Данный голос 11 Дырочки в глухом заборе

               
               
– Голубчик, здравствуй, заходи же быстрей, как хорошо, что откликнулся – ты мне очень, очень нужен.
–  Никак, эндшпиль? А друзья? Да и вообще, новая кипучая  жизнь, с новыми понятиями.  Оставляешь «на потом»?   Твое дело.  Но сначала о предыдущем. Скажи, ты действительно считаешь возможным объяснять  все непонятное таким вот образом: «это есть в жизни, и Творцу все ведомо, значит зачем-то это нужно».  Отбрось романтизмы об уникальности человеческой энергетики,  и остается спекуляция чистой воды.
– Спекуляция?
        -- Конечно,  она немедленно вооружает оппонента обоймой аргументов, выдаваемых на гора с помощью рамочной конструкции «если Бог есть, то, как он может допустить…». Подставить можно  безумное количество вопиющего, включая  терроризм, войны… А сам ни при чем –чистенький.
– На провокации не поддамся, помнишь, я тебе намекала, что есть очень важная для меня вещь. Помнишь, мы долго говорили о почтенном институте  православия,  культивации человеческого образа - традиции Веры в Бога!  Вот о чем рассуждали. О Боге слов не было.  Я не буду объяснять, как и когда это вошло в жизнь. Потом уже была встреча с Сёреном Кьеркегором
– « Вера никак не может быть опосредована и введена внутрь всеобщего, поскольку в этом бы случае она оказалась снятой».
 « Вера – это парадокс, согласно которому единичный индивид в качестве  единичного стоит выше всеобщего….единичный индивид в качестве единичного стоит в абсолютном отношении к абсолюту».
« Грех входит в единичного индивида как в единичного, никак иначе грех в мир не входит и никогда не входил в него иначе».
-- Ты хочешь меня засыпать цитатами из Кьеркегора, но все равно непонятно.
 -- Конечно, непонятно, потому что с кондачка… Ну, поверь, что здесь нет темы для застолий. Безумно серьезная, противоречивая глыба человеческих усилий. Именно поэтому повторю, что я на провокации не поддамся.
Твой  вопрос по поводу «рамочной конструкции» не по адресу. А в лице Кьеркегора ты,  мог бы найти наиболее мудрого проводника, если бы захотел положить жизнь (не меньше) на освоение  этой Джомолунгмы. Я не знаю, как добраться до вершины. Я нашла свою нишу с подветренной стороны, она там, где, общение с представлением о Боге абсолютно интимно.       ( Это тоже Кьеркегор, его порыв  нашел безоговорочный  эстетический отклик):
«Тот, кто живет в ежедневном и все же праздничном общении с представлением о том, что Бог существует, едва ли может пожелать отравить это все для самого себя, или же видеть, как это отравляется вследствие того, что он сам по частям с трудом подбирает определение того, что же такое Бог».
 Я не буду скрывать, что испытала радость, оттого, что родившееся когда-то во мне убеждение, что Бог – понятие интимное, не вписывающееся в государственные и иные общественные институты, наверное, могло бы найти опору в высказываниях, приведенных здесь мною. Но ты видишь, что все это едва прочерченная касательная к твоей «рамочной конструкции». Так в лоб высказанная, она вызовет лишь один ответ « я не знаю». И поэтому  – один на один, беззвучными губами «Отче Наш» в ночной тишине, и во всякие иные моменты жизни. Каждый человек с Богом – один на один. 
– Ну и что?
–  Дальше  должна  использоваться другая конструкция:
 «Если бы так было, то того-то и того-то не было бы в человеческой истории, потому что не за кого спрятаться». Но частица «бы» разрушает психику, не устаю повторять.
– Поэтому…
– Поэтому «Отче Наш» беззвучными губами, в ночной тишине и во всякие иные моменты. Уже не модель. Собственное отношение.
 А «оправдания всего и вся» нет. Есть  знания об управляемых и неуправляемых факторах.    Обычно  доля управляемых факторов – сущий мизер, она погоды не делает.
