Случилось так, что я обрел родню, проживающую у моря, называемого в свое время разными народами, то понтом Аксинским, то морем Скифским, то снова понтом, но уже Эвксинским, то морем Русским, а то и просто Чёрным. Причём берег этого моря находился - от места, где обитали богоданные новые родственники - буквально в шаговой доступности. Четверть часа легкой прогулки - и ты уже там, где горы Кавказа стекают в пучины вод, оставляя на своих склонах густые заросли благоухающей вечнозеленой растительности. Как благостно бродить под сенью этих, случается и многовековых, дерев; вдыхать и пряные ароматы дня сегодняшнего, и настой времен, знавших и дикость, и варварство, и античность, и порядки многих империй!
Практично устроенный ум может за построениями моего зачина отыскать и некоторое пренебрежение к своим новым родственникам и, наоборот, некоторое перед ними подобострастие и похвальба - вот, мол, куда я попал!
Если то или другое предположения имеют место, то они ошибочны. Твердо могу сказать, что достойные люди, моя дорогая теща, и сын ее, - мой шурин? или зять? свояк? (как сложно разобраться в русской генеалогической символике; разобраться то можно, но вот запомнить определение раз и навсегда – уж никак). А потому, лучше всего звать моего трудно определяемого родственника по имени. Володя. Владимир - так даже удобнее. Некая отстраненность позволяет быть более откровенным в своем повествовании. А, точнее, в рассказе, потому что авторского вымысла в этом тексте нет ни капли.
Считается, что чем выше доля вымысла в тексте, тем сильнее проявляется талант творца. Но таких-то вот экземпляров в человеческой популяции во все времена и с десяток не наберётся разом, то есть - одномоментно. Так что оставим для этих выдающихся людей свободным поле творчества, тем более, что сама жизнь нередко выдаёт нам всем нечто такое, по сравнению с чем и самый изощрённый вымысел теряет своё величие, и да обращается в банальность.
А поделиться радостью жизни с соплеменниками хочется почему-то неудержимо.
Вот и рассказываю.
Так вот, эта родня, где-то в недрах своих тайных ожиданий, возможно и вылепила образ героя, который мог бы составить достойную партию их прелестнице, счастливо взрастившей на их глазах сад столь многих своих достоинств.
Но судьбе было угодно распорядиться так, что однажды перед их взыскательным взором предстал некий тип, несомненно, крестьянского происхождения, подернутый рыхлым налетом просвещения уж самого провинциального толка. Звезды, определенно, оказали свое влияние на формирование избранника южной красавицы, обратив его в этакого, временами, то быкастого водолея, то водолеистого бычару, в обычности своей добродушно пощипывающего травку на лугах удовольствий (как хорошо при этом думать, размышлять, анализировать) до той поры пока, вдруг, казалось бы из ничего, не вскипит это животное зевесовым гневом. Тогда уж - прочь с дороги, все недостойное его представлениям о целесообразности! А когда сокрушатся все преграды, доступные его дикому взору - мир и покой воцаряется в его телесах, излучающих негу и сулящих райское наслаждение.
Нелегкая судьба ожидает людей, оказавшихся в сфере влияния его инстинктов, подогреваемых изощренной логикой. Всякие попытки скорректировать поведение упрямца, заведомо опасны инициаторам таковых. Что и было доказано на практике уже не раз в самом начале контактов с избранником дочери-сестры.
Тем не менее, столь причудливо разборчивая их дочь и сестра с, недостойным её талантов, благоговением относилась к своему спутнику так, что прошло совсем немного времени, и она обратилась последовательно в мамочку, маму и многодетную мамашу.
Тяжкая эта доля не сразу отразилась на способности красавицы безмятежно напевать песенки классического, народного, патриотического, студенческого, авторского, и прочего репертуара; случалось, что в её руладах угадывались дворовые, а то и совсем уж воровские мотивы. А что – у нас они тоже в авторитете. Ведь мы, всё-таки не гуманитарии, да и не технари, и, упаси боже! – не специалисты правоохранительного направления. Бродяги мы – по определению. Копатели, ходоки.
Ещё, правда значительно реже пения, она предавалась танцу – да как уж легкокрыло! Но. Но всё это делалось во время, свободное от работ, забот и иных обязанностей, требовавших её попечения. Немыслимое это сочетание интересов было, действительно немыслимо, ибо при этом она ни в чём обыденном не оказывалась отстающей.
Бриллиант – да и только!
И всё это для того только, чтобы этот сибирский валенок был доволен!
- Не слишком ли много чести?
Оставим же этот, ни разу не высказанный, вопрос без ответа.
Постоянные места жительства,- таким манером образовавшейся новой родственной ветви,- были разнесены как в меридиональном, так и широтном направлениях весьма существенно. Десять часовых поясов следовало пересечь молодой семье, чтобы спуститься с шестьдесят третьего градуса с двадцатью двумя минутам северной широты и сто семьдесят четвертого градуса с семью минутами восточной долготы к упомянутому густонаселённому берегу благословенного моря.
Так что наши встречи были редки и проходили довольно сумбурно. Тем более, что внуки, предъявленные бабушке, не обладали ожидаемым уровнем воспитанности и выглядели то ли измученными, то ли вообще замученными. Да и родителям их, по зоркому определению бабушки, были настоятельно показаны процедуры с использованием местных целебных источников. Особенно в них нуждался зять. О, как легко вспыхивает он даже при малейших попытках оказать ему знаки заботы и обхождения!
