ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
БОГ БЛИЗКО.
1.
- Почему ты не дашь ей развод? – Радзинский старался, чтобы голос его звучал как можно более ровно и безэмоционально, но выходило, скорее, бездушно и холодно. Он изо всех сил старался казаться спокойным, хотя сердце гулко ухало в груди, сердцебиение эхом отдавалось в голове, словно там было просторно и пусто, и пульсировало в висках, застилая глаза красноватым туманом.
Негнущимися деревянными руками размеренно поднося к губам сигарету, Радзинский пытался задавить растущее внутри безумное, бесконтрольное, всепоглощающее ликование. Рассудок силился усовестить мятежное сердце, холодным, скучным голосом призывая к раскаянию, но стыд от этих ментальных усилий отчего-то не пробуждался.
- Она заберёт ребёнка, – глухо отозвался Аверин. – Ты, разве, не понимаешь? – Его тонкий силуэт на фоне мглистого, пасмурного неба, низко нависшего над Москвой, смотрелся нечётким и размытым. То ли серая пелена дождливого дня поглощала его, укутывая многослойным туманом, то ли сам Николай порождал этот болезненный, тяжёлый, как свинец, сумрак, желая спрятаться в мутном и тёмном мороке от злого, холодного мира.
- Девочке нужна мама. – Радзинский старался смягчить тон, но слова, которые он произносил, не становились от этого менее жестокими. – Я всё понимаю, но взгляни на ситуацию трезво… И суд всегда встанет на сторону матери. И будет прав…
По тому, как судорожно Аверин начал хватать ртом воздух, изо всех сил сжимая кулаки, стало понятно, что критический момент настал. Сейчас Радзинского либо выставят с проклятиями за дверь, либо истерика будет беспредметной и в таком случае ему уготована почётная роль утешителя.
Радзинский изо всех своих душевных сил желал второго. Он осторожно поднялся, сделал шаг вперёд… Аверин оправдал его ожидания, сам кинувшись навстречу и вцепившись в него с такой силой, словно от этого зависела его жизнь. И зарыдал так, будто эта самая жизнь кончилась.
Зажатая в пальцах сигарета мешала как следует обнять аспиранта, но и сделать лишнее движение Радзинский сейчас боялся. Поэтому он прижал к себе Николая так крепко, как только мог, и поглаживал его по голове ребром ладони, стараясь не подпалить тонкие светлые аверинские волосы.
- Так, Коля, – тихо, но решительно сказал он, когда рыдания стали немного стихать, – Сейчас ты пойдёшь и соберёшь свои вещи. Умоляю, бери только самое необходимое. Документы – в первую очередь. Все до последней бумажки. И на квартиру в том числе. Это ведь твоя квартира?
- Да, – выдохнул Аверин ему в рубашку.
Радзинский одобрительно кивнул, хотя прилипший к нему аспирант вряд ли мог это видеть.
- Потом. Возьми всё, что может пригодиться для диссертации – любые книги, все черновики, записи. Мы на машине, поэтому можешь взять хоть всю свою библиотеку – важно, чтобы она в багажник поместилась. Понимаешь? – Снова «угу» и снова ответный кивок. – А вот из одежды бери только самое необходимое. Не надо брать пальто, – не удержался от смешка Радзинский. – Только самое, самое необходимое. То, что тебе пригодится на первое время.
Похоже, странное вдохновение Радзинского передалось и Николаю. Тот вздохнул, решительно отстранился и вытер мокрые щёки всё ещё дрожащими после бурной истерики руками.
- Помочь? – Радзинский избавился, наконец, от сигареты, и сразу потянулся за аверинской чашкой – той самой, похожей на цветок лотоса. Аверин залпом выпил предложенную тёплую воду, отставил в сторону чашку и отрицательно помотал головой. Радзинский снова, как китайский болванчик, кивнул понимающе. – Давай, Коленька, – Он крепко обнял аспиранта и с чувством чмокнул его в макушку, – Не суетись. Но и не копайся там слишком долго. Ладно? – Он ободряюще похлопал Николая по спине и мягко подтолкнул к двери.
