продолжение главы "Бывший прежде молодым"
Прихватив в сенях совковую лопату, я вышел на крыльцо.
Остаточная инерция промчавшейся ночью метели ещё сохранялась. Кромки сугробов дымились ползучей снежной пылью. Покачивались чёрные ветки садовых деревьев...
Порхая над заснеженным огородом, беспокойно и громко стрекотала знакомая сорока.
Следом за мной на крыльцо вышли две мои кошки – серая Жуля и чёрная, с белым воротником вокруг шеи, Чапа. Едва продрав после сна жёлто-зелёные глаза, они лихо перемахнули через перила крыльца и, крадучись, целеустремлённо пошли по высокому снегу на сорочий крик.
- Эй! – крикнул я им вдогонку. – Вы куда?
Старшая Жуля нетерпеливо оглянулась.
- Тсс! – прошептала она.
Я погрозил пальцем её пушистому хвосту:
- А кто будет снег убирать?
Жуля ещё раз оглянулась.
- Тсс! – прошипела она, ощетинившись.
И я вдруг смекнул, о чём стрекотала сорока.
- Беда! – голосила она. – Беда! Бе-да-а!
Расчищая себе путь лопатой, я добрался до места, где уже сидели насторожённые кошки.
- Что тут, Чапа? – спросил я, переводя дух.
Чапа, не найдя нужных слов, беззвучно открыла и закрыла рот.
Взвинченная серая Жуля нетерпеливо месила ногами сухой снег.
- Тсс! – снова сказала она и, пуще прежнего ощетинившись, уставилась неподвижным взглядом в одну точку перед собой.
Меня обожгла мысль: дед Довганюк! Одинокий, всеми отвергнутый, он, наверно, не выдержал завываний метели, решил её пересидеть у меня и в темноте заблудился. А потом, обессилев, упал, и его засыпало снегом.
Я стал осторожно разгребать лопатой снег.
Чем глубже становилась воронка в снегу, тем нетерпеливее становились кошки.
Наконец они хищно ринулись вниз, под лопату.
- А-я-я-я-я! – разорвал тишину снежного безмолвия душераздирающий крик.
Я с облегчением вздохнул и вытащил из-под снега серого щенка. Из его
расцарапанной кошками спинки сочилась кровь.
- Я знаю, откуда он, - сказал неизвестно откуда взявшийся Петя Урсуляк. Большой, широкоплечий. – Под вон той лесопилкой недавно ощенилась приблудная сука-волчица. Её, говорят, прошлой ночью, со всем выводком, расстрелял хозяин из ружья, а этот, видишь, уполз... Я – к вам. Можно?
И потом, когда я в сенях кормил молоком беззубого израненного кошками щенка и мастерил ему посильное ложе, Петя всё грел и грел меня угодливым ласковым взглядом...
- Вы по заданию переехали к нам? – спросил он уже в комнате, намекая на мой «полковничий» чин. – Я имею в виду наше молдавское село. Здесь же многие не знают ни русского, ни украинского языка.
- Но ведь здесь Украина?
- Конечно... Хохлы нас не любят. А вы?
- Я, Петя, люблю всех. А переехал в ваше село по объявлению: «Продаётся хата».
- Значит, и меня любите? – неуверенно спросил Петя. – Шучу!.. Просто мне нужно, чтобы вы меня послушали... Дело в том, что мне, как безработному, в селе никто не верит. А я очень больной. Желудком. – Петя опять ласково заглянул мне в глаза. – Иногда по двое-трое суток ничего не ем.
- Чем же я могу тебе помочь?
Петя поковырял пальцем скатерть обеденного стола.
- Понимаете, - застенчиво сказал он. – Чтобы заработал желудок, мне необходимо выпить пятьдесят грамм водки. У вас не найдётся?
- Пятьдесят?
Петя просительно кивнул.
Я сходил в сени, принёс початую бутылку водки и чайный стакан.
- Мензурки у меня нет, - сказал я. – А наливать по пятьдесят грамм я не умею.
- Я сам! – решительно сказал Петя. – Я умею. Привык. – И плеснул в стакан немного водки. – Ровно пятьдесят! – прошептал он. – Можете проверить. Как в аптеке.
- На здоровье.
- Да, - согласился Петя серьёзно. – Поэтому произносить тост я не буду. Когда пьют лекарство, тостов не произносят.
Выпил, посидел, к чему-то прислушиваясь.
- Через пару минут будет результат, - сказал он. – Заработает желудок. Спасибо!
И ушёл...
Среди ночи я вышел в сени, к щенку. Ему было холодно в коробке из-под обуви. Я унёс его к себе, в постель, в которой он, согревшись под одеялом, до утра сосал мочку моего правого уха.