Что ж, мы молоды были тогда и горячи. Не замечали ни возможных угроз, ни явных преимуществ положения, в которое нас повергали обстоятельства жизни, воспринимая случающееся как естественную данность, не требующую для усвоения себя никаких потуг со стороны молодой четы, и уж, тем более, неприемлемой оказывалась всякая опека извне.
И то сказать, в тех далеких широтах и долготах, они были не только не избалованы, избавлены даже и от признаков опеки. И выходили из непростых иногда, а порой и трагических обстоятельств самостоятельно. А поддержка их усилий своим дружеским окружением, безусловная во все времена, органично входила в понятие естественной данности.
Все что касается нашей дружбы в те времена, могло бы составить тему особого разговора, но в нашем случае уместно начать с самого начала. Начала долгой дороги к понту Эвксинскому из восточного сектора гиперборейских окраин евразийского суперконтинента.
Вначале было слово, изреченное в форме приказа.
Приказ – знает каждый трудящийся человек - это магический документ, завершающий целую цепь согласования интересов многих служб предприятия, а тако же и отдельных, мотивированных как «за» так и «против» персон, разных уровней влияния на принятие окончательного решения.
Но, так или иначе, решение принято. А это значит, что открывается доступ к череде перемещений.
Воздушных - в большей своей части.
Ибо пространства, кои предстояло пересечь счастливым обладателям выписки из многострадального приказа – вы уже знаете - планетарны.
Когда уложены, утоптаны и заперты на замки немалочисленные чемоданы, а неисчислимые сумки распирают необходимые дорожные принадлежности, сменная одежда, бутылочки, коробочки, чашечки, ложечки и походный детский горшок, остается только с придыханием ловить возбужденным ухом, среди безмолвия пространств и обыденных шумов поселка, вожделенный гул вертолета, за какой-то час-полтора выбросившего таки новых аргонавтов у границы Города, в котором им предстояло выбить из цепких рук бухгалтерии свои, кровно заработанные, деньги.
Интересен процесс обналички отпускных, до этой поры перебегающих из одной ячейки бухгалтерских регистров в другие. Движение это осуществлялось запросто мановением лишь руки операциониста, знающего своё дело. Можно было сколь угодно играть в пинг-понг цифрами заработанных нами сумм, но во внешнем мире требовалась наличность. А с нею в Городе была напряжёнка, главным образом из-за того, что северяне имели обыкновение тратить на месте значительно меньше денег, чем вывозилось ими на материк.
С наличностью была проблема.
Денег для расчёта не было в кассе предприятия; и тогда озабоченный отпускник брал на абордаж сберкассу. Там делали вид, что закрома родины в этом месте пусты и предлагали оформить на востребованную сумму аккредитив. Получатель, лицемеря вовсю, простодушно соглашался, получал аккредитивы и тут же предъявлял один из них для обналичивания. Возмущению работников сберкассы не было предела, они даже звонили на работу получателя, с тем чтобы администрация забрала своего вероломнго хулигана.
А как же это сделать практически?
Хулиган же моментально обращался в умника и ехидно указывал пальцем на строку условий аккредитива – мол « получить в любой сберкассе».
- "Любой" – значит и в этой вот, где мы находимся - напирал умник на логику документа. Дело обычно кончалось компромиссом: выдавалась наличность, достаточная только лишь для того, чтобы добраться до аэропорта и купить билет в самолет.
Билет продавался милостиво на максимально близкое число, обычно оказывающееся совсем не близким.
Теперь предстояло, игнорируя указанную в билете дату вылета, штурмовать уже регистрационную стойку, с мольбой о досадке на уходящий в глубины материка нынешний рейс, тыча впереди себя документы с билетами и орущих детей.
В те поры о коррупции мы мало что знали, и не всякий мог решиться сунуть достаточную купюру между страницами документов. Поэтому изнурительные демонстрации такой своей привилегированности, как наличие малолетних детей, естественно завершали процедуру регистрации пассажиров на текущий рейс.
Случалась, что невозмутимой регистраторше надоедали вопли твоих потомков, и она изымала из твоих протянутых рук ворох бумаг (а больше для этого годилась руки уже позеленевшей от усталости родительницы этой оравы). Так наш багаж с полным на то основанием весело исчезал в специальной дырке.
Теперь оставалось только не оказаться последним в очереди на посадку, ибо могли выявиться погрешности в загрузке и оказавшийся лишним пассажир оставался тогда наедине с перспективой повторить штурм на следующий день.
А ты же уже почти что улетел.
Если, конечно, погода не вмешается в эти благоприятно сложившиеся обстоятельства.
Оказавшись пассажиром северных авиарейсов, ты утрачиваешь полностью свой суверенитет и оказываешься игрушкой сокрытых от тебя интересов. Эти интересы, могут быть настолько возвышенные, что любопытство любителя узнать их может пагубно отразиться на дальнейшей его судьбе.
Тайные интересы страны требуют в случае необходимости перемещения пассажиров с дальнего северо-востока на юг, сначала направить их на самый крайний север.
Тут, во-первых, нужно понять, что мы путешествуем по поверхности геоида, а известно, что в высоких широтах, дуга, соединяющая удаленные меридианы короче, нежели в широтах низких. А во-вторых... Но, вот об этом лучше промолчать.
