Забрав Любочку из детского сада, Лёшка вёз её на санках домой. Было темно, как ночью. Снежинки, пролетая сквозь свет фонарей, посверкивали, как рыбья чешуя. Сестра держала на коленях плюшевого мишку и бойко щебетала, но Лёшка её не слушал. Он думал о маузере. Он представлял, как выпилит из доски пистолет, как отсечёт топором лишнее… Только бы не раскололась деревяшка! «Эх, ещё бы будёновку сделать!» — сказал он, воображая себя героем гражданской войны. Для шлема необходимо толстое сукно. А где его взять? Он вспомнил об отцовом пальто. Оно было из сукна. Отец его не носил, и если отрезать снизу, то никто не заметит. «Гениально!» — похвалил Лёшка себя.
— Боюсь! — громко сказала Любочка. — Беги отсюда!
Подняв голову, Лёшка увидел водокачка, унизанная гигантскими сосульками. В темноте она была похожа на сказочного великана с усами и бородой, к которому люди с бидонами, вёдрами, флягами шли на поклон. Любочка всегда пугалась здесь место.
— Беги, скорей!
Лёшка припустил по Северной. Добежав до перекрёстка, он занёс ногу, чтобы перейти дорогу, как вдруг его окликнули. Он обернулся. Звали, однако, не его, а какого-то другого Лёшку. Он сделал шаг и отпрянул в испуге. Мимо его носа проскочила водовозка. Лёшка не устоял, повалился на сестру, та захныкала.
— Не ной! — сказал он. — Видела? Чуть не задавили нас…
Сестра поджала губы. Впереди был мостик через овраг. Лёшка стал медленно спускаться по крутому склону. Однако, ноги сами побежали. Да так шибко, так весело!
— Стой! — кричала Любочка. — Мне страшно! Остановиться Лёшка уже не мог. Нога подвернулась, он упал, выпустил из рук верёвочку от санок. Санки понесли Любочку вниз. Со всего маху она врезалась в перила моста. Лёшка зажмурился, а когда открыл глаза, то сестра лежала на снегу.
— Люба! — вскричал Лёшка, испугавшись её неподвижности. — Любочка!
Сестра повернулась. Жива! Лёшка кубарем скатился к ней.
— Дурак! Всё маме расскажу.
Лёшка молча усадил сестру в санки и взялся за верёвочку. На душе было тошно. Сестра была, конечно, ябеда, но он её любил.
Приехали домой. Любочка побежала на горшок, Лёшка прошёл на кухню. Химическим карандашом он нарисовал на просохшей доске маузер и выпилил по контуру. Затем сунул кочергу в печку. Любочка, выгуливая мишку, заглянула на кухню.
— Можно мне посмотреть?
Лёшка строго взглянул на сестру.
— Ябедничать будешь?
Любочка отрицательно помотала головой.
— Можно. Только держись подальше.
Лёшка вынул раскалённую кочергу, приложил её к деревяшке, к тому месту, где была нарисована дырка для курка. Доска под калёным железом пищала тонко и жалостно. Из-под струйки дыма, выбилось пламя. Лёшка потушил его и снова приложил кочергу. Любочка сделала огромные глаза, крепко обняв мишку.
— Смотри! — похвастался братец, просунув палец в готовую дырку, и закричал, подражая выстрелам: — Пиу! Пиу!
Маузер был почти готов, оставалось выстрогать ствол. Лёшка взял топор, потрогал пальцем лезвие. Острое! «Моим топором можно бриться!» — гордо говорил отец, запрещая брать инструмент.
Лёшка поставил заготовку на поп;, замахнулся топором, но деревяшка упала. Не устояла она ни на второй, ни на третий раз.
— Подержи-ка, — сказал Лёшка сестре.
— Боюсь.
— Да ну! Тюкну разик и готово.
Сестра робко взяла пальцами деревяшку. Брат нацелился и опустил топор. Замах был несоразмерно сильный. Топор прошёл, рассекая всё на своём пути. Лёшка похолодел. Быстро отнял топор и увидел три разруба на пальцах сестры. Оба — и Любочка, и Лёшка — оцепенели. Они смотрели, как из нежно-розовых ран медленно выступает кровь. Любочка раскрывала рот, чтобы закричать, и нитки слюны растягивались от верхних зубов к нижним. Лицо её искажала боль.
— Ма-а-а-а-ма, — взвыла сестра. Слёзы брызнули из её глаз. Держа руку на весу, она кричала всё выше:
— А-а-а-а-а!
Кровь из разрубов капала на пол, Лёшка смотрел и не мог отвести взгляд. Страшное зрелище, от которого у него свело живот. Он не верил своим глазам и страстно желал отмотать время, будто киноплёнку, назад, когда не было ни топора, ни этих отрубленных пальцев. Или закрыть и открыть глаза, чтобы удостовериться, что всё это сон. Но правда стояла перед глазами неумолимо. Он рыдал в голос.
К счастью, пальцы у Любочки срослись, но шрамы остались.