   – И потому «Отче Наш» беззвучными губами… Иячка…
– Знаю, что хочешь сказать, да я не произношу, как написано «И не введи нас во искушение». В моем случае иначе, потому что Бог, нас искушающий, непонятен. И не могу принять всякого рода толкований на этот счет. Просто давно решила, что за столетия при переводах вкралась ошибка.  И еще есть один нюанс. Кажется несколько высокомерной строка
 «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем  должником (ов) нашим (их)» – это же   Богу говорится – «делай так, как мы делаем». Наоборот все.
– И ты подправила.
– Подправила. Для себя. Произношу после «Хлеб наш насущный дашь нам днесь» «И остави нам долги наши, как научил оставлять  должников наших. И не вводимы во искушение  иже (если) избавимся  от лукавого».
– Ну не знаю,… пусть остается на твоей совести.
– Не хочешь разделить ответственность за своевольничание?
– Не хочу. Я же еще маленький, как ты говоришь.
– Да. Я тебя понимаю.
– Не нужно больше об этом – твое и твое. Но все-таки о друзьях. Меня всегда волновал вопрос о женской дружбе. Что это такое? На чем она замешана? Это что, противовес некоего устоявшегося понятия «крепкая мужская дружба»?
 -- Имеет  ли данное явление половую принадлежность? Наверное, имеет. Но, как мне кажется, у меня есть возможность дружить и по «дженски»  - выражения  маленького сынули, и по «муржски». Причем, с представителями мужского пола, иногда, получалось по «дженски» -  подробно - подробно.  Но, наверное, такие особенности заметны лишь до определенного возраста.  Потом   все плавно перетекает в понятие  близкие люди.
О том, что самая комфортная для моей души среда  близких по жизни людей окончательно  (сомнения по молодости  были)  подвела к важному  открытию.  Общение между людьми   обходится  без, вроде бы,  своего основного условия:  однопонимания, так сказать.  Нет,  не взаимопонимания – это слово определяет  другую, тоже очень важную сторону  общения, и с этим все понятно. Я же имею ввиду  кальку, полную идентичность восприятия событий.   Почему-то, в начале жизни, само собой разумеется, что такая калька существует: мы же были там вместе, все видели и слышали. И начинаешь страшно кипятиться, столкнувшись с иной трактовкой: «Да ты что?! Не так же все было, а вот так». Иногда для юношеской дружбы  это чревато. Потом только,  поймешь, что  никакой калькой и не пахнет, одни  те же события едва просматриваются  в трактовке одного участника и другого. Но это данность (хорошо и красиво об этом у Экзюпери, а научно еще у Лейбница – апперцепция).
Так вот дружба все эти апперцепции  без труда урезонивает.  Важно лишь, чтобы   в  момент общения была  одна и та же  настройка. А в голове каждого   собственное  восприятие и понимание вещей.  В каких-то других сферах жизни  это приводит к серьезным недоразумениям, но в дружбе или просто  в приязненных взаимоотношениях нет.  Абсолютно дурацкое занятие приписывать  другому  свои  рассуждения, называя его единомышленником. Последнее понятие никакого отношения к мыслительным процессам не имеет, и возникает  лишь совместно   с такой приятной штукой, как взаимная симпатия (эмпатия).
 Никогда (а в юности, все-таки многие  девочки этим грешат) не было поползновений к псевдопсихологии – «она (он)  сказала так, а на самом деле  подумал (а) вот так». Глупости это. Я действительно, просто люблю своих друзей, а они любят меня, я знаю.  За долгие годы мы  отрастили свои «рецепторы – акцепторы», передающие и воспринимающие устройства, для жизненно необходимого взаимодействия друг с другом. Понимаешь – для жизненно необходимого.
  – Ага, а с дражайшими домочадцами поведение системы менее предсказуемо, так ведь. Ладно, потом расскажешь. Но вот какая штука – ты, походя, бросила фразу совсем не глупую.
  -- Ну, ты тоже заговорил.
  -- Да знаю, извини, но сейчас показалось важным просто не дать тебе проскочить мимо. Твои передающие и воспринимающие устройства для жизненно необходимого взаимодействия друг с другом. В этом же есть общая посылка человеческого общежития. Согласись, что для этой штуки богатый и прочий внутренний мир – дело второе. Пожалуйста, пестуй и развивай, наполняй его  собственными ценностными установками до гробовой доски. В конечном итоге один окажется интеллигентом, второй  накопителем, третий добрым мещанином. Но все это характеристики внутреннего контура, а во внешнем - у всех без разбору отлаженные передающие и воспринимающие устройства. И работают они в радость всем.