Понятно и так, что трасса авиасообщений, должна быть обеспечена возможностями для взлетов и посадок. И кто бы строил взлетно-посадочные полосы для праздно шатающейся публики? А здесь, по всему побережью студеных морей они представлены достаточно широко. Но весьма аскетично были устроены старые здания аэропортов. И на том спасибо! Хотя минимальные удобства не помешали бы путешественникам, вынужденным иногда сутками торчать на крохотном пятачке зала ожидания.
Универсальное это изобретение - воинская казарма. Ее можно использовать и по прямому назначению, и как совмещённый госпиталь - амбулатория, где рядом с солдатской палатой может оказаться абортарий (заведение насущно необходимое для закрытых гарнизонов), и как общежитие, гостиница, и, в данном случае, аэровокзал.
Там, в пространстве, ограниченном с двух сторон дневальными при тумбочке, - так заведено в армейских условиях – в гражданских же помещениях аэропортов было принято размещать зал ожидания.
Тогда в непогоду, число пассажиров - с рейсов задержанных, и рейсов возвратившихся, и пришедших на запасной аэродром, и местных авиалиний, - получается много. Настолько, что случайному человеку сложно найти место даже для стояния, ибо быстро сформировывались группы по интересам, по принадлежности тому или другому рейсу, по землячеству, наконец, и захватывались площадки пола, выстланные чемоданами, покрытыми одеждой, на которых пассажиры ели, пили, спали, развлекались, как могли; там писяли и какали отары детей; и единственным местом, куда можно было отойти, оказывался буфет, и в нормализованной то обстановке предлагавший только прогорклое, пожелтевшее сало, пересохший хлеб да жиденький чаёк. Туалеты также остаются за пределами приемлемых здесь комментариев, даже не смотря на то, что климатические особенности северных регионов делают эту проблему актуальнее всего.
Весь этот людской водоворот бурлит до той поры, пока не откроется видимость и принимающие аэродромы дадут свое добро. Один за другим сворачиваются бивуаки, и их обитатели очумело рвутся на посадку. Проходит некоторое время, один за другим уходят в небо перегруженные машины, и квадратная сотка зала ожидания становится доступна уборщикам служебных помещений.
Авиалайнер магистральных сообщений, Ил-18, помимо своих летно-технических и эксплуатационных достоинств, мало интересных большинству пассажиров, имел в салоне невероятно много кресел. Расторопные стюардессы - своим обликом больше напоминающие знатных телятниц, чем плакатных див, сопровождающих рекламную надпись в проспектах: "Летайте самолетами Аэрофлота", настолько действенную, что никому и в голову не придет поискать более продвинутую в части комфорта, альтернативную авиакомпанию - эти стюардессы решительно втыкают мечущегося пассажира в любое из мест.
Теперь ему суждено часами сидеть, дремать, тупо глядеть в иллюминатор, шуршать опротивевшим чтивом под рев таких надежных авиадвигателей и бездумно смотреть, как дичают по проходу обезумевшие дети, уже уделавшие ковровую дорожку следами своей несдержанности.
Сколько продлится очередной перелет, и где окажется в конце его их борт - неведомо никому. Это может быть аэродром, с которого они только что вылетели, и аэродром, стоящий далеко в стороне от трассы и аэродром, расположенный почти в конце пути. Но важно, что вспыхивает транспарант и эта чудесная стюардесса, вместо предложения завтрака из консервов, на этот раз чарующим голосом объявит о предстоящей посадке, и ты сразу почувствуешь начинающееся снижение, отметишь толчками фиксацию выпущенных шасси, первое касание, короткий пробег и рев винтов в режиме торможения. Остановка, и нетерпеливое ожидание подачи трапа.
Как чудесно было бы быстро, без задержек, оказаться в сказочном, явно потустороннем мире, с которым ты пока разделён стеклом иллюминатора!
Этот мир - столица наших обширных пространств, где разбросаны здесь и там неухоженные селения, в которых проживают соотечественники, озабоченные поисками. Хлеба и зрелищ – если выразиться кратко.
Всё это так не свойственно этому городу, где гордые люди спешат вершить свои высокие замыслы среди сверкающих улиц и проспектов, которые так загрязняют приезжие, мечущиеся со списками заказов и адресами магазинов в руках.
Поразительно, но те отчужденные, надменно гордые, вечно спешащие люди, оказываются, в конце концов, внимательными, хлебосольными хозяевами, с пониманием воспринимающими твою неспособность надлежащим образом рассказать об своих друзьях - их детях, променявших столь привычный мир на такую невразумительную отдаленность.
Немного нужно человеку, чтобы забыть о перенесенных испытаниях. Стоит только перенастроить свои предпочтения - и ты готов к усвоению открывшейся новой реальности, ибо не потеряно ничего существенного из того что составляет твою ипостась, как сей час, так и до того.
О, как благостна память о зимнем вечере во Внуково.
Несколько часов ожидания вылета рейса на юг были заполнены блужданиями среди берез, присыпанных пушистым снегом. Мягкое дыхание Подмосковья окутывало нас. И мы всё шли, один подле другого, занятые очень важным делом.