Теперь оставалось только страстно молиться, чтобы всё сложилось, как надо. Чтобы аспирант не передумал и позволил забрать его к себе. Туда, где так называемая жена не будет каждый день трепать ему нервы, куда не заявится бесцеремонный самоуверенный Линас, а ребёнок… Кто сказал, что Викентий Радзинский бел и пушист? Грязные методы или не грязные – главное, чтобы результат был нужный. И чтобы Аверин не узнал. Значит, ребёнка эти двое в конце концов отдадут папе. Сами.
2
- Не хочу тебя пугать, Кеша, но это САМО не пройдёт… – По тому, как жалостливо заглядывал Покровский другу в глаза, он, действительно, говорил то, в чём был на сто процентов уверен. – Депрессия – это болезнь, а не приступ дурного настроения. Её надо лечить…
- Что-о-о?! – ошалел Радзинский. – Ты хочешь, чтобы я его – в психушку?!! – Он быстро, в два затяга докурил сигарету и принялся настойчиво выталкивать искренне огорчённого Покровского в коридор. – Так, всё. Спасибо за консультацию. Сколько я тебе должен за визит? Добрый доктор Айболит…
- Кеша, Кеш, ну, послушай меня! – Покровский упирался, хватал его за руки. В конце концов, доктору удалось ногой захлопнуть кухонную дверь и упереться в неё спиной. Теперь Радзинскому придётся его выслушать. – Кеш, это может тянуться неделями. Потом будет ремиссия, да. Временная. Прилив сил, оживление, бурная деятельность. До нового приступа. До следующего рецидива. Который обязательно будет круче и дольше. И так всю жизнь.
Радзинский глаз не отводил, но глядел на друга равнодушно, просто дожидаясь, когда тот выговорится и уйдёт.
Покровский чуть не взвыл:
- Радзинский! Не будь идиотом! Ты же знаешь, что я говорю правду! Сколько ты с этим аспирантом знаком?! Расспросил бы его жену! Может, он давно уже на учёте стоит!
- Я всё уяснил, Олежек, – вежливо заверил друга Радзинский. – Но тебе, и правда, уже пора. Увидимся. Как-нибудь…
- Кеша, я всё понимаю… – Покровский предпринял последнюю попытку вернуть беседу в конструктивное русло, уже догадываясь, что ничего не получится.
- Я тоже – всё понимаю. Давай – звони, маме привет…
Покровский ушёл. Оглядываясь и тяжко вздыхая. Уже у порога он заикнулся было, что может договориться, чтобы частным, так сказать, образом… Радзинский просто выпихнул его на лестницу и захлопнул за ним дверь. И тяжело опустился на банкетку в прихожей.
Закурить хотелось смертельно, но оказалось, что сигареты кончились. Совсем не удивительно, если учитывать, что последние двое суток Радзинский не ел, не пил, зато дымил беспрерывно.
Причина, конечно, была уважительная. Радзинский был в панике. Решился вот даже Олега позвать – врач как-никак…
Сначала повода беспокоиться вроде как не было. Да – Аверин по приезде был сильно расстроен. Вещи разбирать не стал, от еды отказался. Но в сложившейся ситуации в этом не было ничего странного.
Радзинский принёс аспиранту подушку и плед – в библиотеку, как тот и хотел. Аверин лёг на диван и затих. Тогда показалось разумным оставить его в покое до утра – утро-то вечера мудренее…
Кто же знал, что на следующий день Радзинский найдёт аспиранта лежащим в той же самой позе, неподвижно глядящим перед собой и не реагирующим ни на какие внешние раздражители?
В последнем Радзинский убедился, поскольку перепробовал множество способов привести Аверина в чувство. Сначала он уговаривал ласково, пытался шутить. Потом тряс аспиранта довольно жёстко, думал силой заставить его подняться. Потом орал. Поливал Аверина холодной водой из чайника – бесполезно. Подушку пришлось заменить на сухую. А Николай снова отвернулся к стене и замер.
