Сингарелла. Глава VIII

Вера Аникина
                Глава 8
     До дома дошли быстро. Вечер обещал быть таким же необыкновенным, как весь день. Девочка доставила имениннику огромное удовольствие и после благодарственного поцелуя надела на безымянный палец золотой перстень.

       В темноте невозможно было рассмотреть узор на кольце, но Сергей Ильич сразу понял, что это тот самый, что он выбрал накануне. Он наклонился поцеловать малышку, но она уже крепко спала, прижавшись спиной к его боку.

        Такой конец дня не устраивал молодого подполковника, он начал щекотать её, целовать, тискать, пока она не разнервничалась и не убежала в ванную. Сергей пошёл мириться. Вера стояла под душем с закрытыми глазами и, махнув рукой, чтобы он ушел, сказала:

- Я сейчас. Мне надо проснуться, а то я половину не понимаю из того, что ты говоришь.
 В постель вернулась мокрая, холодная, как лягушка, но зато окончательно проснувшаяся.

Началась обычная возня по согреванию разных частей тела разными способами и по разным методикам, со смехом, шутками, ласками и поцелуями. Вконец уставший подполковник скомандовал отбой. Вера тоже уже засыпала. Вдруг Сергей, как бы вспомнив нечто важное, спросил:
- Вер, ты бы вышла за меня замуж?
-
Он давно хотел сделать ей предложение, но отчего-то никак не мог насмелиться. Почему-то боялся отказа, а может наоборот, что согласится. Короче, боялся перемен в своей хоть и неуютной, но стабильной жизни.

Вот и сейчас он не сделал официальное предложение, а как бы невинно поинтересовался: а вообще-то такой вариант возможен? Вера эту фальшь почувствовала, но решила внимание на этом не заострять. Она для себя уже давно всё решила.
- Нет, милый. Мальчику твоего возраста и с твоими погонами можно к дочери министра свататься.
-
    Вера лежала к нему спиной, и он не видел её лица, но голос звучал холодно и спокойно, будто крутилась магнитофонная кассета. Она немного помолчала, потом добавила:
- Это правильно, мальчик твоего круга должен взять в жёны свою ровню, нечего на помойке подбирать всяких беспородных дворняжек.
-
    Сергей задохнулся от бешенства. Что-то до боли знакомое мелькнуло в словах глупой девчонки:
- Это кто же тебе это сказал? Кто тебе сказал, что ты – беспородная дворняжка?!
- Чернов. Да и я  не совсем дура – сама прекрасно понимаю.
-
     Сергей не стал продолжать спор, чувствовал, что она вот-вот разрыдается. Он просто прижал её к себе покрепче, пошептал на ушко какие-то ласковые глупости, пока не услышал ровное сонное дыхание.

         Самому ему не давал уснуть один вопрос: каким образом Чернов, лейтенант – первогодок, мог узнать «тайну Мадридского двора». В части её знал только командир и он сам. Все знали, что Воронин – потомственный военный, но в каком чине его отец – не знал никто.

Вера, вообще, ни разу не интересовалась социальным происхождением Воронина. Кому и зачем понадобилось запудривать ей мозги? Кому выгодно, чтобы они расстались?
    Утром он проснулся довольно рано. Вера была уже одетая, накрашенная и причесанная, только совсем невеселая. Каким-то тусклым голосом предупредила, что вернется поздно вечером, чтобы он ее не ждал, надо отрабатывать аванс.

      Она кивнула на платье. Оказалось, что весь наряд выбрал и оплатил гер Штоккенгер. Сегодня у него вечеринка в честь русского генерала с супругой, Вера едет туда в качестве переводчицы. Она наклонилась, поцеловала Сергея, но он неожиданно сильно притянул ее к себе, задыхаясь от волнения заговорил, продолжая вчерашнюю тему:

- Я никаких разговоров о моем высокородном происхождении слушать не желаю. Это все – вранье. Никакая ты не дворняжка! Твои родители нисколько не хуже моих!
-
Вера с силой вырвалась из его объятий:
- Я знаю, что говорю! – в лице ее не было ни кровинки. – Нет, милый у меня никаких родителей! Нет! Подкидыш я. Знаешь, как котят да щенят в чужие дворы подбрасывают? Вот также меня в одной деревне табор цыган оставил. Мне тогда несколько месяцев было. Так что Чернов правду говорит – беспородная дворняжка. Ты к нему прислушивайся, он всегда прав.
-
     Она смотрела в глаза Воронина. От этого взгляда внутри у него похолодело, сердце замерло, язык словно присох в гортани.
        Сергей Ильич опомнился, когда хлопнула дверь подъезда. Он подбежал к окну. От подъезда лихо отрулил вчерашний «Фольксваген».