Она вся была обращена вовнутрь себя, где созревало неведомое существо, властно распирающее ее удивленное тело, заменившее призывно легкие формы, тучностью высокого живота и приготовляющейся к предначертанной работе груди. Лицо утратило девичью живость и, припухлое, излучало задумчивость тайного ожидания пришествия. Как уместна была ласковость среднерусской природы принимающей в свое попечение эту девочку, юную женщину, так просто возвысившуюся до близости к своей покровительнице, матери святого младенца.
Он, ее мужчина, был рядом. Для того лишь, чтобы воспринимать в себя малейшие нюансы совершающегося священнодействия, растворять в себе струящуюся извне благодать, и немым обожанием окутывать самый источник сего, чтобы возникающее его благоговение, смешиваясь со щедротами мира, проникало в каждую клеточку тела, занятого беспрерывным созиданием новой жизни.
Самолет, которому надлежало выполнить рейс на юг, был великолепен. Музыка легких развлечений заполняла просторный салон, сверкающий богатством своего убранства. От грациозных стюардесс глаз невозможно было оторвать, а ведь это необходимо, коль скоро жена и дети - вот они, в непосредственной близости. И это ведь только начало чувственных испытаний.
Но, едва начавшись, полет спешит закончиться. Пройдя в заданном эшелоне над сияющими вершинами гор, от которых, несмотря на высоту, исходило нечто иное, чем от снеговых полей переплетения полярных хребтов, самолет вошел в синеющий простор над ласковым морем и, сделав широкий разворот, кажется что едва только нашел у подножия гор место для посадки.
Выкатившись на стоянку, он величаво замер и сразу же раскрылись входные двери. Волна теплого пряного воздуха вошла в салон и опьянила каждого необычностью предстоящего своего пришествия в сказочный мир. Отныне, где бы ты не находился, он будет с тобою, этот воздух субтропиков.
Круто ты попал.
Из страны, состоящей из борьбы за выживание, в атмосферу неги, понуждающей украдкой коситься на призывные разрезы покровов навязчивого порока. Не мудрено, что гости, приехавшие в только что отремонтированные (вон еще краска не успела высохнуть - осторожнее, дети!) апартаменты дорогой мамы, бабушки и тещи, были практически невменяемы, и много дней будут валиться с ног, рано засыпая, чтобы проснуться едва ли не за полночь.
Припоминаю, что на этот раз, жена ничем сколько-нибудь животрепещущим не была обременена, а также не была, что называется, в состоянии ни до, ни после. Так что каких-либо ограничений на развлечения не существовало.
И уж тем более это не было проблемой для меня.
Этим обстоятельством не преминул воспользоваться наш Владимир, чтобы пригласить нас к себе в гости.
Встреча протекала в приятной, дружеской обстановке и, за легким разговором, затянулась за полночь. Тогда-то - под влиянием предложенных и не отвергнутых напитков - и возник план предстоящей рыбалки.
План черноморской рыбалки получил всеобщее одобрение. И тогда, под предлогом предстоящих сборов, наша чета распростилась с радушными хозяевами и направилась на ночлег.
Пленительная южная ночь самым радикальным способом подействовала на запоздалых гуляк. Опьяненные, они то и дело совершали остановки, дабы лёгким любовным ритуалом освятить очередную опору уличного освещения, или просто показавшийся особенным цветущий куст.
Разумеется они в своих остановках не заходили так далеко, как известные установители протяженности парижской мили или, если быть точным, - льё. Но стоило им, добравшись все-таки домой, забыться счастливым сном, как явился столь недавно оставленный братец с двумя комплектами рыболовного снаряжения в руках.
Были ли на самом деле сборы на предстоящее мероприятие?
Память сохранила лишь прохладу утра, едва только забрезжившего; и влажные ступеньки пешеходной тропы, приведший рыбаков на пляж, пустынный по случаю раннего времени.
Штормило. Высокие волны размеренно набегали и опадали, возвращаясь назад к подступающему новому валу, унося за собой крупную гальку, гремящую словно телега по булыжной мостовой.
На берегу, в кубрике спасателей, нашелся один парень из обширного круга друзей Владимира. Он без лишних слов открыл дверь бокса, и мы выкатили по подвесному монорельсу крутое плавсредство.
Не берусь судить о том, к какому типу относилась эта замечательная лодка в классификации морских спасательных средств. Но назвать ее, условно, лодкой я могу себе позволить только сейчас. Да и то на время, достаточное, чтобы подыскать более достойный эквивалент.
Шлюпка. Её мы спустили на воду в конце легкого пирса и сразу же спрыгнули на её пляшущие над волной банки.
Споро стали выгребать бывалые ребята к месту, известному только избранным аборигенам.
Оказывается рыба, обреченная быть выловленной нами распределена в морских пространствах неравномерно. Существует такое понятие, как косяк, который перемещается в объемах вод по сложным законам. Искусство морского рыболова заключается в умении предвидеть пути миграции косяков, дабы стать на их пути эффективным извлекателем добычи.
Мы поставили якорь и быстро развернув снасти, начали пробными погружениями прощупывать рыбью стаю. Удача сопутствовала нам, и первые же заметы пришли с уловом. Самодур – так называлось рыболовная снасть, которую мы применяли, состоял из гирлянды крючков на коротких поводках,- всякий раз возвращался на борт с гирляндой же трепещущих серебряных рыбок, зацепившихся, чем только придется.
Скоро дно шлюпки покрылось серебром. Но еще скорее пришло открытие некоторого обстоятельства. Оказывается, меня укачивает. Причем – сильно.