Радзинский догадывался, что аверинская жена, действительно, с готовностью поведает ему множество фактов неадекватности супруга и даже, скорее всего, тоже посоветует упрятать Аверина в психушку (почему она сама до сих пор этого не сделала – большой вопрос). Только свидетельства эти были Радзинскому не нужны и неинтересны. И не факт, что во время подобной беседы он удержался бы и не сделал в гневе того, о чём впоследствии пришлось бы жалеть.
Печально, что магия оказалась в этой ситуации бессильна. Радзинский проверил – попробовал тянуть из Аверина ниточки – безрезультатно. Он и раньше знал, что область воздействия магии весьма ограничена. Потому, собственно, когда по-настоящему припёрло, он и не стал волхвовать, сплетая себе новую судьбу, а просто ПОПРОСИЛ – подарить человека, который бы его понимал…
А почему бы и сейчас не ПОПРОСИТЬ? За этого самого человека?
Радзинский положил руку на сердце, прикрыл глаза – перед ними запульсировал яркий, интенсивный фиолетовый свет – и попросил – самыми простыми словами, вложив в них всю свою силу.
Сразу накатила сонливость. Радзинский стал неудержимо проваливаться в дремоту, а уже через мгновение обнаружил себя стоящим перед мрачного вида железной дверью. Со скрежетом отодвинув тяжёлые засовы, отперев массивными, словно великанами выкованными ключами проржавевшие замки, он шагнул в тёмную тесную камеру и увидел Аверина. Лежащего на узких деревянных нарах в уже знакомой позе беззащитного зародыша. Радзинский не стал его трогать. Просто разнёс толстые каменные стены вдребезги – так что пыль оседала после их падения дольше, чем серые бетонные блоки, из которых они были сложены.
Аверин очнулся и сел, недоверчиво глядя на грозного, словно языческое божество Радзинского.
- Кеш, ты… испачкался, – нерешительно пролепетал он.
3.
- Я не хочу, но всё равно туда попадаю, – шептал Аверин. Он жался к Радзинскому, как котёнок, глядел виновато и вздыхал покаянно. Радзинский поумилялся бы, но ему очень хотелось спать. Только гипертрофированное чувство долга помешало ему отрубиться ещё тогда – на банкетке в прихожей. Но нужно было убедиться, что Аверин справится – самостоятельно примет душ и побреется, не исполосовав свои впалые щёки бритвой. Что он, действительно, поест, а не ограничится чашкой чая и десятком конфет.
Спать отдельно Радзинский Аверину запретил. Не сегодня. Вздрагивать каждые полчаса, гася в себе очередной порыв – бежать в соседнюю комнату, чтобы проверить, в порядке ли аспирант, казалось не самой радужной перспективой. К счастью огромная двуспальная кровать позволяла осуществлять контроль над Авериным, не жертвуя особо собственным комфортом.
Сон подкрался незаметно. Вот – только что – Аверин путано что-то объяснял насчёт своих депрессий и щекотал пушистой чёлкой плечо Радзинского, в которое уткнулся лбом. А в следующую секунду он уже болтал ногами над водой, оседлав толстую корявую ветку нависшего над рекой дерева.
- Хочешь, я поймаю тебе рыбу? – заливисто смеялся Николай, сверкая белыми зубами.
- Чем ты её поймаешь? Руками? – снисходительно интересовался Радзинский. Он, блаженно прикрыв глаза, лежал на горячем песке и лениво перебирал его пальцами. Песок был удивительно шелковистый на ощупь. Он вытекал из руки гладкой золотистой лентой и вспыхивал белыми искрами, рассыпаясь на мелкие сверкающие кристаллы.
- Зачем? Я её ПОПРОШУ. Она сама приплывёт, – радостно обещал Аверин.
