Окончание. Начало в частях 1-3
В последнее время Павел Иванович всё чаще болел, особенно на погоду, но старался хвори не поддаваться, продолжал возиться по хозяйству: держали пока поросенка, десятка два кур. Раньше была и бурёнка.
После выхода на пенсию он какое-то время сторожил сельповский магазин. А вообще на своем веку должностей испытал много. Был одним из первых механизаторов, бригадиром, а в сорок четвертом, когда по ранению досрочно закончил войну, был даже председателем небольшого колхоза в этом же селе. Командовал бабами и подростками. Но командовать не любил и не умел; недоставало ему, как он сам считал, необходимой в таком деле твердости или даже жесткости. Время было тяжелое, люди устали до невозможности, нередко приходилось ходить по домам и стучать в окна, чтоб собрать колхозников на работу. На войне и то было легче: идешь в бой и знаешь, что либо ты их, либо они тебя. А тут что ни окно, то амбразура, только вместо пулемета или языкатая баба, или, она же, измученная войной и работой женщина, у которой нет уже никаких сил.
Всё это было недавно, а вот и жизнь прошла. Куда делась?
После председательства пришлось ещё долго бригадирствовать, и это тоже было не по нему, но кому-то ведь надо. Так и провоевал всю жизнь то с немцами, то с бабами, и теперь вот уже не организм, а приспособление для определения погоды. И началась последняя война – со старостью, и в этой войне ему не победить… Что ж, все умирают. И никакими решениями или постановлениями нельзя никому продлить жизнь. Это хорошо, а то столько ловкачей развелось, хоть в этом все равны.
Да и жизнь сильно изменилась. Женщины, например, совсем не хотят рожать… Раньше люди думали про хлеб, про детей: теперь – про машины, ковры, джинсы - тьфу! Что в них, этих коврах? А машина? Триста метров пройти, а она стоИт полчаса на остановке, автобус ждет.
«Ладно, Павел, не брюзжи, - сказал старик сам себе. – И то тебе не нравится, и другое не так. Видно, тебе и впрямь помирать пора. Не брюзжи. Молодежь у тебя всё равно не будет спрашивать, как ей жить. Без тебя учителей хватает».
Так он сидел у крыльца на лавочке и грелся на солнце. Дождь перед утром перестал, но его организм чувствовал, что это не более чем перерыв. На небе, видно, тоже не хотят работать без перекуров. Ну, а он посидел и хватит. Потому что если к болячкам прислушиваться, то они тебе наговорят… Он с трудом поднялся и решил пойти посмотреть на кур, сыпнуть им зерна. Сделал несколько шагов и остановился; ноги сделались ватными, прошиб пот.
- Папа, ты куда?
Рая. Так и знал, что за ним присматривают. Небось, старая ведьма из кухни увидела и подсказала: пойди, мол, посмотри, куда это лысый черт навострился, ещё свалится где-нибудь. И старик стал пристально рассматривать небо, будто за этим и отошел от дома.
- Смотрю вот, не похоже на погоду.
- Как не похоже? Солнышко светит. А ты полежал бы. Давай укол тебе сделаю.
Вот пристала со своим уколом, с утра уговаривает.
- Належусь ещё, целая вечность впереди.
- Ой, папа, мысли у тебя!
- Что там старуха делает?
- Сейчас будем завтракать
- Ну вот, а ты говоришь – укол.
- А укол надо сделать, тебе же всегда после него лучше.
Это правда. Но всё равно не любил он уколов. И не то чтобы боялся, а не очень верил в их чудодейственную силу. Если своего здоровья нет, то из пузырька не добудешь. Временное облегчение они дают, но вряд ли безвредны. Как пить дать что-то калечат – химия же! Вот курить бы бросить – это другое дело, а уколы…
Но отучить от «цигарки» не могли его ни домашние, ни он сам. Вот и теперь он сел на ту же лавочку, немного успокоился и закурил «беломорину».
- Ну зачем ты куришь? – Рая тоже присела. – Сердце больное, а ты куришь.
- А это требует разве не сердце? – показал он на папиросу.
- Конечно нет. Сердцу очень вредно, и ты это хорошо знаешь. Просто плохая привычка.
- А какие привычки хорошие?
