Если бы у Вас вдруг возникло желание предложить мне подудеть в трубу или ещё в какой другой тромбон, то я бы Вам надудел... Так бы надудел, что Вы бы уже через пять секунд проклинали себя за опрометчивое позволение.
Тоже самое произошло бы и при виртуозном мельтешении моих пальцев по клавишам. При ударах молоточков по струнам, Вам бы не посчастливилось услышать ни единого намёка на светлую печаль Бетховена или же беззаботную игривость Моцарта. Да и на скрипке я бы Вам наиграл далеко не Чардаш.
И это вовсе не от того, что я отношусь к Вам без сожаления и сострадания, и дело даже не в моих отвратительных способностях к музицированию. Вся беда в том, что во всех перечисленных выше инструментах изначально заложен принцип хаоса и какофонии.
Если же Вы проявите снисходительность и позволите мне исполнить пару увертюрок на губной гармошке, то возможно будете и удивлены, тем вполне приятным для уха аккордам, что я надудю, так же, взяв этот инструмент впервые в руки, как и все прочие. И тут загадка опять-таки не в моих талантливых щеках или лёгких. Просто эта незатейливая свистулька намеренно построена по строгим законам гармонии. Вдох — выдох,.. до-мажор, ля-минор,.. в эфире порхающие терции и квинты,.. восторг публики и аплодисменты маэстро!
Однако через несколько таких концертов, как к благодарным слушателям, так и к вдохновенному исполнителю приходит понимание совершенно определённой ограниченности безошибочного гармоничного инструмента. Его однозначная внутренняя упорядоченность начинает навевать тоску, а то и откровенно раздражать.
И тогда, ещё вчера счастливый виртуоз, садится на стульчик и, размышляя над своей участью, приходит к мысли, что, как это ни странно звучит, а в труднодостижимой и вожделенной гармонии, как оказывается, нет ничего кроме этой самой гармонии, которая вне всякого сомнения достойна восхищения,.. но и не более того.
При желании же гармониста-духовика разнообразить свой репертуар не только количеством партитур, но и совершенно иным качеством и звучанием, ему не остаётся ничего иного, как обращаться к тем несовершенным инструментам, в основе которых лежит принцип безграничного хаоса....
***
Иван Кузьмич прислушался к внутреннему голосу. Голос был сегодня не в лучшем своём настроении, поэтому говорил ворчливо, с длинными знаками препинания.
- Ты, Кузьмич, что дитё малое... Уши развесишь, да всё на веру принимаешь... То в одну крайность кинешься, то в другую... А к чему-почему никак не поймёшь...
Иван Кузьмич от таких обличений даже несколько осерчал, подумав: «Что это со мной, как с гимназистом?.. Что это я ему — слабоумный что ли какой?» Однако, сдержав себя, всё же поинтересовался,
- Отчего же это я — к чему-почему не пойму?
Голос обречённо вздохнул и, пробурчав что-то неразборчивое, всё же заговорил,
- От того, что не тем богам молишься... Ты себе их наплодил целый полк, вот и мечешься меж ними, и ни в одном пристанища не знаешь. То ты весь в науках и философиях, то в религиях... То достатка ищешь, а то готов расплеваться со всем миропорядком...
Иван Кузьмич, чувствуя, как в нём заворочалось раздражение, ехидно спросил,
- А ты, значит, знаешь, как и к кому притулиться бедному заблудшему Кузьмичу?
- А то... Конечно знаю... Да и ты, если малость мозгами пораскинешь — враз всё поймёшь...
- Ага... Это выходит мне задачка такая? Я буду решать, а ты красной ручкой чиркать?
Голос опять вздохнул и ответил,
- Да это ты как хочешь. Хочешь решай,.. а хочешь и дальше кузнечиком прыгай.
Прыгать дальше кузнечиком Кузьмичу не хотелось. Он умерил в себе дух противоречия и сказал,
- Ладно. Чёрт с тобой... Давай решать.
Голос зевнул и промямлил,
- Ну, давай... Начинай с самого начала...
- С какого это начала? С сотворения мира что ли, или с Большого взрыва?
- Да с какого хочешь взрыва — с того и начинай.
- Ага... Ну, сначала было слово...
- Вот тут, Кузьмич, ты в самую точку попал. В самое, что ни на есть яблочко! Тут вот всё же и сказано... Здесь же, по большому счёту, можно было бы и остановиться, а не разводить все эти сказки про свет и тьму, про дух над водами мечущийся. Потому как всё это вторично... Могло быть так, а могло бы и совсем иначе...
Кузьмич почесал в затылке и, чувствуя что не совсем понимает, а вернее совсем не понимает своего собеседника, задумался. Тот с минуту помолчал и, поняв, что толку от его молчания никакого, выдохнул шумно и укоризненно. А ещё через минуту с некоторой досадой произнёс, как учитель недалёкому ученику,
- Жизнь появилась, Кузьмич! Жизнь! Появилась или зародилась, или возникла — называй как хочешь!
Кузьмич вновь замолчал, обдумывая услышанное, а обдумав, спросил,
- А как же Бог? Он-то как же?
- А что Бог? Он что — мёртвый что ли твой Бог? Ого-го какой живенький! Вон сколько всего наколбасил. А не было бы жизни — не было бы и твоего Бога. Она, и только она — Первоматерь и Богородица!
Иван Кузьмич в сомнении покачал головой. С Богом получалось как-то нехорошо. Как-то неуважительно что ли... Почувствовав замешательство возникшее в Кузьмиче, голос, поцокав языком, принялся за разьяснения,
- Бог твой, Кузьмич, как тот великолепный непревзойдённый музыкант! И инструментец у него — что надо! Но как всякий великий музыкант, он должен, да просто обязан, окружать себя хаосом, чтобы из него черпать свои импровизации. И чем гениальней импровизация, тем больше вокруг неё хаоса и какофонии... Но и даже Он, при всём своём могуществе и таланте, может осознать, и гармонию, и хаос лишь при одном условии... При условии жизни... Так что, Кузьмич, ты абсолютно прав — вначале было слово....