  -- Мой  славный помощник может и переусердствовать, как сейчас выясняется. Так сильно хочешь  ублажить, ткнув при этом носом в  глухой забор по существу.
  -- Глупость какая, я же не собираюсь о чем-то особо несбыточном. На худой конец, считай, что я  о правилах поведения.
  -- В общественном транспорте. Этикетом, значит, озаботился в демократической – надеюсь – одежке. Прекрасно! Ты что – с ума сошел – это же все очевидно.
-- Нет, не очень очевидно, как я понимаю, в первую очередь тебе. Иячка,
 --Так.  Хорошо, сознаюсь,  подловил. Очень не хотелось вступать в эти  доморощенные дебри. Для миллионов людей здесь никаких дебрей не окажется, или тоже окажутся, но пройдут сквозь них по своему разумению. И я про свое разумение. Я не хочу в дидактику. Только о том, что занесено в разряд личного. И тогда дебри, потому что общению на автомате  - в рамках алгоритма «если – то» не очень натренирована - любая ситуация общения с «недрузьями» – не важно где, в первую очередь в учреждениях любого пошиба – отчего то начинается с чистого листа, и поэтому почти всегда на максимуме затрат нервной энергии. Ужасно, поверь, еще и потому, что обязательно  потом начинается прокрутка  с самооценками. (Вижу плотоядную усмешку матерого психолога,  с его тренингами, ну да как-нибудь, переживу). Это все к тому, что  есть много чего такого небезразличного мне, но  в вопросительной своей форме получившее от меня ответ  « я не знаю».
-- Иячка опять закрутила сверх меры.
 -- Ну и не провоцировал бы, а теперь, будь любезен, слушай.                По  поводу твоих контуров и внутренней   начинки, которая только и интересна, как  самому обладателю. Не знаю. На уровне общественного транспорта, наверное, справедливо, но уже в следующий момент, когда требуется минимальное хотя бы соучастие, то работа передающих и воспринимающих устройств  без резонансных вибраций души превращается   в пустой шум. Вот образ из фильма Звягинцева «Возвращение».
-- Бабушка –  меломанка, знаю.
         -- Да, бабушка. Погружаясь в Моцарта, реальный мир, с реальными внуками, которых нужно бы покормить, они ею не замечаются вовсе. Такой вот богатый внутренний мир, без малейшей сцепки с твоим внешним контуром.  Символ как диагноз явлению. И есть  медалька  в его честь. С одной стороны  – высокие потребности души. А с другой – такие незрячие глаза. И  когда слышу хор голосов «Нужно  воспитывать  богатый внутренний мир», вспоминаю мудрого Звягинцева.   И вообще, сама формулировочка  «нужно сделать так чтобы….»  Ненавижу. « Нужно быть добрым, нужно любить…»  -  тошнит.  Дано или  не дано.
-- Неправда, очень даже нужные  посылы. Другое дело  для кого и кому.  - Только себе  и своему ненаглядному чаду пребывающему в нежнейшем возрасте, впрочем, и дальнейших своих и его возрастах. Да, на дворе мочало, начинай про воспитание сначала, извините, а вот так, чтобы « дано»…
--Да, дано. Сталкиваясь с человеком, про папу с мамой не расспрашиваешь, улавливаешь лишь дано или не дано. Не пойми так уж прямолинейно, скорее код. И тебя определенно улавливают, несомненно.  Была историйка для самой не очень и проясненная, но как- то сразу упаковавшаяся в память   по ключевым словам «попроси у меня хлеба». Рассказывать дольше, чем  она длилась….

Уже почти подъезжая к Москве, на очередной остановке  подсел мужичок с большими сумками, доверху, очевидно, впопыхах набитых всяким разным, и в планы мужичка, явно входило в электричке упаковать их по уму. Мужичок под пятьдесят, одетый чисто, но достаточно несуразно,  его гардероб  казался   не подобранным и купленным в торговых точках под себя, а приспособленным   для себя изначально чужих  вещей. Сейчас это не диковинка, добротные вещи в прямом смысле  валяются под ногами – потребителям все время хочется новенького, а чуть приевшееся   выбрасывается немедленно. Впечатления москвича, или подмосковного жителя он не производил, но лицо чисто славянское с растерянной улыбкой  « Вот, мол, могу своим копошением чуть побеспокоить» Сумки, действительно стояли на полу и суживали проход. Раскрытые настежь, они невольно могли приковать глаза любого к своему содержимому. Я, естественно, этого не делала, но и боковым зрением увидела  нечто выделяющееся по своей цветовой гамме  среди серовато-темного фона множества свертков и кульков.