- Перестань, папа. Ты разговариваешь со мной, как с ребенком. Тогда и я буду так. Хорошие привычки, папочка, - это вовремя кушать, вовремя спать, чистить зубы.
- У кого есть.
-Ты сам виноват. Сколько раз тебе говорила: поедем, «скорую» подгоняла, и Володя машину давал.
Тут возразить было нечего. Сам не хотел ехать. Что-то во рту ещё оставалось, жевать с горем пополам можно – и ладно. А насчет чистить, так он чистит, чего тут говорить.
- Будет тебе, я же чищу. И сплю, и ем. Все твои указания выполняю. А вот раньше и указаний ничьих не выполнял, а здоровье было лучше.
- Раньше всё было лучше, - улыбнулась Рая. – Раньше, говорят, даже глина была лучше.
- Это верно.
Рая любила отца. С ним всегда можно было поговорить, как с товарищем; это , наверное, редкое счастье. И никогда он особо строг не был, а все его понимали – и Вовка, и Николай. Но слаб стал отец; тут и возраст, и раны. Рая видела, как его бросило в жар среди двора, и как он старался не показать виду, и чуть не прослезилась глядя на него: ну как ребенок, который нашкодил и не хочет сознаться! Она поднялась и пошла в сарай, куда собирался, но не дошел отец. Набрала миской из железной бочки зерна и посыпала курам. Улыбнулась при виде пестрого статного петуха, который бесцеремонно вскочил на курицу, решил свою петушиную задачу и потерял к партнерше всякий интерес. А курица отряхнулась и тоже на петуха ноль внимания.
Кур не выпускали не по причине дождя, а из-за соседки Миронихи, которой куры якобы чинили всякое вредительство. Она и своих кур держала на казарменном положении, и того же требовала от других. Противная баба.
Рая услышала, как на крыльцо вышла мать, заговорила с отцом, спросила, где дочь.
- Иду! – крикнула Рая.
Теперь на её месте сидела мать, седая и сухая. Мать была без фартука, и это означало, что завтрак на столе.
- Как голубки! Сидят, воркуют.
- Не воркуют, а каркают, - сказал отец. – Совсем заругала меня старуха. Говорит, что отравляю цигаркой окружающую среду, то есть её.
- Правильно говорит. И меня отравляешь, я тоже среда.
- А заводские трубы вас не отравляют?
- У заводских труб план. А тебе плана никто не давал.
- Завтрак стынет, - поднялась Евдокия Дмитриевна. – Пошли.
Рая подошла к отцу, готовая ему помочь, но он поднялся сам, махнул рукой, иди, мол, и Рая, помедлив, пошла за ним, думая о том, что отцу не помешало бы иметь палочку.
Завтракали молча. Павел Иванович в последнее время ел плохо. Ему не хотелось и теперь, и он старался поменьше кусать хлеба, чтобы одолеть суп. Он всё чаще прибегал к этой хитрости.
- Ты, отец, совсем перестал есть хлеб, - сказала жена.
Ты смотри, углядела!
- Как не ем? Ем.
Суп был недосоленный или ему так показалось, и он потянулся к солянке, покосившись на дочь: та запрещала ему много соли. Не дадут спокойно умереть: то нельзя, другое нельзя. Но Рая промолчала. Всё равно говорить бесполезно, да и надо ли? Она хоть и была медиком, но не очень верила в эти запреты. Уже чего только ни запрещали, теперь вот во всех грехах соль обвиняют, будто организм сам не знает, что ему надо.
Евдокия Дмитриевна украдкой взглянула на мужа. Она теперь часто так поглядывала. Ей было страшно остаться одной. И хотя старалась об этом не думать – не думать не могла. Кому она нужна без него? Конечно, дети. Но это лишь так говорится, что дети. Теперь все живут отдельно, никто никому не нужен. Коля вот уже полгода не показывается. И внучку почти не видела. Нет, никому она не нужна, кроме Паши. Рая что? Может, завтра человек встретится - и Рая тоже уйдет. И слава бы Богу. Беда-то какая. Раньше одиноких было меньше. Все для детей жили. А теперь непонятно, для чего люди живут. У некоторых детей совсем нету – и не хотят. Прямо страх господний… Евдокия Дмитриевна допила свой чай и посмотрела на мужа. На его лбу, на лысине выступили капельки пота. Нет, это не от чая.