- Странная рыба. Сама приплывёт и на берег выпрыгнет?
- Это жертвенная рыба. Жертвенность – важнейшая составляющая её миссии. – Аверин лёг на ветку животом, низко склонившись над водой, и зачарованно уставился в прозрачную речную глубину. Тут же раздался тихий всплеск, и из воды высунулась крупная радужная рыба – её чешуя переливалась на солнце всеми возможными цветами.
Радзинский был потрясён. Он немедленно сел и потянулся к рыбине раскрытой ладонью. И ему удалось её потрогать! И даже взять в руки – она была красивой, идеальной миндалевидной формы, живо напоминающей глаз. И на боку у неё отчётливо проступала буква «айн».
4.
- Я кашу сварил, – бодро отчитался Аверин. – Ты же хотел… – Похоже, аспирант был уже не совсем уверен в том, что поступил правильно. Уж очень у Радзинского был пугающий вид. Как будто он, по меньшей мере, проспал свой выход на работу и последствия обещают быть катастрофическими.
- Коля… – нервно засмеялся Радзинский, устало проводя рукой по лицу. – Я уж испугался, что не уследил за тобой…
- Викентий, расслабьтесь. И наденьте штаны, – насмешливо посоветовал Аверин, снова отворачиваясь к плите. – Если Вы хотите, чтобы я задержался в Вашем гостеприимном доме подольше и готовил для Вас завтрак, Вам придётся соблюдать приличия.
- Всё, что хочешь, Коля. Всё, что хочешь, – горячо заверил Радзинский, отходя потихоньку от пережитого потрясения. – Коль, а почему рыба? – рискнул он спросить.
- Рыба – символ христианства, – охотно пояснил Аверин, снимая с плиты кастрюльку. – С сегодняшнего дня займёмся твоей катехизацией, раз уж ты её поймал.
- Э-э-мм… Прости – чем?
- Оглашением, Викентий, – ласково усмехнулся Аверин, подходя ближе. Он смотрел на Радзинского снизу вверх и улыбался также лучезарно, как в самую первую встречу. И светился также.
- То есть я стану… оглашенным? – осторожно уточнил Радзинский, зачарованно наблюдая за радужными переливами аверинской ауры.
- Побрейся сначала, – снисходительно обронил Николай. – Хотя… может, тебе бороду отпустить? Тебе пойдёт, – он задумчиво прикоснулся к колючей щеке ладонью и погладил её пальцем. – Поторапливайся, – спохватился он. – Всё остынет. И – тебе когда на работу?
- К двум часам, слава Богу, – счастливо улыбнулся Радзинский. И обнял изумлённого этим неожиданным порывом аспиранта.
5.
- Викентий! – Мюнцер окликнул своего бывшего ученика уже на улице.
Солнечный океан безмятежно плескался над городом, щедро разбрызгивая светлые капли по пышным зелёным кронам деревьев. В воздухе лениво плавал тополиный пух. Было ЛЕТО. Настоящее лето. Время свободы и короткой передышки в общеприродной борьбе за существование.
Радзинский приподнял солнечные очки и притормозил возле своего «Москвича».
- Викентий, простите, что задерживаю. Я только хотел узнать, как там Коля. Его мама… мы говорили с ней по телефону… сказала, что он ушёл от жены и живёт теперь у друга. Он ведь у Вас?
Радзинский вовсе снял очки и уставился на Мюнцера, как на восьмое чудо света.
- Знаете Аверина? – он подозрительно прищурил свои янтарные, как у кошки, глаза. Сейчас было легко поверить, что на тебя глядит царь зверей. Именно так настоящий лев должен смотреть на свою потенциальную жертву.
- Мы дружили с его отцом. Тоже Колей. Тоже Авериным, – покаялся Мюнцер. – Викентий, пригласите меня в гости. Сможете с пристрастием меня обо всём расспросить…
- Ну, если с пристрастием… – зловеще протянул Радзинский и звякнул ключами от машины. – Прошу.