают журналисты опрашивать всех знакомых Героя. Всех, кто долго с ним работал или жил. Вот только беда – частенько и знакомые, как и сам Герой, не знают, чего же хотят от них журналисты.
   Вот и Варламов с Зарудным хорошо знали экипажи, уже приняли какое то решение, но все проверяют и проверяют себя, стараясь как можно точнее выяснить – не ошибаются ли они?
   В этом вопросе существенное место занимало и медицинское заключение, и уровень знаний, и психологическая устойчивость каждого члена экипажа, и психологическая совместимость их уже в составе экипажа. Перечислять критерии оценки можно много и долго, а ответ должен быть один и безошибочный. Понятия «друг», «герой» тут не должны существовать. Все равны. И в тоже время… Как им отбросить в сторону тот факт, что первый полет Загоруйко был во многом неожиданным, но он достойно завершил его, принимая самые верные, самые нужные, хотя иногда и рискованные на первый взгляд, решения? Как отбросить тот факт, что Дронов с Безродным, хотя и хорошие парни, но космическим делом ни один из них не был проверен? Вот если бы хоть один из них побывал в космосе, никаких споров вокруг их кандидатур сейчас вообще не было бы.
   Вот и пытаются Варламов с Зарудным как можно тщательнее проанализировать состояние экипажей. Ведь цель у них одна – не сорвать полет.
   Правда, при этом у каждого были и свои, более близкие каждому, цели и помыслы.
   У Варламова в случае неудачи срывалось все, что делал коллектив за многие годы. Много станций не сделаешь, и если оплошность будет допущена при работе с ней, тогда все надо будет начинать сначала.
   А Зарудный не мог допустить, чтобы неудачный выбор подорвал престиж Центра. Рисковать он не хотел. Хотел действовать наверняка, и в душе, скорее всего, отдавал предпочтение Загоруйко. Он надежнее.
   Оба руководителя были сейчас очень похожи друг на друга в своем стремлении найти самый правильный выход из создавшейся ситуации. Экипаж будет принимать решения на орбите. Им же нужно было принять решение сейчас, или хотя бы прояснить  вопрос выбора экипажа.  Аверкин должен был помочь им в этом, что он и старался сделать. Он повернулся к Варламову и после небольшой паузы сказал.
  -Второй экипаж готов к работе на орбите. – И, подумав, добавил. – Четко и даже очень красиво работают.
   -Тогда в чем же дело? – Варламов пристально посмотрел на Аверкина. – Я хотел спросить – почему вы игнорируете мнение медиков? Сердечный сбой это ведь серьезно.
   -Я уверен в том, что сбой произошел случайно и более не повторится. Поэтому в данной ситуации отдаю предпочтение экипажу с боле надежной профессиональной подготовкой. – Аверкин волновался, но старался говорить как можно спокойнее и убедительнее. – Судите сами. Загоруйко старается отработать на тренажере как можно больше вводных, сверх положенных по программе любой тренировки. Часто при этом ошибается при первой отработке нового варианта. Но уже во второй раз работает четко, без ошибок и практически не задумывается над порядком своих действий.
   -А Дронов, что же, лодырь? – Вновь не удержался Проскурин и посмотрел на Кравцову, призывая ее поддержать его, но Эмма опустила голову, не решаясь вступить в разговор.
   -Дронов отрабатывает всю программу тренировки четко с первого раза. – Аверкин будто и не услышал вопроса. – Но он никогда не просит дополнительных комбинаций вводных. Кроме того, и это главное, опыта космических полетов у членов второго экипажа нет. Мы обязаны учитывать тот факт, что экипаж при работе на тренажере знает, что все аварийные ситуации происходят с ними на земле – даже если и ошибутся, не погибнут. А как они будут действовать, если возможность гибели будет реальной? Я не уверен в том, что Дронов в этой ситуации будет работать с той же четкостью. Во всяком случае, я не уверен в этом на данном этапе подготовки.
   -Чем же вы все-таки недовольны? – Варламов сделал вид, что не заметил нетерпеливого движения Зарудного.
   -Временем, которое мы предлагаем экипажам на тренировке для действий в предполагаемых аварийных ситуациях. В космосе оно может резко сократиться. Без космического опыта его может не хватить членам экипажа для принятия правильного решения.
   -А конкретнее. – Проскурину явно не нравилось направление разговора.
   -Можно тысячу раз знакомиться с городом по справочнику, но почувствовать его можно только побродив по незнакомым улицам, привыкнув к ним. Если экипаж хоть один раз поработал с вводной, пусть даже неудачно с первого раза, она ему уже знакома. Он ее прочувствовал. Он знает, как с ней бороться. В противном случае, даже безобидный сбой, а не то что серьезный отказ техники, всегда неожиданность  для космонавта, и требует больше времени для анализа ситуации, принятия решений и тем более  их выполнения.
   И вновь Проскурин не выдержал.
   -Интересно вы рассуждаете. Знакомься с возможно большим числом вводных, и спокойная жизнь на орбите тебе обеспечена. Так что ли?
   -Зачем же утрировать? – Аверкин был само спокойствие. – Для летчиков этот постулат написан кровью многих погибших. Что же касаемо космонавтов, то понятно, что одного знакомства мало. Надо бы еще и в космос слетать. А чтобы слетать, надо бы еще и решаться посылать уда людей. – Лицо Аверкина стало хмурым, так как он понимал, что сейчас влез не совсем в свое дело, но все же твердо закончил. – И лучше формировать и посылать в космос экипажи, в составе которых были бы космонавты, уже побывавшие на орбите.
   -Значит, отмахнуться от медиков, как от надоедливых мух, и дело в порядке? – Совсем не рассердился Варламов.
   -Нет. Я знаю, что делать этого нельзя. – Аверкин неопределенно пожал плечами. – Медики должны еще раз все проверить. Возможно, они  убедятся в том, что ошиблись. Если же решение будет категорически отрицательным, то командиром должен лететь Дронов. В этих условиях бортинженером у него должен быть человек, ранее побывавший в космосе.
   -А если Гуров не захочет лететь с Дроновым? – Не сдержался Зарудный, вызвав улыбку у Аверкина.
   -И я его пойму. – Как бы, между прочим, проронил Проскурин, и вновь посмотрел на Кравцову, которая оправившись от неловкости, слушала внимательно и заинтересовано.
   -Вы руководство. Вам и решать. Добавлю только. Гуров не единственный бортинженер прошедший полную программу подготовки и побывавший в космосе. Это к вопросу о психологической совместимости членов экипажа. Но тогда, как я понимаю, придется двигать сроки первого старта. – Аверкин поднялся, ожидая разрешения покинуть кабинет, так как считал, что все, что он мог он уже сказал, и дальнейшее дело других.  Зарудный тоже понял это и кивком головы разрешил ему уйти. Никто не задержал Аверкина, и он с чувством выполненного долга покинул кабинет.
   -Я считаю. – Твердо заявил Проскурин, как только закрылась дверь за Аверкиным. – Что решать этот вопрос должна Госкомиссия. Мы же представим ей все материалы полностью.
   -На Госкомиссию я должен выходит с конкретным предложением, и таким. – Зарудный хмуро и недовольно осмотрел на Проскурина. – Которое, в конце концов, она и утвердит четко и однозначно.
   -А если не угадаете? – Проскурин улыбнулся.
   -Угадаю. – Зарудный посмотрел на Варламова. – Андрей Николаевич тоже будет предлагать. Что ж, ты хочешь, чтобы мы на Госкомиссии выясняли с ним наши отношения?
   -Не подходит мне такой вариант. – Варламов мягко обвел взглядом всех присутствующих. – Петр Николаевич, вы вроде недавно перечитывали личное дело Дронова. Внесите ясность.
  Проскурин пожал плечами, будто не хотел говорить, но потом добавил.
   -Главное состоит в том, что Дронов уже побывал в сложных авиационных переделках. Проявил в них мужество и хладнокровие. У него было два случая аварийного катапультирования, при которых он действовал четко, грамотно. Все это я говорю к тому, что Дронов готов к работе в стрессовой ситуации. Не растеряется. Со своим бортинженером он сработался хорошо.
   Зарудный сам себе прошептал, услышав это сообщение: «Я всегда не доверял летчикам, у которых много катапультирований. Но в данном случае вроде действительно придраться не к чему. Сам разбирался. Сложные были ситуации».
   Варламов медленно повернулся к Кравцовой.
   -Мы еще не слышали вашего мнения, Эмма Викторовна. Какой из экипажей, по вашему мнению, лучше подготовлен к предстоящему полету?
   Кравцова удивленно посмотрела на Варламова. Не такого вопроса она ожидала. Считала, что теперь то с подготовкой все ясно, и пора серьезно поговорить о сердечном сбое у Загоруйко, и что Варламову будет интересно узнать ее мнение о степени серьезности данной ситуации. Именно она была отправной точкой в ее нелегких рассуждениях. Мысли лихорадочно заметались в голове: « Другой возможности не будет. Помоги Косте! Помоги!» - Подсказывал внутри чей то чужой, тихий голос.
   -Я вас не тороплю. – Напомнил о себе Варламов.
   -Простите. Я думаю что. – Эмма сделала паузу, окончательно справилась с волнением. – По программе предстоящего полета благодаря опыту лучше действительно может отработать экипаж Загоруйко. Считаю также. – Эмма перевела дух, невольно подумав о том, как во время ушел Аверкин. При нем ей было бы трудно высказать свое мнение, хотя она и была в нем уверена полностью. – Что оценка медицинского заключения не находится в сфере моих функциональных обязанностей. Однако, если медики все же не разрешат лететь Загоруйко, то я твердо убеждена в том, что в полет должен идти сработавшийся экипаж. Дронов с Гуровым в одном экипаже могут не найти общей платформы действий. Во всяком случае, за короткое время до старта…. – Эмма замолчала, подбирая нужные слова, так как не была до конца уверена в необходимости того, о чем собиралась говорить.
   -Продолжайте. - Негромко проронил Варламов, уловив ее нерешительность.
   -И желательно больше по части профессиональной деятельности, будьте любезны, если вы так уж боитесь медицины. – Высказался Проскурин.
   -Хорошо. – Вздохнула Кравцова. – Есть у меня к экипажу Загоруйко не совсем четкие, но все же претензии, которые как раз и могут повлиять на сработанность возможного нового экипажа. – Она пожала плечами. – Эти факты не так выверены, как у Аверкина, и возможно идут от моего недостаточно большого опыта работы с экипажами. Но. – Она вновь замолчала, но теперь уже никто не торопил ее. И как ни трудно Эмме было говорить, она все же сочла своим долгом высказаться до конца. – Мне не нравится что экипаж Загоруйко во время ведения радиопереговоров, в нарушение инструкций, иногда сокращает целые фразы. Частенько он считает излишним отвечать на запросы инструктора. Если это делается на земле, то можно представить, что в космосе они будут действовать еще небрежнее.  Причиной этих отклонений, как они объясняют, является их опыт в полете. Это не случайность. Это их твердый, хорошо закрепленный в сознании, метод работы. И он отличен от метода работы экипажа Дронова, который привык четко работать по инструкции. Как раз здесь у Дронова с Гуровым и может проявиться первая несогласованность. Наверное, если поискать, то можно будет найти и другие чисто психологические моменты, затрудняющие их возможную совместную работу. Во что это выльется в целом, мне пока трудно судить. Однако, думаю, что пользы от их совместной работы будет мало.
       Кравцова замолчала. В горле было сухо, а на душе пусто, хотя она ведь ни в чем не соврала. Не одна она так думала. Многие. И доказывали они свою правоту даже более энергично, чем она сейчас. И все же на душе у нее было тревожно. Будто совершила она что то недозволенное, нарушила какое-то свое же незыблемое правило и от того очень хотелось, чтобы Варламов побыстрее задал ей свой следующий вопрос. Когда отвечаешь, когда занят, некогда отвлекаться на посторонние мысли. Если бы не Костя, как спокойно и уверенно она бы сейчас себя чувствовала, произнося те же самые слова. Но он все же существовал, и она не могла быть спокойной.
   Мельком Кравцова увидела хмурое лицо Зарудного, сжалась, ожидая теперь и от него каверзных вопросов, но со своего места медленно поднялся Варламов.
   -Хорошо. – Произнес он тихо. – Мне понятны ваши сомнения. Постараюсь в них разобраться. Спасибо. Вы свободны.
   Кравцова встала, нерешительно двинула кресло, вышла из-за стола. Е казалось, что спокойный взгляд Варламова проникает в ее самые потаенные уголки сознания. Она сделала несколько неуверенных шагов к спасительной двери кабинета, медленно закрыла ее за собой, да так и замерла в странном оцепенении, не имея ни сил, ни желания сделать еще хоть один шаг. Она поняла, что будь даже Варламов один, не решилась бы сейчас рассказать ему всю правду о Дронове.
   К вечеру начальник медицинской службы сообщил Зарудному о том, что первоначальные выводы  в отношении Загоруйко подтвердились окончательно. Медики не брали на себя ответственность на допуск Загоруйко к полету.

                ГЛАВА  ВОСЕМНАДЦАТЬ.
   Пригласив к себе Загоруйко, Зарудный целый час убеждал его в правильности и единственности, предлагаемого в сложившейся обстановке, решения.  Загоруйко не оспаривал выводов медиков, но не согласился с предлагаемым вариантом решения проблемы.
   - Я не согласен с заменой одного из членов экипажа перед самым стартом. Пользы делу такой метод работы не принесет.
  -Но ведь ты неправ. – В который раз уже настаивал Зарудный. – Почему ты продолжаешь рассматривать вопрос только с личной точки зрения? Посмотри на событие шире, и ты увидишь кое то новое, интересное.
   -Хорошо. Посмотрю. Во всяком случае, постараюсь. – Загоруйко подошел к Зарудному вплотную – Разберемся вместе. Ты помнишь историю наших полетов? Разве это был сплошной триумф? И гибель Володи Комарова была для нас первым тяжелым ударом. Первым, но, к сожалению, не последним! Погиб Юра Гагарин. Умер Паша Беляев. А Добровольский, Волков, Пацаев? Гибли замечательные ребята, и нам приходилось извлекать тяжелые уроки. Мы становились злее, но умнее. Мы не пали духом. Мы теперь не прощаем ошибок никому. У нас прибавилось седины, н мы стали крепче, увереннее. А ты сейчас предлагаешь мне потерять эту уверенность. – Он помолчал. – Нет, Ваня, мои убеждения не позволяют мне согласиться с твоим предложением. Это худший вариант. А ты сдаешь позиции. Идешь по линии наименьшего сопротивления. Большим начальником стал.
   -Время, Саша! Время! – Нет его у нас. Ни у тебя, ни у меня, ни у конструкторов. Выход один. – Зарудный рассердился и буквально впился взглядом в Загоруйко. – Уговори Гурова добровольно войти в экипаж Дронова. Уговори!
   Загоруйко устало опустился в кресло, горькая улыбка появилась в уголках рта.
   -Николай не мальчик. И он хорошо знает, что такое сработанный экипаж. Так что пусть решает сам. – Тихо произнес он. – А я свое слово сказал. У нас с тобой, похоже, разные интересы. – Некоторое время в кабинете висела тягучая тишина, и когда Загоруйко снова заговорил, голос его прозвучал неожиданно резко и громко. – Если Гуров сейчас даст свое согласие. – Лицо Загоруйко от гнетущего чувства обиды даже побелело. – Я ему этого никогда не прощу! – И, подумав, добавил.- И тебе тоже.
   -Ты думай, когда говоришь.- Зарудный раздраженно заходил по кабинету. – Через две недели полет! Ты понимаешь? А мы не можем принять правильное решение!
   - Правильное это как? – Усмехнулся Загоруйко. – Это решение, которое соответствует мнению вышестоящего руководства? Тебе еще раз напомнить про Володю Комарова?
   - Это запрещенный прием. Ты просто не можешь переступить через собственное самолюбие, потому что тебя лично не пускают в так долго ожидаемый полет. Честно говоря, для меня это неожиданность. Я, как твой друг, хотел, чтобы ты сам понял и подсказал верное решение. Ты не захотел.
   -Я и сейчас считаю тебя своим другом. – Тихо обронил Загоруйко. – Но такое решение считаю преждевременным.
   - Ну, нет. – Замахал пальцем перед лицом Загоруйко Зарудный. Ты мне тумана не напускай. Ты все понимаешь! Так вот. Дружба дружбой, но теперь я снова твой командир, и, боюсь, буду вынужден принять командирское решение о переводе Гурова в экипаж Дронова.
   -И все же. – Голос Загоруйко снова окреп. – Я считаю, что лететь должен сработавшийся экипаж. Загоруйко-Гуров или Дронов-Безродный. Иногда одно, не очень хорошее, но решение лучше, чем сто отличных, даже прекрасных, советов. А решения могут быть только у людей, которые понимают друг друга с полуслова. Для выработки такого чувства нужны годы совместной работы. Годы, а не часы. Если все же тебе придется создавать смешанный экипаж, то надо требовать переноса старта на более поздний срок. Может быть не надолго, но надо. Они должны узнать друг друга здесь, на земле, а не в космосе.
   -Да забудь ты о Гурове. – Снова не выдержал Зарудный. – О себе подумай. Даже если отложим полет, за это время ты не станешь здоровее. Медики год будут тебя мурыжить. Не меньше.
   -Глупый ты, Ваня, или коростой начальственной покрылся. – Улыбнулся Загоруйко. – Ты хоть Николая спрашивал об этом варианте?
   -Как же! Загоруйко сама чуткость, а остальные…- Медленно произнес Зарудный, потом резко повернулся к Загоруйко. – Да он же боится тебя обидеть! Неужели ты этого не понимаешь?
   -Ты плохо выслушал мое предложение. И заметь. Как мне ни обидно, но я думаю о деле.
   -Ну, хорошо. – Будто согласился Зарудный. – Допустим, пошлем мы Дронова с Безродным. А вдруг они дров наломают? – И твердо, с несокрушимой уверенностью в голосе, повторил. – Лететь в космос на авось нам никто не позволит! Никто! Не та задача стоит перед нами.
   -Хороший ты парень, Ваня. Только все таки должность тебя испортила. – Загоруйко подошел, обнял Зарудного, усадил рядом на диване. – Вот только врать и хитрить ты по прежнему не умеешь. Ударения делаешь в словах неправильные, и сразу становится понятна вся твоя справедливость. Ты просто боишься, что ребята не справятся. – Он резко поднялся с дивана. – Мы же с тобой без наставников летали! И где, скажи, в таком случае, мы будем брать новых космонавтов? Где и когда им приобретать опыт? – Голос Загоруйко сначала тихий, стал резким, даже злым. – Риска ты стал бояться, командир! Риска! Вот что я тебе скажу. А раньше… - Загоруйко махнул рукой и замолчал.
   -Ладно, хватит. – Зарудный встал. Его поразил не столько голос и тон Загоруйко, сколько его официальное обращение «командир», к которому он раньше никогда не прибегал. И это обидело Зарудного больше всего. – Мне проще предлагать в полет дублеров в полном составе. – Начал он с усмешкой, которая ничего хорошего не предвещала. – Но неужели ты, Загоруйко, не поймешь, что значит, если рядом с новичком Дроновым будет слетавший в космос человек!?
   -Да причем здесь я!? Я всего лишь командир одного из экипажей. – Загоруйко с усмешкой посмотрел на Зарудного. – Да и то лишь пока. Захочешь и снимешь. Ты же командир!
   -Не дури, Саша! – Зарудный решился на крайнее средство. – Если медики через месяц  другой найдут что-нибудь и у Гурова, он тебе спасибо не скажет. Это ты понимаешь?
   -Знаю, Ваня, знаю. – Не обиделся Загоруйко. – И снов повторяю. Лететь должен сработавшийся экипаж. Это аксиома. – Он нахмурился, искоса посмотрел на Зарудного. – Ты сам торпедировал предложение Аверкина, о   формировании смешанных экипажей из летавшего и не летавшего космонавтов. Мотивировал это сложностью первого полета.  Вот и пожинаешь плоды. – Он хотел продолжить свою горячую речь, но Зарудный вдруг прервал его.
   -Вы свободны, товарищ полковник. Спасибо за консультацию. – Хотел того или нет, но Загоруйко задел сейчас самое больное место Зарудного.
   Загоруйко удивленно посмотрел на Зарудного, резко повернулся, чтобы выти, но сдержал себя. Возвратился уже от двери и спокойно, будто и не было всего разговора, спросил.
   -Что решил окончательно?
   -Посмотрим. – Зарудный не  посмел повторно выставить Загоруйко из кабинета, и молчаливо поблагодарил друга за поддержку. – Не решил еще.
   -Это лучше приговора. – По доброму улыбнулся Загоруйко и направился к двери.
   -Постой. – Остановил его Зарудный. – От тебя я все же жду помощи. С Николаем я еще раз поговорю, но и ты свою обиду припрячь. Дело она все же заслоняет. Завтра начинаются ваши комплексные тренировки, которые моли бы пройти и в новых составах.  Затем Госкомиссия. Мнения существуют разные, так что все может быть…Может быть ты и выиграешь…
   -А ты сам?
   -Я сказал. Если тебя не допустят, лететь должен смешанный экипаж.
   -Хорошо, друг. – Загоруйко грустно посмотрел в окно, совсем забыв о том, что собрался уходить. – Ведь тебе стоило только сказать, и медики даже не заметили бы сбоя. – Он с надеждой и опасением посмотрел на Зарудного, и, не дожидаясь ответа, молча пошел к двери.
   Им не нужно было произносить еще какие то слова – слишком хорошо они знали друг друга.
   - Желаю успеха на комплексной тренировке.
   -Спасибо. – Зарудный поблагодарил Зарудного серьезно и спокойно. На несколько секунд он остановился у порога, поднял взгляд на Зарудного, и вышел из кабинета.

                ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
   После обеда Аверкин провел короткую заключительную тренировку со вторым экипажем на комплексном тренажере «Ветер», сделал небольшой разбор, и с легким сердцем отпустил космонавтов, которым уже не требовалась его консультация. Владимиру Суровцеву он записал в журнал тренажера привычное «Без замечаний», и хотел уже было уходить и сам, когда в инструкторскую комнату неожиданно вошел Зарудный.
   С минуту он молча, в упор рассматривал, поднявшегося навстречу, Аверкина, потом хмуро произнес.
   -Садись. – Аверкин сел. – Что добавишь к новой докладной? – И только тут, вспомнив о присутствующем Суровцеве, повернулся к нему. – А вы что тут делаете? Свободны. – И махнул рукой, будто выгоняя инженера из помещения.
   Никогда еще не видел Суровцев Зарудного в таком плохом настроении, понял, как трудно будет сейчас Аверкину, и потому, чтобы не усложнять и не накалять обстановку, не стал возражать, и тихо вышел в зал.
   В инструкторской разговор сразу принял острый характер.
   -Так что добавишь к докладной? Мне. Не Варламову. – Голос Зарудного был сердитым.
   -По части фактов ничего. – Аверкин не раз уже  участвовал в коллективных спорах с Зарудным по профессиональным вопросам, и потому был спокоен. – Я все сказал.
   -Тогда у меня вопрос. – Медленно, с растяжкой произнося слова и набирая гнева, произнес Зарудный. – Зачем вы зарегистрировали повторную докладную в канцелярии, не сообщив мне об этом предварительно?
   -По причине того. – Голос Аверкина не дрогнул, не изменился. – Что год назад мое устное предложение о формировании смешанных экипажей не было принято. И даже не рассматривалось. Хотя вы лично обещали разобраться в этом деле.
   -И разобрался. Предложение было несвоевременным.
   -И потому вы даже не известили меня о своем решении. Просто проигнорировали. Не существует такого товарища как Аверкин. Так?
   -Выходит, что обиженный товарищ Аверкин решил заняться письменными заградительными бумагами для обеспечения своей пущей безопасности. – Зарудный буквально взорвался от гнева. – А что ты сделал еще кроме того как тихонько подсунуть  свою бумажку и уйти в сторону?! Бумага есть бумага! Ее положишь, она и лежит. Драться надо было за свои убеждения! Ты же ждал у моря погоды. Ждал, что кто-то з тебя протолкнет твое великое предложение. А я считал, что раз не идешь сам доказывать свою правоту, значить не совсем уверен в своем предложении. И выходит, что рано было придавать им большое значение. На деле, дорогой товарищ Аверкин, ты оказался обыкновенным бумагомарателем, а не жестким и твердым инструктором, настойчивым человеком. А как жареным запахло, так сразу в сигнализаторы подался. Стыдно!
   Аверкин обиделся. Да, к Зарудному тогда он не ходил. Это верно. Но сколько сил потратил, доказывая свою правоту другим начальникам, а ему все твердили: «Рано. Рано. Чуть позже придет время для твоего предложения». Вот он и пришло это время в виде обвинения в собственной бездеятельности.
   -Во и считайте. – Аверкин нахмурился, еле сдерживая себя от грубости. – Что я вновь подал вам свое предложение. И, следуя вашему совету, буду драться. Тем более теперь, когда обстановка коренным образом изменилась. Впрочем – Он сердито посмотрел на Зарудного. – Похоже, что бумага уж сделала свое дело.
   -Ты, вообще то, не хами старшим. – Уже спокойно остановил его Зарудный. – Предложит в полет смешанный экипаж мы решили не на основе твоей докладной. Никто о ней пока не знает кроме меня. Но ваш поступок создает впечатление, что в Центре нет единогласия  вопросах подготовки экипажей.  Это неверно. И только поэтому я решил поговорить с вами. Кое-что надо уточнить.
   -Неужто и вправду боитесь, Иван Тимофеевич? – Аверкин удивленно уставился на Зарудного, совсем забыв об обиде. Так непривычно и неожиданно ему было видеть в этой роли Зарудного.
   -Чего? – Не понял удивления Аверкина Зарудный. – Чего я боюсь?
   - Не знаю. Может быть, я чего-то не понимаю, но любопытства ради вы бы ко мне пришли.
   -Осмелел инструктор. – Зарудный был недоволен собой, так как кое что Аверкин все же угадал. Докладная была единственным документом, подтверждавшим, что в течении длительного времени Зарудный игнорировал вопрос о комплектовании смешанных экипажей. И ему просто неприятно было, что в этом вопросе более дальновидным оказался Аверкин. Зарудный взял лежащий на столе журнал подготовки экипажей, внимательно прочел записи последних месяцев и, немного успокоившись, мирно предложил. – Вот что, Михаил Михайлович, так или иначе, но ваше предложение учтено и не будет забыто в будущем. Это я вам гарантирую. Так что заберите свою докладную, и будем считать вопрос исчерпанным.
   Аверкин отрицательно покачал головой, предложил.
   -Изымите ее сами. Кроме того, в ситуации, сложившейся на данный момент, я  считаю смешанный экипаж только аварийным вариантом. Лучше будет, если полетит  экипаж Загоруйко. Или экипаж Дронова в нынешнем составе. – Он помолчал и спросил. – А формирование экипажей по перспективным программам осталось прежним?
   Зарудный вспылил.
   -Мне нужно вам кое о чем напомнить или вы сами поймете!?
   -Нет. Напоминать не нужно. Но я уважаю себя, Иван Тимофеевич.
   -Он себя уважает. – Сердито повторил Зарудный. Невольная злость и раздражение от предыдущего разговора получили новый толчок. – Вот отправлю вас во вновь открываемый филиал, к черту на кулички, и уважайте там себя на здоровье. Сколько хотите уважайте. – Слова были жесткими, но прозвучали они, против воли самого Зарудного, мягче, чем ему бы хотелось. И Аверкин уловил эту деталь, откровенно улыбнулся.
    -Филиал, так филиал, Иван Тимофеевич. Только я хочу жить, а не существовать. И вообще, я ведь знаю, что никуда вы меня не отправите.
    Зарудный нахмурился, только сейчас вспомнив главный вопрос, из-за которого он и пришел, собственно, на тренажер.
   Руководители Центра, посовещавшись, на заявлении Аверкина о его желании вступить в отряд космонавтов наложили резолюцию: «Отказать». Можно было давно уже передать это сообщение Аверкину через его непосредственных начальников, но Зарудный в таких случаях всегда беседовал с людьми сам и, по возможности, в неофициальной обстановке. Вот и на этот раз, не смотря на сложившуюся обстановку, он никому не доверил беседу с сотрудником. Тем более, что резолюция была столь категоричной и резкой. Он понимал, что такой специалист как Аверкин был бы очень нужен отряду, и даже пытался несколько раз изменить общую резолюцию, но ничего не смог сделать. Уж очень сильным было противодействие работников политотдела, которым  очень не нравился независимый характер Аверкина. Из-а этого и прохождение рапорта Аверкина так сильно затянулось. Сейчас Зарудный немного жалел о том, что не сообщил во-время Аверкину результат его попытки попасть в космонавты. Ведь хотел того или нет Зарудный, но Аверкин вправе сейчас связать резолюцию и докладную воедино.
   Все выглядело бы иначе, если бы  Зарудный, как и предполагал, начал бы свой разговор именно с этого сообщения. Но теперь уже изменить ничего нельзя, и просто необходимо довести окончательную резолюцию до Аверкина.
   - Должен сообщить. – Серьезно, подавляя собственную жалость к Аверкину и собственную неуверенность в справедливости резолюции, начал Зарудный. – Что в отряде космонавтов на данный момент нет вакансий инженеров. Резолюция на вашем заявлении отрицательная.  Следовательно, на медицинскую комиссию отправить вас не могу. Вы же не летчик. – Зарудный посмотрел на Аверкина, готовый ответить на множество вопросов, но тот стоял молча, спокойно, никак внешне не реагируя на сказанное, и Зарудный прекратил разговор, сердито буркнув. – Свободны.
   -Спасибо, Иван Тимофеевич. – Зарудный удивленно посмотрел на улыбающегося Аверкина, который продолжал. – Об отказе на мое заявление я узнал месяц назад. И о вашей борьбе за меня знаю. Спасибо. Я еще поборюсь. – Он улыбнулся. – Хотите, я изложу план своей подготовки?
   -Тоже мне секрет. – Засмеялся Зарудный. – Твое главное преимущество в том, что теоретически ты готов к полету и как командир экипажа, и как бортинженер. Надо бы разрешение на медкомиссию получить. Тут Варламов может помочь. И еще.   Если все получится, обязательно пройди курс первоначального обучения летчика. Хоть за счет своего отпуска.
   -Я готов. – Радостно согласился Аверкин.
   -Ты готов. Да другие против. Так что набирайся терпения. Иди.
      Аверкин четко повернулся и вышел из инструкторской комнаты.
    И, наверное, многие удивились бы, услышав естественные для самого Зарудного, слова, сказанные им вслед Аверкину.
   -Мальчишка. Одно слово – мальчишка. Совсем я их разбаловал.
   В его голосе было столько тепла, что можно было бы только удивляться его поведению буквально несколько минут назад. Но те, кто хорошо знал Зарудного, удивились бы узнав, что он в данной ситуации поступил бы по другому. Именно поэтому Аверкин был уверен в том, что ни в какой филиал он не поедет.
    У выхода из тренажерного зала Зарудного остановил Суровцев.
   -Иван Тимофеевич, правду говорят, что Аверкин скоро нам отходную будет устраивать?
   -Я ему устрою проводы. – Голос Зарудного был серьезным, а лицо улыбалось. – Экипажи лучше надо готовить, а не разговорами заниматься. Вот так. – И теперь уже не оборачиваясь, Зарудный быстро вышел из зала.
   Уже на выходе из корпуса Зарудного ожидала Бугрова.
   -Иван Тимофеевич, мне нужно с вами поговорить.
   -Мы уже обо всем с вами поговорили. – Зарудный остановился.
   -Но я хотела уточнить.
   -Раньше надо было уточнять. Сейчас я очень спешу. Хотите поговорить? – Зарудный посмотрел на часы. – Запишитесь у секретаря, Надежды Васильевны. Если у меня появится время, она вам сообщит. До свидания.
   Зарудный не стал больше слушать Бугрову. Его ждали в кабинете гости из Москвы. Уходя, он чуть слышно пробормотал.
   -Еще одна курица на мою голову.
  Но Бугрова не услышала его слов.
   А Суровцев, проводив Зарудного, счастливо улыбался и радовался за Аверкина, за Зарудного и за себя. Вообще за общее дело. За то, что пока именно оно, в конечном итоге, определяло поступки людей. Он совсем забыл, с каким напряжением ждал выхода Зарудного из инструкторской комнаты. Ждал его взгляда. Ждал и надеялся на справедливое решение.
   Ожидания Суровцева оправдались, и все же ему было грустно, и грусть эта беспокоила его, так как он н мог определить ее причины.
    С одной стороны, Зарудный был н этот раз сух, не поговорил с людьми, и ушел, практически не попрощавшись, чего раньше никогда не было.
    С другой стороны, Суровцев, оказывается, все же боялся. Боялся возможного разноса Большого начальника, хотя и не чувствовал за собой и коллективом тренажера никаких грехов.
   Зарудный давно ушел, а Суровцев, возвратившись в инструкторскую комнату, долго еще сидел перед приборами, не видя перед собой ни одной их детали, и напряженно обдумывал свое новое открытие.

                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ.
   Поздно вечером Аверкин снова появился на тренажере, нашел возившегося с каким то прибором, Суровцева, и молча расположился рядом. Знал – Суровцев не ответит ни на один вопрос, пока не закончит работу. А поговорить Аверкину хотелось именно с Суровцевым. Произошло слишком много событий, накопилось слишком много вопросов, требующих обсуждения с предельной откровенностью и правдивостью. Суровцеву он доверял, так как был уверен в том, что с ним можно было говорить обо всем и быть уверенным, что подстраиваться под мнение Аверкина Суровцев не будет. Будет ироничным, но правдивым. Это заставляло Аверкина быть в разговоре с ним постоянно мобильным, сосредоточенным, обдумывать малейшие детали обсуждаемых тем. Это были серьезные разговоры двух единомышленников, двух друзей. А содержание разговоров всегда оставалось известным только им двоим.
   Вскоре Суровцев, завершив работу, удобно расположился в кресле напротив Аверкина, приготовился слушать. Суть проблемы объяснять не требовалось. О ней говорили все в Центре. Поэтому Аверкин сразу спросил.
   -Ты можешь что-то добавить или опровергнуть  к предложению - послать в космос экипаж Дронова  в полном составе?
   И, хотя вопрос в общем то был простым, и Суровцев давно имел по этому поводу определенное мнение, но отвечать не торопился. Вновь задумался, в который раз проверяя и проверяя известные ему факты и стороны жизни экипажей. Ведь через тренажер «Ветер» в период подготовки прошли все космонавты, и Суровцев  со своими специалистами узнал их достаточно хорошо. И хороших,  плохих, и посредственных. О некоторых можно было сказать, что приходили, мол, космонавты, которых некоторые специалисты вроде и помнят в лицо, но ни фамилии, ни тем более их имена у них в памяти не остались. О других космонавтах специалисты знали все детали биографий и тончайшие нюансы процесса их становления как космонавтов-профессионалов. Одних ждали всегда с радостью, к другим были безразличны, а некоторых, будь на то их воля, и близко бы не подпустили к тренажеру. Самых неприятных из них называли «Покорители космоса». Они, к счастью, раньше или позже, но покидали отряд космонавтов. Эти «грамотеи» считали чуть ли не своим долгом наугад нажимать во время тренировок побольше клавиш, включать или выключать побольше тумблеров и смотреть, что из этого выйдет. В их понятии это означало – самим ввести корабль в неожиданную нештатную ситуацию, и посмотреть результат. Они были уверены в том, что после таких экспериментов найдут выход из любого положения, и сами не понимали того, что поступают так только потому, что плохо знали технику, и поэтому хотели уже на земле сразу создать ей немыслимые условия работы, чтобы получить себе тем самым хоть какие-нибудь гарантии безопасности. Неверие в технику невольно переносилось у них и на людей ее обслуживающих, проявляясь  пренебрежительном к ним отношении, высокомерии. И скрыть этот факт от специалистов было практически невозможно.
   Экипаж Дронов-Безродный нельзя было отнести к таким представителям, но в чем-то они все-таки были на них похожи.
   Внешне, в своих действиях, они работали как основной экипаж Загоруйко. Действовали точно по программе, уважительно относились к технике. Дронов всегда подчеркнуто вежливо здоровался со всеми за руку, благодарил за безотказную работу техники во время тренировки, шутил. Но ощущал во всем этом Суровцев чувство отчуждения исходящее от Дронова и видел, что и другие специалисты  испытывают  при взаимоотношениях с ним какую-то напряженность, неловкость. В этой ситуации невольно рождалось к нему чувство неприязни, настороженности.
   В немалой степени этому способствовали и подчеркнуто диктаторские отношения в экипаже. Дронов вел себя как грозный командир, хотя бортинженер у него был славным парнем и чрезвычайно грамотным инженером. Им и командовать то не нужно было. Он знал все, что от него требовалось или могло потребоваться, делал все необходимое раньше, чем поступала необходимая команда. Но Дронов все же считал возможным иногда словом, жестом, но подчеркнуть свое командирское положение.
   Он считал, что осуществляет свою командирскую тактику тонко и незаметно. Однако, для всех, кто с ним работал, их отношения были еще одним подтверждением того, что космонавты тоже обыкновенные люди. Как ни сдерживают некоторые из них себя, стараясь выглядеть соответственно своего  звания космонавт, но истинная натура, хоть и глубоко иногда спрятанная, всегда показывала себя. И даже один случай такого саморазоблачения сразу становится достоянием всех. Как потом ни старается космонавт, переубедить окружающих в обратном, уже трудно. Практически невозможно. В крайнем случае – чрезвычайно трудно.
   Конечно, в повседневной жизни такое поведение людей встречается чаще, но не столь ярко и болезненно воспринимается окружающими. На космонавтов же специалисты-инженеры, техники, как и все люди, смотрели с обостренным вниманием. Считали, что раз им дается многое, то еще больше должно спрашиваться с них. Много глаз на них смотрит. Смотрит требовательно. И они должны привыкать к этому с первых шагов в отряде. Ведь когда они слетают в космос, на них будут смотреть еще больше глаз, и, если они не привыкнут к постоянному самоконтролю, тогда им лучше сразу отказаться от полета и от всего, что с ним связано. Но отказаться это, конечно, легче сказать. Труднее сделать. Вот и смотрят инструкторы, медики, руководство, специалисты всех уровней, стараясь определить – готов ли космонавт, как к выполнению всей программы полета, так и к послеполетному общению с людьми?
   Весомое слово в этом негласном контроле, естественно, принадлежало инструкторам. Особенно таким, как Аверкин. Но и специалисты на тренажерах, конечно же, имели обо всем свое мнение. Как, например, об экипажах Загоруйко-Гуров или Дронов-Безродный.
   Загоруйко любили и однозначно признавали его ведущую роль во всем. Если бы решение вопроса о составе стартующего экипаж зависело от специалистов тренажера, никто другой в полет бы не попал. И медицинский сбой у него они считали несуразной случайностью.
   Суровцев уже собирался без околичностей, спокойно и подробно изложить свою точку зрения Аверкину, но посмотрев на сосредоточенное лицо коллеги, неожиданно спросил.
   -Все еще надеешься сам летать в космос?
   -А почему бы и нет? – Неожиданно спокойно ответил Аверкин. – Чем я хуже того же Дронова или Гурова?
   Если бы Аверкин был откровенным до конца, то должен был бы признаться, что он все же не был столь уверен в скором исполнении своей мечты. Было желание, но  были и большие сомнения. Он привык открыто и твердо отстаивать свою точку зрения только тогда, когда она созревала окончательно, и не оставалось никаких сомнений в правильности выбранного пути. А сначала он действовал осторожно, стараясь выслушать все возможные контраргументы  детально их обмозговать. И не раз его медлительность мешала ему, не позволяла достигнуть намеченной цели. Зарудный прав. Именно по этой причине не смог Аверкин защитить и свое предложение по подбору экипажей, и доказать свое право вступления в отряд.
   Пасмурно было у Аверкина на душе, но поговорить на предложенную тему ему тоже хотелось. И, будто отвечая его желанию, Суровцев вновь спросил.
   -Может быть, есть у тебя, Михайло, все-таки дефект? Здоровье оно существо хрупкое. Не замечаешь?
   Аверкин грустно улыбнулся.
   -Не хуже меня знаешь. Сколько уже у нас было полетов, и хоть раз оно понадобилось по настоящему это здоровье? Скажи лучше, что привычка, даже рутина заставляет нас говорить о здоровье, оставляя за бортом космонавтики талантливых инженеров, конструкторов, ученых. Кто-то, когда-то из-за страха и боязни перегрузки или, может быть, невесомости придумал эти сверхтребования к здоровью космонавтов, а из-за них… Был бы сейчас жив Королев… - С тоской протянул Аверкин, и Суровцев понял насколько сильно его желание попасть в космос. – Если бы не он, разве слетал бы в космос Феоктистов? Сколько у него было разных болячек, за которые так упорно цеплялись медики! Но слетал же! А теперь…Мест для инженеров в отряде космонавтов нет…
   -Феоктистов не чета тебе. – Суровцев иронично улыбнулся.
   -Это почему же не чета? – Не унимался Аверкин. – Да, я не ученый, не доктор наук, но уж корабль знаю лучше всех космонавтов вместе взятых. А у меня нашли когда то давно какую то заковыку медицинскую и стоп. Нет дороги. А заковыки этой, у меня, может быть, давно и нет. Может быть, она тогда случайно выскочила. Ну, почему бы не проверить еще раз?!
    -Выходит пробовал пробиться? – Удивился Суровцев. – И молчал.
   -Давно было. – Смутился Аверкин.
   -А если ты действительно избавился от заковыки?
   - Да нет у меня ничего! Нет! – Аверкин разозлился. – Меня даже до медкомиссии не допускают. – Он помолчал. – И, похоже, что сейчас дело не только в медицине. Так что, Володя, не знаю, что и делать.
   Что мог Суровцев посоветовать другу? Только вновь и вновь искать непроторенные пути, повторять попытки. Любая крепость не выдержит постоянной и настойчивой осады.
   Аверкин выслушал мнение друга молча, внимательно, а когда Суровцев замолчал, грустно заметил.
   -Сам то ты сдался… Я ведь тоже о твоей попытке знаю.
   -Если вдвоем легче, то я с тобой. – Суровцеву стоило большого труда улыбнуться безмятежно и даже шутовски Он то знал, что его попытка тогда была чистейшей авантюрой. Его медицинские показатели нельзя было улучшить никаким лечением.
   -Прости. – Аверкин подошел к Суровцеву, обнял. – Я знаю, что ты не пройдешь медицинскую комиссию. Извини! И спасибо, что не стал утешать. – Он помолчал, давая Суровцеву возможность успокоиться, улыбнулся – Увел ты меня в сторону, а мне бы хотелось еще немного поговорить с тобой об экипажах.
   Суровцев молча кивнул и приготовился слушать.
   Аверкин прошелся по комнате, затем стал спокойно, деловито и четко излагать новые возможные варианты составления экипажей для предстоящего полета.
   В своих рассуждениях оба подходили к проблеме с разных сторон, с разных позиций, но каждый раз сходились на одном – лететь должен Загоруйко. В крайнем случае, в экипаже должен быть Гуров. Но только, действительно, в крайнем случае. В споре между опытом и  возможной несовместимостью Дронова с Гуровым главным критерием принимался все-таки опыт полета. В конце концов, Аверкин принял для себя решение о том, что завтра он снова пойдет к Зарудному и более подробно изложит свою точку зрения.
   Что-то, однако, смущало Суровцева в выкладках и поэтому, когда Аверкин уже собрался уходить, спросил.
   -А все же, чем тебе лично не нравится Дронов? Ведь я чувствую – всю кашу ты завариваешь только из-за него. С Безродным они вроде хорошо сработались. И могли бы хорошо слетать.
   -Не готов он, Володя. – После долгого раздумья ответил Аверкин. – Сейчас не готов. Нет у него пока уверенности в своих действиях. Чувствую я это, понимаешь? Но чувство это еще не доказательство.
   -Не знаю. – Суровцев мысленно воспроизвел в своей памяти несколько тренировок Дронова. – По моему, чем сложнее ситуация, тем спокойнее он становится, четче работает.
   -Если бы так. – Аверкин снова надолго задумался. – Нет. Не могу. Гложет сомнение. – Снова заговорил он после паузы. – Мне кажется, что Дронов частенько приступает к выполнению решений в самый последний момент по двум причинам. Во первых. Чтобы мы не успели дать ему дополнительных вводных. Во вторых. Иногда он просто не уверен в точности решения. И, когда поджимает срок, из наиболее вероятных двух решений выбирает одно наугад и осуществляет его. – Он пожал плечами. – Должен признать, что ему везло. Но ведь это не подготовка к полету, а игра в подготовку. Несерьезность проглядывается.
   -А если ты ошибаешься? Мне казалось, что он работает грамотно.
   -Хорошо бы. Рад был бы ошибиться. – Аверкин посмотрел на часы и заторопился. Уже наступили следующие сутки.