К этому времени я уже имел некоторую морскую практику. Однажды довелось мне пересечь три моря и захватить часть океана на крупном теплоходе круизных линий, с которых он был временно снят, чтобы выполнить ответственный рейс, единственный за всю навигацию. Собственно, пассажиров, полноправно пользующихся комфортабельными каютами, музыкальным салоном и ресторанами, было немного. Но сверх всякой меры он был заполнен коротко стриженной братией, до выхода в открытые воды спрятанной в темных недрах корабля. Потом, когда некоторая свобода перемещения по палубам была им предоставлена, обнаружившийся контингент серьезно смутил полноправных любителей морских путешествий.
Сугубо же подневольный контингент этого круизного рейса всё же мало общего имел с, легендарно воспетой в блатной песне, братвой колымских зека. Разве что маршрут их транспортировки весьма существенно совпадал.
Семь суток поднимался в высокие широты белоснежный лайнер, высаживая на остановочных пунктах все не редеющее число невольников. Семь суток были заполнены волнующим обзором невероятных красот окраины мира. Случалась и непогода, но состояние « от качки стонала братва» было столь ничтожным, что и не занимало мою память вплоть до сего момента.
Потом приходилось не раз таскать на себе грузы короткой навигации и в недрах сухогрузов и на вертких палубах плашкоутов, и на катерах пересекать бурлящие просторы.
Но теперь проявившийся в столь неподходящее время изъян стал препятствием для выпавшей удачи. Перебравшись на корму, я принялся щедро удобрять морские глубины. Даже когда мои запасы прикорма для косяков иссякли, судороги могучего организма все продолжались.
Увидев, что зеленый гость уже достиг предела выживания, удачливые рыболовы со вздохом обреченности оставили свое вожделение и начали выгребать к берегу, спасительному для меня.
Пристроив моё, почти бездыханное, тело на служебный топчан, они поспешили возвратиться к заветной точке.
Я же постепенно возвратился к самой жизни, о чем совершенно определенно стал напоминать мой опустошенный на рыбалке желудок. Жизнь моя складывалась так, что священное время приема пищи не игнорировалось мною ни единый раз – где бы я не оказывался в этот момент. И теперь я был спокоен, ведь вдоль берега протянулась полоса набережной с бесчисленными точками, предназначенными для того чтобы опустошить карманы и не таких как я богачей. Но что-то сегодня происходило в этом мире, неожиданно недружественном мне. Поесть было негде. Куда провалились эти киоски с едой? – представало загадкой. В замешательстве я оказался перед сверкающим чудом интуристовской гостиницы.
Важный человек - очевидно адмирал! - стоял на страже входа в это средоточие изысканного сервиса. Но голод заглушил чувство опасности и лишь стимулировал мою хитрость и наглый напор.
Все же стоило придать себе элементарно представительный вид. Помятая моя одежда, не совсем гладкое лицо были не столь броскими, как эти невесть от чего запылившиеся туфли. В задумчивости стоял я перед машинкой для чистки обуви и пытался понять логику мысли ее авторов, поскольку предлагаемые надписи были на незнакомом языке. Некоторые слова, приоткрывали последовательность действий, но вид вращающегося барабана с высокой щетиной был угрожающ. И перспектива быть затянутым вовнутрь адской машины хоть и малой частью своего измученного тела, закрывала последнюю надежду на доступ к гастрономическому великолепию в самом начале пути.
И я сделал чертовски хитрый ход. Удалившись на время в ближайшие заросли, я краем рукава выполнил то, для чего был предназначен тот изощренный монстр. Подтянув, доселе произвольно сидевшие на мне штаны и обдернув фалды пиджака, я вышел из укрытия, демонстрируя непринужденное достоинство.
Адмирал был побежден, хотя и ничем не выдал это, когда я правым бортом миновал его редут.
Самый вход в зал ресторана был так же охраняем. Но ободренный, только что достигнутым успехом я описал кривую и, пренебрежительно миновав прилавки с сувенирами, вышел на курс. Невероятно, но и здесь меня ожидал успех, - пройдя траверз бдительных глаз нового адмирала, я вышел в открытые просторы обеденного зала, обширного как Чесапикский залив накануне регаты. Длинные ряды готовых к приему столов уходили вдаль, где терялась единственная группа посетителей. Напряженный слух мой уловил звуки алеманской речи, а глаза мои уже косили на ближайший от входа столик у окна.
Официант вопросительно кивнул мне и с пониманием принял неопределенный заказ:
- что-нибудь горячее, повкуснее, и граммов сто пятьдесят, лучше коньяка.
На пределе сил опустился я в предупредительно подвинутое кресло и приготовился к ожиданию. Но совсем скоро передо мной стоял накрытый лепешкой горячий горшочек, с ходу показавшийся мне до обидного небольшим. В графинчике янтарно светился спасительный напиток. Приборы оказались точно под рукой, а рюмка уже наливалась этим великолепным мастером своего дела.
Первый глоток, растекаясь, принес первые признаки облегчения.
Сдержанно я снял лепёшку и ложкой достал дымящийся ароматный навар. О, сколь много чудесного есть в этом свете! Еще совсем недавно я страдал, и вот врата блаженства пройдены мною и много еще чего предстоит вкусить мне из открывшихся щедрот.
Широкое окно открывало вид на море, и вскоре рассеянный взор мой отыскал нашу лодку. Теперь я мог наблюдать за нею, неспешно продолжая трапезу.