Это был  румяный, аппетитный батон без всякой упаковки .Свежий, что было понятно по тому, как пальцы мужичка легко в  него вдавились, когда  перекладывал его. И в следующий момент перед мужичком возник  невысокий  лохматый  парень,  негромко, без просительной интонации сказавший моему соседу « дай мне хлеба».
И мужичок, лишь выше поднявший руку с батоном до уровня руки парня,  тоже негромко и очень просто, не стирая улыбки с лица, но  она сразу переиначилась полным простодушием, сказал в ответ  « вот,  возьми». В следующее мгновение парень с целым батоном в руке исчез,  а сосед продолжил свои переборы.
Закончив их, задвинул сумки под скамейку, и, обращаясь ко мне,  озабоченно спросил, не следующая ли остановка Москва. Нет, ответила, еще 4 остановки. Мужичок вместо  хотя бы хмыканья, обозначающего простое «понял, спасибо», глядя на меня,  неожиданно горячо произнес, «нет, ну чего они его забрали, и у него и у меня документы в порядке, сами сказали. Нет, повели».               Я, очевидно,  как-то выразила крайнее  изумление, ничего еще не успев ответить, и тут он стал взволнованно объяснять, что извиняется, он понял мои слова, но вот только что забрали его товарища, с кем  здесь   в России работал. Они, вот собрались сегодня уезжать на родину в Гомель, и что он им сделал, он вообще не понимает». «В отделении, наверное, сейчас все разъяснится», - опешила, но постаралась успокоить соседа  - « не волнуйтесь, раньше времени, ну что, вы», «Да что не волноваться, тут все кувырком, объект сдали, деньги не заплатили, да еще.. Вон, четверых пензенских, вообще  в лес увезли, больше их никто не видел. До дому бы быстрей доехать».
Чтобы немного  отвлечь, намеренно завела « так вы из Гомеля – знаю, ваш город, хороший, большой, там  сейчас, наверное, легче устроиться.  Конечно, домой поезжайте, там семья, наверное, ждут, вас. « Да, ждут, конечно, да вот…. У меня там внук и внучка, там, конечно, у нас хорошо».  Без всяких  наводящих вопросов,  мужичок стал с охотой рассказывать про свое житье -  бытье, начиная с армии, когда служил под Серпуховом, и потом в России  много работал. Правда, последние годы жил у себя, а тут вот, летом, стали сулить большие заработки, привезли, и вот.. . Я сочувственно поддакивала, и, боясь, что опять  на соседа нахлынет пережитое, спросила
« А тот, кому вы хлеб дали, ваш знакомый тоже?»
 « А, нет, я его  не знаю, он хлеба просто у меня попросил, не, я его первый раз видел».
Вот такой рядом оказался мужичок, который отдал свой хлеб. Не поделился, как   красиво проповедуется,  а отдал, ни секунду не задумавшись, не меняя выражения лица и не напыляя на него  сколько-нибудь  торжественности  благодеяния.
-- Да, «попроси у меня хлеба»… Описание вагонного соседа …
--Да, понимаю, но для меня   не просто  перекидка на собственные воспринимающие устройства оказалась важной: Библейский  Исаия   прямым   созвучием  вначале,
-  Раздели с голодным хлеб твой и от единокровного не укрывайся. Тогда откроется свет твой.
          И вдруг одно это – тогда откроется свет твой. Понимаешь! Лишь тогда и свет твой.
 И потом уже воззовешь, и Господь услышит.
 Ты понимаешь, отчего  цепочка начинается, и только в круге своего света воззовешь. Поразила фантастическая поэтика смысла. А  потом совсем к простой арифметике  и порядку действий с твоими контурами  добралась. Человеческое общежитие  изначально человеческим делом названо. Потом уже Бога можешь порадовать, а так знай себе, что и где и как  включается внутри  собственной мозговой деятельности.  « Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие». Это уже Иова,  опять для  смысла  красоты общения Бога с Человеком. Но общежитие людей со всеми их начинками, устройствами, культурами, техниками взаимодействия, индивидуальными, групповыми, государственными целями – вещи человеческие и….