                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ  ОДИН.
   Мария Петровна Загоруйко никак не могла избавиться от ощущения тревоги. Слишком хорошо она знала и авиацию и космонавтику, чтобы один разговор с мужем заставил ее успокоиться.
   Прошли почти сутки, а она так и не решила – сказать ли мужу о своей поездке или под благовидным предлогом перенести ее на более поздний срок. Каждый вариант имел свои плюсы и минусы, мешающие принятию окончательного решения.
   Подойдя к окну, Мария Петровна посмотрела на часы и заторопилась. Через несколько минут муж должен быть дома.
   Она подошла к телефону, набрала номер Гуровой, попросила.
   -Лена, зайди. Не могу одна.
   Они помирились сегодня утром. Мария Петровна сама зашла к подруге и попросила прощения за свой дикий срыв. Она сама мучилась от своей несдержанности, и была тем более рада, что Лена все правильно поняла.
   Вскоре пришла Гурова, но вела себя нерешительно. Даже остановилась у двери.
   -Александра Ивановича еще нет? – Робко спросила она, все еще не в силах побороть последствия эмоциональной вспышки Марии Петровны. Тревожные мысли все чаще и чаще проникали ей в голову.
   -Нет их еще. Да ты садись. Я очень рада, что ты зашла. Еще раз извини меня за тот разговор. – Захлопотала вокруг Гуровой Мария Петровна, надеясь хоть на некоторое время отвлечься от трудных мыслей.
   -Да я уже и забыла. Понимаю. – Гурова осторожно присела на диван.
   -Ничего ты не поняла. А мне давно пора объяснить. Спокойно. А я как дура раскричалась. – Мария Петровна присела рядом с Гуровой, задумчиво произнесла. – Знаешь, мне ведь через несколько дней надо улетать. Далеко улетать. А тут Сашин полет. Вот я и сорвалась.
   -И ты до сих пор ему ничего не сказала? – Удивилась Гурова, которая знала о многих правилах семейства Загоруйко.
   -Во-время не успела. Да и сейчас не знаю что делать. Только вроде решила сказать, а теперь снова сомневаюсь.
   -Я бы никуда не поехала. Можно ведь и остаться? – Гурова уже будто упрашивала Марию Петровну, но та лишь усмехнулась.
   -Нет пока веских оснований.
   -А я думала, что все должно подчиняться  будущему полету мужа. – Гурова говорила тихо, но вдруг подняла голову, резко и громко спросила. – А чья работа опаснее - летчика или космонавта?
   Она уже много лет была замужем за своим Николаем, но так и не поняла, что же движет его стремлением к полетам – сначала на учебных самолетах, потом на космическом корабле. Объяснения своего Николая она слышала много раз. Но не доходили они до ее сердца, не проникали слишком глубоко, не заставляли мучительно и больно думать о каждом полете мужа. Да, она переживала, но в какой-то степени это было своего рода подражание подругам.
   Может быть, в том виноват был сам Гуров, у которого в рассказах, особенно о первом полете, все получалось гладко, надежно, без всяких сомнений и совсем не страшно. Но вот непонятная поначалу вспышка гнева Марии Петровны вдруг как-то по новому осветила всю, до сих пор беззаботную, жизнь Гуровой, заставила ее впервые по настоящему задуматься над многими вопросами, которые раньше казались слишком мелкими. Но понять до конца все самостоятельно она еще не могла. Требовалось объяснение, возможность задавать любые вопросы и получать откровенные и правдивые ответы. А кто кроме Марии Петровны мог ей в этом помочь? Она ведь и сама  успела полетать и на планерах, и на самолетах.
   Однако, Мария Петровна, задумавшись о своих проблемах, молчала, и Гурова через некоторое время решилась снова тихо повторить волновавший ее вопрос.
   Мария Петровна на этот раз услышала, улыбнулась и даже в знак согласия кивнула головой, но отвечать не торопилась. Вопрос был слишком серьезный, и нужно было хорошо подумать, прежде чем отвечать на него.
   Было однозначно ясно, что и у летчиков, и у космонавтов опасности вполне реальные. Но и летчики, и космонавты сами говорят о них буднично, спокойно, как о привычном деле, никого и никогда вроде не волнующем.
   Правда, есть некоторая разница в переживаниях космонавтов, побывавших в космосе и тех, кто только собирался туда. Как это ни парадоксально, но больше переживаний у тех, кто уже слетал, так как они лучше осознавали саму опасность и ее последствия, которые она может повлечь за собой. Но, они же и более спокойны, так как убедились сами в надежности космической техники.
   У не летавших космонавтов все эти опасности относятся к разряду чисто теоретических, и потому отношение к ним довольно спокойное. Они вроде и не верят в эту самую опасность на  практике.
   С другой стороны. Летчики иногда находятся в воздухе несколько часов, и если за это время случается аварийная обстановка, их не допукают к следующим полетам без тщательного медицинского освидетельствования.
   Космический полет длится иногда месяцами, и все это время космонавты находятся в напряженном ожидании опасности. Человеческий организм не может выдержать столь длительного напряжения, и космонавты должны научиться расслабляться в полете. А это может привести и к другой крайности – беспечности, так как появляется мысль о том, что раз опасности нет в течение столь длительного времени, то ее может и не быть вовсе.
   О многом хотелось рассказать Марие Петровне, но начала она все же с главного – стремлении человека к неизвестному. Его боятся и к нему тянутся. И заложено это стремление в каждом живом существе. Не исключение из правил и сам человек. Даже по улицам мы ходим с желанием познать что-то новое, неизвестное. По этой же причине идем в лес, в тайгу. Мы все ждем встречи с неизвестным.
   Понятно, что на нашей Земле все уже более или менее изучено, знакомо. Если и не лично каждым, то по книгам наверняка. А вот о космосе известно пока еще очень мало. Мало людей там побывало. И именно эта непознанность космоса страшит и тянет людей к себе одновременно и с невероятной силой. Но, чтобы преодолеть все трудности на пути познания космоса, нужны люди с мощной силой – силой человеческого разума, фантазии, одержимости. Или, как говорят медики, неизвестным и опасным занимаются люди, которым не хватает адреналина в крови.
   Высказав главное, Мария Петровна вдруг резко повернулась к Гуровой и сама спросила.
   - ты знаешь, Лена, что делает человека необыкновенным?
   -Нет. – Нерешительно ответила Лена.
    -Неизвестность. – Твердо ответила за нее Мария Петровна. – Пока мы не знаем человека, мы можем дополнять его собственным воображением, узнавать, мечтать о нем, фантазировать. Вот возьмем, к примеру, летчиков-испытателей.  Это необыкновенные люди?
   -Безусловно. – Теперь уже решительно ответила Гурова.
    -А их работа?
   -Вне всякого сомнения.
   -А вот сами они считают свою работу такой же, как у тебя в поликлинике. От себя я бы добавила, что может быть любят они свою работу самозабвенно. А так… Они тоже влюбляются, разочаровываются, и не только в любви. Одни из них однолюбы, другие ловеласы. Одни собирают значки, другие пишут стихи. Одному «медведь на ухо наступил», а другой мог бы участвовать в международном конкурсе. Они могут быть душой компании и нудными моралистами. Их могут не любить любимые ими женщины…
   Начало было вроде понятным для Гуровой, и она слушала с огромным интересом, но когда Мария Петровна перешла к перечислению обычных человеческих качеств летчиков, тень тревоги вновь легла на ее лицо.
   - Ой, что же это я. – Спохватилась Мария Петровна, уловив эту перемену. – Как на лекции разошлась. Да ты не переживай. Все у них будет нормально. – И, понимая, что Гурова уже не престанет тревожиться, сурово, но спокойно добавила. – Надо верить в их успех, Лена. Это им здорово поможет.
   -Я вообще - то понимаю, но знаешь. – Пыталась и никак не могла выразить свою мысль Гурова. Потом все же решила не подбирать подходящие слова и закончила. – Дура я, баба, Маша! Ох, дура! Ведь первое, что подумалось – вот Коленьке снова радость – летит. В третий раз это уже сложно будет попасть, а о двух полетах мечтают все. Дура. – Еще раз повторила она. – Так мне и надо было сказать тогда. Молодец, Маша. Хватит мне уже, наверное, этих радостей.
   -Вот и хорошо. – Мария Петровна облегченно вздохнула.
   -Ой. – Забеспокоилась Гурова. – Пора им и дома быть. Я все-таки побегу. – И она, быстро попрощавшись, быстро направилась к выходу, чуть не столкнувшись в дверях с Загоруйко.
   Обе женщины были твердо убеждены в том, что в очередной полет уйдут именно их мужья.

                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДВА.
   Состоявшийся после отъезда Варламова, разговор с Зарудным не очень тревожил Загоруйко до самого вечера. Уверен был в том, что примет таки Зарудный именно его предложение,  медики, подумав, успокоятся. Такому настроению способствовала и чисто деловая обстановка вокруг экипажа. Никто не отвлекал от занятий, не делал никаких намеков на происходящее и возможные последствия. Даже повторный визит Гурова к Зарудному он воспринял спокойно, так как знал о нем заранее, и представлял свой вариант происходящего разговора.
   К концу занятий, однако, Загоруйко стал волноваться. Неизвестность хуже черной правды, а Гуров после разговора с Зарудным молчал. Сохранить спокойствие и полную работоспособность в такой обстановке трудно. А ведь обоим предстоял последний экзамен – комплексная тренировка, при которой в экипаже не должно быть недоговоренностей. Только взаимопонимание! Только взаимопомощь!
   На улице было звездно и тепло, когда Загоруйко с Гуровым вышли из здания, и в молчаливом ожидании прошли до самого перекрестка. Оба понимали, что дальше молчать нельзя, и, не сговариваясь, остановились.
   -Тепло. Светло от звезд, а настроение тревожное. – Осторожно проронил Загоруйко. – Может быть, посидим?
   Гуров, не глядя на командира, молча сел на лавочку, но молчал. И тогда снова заговорил Загоруйко.
   -В отдельных квартирах не поговорим. Выкладывай. На сто верст шпионов нет, а нам надо разобраться.
   -Был. Был у командира. – Глухо пробормотал Гуров. – Мне предложили на выбор – либо войти в экипаж Дронова, либо заменить самого Дронова.
   -Командиром экипажа? – Загоруйко удивленно посмотрел на Гурова.
   -Да. Именно командиром. – Подчеркнул Гуров. – Программу полета я знаю хорошо, вот и…
   -Хватил Ванечка. – Загоруйко кажется и не услышал пояснений Гурова, затем с каким то новым, особым интересом посмотрел на своего бортинженера, спросил. – И что ты решил?
   -Если я соглашусь с одним из вариантов, то планируемой для нас комплексной тренировки не будет. – Уклонился от прямого ответа Гуров. -  Перенесут минимум на неделю в новых составах.
   -Меня интересует твое решение. – Загоруйко был настойчив, но внешне спокоен. – Именно твое.
   -Да не решил я! Дали подумать до утра.
   -Могли бы и не спрашивать.
   -Да вот спросили. – Гуров помолчал, и, не дождавшись реакции Загоруйко, сам спросил. – Так что же мне делать, командир?
   -А ты разве для себя не решил?
   -Я уже привык. Без вас не могу. Я насчет командира. С Дроновым я явно не сработаюсь. Ерунда получится. – Он помолчал. – Понимаешь, командир, рассуждать легче, а вот когда конкретно предложили… Не знаю что делать.
   И эта нерешительность Гурова вдруг до мелочей напомнила Загоруйко их первую совместную работу…
   Это была даже не работа в обычном ее понимании, а контрольный полет на спарке. Гуров после зачисления в отряд космонавтов прошел курс первоначального обучения летному мастерству, и после возвращения в Центр сдавал зачет инструктору Загоруйко.
   Когда была выполнена вся программа полета, Загоруйко облегченно вздохнул, и передал по переговорному устройству Гурову.
   -Николай, посадка тоже твоя.
   -Понял. Спасибо. – Спокойно ответил Гуров.
   Еще несколько минут назад Загоруйко не был уверен в том, что отдаст Гурову управление самолетом при посадке. Но желание быстрее ввести в строй товарища по профессии подсказало и верное решение. Перед самым полетом, слушая хвалебные характеристики на Гурова, Загоруйко считал их преувеличенными. И потому решил подойти к проверке с более жестких позиций. Ему не терпелось проверить не только технику пилотирования самолета Гуровым, но и почувствовать манеру его поведения в воздухе, а следовательно и довольно точно определить его основные черты характера. Там, в воздухе, по его мнению, сделать это было гораздо проще. 
   Это тем более необходимо было сделать потому, что перед самым контрольным полетом Зарудный намекнул ему  на то, что возможно именно Гуров будет назначен в экипаж к Загоруйко. Правда, у него тогда уже был бортинженер. Отличный парень и специалист, к которому Загоруйко очень привык, но которому уже предложили перейти в экипаж, готовящийся к ближайшему полету вместо выбывшего товарища. От таких предложений трудно отказываться. Тем более, что они тогда еще не имели сами конкретной программы будущего полета, и перспектива их полета была вполне проблематичной.
   Принимая  решение о посадке, Загоруйко  принял во внимание, как Гуров выполнил все предыдущие этапы контрольного полета.
   Взлет, выход в зону, пилотаж Гуров выполнил четко, докладывал лаконично. Чувствовалась сдержанность и, правда, может быть, это только показалось Загоруйко, некоторая обида за недоверие. Загоруйко принял это ощущение как повод к дальнейшему размышлению.
   В управление самолетом Загоруйко не вмешивался, но в какой-то момент решил придержать ручку управления, чтобы посмотреть, как будет реагировать Гуров.
   -Изменилось усилие на ручку. – Сразу уловил ситуацию Гуров.
   Загоруйко довольно улыбнулся, и принял решение доверить Гурову и посадку. Он поверил в способности молодого коллеги.
   Решение о посадке вовсе не означало, что Загоруйко полностью доверил ее Гурову, отдавшись безмятежному созерцанию неба. Руки Загоруйко мягко лежали на органах управления, ощущая каждое движение Гурова, каждую его мысль, связанную с управлением самолетом. Взгляд  его привычно совершал маршрут обзора приборов и линии горизонта. В любую секунду он был готов вмешаться и предотвратить  возможную реальную угрозу. Посадка есть посадка. И с каждой минутой Загоруйко все больше и больше радовался, убеждаясь в том, что все решения Гурова почти идентичны тем, которые применил бы он сам. Даже неуловимые движения ручки управления самолетом в строгом горизонтальном полете были схожи с его манерой. И он понял, что уже нашел то общее, что поможет им хорошо сработаться в предстоящей совместной работе.
   Между тем, самолет коснулся взлетно-посадочной полосы и стал быстро замедлять скорость.
   Загоруйко вылез из самолета, но к Гурову подошел не сразу. Обошел самолет, поговорил с техником самолета, и только после этого повернулся к, неподвижно застывшему у кабины, Гурову. И вот тут-то он и увидел ту самую нерешительность, даже неуверенность в себе. Там, в воздухе, Гуров был сама собранность, четкость, а здесь на земле, позабыв о своих достоинствах, он считал, вероятно, что в чем-то все-таки ошибся и сейчас последует сокрушительный разбор. Не зря же командир оттягивает разговор. Гуров был уверен, пока работал. А по сути это был очень сомневающийся в себе человек.
   Каким-то образом Загоруйко уловил тон, каким сейчас нужно было говорить с Гуровым – спокойно, дружески, с реальной оценкой его действий. И Гуров успокоился, повеселел.
  Правда, в тот раз в одном экипаже им тоже не пришлось долго поработать. Через год и Гурова после хорошей подготовки у Загоруйко забрали на непосредственную подготовку к полету. Был период дефицита хорошо подготовленных инженеров. Еще через год Гуров ушел в свой космический полет в составе экипажа посещения станции. И только после этого они вновь стали готовиться вместе…
   Нет, не мог Загоруйко сказать сейчас Гурову ни «да» ни «нет». Николай был его единственной надеждой на полет. Заменят Николя и все – в полет ему уже не попасть. С новым инженером готовиться надо будет долго, а медики с каждым разом будут проверять его все строже и строже. Если же оставят Николая в экипаже, то Госкомиссия может и сбой посчитать не столь существенным фактором, чтобы снять с подготовки хорошо сработавшийся экипаж. Небольшой отдых, даже в несколько дней, вот и все, что нужно было Загоруйко для восстановления прежнего самочувствия. Сам он твердо верил в это. Поверили бы другие.
   С Николаем могут поверить. Без него никто не рискнет взять ответственность на себя. Другой расклад будет.
   -Так что мне командир посоветует? – Голос Гурова не робкий, а настойчивый вывел Загоруйко из состояния задумчивости, и он, не скрывая иронии, произнес.
   -Значит, все-таки хочется быть командиром?
   -Да. Я  уверен в том, что слетавший в космос бортинженер может быть командиром экипажа. – Твердо ответил Гуров.
   -Не пройдя через вкус собственных ошибок? – Речь Загоруйко была медленной, голос звучал грустно. – Если их не было, то командир бывает слишком безмятежным. А это в свою очередь чревато большими неприятностями.
   Гуров перебил.
   -Предпочитаю учиться, изучая в деталях ошибки других.
   -Случается и такое. – Будто и не заметил резкости Гурова Загоруйко. – Но можно сто раз знакомиться с историей о том, как кто-то четко выходит из очередной трудной ситуации, а случается она именно с тобой – та же самая, которую изучил – и вдруг оказывается, что не каждый из нее может достойно выйти. Важное дело тренировка к стрессу, но и она не гарантирует, а всего лишь увеличивает вероятность успеха космического полета. Нужна проверка полученных навыков практикой, реальными опасными условиями. Под руководством опытного наставника. Выдержит. Тогда можно и инженера ставить командиром, если у него обнаружатся к тому необходимые способности. И мы говорили с тобой об этом. А до тех пор. – Он подумал и мягко, но настойчиво закончил. – Не рискнул бы. Тем более, что чужие ошибки редко проявляются. Всегда есть неожиданные и неприятные детали.
   -Не это главное, командир. – Не сдавался Гуров.
   -А что же? – Загоруйко был даже доволен такой неуступчивостью бортинженера.
   -Скажи, командир, только честно. – Голос Гурова был тверд, и, пожалуй, только Загоруйко смог различить в этом голосе нотки волнения, даже все ту же неуверенность. – Кто является сейчас главным специалистом в космических полетах – летчик или инженер? У кого больше по объему работы? Кто кому больше помогает?
   -Неужели тебе все надо объяснять сначала? – Загоруйко досадливо поморщился. – Тебя учили, как и меня, управлять кораблем и станцией. Учили для аварийного случая. Твои навыки н получили своего профессионального завершения. О действиях пилота в аварийных случаях ты всего лишь знаешь. Знаешь! – Повторил он с ударением. – Даже пробовал выполнять. Но в реальном полете ни одна поистине тревожная ситуация тебе не встречалась. Ни во время полетом на самолете, ни во время твоего космического полета.
   Гуров рассмеялся.
   -И в этом полет у нас ничего такого не будет. Системы отработаны так, что нам только и остается, что отслеживать показания приборов. Даже неинтересно будет. А вот научные эксперименты это в основном инженерная загадка.
   -Эх, ты. – Загоруйко заволновался. – Эх, ты. – Несколько раз повторил он, но никак не мог остановиться и продолжить разговор.
   Гуров, сначала с улыбкой и даже победным чувством удовлетворения, наблюдавший за Загоруйко, нахмурился. Еще никогда ему не приходилось видеть Загоруйко в таком возбужденном, растерянном состоянии.
   А Загоруйко все еще не мог решить – как ему дальше вести разговор. Несколько минут назад он твердо сказал себе: «Как бы ни было, Саша, но ты не должен мешать Николаю отправиться в этот полет. Зарудный все-таки прав. Уже через месяц все может измениться, и медики теперь перед Гуровым закроют дорогу в космос. Не сможешь ты тогда смотреть ему в глаза Всю жизнь будешь чувствовать свою вину и мучиться.
   Так было всего несколько минут назад. Но теперь все пошло кувырком. С такими мыслями, какие он сейчас высказывает, Гуров просто не имел права лететь. А он, судя по всему, твердо решил лететь и именно командиром экипажа. И если пока отказался, то только потому, что жалеет его – Загоруйко. Не сейчас, чуть позже он даст согласие Зарудному. А сам ведь не готов! Не готов быть командиром! Бортинженер он прекрасный. Но нет у него того чувства ответственности, которым просто обязан обладать командир. Он привык быть исполнителем чужой воли, и, как это часто бывает, считает, что все остальное очень просто. А ведь для того, чтобы отдать приказание, или исполнить его, нужны совсем разные качества у человека. Пусть хоть на земле бы попробовал покомандовать.
   Загоруйко впервые на некоторое время растерялся, не зная, какое нужно принять решение, но постепенно все же сумел справиться со своей слабостью и, успокоившись окончательно, внимательно посмотрел на Гурова. То, что он увидел, обрадовало его. Бортинженер уже не выглядел столь самоуверенным. Он искал выход сам, решал какую-то трудную для него задачу. Вот только решил ли?
   -Значит, не полет важен, а принцип. – Загоруйко с тревогой следил за Гуровым. – В этом выражении, ка я посмотрю весь твой хваленый инженерный образ мыслей. Запомни – командовать, это не только руками водить! Я летчик и не могу себе позволить ни секунды полной расслабленности, сколько бы ни продолжался полет, и какой бы безобидной не казалась текущая ситуация. Иначе последствия могут быть печальными.
   -А мне кажется. – Все еще не хотел признавать своего поражения в споре Гуров. – Специально вы нагоняете страху и таинственности на свою профессию. Как ни как, а я все же побывал в космосе, и на своих ощущениях проверил, что это такое. И на самолетах, между прочим,…
   -Ты сколько летал прошлый раз в космосе? – Спокойно перебил его Загоруйко.
   -Неделю.
   -Минус день старта. Минус день посадки. Пять дней на орбите. Причем без происшествий и тем более без чрезвычайных происшествий.
   -А их можно было заказать заранее? – Гуров и сам понимал, к чему клонит Загоруйко.
   -В том то и дело, что нельзя. – Загоруйко встал. – Восторг от полета! Уйма впечатлений! Признайся, за эти дни ты в сутки, вместо положенных восьми часов по программе, спал по три-четыре? – Гуров пожал плечами. – И это хорошо. И пусть бы все полеты так заканчивались. Но такого не бывает. Хорошо это в общем, но не для тебя. Твое поведение в стрессе так и осталось пока тайной для всех, и особенно для тебя самого. А без этого командиром быть нельзя. В этом я убежден твердо. Но… - Загоруйко снова замолчал, отыскивая в своих словах какую- то недосказанность, неточность и не мог понять,  откуда идет это чувство.
   -В обще ясно. – Гуров встал, обиженно отвернулся от Загоруйко. – Поди Колька в свой угол и не высовывайся.
   - Дурак. – Беззлобно выругался Загоруйко, встал рядом с Гуровы, обнял его за плечи. – Если медики меня все же «зарежут», ты должен, даже обязан, лететь с Дроновым. Вероятно именно таким будет и решение Госкомиссии, хотя решил бы по другому.
   -Я? С Дроновым? – Усмехнулся Гуров. – Я же не дорос.
    -Не командиром же, а бортинженером. – Четко и раздельно произнес Загоруйко.
   -Не хотел бы. Я знаю Дронова. – Гуров помолчал. – Не сработаемся.
   -Это еще не доказано. – Загоруйко сделал паузу, преодолевая собственное сомнение, спросил. – Что будешь делать, если тебя все же назначат к Дронову бортинженером?
      -Но, Александр Иванович! – Изумление Гуров было искренним.
   -Ты должен согласиться. – Твердо подвел итог разговора Загоруйко. – Не имеешь права отказаться.
   -А вы? – Совсем запутался в своих мыслях Гуров.
   -Если тебя назначат командиром, буду возражать и серьезно. – Загоруйко усмехнулся. – Лучшим вариантом считаю полет Дронова с Безродным. Но, если в полет пойдешь ты, прошу об одном – забудь, что ты Герой, и помни только о том, что ты всего лишь бортинженер в этом полете. Правда, побывавший в космосе. Вполне возможно, что на первых порах ты будешь у Дронова как бы командиром.
   - Но ведь только что вы сами сказали…- Не удержался от восклицания Гуров.
   -Ты летал. С тебя и спрос особый. – Повысил голос Загоруйко, но тут же снова заговорил спокойно. – Постарайся исполнить эту свою роль незаметной. Не унижай самолюбие Дронова. Он командир и летчик достаточно грамотный.
   -Да ведь решения никакого нет. Одни предположения. – Не сдавался Гуров. – Да я и не хочу уходить в другой экипаж. Не хочу, чтобы мной командовал кто-то другой.
   - И решение, и предложение могут появиться в любой момент. – Настаивал Загоруйко. – Ты просто не сможешь отказаться, да и, повторяю, – не должен. Но если это случится за несколько дней перед стартом. – Загоруйко представил себе эту ситуацию, и от обиды спазм перехватил горло. Он опустил голову, усилие воли справился с волнением и медленно, чуть не по слогам, закончил. – Перед стартом на тебя навалится столько дел, что  если я даже и скажу тебе что-нибудь, ты все-равно не запомнишь.
   -Честно говоря, не ожидал такого решения от вас. – Гуров схватил в порыве признательности Загоруйко за плечи, так как в космос ему слетать все-таки очень хотелось. – Думал, что вы обидитесь.
  -А ты не ошибся. – Загоруйко осторожно снял с плеч руки Гурова. – Я ведь не круглый идиот. Только другого решения в данной ситуации не вижу. – Подумал и добавил. – А быть командиром тебе все же рановато.
   -Простите меня. – Гуров чуть склонил голову перед Загоруйко.
   -Не барышни, да и увлеклись. Завтра комплексная тренировка, так что пора и по домам.
   На улице давно была глубокая ночь. И им обоим требовался хороший отдых перед очередным трудным периодом подготовки к полету.