В блаженстве прошло для меня некоторое время; а лодка направилась к берегу.
Мне пора. Рассчитываясь, я ответил на прощальный вопрос своего спасителя просто: - Очень хорошо, спасибо!
Адмиральские блок-посты теперь ничего не значили для меня. И вскоре я уже был на месте и встречал истинных рыбаков.
Ничего. С того момента, как они вернулись на, некогда удачное, место - ни одна рыбка не пополнила наш улов.
И все же добыча была существенной. Собранная в пакеты она разделилась на две неравные части. Меньшая предназначалась для угощения моей жены, оставленной так на долго. Вторая - подлежала реализации у магазинчика, излюбленного местными жителями.
Заключительная часть операции, очевидно, имела ритуальное значение, и поэтому я не стал настаивать просто на своей покупке чего-нибудь необходимого, как знак благодарности за доставленное удовольствие.
Улов мы продали довольно скоро и на вырученные деньги купили две бутылки избранного знатоками портвейна.
Славно было есть, зажаренную моей умелицей, свежую рыбку и распивать так удачно обретенный всенародный напиток!
Этот эпизод скрепил разрозненные сцены моей добычной жизни в некое структурированное повествование о том, что бывает, когда интересы нашей жизни приобретают характер сугубо хищнический, разрушающий в нас образ простодушного прожигателя жизни, погрязшего в трясине чувственных удовольствий.
Рыбалка, как процесс извлечения рыб из естественной для нее среды обитания, была интересна скорее для моей постоянной спутницы по жизни - азарт захватывал мою цветущую Диану (надо ли объяснять, что в данном случае идет речь о приеме иносказания – таким именем из античной мифологии я, разумеется, называю женщину, обуреваемую тягой к добыче из животного мира природы). Она всякий раз обращалась в побелевшее от вожделения привидение с взором, исполненным горящих угольев ритуальных костров.
Для меня же сколько-нибудь увлекательным был вопрос лишь технологии. Вот наживка, вот крючок. Закрепляем, плюем, опускаем в бездну вод и ожидаем, что из этого получится.
Но как-то получалось так, что страстные любители часто оказывались за пределами процесса, а нашему водолею, то есть мне, приходилось отдуваться за всех, как тогда, когда наш начальник, решивший, что процент перевыполнения плана бригадой уже достаточно высок, чтобы стало возможным отпустить порыбачить на недельку бригаду работяг, где я был новичком, да ещё самым молодым, да ещё начинающим их руководителем, влезавшим во все потаённые углы сложившихся задолго до меня трудовых отношений.
Эта активность Сержанта (такое погоняло присвоил мне народ тех дней) изрядно напрягала коллектив матёрых колымских бичей, и они действовали до обидного просто - они игнорировали меня, то есть я был, я жил вместе с ними; мы хлебали одну и ту же похлёбку, дышали одним же воздухом, но работали они, как бог на душу положит, не ускоряясь ни на йоту от моих усилий повысить производительность труда. Когда же моя настырность была всё же замечена ими и ими же признана, то наиболее ко мне толерантные из них начали тактично учить меня уму-разуму. Главной темой наших уроков была выработка умения так обманывать начальство, чтобы оно не напрягалось от вероятности разоблачения, так как в этом деле интересы сторон в тайне своей совпадали. Оказалось что игра в недостоверность и есть основное содержание производственного процесса. Поначалу я исправно, например, слал донесения об объёмах выполненых работ точно накануне последнего срока. Но, случилось встретиться лицом к лицу с главным маркшейдером конторы; и тогда он доверительно подсказал мне, что эта пунктуальнось неуместна.
- Посылай сводку только после третьего нашего напоминания, уже с угрозой о взыскании за задержку.
- Почему?
- А кто знает сразу, какую цифирь надо показать для создания приемлемого отчёта? Это раз. А ведь есть ещё соображения номерами и два, и три... и так далее. Понял?
- Элементарно!
Бывалые же мои работяги, буквально на пальцах, не вникая в тонкости процесса, доказали почему мне не стоит беспокоится о выполнении плана. А уж о том как мне так развести рваческие настроения трудяг и скупердяйство отдела труда и зарплаты, чтобы стороны были удовлетворены, об этом я дошёл если не своим умом, то непоколебимом упорством в правоте занятой позиции.
Так у меня обстояли дела на трудовом фронте.
Но ведь к этому надо ещё добавить то, что я находился тогда в перманентно возбуждённом состоянии от постоянной близости от себя нежной красавицы – видимо, не спроста назначенной руководством в бригаду, как специалиста по профильной нашей работе, и пребывающей постоянно и автономно в районе действия нашего бригады.
Теперь должно быть понятна атмосфера, царившая в местности, куда до этого не ступала нога человека. А ведь мои отношения с прикомандированным этим специалистом находились ещё в состоянии нервных ухаживаний, поэтому предстоящая поездка давала мне как бы передышку в череде безутешных страданий.
На рыбалку мы ехали на санях, запряженных в бульдозер, до заветной реки всего несколько часов. По приезду на место, наспех сунули пару раз сетёнку и, натаскав рыбин, сварили ведро ухи из голов кеты, плотно поужинали.
Видимо навар ухи был так крепок, что вскоре в наступившей темноте вокруг костра здесь и там валялись спящие любители порыбачить.