- Ты бы, Паша, укол принял.
- Ну вот. Теперь и ты меня заколоть хочешь. Вот бабы. Боишься, новую старуху приведу?
- Веди-и, – улыбнулась Евдокия Дмитриевна. – Мирониху вон можешь. А то баба совсем без мужика оборзела.
- Правильно, Мирониху можно. Ради одних лишь курей, чтоб на свободе погуляли.
- Куры-то, может, и погуляют, - сказала Рая, и все засмеялись.
Евдокия Дмитриевна под шумок принесла чистое полотенце и положила мужу на колени, имея в виду испарину на лбу. Она знала, что сейчас он пойдет на улицу курить, не прохватило бы.
Павел Иванович вытерся полотенцем, тяжело поднялся. Плохо быть больным человеком: всё время приходится оглядываться, следить за собой. Надо бы лечь, но тогда подумают, что ему совсем плохо. Обычно он выходит на лавочку и курит, так надо сделать и сейчас…
Лавочка была без спинки, он собирался её приделать, но так и не приделал. В груди закололо снова, и Павел Иванович уперся локтями в колени. И тут всё поплыло, земля потеряла устойчивость и закачалась. Он тоже стал невесомым, состоял будто из одной боли, которая разрасталась в груди.
Женщины, проводив его беспокойными взглядами, убирали со стола.
- Почему ты не сделаешь ему укол?
- Мама, ну он не хочет.
- Не хочет! Не видишь разве – он как ребенок!
- А что я сделаю? Скажи ему ты.
Вытирая тарелки, Евдокия Дмитриевна смотрела в окно на мужа, видела, как он не закурил, а склонился на колени. Она бросила полотенце и выбежала на улицу.
- Тебе плохо, Паша?
Он ничего не ответил. Его голова всё так же покоилась на ладонях. Она положила руку на его плечо и хотела кликнуть Раю, но та была уже здесь.
Павел Иванович различал голоса и жены, и Раи, чувствовал, как они унесли его в дом и положили на кровать. Потом ощутил комариный укус иглы, впал в забытьё и вскоре очнулся на ромашковом лугу. Ярко светило солнце, трава приятно холодила его мальчишеские ноги, дурманил запах свежескошенного сена…
- Уснул, - сказала шепотом Рая, осторожно заправляя руку отца под одеяло. – Пульс стал лучше. – И кивнула в сторону двери: мол, пойдем, пусть спит. Евдокия Дмитриевна, оглядываясь, пошла за дочерью. Ей хотелось остаться у постели, но не терпелось и с Раей поговорить, ведь такого с отцом ещё не было. И на её безмолвный вопрос Рая ответила:
- Давление очень высокое. Но сейчас ему лучше, ты не волнуйся.
Мать недоверчиво посмотрела на дочь и поднесла к глазам кончик фартука.
6
Дорога была совершенно разбитой, но «Беларусь» шел легко и быстро. За рулем сидел Владимир и, проезжая очередную колдобину, Николай с уважением поглядывал на брата, который был на «ты» со всей совхозной техникой. Они ехали вдоль посадки, как раз цвела маслина, и запах её мелких желтых цветочков не могла заглушить даже пропахшая соляркой кабина трактора. Посадка была всегда, и хотя теперь она казалась меньше, чем в детстве, но с ней было связано столько впечатлений прошлого, что братья время от времени начинали фразу со слов «А помнишь?..»
Если бы могли помнить деревья, то без труда узнали бы в этих взрослых людях Вовку и Кольку, которые бегали сюда и за абрикосами, и за маслиной, становившейся к осени сладкой, как мед. С посадкой они дружили и деревьев никогда не ломали, разве что на троицу приносили матери несколько веточек ароматной маслины.
С утра несколько раз проглядывало солнце, потом до обеда шел мелкий дождь, выехали тоже по дождю, но теперь он перестал. И над головой клубились низкие тучи.