                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРИ.
   В помещении, где располагался комплексный тренажер «Ветер» было относительно просторно.
   В центре зала, приподнявшись на высоту полутора метров над полом, на специальных подставках, был размещен космический корабль «Ветер» в натуральную величину. Вернее, это была возвращаемая часть корабля с бытовым отсеком.
   Вокруг корабля по всему периметру располагались площадки обслуживания и вспомогательное оборудование. На площадки вели солидные лестницы, покрытые ковровыми дорожками.
   У одной из свободных стен, на видном месте, стоял бюст Юрия Гагарина.
   В зале было несколько дверей и  огромные ворота, через которые когда-то ввозили оборудование корабля.
   Одна из стен, на уровне второго этажа, была стеклянной. За ней находилась смотровая комната, куда водят членов различных делегаций, чтобы показать расположение и внешний вид современных тренажеров космических кораблей и станций.
   Одна из дверей вела в комнату, откуда велось управление тренировкой – к пульту инструктора. К вычислительному комплексу, к имитаторам внешнекосмической обстановки вели другие  входы.  Через невысокую стенку, как раз напротив смотровой комнаты, можно было увидеть очертания и других космических кораблей и станций. Та были другие тренажеры.
  Обычно в зале тихо, но возле многочисленных приборов и оборудования всегда видны люди. Кто-то из них то и дело подходил к аппаратам связи, сообщал о ходе работ или готовности к тренировкам.
   В день первой экзаменационной комплексной тренировки обычная тишина была нарушена. Задолго до начала официального рабочего дня в зале наблюдалось оживленное перемещение специалистов, по динамикам слышна была перекличка.
   - На пульте, пост имитатора системы управления к работе готов.
   -Пульт инструктора, докладывает вычислительный комплекс. Мне необходимо еще десять минут для подготовки оборудования.
   Суровцев, как руководитель всех служб тренажера, находился в пультовой комнате и спокойно разрешил продолжить работы. Знал – все будет готово во-время. Специалисты там хорошие.
   Время летело стремительно, но еще не сообщил о состоянии дел специалист по имитаторам звездного неба. Суровцев не выдержал и сам запросил.
   -Звезды! Звезды! Что вы там копаетесь!? Скоро начало.
   В ответ молчание, и Суровцев уже начал по настоящему нервничать. Так и хотелось самому сбегать к имитаторам, быстрее навести порядок, успокоить свои нервы. Но нельзя. Нельзя уходить со своего поста. Нельзя постоянно работать за других. Надо учить специалистов, а учить можно только доверием, и собственные нервы при этом не должны учитываться. На этом имитаторе как раз работает молодой специалист.
   Суровцев посмотрел на часы и понял, что пришла пора все-таки посылать туда кого-нибудь поопытней. И будто устыдившись такого контроля, молодой специалист доложил.
   -Пульт. Пост имитаторов звезд к работе готов.
   Ершисты парень, но молодец. Сразу ушла тревога. Теперь уже спокойно, Суровцев снова посмотрел на часы. Стрелка уже вроде не бежала, а почти остановилась.
   В зал вошли Загоруйко с Гуровым, в сопровождении Аверкина, и Суровцев поспешил к ним, доложил Загоруйко.
   -Товарищ полковник, у нас порядок. К комплексной тренировке готовы. – Он был явно рад тому, что руководство решило проводить экзамены для экипажей в прежних составах.
   -Добро. – Загоруйко и Гуров поздоровались. – У нас еще есть время. Скафандры принесли? – Поинтересовался Загоруйко.
   -Принесли. Их пока проветривают. К началу тренировки будут на штатных местах.
   Гуров нетерпеливо посмотрел на часы.
   -Пора.
   -Можно. – Согласился Загоруйко и повернулся к Аверкину. – Ты с нами?
   -Нет. – Отрицательно покачал головой Аверкин. – Никаких новых сообщений нет. Поэтому я, с вашего позволения, буду у пульта инструктора. Надо еще раз все проверить, выставить исходные данные старта.
   -Добро. – Загоруйко повернулся, чтобы уйти в комнату подготовки, но Катя Савина вдруг встревожено тронула Гурова за рукав.
   -Николай Константинович, постойте, а где же ваши сухари? – В ее голосе было столько искренней тревоги, что Гуров невольно остановился. Суровцеву же, чтобы скрыть улыбку, пришлось вообще отвернуться.
   Катя хорошо играла свою роль.
   -Какие сухари? – Гуров был явно в недоумении.
   -Ну как же. Ведь у вас последняя тренировка, причем комплексная перед реальным полетом. Традиция такая.
   - Но ведь я… - Сбитый с толку Гуров не знал, что сказать, потом пожал плечами, и вновь заторопился в комнату подготовки.
   -Правда, правда. – Поспешил Суровцев на помощь Кате. – Хорошо хоть мы предвидели такую ситуацию. Поэтому примите наш подарок.
   Катя с невинным видом протянула Гурову сверток.
   -Ничего не понимаю. – Все еще недоумевал Гуров. Однако, сверток принял и даже развернул. Черный, прогоревший сухарь с глухим стуком упал на пол. Гуров наклонился за ним, и из свертка выпал другой сухарь, еще чернее первого. Наконец, справившись с сухарями, Гуров повернулся к командиру. – Зачем все это, Александр Иванович? – И только теперь заметил, что Загоруйко изо всех сил сдерживает смех.
   Поняв, что дальше сдерживаться бесполезно, Загоруйко рассмеялся от всей души, а вслед за ним и все присутствующие.
   Гуров нахмурил брови, крепко зажал в руке сухари. Загоруйко поспешил успокоить его.
   -Эх, ты, а еще космонавт. Традиции надо знать. – Укорил он с легкой улыбкой Гурова. – Они ж тебя в камеру с искусственным питанием провожают, и дают тебе единственный естественный продукт. И потом. Перед многомесячным «карцером на орбите» положено проверить этот продукт в укороченном земном варианте. Так сказать, перед диетой постичь вкус настоящего хлеба.
   -Только ни в кое случае, не грызть. – Подхватила пояснения Загоруйко Катя. – Только сосать, как Мишка лапу в берлоге. Иначе потом в невесомости крошки в нос могут попасть. Задохнетесь.
  -Вот-вот. – Согласился Загоруйко. – С невесомостью шутить нельзя.
   Только теперь Гуров понял окончательно, что его разыгрывают и рассердился.
   -Фу ты! Нашли время. Тоже мне детский сад.
   Возможно, он бы высказал свое возмущение и в более резкой форме, но Загоруйко подвел итог.
   -Не сердись. Все правильно. Между прочим, это тебе первая вводная. Не спеши, и не паникуй. С крошками и мелочами в космосе действительно шутить нельзя. Ты это знаешь. Так что розыгрыш этот с намеком. Сразу настраивает на серьезную работу. – Он повернулся к Суровцеву. -  Спасибо Володя, молодец. Хорошая вводная инженеру. Теперь то, он уж все время будет настороже.
   В комнате подготовки экипаж быстро переоделся в полетные спортивные костюмы, подготовил документацию, взвесился под наблюдением дежурного врача. Гуров, как всегда, не преминул проворчать.
   -И зачем перед тренировкой взвешиваться? Лишняя работа.
   -Для науки, Коля. Для науки. – Засмеялся Загоруйко. – Полсуток мы будем в корабле. Что-то внутри нас будет вариться. Что именно никто не знает. А медикам знать надо все. Сколько было до того. Сколько стало после того. Что куда делось или, наоборот, откуда появилось. Верно, говорю, доктор? – Врач молча кивнул головой, занятый своими проверками, и Загоруйко вновь засмеялся. – Смотри, как колдует. Чисто бог. И скажи спасибо, что не каждый день, а только на комплексной,  да так иногда к случаю. – После взвешивания и наклейки медицинских датчиков Загоруйко радостно воскликнул. – Смотри, Коля! А у меня вес прежний. И это с датчиками. Представляешь?! Бойцовская форма. Пошли что ли? – Предложил он и, не дожидаясь ответа, направился к двери, ведущей в тренажерный зал.
   А в это время обстановка в зале значительно изменилась. Повсюду суетились журналисты и фотографы с  кинооператорами, которые выбирали наилучшие, по их мнению, точки съемок.
   Уже пришли и беседовали друг с другом Проскурин и Кравцова, расположившись у пульта инструктора.
   -Я, между прочим, твердо уверен. – Тихо доказывал Проскурин. – Что очень скоро наши корабли точно доставят наших космонавтов в любую точку Марса.
   -Значить корабли… - Задумалась Кравцова. – Что ж, я согласна с вами, Петр Николаевич. Но позвольте задать вам еще два вопроса?
   -Будьте любезны. – Проскурин улыбнулся.
    Кравцова начала говорить медленно, подбирая самые точные слова, чтобы ни в коем случае не ошибиться, не сесть в лужу элементарной безграмотности. Ведь в разговоре с Проскуриным это может запросто случиться с каждым. А он помнит такие конфузы долго.
   -Вы твердо уверены в своей правоте, ставя в вопросах освоения космического пространства, на первое место технику, а не космонавтов? – Кравцова была почти уверена в том, что ее вопрос смутит Проскурина. Ведь фактически он приписывает ему точку зрения, не пользующуюся популярностью на их фирме и не имеющей официальной поддержки. Но он то, как раз сейчас, ее и высказывал вполне определенно.
   - Будьте любезны. – Не смутился Проскурин. Вы меня не совсем так поняли. Ни технику, ни космонавтов я не ставлю на первое место. На первое место я ставлю тех, кто создает  космическую или иную технику! – Его голос стал громче. – Тех, кто создал и саму профессию – космонавт. Как видите, все- таки людей, а не технику!
   -Великолепно! Хотя представляю, как вам трудно будет отстаивать свою позицию. – По голосу Кравцовой трудно было заподозрить в ней другие чувства кроме почтительного уважения.
   -Меня данный вопрос не мучает. – Благосклонно улыбнулся Проскурин. Так как я не собираюсь кричать об этом на каждом перекрестке. Всему свое время. А если в научном споре вы займете мою сторону, то я заранее и окончательно уверен в общем успехе.
   -Не знаю, хотя я согласна с тем, что спешить с обнародованием вашей позиции нельзя. Слабоват фундамент. А пока…Вопрос второй. Как вы все же оцениваете подготовку экипажей? Вы лично.
   Проскурин готовился к продолжению приятного разговора по первому вопросу, и поэтому от неожиданности не смог сразу ничего сказать. Однако, он быстро сориентировался и ответил несколько небрежно, будто ему надоела тема и он вынужден говорить б этом только из уважения к Кравцовой.
   -Должен сказать, что я, вообще и в принципе, за более широкое использование автоматов. – Начал он, все еще пытаясь как-то вернуться к прежней теме. – Надежнее, знаете ли, и меньше капризов в психологическом плане. Да, да, будьте любезны. Человек слишком эмоционален  для работы, где каждую минуту может произойти что-то опасное для жизни. Нервы не выдержат и, будьте любезны, исправный корабль терпит катастрофу.
   -А автомат, если работает, то работает. А если не работает, так значить не работает. Душа у него отсутствует. Это верно. – Засмеялась Кравцова, но какие-то резкие нотки в ее голосе насторожили внимание Суровцева, работавшего неподалеку, и он заинтересованный разговором, продвинулся поближе к ним.
   -Кроме того. – Проскурин назидательно поднял вверх указательный палец, собираясь продолжить свои рассуждения. – Если летит человек, то вес размещаемой научной аппаратуры значительно уменьшается, и мы, естественно, получаем меньше научных данных. Это вы учтите тоже.
   Кравцова бесцеремонно перебила Проскурина.
   -Что вы все-таки скажете о подготовке экипажей?
   -Об экипажах? – Удивился снова Проскурин. – Ах, да, будьте любезны. Я опять увлекся. По моему, экипажи неплохие. Но мне больше нравится экипаж Дронов-Безродный. Здесь я с вами согласен. Симпатичные ребята.
   -Я не утверждала, что экипаж Дронова лучше экипажа Загоруйко. – Тихо произнесла Кравцова.
   -Это не важно. Вы же так думали.
   -Нет. – Кравцова резко повернулась к Проскурину. – И прошу вас не приписывать мне свое мнение.
    Проскурин от неожиданности даже растерялся, но быстро пришел в себя, и все тем же добродушным тоном всезнающего учителя, сказал.
   - Зачем же так? Вопрос наверху окончательно еще не решен.
   -Я говорю о мнении. Вашем мнении. – Настаивала Кравцова. –Степень вашего влияния на Главного я знаю.
   -Вы меня явно переоцениваете. – Проскурин смущенно, но довольно улыбнулся. – Вообще, если хотите, то я за такую подготовку, после которой не нужно было бы выбирать между первым, вторым и даже десятым экипажами. А для этого надо всего-навсего готовить экипажи значительно проще.
   -Не поняла. – Кравцова пристально посмотрела на Проскурина. – Это в каком же смысле?
   -В самом прямом. – Проскурин был так увлечен собой, что не уловил иронии, прозвучавшей в голосе Кравцовой. – Программа космонавтов слишком громоздка. Ее надо упростить, чтобы готовить космонавтов быстро, всесторонне, но, не залезая в глубокие теоретические корни. Многое из того, что они изучали, и просто не понадобится, и лишние знания мертвым грузом повиснут у них на плечах. Но зато высокая инженерная эрудиция вообще, позволит им сознательно выполнять указания Земли, лучше проводить научные эксперименты.
   -К чему же, в конце концов, мы придем?
   -Как ни парадоксально, но в конечном итоге к подготовке космонавтов-пилотов, например, по методу подготовки нынешних водителей автомобилей. Немного теории, зубрежка космических правил движения, умение разбираться в пультовом хозяйстве корабля и станции. Если, конечно, на ней нужно будет работать.
   Кравцова усмехнулась. Уж слишком прямолинеен и откровенен был на этот раз Проскурин. Справедливости ради, нужно было признать, что Проскурин всегда был возмутителе спокойствия в жизни космического Центра. Это был человек крайностей - из тех, кто серого не видит, а только черное и белое. Но специалисты с уважением выделяли в поведении Проскурина то обстоятельство, что он никогда не действовал во имя личных интересов. Все у него было подчинено будущему, как он его понимал.
   Иногда, чтобы отстоять свою точку зрения перед другими, требовалось преодолеть определенное неудобство, испортить отношения с хорошим, даже нужным, человеком. И он шел на это. Вот только многие не понимали и не принимали его правоты. Она казалась слишком жесткой.
      В борьбе за свою правоту Проскурин предлагал и брал на себя самое трудное. Не любил он нытиков, деталей, сопливой психологии, и верил, что если человек стоящий, то он всегда и везде таким будет – и на земле, и в космосе. Если же он дерьмо, то и на земле долго скрывать свое нутро  не сможет, а тем более в космосе. Там его сущность сразу проявится. Но лучше уж в этом случае на земле смотреть внимательнее. И надо сказать – смотрел Проскурин. Добился отстранения некоторых кандидатов даже на этапе непосредственной подготовки к полету за халатность и неподготовленность. А те, кого он рекомендовал, никогда его не подводили – ни на земле, ни в космосе.
   -На языке торговцев это называется уценка. – С легкой иронией отреагировала Кравцова на откровения Проскурина.
   - Ну, это слишком грубо. – Кажется, ничего не понял Проскурин. –Просто мы приведем подготовку в соответствие с реальностью.
    Кравцовой стало больно и обидно за космонавтов. Было в этом разговоре что-то гадкое, унизительное для человеческого достоинства, хотя по поверхносной сути и выглядело правдой. А если сказать вернее – это была имитация правды и достаточно правдоподобная.
   -Что все-таки вы решили относительно готовящихся экипажей? – Кравцова решительно вернулась к своему главному вопросу.
   Проскурин пожал плечами.
   -Окончательного ответа, как  сказал, нет. Вопрос открыт. Хотя я лично. – Он слегка поклонился. – Если вас это интересует, не хотел бы отмахиваться от выводов медицины как от назойливой мухи. Посмотрим после комплексных тренировок. Возможно, решающее слово скажете и вы. – Он вновь слегка поклонился.
   Суровцев решил, что пора и ему вмешаться в разговор.
   -Извините, Эмма Викторовна. – Попросил он. – Надо решить вопрос перекомпановки бытового отсека.
    Проскурин понимающе кивнул головой, облегченно вздохнул и тотчас отошел.
   -А не так официально мог бы, Володя? – Эмма улыбнулась.
   В зал вошел Зарудный и Кравцова полусерьезно, полушутливо предложила.
   - Не получится у нас разговора, Володенька, так что улови подходящий момент во время тренировки. А лучше… – Она подумала. – Лучше через недельку. Раньше я не смогу нормально соображать. Слишком вошла в образ экзаменатора. Трудно выйти.
   Суровцеву не оставалось ничего другого как молча склонить голову в знак согласия.
   Вероятно не рассчитывал на столь быстрое прибытие Зарудного и Загоруйко, так как выйдя в этот момент из комнаты подготовки, хотел подойти к пульту инструктора – вероятно у него был какой-то вопрос, но он сразу сориентировался в обстановке и, четко повернувшись, подошел к Зарудному, доложил.
   -Товарищ генерал, экипаж в составе Загоруйко-Гуров к зачетной комплексной тренировке готов. – Гуров, предупрежденный кем то, и Аверкин сразу же оказались рядом с командиром экипажа.
   -Что ж. – Чуть улыбнулся подбадривающе Зарудный. – Поздравляю с финалом подготовки. Надеюсь, что он будет успешным.
   -Постараемся.
   -Вот варианты. – Зарудный протянул Загоруйко несколько конвертов. – Кто тянет?
   -Инженер. – Засмеялся Загоруйко. – Он везучий в таких делах.
      Гуров быстро протянул руку, выбрал конверт.
   -Прекрасно. – Зарудный повернулся к Аверкину, протянул ему конверт. – Вам карты в руки. А теперь все по местам. Приступайте. – И вместе с Проскуриным быстро покинул зал.
    Каждый из специалистов в зале знал, что ему делать, но никто не торопился расходиться. И только когда Загоруйко у входного люка корабля поднял в прощальном приветствии руку, и четко произнес: «Чао. До встречи на родной земле», все быстро и молча разошлись по своим рабочим местам.
   Комплексная тренировка экипажа Загоруйко – Гуров началась. Впереди было четырнадцать часов напряженного, ни с чем не сравнимого, в своем психологическом накале, труда.
   С уходом экипажа пропала работы у фотокорреспондентов и кинооператоров, и они, потолкавшись, стали уходить. Специалисты, приходившие посмотреть ритуал посадки в корабль, разошлись сразу и вскоре, кроме нескольких членов экзаменационной комиссии, да постоянного контингенте специалистов, обеспечивающих и обычные тренировки, в тренажерном зале не осталось никого.
   Дальнейшая работа на тренажере со стороны могла показаться скучной и однообразной. Спокойные, редкие и однообразные вопросы и ответы по радиосвязи, маловыразительные лица космонавтов на экране дежурного телевизионного приемника. И только напряженный взгляд, сосредоточенное непрекращающееся внимание Аверкина и Кравцовой, членов комиссии к малейшим изменениям обстановке и действиях космонавтов говорили о том, что совершается дело, которое не позволяет им отвлекаться от своих обязанностей, каким бы скучными, на первый взгляд, они не были.
   Часа через полтора в пультовую комнату вошли Варламов с Зарудным.
   -Как тут дела? Вскрыли пакет? Что им выпало? – Обратился Варламов к Аверкину.
   -Разгерметизация. Отказ системы управления. Вводные серьезные, но подготовка экипажа позволит им выйти из всех предполагаемых затруднений. А вообще… - Аверкин внимательно посмотрел на Варламова. – Попотеют ребята.
   -Неплохо. – Согласился Варламов. Посмотрим, как они сработают. К тому же, вы можете добавить им вводных. Пораскиньте варианты. Придумайте что-нибудь новенькое, не стандартное, чтоб и попотеть пришлось как в реальном полете.
   Аверкин засмеялся.
   -Мы думаем над этим, Андрей Николаевич, а вот Эмма Викторовна уже, кажется, придумала. Только от нас таится. Экзаменатор она строгий. Да и тренажер, как всякая техника, сюрприз может подбросить. Так что хватит их на долю экипажа.
   -Тренажер не подбросит. – Суровцев счел необходимым защитить честь своего мундира.
   -Не сомневаюсь. – Серьезно согласился Варламов. – Но экипаж проверить надо. Очень надо. Может быть, и с вашей помощью. – Подчеркнул он. – Надо заставить экипаж работать с полной отдачей.
    Варламов еще некоторое время постоял, а затем, пригласив с собой Зарудного, отошел от пульта.
   Кравцова, внимательно вглядевшись  в лица космонавтов, повернулась к Аверкину.
   -Начнем? Пора уже и  встряхнуть их.
   Аверкин, задумавшийся о чем-то своем, неопределенно пожал плечами.
   -А по моему. – Неожиданно подала свой голос Катя. – С эти экипажем любые вводные это пустая трата времени. Посмотрите. Ни секунды не сидят без дела! Глазами так и зыркают туда-сюда, туда-сюда. Они отказ даже по косвеным признака смогут определить. Честное слово, молодцы.
   И будто подтверждая ее слова, из динамика раздался голос Загоруйко.
   -Заря, я Сокол. Провел контроль состояния систем. Приступаю к дальнейшей  работе по программе дня.
   -Аверкин улыбнулся, негромко обронил.
   -Вводим первый плановый отказ. Через пять минут второй, еще через минуту третий – ложный.
   Савина согласно кивнула головой, так как за ввод отказов отвечала она, и, коротко нажав на одну из красных клавиш, продолжала внимательно следить за действиями членов экипажа.
   Варламов с Зарудным, беседовавшие в зале, вновь подошли к пульту инструктора, тоже стали внимательно следить за разворачивающимися событиями.
   Видя четкие, слаженные действия экипажа по введенному отказу, Савина не выдержала, и снова громко воскликнула.
   -Нет, какие они все же молодцы! Честно слово, молодцы!
   Варламов усмехнулся.
   -Это кого же здесь хвалят?
   Работая, все забыли о присутствии руководителей, и потому никто сразу не отреагировал на вопрос.
   -Так кого же здесь хвалят все-таки? – Повторил Варламов.
   -Экипаж хвалят, Андрей Николаевич, за хорошую работу. – Поспешил с ответом Аверкин, осуждающе посмотрев при этом на Катю.
   -Экипаж. – Задумчиво повторил Варламов и посмотрел на экран телевизора.
   В это время Загоруйко весело рассмеялся и что-то сказал Гурову.
   -Да им весело! – Рассердился Варламов. – Не тренировка, а курорт. Смотрите, как смеется Загоруйко. Смеется над всеми и ничего не делает. Так и закиснуть можно. А вы еще хвалите их. Может быть, правы те, кто сомневается в их отличной подготовке? – Он повернулся к Зарудному.
   -Мы только что ввели им второй отказ. – Поднялся со своего места Аверкин. – Но он проявится с некоторой задержкой. Сейчас у них режим повторного контроля, который они отработали до автоматизма. А параметры пока все в норме.
   -Значить не должны быть в норме. – Не успокоился Варламов. – Держите их в напряжении. Эмма Викторовна, это в большей степени к вам относится. Вы главный экзаменатор! Товарищ Аверкин, я знаю, слишком любит своих подопечных.
   -Андрей Николаевич. – Кравцова повернулась к Варламову. – Если хотите, мы введем сейчас несколько дополнительных вводных для экипажа.
  -Вот, вот! – Обрадовался Варламов. – Я бы хотел, чтобы им не пришлось метаться на орбите  в поисках опыта по анализу аварийных ситуаций. Для этого хорошо должны работать мы, а экипаж тренироваться с  полным напряжением сил. Тренироваться здесь, на земле!
   -Все так и было, Андрей Николаевич. – Зарудный понимал, что допускать напряжения в работе инструкторов нельзя.
   -А я и не сомневаюсь. Сейчас сеанс связи?
   -Да. Мы в рабочей зоне. Группа управления только что закончила сеанс.
   -Включите громкую связь. – Попросил Варламов и взял в руки микрофон. – Соколы, я Первый. Как слышите меня? Прием.
   -Я Сокол. Слышу Первого хорошо. – Послышался спокойный ответ Загоруйко.
   -Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
   -С удовольствием примем.
   -Сможете ли вы определить - работают ли двигатели, если отказали приборы контроля работы двигателей?
   -Была бы земля видна в иллюминатор. Если быстрее стала вращаться после включения двигателей, значить полный порядок. – Засмеялся Загоруйко. – Точности количественной, правда, не гарантируем. На глазок прикинем.
   -А как вы считаете. Сейчас нагрузка для вас больше, чем будет в реальном полете?
   -Полет покажет. А сейчас все слишком сжато по времени. – Послышался голос Гурова.  – Во всяком случае, мы надеемся, что там не будет такого количества вводных.
   -Желаю успешного полета. – Варламов подумал и добавил. – А вводных еще прибавим. Кстати, что экипаж думает по поводу полета на Марс?
   -Надеемся, что его поручат именно нашему экипажу. – Загоруйко не задержался с ответом.
   -А не испугаетесь?
   -Хиба можно хохла салом напугать? – Шуткой подтвердил свое согласие Загоруйко. – Хоть завтра.
   -До свидания.
   -До побачення.
   Варламов возвратил Кравцовой микрофон и вдруг неожиданно спросил Аверкина.
   -Михаил Михайлович, а вы бы сами слетали на Марс? – Аверкин в недоумении посмотрел на Варламова, не понимая, шутит он или говорит серьезно. – Да, да. Я вас спрашиваю. Ну, не на Марс, а хотя бы в этот полет пошли бы? – Варламов улыбнулся. – Чего вы считаете вам не хватает, чтобы слетать в космос?
   Аверкин посмотрел на Зарудного, но тот с беззаботным видом смотрел в сторону, и только значительно позже, чисто случайно, все узнали, что именно Зарудный говорил с Варламовым  об Аверкине накануне его прихода на тренажер.
   -Значить, не знаете. Жаль – Варламов повернулся, чтобы отойти от пульта.
   -Знаю, Андрей Николаевич. – Спокойно произнес Аверкин. Варламов остановился. – Вашего разрешения на прохождение мной медкомиссии по полной программе. В остальном уверен.
    -А другие? – Варламов посмотрел на Суровцева, Савину, членов комиссии. Все молчали. – Ну, что ж. – Улыбнулся Варламов. – Один смелый человек это тоже неплохо.
   -Если человек здраво оценивает свои возможности. – Неожиданно поднялась со своего места Савина. – Это еще не значит, что он трус. – Глаза ее горели негодованием.
   -Извините меня за невольную обиду. – Варламов обезоруживающе улыбнулся. – Мне захотелось проверить инструктора экипажа. Но экспромт не совсем удался. Признаю.
   -Все равно так нельзя. – Катя уже была смущена своим порывом, но не хотела сразу признаться в этом.
   -Должен же я знать, кто готовит космонавтов к полету? – И, считая инцидент исчерпанным, Варламов подошел к пульту инструктора, слегка провел ладонью по органам управления. – Да. Нравится мне работа у пульта инструктора. – Он снова повернулся к Кате. – Вы извинили меня? – И, увидев легкий кивок головой Кати, улыбнулся. – Спасибо. У вас здесь все можно. Ночь превратить в день, день в ночь. Можно даже выдать сказочную команду «Остановись мгновение». Хотелось бы побыть в этой волшебной сказке подольше, но ждут дела. Однако. – Варламов повернулся к Кравцовой. – Эмма Викторовна, кто у вас вводит отказы?
   -Я. – Поднялась Катя.
   -Не буду жалеть ваших подопечных. Введите им сейчас отказ системы терморегулирования постоянно, а транспарант падения давления в корабле зажгите на секунду и сразу погасите.
   -Ввожу.
   -Они сработают. – Счел нужным вмешаться Аверкин.
   -Вот и разберемся. – Катя, под присмотром Аверкина, приступила к вводу отказов, а Варламов вновь обратился к Кравцовой. – Кто к нас сейчас руководитель в группе анализа обстановки?
   -Проскурин.
   -Своих тоже жалеть не будем. – Решительно произнес Варламов. – Передайте им. По телеметрии поступили данные, что корабль вращается по крену со скоростью 0,1 градуса в секунду. Крен достиг 30 градусов. Давление в кабине упало до 730 мм. рт. столба, температура до 10 градусов плюс. Изменения продолжаются. Прошу оценить ситуацию и выдать рекомендации экипажу.
   Варламов посмотрел на часы, хотел выйти из зала, но его остановил голос Загоруйко.
   -Заря, я Сокол. Отказала система терморегулирования. Перешел на дублирующую. Кратковременно загорался транспарант «Отказ системы наддува». По показаниям приборов система работает нормально. Считаю срабатывание сигнализатора ложным. Контроль систем усиливаем. До конца сеанса связи осталось 10 секунд. Прошу в следующем сеансе выдать рекомендации по системе наддува.
   Аверкин не удержался.
   -Вот видите. Уже доложили в группу управления.
   -Слышал. – Спокойно ответил Варламов и вышел из зала, в котором телеоператор у смотрового окна записывал на видеомагнитофон все, что происходило в тренажном зале. Одновременно изображение передавалось, для самоконтроля оператора, на стоящий рядом с ним телевизор.
   Оператор направил объектив камеры на вышедшего Варламова, который невольно остановился, увидев свое изображение на  телеэкране.
   -Да. Никогда не думал, что я до такой степени стар. А вот правдивое телевидение заставило меня поверить в это. Как думаешь, о чем это говорит? – Обратился Варламов к Зарудному.
   -О том, что нам лучше теперь не проситься в кинозвезды.
   -Верно. Я вот недавно…
   -Андрей Николаевич. – Позвала Кравцова. – Проскурин готов доложить анализ обстановки.
   -Иду. – Варламов, прервав свой рассказ, поспешил в пультовую комнату, взял трубку, и, внимательно выслушав доклад Проскурина, подвел итог. – Хорошо. Вместе с тем. Параллельно с анализом ситуации нужно было запросить экипаж о показаниях приборов и их личных ощущениях. Телеметрия тоже может ошибиться. Надо быть объективными. Что?...Закончился сеанс связи?  Верно. Надо было подождать до нового сеанса и только потом докладывать. Ну. А в общем, спасибо.
   Варламов попрощался с присутствующими специалистами, и ушел, сопровождаемый Зарудным.
   В любой работе, как бы сложна она не была, всегда выпадают относительно спокойные промежутки времени, когда можно хоть немного отвлечься, перекурить. Иногда, даже можно сделать специальный перерыв.
   Для специалистов на тренажере во время тренировки одним из таких перерывов было время приема пищи экипажем. Никаких вводных на этот период им вводить не планировалось, и потому действия экипажа не требовали особого контроля. В эти минуты и специалисты могли поговорить о чем-то своем, свободно и без тревоги выйти на свежий воздух, чтобы размять затекшие мускулы. Но, конечно же, не все сразу.
   Однако, сегодня Аверкин смог воспользоваться своим правом отдыха только через семь часов. Напряженная обстановка не позволяла отлучаться.
   Через некоторое время вслед за ним направилась и Эмма, но у выхода остановилась. На пороге стол Дронов.
   -Как у вас тут дела – Поинтересовался он.
    -Почему не на подготовке? – Эмма была сердитой. Причиной тому были и разговор с Аверкиным, и появление Кости, которое показывало, что он все-таки волнуется, и может быть действительно не совсем уверен в своих силах.
   -У нас перерыв. – Пожал плечами Дронов. – Захотелось посмотреть, как ребята тут справляются.
   -Хорошо справляются! Хорошо! – Торопливо заговорила Эмма, уводя Костю в сторону от входа. -  Только тебе не надо сейчас быть здесь. Не на пользу.
    -Да я уже говорил с Аверкиным. – Признался Дронов. – Ухожу. Хотел только тебя увидеть. – Он многозначительно посмотрел на Эмму. – Если и у нас завтра также будет, то это семечки.
   -Не волнуйся. Попотеешь. – Костя явно обрадовался, и Эмма, забыв об условностях, быстро обняла его, поцеловала и только потом мягко отстранилась. – А теперь действительно уходи. – И Эмма, проводив любящим взглядом Дронова, неторопливо вернулась в зал.
 Комплексная тренировка экипажа Дронов-Безродный на тренажере «Ветер» состоялась на следующий день. Эмма выполнила свое обещание. Но и Дронов с Безродным оказались на высоте – блестяще справились со всеми дополнительными вводными, получив в итоге отличные   оценки.
   Через два дня Госкомиссия в полном составе собралась в Центре подготовки космонавтов, хотя обычно собиралась за несколько дней до старта на космодроме.
   Заседание длилось долго, и когда, наконец, дверь в зал заседаний открылась, все, ожидавшие в коридоре первым увидели Загоруйко.
   Не глядя по сторонам, он быстро спустился на первый этаж, на мгновение остановился на лестничной площадке, подошел к окну, чуть слышно прошептал.
   -Выходит, опять ждать. А я надеялся…Как глупо все вышло.
   Да. Госкомиссия твердо и определенно сказала ему: «Нет». Ее члены не захотели рисковать, имея на руках отрицательное  медицинское заключение. И одиннадцатилетнее ожидание Загоруйко вновь завершилось неудачей, которая на этот раз была сокрушительнее всех предыдущих. Ведь что такое, вообще, десять лет жизни космонавта? Что такое это время между такими желанными очередными космическими полетами? Что такое вообще – время ожидания второго полета?
   Когда он, Загоруйко, совершил свой первый космический полет, он считал, что теперь никакая сила не сможет удержать его на земле. Он будет летать и летать в космос, как летал до этого на самолетах, выдерживая безопасные высоты и упиваясь ошеломляющим чувством свободы, которое в космосе приобрело еще более широкий диапазон красок. Он будет оттуда, из Космоса, передавать привет безгранично родной матушке Земле.
   Загоруйко любил чувства, овладевающие человеком в полете, но только там, в космос, понял, что наивысшее, сверхестественное наслаждение дает полет в космическом пространстве в состоянии невесомости, когда человек может ощущать себя Центром всей Вселенной, вокруг которой вертится и наш Мир. Особенно эти чувства обостряются при выходе в открытый космос.
   Нет. Ни на земле, ни вблизи нее, таких ощущений не почувствуешь. Если говорить честно, то в первый полет он, Загоруйко, летел больше из чувства долга, любопытства, чтобы узнать что-то новое. Хотелось доказать друзьям, приятелям, да и самому себе, что и он не хуже тех, кто уже побывал в космосе.
   Но после полета осталось одно страстное желание еще раз слетать в космос, ощутить всю гамму чувств, которую уже пережил однажды. Желание это, уже один раз родившись, не покидало его, помогало преодолевать на пути к цели многие трудности.
   Вот уже более 10 лет тянулось его тягостное ожидание. Напряженный труд. Постоянная учеба и тренировки. Снова тренировки. И снова учеба. Не смотря на заключение медиков, была у Загоруйко надежда, что дадут ему добро на полет. Но не вышло.
   -И все же, я полечу! Докажу, что должен лететь. – Снова чуть слышно прошептал Загоруйко.
   Наверху послышался шум, и Загоруйко, как бы приходя в себя, отпрянул от окна и поспешно вышел из здания. Ему хотелось в эти минуты побыть одному.
   На крыльце Загоруйко снова остановился, и с некоторым удивлением стал оглядываться вокруг.  Сколько раз взбегал он по этим ступенькам, смотрел на эту панораму. Все вроде привычно и, в тоже время, будто заново открывал он сейчас космический городок для себя. В последние полтора года не было времени вдуматься в то, что происходило вокруг, буквально на его глазах. Все запоминалось механически, без какого либо эмоционального восприятия. И вот теперь панорама городка будто ожила, заговорила четким, ясным и громким языком Она  осуждающе кричала на него за то, что он долгое время не замечал ее, запершись в скорлупе только своего предстоящего космического полета…
   Слева и перед Загоруйко высились громадины зданий тренировочных корпусов. Сколько раз уже внутри них сменились поколения тренажеров, сколько экипажей подготовлено, а они все так же стоят строгие и удовлетворенно-спокойные. И наверное видели они на своем веку не одного такого Загоруйко, выходившего из здания в самых расстроенных чувствах неудовлетворенного желания.
   Загоруйко прижмурился от яркого луча солнца, и на короткое мгновение ему показалось, что здание центрифуги вдруг сжалось и превратилось в лицо доброго человека, еле слышно шепнувшего ему: « Ты сильный. Ты слетаешь. Не раскисай». Загоруйко широко открыл глаза, и все сразу встало на свои места.  Однако, на душе почему-то стало легче, и он улыбнувшись неторопливо пошел вправо, в сторону жилой части космического городка.
   Вслед за ним на крыльцо вышли еще несколько человек, среди которых был и Гуров. Увидев удаляющегося командира, он хотел окликнуть его, но кто-то из присутствующих не позволил.
   -Не надо. Он слишком долго ждал этого дня. Верил в то, что полетит. И, может быть, впервые ошибся. Ему нужно подумать обо всем самому. А ты побудь лучше с нами.
   -Но ведь… - Начал было Гуров.
   -Не волнуйся. Он никуда не опоздает.
   Гуров нерешительно затоптался на месте, но подошедший Аверкин решительно увлек его за собой.
   -Пойдем. Надеюсь, что мы не пострадаем в твоих глазах из-за принятого решения?
   -Лучше так, чем создавать экипажи непосредственно перед стартом. – Угрюмо пробормотал Гуров, и покорно пошел за Аверкиным.
   А Загоруйко продолжал идти в том рассеянно-сосредоточенном настроении, когда хочется вспомнить прошлое, пройти хотя бы по основным пунктам пути, который привел его к очередному, пусть и не очень приятному, промежуточному финишу.
   На лице Загоруйко застыла неловкая улыбка, которую он пытался и не мог подавить. Встречным людям было непонятно – означает ли она радость или огорчение. Да и сам Загоруйко не объяснил бы ее значение. А она, скорее всего, означала облегчение. Ведь окончательное решение было се-таки принято. В полет идут Дронов с Безродным. И все сомнения, надежды нужно было отбросить. Можно и нужно было начинать новый этап борьбы за свой космический полет.
     Асфальтовая дорожка закончилась, и по знакомой тропинке Загоруйко попал в лес. Осторожно ступая по траве, он вдруг среди деревьев заметил двух молодых людей, которые взявшись за руки, о чем-то оживленно разговаривали, никого не замечая вокруг.
   Загоруйко, стараясь быть незамеченным, неторопливо свернул с тропинки. Эта встреча напомнила ему далекий небольшой сибирский городок. Он тогда в составе небольшой курсантской группы давал шефский концерт в местном аэроклубе. Зал был празднично украшен. Над сценой висел лозунг « Приветствуем военных летчиков в нашем аэроклубе». И он – молодой Александр Загоруйко – поет с товарищем украинскую песню. Несколько раз их вызывали «на бис». Затем н сцену вышел начальник аэроклуба. Он объявил.
   - А сейчас приглашаем танцевать.
   Зрительный зал быстро превратился в танцевальную площадку. Александр, в то время не очень блиставший решительностью, отошел в угол, наблюдая оттуда за счастливыми лицами девушек и парней. К нему подошел начальник аэроклуба.
   -А вы хорошо поете. – Похвалил он Александра. – Особенно украинские песни. Их у нас в Сибири не так часто услышишь. Да, а почему вы не танцуете? – Вдруг спохватился он, и, увидев смущенную улыбку собеседника, засмеялся. – Одну минуту. – Он исчез и через минуту появился со стройной черноволосой девушкой. – Машенька, это наш гость. Не давайте ему скучать. – И тут же снова исчез.
   Некоторое время молодые люди стояли молча, не привыкшие к столь своеобразному способу знакомства. Первой все же заговорила Маша, видимо решив се-таки, выполнить указание начальника.
    -Скажите, Саша, а откуда вы так хорошо знаете украинский язык?
   -Так я ж и Петро из самого Киева. – От невольного смущения Загоруйко перешел на смешанный русско-украинский говор.
   - А я никогда там не была. Коренная сибирячка. Но украинский язык мне кажется очень красивым, музыкальным.
    И будто ушли в бесконечность границы. Они разговаривали как старые знакомые после долгой разлуки, у которых появилась возможность и желание многое рассказать друг другу.
   -Маша. – Преодолев смущение, предложил минут через двадцать Александр. – Давайте потанцуем.
   Они танцевали и говорили. Стояли и говорили. Уже командир собрал всех курсантов, приглашая в автобус, а они все не могли прервать разговор…
   Увлеченный воспоминаниями, Загоруйко остановился, и только гул пролетавшего в небе самолета, заставил его снова двинуться в путь, напомнив новый эпизод из далекого северного гарнизона.
   В тот день Александр, после полетов выскочил из автобуса одним из первых и быстро вбежал в свою комнату в гостинице «Незабудка».
   Оказалось, что торопился он не зря. Дома его ждал друг Иван с товарищами.
   -Внимание, прошу освободить стол, создать тишину. – Иван торжественно обратился к Александру. – Уважаемый ас, получите очередное послание. Как там наша невеста поживает? – Он торжественно вручил письмо, засуетился. – О! Простите. Условия созданы. Можете писать ответное письмо. Мы вас покидаем.
   В комнате было еще три человека. Все засмеялись. Но ни грамма обидного в этом смехе не было. Скорее, все завидовали Саше в эти минуты.
   -Прекрасно. Только с сегодняшнего дня никаких писем. – Проворчал он деланно сердитым тоном. Все недоуменно замолкли, и тогда Саша рассмеялся. – В отпуск еду. Все! Хватит тратить время и бумагу.
   В далекую Сибирь к Маше он летел самолетом. А на следующий день в числе первых они пришли с Машей в местный ЗАГС.
   Их приветливо встретила молоденькая девушка.
   -Пишите заявление.
   -Готово. – Подал Александр бумагу.
   -Профессию указали? Летчик? Хорошо. Приходите через месяц.
   Александр не растерялся.
   -Девушка, я не могу! Давайте, регистрируйте сейчас. Мне к месту службы надо. Девушка, семья распадается! Уже распалась на ваших глазах! – Он уговаривал, а Маша изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
   Девушка регистратор задумалась, и вдруг произнесла.
   -Скажите мне. Только честно. Вы любите друг друга?
   Она смотрела на Машу и Александра таким взволнованным взглядом, что они в один голос и очень серьезно ответили.
   -Очень любим! …
   Уже выйдя из леса, Загоруйко еще раз оглянулся и направился к дому культуры. С одной стороны был лес, с другой – дома жилого городка. На опушке леса то и дело попадались лавочки. Лес давно превратился в природный парк.
   Впереди шла небольшая группа людей – вероятно экскурсантов, которые спешили в музей космонавтики. Они громко разговаривали, оглядывались по сторонам. Один из них остановился, отошел в сторону, поставил ногу на край лавочки и стал завязывать шнурки.
   Загоруйко усмехнулся. Все было похоже. Только тогда был вечер. Но была та же опушка леса. Та же лавочка. Вот только дорожка тогда еще не была заасфальтирована. Таинственно мерцали в небе звезды. Слабая лампочка на столбе освещала лица. В конце рабочего дня на лавочке и вокруг собрались будущие космонавты. Майоры, капитаны, старшие лейтенанты. Среди них Загоруйко. Тоже капитан. Кто пришел покурить, кто вышел подышать свежим воздухом. А в общем, все для того, чтобы поговорить, разобраться в событиях дня. Разговор велся то спокойно, то бурно, но сразу затих, как только к лавочке подошел Юрий Гагарин.
   -Я не опоздал на встречу?
    -Нет, не опоздал. – За всех ответил Загоруйко, хотя и не был здесь старшим. Так было принято. Говорил первый, кто находил ответ. – Только шнурок поправь. Хоть у нас и не Красная площадь и нет ликующей толпы, но нос разбить можно.
   Гагарин бросил взгляд вниз, и, поняв, что это очередной розыгрыш, засмеялся.
   -Вот черти.
   -Мы уж думали, Юра, что ты забыл про наши мальчишники. – Вмешался один из космонавтов. – Садись на самый краешек. Расскажи, что в мире делается. – Нот на этот раз Юрий обиделся.
   -Хватит вам, ребята. Я и сам не ожидал, что после полета будет так трудно. Тренироваться и летать гораздо легче. Ну, ничего. – Пообещал он. – Скоро сами полетите. Узнаете.
   -А кто следующий? – Спросил самый нетерпеливый.
   -Узнаете. Я вот о другом думаю, ребята. Скоро у нас много будет кораблей. Мы будем много раз вот так собираться, говорить обо всем, а потом летать по новым неизведанным маршрутам.
   Молчавший до сих пор Комаров, задумчиво произнес.
   -А мне кажется, на наш век хватит и первого разведывательного этапа освоения космоса вокруг Земли. Эра космоса только начинается. И это дело не одного поколения людей.
   -Нет. – Горячо возразил Гагарин. – Мы обязательно полетим на другие планеты! Сергей Павлович не ошибается! Вот хотя бы на ту звезду! – И Юрий показал на одну из самых ярких звезд на небе.
   Все смотрели молча. И, хотя информации было мало, а сомнений невероятное множество, каждый надеялся, что именно ему выпадет удача такого полета. Жаль только – ошибся тогда Юра.
   Загоруйко погладил край лавочки, будто хотел убедиться в то, что она еще здесь и пошел дальше. Через несколько домой он вышел на широкую аллею, в конце которой был виден памятник Юрию Гагарину. Казалось, что они шли навстречу друг другу, или так же как когда-то. А вернее, в одну из памятных встреч Нового года.
   Тогда тоже была эта аллея, но без ровного ряда деревьев, без сплошного покрова бетона. В отдельных местах сами космонавты проложили доски, на одной из которых и встретил он тогда Юру.
   -Что ж ты опаздываешь? Новый год скоро. Меня за тобой послали. – Сообщил Александр Юре, и тот сразу стал оправдываться.
   -Понимаешь, сюрприз готовил. Вот и задержался.
   И они, теперь уже вдвоем, поспешили к сияющему огнями дому культуры.
   Сняв пальто, каждый из них сразу превратился в одного из героев древности, которых много было в тот вечер на маскарадном балу.
   А в зале их ждала шумная толпа. Среди смеющихся людей Александр быстро нашел Машу, которая самозабвенно танцевала с каким то лихим гусаром.
   Заметил ее и Юрий. Некоторое время он задумчиво наблюдал за ней, потом обнял Загоруйко за плечи, тихо сказал.
   -Знаешь, Саша, а ведь она и плакать может.   Это было так неожиданно, что Александр растерялся. Юрий увидел его лицо и рассмеялся.
   -Не ревнуй. Я ведь не только о ней. Я вообще о наших женах. У тебя еще будет время проверить меня. – Он подтолкнул Загоруйко – Иди. А то у тебя гусар Машу украдет.
   Александр подошел к жене, разговаривавшей с гусаром, взял ее легко за плечи, повернул к себе. Маша, увидев мужа, радостно засмеялась и потянула его танцевать.
   -Ты где пропадал?
   -За Юрой бегал. А ты ведь не скучала.
   Маша крепче прижалась к мужу, и чуть ли в ухо шепнула.
   -Дурачок ты мой. Люблю я тебя, Саша! Ох, как люблю! Не знаю, что и было бы, если бы не встретила тебя.
   -Ладно, ладно. – Шутливо заворчал Загоруйко. – Это в тебе старость дает о себе знать. – Александр говорил эти слова, а сам нежно смотрел на жену. Они оба будто стеснялись своего счастья перед другими. И Маша, включившись в их тайную игру, засмеялась.
   -Старый греховодник. Не веришь даже, когда тебе молодая в любви объясняется…
   Загоруйко подошел к памятнику Юрию Гагарину и, как бы продолжая их давний разговор, мысленно произнес.
   -Здравствуй, Юра. Вот и снова мы с тобой. Помнишь, наш разговор о будущем? Пока к той звезде я не лечу. Чуть придержали. Так что будем делать еще один шаг. Кто мой напарник?...Коля Гуров. Ты его не знаешь. Он мало говорит, но делает все надежно. Я ему верю.
   Загоруйко стоял в задумчивости, и не заметил, как с другой стороны у памятника появились Аверкин с Гуровым. На этот раз Аверкин не смог удержать Гурова, и тот неторопливо подошел, встал рядом с командиром.   
   Загоруйко чуть повернул голову.
   -Коля? Хорошо, что ты пришел. Мы сейчас одни с тобой перед Юрой, перед людьми, перед нашей совестью. И мы обязаны быть честными друг перед другом.  Ты прости меня. Тебе тоже несладко. Тем более, что в полет то тебя рекомендовали, а ты отказался. – Он помолчал. – Так вот.  Наш полет следующий. И я не знаю, какой из них будет труднее. Чувствую, что будет он нелегким. Это не малодушие, а трезвый расчет. Ведь только глупцы считают, что космический полет это всего лишь легкая прогулка с заранее известными приятными эмоциями. К сожалению, пока есть и люди, которые так считают. -  Загоруйко помолчал. – Где-то в глубине души я испытываю перед предстоящим полетом чувство, которое обычно называют страхом. Правда, в первом полете о нем абсолютно не думалось. – Гуров улыбнулся – Новизна впечатлений заслонила все остальное. Но теперь я знаю космос. Знаю, чего от него можно ожидать.
   Гурову хотелось напомнить командиру, что ведь они пока не летят, что и он сам уже побывал в космосе, а, следовательно, все прекрасно знает и понимает. В какой-то момент он даже не выдержал.
   -Командир, а ведь… - Начал он.
   -Не перебивай. – Остановил его Загоруйко. – Мы с тобой ало говорили откровенно. Но ты должен понять, что чувство страха знакомо каждому человеку. И не тоже. Однако. Это вовсе не означает, что я чего-то боюсь. Это чувство просто дань  тому, что я все же человек, а н робот. Что страшнее всего умереть, не выполнив всех своих дел на Земле. Понимаешь?
    -Понимаю. И, кстати, об это ы уже говорили. –Загоруйко молчал, нахмурив брови, и Гуров тихо добавил. – Я все понимаю, командир, но ведь главное – ы не лети. Зачем же обманывать себя? Кто знает, что скажут медики?
     Злясь на себя, Гуров все же высказал свою главную мысль. Голос его был глухим, говорил он отрывисто, короткими фразами, чуть останавливаясь после каждой, так что со стороны могло показаться, что он заикается.         
     Загоруйко знал Гурова и понимал, что даже эти несколько фраз, идущих от самого сердца, для Гурова много. Понимал, но считал что здесь, перед Юрием, в самую трудную, для обоих, минуту, он обязан говорить со своим напарником о всех возможных трудностях, которые могут возникнуть перед ними уже в ближайшем будущем – трудностях знакомых и не знакомых.
   -Ты не веришь, Николай, что мы полетим?
  -Не верю.
   Казалось бы, такой ответ должен был ошеломить Загоруйко, но он только усмехнулся, испытующе посмотрел на бортинженера.
   -Тогда все в порядке. – Произнес Загоруйко. – Мы все простые люди, когда вопрос касается лично нас, и частенько становимся при этом эгоистичными. Мне тоже очень хотелось в космос. И до последней секунды я надеялся. – Загоруйко помолчал, давая возможность Гурову разобраться в его словах, потом продолжил. – Надеялся, что полечу с тобой. Но в Госкомиссии сидят умные люди. Они решили правильно. – Голос его стал тверже. – Но учти, Коля, я считаю, что вопрос нашего будущего полета уже практически решен. Повторное медицинское обследование я выдержу без замечаний.
   Загоруйко пристально осмотрел на Гурова, будто требуя от него какого-то ответа, и тот тоже твердо ответил.
   -Если вопрос только во мне, я готов! Я тоже выдержу контрольное медобследование. Жаль только что ребят не проводим. Завтра ведь в госпиталь.
   -Простят. Но на собрание, где будут провожать ребят, опаздывать нам нельзя. Дронов с Безродным не должны знать о наших переживаниях и волнениях.
   -Тогда вперед, командир.
   Рядом, у дороги уже стоял автобус, и строгое лицо Аверкина как бы говорило им
   -Опаздываете, товарищи.
   Только после того, как они сели в автобус, Гуров повернулся к Аверкину.
   Успеем? – Спросил он и, получив утвердительный ответ, окончательно успокоился.

                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ  ЧЕТЫРЕ.
   Жилая часть городка космонавтов, сама по себе, не велика. Полтора десятка домов, магазины, дом культуры, школа.
   Несколько в стороне озеро, на берегу которого расположен профилакторий, в котором космонавты живут до отлета на космодром и сразу после возвращения из космического полета. А вокруг этого комплекса зданий лес…
   Только поздним вечером дождалась Эмма Костю. Он возвращался в профилакторий усталый и отягощенный новыми заботами, не замечая ничего и никого вокруг. Если бы Эмма его не окликнула, он так и прошел бы мимо, не заметив ее.
   Встрече Костя вроде бы обрадовался. Даже спросил – почему она не ждала его на перекрестке, как договаривались. Но, в общем, разговор не получался. Чувствовалось, что Костя мыслями давно уже был на космодроме, и, как ни приятно ему было побыть наедине с Эммой, будущая работа заслоняла перед ним все, происходящее в данный момент.
   Эмма будто слышала его слова: « Работа! Работа! Не отвлекаться. Все, что снижает работоспособность, не должно сейчас привлекать внимания». Она понимала, что он прав, что сама в течение всей подготовки к полету убеждала его в необходимости такого подхода к делу, но…Ей было обидно. Ведь расставались они надолго, и все, известные и весьма правильные, правила, по ее мнению, не могли служить оправданием столь суровому поведению Кости. Не радость, а горечь принесло ей, счастливо полученное Костей, право лететь в космос. Все тяжелее и сумрачнее становилось у нее на душе. Бывали моменты, когда ей хотелось броситься куда-то и крикнуть во весь голос, с яростью и злостью: « Зачем?! Зачем все это?». Но уже через несколько секунд она смеялась над своей слабостью, чтобы еще через несколько минут снова задуматься над человеческими судьбами и характерами. И каждый раз она начинала корить себя за неуверенные слова на совещании у Зарудного, так как считала, что именно они сыграли решающую роль в определении основного экипажа.
   Она все еще не понимала, что ее мнение, ее слова были каплей в том море фактов, которые пришлось обсуждать членам Госкомиссии, прежде чем принять решение. И даже при отсутствии свидетельства Кравцовой решение было бы точно таки же. А нынешнее ее волнение было следствием ее собственной неуверенности в правоте слов и предложений, высказанных тогда у Зарудного. Чувствовала она, что в чем-то была неправа, вот и мучилась, ища сама себе оправдание. Главное же, конечно, было в том, что выбор Госкомиссии впервые заставил ее посмотреть на готовящийся космический полет не глазами специалиста, а любящей женщины, которая оказалась неготовой спокойно и уверенно поступить в создавшейся обстановке.
   Впервые Эмма поняла, как это прощаться с любимым человеком, не имея полной уверенности в возможности будущей встречи с ним. Все больше и больше осознавая эту ситуацию, она все сильнее и сильнее нервничала, раздражалась, хотела и не могла скрыть своего состояние от Кости.
    В какой-то момент, когда Костя не сразу ответил на ее очередной вопрос, у Эммы вдруг мелькнула обжигающая мысль: « А буду ли я нужна ему после полета, если он уже сейчас сух со мной и невнимателен?». Мысль не задержалась, не разрослась, но чувство обиды, от ощущения своей малозначимости, для Кости усилилось.
   Как ни странно, но именно необычное состояние Эммы помогло Косте постепенно отвлечься от забот дня. Он, сначала с удивлением, потом с молчаливой радостью выслушивал и едкие реплики Эммы, и воспринимал ее отрешенность, и даже злость. Это была для него новая Эмма, и он радовался тому, что смог узнать ее еще лучше. А ее несдержанность, даже грубость, вызывали у него лишь мягкую счастливую улыбку. Впервые он чувствовал, что он сильнее Эммы, и это неожиданное ощущение как то сразу успокоило его, расставило все события по местам, придало ему уверенности.
   Побродив по тропинкам зоны отдыха, Эмма с Костей возвратились к профилакторию и присели на лавочку, неподалеку от воды. Темнота и тишина окружали их. Спрятались за густыми облаками и Луна, и звезды. Легкая весенняя свежесть постепенно все глубже и глубже проникали под их ненадежные одежки, заставляя поеживаться.
   Беспокойное состояние Эммы сменилось тихим раздумьем. Она как будто чего-то ждала, часто невпопад реагируя на вопросы и реплики разговорившегося веселого Кости.
   Неожиданно Эмма, приняв решение, встала.
   -Поздно, Костя. Пора прощаться. У тебя завтра трудный день. – Эти строгие слова были произнесены тихо, нерешительно.
   Костя, поднявшийся вслед за Эммой, широко улыбнулся и вдруг тихо прошептал.
  -Эмма! Любимая! – Он обнял ее и крепко поцеловал.
   -Иди. – Еле слышно шептала Эмма, не в силах сама сопротивляться его воле, и смутно понимая, что все же должна была сказать ему именно эти слова. Впервые в жизни ее руки не повиновались ее разуму, не позволяли ослабить объятия.
   И вдруг вновь, простая до жути мысль, пронзила все ее существо: « Он улетит, а вернется ли? Куда она провожает его? На смерть? На славу?!».  И снова бабье горькое: « Вернется ли к ней в зените Славы?». А следом опять тревога: « Вернется ли живым? Пусть что угодно, но только вернется! Живым! Живым! И ничего ей больше не надо!».
   Костя целовал ее, что-то шептал, но она уже не слышала его слов, вся поглощенная той необузданной путаницей мыслей, захлестнувших голову. И только когда он будто выдохнул: « Пойдем ко мне!», а сам, припав к ее плечу, замер, ожидая ответа, Эмма мгновенно поняла, что именно ей надо сейчас что-то решать. Понимала, но не могла произнести ни слова.
   Он же, приняв ее молчание за согласие, осторожно обнял и повел к яркому подъезду. Эмма потеряла чувство места и времени, и только один вопрос трепетал и бился в мозгу – да или нет? Правильно ли она поступает? Она решала и не могла решить. Ее толкала вперед ею же внушенная себе мысль: «Надо ответить на его призыв! Это долг любящей женщины перед мужеством того, кто с улыбкой и легко шел в неизвестность, откуда для него может быть и не будет возврата». От этих мыслей холодело сердце, и она с еще большей силой убеждала себя в том, что Косте легче будет, если он уйдет туда с ее любовью. Тогда и она сама как бы вместе с ним будет участвовать в этом космическом полете. Теперь они все время будут вместе.
   И все же, она сделала еще одну попытку уйти. Однако, Костя не отпустил ее, ласково и настойчиво шепча в самое ухо.
   -Эмма! Любимая! Я не представляю как бы жил без тебя. Все что я могу, и может быть смогу еще сделать, так это только благодаря тебе! Мы никогда не сможем расстаться. И тем более, сейчас. Ведь уже завтра я улетаю на космодром!
   -Улетаю…Космодром. – Эмма тихо повторила эти слова, будто впервые их слыша, хотя только что сама думала о том же самом.
   -А ты останешься и будешь меня ждать!
   -Ждать…ждать. – Как эхо звучал ее шепот, и непрошеная слезинка выкатилась из глаз.
   -Ты не волнуйся. У меня все будет в порядке.
   -В порядке. – Эмма украдкой вытерла слезу, заторопилась. – Да, да, Костя. Ты не обращай внимания…
   -Если бы ты знала, как я тебя люблю! – Костя даже задохнулся от этих слов, вложив в них всю свою силу чувств.
   -Люблю. – Эмма  вдруг схватила его лицо руками, напряженно всматриваясь в  глаза, спросила. – А когда на фронт провожали, тоже вот так провожали? – И, не дожидаясь ответа, продолжила. – Ну, конечно. Я ведь помню, как мама рассказывала. Тогда хотели только одного – чтобы вернулся. Правда? Все так и было. Скажи?
   -Ты о чем? – Не сразу понял ее Костя.
   -О чувствах. – Обиделась Эмма, не сумев сдержаться.
   -Глупая ты. Я вернусь. Ты же веришь в это!?
   -Глупая. – Покорно согласилась Эмма.
   -Я вернусь. Ты же веришь в это? – Повторил Костя и пристально посмотрел Эмме в глаза.
  -А моя мама давно умерла. – Вдруг неожиданно вырвалось у Эммы.
   -Любимая! – Костя, стараясь успокоить, поцеловал ее, но она будто и не заметила его порыва.
   -И папа умер. – После паузы вновь тихо произнесла Эмма. Они умерли один за другим, потому что жить друг без друга не могли. Сначала папа. – Эмма помолчал, не решаясь высказать, волновавшую ее, мысль, но все же продолжила. – Он был осужден и отправлен на лесоразработки.
   -А как же…- Не смог скрыть своего удивления Костя, но посмотрев на застывшее, мокрое от слез, лицо Эммы, заставил себя не развивать эту тему. Он достал носовой платок, и, осторожно убирая слезные капли, тихо шептал. – Будет. Будет, Эмма. Ведь все в прошлом. Главное сейчас то, что мы вместе, а остальное переживем. – Он осторожно погладил ее пушистые волосы, привлек к себе.
  -Нет, нет. – Отстранилась Эмма. – Он не был виновен! Ты не понял! Хотя он сам и определил себя виновным по закону, и не оправдывался на суде. – Быстрая речь Эммы вновь прервалась, и уже задумчиво, тихо, с паузами, она закончила. – Он сказал, что раз сам подписал подсунутую ему бумагу, значить, виноват… Здоровый он был. Не болел… А через месяц его придавило деревом…Вот тогда мама и не выдержала…
   -Я понимаю. – Костя крепко обнял покорную Эмму, и несколько минут они стояли застывшие, не в силах произнести хотя бы одно слово. – Эмма. – Костя осторожно отстранился от Эммы, всматриваясь в ее лицо, и она увидела, как непрошенная скупая, слеза выкатилась у него из глаза. – Обещаю! Клянусь! Я все время буду с тобой! Я все время буду о тебе помнить! Все время!
   -И чтобы ни случилось? – Вопрос прозвучал несколько иронично, но Костя почувствовал, с каким напряжением ждала Эмма ответа, и потому, не раздумывая, подтвердил.
   -И чтобы ни случилось! Я так счастлив, Эмма! – Столько силы и волнения было в этих словах, что Эмма даже испугалась.
   -Не надо так, Костя! Я хотела тебе сказать. – Но Костя не дал ей закончить фразу.
   -Молчи. – Шептал он. – Все потом. Я буду весь полет жить этим прощанием и мечтой о нашей новой встрече! Весь полет!
   Но, ведь я как раз. – Эмма сделала еще одну робкую попытку успокоить Костю, и вернуться вместе с ним в мир реальных вещей и логичных поступков. А Костя шептал.
   -Я люблю тебя! И сегодня мне ничего больше не надо. Главное, что ты любишь меня! Я счастливый человек, Эмма! Я люблю тебя! Люблю! Люблю!
   -Костя, милый! Любимый! – Еле шептала в ответ Эмма, но по тому, как крепко обняли ее руки Кости, поняла, что ответ услышан.
   И все же, даже сейчас она продолжала, пусть и не так остро, но все же решать неразрешимую проблему – плохо она поступает или нет?  Не унижаем ли своим поведением свою честь и достоинство? И только в гостинице, когда все, что должно было произойти, на самом деле произошло, она вздрогнула, и теперь по настоящему, по бабьи жалостливо, горько заплакала. Заплакала радостными слезами,  прощаясь с прошлым и возможностью что-то изменить в своей жизни. Она была счастлива.
   Костя воспринял ее слезы за естественную женскую стыдливость, целовал, успокаивал, пытался найти слова, которые помогли бы ей преодолеть свое состояние. И, когда Эмма вскоре затихла, он не стал ее беспокоить, а нежно обняв за плечи, привлек послушную голову к себе на грудь и замер, стараясь ни единым движением не потревожить покой любимой.
   Эмма проснулась также внезапно, как и уснула. Еще не открывая глаз, она вспомнила все, и ей стало страшно. Страшно от понимания того, что пройдет невероятно много времени, прежде чем Костя снова будет рядом с ней. Она вдруг отчетливо и ясно поняла, что все годы именно его мечтала любить и принадлежать только одному человеку – Косте Дронову. И какое же это счастье, что он все-таки нашел ее. Именно он, и именно ее!
    В тоже время, ей, почему то, было жаль себя. У нее не было слез, но снова хотелось поплакать. И чем сильнее ощущалось это счастье, тем тревожнее сжималось сердце от неясности будущего.
   Открыв глаза, Эмма надеялась увидеть рядом того о ком думала, но Костя стоял у окна, внимательно всматриваясь в краски занимающегося утра.
   Он не услышал, а скорее почувствовал какое-то движение за спиной, повернул голову, радостно улыбнулся.
   -Проснулась? – Он снова повернулся к окну. – Какое прекрасное сегодня утро.
   -Прекрасное. – Машинально повторила Эмма, и все мнимые и реальные опасности ближайшего будущего вдруг с еще большей силой навалились на нее, мешая логично думать, радоваться, жить.
   -Ты расстроена?  - Костя обеспокоенно присел рядом, взял ее руки, прижал к своей щеке.
   -Все хорошо. Все в порядке. – Поспешила успокоить его Эмма. – Отвернись. -  Она быстро оделась, подошла к Косте, встала рядом.
   -   Я тебя обидел? – Костя обнял покорную, тихую Эмму. – Огорчил?  Что с тобой? Я ведь чувствую, что с тобой что-то происходит.
   -Не надо говорить об этом. – Тихо попросила она.
   -Но ведь я чувствую! – Настаивал Костя. – В чем моя вина? Я бы не хотел, чтобы в наших отношениях какая-то недосказанность. Ведь мы с тобой не чужие.
   -Не злись. – Улыбнулась Эмма.- А то очень похоже на первую семейную драчку. Понимаешь, объяснить свое состояние  словами я просто не смогу. Хотя все, вроде, и чрезвычайно просто. Ты напрасно переживаешь. Я всего лишь расстроена тем, что нам предстоит разлука. И, судя по всему, длительная.
   -Но ведь я не могу иначе! – Костя был искренне удивлен.
   -Да, конечно. – Согласно кивнула головой Эмма. – Но оказывается, что мне от этого не легче. Веселиться не хочется.
   -Ты по правде на меня не обижаешься?
   -По правде. – Она прижалась к Косте. – Я благодарна тебе и буду ждать. Очень буду ждать!
   -Эмма! – Обрадовался Костя. – Я ведь тоже сегодня «не в своей тарелке».
   -Знаешь. А я ведь не то что тебе, себе не хотела признаваться в том, что люблю тебя. – Эмма прислонилась к стене, с интересом, будто впервые узнавая, посмотрела на Костю.
   -Одного боюсь. – Костя успокоившись смотрел прямо в глаза Эмме. – Твоего разочарования. Ты меня выдумала, а я самый простой человек. С кучей слабостей. Уж слишком нас, космонавтов, заидеальничали в газетах. Даже неловко порой. – Он замолчал, и вдруг выпалил. – Ты согласна стать моей женой?
   Да…А может быть и нет. – Эмма счастливо улыбалась. – Я же говорила тебе, что это сложней, чем просто любить.
   -Опять за свое. Я не могу по другому. Особенно…
   -Я тоже. – Эмма легко прикрыла ему рот своей ладошкой.
   -А ведь это великолепная идея. – Костя обеими руками крепко схватил Эмму, поднял вверх. – Мы летим на космодром вместе. Там тоже есть ЗАГС, и все вопросы решены! – Он опустил Эмму. – Верно?
   -Нет. – Она отрицательно покачала головой. Не решены. Я не смогу так.
   -Но почему? – Удивился Костя.
   -Прости. – Эмма поцеловала Костю. – Я имею в виду официальное юридическое оформление данного процесса. Например. Ты считаешь, что свадьбы не должно быть?  В остальном, я думаю, ты не сомневаешься.
    -Как всегда, женщина права. – Засмеялся Костя.
      Они помолчали, и Костя вспомнил, что до сих пор ничего не рассказал Эмме о Госкомиссии, на которой она не присутствовала. Он засмеялся.
   -Извини. Я ведь совсем забыл рассказать тебе подробности. Меня не просто назначили в полет, а с боем. До сих пор вижу недовольное и, вместе с тем, удивленное лицо Зарудного.
   -Недовольное? Разве не он… - Начала  было, но так и не задала свой вопрос Эмма.
   -Понимаешь. – Не замечая ее растерянности, восторженно продолжал Костя. – Он предлагал назначить в полет меня, но только с Гуровым, который предварительно дал согласие на такой вариант. Но члены Госкомиссии высказались против. Очень уж хорошее впечатление на них произвели наши с Безродным четкие и слаженные действия по устранению твоей внезапной вводной.
   -Выходит, что все-таки я…
   -Ну конечно! И как только ты додумалась до нее. Честно говоря, поначалу я даже растерялся. Потом с инженером обсудили, и вроде просветлело в мозгах. Успели отработать.
   -Ты хорошо проверил себя. – Эмма явно не разделяла восторга Кости, так как только теперь поняла, откуда идет неясное чувство несправедливости, допущенное ею.
   -У каждого человека свое счастье. – Все еще не понимал  ее Костя. – Сегодня повезло мне, завтра кому-нибудь другому.
   -Жаль. – Эмма села в кресло, стоявшее у окна, горько улыбнулась. – Оказывается, трудилась я зря. Все сделано не так.
   -Я думал. – Костя споткнулся на этих словах, но тут же в его голосе снова появилась уверенность. – Ты не права! Кто же мог предвидеть как сложится ситуация на Госкомиссии. Ты помогла мне приобрести уверенность. Это главное. И за это спасибо.
   -Я поставила вас в разные условия. Для тебя, пусть невольно, но они оказались лучшими. А это плохо, нечестно именно с моей стороны. Тебя я ни в чем не обвиняю. Я виновата.
   -Выдумщица ты моя. – Понял, наконец, в чем дело Костя. – Да ведь о Загоруйко и речи не было на комиссии. Вопрос стоял – Гуров или Безродный? Неужели тебе не понятно, что с Безродным мне надежнее? Мы же друг друга с полуслова понимаем.
   -Все-равно. Это несправедливо, и я жалею о том, что сделала. – Голос Эммы был тих, но тверд. – Если бы я могла, я вообще никогда не пустила бы тебя в полет. – Она неожиданно закрыла лицо руками, заплакала.
   -Вот этого я и боялся. Работал и думал: « Вдруг не выдержит и сделает мне послабление?». Я ведь действительно не совсем был уверен в своих силах. Теперь другое дело. – Он улыбнулся. – Ну, не сердись и улыбнись мне. Иначе у меня будет плохое настроение, и я могу, теперь уже в реальном полете, ошибиться. – В голосе его звучала явная обида. – Может быть, мне собрать Госкомиссию и…
   -Не надо так, Костя. Прошу тебя. Поздно уже об этом вспоминать.
   Разве могла Эмма рассказать ему обо всем, что чувствовала, что по настоящему тревожило ее. Даже если бы ей пришлось самой себе объяснять свои сиюминутные ощущения, она не смогла бы этого сделать. Слишком хаотичными и противоположными по значению и содержанию были ее мысли. Она и любила своего Костю, и ненавидела за то, что он был способен подчинить ее своей воле. Она была счастлива, верила в свою прекрасную звезду, и не могла отделаться от щемящего чувства неясной тревоги.
   Пляска сумбурных мыслей в голове утомляла, но хотелось разобраться во всем спокойно, без спешки. И еще хотелось, чтобы Костя сидел рядом, обнимал ее и молчал. Молчал и любил ее.
   -Прости. – Костя нежно обнял Эмму. – Я, кажется, совсем тебя заговорил. Но это от того, что я тебя очень люблю. Очень! – повторил он, еще крепче обнимая Эмму.
   -У меня просьба. – Эмма поняла, чего она сейчас хочет, что ей больше всего необходимо, и с мольбой посмотрела на Костю. – Давай расстанемся здесь. Прошу тебя.
   -Но почему? – Костя выпрямился, недоуменно сдвинул брови. – Нам скрывать нечего.
   -Мне так будет легче… Ты улетишь, а я… На людях я не выдержу и…Я не смогу проводить тебя на аэродроме.
   -О чем ты говоришь, Эмма!? – Он снова хотел обнять ее, но она отстранилась.
   -Я говорю правильно. Ты должен меня послушать. – В голосе Эммы было столько серьезности, что Костя ничего не смог возразить в ответ.
   -Хорошо. – Не без колебаний согласился он. – Если тебе так хочется, то…
   -Хочу. – Эмма снова закрыла ему рот ладошкой. – Возвращайся поскорее. Прошу тебя. И все остальное будет в порядке.
   -Если ты так хочешь. – Прищурился лукаво Костя. – Через 12 месяцев буду дома обязательно.
   -Ну, конечно. – Эмма смущенно прижалась к Косте. – Совсем ты меня запутал. – И улыбнувшись, добавила. – В связи с, вновь выявленными ,обстоятельствами, придется украсть у тебя еще десять минут. На проводы. Но ни секунды больше. Надеюсь, что страшных кар на мою голову за это не последует.
    Обстановка сама собой разрядилась. Спало напряжение, явно проглядывавшее в поведении каждого. Им вновь стало легко и свободно друг с другом.
   Костя, забыв о времени, рассказывал смешные реальные и выдуманные истории. А Эмма, прижавшись к нему, молчала. Она не забыла о времени, и точно выдержала его.
   К этому моменту они уже были на улице, и Эмма, обняв Костю, быстро поцеловала его и решительно отстранилась.
   -Пора, Костя. Пора.
   Он на мгновение растерялся, но, посмотрев на сосредоточенное лицо Эммы, молча повернулся и сделал несколько шагов к подъезду, обернулся, и тут Эмма сама не выдержала, бросилась к нему, осыпала лицо поцелуями.
   -Костя, прости меня. – Бормотала она. – Прости меня глупую. Я тебе столько наговорила. – И Костя радостный и счастливый успокаивал ее, а она не могла остановиться, повторяя. – Костя! Возвращайся! Прошу тебя! Мне трудно будет без тебя! – Вновь и вновь повторяла она, но постепенно, взяла себя в руки, немного успокоилась, и снова уже тихо, даже как то устало, попросила. – Иди, Костя. Иди. Теперь я выдержу. Иди.
   Костя, однако, стоял, не двигаясь, и тогда она, быстро поцеловав его, почти убежала к переходному мостику через озеро.
   Эмма давно уже скрылась в лесу, а Костя все еще стоял и смотрел ей вслед. Он даже не увидел, и не услышал, как к нему подошел Загоруйко.
   -Перед полетом это ни к чему, Костя. – Заметил он.
   -Александр Иванович. – Не удивился Дронов – Я ведь люблю ее.
   -И люби на здоровье. Жаль только, что слов моих не понял. А по другому объяснить не получается.
   -И не надо. Я все прекрасно понял. – Дронов закрыл глаза, вновь вспоминая минуты и часы, проведенные с Эммой. – Я счастливый человек! И теперь могу лететь куда угодно, а не то, что в космос! На Марс! На Венеру! Куда прикажете, Александр Иванович?
   -Не  серьезно это. – Повторил Загоруйко, и Дронов обиделся.
   -Не надо, Александр Иванович, нотаций. Я ведь тоже скоро… -  Он не решился закончить фразу, замолчал, ругая себя за несдержанность.
   -Мальчишка ты еще, Костя, а не космонавт. – Не обиделся Загоруйко.
   -А почему бы и нет? – Дронов рассмеялся. – Молодость это прекрасно! Вам не бывает жаль того обстоятельства, что вы значительно повзрослели по сравнению с молодостью?
   -Ладно. Иди, досыпай, молодость. – Миролюбиво проворчал Загоруйко. 
   Нарушение режима было налицо, но еще хуже было бы обострять обстановку перед стартом. Да и понимал он Дронова. Оставалась надежда на крепкий организм.
   -Так я пошел. – Дронов улыбнулся.
   -Иди. – И только, когда Дронов скрылся в а подъезде профилактория, Загоруйко сокрушенно  вздохнул и покачал головой.
   