….. Вера пропала. Она не вернулась ни вечером, ни на следующее утро. Воронин звонил с работы каждый час, но все безрезультатно.
          В отчаянии нашел Чернова. Тот что-то явно знал, но информацией делиться не торопился. Сказал, что пропуск выписан на двое суток, значит так было и задумано и волноваться преждевременно.

          Но Воронина это мало успокоило. Весь день он не находил места. Ночью он снова разыскал Чернова, будто у него могли быть какие-то новые сведения.

             Вот тут лейтенанта прорвало. Он кричал на подполковника самым возмутительным образом. Сергей Ильич даже не попытался оправдаться. Чернов не даст жене развод, хотя знает, что Сергея Ильича она любит. Вот только Воронин ее не любит. Чернов припомнил все: что у Веры нет одежды, что она разутая, что Сергей Ильич не следит за ее правильным питанием, что он стесняется с Верой выходить на улицу. Добил он Сергея Ильича окончательно, сказав на прощание:

- Ну будь ты человеком, оставь ее в покое. Ведь поиграешь, как с кутенком и бросишь. У нее и так вся жизнь с самого начала – сплошная черная полоса. Ты вообще можешь представить – сплошная черная полоса, без просветов. Сейчас у тебя кисточка с черной краской, будь человеком – поставь точку!
- Ну, не будет у нее большой любви! Поревет-успокоится. Зато будет заботливый муж, сын, семья, как у всех. Я же знаю, у тебя полно денег, девчонки из сберкассы говорили. У нее ничего нет. Зачем тебе такая дворняжка? Как человека тебя прошу, уйди, пока не поздно!
-
          Сергей Ильич молча выслушал лейтенанта, также молча вернулся в госпиталь, обдумывая на ходу услышанное.  Воронина  разговор неожиданно успокоил. Из него он сделал вывод, что Чернов ничего не знает о его семье, значит, и Вере ничего он сказать не мог.

          В половине четвёртого позвонили с КПП, сказали, что какой-то немец разыскивал Веру. Дежуривший офицер немецким не владел, разобрал только имя и слово «госпиталь». Алексею Ивановичу стало плохо. Он был убеждён, что с ней что-то случилось. У Сергея тоже поднывало сердце.

            Около шести позвонила сама Вера. Назвала адрес госпиталя, просила приехать за ней, сказала, что они попали в аварию, что всё в порядке, но рожать она хочет дома. Разговаривал с ней Кротов, он что-то записал на листочке и переспросил: « Через пятнадцать минут? Мы выезжаем, милая».  Взглянув на бледное лицо Воронина, пояснил:
- В аварию они попали. Серёжа, у неё схватки через пятнадцать минут. Я за ней, а ты тут палату приготовь. Одноместную освободи.
-
   Кротов понимал, что коллега не согласится быть в неведении ещё два- три часа, но боялся, что геру Штоккенгеру может не поздоровиться, если Сергей поедет сам. Через пятнадцать минут машина была готова, чемодан укомплектован лекарствами. Поехал Воронин.

           В больнице их ждали. Клиника оказалась частная. Доктор был молодой и по–русски не говорил, проводил сразу в палату. Русская фрау  спала, возле неё на стуле спал гер Ульрих. У него была загипсована рука. Это обстоятельство, почему-то, доставило Сергею садистское удовольствие.

            Вера сразу отреагировала на шум, потянулась, открыла глаза и улыбнулась. Немецкий доктор тоже сразу просиял. Между ними завязалась оживлённая беседа, разбуженный Штоккенгер тоже в неё включился. Через десять минут Вера сказала:
- Мальчики, вы можете меня уже забирать. Ходить мне пока не рекомендуется, так, что милый, я хочу на ручки. Доктор Вагнер расписал курс проведённой терапии и рекомендации моему гинекологу.
-
 В этот момент она озорно посмотрела на Воронина, но по его лицу поняла, что он не принимает её шутки. Она обернулась к доктору Вагнеру:
- Гер Вагнер, вы можете прямо сейчас поговорить с моим доктором - мой муж акушер- гинеколог.
Между врачами завязалась нудная беседа, Вера не успевала переводить. У них не сошлась точка зрения на роды. Гер Вагнер считал, что безопасней вызвать роды, Серёжа настаивал, что ребёнка надо сохранить.