-- И потому ты полагаешь, что я тебя подтолкнул носом к  глухому забору? Посмотри, какие благоуханные цветы выросли  на пространстве твоих излияний. Почему в предложении не поставить точку без всяких и?
-- Потому что апперцепции и много всего другого, гнездящегося в головах, мой милый, потому что единокровны, то есть равны изначально как дошколята в детском саду, а старших, кому бы  пожаловаться нет. – Нет над людьми старшего, немедленно наказывающего обидчика, сами себе предоставлены. –
И пошла гулять губерния, не останавливается, не останавливается непонятно, какое тысячелетие. И вроде бы песни каждый раз новые. Сейчас про общество потребления, где единокровному отводится роль орудия добывания для себя любимого всевозможных благ – материальных, политических, идеологических,   и никаких угрызений - умным сильным и хитрым все  позволительно. Расклад на все времена, но все-таки флер был искуснее, сейчас до умопомрачения просто -  повесь яркую игрушку и вот он, хватательный, а заодно и сосательные рефлексы младенца до возмужания и старости. Такого человечка в любой  аттракцион на любую авантюру, а  не повезет, так с глупенького и получим.  Все сами, а то взывать к кому-то, обойдемся.
-- Да, Иячка, Бог, конечно, не добрая Марья Ивановна из детского садика, но ты все-таки очень неожиданна.
-- Какая есть. Но этот детский садик  с его бесконечными играми, в постиндустриальную цивилизацию, справедливость, правосудие... Вроде бы все как у больших – выборные должности, академии, мэтры –  и все с детской приговоркой «понарошку». На самом деле игры. В сумерках.
Потому что скучно про «лишь тогда  и свет твой» - когда разделишь с голодным хлеб  твой и от единокровного не укроешься. Да, ерунда все – думает дошколенок – и хлеб не отдам, спрячусь, а играть можно без света – на ощупь.  А чаще и вовсе ничего такого в голову  не приходит –  игра, правила другие. Дошколята переходят  в возраст управителей жизни социума, там  смекалистым вообще полное раздолье. «Оказывается – соображает смекалистый –                все устроено как нельзя лучше для меня – 85% товарищам обоего пола можно втюхивать любое, что мне заблагорассудится,  у них биология такая, лишь постараться специальное устройство – с приводными ремнями и разными винтиками в нем - к своим рукам прибрать». Давно и название такому устройству придумано – государство, а приводными ремнями в нем оказывается власть, а винтики разного калибра – это уж как само население под них себя приспособит – им же в радость.  «А на прочих, которые не винтики уже моя услада – управу найти» -  решает самый главный из смекалистых. Ты на социологию уповаешь – вот она такая и есть.
--  Да, интересно конечно.  Сколько времени понадобилось для того, чтобы до своей последней социологии дотянуться?
-- Не упомню. Много. Однако государство последней выделки,  оказалось настолько иллюстративной моделью, что поневоле про все другое забудешь, пойдешь на поводу давней привычки оглядываться по сторонам, да думать. Да… а заборы – возвращаю все-таки к последней главке… 
 -- Забор. Один и глухой.
За ним большущий склад забытых вещей. Не простых, а тех, что составляют «знания и понимание жизни людей».
 Несть числа мудрецам и пророкам в истории. Все сказано. И уже цитируемый,  бесконечно чтимый мною датский философ призывает 
«смеяться и плакать при виде того, как сколько знания и понимания остается без всякого воздействия на жизнь людей, в которую не переходит ничего из того, что они поняли, но скорее прямо противоположное этому!»
  Так что зря  ты свою провокацию устроил, давай  спрашивай о чем- то другом.
-- Нет, Иячка, так не годится. Прямо какой-то исторический пессимизм.  А 200 -300 чеховских лет как же?