                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ  ПЯТЬ.
  Проводив экипажи, улетающие на космодром, Зарудный облегченно вздохнул. Появилась возможность немного передохнуть от срочных дел.
       Возвратившись к себе, он увидел в приемной Бугрову, и молча пригласил ее в кабинет.
   -Присаживайтесь и излагайте.  Времени у меня не так много.
   -Просто, я не могу все держать в себе. Вы должны знать. – Зарудный молчал. – Сердечный сбой у Загоруйко произошел при десятикратной перегрузке.
   -Что?!  - Понялся со своего места Зарудный. – Кто позволил крутить членов основного экипажа при такой перегрузке непосредственно перед стартом?
   -В планах нашей научно-исследовательской работы  об исследовании возможностей космонавта в стрессовых ситуациях…
   -Да плевать мне на эту НИР!  Для исследований есть целый отряд новичков. Да и сами могли бы попробовать, что это такое. Вы мне скажите – при чем здесь основной экипаж?
    -Ну, мы хотели проверить. У спортсменов в период наивысшей формы подготовки к соревнованиям, обычно ослабляется возможность сопротивления организма к другим факторам. Мы хотели понять – можно ли соотнести эти выводы к космонавтам в период их наивысшей степени готовности к полетам.
   -Вы соображаете, что говорите?  Такие вещи надо согласовывать.
   -Но ведь вы утвердили план НИР.
   -Только там не было детализации ваших экспериментов. – Зарудный поднял трубку телефона, и некоторое время разговаривал с начальником Бугровой. – Выходит, что вы готовитесь к защите докторской диссертации? И поэтому решили промолчать на начальном этапе разбирательства?
    -Это не имеет значения. Я просто не придала этому факту особого значения. Его раздули необоснованно. К тому же, если честно, то я не уверена в том, что сердечный сбой имел место.
   -То есть как? Вы же только что…
   -Дело в том, что сердечный сбой у Загоруйко противоречит моим научным выводам. Да и перегрузка длилась доли секунды. – Бугрова пожала плечами. – Вполне возможно, что это был случайный всплеск у регистратора. Кравцова сразу зарегистрировала сердечный сбой. Вот техники испугались, и не признались в своей недоработке.
   -Чудеса, да и только. – Развел руками Зарудный. – И что же вы предлагаете? Собрать немедленно Госкомиссию, зачитать ваш заявление, отменить полет?
   -Но ведь я не из-за этого пришла. – Бугрова замолчала. Молчал и Зарудный. – Дело в том, что мне не разрешают продолжать эксперименты по НИР. А мы не укладываемся в сроки. Я ведь не о себе беспокоюсь. О науке. О будущих полетах.
   -Ах, вот оно что. – Зарудный не позволил своему настроению выйти наружу. Но раздумывал он недолго. – При принятии окончательного решения, я приму во внимание ваше чистосердечное признание. А сейчас к своему начальнику. По вашей НИР он примет решение. Идите.
   Бугрова хотела еще что-то сказать, но постояв, вышла из кабинета.
   Зарудному было над чем подумать. Он понимал, что уже ничего не сможет изменить в подготовке к полету. Начинать новое и тщательное разбирательство, себе дороже. Руководство не поймет. Что сложилось, то сложилось. Но понимал он и то, что в Центре надо что-то изменить, чтобы подобные ошибки не могли повториться. И это уже было его обязанностью. Спокойной передышки не предвиделось.

                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ.
    Время старта экипажа Дронова неумолимо приближалось. За полторы недели после отлета нового основного экипажа на космодром Загоруйко с Гуровым успели пройти в госпитале все, определенные им медицинские процедуры и проверки, и теперь ждали окончательных выводов медицинской комиссии, которая должна была заседать через сутки.
   Предварительно, правда, они знали, что все у них, вроде, хорошо, но быть спокойными после столь неутешительного первого вывода медиков, было трудно. Понимая состояние космонавтов, начальник госпиталя отпустил их домой.
   До старта Дронова оставалось несколько часов, когда они сели в прибывшую за ними машину, и Загоруйко коротко приказал.
   -Домой.
   -Домой? – Удивился Гуров.
   -Домой. – Повторил Загоруйко, и, видя недоумение бортинженера, добавил. – Если хочешь, то лично тебя могу сразу в ЦУП \ Центр управления полетом\ подбросить.
   Гуров пожал плечами, но промолчал, а Загоруйко не стал ему объяснять, что фактическим поводом к такому решению послужила формальная обида. Дело было в том, что никаким расписанием или программой ни его, ни Гурова не пригласили в ЦУП для обеспечения старта экипажа Дронова. О них толи забыли, то ли сочли излишним приглашать людей, находящихся в госпитале.
   Конечно, Загоруйко мог бы и без приглашения поехать в ЦУП. Но тгда он впервые присутствовал бы на старте не как человек, занятый делом, а как незваный гость-созерцатель, наблюдатель и вообще бездельник. Ему, опытному специалисту по связи ЦУПа с экипажем, работавшему почти со всеми экипажами в последние 10 лет, находиться в таком положение было довольно трудно. Тем более, что в  данном случае он имел прямое отношение к предстоящему старту. Конечно, он не сомневался в том, что друзья пригласили бы его с гостевых трибун в самую гущу рабочей группы, и он оказался бы в центре всей этой работы. В центре, но не ее рабочим винтиком, от которого что-то зависело. Если бы что-то произошло, он просто не смог бы, не имел права вмешиваться. Это был удел других. Тех, кто сейчас напряженно вслушивается в каждое слово космонавтов с борта космического корабля. Больше того, в этой ситуации он им просто мешал бы нормально работать одним своим присутствием. Следовательно, самым правильным было - не появляться сейчас в ЦУПе.
   Пожалуй, после долгого перерыва, Загоруйко вновь понял, как трудно быть сторонним наблюдателем, или, говоря спортивным языком, обыкновенным пристрастным болельщиком. «Честно слово», - думал Загоруйко. – Теперь я верю в то, что у болельщиков гораздо больше возможностей перенести инфаркт, чем у тех, кто занят конкретным делом».
    Машина мчала Загоруйко с Гуровым в городок, и они понемногу разговорившись, уже рассматривали преимущества, которые неожиданно дарила им сложившаяся ситуация, предоставив возможность еще один раз пережить космический старт так, как это делает простой обыватель, когда в обычный день, занятый привычным делом, он сидит дома, и вдруг слышит по радио: « Передаем сообщение…».
Правда, полной иллюзии неизвестности создать не удастся, так как о времени старта они знают, но все же интересно будет и вполне возможно, что спокойно.
    Так мыслилось, но оказалось, что здесь то Загоруйко и ошибся. Спокойствие не приходило. Гуров по приезду забежал на несколько минут домой, а Загоруйко ходил из комнаты в комнату, садился в рабочем кабинете за давно начатую рукопись книги, но сосредоточиться не удавалось. Он не мог сейчас оставаться один. Ему нужны были люди, общение с ними, возможность говорить, спорить и слушать. И он по настоящему обрадовался, когда пришла жена.
   -Отпустили?
   -Отпустили. Надеюсь, не опоздала? – Засмеялась Мария Петровна в ответ на вопрос мужа. – А Алены еще нет?
   -Звонила. Обещала прийти. Коля с Леной сейчас придут. Так что будет у нас, мать, узкий сплоченный кружок единомышленников.
   -Вот и хорошо. Пойду ка я на кухню. Посмотрю чем кормить членов твоей секты.
   В комнату шумно вбежала Алена, поцеловала отца, поинтересовалась.
   -Не опоздала?
   -Не опоздала, не опоздала. Знаешь ведь. – Радостно засмеялся своей любимице отец, а Мария Петровна, помня о своих обязанностях хозяйки, поспешила на кухню
    -А где Григорий? – Загоруйко даже выглянул за дверь, надеясь увидеть там мужа дочери.
   -Тебе это интересно? – Удивилась Алена.
   -Очень.
   -Не замечала. Ты же у нас знаменитый нейтрал. Умный! А на таких, как ты… - Она замолчала, не решаясь продолжить.
   -Так, где же твой Григорий – Спокойно, будто не заметив замешательства дочери, вновь спросил Загоруйко.
   -Ты знаешь, что… - Начала было Алена, но снова запнулась на полуслове. Знала, что не принято в семьях космонавтов разговаривать на серьезные космические темы, и тем более, если они касались их лично. Особенно в преддверии очередного космического полета. Правда, отец уже остался дома, но все же…
   Понял и Загоруйко, что разговор о Григории, каким то образом связан с его несостоявшимся полетом, и Алена боится его растревожить. Поэтому, усадив дочь рядом с собой, он просто и ровно сказал.
   -Говори. Все уже позади. А ты знаешь, что в таких случаях я уже не волнуюсь. – И чуть помедлив, добавил. – Выкладывай, что там натворил твой ненаглядный Григорий.
   -Ты знаешь. – Срывающимся от волнения голосом, начала Алена. – Он тебя предал!
   -Прекрасно. – Сразу повеселел Загоруйко, поняв, о чем может идти речь, и даже обрадовался, услышав.
   - Он сам признался, что твердо поддерживает мнение твоего несравненного Аверкина о том, что ты уже стар для полетов в космос.
   -Не знаю, от кого знает об этом твой Гриша. – Загоруйко улыбнулся. – Но Аверкин говорил мне об этом еще год назад.
   -Тебе?! – Искренне удивилась Алена.
   -Да. Правда, в более вежливой форме и в несколько ином смысле, но говорил. Честность надо уважать, дочка, а не злиться на нее.
   -Ничего не понимаю
   -А ты постарайся. В данном случае важно окончательное решение, а не рассуждения, которые привели к нему. Аверкин, как я уверен и твой Гриша, был за то, чтобы в этот полет пошел наш экипаж. Но как честный человек, он взвешивал все за и против. И тут мой возраст действительно выступает большим минусом по сравнению с Дроновым. Члены Госкомиссии тоже совещались долго, пока решили отправить в полет Дронова с Безродным. И возраст в их решении не сыграл никакой роли.
   -Выходит, я его напрасно обидела.
   -Выходит. Надо извиняться. – Подтвердил Загоруйко.
   -Не могу, отец. – Тихо произнесла Алена. – Он ведь тогда еще больше возгордится.
   -Ну, смотри, смотри. – Вроде бы равнодушно проворчал Загоруйко. –Только смотри не опоздай.   И Алена, ожидавшая уговоров, убеждений, не выдержала и засмеялась.
   -Ой, папка, и хитрый ты у меня! Ладно, я подумаю. Хорошо?
   В комнату входили Гуров с женой, и почти сразу же резко зазвонил телефон.
   Звонил Суровцев. О том, что Загоруйко возвратился из госпиталя, но не уехал в ЦУП, а сидит дома, он узнал совершенно случайно от дежурного. Посоветовавшись с Аверкиным, который по расписанию во время старта Дронова должен был дежурить на тренажере «Ветер», в группе анализа ситуаций, он решил пригласить к себе и Загоруйко , и Гурова.
   Оба были уверены, что уже в первые минуты старта, находясь на положении обыкновенного телезрителя, Загоруйко не выдержит и начнет волноваться. А на тренажере имелась прямая трансляция из ЦУПа. Так что, здесь Загоруйко и Гурову будет спокойнее.
   Присутствовала в этом приглашении и другая тайная мысль. Обоим хотелось попутно решить  задачу, связанную с Трофимовым, который вернулся из госпиталя. Положение у него было плачевным, и помочь ему мог, пожалуй, только Загоруйко с его добротой, честностью и прямым настойчивым характером.
    Загоруйко без колебаний принял предложение.

                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ  СЕМЬ.
В ожидании очередного космического старта на тренажере «Ветер»  сохранялась обычная рабочая обстановка.
   Привычный порядок, правда, немного нарушал Трофимов. В своей гипсовой повязке на шее, которая придавала ему гордый и неприступный вид, он довольно живописно и комично метался между специалистами в ожидании решения своей участи. Чаще всего он все же оказывался возле пульта инструктора, где Кравцова и Аверкин готовились к трансляции старта.
   Трофимов, как мог, пытался сохранить спокойствие, но, уже через пять минут после звонка к Загоруйко, не выдержал.
   -Миша, а может быть и не будет его?
   -Жди. – Аверкин был занят, и в такие минуты его короткие реплики-приказы становились грубоватыми. Трофимов обижено замолк.
   -Ну вот, кажется, то, что нужно. – Кравцова отложила в сторону ручку, еще раз рассмотрела нарисованную схему, и весело повернулась к, работавшей рядом, Кате.
   -Где ты вчера пропадала? Я так и не дозвонилась тебе.
   Савина в недоумении посмотрела на подругу, но увидев ее смеющиеся глаза, тоже улыбнулась.
   -Кавалера искала. – Подруг вроде бы уже никто и не интересовал, хотя Суровцев и успел перехватить брошенный Кравцовой на Аверкина лукавый взгляд.
   -Интересно. – Не отрываясь от схемы, Аверкин приподнял карандаш, привлекая внимание Кравцовой. Вот этот узел, по моему, лучше сделать так. – Он рассеянно посмотрел на Катю. – Расскажи, расскажи. Трофимову это должно быть очень интересно. – Предложил он серьезно, а сам снова уткнулся в схему.
     Катя не стала заставлять себя долго упрашивать. Рассказала.
   -Был так. Гуляла я по улице и нашла одного. Он и говорит: « Давай домой провожу. Проводил. Потом ему стало холодно. Попросился на чай.  – Во всем этом настолько явно ощущалась игра, шутка, что не понять ее, принять все всерьез, мог только Аверкин.
   -Есть же смелые люди. – Кравцова с таким сожалением и с таким возмущением смотрела на Аверкина, что сомнений в том, кому адресовалась шутка, больше не могло оставаться.
   - А вот это место так делать нельзя. Не смотрится оно. Надо переделать. – Аверкин хмуро посмотрел на Катю, протянул Эмме карандаш. – Попробуй сделать сейчас.
   А Катя продолжала.
   -Я подумала и учла усталость товарища. Пригласила на чай.
   -Даже так? – Аверкин невольно поднял голову, забыв о своих предложениях.
   -Именно так! – Дерзко ответила Катя.
   -Не то, что некоторые. – Кравцова смеялась и, явно поддразнивая Аверкина, спросила.
   -И понравился ему чай?
   -Очень. – Катя засмеялась. – Хотя я и забыла предложить гостю сахар. Он был так увлечен, рассказывал такие интересные вещи о любви, браке, семье. Даже о космосе много знал.
   -Размечталась. – Хотела что-то сказать Кравцова, но неожиданно повернулась к Аверкину. – Миша, а все-таки ты не прав. Вот здесь. Смотри.
   -Может быть, хватит? – Невольно вырвалось у Аверкина, и не ясно было, к какой из подруг он обращался с просьбой.
   -Я действительно размечталась. – Повернулась Катя к Эмме, будто и не услышав просьбы. – Он мне говорит: «Мы так разговорились, что уже и транспорт перестал ходить. Может быть, позволишь мне на той кушетке переночевать?».
   -Ай, да парень. – Шутливо подтолкнула Суровцева в бок Кравцова.
   На этот раз решение Аверкина прозвучало резко и вполне определенно.
   - Может быть пора, Эмма Викторовна, перейти к сугубо деловым вопросам? – Он встал, готовый твердо отстаивать свою позицию. – Их у нас еще достаточно много.
   Не выдержал и верный Трофимов.
   -Хоть бы врать научилась. Шито ведь белыми нитками.
   -Твоя ученица, Женечка. – Не растерялась Катя. – Только практики маловато. Вот и наверстываю, упущенное, за многие годы бездеятельности.
   С иронией, на которую только был способен, Трофимов спросил.
   -Чем же все закончилось?  - А сам с опаской посмотрел на Аверкина.
   -Профессиональный интерес?
   -Зная тебя, не удивлюсь, что все это… - Трофимов хотел еще что-то добавить, чтобы вывести из равновесия Катю, но, встретив умоляющий взгляд Аверкина, замолчал.
   Но и Катя увидела этот взгляд, и конечно же не смогла дальше продолжать игру.
   -Да выгнала я его в шею. – Почти закричала она в лицо Трофимову. – Транспорт не ходит! А ноги на что? – Она пожала плечами, и украдкой посмотрела на Аверкина. – И вообще. Не было ничего. Знакомая одна рассказала, вот я и попробовала вас развеселить, а вы уши развесили.
   Аверкин, неловко улыбнувшись, облегченно вздохнул, удивляясь, как это он сам мог принять такой несерьезный рассказ за истину.
    Довольно хмыкнул Трофимов. И только Кравцова огорченно развела руками. Так хорошо начавшаяся, сценка не получила своего красочного финала. Однако, высказаться вслух или предлагать что-то новое для продолжения розыгрыша не стала. Не могла. Да и не хотелось ей уже шутить. Как ни пыталась она отвлечь себя от мыслей о старте Кости, с каждой минутой сделать это становилось все труднее и труднее.
   В зал быстро вошли Загоруйко с Гуровым.
   -Смотри, Коля. – Загоруйко остановился у порога. А я то думал, что здесь будет сравнительно спокойная обстановка. Народу, как на митинге.
   -Прессы нет и ладно. – Негромко проворчал Гуров, и вслед за командиром стал обходить присутствующих, здороваясь за руку.
   -А, покоритель океанских глубин. – Остановился Загоруйко перед Трофимовым. – И ты здесь?
   -Да, вот. – Не зная, что сказать, затоптался на месте Трофимов, а Суровцев обрадовался. Настроение у Загоруйко, похоже, было хорошее.
   -Шея то хоть вертится? – Загоруйко зачем то потрогал свою шею, сделал несколько поворотов головой.
   -Пока нет, но врачи вроде…
   -Врачи, врачи. – Перебил Трофимова Загоруйко. А ведь как клялся, как обещал покончить с лихачеством! Ну скажи – зачем ты нырял в эту пресноводную лужу?
   -Откуда я мог знать?   Всего полтора метра.
   -То-то и оно.
   -Александр Иванович, но ведь я. – Трофимов все еще не знал, как начать разговор о своей просьбе, но наконец выдавил. – Я прошу вас…Оставьте меня здесь…
   Гуров посмотрел на Загоруйко, и как истый бортинженер сразу проинформировал.
   -Говорят, что приказ о его отчислении уже подписан Зарудным.
   -Пока не приказ, а рапорт с соответствующими выводами. – Уточнил Трофимов, пристально с тревогой всматриваясь  Загоруйко, и снова попросил. – Кем угодно! Только здесь!
   Загоруйко молчал. Сосредоточенно всматриваясь в какой-то прибор на пульте инструктора, он, казалось, забыл о Трофимове. Пауза затягивалась.
   Первой не выдержала Кравцова.
   -Александр Иванович, это не только его просьба. Если хотите, так это…
   -Не надо, Эмма. – Остановил ее Трофимов, и вновь повернулся к Загоруйко. – Я обещаю. Это действительно в последний раз! – Он весь подался вперед, ожидая ответа. – Я не подведу!
   -Вот это видишь? – Загоруйко протянул Трофимову бумагу, и при этом нечаянно уронил ее на пол. Трофимов нагнулся, но не смог ее достать. – Вот-вот. Теперь ты со своим гипсовым скафандром и на это не способен. – Загоруйко поднял бумагу. – Здесь все твои грехи, начиная с полковых лихачеств. Нашлись добрые люди. Еще в госпитале подсунули. Наверное, знали, что прибежишь ко мне. – Он усмехнулся. – И мне пока нечего им возразить.
   -Я не подведу. – Трофимов был в отчаянии. – Поверьте мне еще раз! Честное слово!
   -Да я не командир части! Не мне решать такие вопросы. – Голос Зарудного был сердит, и Суровцеву показалось, что он ошибся в своем первоначальном выводе, но Загоруйко уже улыбался.
   -Если вы попросите командира. – Голос Аверкина был спокоен. – Мы не потеряем еще одного хорошего человека.
   -Сговорились? – Загоруйко говорил вроде сердито, но мягко. – Неужели все-таки, стоящий парень?
   -Кавалер он, конечно, никудышный, но. – Решилась на шутку Кравцова. – Как шею поправит, будет лучше.
   -Да искренний он человек, Александр Иванович! Жалко его. – Катя Савина, прижав руки к груди, умоляюще смотрела на Загоруйко.
   -Чем заниматься будешь? – Уже спокойно, по деловому спросил Загоруйко. Трофимов вопросительно посмотрел на Аверкина.
   -У меня свободна вакансия помощника. – Поспешил тот ему на помощь.
   -Слыхал? – Загоруйко повернулся к Гурову. – Еще один профессор на нашу голову будет. – Он засмеялся. – А ведь вспомнит он нам потом все наши прегрешения. – Загоруйко внимательно посмотрел на Трофимова. – Хорошо. Иди. Поговорю я с Зарудным.
   -Спасибо, Александр Иванович! – Начал было Трофимов, но Загоруйко прервал его.
   -Я еще ничего не обещал. – Но тут же смягчился. – Ладно, я разберусь.
   Трофимов, будто боясь, что Загоруйко передумает, быстро ушел за пульт инструктора.
   -По моему трансляция уже должна начаться. – Загоруйко повернулся к Суровцеву.
   -На старте все идет по программе. – Сообщила Катя. – Но в канале трансляции полетел блок усиления сигнала. Ребята обещают быстро устранить.
   Резко зазвеневший телефон, заставил всех вздрогнуть. Гуров поднял трубку.
   -Слушаю Гуров…  Да. – С каждой секундой разговора его лицо расплывалось в широкую улыбку. Затем, аккуратно положив трубку, Гуров торжественно выпрямился, однако, в последний момент он постарался придать своему лицу спокойное, даже равнодушное, выражение лица и сообщил. – Медкомиссия все-таки приняла сегодня окончательное решение. Загоруйко и Гуров имеют стопроцентный допуск к космическим тренировкам и полетам. Никаких ограничений.  – Подчеркнул он последние слова, и повернулся к Загоруйко. – Что  теперь скажут те, кто так упорно настаивал твоем отстранении, командир?!
   Загоруйко подошел к бортинженеру, успокаивающе обнял за плечи.
   -Все в жизни бывает, Коля. Все мы люди. Все ошибаемся.
   -Считаете все же, что Госкомиссия ошиблась? – Кравцова с нетерпением ждала ответа.
   -Я не о комиссии. – Загоруйко помолчал. – Нет. Госкомиссию винить не могу и не буду. При любых обстоятельствах.
   -А если бы вы сами решали судьбу этого полета? Лично – Настаивала Кравцова.
   -Лично? – Загоруйко остановился в раздумье, посмотрел на Гурова, с которым недавно говорил на эту тему. – Лично я полетел бы сам. И не потому, что не доверяю ребятам, в потому, что лучше себя знаю и Николая. Наши возможности и наше физическое состояние. Но. – Загоруйко сделал паузу, привлекая внимание к своим словам. – Если бы я был членом Госкомиссии, то вполне возможно, что голосовал бы я за ребят.
   -Но ведь это же нелепость. – Не согласился Гуров. – Решение должно быть только одно!
   -Должно. – Все также задумчиво продолжал Загоруйко. – Только когда я решаю за себя, то и отвечаю за себя. А когда приходится решать чужие судьбы, начинаешь рассматривать слишком много вариантов. Боишься ошибиться. Да и вводных прибавляется. Тут уж отношение к себе должно быть, я бы сказал, сверхчестным. А это не каждому под силу. Тут другой героизм нужен. – И вдруг снова спохватился. – Что же это со связью?! Ведь давно пора!
   Загоруйко уже хотел послать самого Суровцева к связистам, но на экране появилось изображение, и в помещении раздался громкий и чуть торжественный голос Дронова.
   -Вас понял. Самочувствие отличное. – Прямая трансляция со старта началась.
   Из соседних комнат стали подходить другие сотрудники, и вскоре зал был заполнен людьми. Они стояли в проходах между аппаратурой, сидели на стульях и рабочих площадках, но шума не было. Все внимательно вслушивались в каждое слово экипажа.
   Среди других появился и Трофимов, осторожно протиснулся к пульту инструктора, прислонился к его боковой стенке и тоже затих.
   В паузе между очередным докладом о подготовке к старту Загоруйко успел, однако, заметить.
   -За спорами чуть не упустили старт. – И тут же одобрительно добавил. – Молодцы ребята. Хорошо держатся.
   -Есть ключ на старт. – Доложил Дронов.
   -Ну, теперь все. Как у хорошего студента, прекрасно знающего предмет.  – Засмеялась Савина. – Десять минут страха, и очередной космонавт на орбите.  Простите. – Поправилась она. – Не космонавт, а целых два. Оба ведь новички.
   -Катя! – Сердито посмотрел на нее Загоруйко.
   -Поняла. Молчу. – Катя даже отодвинулась со своим креслом подальше, затихла.
    А голос Дронова продолжал.
   -Есть зажигание… ПО-ЕХА-ЛИ!!
Этот возглас вызвал невольное восклицание Аверкина.
   -Ишь ты, новый Гагарин объявился.
   - Да помолчишь ты или нет?! – Снова рассердился Загоруйко. – Ну, волнуются ребята. Это естественно. А такой возглас вроде бы и успокаивает. Ведь стало почти традицией именно так начинать полет.
   -Не знаю, как начинается традиция. – Аверкин не стал себя сдерживать. – Но это слово стало уже чем-то вроде заклинания для успешного полета. А ведь это не всегда помогает. Кстати, вы при старте не произносили этого слова.
   -Правда? – Удивился Загоруйко. – А ведь хотел… Выходит, что и не помню…
   А голос Дронова звучал приподнято и радостно.
     -Первая ступень отработала. Включилась вторая. Все нормально! Все окей!
   Все молчали. Очередное сообщение с орбиты должно было прийти ровно через три минуты. И все ждали. Ждали напряженно, как завороженные.
   Трансляция прервалась, и на этот раз не выдержал Гуров.
   -И замерли они, и ждали три минуты, пока неясно было, что ж там, в темноте. – Неестественно резки голосом прокомментировал он. – Белы стих. За несовершенство прошу не ругать. – И сам удивился. – Надо же, снизошло!
   -Еще один. – Сокрушенно произнес Загоруйко, но резкости себе уже не позволил. – И где ты раньше свой юмор прятал?
   -Честное слово, не знаю. Я не хотел. Оно само…
      Однако, очередной доклад Дронова на самом деле затягивался, и это почувствовали все.
   -Что скажешь, командир? – Гуров повернулся к Загоруйко.
   -Техника работает хорошо. – Сразу же внес ясность Суровцев.
   -Ждать. – Загоруйко напряженно всматривался в потухший экран.
   -Авария. – Вдруг тихо и удивленно прозвучал голос Дронова. И вряд ли кто-то смог бы усилить ту тишину, которая воцарилась в зале. -  Вторая не отделилась. Ко…- -Голос Дронова прервался и оттого все еще яснее ощутили собственное бессилие, невозможность помочь товарищам. Погас и экран.
   -Аварийный сброс! Ну же, скорее! – Резко и быстро произнес Загоруйко, будто советуя Дронову порядок действий. И вдруг поняв, что они не в ЦУПе, с отчаянием грохнул кулаком по подлокотнику кресла.
   В динамике, однако, раздался шум, треск. Гуров бросился к ручкам настройки, но Загоруйко остановил его.
   -Не надо. Это связь.
   И, будто подтверждая его слова, из динамика снова послышался голос Дронова.
   -Горим, братцы, горим! Огонь… - Страшные по своей сути слова были, однако, произнесены спокойно, четко. Затем голос снова пропал.
   Несколько минут се молчали, страшно желая даже невозможного – вдруг снова заговорит. Вдруг! … Но слышна была только тишина.
   Первым ее нарушил Гуров.
   -Все! – Как вздох произнес он, и тут же услышал от Загоруйко грубое.
   -Не каркай! У них еще система аварийного спасения есть! Надо ждать! У них се будет в порядке. – И вновь повторил, успокаивая и себя в том числе. – У них все будет в порядке.
   Загоруйко помедлил несколько секунд, затем стал набирать номер телефона. Он набирал раз за разом, но ЦУП отвечал короткими гудами. Загоруйко понимал, что там сейчас не до него, но и сидеть молча, чего-то ждать, тоже было выше его сил. Он снова и снова набирал и набирал номер.
   Постепенно оцепенение стало проходить у всех. Люди зашумели, заговорили. Но из зала почти никто не уходил. Все ждали.
   -Как же так, ведь ракета никогда не отказывала?! – Гуров сам был удивлен своим вопросом.
   Он хотел еще что-то добавить, но в наступившей тишине прозвучал тихий, но оглушающий, шепот Кравцовой, переходящий в крик.
   -Н-е-е-т! Н-е-т! – Она бросилась к динамику, вертела ручками, продолжая кричать. – Нет, Костя! Нет!
      Затем так же внезапно плечи ее опустились, содрогаясь от рыданий, и с отчаянием в голосе она произнесла.
   -А ведь это я послала его на смерть! Я! Выходит, что я убийца!
   От  такого открытия Эмма медленно выпрямилась, расширенными от ужаса глазами посмотрела на Загоруйко, потом на остальных. ЕЕ губы шевелились в бессильной попытке что-то сообщить присутствующим, но не сумев преодолеть себя, она спрятала лицо в ладони и расплакалась.
   -Катя. – Загоруйко повернулся к Савиной. – Уведи ее или успокой. – И тут же упрекнул Гурова. – А ты думай, что говоришь. Не на базаре.
   Выполнить просьбу Загоруйко Кате было не так то легко. Только с помощью Суровцева ей удалось немного успокоить Эмму. Они даже довели ее до выходной двери, но дальше Эмма ни за что не захотела идти. Там они и остались втроем, ожидая дальнейшего развития событий.
   Загоруйко продолжал крепко прижимать к уху  телефонную трубку.  Выслушав ответ из ЦУПа, он аккуратно положил трубку, и медленно, четко произнося слова, сказал.
  -Система аварийного спасения сработала. Возвращаемый аппарат отделился от ракетоносителя и совершил посадку. Правда. – Он передохнул. – Пока координаты места приземления неизвестны. Где-то в предгорьях. А это плоховато. – Он посмотрел на Кравцову. – Связи с ним пока нет. Нужно ждать.
   Только через два часа пришло новое сообщение о ситуации с экипажем Дронова.

   
                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ.
   Хорошее настроение не покидало Дронова до самого старта. Он ни на секунду не сомневался в успехе предстоящего полета, и считал, что именно Эмма помогает ему сейчас работать четко и уверенно.
   Перегрузки первых секунд старта чуть сжали в тревоге сердце, но он даже заставил себя улыбнуться. Знакомо же все, значить не опасно. Старт проходил четко по программе, системы работали безотказно. Дронов позволил себе даже посмеяться над страхами инструкторов. Уж как они мучили его аварийными ситуациями, а на деле получался сплошной «тик-так». Все работает как часы.
   Прошло уже больше минуты после старта. Все было спокойно. Загудевшая сирена заставила Дронова усмехнуться. Надо же. Так вошел в образ, что уже и слышится не то, что нужно. Он встряхнул головой, пытаясь избавиться от ложных звуков. И вдруг понял, что все происходит не на тренировке.
   -Авария – Сначала тихо и удивленно произнес он, потом громко и тревожно повторил. – Авария!
   Анализировать причины не требовалось. На табло яркими красными буквами светилась надпись « Нет отделения второй ступени». Прерывисто и громко гудела сирена. И сразу же вспомнился Аверкин: « В случае аварии весь спрос тебя. Ты командир…» Он еще додумывал фразу, а рука уже твердо нажала кнопку блокировки пульта управления бортинженера. Теперь все команды мог выдавать только Дронов.
   В тоже мгновение Дронов, как командир экипажа, понял также, что в данной ситуации не исключен вариант, когда и его пульт может отказать. Тогда единственное спасение может прийти от инженера. И Дронов, не раздумывая больше, разблокировал второй пульт.
   Практически, одно действие последовало за другим мгновенно, и сразу его рука потянулась к кнопке аварийно-принудительного сброса второй ступени ракетоносителя, нажала ее.
   Никаких реакций со стороны ракетоносителя не последовало. Дронов взглянул на Безродного, и увидел, что и он не отрывает пальца от кнопки сброса ступени. И как будто в ответ на их недоумение на табло загорелся транспарант «Аварийный спуск». Начала работать система аварийного спасения.
   -Черт! – Зло выругался Дронов. – Опоздали. – И предчувствие, теперь уже неминуемой, беды острой болью сжало сердце.
   В иллюминаторе вспыхнуло пламенем. Видимо загорелась вторая ступень.
   -Горим братцы! – Дронов нажал на тангенту связи, вспомнив, что до их пор ничего не сообщил на Землю. И тут же, поймав себя на беспокойстве, о чем говорило и жалостливое «Братцы», окончательно взял себя в руки, спокойно и четко доложил. – Горим. – И тут же поправился. – Горит вторая ступень. По приборам идем на аварийный спуск.
   Он хотел предупредить Безродного о надвигающейся опасности, но не успел. Тяжесть, мгновенно ударно возросшей более чем десятикратной, перегрузки вдавила в кресло, сжала грудь, перехватила дыхание. Теперь от автоматов зависела и их жизнь, и благополучное завершение несостоявшегося полета.
   Страшная тяжесть нарастала, все сильнее и сильнее буквально вминала Дронова в кресло. В глазах мелькнула темная полоса. Судя по ощущениям, за какие то секунду-две перегрузка возросла до пятнадцати единиц. Во всяком случае, значительно больше той, которую им задавали во время тренировочных вращений на центрифуге.
   Однако, не это беспокоило Дронова. Сам он выдержит. А вот Безродный, все же гражданский человек, и перегрузки для него дело не совсем привычное.  Да и в сложные неожиданные переделки он еще никогда не попадал.
   Через несколько секунд перегрузки чуть спали, и Дронов, с трудом повернув голову в сторону бортинженера, увидел, что тот тоже смотрит на него. Этого было достаточно, чтобы успокоиться, и дальнейших событий они уже ждали без особых волнений.
   Максимум перегрузки был непродолжителен по времени, быстро спал, а затем перегрузки вообще пропали. Никаких действий от космонавтов эта ситуация не требовала, но зато все сильнее и сильнее вползали в голову каждого мрачные мысли, мешая сосредоточиться на предстоящих действиях после приземления.
   Они не разговаривали, но оба думали об одном – предстоящих неприятных разговорах, выяснениях, разборах. Это состояние усугублялось еще и тем, что раз за разом Дронов пытался связаться с Землей, но ответа не получал.
     Уже вблизи земли, когда ясно стало, что спуск на парашюте идет нормально, что уже открылся клапан атмосферного дыхания, Дронов сумел все же сосредоточиться на главном и коротко, даже сухо, спросил Безродного.
   -Положение для приземления занял?
   -Занял. Готов к приземлению. – Так же коротко ответил Безродный.
   -После касания отстрелишь только одну стренгу парашюта.
   -Но ведь по инструкции. – Безродный был удивлен. – Если сильный ветер, побьемся.
   -Мы не знаем  метеоусловий в районе посадки. – Объяснил свое решение Дронов. – Да и сам район неизвестен. – Он сделал паузу. – Загоруйко как то пытался со мной подобную ситуацию проиграть, а я. – Он махнул рукой. – Кажется тогда, если мне память не изменяет, мы попадали в горы. И в этой ситуации все инструкции летят к черту. Они рассчитаны на казахстанскую степь.
   -Да ты что, командир! Это же…- Безродный замолчал, и Дронов удовлетворенно улыбнулся.
   -Вот потому мы и отстрелим одну стренгу. А там посмотрим. Если все же поле и ветер, что ж, протащит немного, синяков и шишек понахватаем. Но стренгу еще успеем отстрелить. А вот если с гор покатимся, то тут одна надежда на парашют.
   Они замолчали, с тревогой вслушиваясь в звуки, напряженно ожидая касания с землей.
      До земли, по расчетам Дронова и по приборам, было еще больше километра, когда раздался хлопок сработавшего двигателя мягкой посадки. Возвращаемый аппарат завалило набок и потащило. Впечатление было такое, как будто страшный ветер как игрушку бросает аппарат из стороны в сторону, вращает во все стороны. Но Дронов  помнил показания прибора, и, боясь, что бортинженер поспешит отстрелить обе стренги, крикнул.
   -Не отстреливай вторую стренгу.
   И сделал это вовремя. Безродный счел по своим ощущениям, что сели они буквально в ураган. Он уже протянул руку, чтобы выдать нужную команду.
   Броски возвращаемого аппарата, казалось, продолжались вечно, хотя на самом деле они продолжались всего несколько секунд. Они закончились так же внезапно, как и начались. Наступила тишина.
   Аппарат не двигался. Было ясно – они на земле. Но где? Сидеть и ждать спасателей?  Но вряд ли в такой ситуации они их быстро найдут. Надо было выходить из аппарата, разворачивать аварийную радиостанцию, чтобы сообщить о себе.
   -Давай. – Дронов повернулся к Безродному, кресло которого располагалось у выходного люка.
   Безродный молча развернулся, и резко нажал на ручку отстрела. Сухо щелкнул замок, и люк отвалился наружу.
   Корпус аппарата тряхнуло, стало медленно поворачивать. Через открытый люк слышно было, как зашуршала осыпающаяся земля, затрещали ломающиеся сучья, а может быть кусты или деревья.
   В первое мгновение Безродный ринулся к выходному люку, да так и застыл – понял, что любое его резкое движение может только усугубить положение аппарата, а ведь за ним оставался еще и командир.
   Аппарат остановился. Шуршание и треск прекратились, а Безродный се также сидел у обреза люка, пока Дронов осторожно не тронул его за рукав скафандра. Безродный повернулся к Дронову, и тот увидел в его глазах настоящую растерянность.
   -Что там? – Как можно спокойнее спросил Дронов.
   -Обрыв. – Голос бортинженера дрогнул. – У самого аппарата.
   -Будем выбираться. – Дронов улыбнулся.
   -Обрыв совсем рядом. Малейшее смещение центра тяжести и все! Нам нельзя двигаться. Ты же видел, что было. Ждать надо. Найдут. Подцепят с вертолета на крюк и перенесут.
   -Садись на место. – Как можно спокойнее и строже приказал Дронов. – Снимай скафандр. Потом пойдешь снова. Разберешься что к чему. Давай. По тихоньку, по легоньку, не торопясь.
   -Мороз вроде. – Сорвалось у Безродного. – Снег…
   -Вот и хорошо. Не здесь же нам замерзать.
     Безродный осторожно стал спускаться в кресло, освобождаться от скафандра, каждую секунду ожидая, что его неосторожное движение изменит положение корабля.
   Вместо положенных по инструкции 10 минут, Безродный освободился от скафандра минут через 20.  И все это время Дронов либо молчал, либо давал дельные советы, но сам не двигался с места.
   Оставшись в нательном белье, Безродный потянулся к выходному люку, медленно вытащил из аппарата свое тело.
   По звукам Дронов определил – Безродный спустился на землю., обошел с двух сторон аппарат, и минут пять отсутствовал.
   Дронов ждал, потихоньку сам освобождаясь от скафандра. Самое страшное это неизвестность. Но уже было ясно – особенно активно двигаться нельзя, хотя уже само отсутствие Безродного было обнадеживающим фактором. Если бы было очень опасно, он бы подал сигнал командиру, как можно скорее покинуть аппарат.
   Дронов почти освободился от скафандра, когда услышал звук – Безродный медленно забирался в люк.
   -Порядок, командир. – Радостно доложил он. – Сидим вроде крепко. Повезло нам. Представляешь. Голый склон и три вековых сосны, которые во время оказались н пути парашюта. – Он был мокр, но не чувствовал холода. – А под нами обрыв метров двести. Я взглянул. Жуть! – Безродный даже передернул плечами. – Повезло нам.
   -Как сидим? – Прервал его Дронов.
   -Хорошо. Снега мало, но ветер холодный. Да. – Спохватился он. – Метрах в 150-ти  вверх по склону хороший лес.
   -Что ж. – Сразу принял решение Дронов. – Лагерь разобьем там, но контроль за аппаратом будем вести постоянно. Переодевайся и разворачивая рацию.
   Дронов стал быстро снимать свой скафандр. Замерзнуть он не боялся. Работа есть работа. Надо переодеться и немедленно приступать к попыткам организации связи с поисковиками. А там и о костерике можно подумать. Если бы попали в пустыню, пришлось бы без костра сидеть, а тут родной лес рядом – выручит. Дронов был спокоен.
   Но еще целые сутки им пришлось ждать помощи.

                ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ.
    Аверкин встретил Загоруйко на выходе из тренажерного зала.
   -Уходишь? – Загоруйко остановился у входа. – Я думал, что у тебя и сегодня внеплановая тренировка.
   -Не состоялась. Экипаж срочно вызвали на примерку скафандров в институт. Так что сегодня гуляем, Александр Иванович.
   Не сговариваясь, оба повернули к озеру, молча пошли вдоль берега.
   Аверкин не начинал разговора, отдавая инициативу Загоруйко, так как понимал, что тот не зря нашел его на тренажере. Видимо вопрос есть, н Александр Иванович еще не смог его полностью и достаточно точно сформулировать. Иногда у них бывало даже так, что они встречались, молча бродили или сидели в укромном уголке, а потом, поблагодарив друг друга, расходились. И, только значительно позже, будто мимоходом, инициатор встречи мог сказать зачем приходил, да и то коротко, без подробностей.
   Так уж у них повелось – у космонавта и его инструктора. Они доверяли друг другу, и очень берегли сложившиеся отношения.
   На душе у обоих после таких встреч и даже молчаний становилось легче – вроде как поговорил с другом, рассказал ему про все свои болячки, и получил полное его одобрение.
   Конечно, если кому-то нужно было поспорить, получить совет, они не молчали. Но говорить или молчать определял приходивший – инициатор встречи.
    Они обошли уже почти половину озера, как вдруг Загоруйко, резко свернув в сторону, спустился по пологому берегу к самой воде, зачерпнул ее ладонями и аккуратно слил обратно. Сев на траву, он посмотрел на свои мокрые руки, и, будто продолжая спорить с кем-то, тихо, но твердо сказал подошедшему Аверкину.
   - И все-таки лететь надо мне. Костя плох. – Аверкин знал, что Загоруйко только что прилетел с космодрома, видел там Дронова с Безродным. Знал, что до этой поездки Загоруйко категорически отказывался лететь к станции на запасном космическом корабле. Настаивал на том, чтобы в полет снова направили Дронова, которому, как он считал, необходимо было во что бы то ни стало утвердить себя после столь неудачного старта.
   Руководители полета не стали спорить с Загоруйко, а отправили его на космодром, где проходил реабилитацию Дронов. Это было три дня назад. И вот сейчас Загоруйко круто изменил свое мнение, хотя, кажется,  все же немного сомневается в своем решении.
   Аверкин присел рядом с Загоруйко, ожидая продолжения разговора, и действительно после паузы Загоруйко продолжил.
   -Видел я Костю. У него сейчас комплекс вины, комплекс собственной неполноценности. Чтобы оправдаться, доказать свои неиспользованные возможности, он может пойти сейчас в полете на необдуманный, рискованный шаг. – Загоруйко снова замолчал. Видно трудно давались космонавту эти слова. Но ему нужно было выговориться. В присутствии человека, которому он мог бы доверить свои сокровенные мысли, и решить для себя самого спорный вопрос, решить твердо и окончательно . Иначе ему самому будет трудно готовиться к предстоящему полету. Наконец он решился, с болью в голосе произнес. – Он ведь не один в корабле, хотя и одиночество не было бы ему оправданием. Нельзя ему лететь! Нельзя!
   -Откуда же у него комплексы? – Решил нарушить затянувшееся молчание Аверкин. – Он виноват в чем-то?
   -Самокритика вещь хорошая, но и у нее должны быть пределы. Во всяком случае, предварительный анализ ситуации ничего не дал, чтобы можно было хоть в чем-то упрекнуть экипаж. Теперь здесь надо будет решать – и руководителям, и инструкторам. – Загоруйко впервые пристально посмотрел на Аверкина. – Ситуация будет еще не раз анализироваться разработчиками систем и проигрываться на тренажерах. Если Костя в чем-то виноват, он долго не поправится. Я же думаю, что произошла чисто техническая авария, и экипаж в этой ситуации действовал правильно.
   -Подыграть ему? – Аверкин видел колебание и какую то затаенную боль Загоруйко, который в ответ только пожал плечами и остался все также молчалив, задумчив и нерешителен. Что-то он все же не решил для себя окончательно, и Аверкин не стал его торопить.
   -Подыгрывать, наверное, нельзя. – Через некоторое время услышал Аверкин тихий голос Загоруйко. – Но парень уже дотронулся до космоса. И парень он хороший. Можешь мне поверить. Если это не его ошибка, то авария преподала ему хороший урок. Космонавт из него получится стоящий. – И вновь добавил после паузы. – Если это не его задумка, не обдуманное действие ради спасения. Хотя есть люди, которые считают, что он слишком рано выдал команду на срабатывание системы аварийного спасения. Я не верю в это.
   Аверкин продолжал молчать. Чтобы что-то посоветовать, ему нужно было многое узнать. А он пока не видел возможности как это сделать.
   -Мне пора. Ждут. – Задумавшись, Аверкин не заметил, как Загоруйко встал.
   -Удачи вам. – Аверкин как мог беспечнее улыбнулся и тут же добавил. – Обоим. А о Косте, Александр Иванович, не беспокойтесь. В психологическом плане ему здесь будет хорошо. Я прослежу.
   -Хорошо.
   Загоруйко быстро поднялся на дорожку, и направился к подъезду гостиницы космонавтов, но через три шага вернулся.
   -Не дай утопить Костю! Он не мог желать прекращения полета. Ему надо только отойти от случившегося, успокоиться. – Аверкин кивнул головой. – К сожалению, никто не хочет меня понять, а времени на доказательства, на разговоры у меня сейчас нет. Слишком мало времени на нашу подготовку. – Загоруйко подошел к Аверкину, крепко его обнял. – Надеюсь на тебя и твоих коллег инструкторов. – Он резко повернулся, и быстро пошел к подъезду.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ.
   Перед отлетом на космодром Загоруйко с Гуровым с утра пошли по основным тренажерам Центра.
   Высказать теплые слова благодарности специалистам за помощь при подготовке к полету, Загоруйко считал для себя самым важным делом в этот день. Последним он рассчитывал посетить тренажер «Ветер».
   В этот день уже с утра ни Суровцева, ни его помощников не надо было искать. Никто не стремился отлучиться даже на несколько минут, никого нельзя было заставить уехать в командировку. Все находились в состоянии ожидания. Хотя никаких официальных объявлений и сообщений о возможном приходе Загоруйко не было.
   Время шло, и специалисты стали понемногу волноваться. Приближалось время отъезда всей бригады на аэродром, а Загоруйко все не было. В помещении чувствовалась какая-то настороженная тишина. « Неужели не придет?». – Проносилось в мыслях многих специалистов. И от этого им становилось грустно. Все-таки Загоруйко был всеобщим любимцем. Когда он приходил на тренажер, казалось, радость и смех появлялись в зале. И тренировки почти всегда проходили в легком темпе стремительного подъема.
   Если бы он не пришел, никто не сказал бы ни слова в его осуждение. Ведь такие посещения космонавтов не были, твердо установленной, традицией. Да и понимали все – загружен Загоруйко перед отлетом до предела. Но в том то и дело, что все верили в то, что Александр Иванович не мог не прийти к ним. Если бы он не пришел, на душе у многих было бы скверно.
   Чаще и чаще люди поглядывали на входную дверь. Когда же? И вдруг раздался такой громкий и такой знакомый голос.
   -Здоровеньки булы! – Загоруйко, Гуров и, пришедший с ними, Аверкин, здороваясь, обошли всех присутствующих в зале.
    -А что, Володя. – Загоруйко привычно остановился перед Суровцевым, обнял его за плечи. – Успели ваши волшебники придумать на сегодня что-то новенькое? Или все новшества на тренажере это уже для будущего экипажа? – Он рассмеялся.
   -Не успели. – Пришлось сожалеюще развести руками начальнику тренажера. – Все по старому. Но к вашему возвращению. – Тут же пообещал он. – Многое изменится. Это точно. И вас с изменениями познакомим в первую очередь.
   -Добро. Тогда мы с бортинженером пробежимся с твоего разрешения по старым вариантам в корабле. Так сказать, последний штрих, последний вздох.
   Все уже было готово на тренажере к такой работе, и экипаж вместе с Аверкиным сразу направился в корабль.
   Никто не расходился. Наоборот. Из других помещений все подходили и подходили люди. Всем хотелось, если и не сказать что-то приятное Загоруйко с Гуровым, то хотя бы улыбнуться им на прощание, в ответ на их улыбку и шутку. Без этого, знали, не обойдется.
   В зале было шумно, весело. Люди разбились на группки, в центре которых был свой рассказчик из тех, кто что-то знал новое и интересное о членах экипажа.
   Экипаж пробыл в корабле недолго, и вновь появился в зале уже через несколько минут.
   Загоруйко с Гуровым еще спускались по трапу вниз, и в наступившей тишине все слышали, как Аверкин торопливо выдавал им последние советы.
   -И не забудьте перед включением научной аппаратуры выдать команду «Исходное». Это полезно для профилактики. А для выполнения точной работы и вовсе необходимо. И еще…
   Загоруйко весело рассмеялся.
   -Ну, если для профилактики, тогда точно, не забудем. – Он дружески обнял Аверкина. – Да ты успокойся, Миша. Волнуешься, как жених перед свадьбой.
     У последней ступеньки трапа экипаж, по старой доброй традиции, встретили девушки с цветами. Загоруйко, смеясь и горько сожалея о своем почтенном возрасте, поцеловал свою поздравительницу.
   С шутками и смехом он прощался со специалистами. Почти всех он знал лично, и каждому нашел теплые и добрые слова благодарности. Он будто и не собирался сам в долгий и трудный путь.
   Все ожидали, что и Гуров последует примеру своего командира, но он принял цветы молча, сосредоточенно. И также молча, отчужденно, мысленно, наверное, находясь уже на космодроме, он шел рядом с командиром, пожимал протянутые руки, и все время украдкой посматривал на часы.
   Когда очередь прощаться дошла до Кати Савиной, она посмотрела на Суровцева, и тот ободряюще кивнул ей головой. Катя быстро извлекла из-за спины небольшую матрешку, слегка поклонилась, и с самым серьезным видом протянула куклу Гурову.
    -Примите наш скромный подарок. Надеемся, что он пригодится вам в полете.
   -Будет с кем поиграть, если скука одолеет. – Подсказал Суровцев.
   Гуров постоял, неловко и недоуменно покрутил подарок в руке, ожидая очередного подвоха, и уже собрался было совсем вернуть его Кате, но неожиданно Загоруйко выхватил у него игрушку.
    -Яка вона гарна! Чисто украиньська дивка! – Восхищался он куклой.
      Все заулыбались, сбились в тесную толпу вокруг экипажа, стараясь рассмотреть подарок. Впереди оказалась Кравцова.
   -Говорят, что женщина на корабле приносит несчастье. – Заметила она с улыбкой.
   -То для моряков. – Сразу откликнулся Загоруйко. А нам эта красавица принесет счастье. Берем ее в экипаж.
    Гуров протянул руку, чтобы забрать матрешку, но Загоруйко спрятал ее за спину.
   - Нэ замай. То вжэ нэ твоя лялька, а наша. – Но потом все же смилостивился. – Ладно. Бери. Будешь ее хранителем. Только смотри, не сломай. Женщины народ хрупкий. – Загоруйко увлекся разговором, забыл о времени, но Аверкин напомнил ему.
   -Александр Иванович, пора двигаться. Вас ждут.
   Загоруйко сожалеюще кивнул головой, стал прощаться, снова оделяя крепким рукопожатием каждого из присутствующих. Не забыл он и Трофимова, которого с шутливой строгостью предупредил.
   -Смотри. Не подведи меня. – И тут же обратился к Аверкину. – Ты уж будь с ним построже, Миша. Ему контроль нужен.
   Не сговариваясь, Загоруйко с Гуровым подняли в приветствии руки.
   -Большое спасибо всем! Всем!  - Несколько раз повторили они, и множество поднятых рук было им ответом, многочисленные голоса повторяли и повторяли.
   -Счастливого полета…Мягкой посадки…Ждем со щитом…
   Под общий шум Суровцев с Трофимовым подошли к большим воротам, через которые в зал завозили космический корабль, открыли их настежь.
   -Прошу сюда. – Пригласил Суровцев. – И будем считать, что мы с вами.
    Провожать космонавтов на улицу вышли все.
    У дверцы автомобиля Загоруйко остановился, приглашая с собой Аверкина, но тот отрицательно покачал головой.
   - Вы ведь домой сейчас?
   -Да. Надо заехать на несколько минут. – Согласился Загоруйко.
   -А я здесь пока останусь. Надо новый экипаж познакомить с обслуживающим персоналом тренажера. На аэродром я успею.
   Загоруйко еще раз поднял в приветствии руку и сел в автомобиль. А множество людей в белых рабочих халатах вернулись в зал только после того, как машина скрылась из виду.
    Постепенно все разошлись по рабочим местам. Начал инструктаж с новым экипажем и Аверкин, и в тренажном зале осталась лишь небольшая группа, постоянно работающих в зале, специалистов, да Кравцова.
   Некоторое время все молчали, вспоминая только что закончившуюся встречу с прощанием, затем Суровцев тихо произнес.
   -Да, хороший экипаж ушел. Подходят друг к другу. Обидно будет, если у них что-то не получится.
   - Ты то откуда так хорошо их знаешь? – Усмехнулась Кравцова – В кадрах побывал?
   -Нет. Просто я их знаю. – Суровцев замолчал, а потом неожиданно даже для себя изложил собравшимся все, что рассказал ему как-то Аверкин о своих взаимоотношениях с Загоруйко, история которых уходила на несколько лет назад. Если говорить о ней кратко, то она заключалась в следующем.
   В то врея из среды работников Центра набирали группу экспериментаторов-испытателей. Среди других попросился проверить себя и Аверкин. Ему повезло, и как бортинженера его назначили в экипаж к Загоруйко. Им вдвоем предстояло провести полуторамесячное испытание по программе обживаемости в орбитальной станции «Мечта» - ее первого варианта. Полтора месяца они не видели людей даже на экране телевизора, и только слышали их голоса по радиосвязи.
   О многом они тогда переговорили, и хорошо узнали друг друга. Вот почему через два года, когда Аверкин работал уже старшим инструктором, а Загоруйко вновь должен был сесть, теперь уже на три месяца в станцию для обживания, он попросил включить к нему в экипаж Аверкина, который сразу же и с радостью согласился. И отработали свою программу они блестяще.
   Однако, начал свой рассказ Суровцев все же не с Загоруйко, а с мечты Аверкина попасть в космонавты. Только потом уже рассказал многое из того, что знал о Загоруйко, Гурове и Аверкине. А знал он о них действительно многое. И потому росло вокруг него число слушателей, и беседа затянулась до позднего вечера.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ ОДИН.
   Загоруйко с Гуровым улетели на космодром, а на следующий день, после реабилитации,  возвратились в космический городок Дронов с Безродным. Возвратились тихо, без торжественных встреч, и даже друзья узнали об этом только на следующий день.
   Не совсем удобным было выбрано и само время для возвращения. Почти все руководство улетело на космодром, и, естественно, что никто не смог уделить космонавтам должного внимания. Был ли это чей-то просчет, или специальная задумка Дронов не знал, но подобное отношение воспринял болезненно. Он решил, что такое безразличие к нему с Безродным устроено  специально, и связано впрямую с их неудачным стартом. Он замкнулся в себе, стал еще более раздражительным, нервным. 
   К тому же, Дронов не смог правильно оценить и принять как должное тот факт, что он только старался, но так и не побывал в космосе, и потому, пусть формально, оставался  на том же уровне иерархической лестницы, на котором был до отлета на космодром.
   Прошло два дня, а Дронов никак не мог наладить свои прежние отношения с людьми. Все было не так, как до старта. Даже Трофимов и тот при встрече не торопился поздороваться, рассказать новости, просто посочувствовать другу, а лишь загадочно улыбался и быстро проходил мимо.
   Это обстоятельство особенно волновало Дронова. Он хотел было сам  подойти к нему, но не смог. Мешало, сковывало его действия чувство вины. Ведь это он сам перед стартом просил Зарудного не оставлять Трофимова в Центре, считая что Жене, после отчисления, будет очень трудно психологически  находиться в среде космонавтов.
   Узнав, что Зарудный в конце концов не согласился с его просьбой, он сам обрадовался, но видимо Трофимов все же каким-то образом узнал о его просьбе и естественно обиделся. А ведь тогда Дронов был уверен в том, что по другому поступить было нельзя.
     Если бы Трофимова списали с летной работы, то здесь, в космическом городке ему было бы особенно горько и остро чувствовать свою неудачу, видеть друзей, которые одни раньше или позже, но все же слетают в свой космический полет. Этот постоянный раздражитель не для таких амбициозных ребят, каким был Трофимов. Не железный он  в своей способности постоянно видеть старты друзей, каждый раз горько вспоминая о собственной неудаче. Слишком трудно выдержать это психологическое напряжение.
   Дронов ведь хорошо знал, что в истории отряда уже были наглядные примеры таких неудачных судеб. А ведь и те ребята тоже очень просили оставить их в Центре. Они тоже на что-то надеялись, но так и не смогли преодолеть собственные человеческие слабости.
   Вместе с тем, Дронов должен был признаться самому себе в том, что подспудно он осознавал, что шел тогда к Зарудному и из-за Эммы, так как сразу понял, что Трофимов крепко, и может быть навсегда, влюблен в нее.
   С другой стороны. Именно по этой причине Дронов и  к Зарудному пошел не сразу. Проверял себя. Очень хотел предварительно поговорить с Трофимовым, но едва начав с ним разговор в госпитале, тут же прервал. Понял уже по первой реакции, что не поймет его Женя, и никогда не согласится с предлагаемыми доводами.
   Вот тогда, после мучительных раздумий, и решил Дронов обратиться к Зарудному. Твердо был уверен в том, что вдали от Центра, от космоса Женьке будет лучше. А потом, успокоившись, он и сам поймет, как был неправ.
   Вечером, так и не сумев отвлечься от раздирающих душу сомнений, Дронов решил сходить в кинотеатр. Последний сеанс особенно устраивал его, так как обещал наименьшее количество встреч со знакомыми, а следовательно и минимум неизбежных, хотя может быть и вежливых, разговоров «по душам».
   Пойти на этот киносеанс собирался и Трофимов, но, увидев в фойе Дронова, вышел на улицу, присел на скамейку в аллее, неподалеку, да так и просидел, задумавшись, до окончания кинофильма.
   Его мысли не блистали разнообразием, и постоянно вращались вокруг одного вопроса – почему?  Почему Костя пошел к Зарудному? Этот вопрос не давал покоя Трофимову уже давно. Он пытался сам в нем разобраться и найти, достаточно веский и аргументированный, ответ, и не мог. Ведь никогда раньше он не замечал за Дроновым даже намека на подлость. Сколько раз они выручали друг друга в сложных ситуациях! Взять хотя бы ту, давнюю историю, когда после школы они попали в лапы подонков. Трудное решение им тогда пришлось принимать. А ведь решили. Справились!
   Трофимов задумался о том времени, и вдруг в какой-то момент пришла к нему, вроде бы и шальная поначалу, мысль: « А вдруг я все это про Костю выдумываю, и поступил он тогда, так вроде бы героически, совсем по иным мотивам, а не стремясь выручить меня?».
    Раз попав в голову, мысль не уходила, и чем дальше вспоминал Трофимов знакомые события, тем все более и более все стало представляться ему абсолютно в ином свете.
   Кажется, что-то в их отношениях изменилось уже несколько лет назад, когда Дронов был зачислен в отряд космонавтов, а Трофимов так и остался за бортом отборочного процесса. Их дружбе предстояло первое серьезное испытание расстоянием и временем.
   Сам Трофимов только через три года пробился в отряд, и, подъезжая к городку, ждал бурной встречи с другом, объятий, долгих за полночь разговоров, но уже при первой встрече почувствовал какую-то неловкость, был скован в движениях, мыслях.
   Хотел того или нет, Трофимов, но невольно относился к Косте уважительно, даже с некоторым восхищением. Ведь его друг Костя уже был в то время дублером, и должен был совсем скоро стартовать в космос. Он просто не мог себе представить, что до настоящего полета еще очень долгий путь.
   Сам Костя, кажется, тоже понимал солидность своего положения, и не позволял себе опуститься до ребячей радости от встречи с другом. Он был сдержан, спокоен, временами даже снисходителен к невольной наивности Трофимова.
   Не стал тогда делать окончательного вывода Трофимов, и времени разбираться, как оказалось, у него тогда не было. Уже через неделю после встречи, в соответствии с программой предстоящей подготовки, он уехал учиться в школу летчиков-испытателей. И только через несколько месяцев вернулся окончательно в городок космонавтов.
   Радость от сложных выполненных полетов, отличный диплом, радужные перспективы. Все было прекрасным после возвращения. Все, кроме новой встречи с Костей… Встреча снова была ровной, спокойной. Почему? Может быть, потому что прошло уже полтора года, а Костя все еще был дублером?  А может быть, потому, что новая программа подготовки отнимала у него все свободное время?
   Трофимов снова не стал разбираться в причинах охлаждения в их отношениях. И тем более не стал надоедать ему своей персоной.  У обоих было очень много дел.
   А потом Трофимов узнал, что именно Дронов рекомендовал его в экипаж поддержки, и окончательно повеселел. Друг не забыл о нем. Пройдет трудно для него время, и они снова будут встречаться чаще…
   А потом была та самая травма и неожиданная просьба Кости…
   Трофимов зло усмехнулся. Теперь уже в новом качестве, с позиций пристрастного судьи, он и в двух катапультированиях Дронова стал искать негативные моменты. И нашел. Пришел таки, к выводу о том, что во втором случае Дронову вовсе и не обязательно нужно было катапультироваться. В первом случае самолет горел. Тут возразить нечего. А во втором все было спокойно, и вдруг сообщение – Дронов катапультировался. Тогда никто и не разбирался в деталях, так как все считали, что Дронов зря на такой шаг не пойдет. Да и сам Трофимов смотрел тогда на друга влюбленными глазами.  Тогда. А теперь?  Не было ли второе катапультирование уже простой игрой в героизм? Не было ли оно простой потребностью еще раз привлечь к себе общее внимание? Ведь совершив первое катапультирование, он уже его не боялся. Знал на практике что и как надо было делать.
   Трофимову было неприятно так думать о Дронове, но раз начав свои домыслы, он уже не мог остановиться, хотя и не мог пока принять и окончательного вывода о преднамеренной подлости Дронова. Он размышлял, а для выводов ему нужен был разговор с самим Дроновым, нужно было посмотреть ему в глаза.
    В одном все же Трофимов в своих рассуждениях никак не хотел  себе признаваться. В том, что все-таки ведущим , заводилой в их паре, как это ни странно, был сам – Женька Трофимов. Дронов был поумнее, поспокойнее, любил порассуждать, разобраться в вопросе. Он никогда не торопился, не начинал первым. Он шел следом или рядом, но обязательно в сфере его –Трофимова инициатив. И шел только после тщательного взвешивания всех обстоятельств. Принимая участие в каком-либо деле, он проявлял все свои способности, чтобы достичь цели, общего положительного результата.
   Так было и в том, памятном случае, во время встречи с подонками в парке.
Именно Трофимов увлек тогда Дронова в самую темную аллею парка только потому, что уж очень худая за ней была слава. Хотелось проверить. Никто не ходил по этой дорожке затемно. А Трофимов считал, что все это враки. А если и правда, то ведь интересно проверить себя, свою смелость. Костя, не колеблясь, пошел тогда за ним, хотя и не разделял его оптимизма, не признавал объяснения достаточно весомыми.
   В самом глухом месте аллеи им навстречу вышло шесть человек. Трофимов оглянулся и увидел, что путь назад тоже перекрыт. И тогда, впервые в жизни, Трофимов на мгновение растерялся. А Дронов и тут сохранил спокойствие. Он ждал опасность, и потому в какой-то мере был готов к встрече с ней.
   Он сразу и правильно оценил обстановку. Двоим им не справиться с таким количеством нападавших, а один сможет задержать хотя бы некоторых, если они бросятся в погоню за другим, который обязательно должен привести помощь. В темноте скрыться в кустах было легко. Можно было бы и обоим разбежаться в разные стороны, но Трофимов такого варианта не мог принять.
   Дронов тогда слегка толкнул его в бок.
   -Беги. Я задержу их. Нужна помощь.
   Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы Трофимов пришел в себя, и принял свое обычное воинственное состояние. Он снова стал самим собой, и сразу принял противоположное решение.
   -Помощь приведешь ты. Ты лучше знаешь парк.
   Это было сущей правдой. Костя жил рядом с парком, и знал в нем все закоулки. Весь этот обмен длился секунды, и затягивать его было нельзя.
   -Я знаю, где милицейский пост. – Шепнул Дронов и резко бросился в сторону, в самую темную гущу кустов, рискуя нанести себе в темноте многочисленные травмы, но будучи уверенным, что там его никто не станет преследовать.
   Трофимову тогда действительно здорово досталось, но зато почти всех хулиганов, в конечном итоге, задержала подоспевшая милиция.
   Вновь и вновь, перебирая сейчас факты того вечера, Трофимов усиленно искал темные стороны в поступке Дронова, и вдруг неожиданно пришла еще одна коварная мыслишка: « А почему, собственно, тогда стал командовать Костя? Почем все же сам помчался за милицией, а его подвел под кулаки этих бандитов? По габаритам он ведь был покрепче Трофимова. Может быть, уже тогда он проявил свои низкие моральные качества, а он, Трофимов, в пылу радости совсем этого не заметил?»
   Мыслишка стала обрастать деталями, подробностями. Теперь уже получалось, что не Трофимов был заводилой их дел, как он сам считал раньше, а Дронов тонко и умело направлял эту самую его активность в нужном направлении. Да как тонко! Получалось, что Дронов как щит всегда , толкал  вперед Трофимова, прячась за него в трудных ситуациях. А в целом все это уже вырисовывалось в систему, которую уже трудно было преодолеть.
   Поэтому, когда закончился киносеанс, Трофимов с особым напряжением стал всматриваться в зрителей, стараясь не упустить Дронова, так как твердо решил поговорить с ним уже сегодня по всем вопросам.
   Дронов вышел из кинотеатра последним. На улице было темно и душно, поэтому он даже не обратил внимания  на то, что метрах в десяти перед ним со скамейки поднялся человек. Дронов даже не поднял низко опущенной головы.
   -Ты поссорился с Эммой? – Неожиданно прервал его мысли резкий голос Трофимова.
   Дронов, не ожидавший подобной встречи, как старый заржавленный механизм, с натугой, тяжело остановился, перебарывая огромное желание уйти, медленно поднял голову.
   -Для тебя это важно? – Трофимов молчал. – Тогда успокойся. Мы не ссорились. – Дронов еще сохранял спокойствие, но уже понимал, что Трофимов ожидал его не для приятной беседы.
   - Ты ее разлюбил?
   -Женечька! – Голос Дронова стал мгновенно злым, раздраженным. Вольно или невольно, но Трофимов затронул его самую болезненную тему. – С каких пор!? Или ты еще раз сменил профессию? Стал психиатром?
   -В атаку пошел? Знакомо. – Как раз такой тон Дронова и нужен был Трофимову, чтобы отбросить всякие сомнения, что он и сделал, резко спросив. – Помнишь, как мы в парке подонков встретили?
   -После школы? Помню. – Дронов был явно удивлен. – Кажется, мы тогда справились, хотя их было многовато. Вышли из положения.
   -Вышли. – Трофимов зло усмехнулся. – За счет моих синяков и костей. Я ведь тогда поверил, что не было другого выхода как одному из нас вызвать милицию, а другому прикрывать отход первого. Ты еще потом сказал, что это был хороший военный тактический ход. А сейчас ведь ясно, что парни то были сопляки!
   Дронов устало опустился на скамейку.
   -Ну, положим, это потом выяснилось. – Начал он спокойно. – А в темноте все кошки серы. Да и много их было.
   -А где располагался тот милицейский пост, на который ты так резко рванул? – Трофимов весь напрягся, ожидая ответа.
  -Сейчас не помню. Но милицию я, кажется, привел. Разве не так?
   -Ты их случайно встретил, а то дал бы деру и все. Оправдание потом нашел бы. – Трофимов понимал, что говорит что-то не то, но остановиться уже не мог.  – Сержант сразу сказал тогда, что ты их случайно встретил. Случайно!
   -Выходит, что мне здорово повезло. Или нужно было обойти стороной патруль, и искать стационарный пост? – На губах Дронова появилась легкая усмешка.
   -Не было поста! Не было! – Упрямо, даже с ожесточением, твердил Трофимов, чувствуя, как колеблется вся его система обвинений, и еще более улыбкой Дронова.
   -Был пост, Женя. Был. Но я думал, что главное…
   -Конечно думал, а как же. – Не дал ему договорить Трофимов. – Ты умный. Встретил па руль и сразу переориентировался.
   -Ну да. – Дронов  откровенно смеялся. – И с тех пор ты стал меня во всем подозревать?
   -Не с тех пор и не сразу. – Трофимов довольно улыбнулся. В этой теме он уже многое продумал и чувствовал себя достаточно уверенно – Тогда ты хотел бросить меня, здесь – выгнать из Центра. И теперь для меня не удивительно то, что произошло во время твоего старта. Ты мог! – Повысил голос Трофимов. – Мог бы выйти на орбиту! Мог бы, но не захотел!
   -Ах, вот в чем дело. – Дронов встал. – Возможно, что тебе все же нужно было уехать.
   -Да, да.  Ты умный и грамотный. Ты быстро проанализировал ситуацию. Небольшое переживание, четко срабатывает аварийная система и ты ходишь в героях. – Трофимов даже не обратил внимания на реплику Дронова. – Да, да. Ты умный. Ты умеешь считать варианты. Не то, что я! Рот разинул. Глаза на орбите и сам, как баран, за тобой вприпрыжку.
   -Прекрати. – Дронов не кричал, но столько силы и презрения было в его словах, что Трофимов невольно замолчал на несколько секунд. Однако, заложенный в нем заряд не иссяк, и через мгновение, придя в себя, он с еще большим возмущением продолжил обличение.
   -Если бы ты выдал вручную команду на отстрел замка второй ступени, то вышел бы на орбиту. А это полгода нелегкой работы. И еще неизвестно, сядешь ты после этого или опять что-нибудь приключиться. Конечно же, лучше не рисковать. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.
   -Ты…ты… - Дронов никак не мог найти подходящего слова, и, наконец, выплеснул. – Неудачник! Если тебе не повезло в жизни, так нечего…. – Дронов крепко обхватил голову руками, даже застонал, глухо выдавив. – Извини. Я тебя понимаю… Когда не везет в жизни, быстро портится характер… Нужно остановиться. Прошу тебя…
   -Угадал. Я угадал. – Не понял порыва Дронова Трофимов. – Спокойнеший из спокойных, выдал себя. Вот теперь точно вижу – угадал. А то я снова стал сомневаться в своих выводах. Уж больно спокоен ты был  в своих рассуждениях.
   - Хватит. Твои выдумки никого не интересуют. Уходи! – Дронову стоило больших усилий спокойно произнести эти слова, но Трофимова уже нельзя было остановить.
   -И все-таки, просчет ты допустил! – Поднял вверх палец Трофимов.
   -Г.. –Невольно вырвалось у Дронова, но он сразу же прервал себя, злым коршуном повернулся к Трофимову. – Говорильню свою прикрой! И уходи. – И будто спохватившись, попросил. – Очень прошу.
   Но Трофимов уже получил косвенное подтверждение своим мыслям, и теперь уже не думал отступать.
    -Допустил. – Еще раз с радостью повторил он, заранее торжествуя победу. – Никак ты не ожидал, что компетентная комиссия сочтет задание невыполненным, а посему вместо «за мужество и героизм» ты получил возврат на исходные позиции. Да еще доказывай теперь, что ты не дурак, не больной и вполне можешь снова хоть сейчас лететь в космос.
   -Чушь какая. Ошибки возможны у каждого. – Дронов снова сел. Сел на этот раз  и Трофимов. Почти вплотную приблизив свое лицо к Дронову, он старался не пропустить ни малейшего движения его мысли.
   -Ошибка ли? – Трофимов оценивающе посмотрел на Дронова. – Я еще полк не вспомнил. А ведь и там было сомнение. Было! Лихо тогда ты катапультировался.
   -Жить захочешь, сиганешь и в замочную скважину. – Дронов задумался над новым обвинением, потом неожиданно повернулся. – Ты помнишь, через какую щель вылез из горящей машины Петраков? Сколько раз потом на земле пытался повторить, так и не смог.
   -У тебя тогда еще было время. – Упрямо стоял на своем Трофимов.
    -Как же. – Горько произнес Дронов. – Вроде ты был рядом, и видел как земля вырастает. И свист…Леденящий душу свист!...Я тянул сколько мог, Женя.
   -Я тоже так думал раньше, а теперь все. Хватит.
   -Прозрел?
   -Полтора месяца даром не прошли. Глаза раскрыл. Раньше они у меня слепые были. Правда, и сейчас я не додумался бы, если бы ты не стал осторожненько валить все на Безродного. Ты вроде его и защищаешь, в то же время…Знакомый сценарий. Но запомни – на этот раз я найду доказательства. – Он усмехнулся. – Зарудный тебе и на этот раз не поможет. Не проси.
   -Какая чушь. – Дронов сразу понял истинную причину всего разговора и этот грубый намек. Все большая злость заполняла его душу. Злость от бессилия что-то сделать, что либо исправить.
   В истории с Трофимовым Дронов не считал себя виноватым, но вот свое поведение во время старта мысленно прокручивал перед глазами уже не одну сотню раз. И каждый раз сердце неприятно ныло, вспоминая ту оплошность, которую он допустил. Да, она была незначительной и, казалось бы, по всем расчетам не могла повлиять на исход старта. Да, он сделал ее невольно, но именно она могла сейчас вырасти в ту большую вину, о которой ему сейчас напоминал Трофимов. Удивляло его только то, что до сих пор никто больше не предъявлял ему этой его очевидной оплошности. Да и Трофимов не сказал ничего конкретного. А ведь Дронов ждал обвинений, и боялся, что именно эта оплошность может самым  настоящим образом изменить к нему отношение товарищей, коллег. Изменить, если ему не поверят, если не поймут правильно.
   Он ждал, хотел и не хотел, чтобы эта оплошность была обнаружена, понимая, что время его чистосердечного признания прошло. Если бы он обо всем рассказал сразу после посадки, то все было бы по другому. Тогда ему могли бы поверить безоговорочно. А теперь – с каждым днем растет вероятность того, что ему никто не поверит. И вряд ли кого-нибудь заинтересует тот факт, что к пониманию этой оплошности сам Дронов пришел только через несколько дней после приземления, когда, собственно, признаваться в чем-то было уже поздно. Нет, не поверят ему. Вот и Трофимов с его подозрением явное тому доказательство. Плохо! Все плохо! И Дронов не решился обострять ситуацию, попробовал улыбнуться.
   -Слушай. Зачем тебе все это? Даже жалко. Ведь время понапрасну теряешь. И потом. – Он поколебался. – Мы же были…
   -Не были! Не были! – Даже подскочил от возмущения Трофимов. – Последний раз я нырнул в воду по собственной глупости. А во все предыдущие жизненные омуты я нырял исключительно по твоему наущению!
   -Ты неправ.
   -Я был для тебя чем-то вроде пробного шарика. Пустил вперед, проверил безопасно ли, а уж потом и сам отправлялся в путь. А я и рад! Как же. Костя, мой друг мне доверяет!
   -Ты определенно неправ, Женя. Давай обсудим спокойно. – Дронов не терял надежды.
   -Ишь ты! – Зло засмеялся Трофимов. Глаза б мои тебя не видели. Уходи! Ты уходи!
   -Изволь. Мне это тоже надоело. – Дронов встал. – Делай что хочешь.
   -Что, испугался? – Дронов от этих слов весь передернулся. – Еще и не то будет. Аверкин тоже ищет доказательства твоей вины. А я ему помогаю. Я всех, кого только можно будет, привлеку к этому делу.
   -Ах, вот как. – Дронов намеревавшийся уйти, вновь повернулся к Трофимову. – Аверкин? Я и забыл, что у тебя новый хозяин. Милость оказал, вот и надо долги отрабатывать. Что ж, паши, Женя, паши. Может быть, и на моих костях что-нибудь себе заработаешь. Например, крест Иуды! Давай! Пусть тебе зеленый свет будет на пути. Давай!
   Трофимов раскрыл было рот, чтобы возмутиться такой вопиющей несправедливостью, но Дронов уже быстро уходил в темноту, а догонять его у Трофимова не было никакого желания.
   Дронов давно уже скрылся в темноте, а Трофимов все еще стоял, весь сжавшийся от негодования, и, не нашедшей своего выхода, злости. Не  так он хотел закончить разговор.
   -Женя…Женя. – Тихо произнес кто-то рядом. Трофимов вздрогнул, резко повернулся. Рядом стояла Кравцова.
    -Эмма!? – Он оглянулся вокруг. – Ты слышала?
   -Да. Я тоже его ждала. Да вот…
   -Значит. – Трофимов посмотрел вслед ушедшему Дронову. Ты знаешь? Ты поняла, что…
   -Нет. – Перебила его Эмма. – Нет. – Она ласково тронула Трофимова за плечо. – Мне кажется, что ты неправ. Ты очень раздражен.
   -Все, сказанное здесь, правда!
   -Сейчас стало правдой. – Снова мягко не дала ему договорить Эмма. – До этого было дружбой. Не так ли?
   - Нет. Так было! Ты напрасно его защищаешь! Он же…Трофимов резко прервал себя, поняв что сказал лишнее, но Эмма молчала, и тогда он тихо, будто оправдываясь, и в то же время твердо, произнес. – Он обидел тебя. Я знаю. Я все знаю. Ладно. Пусть он не пришел ко мне, но почему он забыл о тебе?! Я докажу ему, что он трус и…подлец.
   -Что ж, добей его. Сейчас это просто. – Так же тихо предложила она. – Сейчас любой на него может пальцем показать, а себя бить в грудь кулаком. Сейчас это можно.
   -Ты жалеешь его?! – Удивился Трофимов, но тут же рассердился. – Он предал тебя! Он предал меня! Можно простить незнание, но нельзя простить предательство.
   -Если все так, как ты говоришь, тогда конечно. Но ты ошибаешься! Понимаешь? – Эмма вдруг как то растерянно и жалобно усмехнулась. – Я люблю его, Женя. – И еще тише добавила. – Он муж мне и…будет отцом моего ребенка.
   -Ты…Он бы сказал мне. Он все не рассказывал! – Несколько раз в растерянности произнес Трофимов. – Ты…Поэтому его ждала? Сейчас.
   -Да – Просто ответила Эмма. – Твой спор не позволил мне с ним поговорить.
   -Врешь! – Не сдержался Трофимов. – Ты гордая. А он тебе даже не позвонил! Ведь не позвонил!?  Я знаю.
   -Не позвонил. И я не звонила, Женя. А ведь ему сейчас труднее, чем мне. Я это во время вашего разговора поняла.
   -Ты не все знаешь.
   -Я все слышала. – Перебила Эмма. – И не верю в его виновность. Ведь нет никаких доказательств. Ты все выдумал.
   -Вот и хорошо. Вот и хорошо. – Несколько раз повторил Трофимов. -  Я найду эти доказательства. Во имя тебя. Его спасать я не буду! Не хочу! – Он повернулся к Эмме. – Скажи, что ты пошутила. Да?
   -Ты же его друг. – Эмма была спокойной.
   -Был! – Выкрикнул Трофимов. – Он сам вышвырнул меня из списка своих друзей! И возврата к прошлому не будет! Не будет! – Уж почти кричал Трофимов, и, резко повернувшись, быстро скрылся в темноте, оставив Кравцову в состоянии неуверенности и подавленности. Как ни убеждала она Трофимова в невиновности Дронова, сама она переживала более сложные чувства, среди которых были и обида, и недоверие и даже злость. Она ничего не решила окончательно.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ ДВА.
   И космонавтам, и специалистам работать летом на космодроме трудно. Полсотни градусов плюс в тени. Люди даже спят в намоченных простынях по полтора часа, затем водные процедуры и снова короткий сон. Пища – в основном квас. Работа – только в утренние и вечерние часы. Жара в степи – синева курится. Дымка стоит. И люди, и техника видны как сквозь колеблющееся стекло. Была бы воля стартовиков, никогда бы не планировали летних пусков.
   Но хуже всего в такую жару космонавтам в их «рыцарских» доспехах – скафандрах, даже с имеющейся внутренней вентиляцией. Пешком в автобус, в корабль. А тут еще митинг на прощание, и говорить что-то надо. Так что можно сказать, что их подвиг начинается уже с первых шагов к кораблю.
   В один из таких июньских дней полный маршрут от монтажно-испытательного корпуса до посадки в корабль предстояло совершить экипажу Загоруйко-Гуров.
   Предстартовые хлопоты были напряженными, так как весь распорядок работы космонавтов был расписан не только по часам, но и по минутам. И все-равно. Внеплановые, но необходимые, дополнительные работы для экипажа находились.
   В последний день перед стартом была назначена и традиционная пресс-конференция экипажа для журналистов.
     -Дорогие товарищи. – Начал свое выступление Загоруйко. –Членов экипажа вам, вероятно, представлять не нужно. Вы с нами беседовали не один раз, и успели получить исчерпывающие ответы. Однако, какие-то вопросы, наверное, остались у вас и в запасе. Если это так, то прошу их задать. Время еще есть.
   На этом все привычное и традиционное закончилось. Вопросы простые и каверзные следовали один за другим.
   -Ваше самочувствие перед стартом?
  -Плохим оно быть не может. – Усмехнулся Загоруйко. – Иначе нас бы не пустили в полет.
   -Вообще, настроение у нас прекрасное. Состояние как у хорошего студента перед экзаменом, напряженно-боевое. – Дополнил ответ командира Гуров.
   Корреспондент  сразу же обратился к нему.
   -Отличалась ли ваша предстартовая подготовка от подготовки ранее стартовавших экипажей?
   -Отличалась. Наш старт ночной. Поэтому пришлось менять режим работы. Но это только в последние полторы недели.
   И снова вопрос к Загоруйко.
   - Присутствовали ли вы при старте самой орбитальной станции?
   Гуров удивленно посмотрел на корреспондента, но Загоруйко успокаивающе сжал за столом его руку и ответил.
   -Мне пришлось видеть много стартов, и каждый из них рождает в душе гордое чувство великого удивления к людям, сотворившим такое чудо. Здорово! Но. – Он помолчал, удрученно развел руками. – К сожалению, на старте нашей «Мечты» нам не удалось поприсутствовать. Сдавали очередные экзамены медикам. Однако, мы знаем станцию хорошо. Сработаем, как учили.
   И снова вопросы, вопросы. Загоруйко  Гуров несколько напряженные в начале, расслабились. Все шло хорошо.
   Казалось, пресс-конференция теперь уже так и закончится традиционно бодро и весело, без вопросов коварных и с намеком. Но вот один из корреспондентов, поднявшись, спросил.
   -Вы твердо уверены в своей подготовке?
   Зал затих, хотя в вопросе ничего особенного вроде и не было. Многие, однако, поняли, что в сути своей он отражает слухи, бродившие в корреспондентских кругах о недостаточной подготовке экипажей, из-за чего были проведены даже дополнительные экзамены. К тому же, в памяти всех еще не был забыт неудачный старт Дронова, о котором также ходило  много противоречивых предположений. Но ведь то были просто разговоры, а сейчас…
   Глаза Загоруйко посуровели, но отвечал он и на этот раз спокойно.
   -В подготовке уверен. Но я не люблю предвосхищать события. Если бы все знал заранее, то наверняка и жить стало бы не так интересно. Однако, уверяю всех, что мы подготовлены работать во всех ситуациях, которые могли придумать и мы сами, и наши ученые. – Он помолчал. – А если будет что-то сверхординарное, что ж, будем решать проблемы исходя из сложившейся обстановки и уровне нашей подготовки, которые позволяют нам четко отработать любую ситуацию. – И вдруг Загоруйко по доброму улыбнулся. – Да вы не беспокойтесь. У нас все будет хорошо.
   -О чем вы сейчас думаете? –Задал вопрос все тот же корреспондент. И снова Загоруйко ответил спокойно и вдумчиво.
   -Думаю о том, сколько у нас с вами времени осталось. Счет ведь идет уже на секунды. А если серьезно, то думаю о работе на орбите. Заранее настраиваю себя на рабочий лад. А это не так-то просто. Очень часто приходится отвлекаться.
   -Вы имеете в виду нашу пресс-конференцию?
   -Не обижайтесь. – Сокрушенно развел руками Загоруйко. – Но такие встречи действительно требуют определенного отвлечения от основной подготовки. Однако, мы с Николаем понимаем необходимость нашей встречи и поэтому мы здесь.
   Видя, что такие вопросы не обескураживают экипаж, осмелели и другие корреспонденты. Зарудный обеспокоенно всматривался в лица членов экипажа, и в какой-то момент хотел было вмешаться, но Варламов остановил его. И тут же последовал очередной вопрос.
   -Александр Иванович, а у вас были личные неудачи?
   Все замерли. Такой вопрос был действительно не к месту, но Загоруйко и здесь не изменил своей манере.
   -Бывали и неудачи. – Согласился он спокойно, с улыбкой. – Считайте отлучение от каждого нового полета это уже большая неудача.  А отлучали меня не один раз. Вообще, я считаю, что в жизни может всякое случиться. И тут надо уметь улыбнуться. Короче говоря, я следую совету Чехова – если тебе плохо, то кому - то может быть и еще хуже. Так что надо радоваться, что хуже все-таки не тебе. И еще – многое зависит от того, кто находится рядом с тобой. Я, например, всегда чувствую себя спокойно, если рядом Коля Гуров.
   -Что вы можете сказать конкретно о вашем полете? Каким вы его представляете?
   Загоруйко посмотрел на Гурова, как бы приглашая его к разговору, и тот взял в руки микрофон.
   -Конкретно известна дата старта и общая программа полета без детальной разработки. . – Начал четко Гуров. – Детали будут уточняться в ходе полета по результатам работ и экспериментов. Мы ведь не знаем даже приблизительно, какие задачки может нам подбросить природа. Однако, решать мы их будем. И решать будем успешно. Уверен в этом.
    Вопросы снова посыпались один за другим. Отвечали и Загоруйко, и Гуров, и  Варламов, и Зарудный.
   Зарудный несколько раз пытался остановить этот поток, обеспокоенный психологическим состоянием экипажа, но Варламов снова не позволял.
   Только через полтора часа, вместо традиционного часа, Варламов поднялся со своего места. Все затихли, ожидая его слова.
   -Товарищи. – Начал он не спеша. – Думаю, что членам экипажа и нам заданы уже все вопросы. Поэтому позвольте мне закрыть пресс-конференцию.
   Старт космического корабля с экипажем Загоруйко-Гуров состоялся через сутки.
   