       В определенный момент Вере надоела их научная полемика, она сообразила, что Серёжа приводит аргументы из своего  реферата. Она просто перестала их переводить.
       Они остановились не сразу. Долго смеялись. Чтобы не обижать доктора Вагнера, она попросила его изложить свою точку зрения письменно и выслать ей на дом. Она, разумеется, пошутила. Доктор улыбнулся и куда-то ненадолго убежал. Вернулся с толстым научным журналом в руках.
      В журнале была его статья. Вера решила, что для Серёжиной диссертации сгодится, и попросила автограф.

          Всю обратную дорогу Сергей Ильич держал закутанную в одеяло Веру на коленях. Они всю дорогу шептались, подполковник всё время целовал девчонку, заставлял давать какие-то обещания, она смеялась и отнекивалась. В госпиталь Воронин занёс Веру на руках. Ему впервые было всё равно: видел это кто-нибудь или нет.

          Хотелось бы уточнить один немаловажный вопрос. С момента знакомства с Верой, Воронин  для окружающих никак не изменился. Знающие его много лет люди, ничего и не замечали. Он был также сух в общении с коллегами, спокоен и равнодушен к пациенткам,  вот только к Кротову относился немного мягче, чем раньше.

        Он раз и навсегда перестал играть в карты, сказав свои приятелям, что самый главный приз в своей жизни он уже выиграл.
        По-прежнему  гарнизонные дамы не верили своим глазам и ушам: Воронин-муж – это нонсенс! Многие жалели глупую девчонку. После праздничного концерта мужчины были в восхищении от девчонки, дамы намозолили языки, поливая Веру грязью. Но этой парочке  не было дела до чужих разговоров.

       А с Сергеем, между тем, всё было предельно просто: открыв свою душу и свои объятия для Веры, он больше никого туда пускать не собирался. Если вспомнить Чехова, то получался футляр на двоих. Веру этот факт пока не тяготил. Накопленной силы, нежности и любви у Воронина было достаточно, чтобы удовлетворить все её желания и душевные, и телесные, и интеллектуальные.

              У Сергея Ильича была хорошая память, большие и системные познания в медицине вообще, не только в гинекологии, обширный запас общих знаний. Правда, не было желания и необходимости ими пользоваться, тем более демонстрировать.

Вера  нашла хитрый способ разговаривать с Ворониным: пока не поговорим – в постель не лягу.                Борьба велась с переменным успехом. Сергей Ильич, заметив её жалость, частенько отказывался от разговора, ссылаясь на усталость. Она довольно быстро сообразила, в чем дело, и однажды отказала ему в близости, якобы жалея уставшего мальчика. Со временем Сергей перестал комплексовать, беседы стали продолжительнее и душевнее.

              Вот и сейчас, уложив Веру в палате, Сергей стал подробно расспрашивать об  автокатастрофе. Тема  Вере не понравилась, она предложила лучше перевести ему  статью доктора Вагнера. Весь день прошёл в хлопотах. Схватки стали единичными и непродолжительными, к вечеру совсем прекратились. На ночь Сергей устроился в кресле около Веры. Такому высокому и крупному мужчине кресло было явно мало. Около двенадцати Вера уговорила его пойти спать на диван в ординаторской. Он согласился лишь тогда, когда она пошла с ним.

              Пришедший к семи часам Кротов закрыл ординаторскую на ключ, запретив персоналу будить Воронина. Обнаружив их вместе на диване, он успокоился: значит с пациенткой всё в порядке.
      Он так надеялся, что эта девочка составит счастье Серёжи. У Кротова был взрослый сын, которым он всегда был недоволен. Валентин всё и всегда делал не так, казалось, что он делает это нарочно, чтобы позлить отца

     В Серёже Алексей Иванович  видел такие качества, которых не доставало Валентину. Ему нравился выбор Воронина, ему нравилась девчончишка, пытавшаяся растормошить хмурого доктора. Он чувствовал, что между ними какие-то особые, удивительно личные отношения, которые оба не хотят обнаружить.

      В ординаторской  он несколько минут смотрел, как бережно Серёжа обнимает Верочку, какое спокойствие и блаженство у обоих на лицах, ему стало жаль своей прошедшей без такой яркой любви жизни. Он обнаружил, что зависть ему не чужда.