-- Так же. Но доктор Чехов  имел личное право на все свои посылы. И радость, что Антон Павлович сейчас оказывается живее  живых, ему полочка на складе не уготована, хотя бы потому, что разномастные новаторы особенно театрального искусства тогда без куска хлеба останутся.  И без патетики не обойдусь – он лучший доктор  для нас нежелезных феликсов, находящихся в сложных  отношениях с  внутренним голосом, садистски нашептывающим единственную фразу по жизни «не увиливай, ты  должен это сделать».  Остальное поймешь из писем и записных книжек доктора, тогда, кстати, все образуется и с моими  кодами «дано - не дано». Все  на своих местах.
-- Ну, хотя бы здесь оптимизм,
-- Именно здесь – в шаговой доступности до своих близких людей, не далее.
 -- Да уже ясно, с кем дело имею, и то, что  из «не дано» в принципе  «дано» можно образовать…
--  Самообразовать!
-- Самообразовать молодежь и прочих, знающих порядок действий работы воспринимающих  и передающих  приборчиков, чтобы и свет был, и  услышанным быть надежда жила.
-- Иячка, и так день за днем решительной поступью.
-- Опять ерничаешь, знаешь,  про « шаг вперед», а  сколько назад -  со счета собьешься. Болезнь воли. Её наиболее тяжелая форма скрупулезно  исследована Ивлином Во, поселившего героя в Брайдсхед, хотя, казалось бы, русская почва наиболее способствует недугу.  Но, очевидно,  коль больше, то и боль сильнее, даже Антон Павлович не отважился, хотя прототип тут же рядышком, в той же талантливой семье. Но я про недомогание воли, и оно заставляет  в иные времена изо дня в день пятиться назад. Зло, несомненно, меньшее, чем любой вид пристрастия, в которых воля парализована начисто. Недомогание воли  внешне  незаметно почти, но ссылка на Ивлина Во  оттого,  что порядок отклонений один, степени лишь разные.
 -- Иячка, если такие трудные объяснения, то  возникает подозрение, что личный опыт не свидетельствует об уверенных победах в деле преобразования благих намерений в естественную практику общежития. И понятно, что  и сбои  совсем рядышком, в собственном семейном пространстве, если о шаговой доступности столь  твердо объявила.  Ну что, я прав?
-- Да прав, конечно. Мы с тобой тут всякого наговорили, касательно  приборчиков взаимодействия и прочего. Но в самом модельном случае выступают взаимоотношения с самыми  близкими людьми собственными детьми. Все просто если  ребенок мал и беззащитен. Но наступает другое время, когда сначала, первым ощущением – смотри взрослый мужчина, смотри-ка,  мой сын. И потом уже – вот, он мой сын, вот он, уже какой.
-- Все хорошо, продолжай – вот он твой  сын. И что,
-- И то. Видишь все свои черты, причем, в первую очередь, те, что и не очень бы хотела рассматривать в себе.  Это трудная  штука – взаимодействие с взрослым  человеком – сыном. Я держу себя за руки, чтобы  искусственно вычленяя  слова,  не убежать в укрытие, заслоняющее  от всех непогод – моя любовь к нему. Вычурно  до безобразия и не по моей воли, потому что в  великом и могучем, как то восхвалили классики язык, не очень бесспорная коллизия с самим словом – универсалом (любовь к трем апельсинам, любовь к путешествиям, любовь  к…).  Но родительская любовь это то, что у апостола Павла от первого и до последнего слова.
-- Приведи эти слова мне, если они у тебя точно записаны. Любую поэтическую антологию я бы начинал с них.
--Ну вот, ты о форме.
-- Боже упаси! Я о красоте, которая  и  целостность и гармония и сияние.
--Да, Аквинский Фома…  Наверное, все  так и должно и быть – так трудно, когда сын, твой сын, взрослый человек. Вот интересно, ни в одной из книг, ни один автор пору своих исканий не ощущает как  дело семейное. Лишь  собственный мир, никаких там родителей –     « я, новый, моя собственная жизнь».
-- Но это данность, что же ты хочешь.
        -- Скорее не хочу некоторых вещей. 
        -- Не хочешь, а что при этом можешь, лучше подумай. Ох, горе.  Давай сам впечатаю слова апостола Павла. Не буду разбивкой: «Любовь долготерпит. Милосердствует любовь. Не ищет своего, не прогневляется, не мыслит зла. Все покрывает, всему верует, всего надеется.  Все переносит».