                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ  ТРИ.
   Только глубокой ночью, когда ЦУП сообщил, что на борту космического корабля «Ветер» все в порядке и космонавты готовятся ко сну, Аверкин с Кравцовой после десятичасового дежурства покинули тренажерный зал.
   Успешно выполнив стартовую программу, экипаж завершил важный этап всей программы полета, и в душе каждого, кто был в этот час на тренажерах, в ЦУПе, на океанских кораблях связи, в различных наземных измерительных пунктах наступило временное облегчение. Теперь у специалистов появилась надежда о том, что и в дальнейшем полет будет проходить также по программе, без неожиданных отклонений.
   Это чувство  особенно было необходимо  всем после неудачного старта Дронова. Ведь впереди, всего через сутки, экипажу предстоял второй, не менее важный, этап полета – стыковка с орбитальной станцией «Мечта». А чтобы успешно выполнить ее, необходимо было в подготовительный период к этой операции хорошо отдохнуть экипажу, и тем, кто с Земли будет помогать космонавтам, всеми доступными и возможными средствами.
   Однако, после напряженной работы сразу переключиться на пассивный отдых, просто и спокойно заснуть, человеку чрезвычайно сложно.  Требовался переходный период, чтобы снять напряжение, расслабиться, отвлечься.
   Суровцев не видел ухода Аверкина, так как был занят организацией работы по отслеживанию на тренажере процесса стыковки. Времени это заняло не много. Уже через полчаса, убедившись, что очередная смена специалистов активно включилась в работу, он тоже вышел на улицу.
   Приподнятое, даже торжественное, настроение после удачного старта располагало к общению. Суровцеву хотелось поговорить с кем-нибудь о чем-то важном, значительном. Хотелось обсудить вопросы, которые его давно занимали, но как то все некогда было ими заняться.
   Домой идти не хотелось, и Суровцев, учитывая свое настроение, отправился к Аверкину. С ним можно было и поговорить, и помечтать, и даже крупно поспорить. При этом никогда не возникало никаких обид, сожалений. Лишь ощущение легкости и ясности в осознании происходящего вокруг.
   Аверкина, однако, дома не оказалось, и Суровцев расстроился. Но немного поразмыслив, он решительно направился к озеру. Там, на берегу у них с Аверкиным была укромная скамейка, которую они называли «Скамейка фантазеров». Именно здесь не один раз они заглядывали  в своих мечтах даже на миллион лет вперед. И, если Аверкин и мог пойти куда-нибудь после дежурства, то только туда.
   Ошибся он не на много. Посидев минут пять возле берез, он увидел подходившего Аверкина, молча показал ему на место рядом с собой. Сам он завороженно продолжал наблюдать за игрой слабеющего лунного света и бликов ночных фонарей на тихой водной глади.
   Уже светлело, и вокруг все четче вырисовывались очертания предметов. Приветствовали приближающееся тепло и птицы свои пением.
   -Володя, как ты думаешь, они там спокойно спят? – Аверкин говорил тихо и неловко улыбался, отвечая своим мыслям и переживаниям.
   -Может быть – Суровцев  ответил почти машинально, а сам подумал: « А ведь действительно. Если они спят спокойно, то это еще один факт, подтверждающий, что космонавты люди необыкновенные. Ведь на земле сейчас вряд ли спят те, кто так или иначе был причастен к старту и должен был готовиться к операциям на орбите по предстоящей стыковке. Не зря! Не зря в космонавты зачисляют только людей, прошедших длительный и тщательный отбор».
    Суровцев усмехнулся, вспомнив о своей детской мечте слетать в космос. Кажется, с тех пор прошла целая вечность, а не каких-то двадцать лет. И, будто подслушав его мысли, Аверкин снова спросил.
   -Вот думаю. Проскурину ты предлагал слетать в космос. Меня туда прямо выталкиваешь. О твоей попытке я знаю. И все же. Если бы тебе представилась возможность, ты полетел бы в космос?
   Какие-то нотки в голосе Аверкина не позволили Суровцеву принять вопрос за стопроцентную шутку. Ведь разговор об этом у них действительно был. Поэтому Суровцев ответил серьезно.
   -Не знаю смогу ли я. Но вот то, что хочу слетать в космос, это безусловно верно.
   - А если бы знал заранее, что не вернешься?
   -То есть? – Суровцев удивленно посмотрел на Аверкина. Он понял вопрос, но уточнил  по привычке и для того, чтобы выиграть какое-то время для обдумывания ответа. Коротко и общими фразами отвечать не хотелось. Он почувствовал, что в данном случае от него требовался серьезный разговор. Без обычных шуток, иронии, розыгрышей и легкой маскировки истинных мыслей.
   Допустим. – Не стал ждать его ответа Аверкин. – Ты один знаешь, что не вернешься из своего космического полета, что он будет неудачным. Сделать что-то и доказать нельзя. А тебе предлагают лететь.
   -И никто не знает истины? – Суровцев даже не повернулся, но его тихий голос Аверкин услышал.
   -Никто. – Подтвердил он и повторил. – Ты никому и ничего не можешь доказать!
   Был ли для Суровцева неожиданным этот вопрос? Нет. В той или иной форме его не раз обсуждали специалисты тренажера перед очередным космическим полетом, как бы примеряя тем самым себя к очередному старту – А смог бы я? В этом виделось и желание людей как-то приравнять себя с космонавтом. И, конечно же, трагический вариант полета в таких разговорах всегда присутствовал. О нем рассуждали спокойно, по деловому, привычно.
   Рассуждать подобным образом их приучила долгая работа по эксплуатации авиационной техники, которой большинству из них приходилось заниматься до прихода в Центр подготовки космонавтов. Это была суровая школа. Поэтому неудивительным был и тот факт, что в большинстве случаев однозначно признавали верным  вывод о том, что смерть сама по себе не так уж и страшна, если знаешь ради чего идешь с ней на встречу.
   Правда, при этом все отдавали себе отчет в том, что такие рассуждения являются всего лишь теоретическими. Как  каждый из них поступит реально в подобной ситуации, отвечать не брался никто.
   Вспомнился Суровцеву и космонавт Владимир Комаров, который ушел в свой второй космический полет, зная  на 90%, что полет может закончиться неудачей. Он просто не мог позволить, чтобы на его месте, в возможной трагической ситуации, оказался другой космонавт. Он погиб, но никто из космонавтов не написал заявление об уходе из отряда.
   И вот сейчас Аверкин, похоже всерьез, предлагал Суровцеву ситуацию гораздо более сложную, чем тот даже мог предположить. Поэтому ответил он не сразу.
   - Я все равно полетел бы, Миша. Не мог бы не полететь. – Не в силах сразу объяснить свое решение, Суровцев как-то неопределенно пожал плечами, улыбнулся.
   -Но ведь на смерть! И ты сам! Один! Один знаешь об этом! – Не выдержал Аверкин, так как ему показалось, что Суровцев и на этот раз не понял его вопроса. – А если ты откажешься, то люди вправе будут подумать о тебе все, что угодно. Даже могут обозвать тебя трусом.
   -Человек все оценивает на собственных весах. – Ответил Суровцев, все еще продолжая сам разбираться в своих мыслях. – И у каждого они разные. В зависимости от идейности, культуры образования, человечности, если хочешь. С гражданской точки зрения, такой полет, наверное, даст людям очень много. С другой точки зрения. Если не полечу я, то все-равно полетит кто-то другой, и тоже погибнет, хотя и не будет знать об этом при старте. Примет смерть вместо меня. Я ведь правильно понял твою мысль?
   -Нет. – После некоторого раздумья ответил Аверкин. Это две разные задачи, но решать обе именно тебе.
   -Да нет. Не согласен. Это одна задача. – Произнес Суровцев после некоторого раздумья. – Ответ то у задачи один. Не смогу я жить с клеймом труса в первом случае, а во втором с чувством вины за убийство. – Суровцев взял Аверкина за плечи, повернул лицом к себе, и повторил. – Не смогу!
   -Но ведь в первом варианте, если ты откажешься, может никто и не погибнуть. – Упорно добивался чего то Аверкин. – Остается шанс доказать свою правоту.
   -Ты сам сказал, что доказательств нет. А магов и колдунов привлекать никто не станет.
   Аверкин встал. Зачем то походил вокруг скамейки, стряхнул с костюма невидимую пыль, и только потом, повернувшись к Суровцеву, сказал.
   -Я тоже много думал об этом, но так и не знаю – как бы я поступил в данной ситуации. По совести, по долгу в первом случае надо бы было действительно отказаться от полета. И эта позиция была бы ближе к настоящему подвигу. Порой мне даже кажется, что совершить героический поступок, в каком-то порыве или в силу сложившихся обстоятельств, иногда легче, чем принять правильное и нелицеприятное решение в повседневной жизни. Да, собственно, твое первое решение говорит как раз об этом.
   -Я все-таки не смогу поступить по другому. – Пожал плечами Суровцев.
   -Да я тебя не заставляю и не обвиняю сейчас ни в чем. Захотелось самому разобраться. Ведь если идти в космонавты, то надо и об этом подумать. Обязательно надо. – Повторил Аверкин. – В этом тоже должна быть тренировка. Может быть, даже привычка. – Голос Аверкина был тих. Он чуть-чуть шевелил губами. Но вокруг стояла такая тишина, что различалось каждое слово.
   Суровцев понял, что сегодня не ему, а Аверкину предстоит выговориться, рассказать о том, что давно мучило.
   -Знаешь. – После непродолжительного молчания снова заговорил Аверкин. – Мне приходилось слышать разговоры о том, что нам давно пора прекратить присвоение звания Героев страны нашим космонавтам за одиночные, даже не всегда удачные, полеты. Мол, вообще, полеты в космос стали привычными. Иногда  соглашался с таким мнением, иногда нет. Если все идет нормально, вроде даже обыденно, в полете – зачем тогда такие высокие звания? А случилось что-то тревожное, опасное в полете, и сразу вспоминается необыкновенность профессии космонавт. Ведь для каждого из них любой полет это неизвестность. Значить, у каждого должно быть огромное мужество, если они решаются лететь. Верно?
   -И да, и нет. – Пожал плечами Суровцев. – Мы с ребятами и об этом говорили.
   -Почему?
   -Суди сам. Никто не отрицает, что первые пилотируемые полеты в космос были сверхнеобыкновенными и опасными. Но постепенно количество полетов росло. Люди вообще привыкли к словам «космос», «космический полет», «впервые в космосе». У нас до сих пор не было полета со стопроцентным повторением предыдущего. Каждый полет это испытание, новые неизвестные опасности. В тоже время, каждый новый полет это в известной мере и повторение. Действительно. В этих условиях новое уже не кажется столь значительным, наряду с привычным. Даже риск стал привычным, и поэтому и не будоражит умы, как раньше. Избитые газетные фразы, привычные статьи. Люди бегло прочитывают заголовки, и уже не вчитываются в суть написанного. Все знакомо, не интересно, а следовательно и не столь значимо. Вот ты сам. Все ли материалы о космических полетах читаешь внимательно?
   -Нет конечно. Но ведь я и без газетных материалов знаю, что серьезно, а что нет.
   -Вот именно. Ты специалист, и ты знаешь. А читатель не знает. На него падает столько информации, что он читает только то, что подается несколько необычно. Журналисты пытаются как то разнообразить материал. Но с одной стороны им мешает привычный штамп стопроцентного положительного образа космонавта и картины космического полета. С другой стороны, и журналистам, и простым людям, как это ни парадоксально, мешает глубокое знание не только нашей жизни, но и жизни самих космонавтов, с которыми журналисты беседуют. Нельзя из большого, целого, здорового организма выделить одну, пусть даже наиважнейшую часть, и от нее строить свои анализы, умозаключения обо всем организме в целом. Искривления в такой ситуации неизбежны. А в вопросах освещения космических полетов в прессе такая ситуация как раз и создалась.  – Суровцев пожал плечами, иронично улыбнулся. – Ну, посуди сам.  Что можно узнать наскоком?  Приехал журналист, проинтервьюировал и пишет очерк. А недостаток своих знаний журналисты пытаются компенсировать техническими подробностями, так как это как раз и есть менее понятная сторона вопроса для массового читателя. Правда и технику некоторые журналисты знают недостаточно глубоко, чтобы рассказать о ней интересно. Отсюда и возникают общие привычные описания и рассуждения. Или вот еще. Некоторые журналисты помещают свои материалы сразу в нескольких газетах. Прочтет иной читатель внимательно такой очерк раз, другой, а потом будет их просто пробегать взглядом, снова выискивая что-то новое. А в конце концов, посмотрит на очередной очерк, увидит знакомый заголовок, знакомые выражения и отложит газету в сторону. Мол это уже знакомо, старо, неинтересно. И это мнение он автоматически переносит на сам космический полет. Чего же лететь? Одно и тоже. Корабль тот же, станция та же, автобиографии космонавтов похожи, программы работы привычные – в основном для народного хозяйства и науки. Хоть бы придумали что-то новенькое. А дальше все просто. Разговоры продолжаются и доходят до «целесообразности самих космических полетов». Не говоря уже о присвоении высоких званий.
   -Здорово ты! – Воскликнул Аверкин. – Об этом я так глубоко не думал.
    А Суровцева уже задело за живое, хотелось побыстрее довести до логического конца мысль, о которой давно думал. Он даже схватил Аверкина за руку, боясь, что тот уйдет не дослушав.
   -Добавь сюда многие книги о космонавтах и исследовании космоса. Есть книги очень удачные. Но есть и такие, которые вроде и написаны о космонавтах, а по сути -  не о них. В этих книгах космонавты похожи на  близнецов, роботов-манекенов с одинаковыми характеристиками, одинаковыми поступками, одинаковыми мыслями, и вообще все у них одинаково, кроме фамилий. Нет в них живых людей. Одни привычные схемы из очерков начинающих, а то и маститых журналистов. Это тоже охлаждает интерес к космосу и космонавтам.
   -А ты можешь привести конкретные примеры? – Улыбнулся Аверкин. Сам он мог сколько угодно привести таких примеров, но сейчас ему нужно было проверить самого себя.
   -Зачем, Миша, примеры? – Усмехнулся Суровцев. – Они трудно доказуемые в среде профессиональных мастеров пера. Так что в большинстве случаев все зависит от добросовестности некоторых авторов, которые используют свою популярность и гонят тираж. Ну, а в результате в умах читателей начинает рождаться привычный трафарет образа космонавта. Ореол необыкновенности, так усиленно вроде бы насаждаемый подобными авторами, как ни странно, теряется, падает к ним интерес. Хотя сами полеты не упрощаются, а усложняются, усиливается и опасность в каждом полете, так как открывается все больше и больше неизвестных явлений, в каждом из которых может таиться и новая опасность.
   -Молодец. Разложил вопрос по полочкам.
   -Да нет. – Угрюмо усмехнулся Суровцев. – Все, что я сказал правильно. Но. – Он помолчал. – Меня беспокоит то, что в результате обесценивается даже звание Героя страны в глазах людей из-за того, что описание работы космонавтов не убеждает в том, что они проявили мужество и героизм. С другой стороны. Бывает ведь и так, что истинный героизм космонавт проявил только в третьем полете, а третьей Звездой Героя его не награждают. Или другой пример. Разве можно сравнивать недельный космический полет без происшествий с многомесячным, при котором резко возрастает возможность возникновения сложных и аварийных ситуаций? Короче говоря, я за то, чтобы летчикам-космонавтам присваивали звание Героя за действительно проявленные ими мужество и героизм, за мастерство при выполнении полетных заданий. Или по совокупности, скажем, двух, трех, а может быть, и десяти обычных полетов. Тогда в космос будут летать только истинные энтузиасты, космонавты-профессионалы. И будут они летать чаще, а не уходить на покой или достаточно высокую должность после одного удачного полета.
   Суровцев замолчал. С противоположной стороны озера, из раскрытых окон гостиницы слышался бой курантов. Шесть часов утра. Все-таки действительно пора отдыхать. Сегодня в ночь стыковка.
   От воды повеяло свежестью, так что Аверкин даже передернул плечами.
   -Пора разбегаться. – Суровцев встал. – Договорим на тренажере или как-нибудь в другой раз.
   -А я согласен. – Улыбнулся Аверкин. – И в космонавты пробиваться все-равно буду.
   Уходить не хотелось, и все же они не стали задерживаться. Тихо побрели вдоль берега, и снова тихо и неторопливо продолжили разговор.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ.
    Вечером того же дня обстановка на тренажере «Ветер» была вроде обычной. Не произошло изменений в технике. Осталось прежним расположение технического оборудования, мебели. Привычно, спокойно, по деловому перемещались люди, выполняя привычную работу.
   В тоже время витала в атмосфере зала какая-то тревожная напряженность, причина которой была всем известна – предстоящая стыковка на орбите. Это не просто прогулка, а важнейший и труднейший этап  в программе полета. Состыкуют свой корабль космонавты со станцией, и будут работать в ней свои долгие 6-12 месяцев. Не состыкуются и «не солоно хлебавши» возвратятся домой. Найка еще раз на неопределенное время вернется на исходные позиции.
   В вязи со стыковкой на  тренажере не были запланированы обычные тренировки. Все специалисты находились в дежурном режиме постоянной готовности оказать помощь экипажу на орбите. В макет корабля посадили лучший экипаж поддержки, отлично стыковавшийся на тренажере не одну сотню раз. Им предстояло вместе с обслуживающим персоналом тренажера сопровождать посекундно весь процесс стыковки на орбите, отслеживать все управляющие действия основного экипажа – вплоть до открытия переходных люков из корабля в станцию.
   Специалисты и экипаж поддержки готовы были  в любую секунду проиграть возможные выходы из сложившейся на орбите ситуации, выдать необходимые рекомендации для Загоруйко с Гуровым.
   На земле возможностей для такого полного анализа ситуаций было гораздо больше, чем на орбите. А возглавлял эту работу на тренажере Аверкин.
   Он вошел в зал быстро, деловито взял в руки микрофон, поздоровался с экипажем поддержки, спросил.
   -Все нормально на борту?
   -Нормально. – Ответил командир. – Вот только жарковато. От сквознячка бы не отказались.
   -Добро. – Кивнул головой Аверкин. – При условии, что и у Загоруйко будут те же проблемы. А пока отслеживайте вместе с нами их программу. Будем ориентироваться по обстановке.
    Аверкин  отпустил тангенту связи, повернулся к присутствующим.
   -Что ж. Теперь наберемся терпения и мы. Как готовы? – Он поудобнее расположился в кресле, чуть прикрыл веки.
   -А мне, честно говоря, надоело столько времени сидеть в этой клетке и ждать – Ждать, а вдруг там что-нибудь случится! – Внезапно произнесла Кравцова.
   -Почему же ждать? – Удивился Аверкин. – Ты работай. Помоги экипажу поддержки точнее отслеживать процесс на орбите. Это здорово может помочь нам в анализе ситуации в случае чего.
   Вот-вот, чего! Все мы ждем этого чего! С самого старта я все жду этого самого чего! Жду и чувствую – скоро! Вот сейчас! Хочется закрыть уши и бежать! Бежать! – Голос Кравцовой был резким. Говорила она без надлома, но с какой-то огромной печалью в голосе. Аверкин повернулся в своем кресле.
   - Эмма, я бы отпустил тебя совсем. Но ведь ты можешь понадобиться. Ты одна у нас от Варламова. – Он посмотрел на часы. – У тебя есть несколько минут. Можешь подышать свежим воздухом.
   - Ничего ты не понял. – Кравцова горько улыбнулась. – Но прогуляться мне, наверное, действительно нужно. Не забудь просигналить. Я дальше крыльца не уйду.
   - Принято, принято. – Поспешил успокоить ее Аверкин, и как только Эмма ушла, повернулся к, молчаливо сидевшей рядом, Савиной. – А у тебя нервы не шалят?
   -Волнуюсь, но гулять не пойду.
   -И мне не спокойно. – Аверкин, кажется, совсем забыл о Суровцеве. – Все кажется, что не успел им что-то важное сказать.
   -Я поняла это еще тогда, когда мы с Александром Ивановичем прощались. – Савина замолчала, и в комнате повеяло легкой грустью. – Вот только…Я хотела бы тебе помочь, Миша, но…
   -Спасибо. – Остановил ее Аверкин. – Это я так, по привычке. – Он снова задумался, а Суровцеву захотелось уйти, чтобы не мешать их разговору. Уж очень много они говорили без слов. Но он не имел права уйти. Работа не позволяла.
    Савина взяла в руки микрофон. И радостное выражение на ее лице совсем не соответствовало той строгости, которая звучала в ее голосе.
   -Хорошо, Николай Яковлевич. Все в норме. Переводи в режим ожидания. – Она вновь повернулась к Аверкину. – Миша, а насчет космоса, ну…в космонавты…У тебя серьезно?
   -Слишком серьезно, Катя. – Аверкин, кажется, впервые посмотрел на Суровцева, отошел от пульта, сел в одно из свободных кресел. – Эти два последних старта что-то во мне перевернули. И вроде тот же я, и вроде другой. Взрослее стал, что ли? – Он сделал паузу, посмотрел на Катю и решился. – Понимаешь?  Я вполне реально почувствовал опасность, исходящую из космоса. Но желание лететь в космос, при этом, стало еще больше.
   -А как же Зарудный? Ведь он отказал. – Еле слышно произнесла Савина.
    Аверкин задумался, и в это время взволнованный голос сообщил по динамику.
   -На вычислительном комплексе полетел блок интеграторов. Сигнала с корабля тренажера нет.
   Аверкин только еще поднимал голову, собираясь задать вопрос, а Катя уже было у выходной двери.
   Суровцев не стал ее останавливать, хотя и  был сам уверен в том, что ничего страшного не произошло. Заменить блок было делом секунд. Пока Савина дойдет до вычислителей, они сами устранят неисправность. Может быть, и тревожного сообщения инструктору не было бы, но там сейчас работал не очень опытный специалист, и в такой напряженной обстановке мог и поспешить.
   И действительно. Не успел Суровцев додумать свою мысль, как спокойный голос сообщил, что все восстановлено, все работает в норме.
   Не смотря на успокаивающее сообщение, Суровцев знал, что Савина задержится у вычислителей до тех пор, пока не убедится в том, что все режимы восстановлены окончательно, и не разберется в причинах отказа. Он решил воспользоваться случаем и продолжить разговор, который так удачно начала Катя.
   -Миша. – Тихо произнес Суровцев. – Значить ты принял окончательное решение?
   -Хочу еще раз попробовать. Не удивился вопросу Аверкин.
   -Правильно. – Обрадовался Суровцев. – Молодец! Да и Варламов, по моему, тебя не даром расспрашивал. Может быть и он поможет.. – Как бы между прочим, попробовал он подсказать Аверкину один из возможных вариантов действий.
   Несколько минут в пультовой царило молчание. Наконец, Аверкин, будто и не было в разговоре паузы, произнес.
   -Не знаю, выйдет ли. И Варламов… Это мог быть и случайный разговор. – Мысль эта была у Аверкина новой, но Суровцев понимал, что она не имеет ничего общего с трусостью. Просто, человек стал шире, сознательнее и  ответственнее смотреть на свою мечту.
   -Ты что, сомневаешься? – Суровцев все же решил подтолкнуть его вперед. – Подай новое заявление. Попроси разрешения и жди комиссию. У тебя все должно быть в порядке. И все будет в порядке!
   Однако уверенности друга для Аверкина было маловато.
   -Не знаю, не знаю. Подумать надо о своих шагах. – Суровцев вспомнил вдруг робкую улыбку Кати, когда она уходила к вычислителям, будто боясь оставлять Мишу одного, и неожиданно для себя, посоветовал.
   -Только сначала женись. Негоже космонавту быть холостым. Надо, чтобы его ждали на земле.
   Аверкин нахмурился, посмотрел недовольно.
   -Чтобы в случае чего еще одна душа мучилась?
   -Гнилые мысли, Миша. – Суровцев разозлился, но позволил себе только слегка повысить голос. – С ними в космосе действительно делать нечего. И вообще. Что ты скис? Ты же мужчина! И нечего думать только о себе. О Кате подумай. Или ты слепой и ничего не видишь?
   Рот Аверкина искривился в горькой улыбке.
   -Все сложнее, Володя. Гораздо сложнее. – Аверкин вдруг резко встал. – Ты понимаешь, что это тормоз мой на данном этапе?! Понимаешь? – Быстро вышагивающий в маленьком пространстве пультовой, Аверкин казался крупным, даже огромным. Вот он сделал шаг, другой, повернулся и снова не больше двух шагов. Эта ситуация показалась Суровцеву столь комичной, что он невольно рассмеялся. Аверкин остановился, но заговорил спокойно. – Ты знаешь, что в срыве Дронова есть что-то личное? Не могу сказать что именно, но чувствую. Что-то мешает ему прийти в нормальное, дополетное состояние.
   -О чем я тебе и толкую. Холостяк он. – Суровцев иронично усмехнулся.
   -А-а-а. - Аверкин разочарованно махнул рукой и вдруг бросился к микрофону. – Николай Яковлевич, курс снова гуляет! – Сердитым голосом прокричал он, еще раз доказав, что о деле никогда не забывал. Только после успокоительного ответа Аверкин снова повернулся к Суровцеву. – Есть что-то у Дронова. Есть!  И не надо упрощать этот вопрос.
   -Да выкрутится он! А вот Катя меня волнует. В последнее время стала резкой, несдержанной. Не слишком ли ты подавляешь ее своим авторитетом, желанием показаться перед ней сверхчеловеком? – Суровцев уже начал сердиться. – А иногда, ты уже прости меня, но свой эгоизм ты выдаешь за принципиальное поведение делового человека. Не нужно так с Катей. Тем более, что ты ведь любишь ее! Любишь! Я знаю.
   -Да не в этом дело! – Нетерпеливо возразил Аверкин. – Тут другое. Вот только…
   -Ну и дурак. – Перебил его Суровцев. – Поговори с Катей. Расскажи ей усе, без туманностей. Вы поймете друг друга. Уверен.
   -Может быть, ты и прав. – Неопределенно произнес Аверкин, и видно было, что он все время о чем-то всерьез и напряженно думает, но прийти к определенному выводу не может.
   -Решайся, решайся, а то гляди – Катя и сама без тебя в космос улетит. Не смотри, что тихая. – Суровцев снова перешел на привычную иронию, так как понял, что этот дорогой ему, чертушка, Аверкин с ним уже согласился.
   -Боюсь, что все-таки выставит она меня в три шеи. Ты же знаешь, как у нас все начиналось. – Аверкин был серьезен. – Умом понимаю, что так вроде не должно быть, а все-равно стыдно, и боюсь. Отказа боюсь.
   -А, знаешь, Миша, мне иногда кажется, что мы сами себе усложняем жизнь, выдумывая различные препятствия, чтобы потом преодолевать их. Все проще. Любовь человека должна быть счастливой, и только так ее надо воспринимать. – Суровцев задумался. Несколько минут они провели в осмыслении сказанного, и может быть продолжили бы разговор, если бы в зал не вошел Дронов.
    С каждым новым днем поле отчужденности вокруг Дронова расширялось, и своим поведением он сам способствовал такому положению. Избегал друзей, сторонился знакомых. Ходил молчаливым, да и на вопросы отвечал короткими, ничего не значащими, фразами. Как-то неожиданно для всех он приобрел вдруг какую-то нелепую привычку смотреть на всех снизу вверх, исподлобья, будто испытывая собеседника, или ожидая подвоха, мысленно говоря ему: «Ну, ну, давай. Я и сам давно знаю, что ты хочешь мне сказать».
    Некоторые люди, не зная как помочь Дронову, перенесшему нервное потрясение, старались сами избегать его, чтобы нечаянным словом не разбередить душу, не усугубить положение.
   Другие, наоборот, считали, что с ним надо вести себя также, как с любым другим человеком, ничем не выделяя, так как именно это поможет ему быстро выйти из кризиса. В конце концов, не слюнтяй же он, а космонавт. Значить, надо говорить с ним откровенно.
   Среди последних, был и Аверкин. Он постоянно помнил разговор с Загоруйко, но в сложившейся ситуации практически ничем помочь Дронову не смог. Анализ его старта уже был проведен специалистами досконально, а ситуация проиграна на тренажере с различными возможными вариантами. Никто не обнаружил ошибок в действиях экипажа. А остальное… Это опять все-таки психология.
   Войдя, Дронов нерешительно остановился у проема двери.
   -Не начинали? – Тихо и как-то нерешительно спросил он.
   -Как же без тебя? – Суровцев показал на кресло, улыбнулся. – Устраивайся. Сейчас все начнется.
   -Спасибо – Поблагодарил Дронов. – Я подумал, что может быть, смогу быть чем-нибудь полезен вам.
   -Поможешь. Только сначала успокой свои нервы. – Решительно вмешался в разговор Аверкин. – Давно пора забыть о своей возможной вине. Вы с Безродным, все, что могли и должны были сделать, сделали. И правильно сделали.
   -Да. – Тихим голосом согласился Дронов. – Сделали все, чтобы спасти себя. Ведь ты именно так думаешь?
   -В создавшейся обстановке это и была ваша главная задача. – Аверкин не обратил внимания на улыбку, скользнувшую по лицу Дронова. – Запомни. Повторится ситуация, и вы должны будете повторить свои действия.
   -Все это я понимаю, Миша. Только и слышу утверждения в своей невиновности. – Дронов еще ниже опустил голову, но желание, наконец, выговориться, было выше. – Не могу! Не могу видеть эти сочувствующие взгляды! Не надо мне это! – Дронов быстро поднял голову, весь напрягся, и лихорадочно, боясь, что его остановят, заговорил. – Если бы меня сейчас пустили в полет!  Я доказал бы, что могу лететь и выполнить программу полета. Вы знаете. Я же перед первым стартом отказывался. Считал, что Александр Иванович должен лететь. А теперь! Теперь я согласен лететь немедленно! При любых условиях. Лишь бы не видеть притворного сочувствия в глазах друзей и знакомых. Доконали они меня.
   - Лишь бы и при любых условиях. – Суровцев повторил эти слова, посмотрел на Аверкина. – Вот тебе и пример из жизни. – И вдруг, резко повернувшись к Дронову, спросил. – Уж не хочешь ли ты, чтобы у Загоруйко произошло что-нибудь подобное?
   -Да вы что!? – Дронов даже встал. – Я всей душой за то, чтобы Александру Ивановичу сопутствовала удача. Готов вынести все, понимаете? Думаете, я не знаю, что если у Загоруйко все пройдет без неожиданностей, то на меня тем более будут смотреть, как на неудачника, с еще большим состраданием. – Возбуждение Дронова прошло, и он снова упавшим голосом закончил. – Да, не думал я, что придется когда-нибудь вот так рассуждать.
   - А ты и не рассуждай. Прекрати.
   -Легко сказать. Я почти не сплю. И постоянно вижу эти лица, которые кричат: «Молодец, Костя. Молодец, Костя», и хитро улыбаются: «Не справился ты. Мог бы и придумать что-нибудь».
   -А действительно, мог бы? – Аверкин пристально посмотрел на Дронова.
   -Теоретически мог бы. – Ответ последовал без задержки, и Аверкин понял, что, вероятно, не один раз думал об этом Дронов. – Однако, понял я это поздно. Даже выдал принудительно вручную команду на отстрел несработавшего замка, но…- Он помолчал. – Думаю, что теперь я знаю, как и что надо было делать. И не только в подобной ситуации…А тогда. На расчетную орбиту мы бы конечно не вышли, но на орбите могли бы быть.
   -В чем же дело? – Все так же строго допытывался Аверкин.
   -В чем, в чем. На все про все у меня оставались секунды, даже мгновения. А я не машина. А тут еще… - Он не закончил, махнул рукой, грустно заметил. – Поздно. Слишком поздно.
    Дронов  пришел к своему инструктору, чтобы разобраться, посоветоваться с ним по всем, мучившим его, вопросам. Но Аверкин не понял Дронова. Его скорее обрадовал сам факт прихода Дронова, его признание в том, что в принципе тот мог бы что-то сделать во время старта. Мог, но не успел. Аверкину показалось, что ничего большего от Дронова на данном этапе и требовать нельзя. Остальное придет в норму со временем.
   Суровцев не знал о мыслях Аверкина, и поэтому строго спросил.
   -Как вы считаете, Загоруйко во-время среагировал бы на эту ситуацию?  Вышел бы на орбиту?
   Не прост был этот вопрос, и, чтобы ответить на него, Дронов должен был решить не одну задачку с различными вариантами условий. Например. Загоруйко на месте Дронова или сам Дронов могли бы выйти на орбиту. Но какую?  Естественно на нерасчетную. А можно ли будет с нее выйти на орбиту стыковки со станцией? Или никакого запаса топлива корабля не хватило бы на корректировку его орбиты, и в конечном итоге все-равно пришлось бы садиться в аварийном варианте, но уже с орбиты.
   Правда. В случае удачи орбита корабля могла бы быть и близкой к рассчетной. А вдруг при аварийном выходе на орбиту повредился бы основной двигатель корабля? Тогда и на землю нельзя бы было возвратиться. Стали бы пленниками орбиты и прожили бы они столько, сколько позволил бы запас кислорода в корабле.
   На земле, имея в своем распоряжении мощную вычислительную машину и большое количество высококвалифицированных специалистов, руководитель полета мог относительно быстро и точно просчитать все варианты.  Кроме, разумеется, аварийных, непредвиденных ситуаций.
   На решение таких же задач экипажу во время самого старта  отводилось даже не десятки секунд, а единицы и даже доли. И при этом решение должно было быть и единственным, и правильным.
   Дронов не сразу и с неохотой произнес.
   -Не знаю – Он посмотрел на вошедшего Трофимова, и в его поведении почувствовалась еще большая неуверенность. Даже безразличие. – Может быть. – Он уже много размышлял о случившемся, пытался что-то понять, даже что-то решить. Однако, согласиться с тем, что кто-то другой мог бы сработать лучше, было не так просто. И Дронов добавил. – Вообще то, для этого Александру Ивановичу надо бы было попасть именно в эту ситуацию. – Однако, только произнеся вслух эти самые сокровенные слова, он понял всю глупость и двойственность своего положения, и, отбросив всякие колебания, решился сказать свою правду. Ответ требовался конкретный, да и вся обстановка требовала: «Говори». Дронов раскрыл было рот, но в этот момент негромко кашлянул, напоминая о своем присутствии, Трофимов.
Слово, готовое было сорваться с языка, застряло в горле. Дронов се же пересилил себя, заговорил горячо, но совсем не о себе. – Да! Согласен! Наверное, Загоруйко смог бы сработать четче. В таких ситуациях надо сперва делать, а потом думать. – Дронов сам удивился собственной возможности столь быстро менять решение, но продолжал. – Думать надо на земле. А там все должно быть как рефлекс. У Загоруйко огромный опыт. И ситуаций он проиграл значительно больше моих. А сколько он их продумал, об этом знает только он. И вообще…. – Дронов замолчал, уставившись в какую-то точку на пульте инструктора и непроизвольно выбивая дробь на столешнице.
   -Вот ты и ответил сам себе. – Подвел итог Аверкин. – И на свои муки ответил. Никто не обвиняет тебя. Ты сам себе судья. Ты был готов к полету, но чувствовал, что Загоруйко, не смотря на медицинское заключение, готов лучше. Но настоять на его кандидатуре ты не пытался. Вернее, промолчал на Госкомиссии. Вот сейчас и коришь себя за это. Ведь так?
   Дронов пожал плечами, но ничего не ответил.
   Кто-то позвал Трофимова. Он вышел, и Дронов сразу заметно повеселел.
   -Мне от этого не становится легче. – Все же попытался он еще раз хоть как-то объясниться, но Аверкин остановил его.
   -Не мучь себя, Костя. Все правильно. Твой, даже неудачный опыт, а вернее именно он - огромная наука, которой мы тебе никогда не сумели бы преподнести. Но в таком состоянии как сейчас тебя ни в коем случае нельзя пускать в полет. Должен признаться, что Александр Иванович очень настаивал  на том, чтобы во второй полет снова пошел ты. Трудно ему было сделать это – снова уступить тебе дорогу. Он считал, что тебе, как космонавту, надо было утвердить себя.
   -Успокаиваешь. – Усмехнулся Дронов. – Что ж он тогда не был до конца твердым? Дал себя уговорить, как и я на Госкомиссии.
   -Не глупи. – Аверкин начал злиться. – Помнишь нашу встречу после возвращения?  Каким ты был?  Вот после разговора с тобой он и согласился лететь. Это тоже, между прочим, мужественный шаг, так как он понимал, что твои переживания усилятся. – Аверкин помолчал, потом неожиданно для Суровцева, резко спросил. – А теперь скажи – зачем приходил? – Дронов явно растерялся, но Аверкин торопил его. – Давай, выкладывай. Быстро.
  -Собственно. – Начал Дронов нерешительно. – Я не хотел, но если ты настаиваешь. – Аверкин молча кивнул головой. – Я хотел сказать, что только сейчас понял, как ты был прав, требуя, чтобы во вновь созданные экипажи включали летавших космонавтов.
   -Спасибо. Дальше. – Поторопил Аверкин замолчавшего Дронова. – Высказывайся до конца.
   - На предстоящем совещании у Зарудного я так и скажу. Нас с Безродным целесообразно включить в состав новых экипажей раздельно. Хотя мне очень не хочется расставаться с ним. – Дронов хотел еще что-то добавить, но Аверкин жестом руки остановил его.
   -Ясно. Беспокойство твое я понимаю, но врать не буду. При определении очередных экипажей я буду на данном этапе против включения тебя в состав любого из них.
   Дронов опустил голову.
   - Я думал, шутят. А инженер?
   -Во всяком случае, он спокоен. – И добавил мягче. – Рано тебе в космос. Рано. Именно сейчас рано. Таково мое мнение.
   Мнение, мнение! – Дронов понял, что Аверкин не отступит, и что он сам своими разговорами еще больше утвердил Аверкина в своем мнении. – Я знаю, чего стоит твое мнение. Ну, объясни. Почему? – Злость на себя, на Аверкина захлестнула его, и он не смог сдержаться. – Молчишь! Я знаю, что ты копаешь, ищешь факты для моего обвинения. Только вот зачем?! Нет их! Нет. Ни прямых, ни косвенных! И любой суд меня оправдает!
   Из-за пульта инструктора снова вышел Трофимов, и горячая речь Дронова сразу захлебнулась.
   Аверкин посмотрел на часы.
   -Я бы поговорил с тобой еще, но времени нет. До готовности десять минут. – Он повернулся к Трофимову. – Пригласи Савину. И позови Кравцову.
   Некоторое время Дронов стоял молча, потом медленно направился к выходу.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ.
   После разговора с Трофимовым возле  дома культуры Дронов особенно боялся встречаться с Эммой. Он уже начинал понимать, что любая дальнейшая оттяжка встречи, ставит его в двусмысленное положение, если не сказать хуже. Получалось, что он сознательно идет на подлость. Хотя главной причиной, конечно же, была боязнь показаться перед Эммой слабым, никчемным неудачником. Он понимал всю шаткость мотивировки своего поведения, но все равно не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии при их первой встрече. Но чем дальше, тем более омерзительным сам себе казался Дронов.
   А тут еще встреча с Бугровой, которая без всяких вступлений, с ехидной улыбочкой сообщила, что она никак не ожидала от космонавтов такой моральной распущенности. И как величайшую тайну сообщила, что Эмма консультировалась у врача, и возможно будет матерью. Это сообщение радовало и тревожило. Первой мыслью было броситься к ней и сразу покончить со всеми недоразумениями, но ставшая в последнее время привычная неуверенность остановила его. Вдруг Эмма неверно истолкует его порыв. Вдруг подумает, что это он с испугу прибежал к ней, из-за боязни возможного наказания.
   Но желание встречи все же росло, совсем по новому освещая и собственное поведение после возвращения с космодрома. Тогда он думал только об одном – доверят ли ему новый полет? Все другие вопросы стояли где-то далеко. Каждый день тогда он думал и об Эмме, и не верил в то, что все у них будет так, как прежде.
   Смутная тревога, непонимание, охватившее его при прощании с Эммой, вновь с еще большей силой всколыхнули душу. Получалось, что не могла Эмма с таким как он неудачником связать свою судьбу. Не могла! И вдруг – сын! Но почему же она сама молчит!? Или может быть, все же не любит она  его?... А сын? Как теперь идти к ней? Как смотреть ей в глаза? Что говорить?
   И все-таки, он понимал, что главное, это встретиться с Эммой, спокойно разобраться с ней по всем вопросам. Ведь сын… Вот только полет! Как она отнесется к его желанию снова лететь? И как можно быстрее. Он должен доказать, что он может! Может успешно работать в космосе! Да и вообще – может ли летчик не летать?! Он должен летать! А если он длительное время  занимается только теорией, то может вообще не полететь, или в первом же полете натворит такой ерунды, что…Практика! Практика! Она нужна летчику как воздух и, может быть, в еще большей степени на нужна космонавту! Одних тренажеров мало. Очень мало. Летать! Летать! И летать! Вот тогда космонавты станут космонавтами, а не экзотическими экспонатами, на которые глазеют на улицах. Хорошо хоть не выставляют в клетках на всеобщее обозрение.
   Злые были мысли. В чем-то справедливые, в чем-то спорные. Нот не однозначные. И прислушаться бы к ним нужно было. Но некому. У всех дела. Да и говорить о своих мыслях вслух он не торопился. Понимал их спорность. Не так просто, например, было бы увеличить количество полетов космонавтов. Где деньги взять, и ради чего. Все должно быть обосновано, а с этим не все так просто.
   Так и не решив, с чем же ему идти к Эмме, Дронов и пришел перед стыковкой Загоруйко на тренажер «Ветер». Он хотел встретить Эмму, и поговорить с Аверкиным, в справедливость которого продолжал верить.
   Когда разговор с Аверкиным получился не совсем таким, на который рассчитывал Дронов, он вышел на улицу в расстроенных чувствах.
   Навстречу ему шла Эмма. Встреча оказалась неизбежной.
   Они стояли друг перед другом, и не могли принять решение – кому сделать первый шаг к сближению.
  Для Эммы появление Дронова было настолько внезапным, что она замерла в некотором оцепенении. Она знала, что сегодня он должен быть в ЦУПе. И вдруг встретила его здесь
   -Вот мы и встретились. – Наконец улыбнулась тихо и понимающе Эмма. – Здравствуй.
   -Здравствуй.
   -Не ожидал увидеть меня здесь?
   -Ну, почему же? – Смутился Костя, все еще не зная с чего же начать разговор. – Наоборот. Я хотел…
   -И потому избегаешь?
   -Мне показалось, что это ты не желаешь встречи.
   -Вот как! – Удивленно подняла голову Эмма. – А наше прощание?
   -Но ведь ты меня не любишь. – Слова вырвались непроизвольно, и Костя опустил голову. – Прости.
   Вот как? – От нелепости этих слов Эмма даже улыбнулась, потом медленно повернулась, и неторопливо пошла к скверу возле здания, уверенная в том, что Костя последует за ней. Говорить с ним здесь, на самом оживленном месте, не хотелось. – И когда же к тебе пришло просветление? – Спросила она, как только присела на первой же скамейке.
   -Я всегда об этом думал. Считал, что в твоих чувствах многое идет от разума, но надеялся на лучшее. А в то утро…Ты ведь проклинала себя за тот порыв. Как ты хотела, чтобы  исчез! Может быть, навсегда…Я не сразу это понял. Но поверь – мне трудно было так поступать…
   -Не так. – Эмма резко повернулась к Косте. – Все не так! Ты все забыл. Как ты мог?  Я же…
   -Нет. Я много думал о тебе. Мне казалось, что сама ты бы не решилась сказать мне правду. Тем более после посадки. – Он пожал плечами. – В космосе я так и не побывал, в герои не вышел. Зачем же я тебе?
   Эх, Костя, Костя! Выходит, что все мои слова о любви были для тебя… Ты ведь не знаешь даже, что… - В последний момент Эмма не решилась сказать Косте о том, что будет матерью. – Если бы ты знал, как мне было трудно в эти дни!
   -Прости, Эмма. – Костя заставил все-таки себя сказать главное, потом добавил. – И тут моя ошибка.
   -Глупый. – Эмма радостная, но с грустной улыбкой, приблизилась к Дронову, нежно взяла руками его голову, прижала к себе, погладила, как малое дитя, по волосам. – Твой полет. Молчание. И все из-за какой-то ерунды.
   -Может быть. – Костя замер от счастья, не в силах вымолвить больше ни слова.
   -Не может быть, Костя, а точно! Боже мой! – Радостно засмеялась Эмма. – И куда нас баб заносит иногда чрезмерное честолюбие. Сейчас бы детишек кучу, чтобы лазили по мне, как поросята. А я… Ну что мне стоило самой подойти, спросить? Подумаешь, гордость. Ведь я люблю тебя! А ты – полет! Неудача. Чепуха какая-то.
   Они прижались друг к другу, бормоча ласковую бессмыслицу, совсем забыв о том, где они находятся. И вдруг Эмма сквозь свои мысли услышала.
   -Вбил, понимаешь, себе в голову – пустят или не пустят в следующий полет. Ведь для меня это настолько важно, что об остальном я просто забыл. Думал, что если будет главное, то будет и остальное.
   Эмма отстранилась.
   -О чем ты говоришь? Забудь! Не надо сейчас о космосе. Прошу тебя!
   Костя в недоумении посмотрел на нее, и только тут вспомнил о своих мыслях, горячо заговорил, не соглашаясь.
   -Как же не говорить! Я же летчик! Моя профессия летать. Я не могу не летать! А тем более в сложившейся ситуации. – Ему бы помолчать  немного, спокойно объясниться с Эммой, а он, как-будто, продолжая давний с ней спор, стал горячо доказывать. – Да я просто обязан, как минимум еще раз, слетать в космос! Нет мне жизни, пока не докажу, что и я могу работать там, на космическом корабле! Неужели ты этого не понимаешь!? Нет, ты должна меня понять! Это жизнь! Моя жизнь! Честь моя, наконец!
   Эмма под этим напором сникла, и уже без всяких эмоций, неопределенно сказала.
   -Ну, почему же? Очень даже хорошо понимаю. – Ей ведь важнее всего был он. Живой Костя, который наконец то рядом. Думала, что он понимает ее, разделяет ее мнение, рад. А получалось, что все это пустая для него фикция. Главное для него это лететь в этот, теперь уже страшный для нее, космос. Космос, которого она уже боялась, хотя никто не мог бы заметить каких либо изменений в ее поведении. Не заметил ее нового настроения и Костя, так как радостно зашептал.
   -Я рад! Я очень рад, Эмма! Я так хотел, чтобы у нас все было по старому! Ты поможешь мне подняться! Да с тобой! С тобой мне ничего не страшно! С тобой я все смогу. – Костя говорил, совсем забыв о том, ради чего встретился с Эммой. Он знал одно – Эмма его любит, а значить они одно целое. Значить думать и поступать должны одинаково. И естественным для него было считать, что в данной ситуации поступать надо именно так, как необходимо для него. Разве может быть что-то важнее его желания слетать в космос? Он даже предположить не мог, что Эмма может быть против. Внезапно появившаяся возможность укрепить свои позиции на предстоящем совещании у Зарудного лишила его разума, и он не сразу отреагировал на неожиданно сильный, сродни леденящему, тон каким Эмма, выслушав его, задала вопрос.
   -Как ты себе это представляешь? – Она отошла на несколько шагов, скрестив руки на груди, холодно и вопрошающе смотрела на Костю.
   -Одно твое присутствие для меня важнее всего.. – Горячо произнес Костя, и вдруг робко спросил. – А ты…сама…поддержишь меня?
   -Рукой, словом, плечом? Что для тебя важнее? – Эмма неожиданно улыбнулась, но это была не радостная улыбка.
   Костя пожал плечами, и тихо, не  очень уверенно, произнес.
  -Мне важнее всего попасть в экипаж и как можно скорее.
   Следуя своему правилу всегда быть справедливой, Эмма до этой встречи хотела сама поддержать кандидатуру Кости при составлении перспективных экипажей. Тем более, что она знала мнение на этот счет Загоруйко. Хотела. Но сейчас что-то в ней запротестовало.
   -А если я тебе действительно помогу? – Уголки губ Эммы раздвинулись в презрительную усмешку, но Костя и сейчас ничего не понял.
   -Эмма, родная! – Дронов, сочтя, что Эмма уже согласилась ему помочь, что все позади, бросился к ней. – Знаешь. Я перед стартом говорил о тебе со своими родителями. Они так хотели тебя видеть!  Если бы не эта круговерть. – Он тяжело вздохнул. – Ох! Какой же я, все-таки, дурень!
   -Погоди. – Остановила его Эмма. – Ты сразу же н мне женишься?
   -Разве мы не решили этот вопрос? – Удивился Костя. – Как ты можешь в этом сомневаться?! Да я…
   -Погоди. – Снова перебила его с холодом в голосе Эмма. – Мое влияние на вашем совете не так велико, как ты думаешь.
   -Мне важно твое решение! Твое! Понимаешь? – Костя хотел обнять Эмму, но она разняла его руки, мягко, но настойчиво освободилась от его объятий, внимательно посмотрела прямо в глаза Кости.
   -А ведь ты. – Она сделала паузу. – Подлец.
   -Эмма! – Костя был по настоящему обижен в своих лучших чувствах.
   -У меня был разговор с Женей Трофимовым. – Голос Эммы впервые дрогнул. – А я увидела тебя, и обо всем забыла. Спасибо, что сам напомнил.
   -Эмма, неужели мои слова. – Только теперь Дронов понял, что совершает ошибку. – Да если такое дело, я хоть сейчас пойду с тобой в ЗАГС! Хочешь?
   -Правду! Один раз правду! – Попросила дрожащим голосом Эмма. – Я пойму. Только правду. Женя прав?!
   Дронов опустил голову, нахмурился.
   -Нет. Что еще?
   -Соврал. – Эмма закрыла лицо руками, потом резко опустила их, глухо произнесла. – Женя просил меня как инженера помочь ему…
   -В чем? – Дронов насторожился, и вдруг сразу помнил весь до мелочей, разговор с Трофимовым. Не давая себе отчета в содеянном, а лишь подчиняясь инстинкту самосохранения, который шептал ему: «Защищайся», он  снова заговорил. -  Он парень эмоциональный, его выводы сумбурны и непоследовательны. К тому же, он влюблен в тебя как собачка. И честный. Не откажется, если его спросят об этом и тогда. – Он немного поколебался. – Тогда ему никто не поверит. А мне отступать некуда. Обстоятельства загнали меня в угол. Выхода нет.
   -Боже мой, Костя! Неужели это ты!? – Испугалась Эмма. – Опомнись!
   -Я! Я! Я! – Дронов уже кричал, понимая, что бессилен что-либо изменить. – Ты должна мне помочь! Не можешь мне отказать!
   -Даже так? – Эмоциональная вспышка Кости помогла Эмме собраться и успокоиться.
   -Ты не можешь мне отказать! Не можешь! Ведь мы с тобой. – Он вдруг вспомнил Бугрову, и, поддаваясь мгновенному чувству, затараторил, боясь остановиться. – Я все знаю. Понимаешь? Я разговаривал с врачом. Я…Бугрова сказала мне, что…
   -Нет! – Эмма отступила на шаг. Голова ее опустилась. – Ты не смеешь. Ты…
   -Попроси Проскурина! Прошу тебя! Его слово весомо, и он к тебе прислушивается. – Костя схватил Эмму за плечи, больно встряхнул. – Ведь уже в понедельник все будет решаться! А сегодня пятница. Времени нет. Ты не откажешь, правда? Ты ведь любишь меня, Эмма? Любишь!... А я не мыслю жизни без полетов! Пойми меня.
   -Чудовище. – Только и смогла произнести Эмма. – Ты… Ты…
   -Не надо так! Не надо. Пойми, я должен доказать! Всем доказать!  - Дронов, одержимый одной мыслью, говорил и говорил. А когда понял, что у него нет больше аргументов, замолчал, посмотрел на Эмму, и внезапно тихо и грустно произнес. – Неужели ты хочешь, чтобы об отце твоего ребенка… - Закончить он не смог.
   Эмма вдруг неожиданно резко подняла руку, чтобы то ли ударить, то ли погладить Дронова, и так же неожиданно, резко спрятав ее за спину, тихо сказала.
   -Я подумаю.
   -Правда? – Как ребенок обрадовался Дронов. – Ты не обманешь?
   -Нет. О своем решении я тебе сообщу. А сейчас уходи. Мне нужно на тренажер. Стыковка начинается.
   И Костя не посмел ослушаться просьбы, которая скорее выглядела, как приказ. Но, пожалуй, главной причиной его ухода было все же то, что он был опустошен своей вспышкой и не мог, да и не хотел уже, продолжать разговор. В глубине души он уже осознавал, что совершил сейчас новую огромную и непоправимую ошибку. Но на исправление ее у него уже не было ни сил, ни желания.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ  ШЕСТЬ.
   Вокруг Земли и в безбрежном океане Вселенной кружились два, сравнительно микроскопических  по отношению к этим гигантам, искусственных тела, созданных разумом Человечества. Космический транспортный корабль «Ветер» и орбитальная пилотируемая станция «Мечта».
   С каждой секундой приближалось время стыковки этих космических аппаратов, и с каждой секундой росло психологическое напряжение у ленов экипажа – Загоруйко и Гурова.
   Внутренний отсек корабля был несколько затенен. Только слабо мерцали люминофором самые необходимые приборы, да ярким пятном в этом царстве полумрака выделялся экран телевизионного видеоконтрольного устройства, на котором последовательно отображались этапы стыковки.
   Однако, в конце стыковки экипаж мало обращался к этому изображению и светящимся цифрам параметров. Все его внимание было обращено вперед, где через широкое, как в автомобиле ветровое, стекло открывался обзор всей космической обстановки перед кораблем, и динамику сближения можно было оценивать глазом и собственными ощущениями скоростей.
   Руки Загоруйко в перчатках твердо и спокойно лежали на ручках управления.
     Чуть за ним и сбоку сидел Гуров, который приготовился действовать согласно инструкции и четко контролировать параметры процесса стыковки по приборам. Здесь же, на боковой стенке, располагался пульт управления шлюзованием. В этой операции, сразу после стыковки, ему отводилась главная роль.
   Оба космонавта, одетых в скафандры, были готовы к любым неожиданностям. Только стекла гермошлемов были откинуты для лучшего обзора. Но их можно при малейшей опасности мгновенно поставить на свое место, обеспечивая безопасность космонавтов и дальнейшее проведение работ по программе.
   Приборы давно уже уловили своими чувствительными датчиками орбитальную станцию, управляемую в автоматическом режиме с Земли. Они  показывали, что расстояние до нее быстро уменьшается. Загоруйко напрягал зрение, чтобы увидеть яркое пятно станции, но пока у него ничего не получалось. Техника была сильнее.
   Гуров, контролировавший показания приборов, первым заметил на экране телевизора медленно перемещающуюся по отношению к звездам точку, и тут же доложил дальность до нее.
    Постепенно станция приближалась, и теперь уже Загоруйко на дневной части витка невооруженным глазом увидел всю, ярко освещенную солнцем, станцию. Вскоре она приблизилась к кораблю на расстояние около ста метров. Пора было переходить на ручное управление. Не поворачивая головы, он спросил.
   -Готов?
   -Готов. – Сразу же доложил Гуров. – До станции сто метров. Скорость четыре метра в секунду.
   Загоруйко довольно улыбнулся. Глазомер не подвел. Значить, все будет в порядке, и он нажал на тангенту связи с Землей.
   -Заря, я Сокол. Перехожу на ручное управление.
   - Дальность восемьдесят. Скорость полто… - Гуров не успел закончить фразу, как корабль резко бросило вперед. Заработал основной двигатель, выдав мощный импульс.
   Оба сразу почувствовали, что их прижало к креслу. Скорость резко поползла вверх и почти мгновенно возросла до десяти метров в секунду.
   Гуров сразу, как на тренировке, еще не понимая до конца, что произошло, поднял руку и нажал клавишу аварийного отключения основного двигателя.
   Одновременно, Загоруйко на своем пульте продублировал его действия, а второй включил боковой двигатель, инстинктивно стараясь увести корабль в сторону от стремительно приближающейся станции. Ведь при такой скорости катастрофическое столкновение должно было бы произойти через несколько секунд. И спасла их только, многократно проверенная на земле, слаженность действий и мгновенная реакция в работе без взаимных подсказок и совещаний перед выдачей очередной команды. На это у них просто не оставалось времени.
   Система управления сработала четко. Корабль заметно вздрогнул, и стал замедлять скорость. Импульс бокового двигателя позволил во-время увести корабль от центра станции, проскользнуть мимо нее, чуть не задев по ее боковой поверхности.
   На удалении около ста метров от станции Загоруйко затормозил корабль, развернул его стыковочным устройством к станции, сбавил скорость относительно нее до нуля, и корабль завис в таком положении.
   В лучах солнца отчетливо было видно, как повинуясь автоматике, станция тоже развернулась своим стыковочным узлом к кораблю, будто приглашая повторить стыковку.
  -Молодец, Коля, во-время. – Загоруйко повернулся к Гурову.
   Гуров посмотрел на командира, и попытался вытереть пот со лба. Наткнувшись на шлем, он только махнул рукой, и резко встряхнув головой, попытался сбросить капельки пота.
   -Честно говоря. – Начал он. – Я даже не понял сразу, что произошло. Двигатель отсек чисто автоматически. Как на тренировке. Правд, я на тренировке ни разу не потел, а тут… - Он помолчал. – Впервые в жизни, командир, пожалел о том, что тебя так хорошо научили стыковаться со станцией.
   -А что. – Согласился Загоруйко. – Лепешка могла бы быть из-за моего искусства. Как раз в центр шли. Хорошо, что боковые скорости успели набраться. Проскочили. Да. – Вспомнил он. – Ты ничего особенного не почувствовал?
   -Вроде нет. Ничего не заметил.
   -Добро. – Успокоился Загоруйко. – А то мне показалось, что когда проскакивали станцию, произошел небольшой удар. Вот я и подумал, что может быть, мы ее все же зацепили. На всякий случай, проведи контрольный тест систем.
   Гуров повернулся к пульту, и зеленые огоньки сразу же замигали на нем один за другим.
   Загоруйко окинул взглядом кабину корабля, будто проверяя еще раз все ли в порядке, и включил связь. Ему очень хотелось сразу же пойти на повторную стыковку, но он понимал, что без доклада Земле делать этого нельзя. Может быть, что-то новое дала телеметрия или оттуда помогут хорошим советом.
   -Заря, я Сокол. – Доложил он. – На пятидесяти метрах самопроизвольно включился маршевый двигатель. Скорость сближения возросла до двенадцати метров в секунду. Двигатель отсекли аварийно. Дали импульс боковому двигателю. Зависли в зоне ожидания. Просим разрешения на повторную стыковку.
   Заря ответила сразу же.
   -Сокол, я Заря. Какой запас топлива у вас остался?
   -Достаточный для нескольких стыковок.
   -Вы не заметили никаких побочных явлений при срабатывании двигателя?
   Загоруйко посмотрел на Гурова. Тот показал на пульт и отрицательно покачал головой.
   -Не заметили. Контрольный тест в норме.
   -Хорошо. Мы сейчас немного разберемся.
   -Разбирайтесь. – Рассердился Загоруйко. – Только у нас ресурс не резиновый по жизнеобеспечению. Да и день скоро закончится. Ночью будет хуже. Срабатывание считаем случайным. Подтвердить или опровергнуть этот факт может только повторная стыковка.
   -А если снова сработает? Да еще ближе пятидесяти метров? – Упорствовала Заря, но у Загоруйко и на это готов был ответ.
   -Мы уже научены горьким опытом. Будем идти в центр станции только на последнем участке и на минимально возможной скорости. Считайте, что ползком. Руки у нас на блокировках. Сработаем.
   Земля молчала довольно долго. Не выдержав, Загоруйко хотел снова повторить запрос, но из динамика раздался знакомый голос.
   - Хорошо, Соколы. Даем добро на вторую стыковку. И постоянно сообщайте о своих действиях.
   -Пошли. – Загоруйко повернулся к Гурову, посмотрел на свои руки и снял перчатки. Гуров последовал его примеру, и дотронулся пальцем до гладкой поверхности одной из клавиш, будто примеряясь, как бы получше ее нажать. Взгляд его по прежнему был прикован к приборам.
   -Дальность восемьдесят. Скорость ноль девять…Дальность пятьдесят. Скорость ноль две. – Снова регулярно докладывал Гуров.
   На пятидесяти и тридцати метрах экипаж осуществил режим зависания, гася скорость почти до нуля. Потом они снова пошли вперед.
   И вот уже расстояние 5…4…3…2…1 метр.
 -Контакт. Сцепка. Есть стыковка!- Почти закричал Гуров, наблюдавший за транспарантами.
    Загоруйко оторвал взгляд от иллюминатора, снял пальцы с ручек управления, устало откинулся в кресле.
   -Заря, я Сокол. Стыковка завершена. Приступаем к операциям по переходу. – Подчеркнуто будничным тоном доложил он.
   Космический корабль вместе со станцией медленно уплывали в бездну космической ночи. Стыковка завершилась во-время.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ СЕМЬ.
   Процесс стыковки на орбите протекал столь стремительно, решения в ЦУПе принимались столь оперативно, что на комплексный тренажер «Ветер» для анализа не выдавалось ни одной вводной. Но ситуацию специалисты отслеживали оперативно.
   Уже с первыми звуками голоса Загоруйко, напряженная тишина в зале прерывалась присутствующими лишь изредка, да и то короткими репликами. Иногда непродолжительной вспышкой возникал разговор специалистов, как реакция на очередное сообщение с орбиты. И снова се замолкали.
   Обмен мнениями в таких случаях почти всегда начинал Проскурин, который всеми силами старался поддержать репутацию солидного и знающего руководителя. На тренажере он оказался случайно. Разговор с Зарудным затянулся, и в ЦУП он опоздал. Решил наблюдать за стыковкой на тренажере.
   Как только с орбиты поступало сообщение, Проскурин тут же пытался его комментировать, предсказывая возможные действия экипажа.
   Несколько дольше обычного Проскурин молчал лишь после сообщения Загоруйко об аварийной ситуации, но как только пришло новое сообщение о том, что контрольный тест прошел нормально, Проскурин тут же повернулся ко всем и довольно заметил.
   -Ну, вот и доказательство. Слыхали?  Действовать надо согласно инструкции.
   -Может быть, все же надо больше думать? – Суровцев увидел как поднялся набычившись, готовый ринуться в атаку, Трофимов, для которого сейчас не существовало других авторитетов кроме Загоруйко. И вдруг кто-то прямо сейчас пытался спустить его с небес до уровня обычного человека.
   -А зачем? – Не согласился Проскурин. – Я тоже думаю, что был элементарный сбой или маршевый двигатель включил по ошибке кто-то из экипажа. Телеметрия потом все скажет. От нее не скроешься.
   -Ну и ну, Петр Николаевич – Теперь уже определенно сердито покрутил головой Аверкин, продолжая в тоже время напряженно вслушиваться в звуки, долетавшие из динамика.
   -А вы согласны со мной, Эмм Викторовна? Разве такой вариант невозможен?  Повернулся Проскурин к Кравцовой, которая с самого начала стыковки сидела молча, сосредоточенно о чем-то думая.
   -Я…Я не знаю. – Кравцова явно была недовольна тем, что ее пытаются втянуть в разговор. – Пусть стыкуются, если  могут. Только побыстрее. У них лимит времени.
   Казалось, именно ее слов ждали в ЦУПе, так как сразу после них Загоруйко получил добро на повторную стыковку.
   В зале вновь стало тихо, и только Проскурин после каждого доклада вскакивал и объявлял всем.
   -А что я говорил! Вот так! – И сразу замолкал, не получив ни от кого поддержки.
   Только когда Гуров радостно закричал: «Есть стыковка», спало общее напряжение.
   Катя Савина, оттолкнувшись от пульта инструктора, весело хохоча, завертелась в своем вращающемся кресле.
   Трофимов поднял руки, резко ударил себя по бедрам, и, как лебедь вытягивая шею, пустился в пляс.
   Даже суровый Аверкин улыбнулся, озорно подмигнув Суровцеву и Кравцовой.
   -Ну, вот и все. Гора с плеч. Теперь точно – все! Поздравляю, друзья! – Громко поздравил он всех присутствующих.
   -Всем рабочим местам. – Торжественно зазвенел голос Савиной по системе громкоговорящей связи. – Дежурному экипажу. Поздравляем с успешной стыковкой на орбите. Начинается переход. – Она повернулась к Аверкину. – С экипажем в макете будешь говорить?
   -Трофимов в поддельном ужасе поднял руки.
   -Вы что! Собираетесь работать? Надо по домам и праздновать. Беру и резервный экипаж в свою компанию. Кто еще со мной?
   Аверкин молча взял в руки микрофон, шутливо подтолкнул Трофимова.
      -Памиры, я Заря. – Обратился он к резервному экипажу. – Тренировка продолжается. Вам отслеживать переход Загоруйко в станцию.
   -Ну, а мне лучше всех. – Засмеялся Проскурин. – Моя работа на сегодня закончена. Я вас покидаю, товарищи. Эмма Викторовна, вам на фирму не надо? Могу подбросить.
   -Нет. – Тихо промолвила Кравцова. – Я пока останусь в зале.
   Проскурин церемонно поклонился.
   -Будьте любезны. До свидания. – И медленно, даже церемонно, покинул зал.
   Вслед за ним выскочил из зала и Трофимов.
   -Что-нибудь нужно подготовить, Эмма Викторовна? – Суровцев пытался выяснить почему Кравцова осталась, так как ситуация ему была непонятной. Она всегда уходила после механического соединения корабля со станцией. Сегодня ж осталась. Уж не собирается ли в такой момент учинить какую-либо проверку специалистам тренажера?
   Отвечая на прямо поставленный вопрос, Кравцова отрицательно покачала головой, и еще глубже втиснулась в кресло, уже ни на что происходящее не реагируя. Даже когда вернулся Трофимов, и впервые после травмы осторожно спел несколько песенок, она не подошла ближе, чтобы его послушать. Ее, как-будто, не было. А  Трофимов и пел ведь только для нее.
   Концерт Трофимова длился минут десять-двадцать, и так же внезапно, как и начался, так же неожиданно и закончился.
   Аверкина зачем-то вызвали командный пункт Центра, а Суровцеву с Савиной пришлось уйти к одному из имитаторов внешнекосмической обстановки, который по старости иногда барахлил.
   Трофимов петь без слушателей не мог. Нельзя же было считать слушательницей Кравцову только потому, что она присутствовала в зале. Она ведь, судя по ее отсутствующему взгляду, в сущности, не слышала ни одной песни, исполненной Трофимовым. Поэтому, потеряв своих слушателей, он удрученно вздохнул, и уселся напротив Кравцовой, внимательно и с каким-то новым интересом рассматривая ее.
   Обоюдное молчание длилось несколько минут, прежде чем Трофимов решился тихо, стараясь не потревожить ход мыслей Кравцовой, спросил.
   -Вам не понравилась ни одна песня?
   -Что? – Эмма подняла голову, оглянулась вокруг, удивившись отсутствию других сотрудников. – Что-нибудь случилось?
   -Случилось. – Трофимов постарался весело улыбнуться. – Аверкин оставил вас за себя, а вы об этом совсем забыли. – Эмма нахмурилась. – А самое главное это то, что вы не услышали моей песни, но, если хотите, я спою ее специально для вас.
   -Зачем? – Эмма была раздражена и не пыталась скрыть это.   
   -Я понимаю, но… - Попытался выйти из неловкого положения Трофимов.
   -Что ты понимаешь?! – Эмма иронично улыбнулась. – Не слишком ли грубо выглядит твое преследование? Это неприлично, все-таки.
    -Но. – Растерялся Трофимов. – Я случайно…Все ушли…
   -Я люблю правду.
    Голос Эммы был жестким, будто бил наотмашь, и Трофимов, вдруг неожиданно для себя, решился сказать о сокровенном.
   -Вы же знаете, что я люблю вас. С первого дня. – Он замолк, сам пораженный своей смелостью.
   -Какая мерзость. – Эмма поморщилась.
   - Это очень серьезно.
   -Я! Мерзавка! Неужели вы не понимаете?! – Эмма говорила резко, громко, совсем не думая о том, что кто-то может ее слышать. – Я лишила вас счастья! Я сломала вам шею! Я лишила вас звания космонавта! Я заставила вас лезть в эту треклятую воду!  Я!  Я!  Какого же черта вы объясняетесь мне в любви, когда меня рвать, бить надо!  - Она вымещала на нем все свое зло, а он, вроде и не заметив ничего, вновь тихо сказал.
   -Я люблю вас! Неужели это требует дополнительных объяснений?
   -Уходи, Женя! Не заставляй меня совершать глупости именно сейчас. – Эмма даже застонала от бессильной злости.
  -Но это неправда.
   -Вы честный. – Она усмехнулась. – Он правду сказал.
   -Да. – Не понял Трофимов, но на всякий случай спросил. – Вы только скажите, что нужно делать?
   -Невероятно. – Развела руками Эмма, и вдруг с интересом спросила. – И замуж возьмешь?
   -Вы?... Это плохой сон? – Улыбка Трофимова получилась неожиданно глупой, детской.
   -Сон? – Переспросила Эмма. – Пожалуй. Хотя продолжим. Голос ее снова стал злее, громче. – Ты очень ревнив?. – Трофимов пожал плечами. – И вы не забыли, что у меня намечается ребенок?
   -Я люблю вас, Эмма. А ребенок. – Он не задумывался долго. – Он будет моим, если вы согласитесь.
   -Чудно. – Эмма растерялась. – Неужели Дон-Кихоты еще существуют? В наш то век.
   -Я должен сказать. – Начал было Трофимов, но Эмма опередила его.
   -Извини. Я, кажется, увлеклась и поступила жестоко, но…
   -Я же сказал, что все знаю. – Не дал ей договорить Трофимов.
   -Ты глуп и ничего не знаешь.
   -Знаю – Настаивал Трофимов. – Я не оставлю тебя, даже если будешь прогонять.
   Голос Эммы потеплел.
   -Мы можем остаться друзьями, но только в том случае, если ты дашь слово -   никогда не говорить со мной на тему любви. Подумай.
   -Года на два обещаю. – Трофимов повеселел, обрадовавшись даже такому разговору.
   -Ничего не изменится, Женя. – Она уже просила его, но он оставался верен себе.
   -Все равно. Ты должна знать.
   -Глупый. – Эмме вдруг захотелось, как ребенка погладить его по голове, успокоить, сказать что-то так, чтобы он понял – Любит она уже. И любит другого – своего Костю. И никого больше любить не сможет. Пусть они не будут вместе, пусть она сама будет осуждать его за какие то поступки, несовместимые с ее моралью и которые нельзя прощать. Но любить она будет все же Костю. И никого больше! Это ее боль и мука. И, если они ей предназначены, она будет нести их с радостью. И, кажется, именно Трофимов помог ей сейчас понять это.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ.
   Проверка герметичности  стыка после стыковки на орбите не заняла особо много времени. Во всяком случае, ни Загоруйко, ни Гуров не считали, что время идет слишком медленно. Все шло точно по программе, и Загоруйко во-время доложил Земле.
   -Заря, я Сокол. Стыки герметичны.
   -Открывайте люки. – Последовала команда. – Поздравляем с успешным началом.
   Первым на станцию уплыл инженер. Он осмотрелся, включил освещение, наладил связь с командиром, доложил.
   -Сокол, я Сокол два. Чистота и порядок. Даже пыли нет. Воздух чист. Противогаз снял. Без надобности. Прошу в гости.
   Сообщение о пыли было не случайным. Во время первых полетов на станциях были случаи, когда приходилось на первых витках в станции даже пользоваться противогазами, пока экипаж пылесосом не убирал всю пыль.
   На земле она пряталась  по всем закоулкам станции, и никакими пылесосами ее оттуда нельзя было вытянуть. А в невесомости эти мельчайшие частицы начинали свое невообразимое путешествие по станции. И только специальные меры предосторожности на зеле позволили в последующих полетах в значительной мере сократить ее количество в станции.
   Получив сообщение, отправился на станцию и Загоруйко.
   -Салют тебе, Мечта моя! – Весело обратился он к станции, едва голова его показалась из переходного люка. Он по хозяйски, надежно устроился на командирском месте, и доложил на Землю о переходе экипажа в станцию.
   На связь вышел Председатель Государственной Комиссии и от имени всех, кто был в ЦУПе, поздравил космонавтов с успехом. Торжественные поздравления были короткими. Зона связи закончилась уже через несколько минут, и Загоруйко, выключив аппаратуру, устало, но радостно обратился к Гурову.
    -Так с чего начнем новоселье, инженер?
   -С уборки помещения, наверное. – Спокойно ответил Гуров.
   Загоруйко засмеялся.
   - Разве можно с голодным желудком работать? Ладно. Ты проверь пока приборы в дальнем конце станции, а я на кухне поколдую.
   Гуров отпустил поручень, за который держался, резко, по земному повернулся, собираясь побыстрее выполнить указание командира и вдруг застыл, сдерживая боль. Тихо застонал. Его тело, сжатое как пружина, стало медленно разворачиваться, потом оторвалось от условного пола станции и поплыло к потолку.
   У Гурова было ощущение, как-будто его крепко ударили по голове и все внутренности вдруг захотели вырваться наружу –на свободу. Не успев сообразить что же произошло, Гуров теперь уже по настоящему ударился головой обо что-то твердое на потолке, и также медленно поплыл переворачиваясь в другую сторону.
   Загоруйко  улыбнулся, протянул руку и возвратил Гурова в нормальное положение. Сам он крепко удерживался на полу фиксаторами.
   -Ты, Коля, поначалу не очень резвись. Совсем забыл от радости космическую науку. Вот что значит летать в космос всего на несколько дней. – Начал он с доброй ворчливостью. – Да и я хорош. Совсем забыл объяснить тебе разниц между кораблем и станцией. Объем здесь гораздо больше, и потому влияние невесомости значительно возрастает.
   -Но ведь не было со мной такого раньше. Совсем не было! – Возразил Гуров.
   -Боюсь, что ко всем бедам сейчас вылезают и все наши болячки, связанные с психологическими перегрузками до старта и во время стыковки. Мне тоже не сладко. И еще дня два-три нам будет плохо. Так что держись. А главное – работай. – Загоруйко слегка подтолкнул Гурова в плечо, отчего тот чуть не взлетел снова к потолку. Спасли фиксаторы, с помощью которых Гуров успел застабилизировать свое положение.
   Осторожно передвигаясь от одного фиксатора к другому, перехватывая руками боковые петли в обшивке станции, Гуров отправился в космическое путешествие в другой конец станции.
   Загоруйко, у космической плиты, тоже поворачивался медленно, всем корпусом. Он вынул тубы с пищей, вставил их в электроподогреватели, включил. Затем, рационально используя время, необходимое на подогрев пищи, достал пакеты с хлебом, вилки. Каждую вещь и пакет пристегнул на столе специальными держателями.
   Но вот на столе загорелась красная лампочка. Загоруйко нажал кнопку отключения и громко, как в лесу, закричал.
   -Ого-го-го! Коля!
   И в ответ, будто издалека, послышалось.
   -Иду. – Но появился Гуров не сразу. Не спешил. Учебу невесомости воспринимал быстро. – Все в порядке, командир. Чего кричал?
   -Да так. Думал, что эхо хорошее будет, а оно так себе. Хуже, чем в пещере. Давай завтракать.
   -Может быть, не надо. – Гуров с отвращением смотрел на пищу. – Разве что попить можно.
   Загоруйко не согласился. И пусть не полностью, Гуров съел и космический борщ, и космические сосиски.
   Съев последний кусочек, Загоруйко с сожалением спрятал использованную упаковку в целлофановый пакетик для отходов.
   Процедуру кофепития они решили растянуть, представив, что они находятся в каком-нибудь приличном кафе и ведут неторопливую беседу.
   Все было, действительно, похоже. И просторное помещение, и настоящий кофе, и даже беседа, которую на этот раз начал Гуров.
   Неприятные ощущения пока не усиливались, и он надеялся еще больше отвлечься от них в разговоре. К тому же, ему не терпелось поделиться с командиром своими впечатлениями от стыковки. Ведь первый полет у него был автономным и стыковаться  со станцией ему не пришлось. Поэтому в этот раз он ощущал все происходящее, как новичок, свежо и ярко.
   -Надо признаться, командир. – Гуров улыбнулся. – Струхнул я все-таки немного, хотя и действовал как на тренажере.
   -Вывод? – Загоруйко смотрел сурово и требовательно, но в тоже время и с лукавинкой.
   -Если бы я управлял кораблем, мы бы не избежали столкновения.
   -Как знать. – Загоруйко не стал разъяснять свою мысль.
   -Но теперь, я уверен, что случись нам повторить ситуацию и я тоже сумею правильно ее отработать. – Твердо заявил Гуров.
   -Вот это, Коля, и есть опыт. – Согласился Загоруйко. – Ты делал тоже самое, но чуть-чуть позже. Чуть-чуть больше, чем надо, думал в ситуации, когда надо действовать без раздумий. Думать и продумывать действия, в подобных ситуациях, надо было раньше, на тренировках.
   -Да я понимаю, но едь… - Гуров сам не знал, хотел ли он сам оправдаться или что-то объяснить, но Загоруйко остановил его.
   -Теперь ты все это прочувствовал. Природа позаботилась о твоей науке. И я тоже уверен, что в следующий раз ты сработаешь без задержки даже на секунду, и что самое главное – совсем в иной ситуации.
   -Пожалуй, верно. – Согласился Гуров. – Я как то все ощущаю совсем по другому. Вроде и до этого был зрячим. Видел все вокруг, радовался. И вдруг  почему-то атмосфера вокруг стала абсолютно прозрачной и я стал видеть далеко –далеко. - Гуров задумался. Надолго замолчал.
   Загоруйко не мешал ему. Он знал, что им еще придется много молчать вдвоем. И тут главное – не помешать друг другу. А вот Гуров этого еще не знал, и долг свой Загоруйко видел в том, чтобы наладить в их маленьком коллективе на долгие месяцы атмосферу взаимопонимания, доброты, участия. Кто-то должен был стать первым в этом деле, главным, ведущим. И он добровольно взял на себя эту нелегкую роль.

                ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ  ДЕВЯТЬ.
    На орбите операции по переходу в станцию завершились утром. Погасли огни и в тренажерном зале. Отпустив экипаж поддержки, Кравцова, инструкторы и специалисты тренажера вышли из корпуса вместе. Все шутили, смеялись, наперебой вспоминали прошедшие за ночь интересные моменты. Шли медленно, с длительными остановками. Никто никуда не торопился. Всем хотелось подольше понежиться в теплых лучах, ощутимо пригревающего, летнего солнышка. Да и воздух  был так чист и аппетитен, что после относительно душной атмосферы тренажного зала и напряженной обстановки в период работы, никому не хотелось снова нырять в свои жилые клетушки.
   Только через два часа, изрядно уставшая, но довольная, группа возвратилась в жилой городок и обнаружила отсутствие в своем составе Эммы Кравцовой.
   Общими усилиями вспомнили, что раньше других домой она не ушла – ее видели перед тем, как уйти с места последнего короткого привала. Следовательно, она просто отстала. Может быть, даже немного заплутала, потому что серьезно в этом лесу вроде и негде заблудиться. На всякий случай, решили все же оставить на месте Трофимова. Пусть подождет Эмму и поторопит ее.
   После ухода товарищей Трофимов ждал минут пять, а потом решил вернуться назад по знакомой тропинке, изредка покрикивая, чтобы привлечь своим голосом, возможно ушедшую в сторону, Эмму. Он шел уже 20 минут, но Эммы не было, и она не отзывалась на его призывы. Ситуация становилась тревожной.
     Трофимов остановился и стал размышлять, пытаясь понять – где же сейчас могла быть Эмма, и почему он до сих пор ее не встретил. И тут он вдруг вспомнил, как еще недавно, зимой, он с Костей бродил в этих же местах на лыжах. Это было здесь, в районе небольшого болотца, по соседству с вполне приличной горкой, с которой было очень удобно скатываться на лыжах. Костя говорил тогда, что это самое красивое место летом. Вот только не было бы рядом болота.
   Но, если Костя знает это место и считает его любимым, значить и Эмма могла его знать. Сейчас  у нее вполне могло появиться желание побывать в этих местах, в которых она, вполне вероятно, бывала с Костей. Вот только где это место? Зимой здесь все было по другому.
   Пройдя еще немного по тропинке, Трофимов узнал все же знакомый поворот, и теперь уже уверенно свернул в сторону горки. Может быть, Эммы там и нет, но он должен пройти туда. Если она задумалась и не замечает быстротекущего времени, ей надо подсказать – друзья волнуются. Если все же ее там нет, значить они все-таки каким-то образом разминулись.
    К знакомой горке Трофимов подошел минут через пять. Правда, идти пришлось босиком, с закатанными штанинами, но прохладная вода даже освежала. Он легко взбежал на вершину, огляделся. Эммы не было. Он стал уже спускаться вниз, как вдруг услышал со стороны болота стон.
   Трофимов вздрогнул, замер. Парень не робкого десятка, он почувствовал, как по телу пробежал легкий озноб. Он медленно повернулся, потом вновь быстро поднялся на вершину холма. Стон повторился и только теперь, внимательно всмотревшись, Трофимов заметил в промежутке ветвей чахлого кустарника вздернутые кверху руки.
   Эмма! – Трофимов не разбирая дороги, бросился с холма к болоту.

                ГЛАВА  СОРОК.
    Эмма, погруженная в свои мысли, сама не заметила, как отстала о  группы, и только тогда, когда вода захлюпала под ногами, она удивленно остановилась, чтобы осмотреться.
   Место было знакомым и, хоть в туфлях идти по воде было не очень приятно, она, грустно улыбнувшись, пошла дальше.
   Чтобы попасть на свое любимое место, Эмме нужно было пройти болотом метров пятьдесят. Вернее, это было даже не болото, а его не столь уж и обширное периферийное пространство, где уровень воды всегда был не выше щиколоток, но почва была еще достаточно твердой.
   Само болото начиналось дальше, за небольшой горкой, которая представляла собой, на удивление сухое, покрытое густым кустарником и редкими деревьями, место в царстве воды.
   На маленькой плоской вершине деревьев не было, но трава была густой и сочной. Здесь хорошо было мечтать, думать, размышлять. Сразу за горкой болото резко уходило вниз и, хоть по площади оно было небольшим, Эмма  никогда не рисковала ходить через него прямиком.
   Июньское солнышко грело хорошо. Трава нам вершине была такой мягкой, что Эмма, сбросив с ног мокрые туфли, с удовольствием улеглась на спину, положив под голову сцепленные руки, задумалась.
   И снова она не замечала уже вокруг ни красоты, ни самого солнца, продолжая напряженно перебирать и перебирать закоулки своей памяти, пытаясь разобраться в нелегком для нее вопросе – что же есть на самом деле ее жизнь?
   Она и легла то на траву потому, что почувствовала необходимость хоть немного расслабиться, но ожидаемого облегчения не наступило. Зубы ее были судорожно сжаты, взгляд устремлен в неведомое пространство, и вся она, казалось, находилась в таком состоянии, как-будто в какой-то момент все ее тело свела судорога и никак не хотела отпустить. Эмма страшно устала от этого напряжения. Устала настолько, что даже не делала новых попыток как-то облегчить свое положение. А мысли, заполнившие ее голову, становились все мрачнее и мрачнее…
   Собственно, что собой представляет ее жизнь?...Неудачница…И в работе. И в личной жизни. Кому она нужна?...Никому! Даже Косте. Он даже не заметил или не захотел понять ее нынешнего отвратительного состояния…Работа?... Но ведь получается, что вся ее работа это сплошные ошибки. Хорошо хоть, что делала она их не специально, не преднамеренно. Она просто убеждала себя в том, что поступает правильно и все собственные ее поступки справедливы. Твердо была убеждена в том, Что не совершает никаких ошибок. Но кто знает об этом? Люди, вероятно, думают о ней совсем другое. И как ни крути, но и здесь она полная неудачница. Полет Загоруйко с Гуровым это не ее победа. Это ее поражение И она знает об этом лучше других.
   Костя! Сердце снова заныло страной тоскующей болью, когда она произнесла это имя. Боль была секундной, но затем все тело загорелось, как будто тысячи солнц обрушились на нее сразу всем своим теплом.
   Нет. Не по просьбе Трофимова. Сама Эмма решила проверить записи старта Кости. Любящим сердцем она почувствовала, что он что-то скрывает, что мучает его что-то. И нашла. Мелочь вроде. Небольшое рассогласование в действиях Кости и бортинженера. Но ведь Костя об этом никому не говорил! Еще предстояло снова и снова проверить ее догадку по чертежам и схемам, но уже то, что было обнаружено, страшило Эмму. Страшило неправдой. Солгав раз, на мелочи вроде, он сможет солгать и крупно. Неужели? Неужели Костя скрыл эту деталь своего поведения сознательно? Почему не захотел помочь ребятам, которые пойдут после него?
   Эмма заплакала и, перевернувшись, с силой зарылась пальцами в зеленую массу травы, стараясь сдержать рыдания.
   Костя! Эмма снова с ужасающей ясностью поняла, что любила и любит только его. Любит! И всю свою сознательную жизнь мечтала именно о нем. А когда, казалось, счастье все-таки нашло ее, когда радость и солнце навечно поселились в ее груди, жизнь в очередной раз сбросила ее в болото повседневности, мелочности и грязи.
   БОЛОТО!  Эмма горько усмехнулась. Совсем недавно кто-то, то ли в шутку, то ли в серьез сказал ей, что в болоте люди быстро погибают. Правда, они все-равно до последнего момента пытаются выбраться из него, но резкие попытки только убыстряют их гибель. Вот и она сейчас. Стоит ей чуть усилить сопротивление и новые беды валятся на нее со всех сторон.
   Болото природы и болото жизни! Может быть, это одно и тоже? И не потому ли она так ясно ощущает свою гибель, что слишком резко пытается выбраться из своего жизненного омута?
   Эта мысль, возникнув внезапно, мгновенно соединила в себе все, что мешало ей жить по новому, что звало на смертный бой, в котором мог быть только один победитель: либо она либо это страшное в своей мерзости БОЛОТО! Болото, которое олицетворяет собой все ее нынешние неудачи. И вот оно болото – перед ней. Колышется грязной жижей, усмехается, утверждая, что в любом случае победит, и с насмешкой приглашало сделать еще одну безуспешную попытку побороться с ним.
   И Эмма уже не в состоянии была найти  различие между болотом жизни и болотом природы. Они слились для нее воедино, и вызывали на бой. И ей не было страшно. Ей хотелось драться. Драться сейчас, не откладывая ни секунды. Бить, крушить, ломать, уничтожать все зло, накопившееся в ней. Уничтожать не мыслью, не волей, не постоянными поступками, а сразу, своими руками и… либо умереть, либо…
   Это слово уже не пугало ее. Оно обещало выздоровление. Скорое и окончательное. Победу или смерть! Если немедленно, сейчас приступить к борьбе. Немедленно, сейчас одержать первую и самую важную победу!
    Эмма села, оперлась руками о землю. Права рука ее попала на палку, и это был последний импульс, который заставил ее действовать. Она быстро вскочила, и решительно, бегом бросилась к краю болота.
   В исступлении, она стала сбивать ветки кустов и цветы, во множестве разросшиеся по его самому краю. И каждая опавшая ветка, каждый цветок добавляли ей сил. Ей казалось, что очередной противник повержен, и чем больше будет поверженных, тем значительнее будет ее победа, надежнее выздоровление.
   Истребив все на краю болота, она смело сделала шаг вперед, второй, третий. Она не думала об опасности, не думала о болотной жиже. Это были для нее лишь очередные препятствия, не дающие ей добраться до главного врага там, впереди. И она рвалась к нему – Главному, от которого зависела ее жизнь и который, испуганно улыбаясь, отступал и отступал вглубь болота. Но она все же постепенно настигала его в своем неистовом желании победить.
  Палка, застрявшая в болотной жиже, выскользнула из рук, но Эмма, даже не заметив этого, продолжала рвать траву руками, разгребать грязь, прокладывая себе дорогу вперед и вперед.
   Физических сил на такую борьбу у Эммы было не много, и вскоре она почти не продвигалась вперед, хотя ей казалось, что все ее тело напряженно борется и с заметным результатом.
   Внезапно, сделав очередное движение в болотной жиже, которая дошла ей уже почти до пояса, Эмма вдруг почувствовала под ногами пропасть, и сразу же провалилась в болото по грудь.
   Отрезвление пришло мгновенно. Она поняла весь ужас своего положения. Поняла, но, странное дело, не жалела о содеянном. « Видно судьба. – Пришла в голову успокаивающая мысль. – Еще несколько секунд и все будет кончено. Не так уж и страшно».
   Мысли приходили ясные и четкие. Она вдруг поняла, что сама была виновата в том, что у нее не было настоящих друзей, и никто не заметил ее нынешнего паршивого состояния. Она поняла, что Косте в эти дни было значительно труднее, и уж, если кто-то и должен был понять другого, так это она сама должна была понять его состояние. Сейчас она могла себе признаться, что не хочет осуждать Костю за его поведение, и даже не удивилась своей непоследовательности. Думать над причинами просто не было сил. Теперь она твердо знала, что в чем-то Костя был прав. В чем именно она не могла понять, а времени, чтобы разобраться во всем, у нее не оставалось. И поняв это, Эмме вдруг страстно захотелось жить! Ведь жизнь вновь подсказывала ей, что не все сделано и, кажется, не сделано самое главное. Никогда она не испытывала жалости сама, не любила жалеющих и принимающих жалость. А сейчас ей очень захотелось, чтобы хоть кто-то ее пожалел, посочувствовал ее неудачной судьбе.
    Второй раз за день Эмма заплакала. Крупные слезы жалости к себе самой капали у нее из глаз. Она с трудом оторвала правую руку от грязи, пытаясь вытереть слезы, измазала лицо и от этого еще сильнее заплакала. Ее рыдания, как глухое эхо, разнеслось по болоту, но не принесло ответных звуков. Надежды на избавление не было. А жижа достигла подбородка, попала в рот. Эмма вытянула шею, и как можно выше задрала подбородок, и все-таки чувствовала, что ее неумолимо тянет вниз. Даже руки, распростертые по жиже, уже не помогали держаться. Жить оставались мгновения.
   « Это конец, - промелькнуло в ее голове. – Так уж, лучше быстрей». Медленно, с усилием она оторвала руки от грязи и свела их вместе над головой, отдавшись полностью во власть болота. И обрадованная жижа тут же заполнила ее рот, холодным дыханием смерти коснулась носа. В последнем желании жить Эмма вдруг дернулась изо всех сил. На какую то долю секунды ей даже показалось, что она выкарабкивается из болота. Резкая боль и ужас одновременно пронзили ее тело, и насупила спасительная тишина бессознательности. Ее борьба закончилась.