А между тем сетка была оставлена в протоке и отощавшие в конце долгого пути самцы своими обострившимися зубастыми челюстями могли запутать ее до невозможности. Тогда остаётся одно - вырезать улов и латать снасть.
Как руководитель, обуреваемый заботой о судьбе мероприятия, я никак не мог уснуть, несмотря на крепость принятого под ушицу. Устав печалиться, я растолкал более-менее устойчивого артельщика и разъяснил ему весь драматизм ситуации.
Согласившись, что надо действовать, мой компаньон побрел к берегу, спотыкаясь о воздымающуюся под его неверными ногами почву.
На берегу мы нащупали привязанную лодку и стали выгребать к белеющим наплавам. Захватив свободный конец сети, мы стали заводить ее к берегу, все более и более замыкая пространство вод.
Вдруг вскипела темная гладь протоки, заходила рывками снасть. Озадаченные, мы не стали выводить сеть на берег, а замкнули концы сети в некий круг и стали сужать его до предела. Снова вскипела вода, а из воды показалась жуткая морда огромной рыбины. Исполненный отваги, я исхитрился схватить ее за жабры - эта проворность моя и по сию пору кажется мне невероятной. Но тогда рыбина отчаянно сопротивлялась и все норовила стянуть меня за борт. Мой напарник времени не терял и все пытался попасть веслом по ее голове, но видимо удары эти не были столь оглушающи, поскольку и сам я не вырубился, когда глушитель несколько раз промахнулся по мне. В конце концов, рыбина угомонилась, и мы благополучно доставили ее на берег. Волоком подтянув ее к костру, положили рядом с невысоким нашим механиком Колей, зафиксировав его руку как бы в спокойном супружеском объятии. Довольные содеянным, мы уснули и проснулись только от воплей механика, очевидно принявшего рыбину за тело своей Нинки.
Чавыча. Так классифицировал добычу консилиум знатоков уже утром, когда от пресловутой ухи трещала голова. Вес добычи на месте определить не удалось, но длина ее оказалась соразмерной пострадавшему Коле. В столовой, куда она, в конце концов, попала, сумели как-то уклониться от прямых и наводящих на эту тему вопросов. Потом все это забылось и вот вспомнилось мне только сейчас.
Равно как и то, как довелось мне еще раз воспользоваться руками для ловли - на этот раз вертких хариусов в водах ручья.
Ну, эта история совсем уж интимна, так что надо напрячься. чтобы избежать мне уж слишком откровенных подробностей.
Сознаюсь, что в ту пору вопрос моих отношений с подосланной руководством специалисткой разрешился однозначно и от былых моих навязчивых размышлений на разного рода темы у меня не осталось и следа.
Одно было на уме – снова и снова принудить свою подружку оставить все дела и включить радиоприёмник на волне «Маяка».
Не то чтобы наша привередливость, как радиослушателей, была уж слишком велика, просто в наши края голос отечественных радиостанций пробивался сквозь помехи настолько слабо, что разобрать, о чём там бубнили бойцы идеологического фронта было, порой, невозможно. Зато вражьи голоса звучали в эфире вызывающе чисто, увлекательно и даже информативно.
Выдавая нам песни и мелодии неслыханные; одна лишь трель невиданной птицы кукабарра, дьявольским хохотом которой открывалась работа австралийской развлекательной радиопередачи, стоила многих часов убеждений о необходимости работать без отстающего.
Альтернативная иностранщина из радиоэфира цепляла, не в пример надоевшим уже музыкальным поздравлениям родных, заявленных для профессиональных рыбаков и моряков охотоморской экспедиции, плавающих где-то неподалёку. Популярные песни о том, что, типа, « в нашем доме поселился замечательный сосед», уже не впечатляли.
Мощный «Маяк» хоть и терял здесь, на значительном от камчатского стратегического района удалении, свою оглушающую врагов силу, но всё же бубнил более внятно, а уж традиционная четвертьчасовая музыкальная отбивка, вообще разносилась из динамиков «Спидолы» далеко по окрестностям пустынных просторов.
-«Не слышны в саду даже шорохи».
На этот раз шороху задавали мы с подружкой, не отпуская друг друга, порой, уж не одну отбивку кряду.
Всё же чаровница моя сохраняла в себе и другие интересы.
- Хочу на рыбалку! - заявила она как-то раз. Ну а мне-то что было делать, ведь я был тогда весь из себя дамский угодник?
Для того чтобы приступить к ловле рыб нужно было идти к берегу водотока. Другими словами - сделать сотни три шагов и уж там начать их выуживать.
Река называлась Прохладная, вовсе не потому, что не прогревалась скупым солнышком этих мест, а просто надо было как-то её назвать первопроходцам. Вот и Прохладная. Она начиналась крохотным ручейком со склона горного массива, у подножья которого и проживали в палатке - теперь знакомые вам - радиолюбители. Сразу же за палаткой ручей набирал силу и вскоре становился водотоком, берега которого уже невозможно было сопрячь удилищем. Прохладная не была извилиста, как тундровые реки, а состояла из ям и перекатов. На перекаты приходил для нереста гольцы – но это ближе к осени; а в ямах круглогодично стояли хритоны этих мест – так было проще местным жителям называть хариусов. Харитоны реки Прохладной были мелковаты. А вот левый его приток, ручей Крутой, славился харитонами крупными. Но до него надо было тащиться по тундре целый километр. Однако мне и моей подружке не впервой было блуждать здесь: собирая ли морошку, бродя ли просто так, прогулкой нашей маскируя реализацию планов взаимного обольщения. Так что вскоре можно было и приступать к реализации женского каприза.