                ГЛАВА  СОРОК ОДИН.
   Трофимов бросился к болоту как вихрь.
   -Скорее, скорее. – Торопил он себя. -  Ей плохо.
    На середине склона он споткнулся, и остаток пути к болоту пролетел кубарем. Забрызганный грязью, тяжело дыша, мокрый с головы до ног, он вскочил на ноги и сразу все понял, хотя и не знал, как все произошло.
   Тонкая тропинка изорванной и измятой травы вела вглубь болота. И там, в конце этой тропинки, из болотной жижи торчала голова. Еще несколько секунд и она скроется под толщей грязи.
   В отчаянии Трофимов огляделся вокруг. Нужна была веревка, нужно было хоть маленькое, но крепкое, деревце, и нужен был топор. Но ничего этого под руками не было. А ломать, стоящие неподалеку, деревья, было бесполезно.
   Узкая, постепенно затягивающаяся, болотная дорожка указывала ему путь к Эмме, а он ничем не мог ей помочь. Природа подарила ему лишь возможность наблюдать, как гибнет его любовь, его счастье. Он застонал, обхватил голову руками и наклонился, стараясь не смотреть на агонию своей любимой. Взгляд его скользнул по брючному ремню, и больше он уже ни о чем не думал.
    Ремень с брюк Трофимов срывал уже на ходу, мчась по тропинке, проложенной Эммой. Мысль работала четко. Если Эмма прошла здесь, значить и он не провалится. В этом болоте могут быть только случайные ямы, в одну из которых и провалилась Эмма. И он не осторожничал. Рвался вперед. Он знал, что впереди будет обрыв ямы, в которую и попала Эмма. Рядом с ней останавливаться нельзя. Тогда смерть грозит обоим. Надежда одна. Надо остановиться хотя бы в шаге от Эммы. Если обрыв крут, и она на краю обрыва, то он успеет набросить  ремень, как лассо, Эмме на руки и постарается, затянув петлю, вытащить ее.
   Что Эмма не помощник в этом деле, он понял сразу.
   В метре от Эммы Трофимов остановился. Дно было твердым, но дальше идти было нельзя.
   Голова Эммы в последнем усилии инстинктивно тянулась вверх, пытаясь оттянуть момент, когда болотная жижа начнет заливать ей рот.
   Ремень Трофимов приготовил на бегу, и теперь схватил левой рукой за его свободный конец. Правой рукой, чуть наклонившись вперед, набросил петлю на руки Эммы. Казалось, всем телом он хотел вместе с ремнем накрыть эти судорожно вытянутые руки.
   Попал он сразу, и ремень как-то даже плавно и нежно опустился на голову Эммы.
   Больше всего он боялся, что петля не затянется, и руки выскользнут из нее раньше, чем он ее затянет. А на вторую попытку времени могло и не хватить. Победителем будет болото.
   Медленно. Страшно медленно, как ему казалось, он потянул ремень к себе. Ремень соскользнул с головы и стал затягиваться на руках Эммы. Ее руки наклонились к Трофимову, и он испугался. Показалось, что ремень соскользнет раньше, чем достигнет кистей рук. Очень хотелось рвануть изо всех сил, чтобы разом выдернуть Эмму из болота. Но усилием воли он все же удержался от соблазна.
   Ему помогло то, что Эмма была в платье с длинным рукавом. И теперь мокрая искомканная материя не давала ремню свободно скользить.
   Уже у самых кистей рук ремень затянулся окончательно, и Трофимов понял, что теперь никакая сила не вырвет Эмму из его рук. Разве что затянет вместе с ней.
   Он перевел дух, готовясь к новому этапу борьбы, и сразу крепко схватился за ремень. Болото не хотело давать ему  передышки. Оно жадно булькнуло, и тело Эммы резко пошло вниз. Изогнувшись дугой, Трофимов не позволил болоту  торжествовать победу. Он тянул изо всех сил. Именно тянул, а не рвал, так как знал, что только в такой методике борьбы возможна была его победа. Руки Эммы вытянулись к Трофимову, как бы прося о помощи. Голова затылком погрузилась в грязь, из которой торчали только нос и глаза, без признаков жизни.
   Трофимов  видел, как глубоко врезался ремень в руки Эммы, сам почувствовал нестерпимую боль,  не только в руках, но и во всем теле.  Казалось, что он вытягивает ее уже целую вечность, хотя не прошло и нескольких секунд.
   Вдруг Трофимов почувствовал, что болото, как живое существо, ослабило свое усилие, уступая воле человека. Нет, оно продолжало держать жертву, готовое вновь проглотить ее, если человек прекратит борьбу. Но и Трофимов понял, что ослабь он свое усилие хоть на секунду, болото выиграет, и продолжал тянуть и тянуть изо всех сил. И болото окончательно сдалось. Сначала оно отпустило Эмму на миллиметр, потом на сантиметр. А Трофимов все пятился и изгибаясь тянул, тянул. С рук Эммы, от содранной кожи, капала кровь, но Трофимов все продолжал тянуть и тянуть.
   Он остановился только тогда, когда вытащил Эмму на то место, на котором в самом начале борьбы стоял сам. Жижа доходила здесь Эмме до пояса, и она лежала в ней на спине, вытянутая как струна.
   Дальше держать в таком захвате руки Эммы не имело смысла, и Трофимов непослушными пальцами ослабил захват ремня. Осторожно подхватив Эмму под мышки, он чуть приподнял ее, и вытащил на сухой берег.
   Эмма была без сознания, и Трофимов подумал о том, что хоть голова Эммы была в болоте доли секунды, но она могла и задохнуться от грязи раньше, чем он ее вытащил. Одной рукой он осторожно поддерживал голову Эммы, а второй стал судорожно искать в кармане платок. Кое как стерев с ее лица грязь, он торопливо стал очищать ее нос и рот. Грязь была густой, липкой, но именно это обстоятельств и спасло Эмму. Грязь не успела попасть в легкие. Костя высасывал грязь своим ртом, прочищал дыхательные пути так, как это делают матери маленьким детям, хлопал по щекам, стараясь привести ее в чувство.
    Эмма шевельнулась, но еще не пришла в себя окончательно. А он обрадовался. Это уже была победа! Здесь, среди болота, он уже ничем не смог бы ей больше помочь. Поэтому осторожно подняв ее на руки, Трофимов побрел к знакомой тропинке, надеясь окончательно привести Эмму в чувство, и без проблем добраться до жилой зоны городка.

                ГЛАВА  СОРОК  ДВА.
    На  пути  к городку Трофимову с Кравцовой повезло. Они возвратились в городок, не встретив по пути ни одного знакомого.
      Когда входная дверь ее гостиничного номера закрылась за ней, она облегченно вздохнула, и обессиленно опустилась прямо на пол.
   Трофимов, помогавший ей идти, стоял у входа и не решался ни пройти дальше, ни помочь Эмме подняться.
    Через некоторое время Эмма пошевелилась, посмотрела на Трофимова и грустно улыбнулась.
   -Какие же мы с тобой страшные.
   Трофимов устало пожал плечами, подошел к столу, хотел присесть, как вдруг заметил на столе большой лист бумаги. Крупными буквами на нем было выведено: « Мы, будущие супруги Аверкины, а именно Михаил и Катерина, приглашаем Вас, а именно Эмму и Евгения  \ Он же кавалер. Найдет даму и проводит ее до дома\ на торжественное и скромное обручение в кругу друзей. Сбор у меня \ Михаила\ в двадцать ноль-ноль. Возражения не принимаются».
   Трофимов улыбнулся и протянул Эмме бумагу.
   -Все-таки они решились. Я думал, затянут процесс.
   Эмма пробежала бумагу глазами, подняла голову.
   - Как же ты к Аверкину успеешь?
   -Ничего. Не было бы другого костюма, я и в спортивный бы нарядился. Ты лучше сама не опаздывай. Хорошо?
   Эмма прикрыла глаза, согласно кивнула головой. Она уже пришла в себя, и, уже достаточно уверенно поднявшись, проводила Трофимова.
      Уже ближе к вечеру, но незадолго до намечавшегося торжества, Эмма решила прогуляться по улицам городка, подышать свежим воздухом и окончательно решить – идти ли ей на праздник обручения или уйти спать, приняв снотворное.
   После всех переживаний самочувствие у нее было все же плохим. С самого момента возвращения домой она так и не смогла хоть немного уснуть, и считала, что в таком виде на торжестве у Аверкина будет лишь портить настроение присутствующим.
   Неторопливо пройдя традиционный прогулочный круг вокруг жилых зданий, Эмма зашла в аптеку, купила снотворного и, все еще не решаясь возвращаться в свой номер, свернула к лесу. Здесь, на опушке, уютно устроившись на одной из скамеек, она вновь погрузилась в свои мысли.
   Тихо, красиво было вокруг. Мир казался нереальным. Будто силой волшебства, в одно мгновение, ее перенесли в таинственную неизвестность иной планеты, и все земные заботы отошли куда-то в сторону.
   Эмма вздохнула, открыла глаза, с сожалением провожая улетевшие мечты.
Земная действительность вновь ясно предостерегла ее – от себя самой ей никуда не уйти, не улететь. Ее ошибки найдут ее даже в космосе, так как уж слишком много она их сделал. Особенно за последнее время.
   «Костя» - Еле слышно прошептала Эмма это имя, и чуть было снова не заплакала. То ли о счастья, что он существует, то ли от жалости к себе, не сумевшей собственное счастье привлечь на свою сторону.
   Решив все-таки не идти к Аверкину, Эмма почти машинально  проглотила таблетку снотворного, затем вторую. Если уж не идти в гости, то хоть хорошо выспаться без мучивших ее раздумий.
   Но пока мысли не уходили – она не могла решить - что же ей делать  дальше?
   Если она пойдет к Аверкину и Кате, то это будет не только дань уважения к друзьям. Это будет, прежде всего, победа над собой. В тоже время… ведь им всем будет так весело, а ей сейчас так плохо. Так не лучше ли действительно пойти сейчас и уснуть, забыв о всех проблемах!?
   С другой стороны, если сейчас уйти спать, тогда все. Она потеряет друзей и жизнь еще стремительнее покатиться вниз. Эмма понимала это. Понимала, что надо сопротивляться этому пониманию. А сопротивляться как раз и не хотелось. Хотелось…спать.
   Рука Эммы потянулась за еще одной таблеткой снотворного, как вдруг послышалось шуршание кустов, и перед ней, как в сказке, появилась маленькая сухонькая старушка.
   -Не требуется  ли помощь, дочка? – Тихим голосом спросила она.
   -Кто вы? – Скорее испуганно, чем осознанно спросила Эмма, инстинктивно спрятав флакон с таблетками в карман.
   -Прохожая бабка на пенсии. – Старушка проследила взглядом путешествие флакона. – Иногда даю дельные советы.
   -А кто вам сказал, что они требуются? – Эмма еще не пришла в себя от неожиданности, сразу поняв неуместность своей грубости поправилась. – Извините. Это я с испугу. Задремала. А почему вы думаете, что мне нужен совет?
   Старушка неторопливо, основательно уселась на скамейку, разгладила руками платье на коленях.
   - На своем веку я повидала я много таких как ты. – Спокойно ответила она. – Только глупости все это. – Она внимательно посмотрела на Эмму. -  Если из-за любви, то время вылечит. А коль дело в работе, так займись тем, что сейчас тебе по плечу. – Она снова усмехнулась. – Или страшно с должностью расстаться?
   Улыбка старушки была ироничной, даже насмешливой, но Эмма не обиделась.  Несколько неожиданно, даже для себя, она вдруг  разоткровенничалась.
   -Все. Все у меня перепуталось, бабушка. В невообразимую кашу. – И сразу замолчала, удивившись своему порыву, не зная, как воспримет ее слова собеседница.
   -Жить надо, дочка!  Просто жить! Может быть даже сначала. – Эмма  обрадовалась этим словам. Как раз таким, которые она сама хотела услышать от кого-нибудь. Обрадованная, она вся подалась вперед, готовая впитать любой совет мудрого человека, много повидавшего на своем веку. И вдруг старушка спросила.- У тебя дети есть?
   -Дети? – Эмма удивленно и растерянно подняла голову.
    -Для них у тебя самое время. – Будто и не услышала ее возгласа старушка. – Хорошее время.
   -Одна я бабушка. Без мужа. – И так как старушка продолжала молчать, Эмма с горечью, будто в разговоре с самой собой, продолжила. – А быть матерью одиночкой…Страшно! Вроде и мать, и вроде одна.
   -Ну и глупо. Тебе бы ребеночка. Сразу вся хворь пройдет. – Старушка говорила тихо, заглядывала в глаза, и ее взгляд, кажется, проникал в самую душу.
   -На меня же пальцами будут показывать, бабушка! – Эмма резко выпрямилась.
   -Оно конечно. – Старушка обиженно отодвинулась. – Только любить надо, дочка, без оглядки. Я старая. Я знаю. Без детей не будет у тебя счастья.
   -Я тоже взрослая и трезвый человек. А счастье…Мне уже показалось однажды, что я нашла его… Вот вы скажите, почему? Почему он оказался таким? – Прерывающийся от волнения голос Эммы вздрогнул сильнее, казалось, что она вот-вот заплачет, но сдержалась.  А старушка вроде бы и не заметила ее состояния.
   -Ты что-то не договариваешь, дочка. Не о том говоришь. Не о главном.
   -Да будет вам! Все вы понимаете. – Рассердилась Эмма. – Будет у меня ребенок. Будет. А отец его. – Она махнула рукой, встала, чуть покачнувшись. Ей снова захотелось уйти домой к спасительному сну, хотя выпитые таблетки внешне вроде и не оказали на нее влияния.
   -Милая! Что ж ты раздумываешь?! – Обняла ее за плечи старушка, снизу вверх заглядывая ей в лицо.
   -А может быть и не будет. – Эмма усмехнулась.
   -Да ты что! Ты что!  - Забеспокоилась старушка – Забудь. Тебе рожать надо! Рожать!
   -А потом он меня спросит… когда вырастет…
   -Да пусть сколько хочет спрашивает. – Голос старушки стал твердым и уверенным. – Вырастет. Скажешь правду. Твой ребенок  тебя всегда поймет. – Она всплеснула руками. – А я то, в аптеке,  грешным делом подумала – вдруг на жизнь замахнулась? Дай думаю, прослежу. А ты вон как. Но и это знаешь, не выход. – Она говорила и говорила, стараясь отвлечь Эмму от гнусного решения, и одновременно пытаясь придумать что-то радикальное, и вдруг вспомнила. – Слушай. У меня колыбелька есть. Маленькая, легкая, берестяная. Счастливая. В ней уже пять внуков выросли.  Я ее шестому привезла, но он пока даже не планируется. А тебе в самый раз будет.
   -Да остановитесь вы. – Вырвалось у Эммы, но уже не было в ее голосе злости. Угасла. А старушка тараторила.
   - Ты не сомневайся. Я о твоих мыслях никому не скажу. Вот. – Для верности она даже перекрестилась и этим поступком совсем успокоила Эмму.
    -Мне просто не спится, бабушка. Вот и решила воспользоваться советами медицины.
   -И ребенка не лишишься? – Все же уточнила старушка.
   -Нет. – Эмма помолчала. – И за жизнь свою буду драться даже зубами, если потребуется. Вы не сомневайтесь.
   -Вот и хорошо. Вот и хорошо. – Обрадовалась старушка. А колыбельку я все же принесу. Не откажи в любезности бабке на пенсии. Не уйдешь? Я быстро.
   -Спасибо. Я подожду. – Эмма улыбнулась. – Мне даже спать уже не хочется.
   -Вот и хорошо. – Старушка уже сделала несколько шагов в сторону домов, но вернулась. – А таблетки ты все же отдай. От греха подальше. Мне бабке тоже иногда не спится. – Эмма отрицательно покачала головой, и старушка, не став спорить, вновь повернулась к домам.
   Эмма представила, как старый человек будет сейчас торопиться, что-то будет объяснять родственникам, тащить колыбельку, что может быть ей уже и не под силу, и громко позвала.
   Постойте. – Старушка остановилась. – Пойдемте вместе, и не к вам, а ко мне.
   -А как же… - Заволновалась старушка.
   -Успеем. Когда придет время, я сама напомню. А сейчас не откажите. У меня есть хороший чай с вареньем.
   -Клубничное?
   -Клубничное тоже есть. – Радостно засмеялась Эмма. – Как раз только оно и есть.
     Эмме было хорошо. И она поняла почему. Впервые ее не заставляли что-то сделать. Ей просто давали совет, и очень переживали за конечный результат – вдруг не послушает и ей будет больно. Эмма чувствовала  боль старушки от возможного недопонимания ее советов.
   Раньше, все кто беседовал с ней, давая советы, не просто их давал, а требовал их исполнения. На нее все время оказывалось прямое психологическое давление. И она инстинктивно сопротивлялась этому давлению, хотя и понимала их разумность.
     Когда они подошли к подъезду, там уже ждала Эмму небольшая компания в составе Аверкина, Трофимова и Кати Савиной.
   Аверкин, увидев Эмму,  вытянулся во весь рост, опустил руки по швам и громко доложил.
   -Рад стараться. Смею доложить. Все в сборе. – И вдруг радостно рассмеялся. – Бабуля! Что же это такое?! Мы целый день тебя ищем.
   Старушка вышла из-за спины Эммы, недовольно ворча.
   -А никуда я не пропадала. Вроде и в Москву нельзя съездить.
   -Так вы та самая бабушка? – Не удержалась Эмма.
   -Она самая. – Старушка улыбнулась. – Не прогонишь теперь, если в гости зайду?  Мне с этим лоботрясом скучно.
   -Ну что вы! Если дело только в этом. – Эмма вопросительно посмотрела на Катю. -  Не долго вам осталось скучать. Познакомьтесь. Катюша Савина.
   -Катя и Катя. Чего уж. – Старушка демонстративно и небрежно пожала плечами, однако Катю из поля своего зрения не выпустила.
   -Это же Катя! Я женюсь на ней! – Обиделся Аверкин, и вдруг вспомнил. – Ой! Ты же не знаешь…
   -Удивил. – Голос старушки все еще был сердит. – Да я к ней полгода уже как присматриваюсь. Все думаю – и когда же это до моего внука дойдет такая простая мысль.
   -Так вы знали? – Эмма уже совсем забыла о своих проблемах.
   -Видела их как-то вместе. Только ему не скажешь. Сбежит с испугу.
   -Какие же вы все хорошие люди. – Вырвалось у Эммы.
    -Надо торопиться. – Аверкин посмотрел на часы. – Времени мало.
   -Ночь впереди. – Успокоила его старушка. – И воскресенье следом. Мы, бывало, в ваши годы. Эх. -  Она махнула рукой, и неторопливо направилась к дому, в котором жил Аверкин.
   Трофимов взял в руки гитару.
   -Оркестр готов. Пошли и мы. – Он легко наиграл какую-то мелодию. Грустную и лиричную одновременно, и вся компания, тихо переговариваясь, пошла вслед за старушкой.
   В этом знаменитом городке было всего не более двух десятков домов, а импровизированные улицы се еще не имели названий.

                ГЛАВА СОРОК ТРИ.
   Три дня находились в космосе Загоруйко и Гуров, и два из них работали на станции. Они без срывов выполняли намеченную программу полета, хотя все это время вели постоянную борьбу и сами с собой, а вернее с все еще недостаточно изученной невесомостью, которая вносила в  их работу существенные коррективы. Она и ранее никогда не забывала посетить каждого космического гостя, испытывала его на прочность, и нехотя, от каждого по своему, отходила со временем в сторону. Но недалеко. Влияние невесомости всегда оставалось рядом с космонавтами на весь период полета. Стоило чуть расслабиться, и она тут как тут, снова бьет по самочувствию или неожиданно бросает через всю станцию, успевай только увертываться от острых и твердых предметов. Спасибо конструкторам, которые предвидя такое негостеприимство, постарались все конструкции на станции сделать без острых углов и, где только можно было, отделали стены мягким материалом.
     Невесомость страшная и приятная штука одновременно. Еще в древности люди ощущали ее влияние, но до сих пор она является загадкой для ученых Земли.
   Возможно, что где-то в иных мирах, в другой солнечной системе люди \мыслящие существа\ даже разгадали эту загадку, и не только испытывают ее влияние, оторвавшись от своих планет, но и используют в полной мере для промышленных нужд, лечения… Может быть. Мы же пока только пытаемся предугадать, в каком направлении пойдет поиск.
   Невесомость. Многие испытали ее натиск на себе. И почти к каждому человеку она находила свой индивидуальный подход. К Загоруйко она относилась сравнительно снисходительно, вероятно учитывая, что он ее давний и продолжительный знакомый. А вот на  долю Гурова она выдала полный комплект своих проверочных тестов, стараясь наверстать упущенное в первом его коротком полете, и поточнее выяснить, достойный ли представитель Земли прибыл в ее владения.
   К исходу дня, по программе экипажу нужно было сделать трехминутный телерепортаж о приборном оборудовании станции.
   Загоруйко уже почти полностью преодолел негативное влияние невесомости, и легко передвигался по станции. В своем голубом спортивном костюме, с изображенными на нем Гербом и Государственным флагом, он, вроде бы даже, и помолодел.
   Занятый подготовкой телекамеры к работе, Загоруйко не обращал внимания на Гурова, который в другом конце станции работал с телескопом. Только боковым зрением он видел его склоненную спину, медленные движения пальцев нам рукоятках приборов.
    Закончив работу, Загоруйко включил телекамеру и направил луч прожектора на ближайшие предметы, чтобы сделать окончательный выбор удобного режима работы камеры по контрольному экрану. Однако, ему самому было неудобно настраивать и контролировать изображение, и он решил что пора к этому делу привлечь и Гурова. Повернувшись к нему, он крикнул.
   -Коля, заканчивай наблюдения. По программе первый репортаж. Камеру я подготовил. Иди сюда. Поможешь.
   Уверенный  в том, что Гуров его слышит, Загоруйко снова склонился над телекамерой, но когда через минуту поднял голову, то понял, что Гуров никак не отреагировал  на его призыв. Он все также, пристегнувшись к прибору, продолжал сидеть неподвижно, прижавшись лбом к тубусу прибора.
   -Коля, что с тобой?! Коля! – Закричал Загоруйко. Гуров вздрогнул и повернул голову. Послышался громкий стон, и Гуров в отчаянии схватился за голову.
   -Ой-ой-ой! И когда же это кончится?! – Взмолился он. – Не могу больше, командир. Пропади оно пропадом это оборудование.
   Лицо Гурова опухло. Под глазами появились мешки. Глаза налились кровью. Наверное, ни один знакомый не узнал бы сейчас в этом человеке с искаженными чертами лица, того, уверенного и всегда спокойного, Гурова.
   -Ой, опять! – В отчаянии произнес Гуров. Он резко выпрямился, и тут же замер, схватился за горло, медленно, всем телом, повернулся, и так же медленно отправился в туалетный отсек за мешком для рвотных масс.
   -Что же делать? Ведь осталось три минуты. – Сочувственно смотря ему вслед, рассуждал Загоруйко.
   Гуров почти сразу же появился снова, и умоляюще посмотрел на Загоруйко.
   -Не могу говорить, командир. Сорву репортаж.
   -Добро. – Принял решение Загоруйко. – Меняемся местами. Текст я знаю. Телекамеру в руках удержишь? – Гуров безразлично пожал плечами. – Вот и прекрасно. – Принял его движение за согласие Загоруйко. – Земля, я думаю, возражать не будет. Ты только особо меня не освещай. Я сам еще пока красотой не блещу. Ну-ка, попробуй.
   Гуров тяжело взял в руки невесомую камеру, включил освещение, и направил объектив на Загоруйко и на центральный пульт управления. Вес камеры Гуров не ощущал. Ему гораздо труднее было поворачиваться самому, отслеживая передвижения Загоруйко. Но он пересилил себя, и сумел довести до конца импровизированную тренировку с Загоруйко.
   -Нормально. – Согласился Загоруйко и вышел на связь – Заря я Сокол. К репортажу готовы.
   -Можете начинать. - Тотчас последовало разрешение.
   Загоруйко понимал, как важны интересы телезрителей, но и показываться всем в том виде, в каком он себя представлял в данный момент, ему никак не хотелось. В тоже время, он понимал, что Гурову очень трудно выполнить его просьбу. Поэтому он решил и сам поворачиваться так, чтобы его временно располневшая физиономия поменьше попадала полностью в кадр. , что для него сделать было, в общем, не трудно. Репортаж ведь был о технике, а не о космонавтах.
   - Дорогие товарищи. – Торжественно начал он свой репортаж. – Наши пульты управления представляют собой комплекс приборов, которые дают нам возможность постоянно знать состояние систем, осуществлять управление станцией и транспортным кораблем. Главный пульт позволяет управлять движением станции в любом режиме, корректировать орбиту, изменять положение станции в зависимости от программы полета. Пульт номер два позволяет контролировать состояние параметров всех систем, включая системы жизнеобеспечения и терморегулирования, от которых в большой степени зависит успех полета. С остальных пультов мы имеем возможность контролировать и управлять системами, как мы говорим, автономными. Вся система пультов позволяет контролировать режим полета как в автоматическом, так и в ручном вариантах.  Остальные подробности систем управления и работы пультов и приборов мы расскажем вам, товарищи, в следующих репортажах. Спасибо за внимание. До следующих встреч.
   Закончив репортаж, Гуров опустил телекамеру, да так и остался стоять, закрыв глаза. Згоруйко облегченно вздохнул.
   -Меньше трех минут, а нагрузка все-таки большая. Как ты считаешь? – Не услышав ответа, Загоруйко повернулся к инженеру, и возмутился уже всерьез. – Да что ты скис, как баба! Возьми себя в руки! Встряхнись!
   -Не могу, командир. – Тихо произнес Гуров. – Хочется вот так замереть и не двигаться. Чуть двинешь головой и боль адская. Как люди только выдерживают такое? Говорить и то больно.
   -Ладно. Пора кончать волынку. – Еще больше рассердился Загоруйко. – Удивляюсь только, как ты первый полет выдержал?
   -Тогда такого не было. – Еле слышно ответил Гуров.
   -Не было, не было…Тебя из тысячи выбрали одного, а ты, как-будто, и не готовился к подобному. Сколько мы об этом говорили?  А ты! Что ж нам на землю сообщать?  Что ты не можешь выполнять программу полета? Да это курам на смех. Расскажу кому-нибудь, не поверят. – Загоруйко замолчал, немного успокоился. – Не пришлют тебе замену, Коля. Не пришлют. А работа стоять будет.
   Гуров с трудом выпрямился.
   -Да, нет, командир. Я понимаю. Не надо сообщать. Я знаю, что это пройдет. Работу по программе я все же выполнял. Я вот только посижу немного спокойно, и все пройдет. Я буду работать. – Гуров осторожно сел в кресло. В дополнение к ногам, зафиксировал руки и замер.
   -Ты, Коля, меня извини. Погорячился я. – Загоруйко дотронулся до плеча Гурова. Но поверь моему опыту. Надо заняться делом, и как можно плотнее, чтобы и секунды свободной не было. Тогда будет лучше.
   Гуров освободился от фиксаторов, медленно и осторожно, перебирая руками боковые крепления, поплыл вглубь станции.
   -Я пошел работать с телескопом.
  - Соколы, я Заря. – Из динамика послышался голос оператора. – Мы слышали ваш разговор. Медики предлагают  принять первое и пятое средство одновременно. Должно быстро помочь. – Оператор помолчал. – В следующий раз отключайте связь во-время. Конец связи.
   -Гуров, услышавший рекомендацию, даже повеселел, выпрямился и сразу направился к своей аптечке.
   -Заря, спасибо за рекомендацию. Теперь у нас полный порядок. – Загоруйко аккуратно нажал тангенту «Конец связи» и дольше обычного держал на ней свой палец.
   -А знаешь, командир, мне действительно уже лучше. – Радостно сообщил Гуров, появляясь из аптечного отсека. На его лице уже можно было даже различить подобие улыбки. И Загоруйко обрадовался.
   -Добро, Коля. Теперь заживем. Даю тебе по такому случаю два часа дополнительного отдыха. Мы их еще наверстаем.
   Гуров отрицательно покачал головой.
   -А работать кто будет?  Дядя?  Двинулись. – Обрадованный и довольный, Гуров медленно, но теперь уже уверенно поплыл вглубь станции.
    А Загоруйко, посмотрев ему вслед, снова погрузился в изучение, полученных при последнем сеансе связи, указаний.

                ГЛАВА  СОРОК  ЧЕТЫРЕ.
   В кабинет Зарудного входили последние сотрудники, приглашенные на совещание.  Проскурин обеспокоено обвел взглядом присутствующих – Кравцовой не было. И в это время Зарудный посмотрел на часы. Разговоры стихли.
   -Начнем. И начнем, пожалуй, с Аверкина. – Как-то буднично и спокойно Зарудный открыл совещание. – Нашему Михаилу Михайловичу, прямо скажем, повезло. Командование приняло решение расширить отряд космонавтов за счет инженеров. – Зарудный посмотрел в сторону удивленного, но искренне обрадованного, Аверкина. – Когда сможете отбыть в госпиталь для прохождения комиссии?
   -Сразу после совещания. – Как ни неожиданным было сообщение для Аверкина, он смог ответить спокойно, и Зарудный, удовлетворенно кивнув, продолжил.
  -Даю день на передачу дел. Теперь. – Он поднял руку, вновь привлекая к себе внимание. – Главное. Мы завершили важный этап. Загоруйко с Гуровым успешно начали работу на орбите. Полет будет продолжаться долгих 12 месяцев. Нам с вами надлежит согласовать и утвердить состав следующих экипажей. С предложениями все знакомы. Поэтому начнем обсуждение без предисловий. Кто просит слова?
   Аверкин встал.
   -Считаю вполне подготовленными экипаж  Иванова с Кретовым. Однако, в космосе ни один из них не был. Поэтому, для более успешного и надежного выполнения программы полета предлагаю переформировать экипажи. Иванова с Безродным оставить основными. Кретова включить в состав дублирующего экипажа вместе с Тетериным, который уже ранее побывал в космосе и сейчас находится в резерве. Подготовлен он хорошо.
   -Возражаю. – Поднялся Проскурин, вновь некстати вспомнив об отсутствующей Кравцовой, из-за которой, собственно, ему и пришлось самому вступать на этом совещании. – От добра добра не ищут. По кандидатурам Иванова с Безродным согласен, но дублерами. А основными должны быть Дронов с Кретовым. Дронов с Безродным только недавно прошли серьезное испытание космосом. Показали, что они хорошо подготовлены. А мы командира такого экипажа отодвигаем в сторону. Несерьезно, будьте любезны.
   Проскурин недовольным взглядом посмотрел на, тихо вошедшую в кабинет, Кравцову и сел.
   Кравцова вопросительно посмотрела на Зарудного, который приглашающе кивнул головой, и молча расположилась возле Аверкина, что-то шепнула ему.
   Аверкин встал.
   -Мне кажется, что Дронов не совсем оправился от последствий своего неудачного старта. – Голос его был спокоен.
   Бугрова решила, что настал, наконец, и ее час. Пусть случайно, как ей казалось, но ее пригласили на это совещание, и она обязана использовать, представившуюся ей возможность высказать свою точку  зрения.
   -Медицина не подтверждает такого  вывода. Однако. – Начала она с многозначительным видом, но Зарудный неожиданно перебил ее.
   -Дронов, вам слово.
   -Я? – Удивился Дронов, который и не рассчитывал попасть нам это совещание. Но его все же пригласили. – Я готов стартовать хоть сейчас. Здоров.
   Все понимающе заулыбались. Ведь еще не было космонавта, который бы добровольно признался в том, что он не здоров, и по этой причине не может принять участие в очередном космическом полете. Казалось, что замечание Аверкина так и останется непринятым. Но тут в кабинете прозвучал голос, исполненный глубокого страдания и боли.
   Мы только что окончательно завершили анализ телеметрии и вновь проиграли всю ситуацию старта Дронова с Безродным. – Эмма перевела дух, справилась с волнением, и уже более спокойно, но значительно тише, закончила. – Всего несколько минут назад.
   -Эмма! – Только и смог произнести Дронов, еще не понимая до конца всей трагедии своего положения, но уже чувствуя, что сейчас произошло что-то столь же низкое, сколь и страшное для него.
   Эмма подняла голову, открыла рот, чтобы сказать главное, но не смогла. Ей очень, очень хотелось, чтобы Костя, ее родной Костя, сам признался в своей ошибке, показал бы все свои лучшие качества и тем самым, избавил бы ее от разоблачительной речи. А главное – после его добровольного признания отношение к нему со стороны присутствующих могло бы быть совсем иным, чем после ее разоблачений. Она так надеялась на это. Но Дронов молчал.
   -Вчера вечером я все проверила сама. – Эмма все еще пыталась подсказать Косте выход из тупика. Дронов молчал. И тогда Эмма, опустив голову, в наступившей тишине, почти шепотом, попыталась продолжить. – Ты…Ты… - Чувствуя что вот-вот расплачется, Эмма повернулась и быстро отошла к окну.
   -Позвольте. - Поднялся Аверкин, отвлекая на себя внимание. – В результате последней проверки появилось предположение. Замечу, что только предположение, в том, что командир экипажа Дронов в период старта действовал методологически неверно. При анализе ситуации мы сделали вывод – корабль мог бы выйти на орбиту. – Аверкин посмотрел на Дронова, хотел сказать, что эти действия были умышленными, но вспомнил Загоруйко, мгновение поколебался, и твердо закончил. – Мог.
   -Как? – Вырвалось у Проскурина.
   -Да ты что, Миша? – Дронов вскочил, оглянулся вокруг, ища поддержки, хотел напомнить Аверкину о том, что говорили ведь об этом раньше, и не было тогда никаких обвинений. Почему же сейчас? Но тут же вспомнил « методологические неверные действия» и понял, что докопался Аверкин до его тайны, и чем это грозит ему лично. Не верил Дронов в то, что его ошибка могла повлиять на исход полета. Поэтому и промолчал на разборе. По сути же получалось, что он действительно скрыл эту деталь своих действий. А значить не будет теперь ему веры, не будет и нового полета. И Дронов опустил голову, в тоже время, пытаясь мучительно найти выход.
   -Продолжайте. – Внешне невозмутимо предложил Зарудный Аверкину.
   -Сначала мы анализировали связь. – Аверкин помолчал, проверяя себя. – Растерянность, особенно в начале ситуации, там явно ощущалась, а счет шел на секунды. – Дронов поднял голову, собираясь что-то сказать, но промолчал. – Правда, Безродный утверждал, и телеметрия сейчас это подтвердила, что он выдал требуемую команду  вручную и без промедлений. Раньше командира. Но отстрела замков второй ступени все-таки не произошло. Я хочу всего лишь уточнить некоторые обстоятельства. Мне бы не хотелось, чтобы оставались неясности.
   -Невероятно, будьте любезны. – Прервал Аверкина Проскурин. – И все же, причин для этого может быть великое множество. При чем здесь Дронов? Ведь по вашему получается, что Дронов умышленно сорвал старт.
   Проскурин не защищал «честь мундира», хотя сам был на фирме руководителем  группы анализа причин неудачного старта. Он просто не мог поверить, что у кого-то могут быть другие выводы, чем у его комиссии. Ведь новых фактов не существовало.
   Аверкин посмотрел на Кравцову, потом снова остановил свой взгляд на Дронове.
   -Вчера мы провели повторный, более тщательный, анализ телеметрии.
   -Вчера? Невероятно. – Проскурин в нетерпении переступил с ноги на ногу.
   -Что же ты сделала? Зачем? – Прошептал Дронов. Он продолжал верить в свою невиновность, но как доказать это не знал. И обиднее всего было то, что удар нанесла Эмма. Ведь это не важно, что главное обвинение высказал Аверкин. Гораздо важнее, что внешне, именно внешне, вывод его верен.. И доказать обратное ему же не удастся.
   -Михаил Михайлович, такое обвинение. – Нахмурился Проскурин. Вы должны понимать, что требуются доказательства.
   Аверкин пожал плечами, не желая больше ничего говорить, так как считал, что именно Кравцова должна сказать главное.
   -Эмма Викторовна? – Понял ситуацию Зарудный.
   -Бортинженер действительно выдал команду во-время, но. – Эмма закрыла глаза, внутренне сжалась, как-будто не она, а ее должны были бить крепко, и вдруг  решительно выпрямилась, жестко закончила. – Команда не прошла, так как пульт инженера был заблокирован командиром. Правда, командир тут же выдал требуемую команду сам. Но было уже поздно. Его команда тоже не прошла.
   -Ничего не понимаю. Невероятно. – Пробормотал Проскурин.
   Все взгляды скрестились на Дронове, ожидая от него объяснений. Он пожал плечами и сказал.
   -Я не знаю, почему так произошло. – Взгляд его заметался по лицам, остановился на Аверкине. Вновь мелькнула мысль: «Ты командир и отвечаешь за все, принятые экипажем решения». Эти слова Аверкина могли быть для него хоть каким-то оправданием, но он не хотел, не имел права ими воспользоваться. Решение, хоть и плохое, в конкретном случае его старта, принял все же он сам, самостоятельно.
   Эмма не могла больше ничего говорить и, тем более, вступать в спор. Да этого ей и не нужно было делать. Главное она сказала. Теперь Аверкин сам мог продолжать разговор.
   -Обратите внимание. – Вновь поднялся со своего места Аверкин. – Команда на блокировку была выдана сразу после отказа злополучного замка. И выдана мгновенно.
   -Позвольте. – Проскурин поднял руку, привлекая к себе внимание. – Я люблю точность. Лично я Дронова не очень жалую, но истина и точность в формулировках дороже. Дронов, может быть, действовал методологически и неправильно, но все команды он выдал во-время. Как и его бортинженер. Однако, - Проскурин сделал паузу. – Все команды экипаж выдал после поступления к ним сигнала об отказе в срабатывании злополучного замка. К этому времени система аварийного спасения уже получила команду от автоматики и начала выполнять свою программу. Команды экипажа уже выдавались в никуда.
   -Почему мы не знали об этом? – Зарудный был недоволен и еще не знал, как ему поступить в этой ситуации.
   -В наших внутренних документах это отражено. – Не смутился Проскурин. – Как я понимаю, ошибка экипажа состояла том, что они скрыли порядок своих действий, чем внесли определенную путаницу в процесс разбора. Но это моральная сторона их поведения, а не методологическая. Они сами создали себе послеполетные проблемы.
   Наступившая тишина  в кабинете становилась невыносимой, давила на уши. Кто-то осуждающе смотрел на Дронова, другие не отрывали взора от своих бумаг, пытаясь определиться в своих ощущениях.
  Дронов первым не выдержал нарастания эмоций. Он встал, неожиданно твердо и спокойно обвел взглядом присутствующих, и, сам приняв решение, медленной походкой усталого человека направился к выходу.
   Зарудный мысленно порадовался за Дронова, так как понял, что то доволен тем обстоятельством, что все, мучившее его до сих пор, теперь известно всем, и, следовательно, самое страшное позади. Он очистился от грязи, и может снова начинать путь, снова доказывать свое право на место в рядах тех, кто осваивает космическое пространство. Но это будет потом, в новых обстоятельствах. Будет непросто, но Дронов, судя по его спокойному и твердому взгляду, не отступит. И это было главным. Это обстоятельство давало возможность и Зарудному побороться за него, помочь не утонуть в море разбирательств и осуждений. Урок должен быть всем, а не только Дронову. Однако, при всем этом, ни в коем случае нельзя было выбрасывать Дронова за борт космонавтики и космических полетов. Он принял окончательное решение, но решил проверить его.
   -Постойте, Дронов. – Зарудный смотрел хмуро. – В помощники к Аверкину пойдете?
   -Я?! – Глаза Дронова загорелись ярким пламенем. Здесь были и горечь, и боль, и обида, но больше всего было надежды. – Если позволите, я…
   -Подождите в приемной. – Зарудный сделал знак рукой Кравцовой, и она вместе с Дроновым покинула кабинет. После паузы Зарудный продолжил. – Чтобы мы не решили, мужественных людей надо уважать.
   -Разрешите. – Аверкин поднялся со своего места. – Такой инструктор как Дронов, нам бы конечно помог. Но высококлассных инструкторов у нас достаточно. Космонавтов же, прошедших суровую  проверку аварийным полетом, не так много. Нельзя Дронова выводить из отряда. Наш предварительный анализ не преследовал этой цели. Нам важно было, чтобы он понял свои ошибки. И он, как мне кажется, все понял правильно. Он болел. Болел комплексом вины за неудачный полет.  Теперь он здоров. И еще. – Аверкин помолчал, но закончил твердо. – Должен признать, что технических расчетов на достаточность времени у экипажа для принятия правильного решения, в данной ситуации мы не проводили.
   Зарудный не дал свободы своим чувствам.
   -Спасибо. – Поблагодарил он. – Другие сообщения и предложения будут?
   -Позвольте мне. – Встал Проскурин. – Дронову с Безродным во время старта пришлось действовать в действительно неожиданной ситуации. Могу только удивляться тому, как четко и много действий они успели сделать за те мгновения, которые у них были в распоряжении. – Он помолчал, перевел дыхание. – Все виноваты в той или иной мере. В вопросах информированности  нам предстоит еще много работы. Во всяком случае, считаю необходимым принести экипажу извинение за создание подобной неясности. Я вновь подтверждаю свое предложение о включении Дронова в состав основного экипажа.
   Наверное, еще целую минуту, а то и больше, в кабинете стояла тишина. Все смотрели на Зарудного, и лица людей теплели, пропадала отчужденность. Зарудный встал.
   -Есть предложение – не согласиться с первоначальным предложением Аверкина. – Все переглянулись, даже какой-то ропот пронесся по кабинету. А Зарудный, выдержав паузу, удовлетворенно улыбнулся. – Предлагаю в порядке предварительного обсуждения назначить в основной экипаж Дронова с Кретовым, а дублерами Иванова с Безродным. – Решение было принято единогласно. Зарудный поднял руку, призывая успокоиться зашумевших коллег. – Есть еще информация. Правительство утвердило план полетов по станции «Мечта». Загоруйко с Гуровым летают шесть месяцев. Следующий экипаж полетит на год. Далее по результатам этих полетов и по необходимости для науки.
   Только после решения всех вопросов Зарудный пригласил в кабинет Дронова.

                ГЛАВА  СОРОК  ПЯТЬ  -  ЭПИЛОГ.
На космической орбите Загоруйко с Гуровым завершали первую неделю работы. Ее результаты радовали и космонавтов, и специалистов, обещая значительно перевыполнить научную программу полета. Начало длительного космического полета было удачным.
   А на земле их собрат по профессии Константин Дронов тоже все начинал почти с начала. Он не знал точно, когда будет стартовать в космос, но он точно знал, что теперь у него нет права в жизни даже на малейшую ошибку. Вместе с тем, он был твердо уверен в том, что как бы ни был тверд и извилист, лежащий впереди, путь, он пройдет его. И пройдет достойно.
   Что же касаемо свадьбы… Так в июле их в городке отпраздновали даже две одновременно – Аверкин с Савиной и Дронов с Кравцовой.
   

                Конец.

                Лесников Василий Сергеевич.