Сам я к рыбалке отношусь потребительски и без фанатизма. А уж подружка! – та, почуяв добычу, обращается просто в маньяка. Напрочь забывает все мои наставления о том, как правильно извлекать рыбу из речных вод.
Казалось бы – что тут хитрого? Харитон местный ленив, но любопытен; подведи к его морде какой-нибудь пустячок – и наблюдай, как он размышляет о том, что бы такого отчебучить с незнакомой тварью; наконец, решается поступить по-свойски. А ты дай ему заглотить обманку, да потом уж сделай лёгкую подсечку; теперь будь аккуратен – не спеши, не рви со всего плеча, а элегантно выведи добычу на бережок. Вот тебе и тёмная полуметровая рыбина – она твоя. Теперь выбирай следующего харитона, а не понравится в этой яме – перейди к другой.
Но обо всём забывала моя прелестница. В экстазе она порвала уже всё, что только можно, и теперь уже косится в мою сторону.
- Давай, мол!
Последняя снасть у меня в руках, а в рюкзаке – десятка два харитона.
- Может хватит уже?
- Нет!
- Ну, ты хоть не рви.
- Ладно!
Рывок! – и харитон остаётся в воде. Вот он ходит с обрывком лески среди сородичей, не подозревая о том, какую каверзу готовит ему женский ум. Я, впрочем, тоже.
- Так, я буду выгонять его на отмель, а ты лови.
- ?
- Ну, руками хватай.
Дело, между прочим, было часам к четырём утра. Близость женщины, приятной в ощущениях, летняя пора, удачная рыбалка – вообще белые ночи посреди земли – благоприятствуют безрассудствам. И мы приступили. Не раз и не два уже вода ручья Крутого выходила из берегов, когда я бросался на, обезумевшего уже, харитона. Но всякий раз неудачно. А тут и прохладная вода притока реки Прохладной стала проявлять свой терапевтический эффект.
- Хватит! – наконец высказался я, настолько решительно, что подружка вынуждена была согласиться с моим предложением.
Совсем скоро мы возвратились в своё гнёздышко. Но на этот раз нам явно было не да позывных «Маяка».
Тем не менее, как вы это узнали в начале повествования, наши радения под позывные «Маяка», а потом уж и без них мы обходились вполне - оказались небезрезультатны. Дали о себе знать дети, а интересы их адаптации к требованиям общества вынудили нас покинуть дикие места и перебраться к берегам озера Байкал.
Вопреки переживаниям - относительно перспектив выживания нашей семьи в сибирских краях, оставленных мною на целое десятилетие - оказалось, что и здесь ещё живут люди. Зажили и мы. И даже довелось порыбачить.
Залив Малое море Байкала, разумеется, совсем не море, но занимает обширную таки акваторию; берега её облюбовали многочисленные базы отдыха, одна из которых оказалась под юрисдикцией конторы, в которой я продолжил свои трудовые выверты. Нашлось и мне время для отдыха.
Прибыв с семьёй к берегу байкальских вод, мы выбрали для себя уединённую палатку и, тем самым, как бы отделились от активной части отдыхающих, иногда упивавшейся местной дикостью, что называется, без берегов.
Рано утром, захватив ещё свободные вёсла, мы загружались в лодку и неспешным ходом отправлялись на весь день исследовать побережье залива Тогот.
Залив имеет глубины, не превышающие пяти метров, и воды в нём прогреваются к августу месяцу полностью - на радость отдыхающему люду. Ещё в водах залива живут окуни. Иногда они могут попасть и на удочку завзятого рыболова. От нечего делать рыбачили и мы. Я и старший мой сынок делали это более-менее осмысленно, а вот младшой же метался по лодке, обуреваемый жаждой успеха, порой даже до рёва.
Дочурка наблюдала за нами со возрастающим беспокойством сидя возле матери, с деланным равнодушием, изучающей побережье.
Тогда я и сказал старшему: - Да подцепи ты незаметно снулого окуня из лодки, и выведи на другой борт.
- На, сынок, эту удочку – она хорошая - да будь внимателен. Смотри – клюёт!
Наш рыбачок, сосредоточенно пыхтя, вытягивает снасть и, завидев бедолагу окуня, приходит в неистовство: - Я… я… я поймал! Моя рыбина! Я поймал!
Теперь уж не до рыбалки. Мы гребём к прибрежному мелководью базы. Новоиспечённый рыбак выпрыгивает из лодки на ходу, не дождавшись берега, и бежит по воде к людям, радостно оповещая всех о своей удаче: - Я поймал вот такую рыбу! - и разводит руки в стороны во всю их возможную длину.
Так дают о себе знать невесть какими путями уже приобретённые малышом социальные инстинкты.
Но об инстинктах этих социальных как-нибудь в другой раз, когда рассказчик обнаружит в себе конец возможности противостоять дальше позывам помучать читателя рассказами об эволюции мозга под прессингом на него достижений современной цивилизации. Дай мне, господь, силы подольше удерживать себя от этакой напасти!
Но прорыв этот может случиться во мне без предварительного оповещения.
Так что – будьте осторожны.
14.02.04 6:25