Но вот посадка закончилась, показалось утонувшее в садах село. Домик родителей стоял почти в центре, против магазина. В селе было всего две кривые улицы, одна из них считалась главной, и была отсыпана щебенкой. На неё всё равно натаскивали изрядное количество грязи, но всё же она была постоянно проезжей, и сейчас на ней гоняли пацаны на мопедах, трещавших громче трактора. Опасаясь этой бесшабашной публики, Владимир сбавил скорость.
Чем ближе трактор подъезжал к селу, тем большую неловкость чувствовал Николай. Как же так, за полгода не выбрать времени навестить родителей! Правильно Вовка ругал. Трактор остановился, и они спрыгнули на мокрую землю. Николай пропустил вперед брата, и тот понимающе улыбнулся: ладно, мол, бродяга, чего уж там. А из дома, услышав трактор, уже торопилась Рая.
- Плохо с батей? – догадался по её глазам Владимир.
- Было плохо, но сейчас лучше. – Рассказывая, она смотрела поочередно на братьев, была рада их приезду. – Я бегала звонить, и Валя сказала, что выехали. Хорошо, что и ты приехал, - посмотрела она на Николая. – Что ж мы стоим, пошли в дом.
В дверях появилась мать. Маленькая, сухонькая, она утонула в объятиях своих сыновей.
Павел Иванович знал, что должны приехать ребята, и прислушивался к голосам на улице. Да, это они. Но он чувствовал растерянность и какую-то неловкость. Никогда ещё не было такого, чтобы при разговоре с детьми они стояли, а он лежал. Рая с её уколами не в счет, он сейчас думал о сыновьях. Надо подняться, к нему приехали ребята. Сил было мало, но он решил, что сесть сможет. После этих уколов всегда слабость. Но главное – сесть. А потом он и встанет. Раз приехали ребята, надо встать.
И он повернулся набок, а потом медленно, помогая руками, сел на кровати, свесив худые, в кальсонах, ноги.
Первым вошел Владимир, за ним Николай и Рая, а мать, как пастух, была замыкающей: вот, мол, отец, собрала тебе всех.
- Ну вот, - сказал Владимир. – Женщины, как всегда, преувеличивают: лежит, говорят. Здравствуй, отец.
С отцом сыновья здоровались всегда по-мужски, за руку, он не любил «телячьих нежностей» и морщился, когда видел по телевизору целующихся мужчин.
Отец очень похудел. Николая больно поразила его рука: сухая, теплая и слабая.
- Давай, мать, штаны. Что же, я должен гостей в кальсонах принимать? Куда задевали?
- Какие штаны? Тебе, папа, лежать надо.
- Видали? У вас тоже такие вредные бабы? – улыбнулся он сыновьям.
Несколько лет назад братья думали-думали, что подарить отцу на день рождения, и решили купить хороший спортивный костюм. Долго, правда, сомневались: старик – и вдруг спортивный костюм, он же его никогда в жизни не носил! «Тем более, - сказал Владимир. – Именно поэтому». Рая их обсмеяла, но они всё-таки купили. Всей семьей уговаривали его надеть костюм тут же, на дне рождения. Он отказывался, но потом все-таки надел, неловко повернулся туда, сюда.
- Пан спортсмен! – залилась смехом мать. – Что вы, сыны, наделали? Он же меня теперь бросит.
- А они подарят тебе, старуха, мини-юбку, - нашелся отец.
В этом костюме отец и остался, и это был их самый веселый семейный праздник. Особенно ему понравились брюки: свободно ногам и не надо возиться с ремнем. Их надел он и теперь, пока женщины собирали на стол.
- Как там внучка моя? – спросил Николая.
- Ирка? Растет!
Отец покивал головой, вздохнул.
- Привезу, батя. Может, на следующий выходной. – И вдруг добавил: - Мы, может, вообще в совхоз переедем.
- Господи, хорошо бы как! – подошла мать, чутко слушавшая их разговор. – А что… зовут, что ли?
- Да, директор… предлагает. Но это ещё…
- А Лена как? – допытывалась мать.
- Она ещё не знает. Вот приеду, поговорим.
- Ну да, ну да. Ты уж как-нибудь уговори её, сынок. В селе-то лучше. Неужто не поймет. Отец, ты слышишь? Скажи своё отцовское слово.
- Губы отца чуть шевельнулись в улыбке, и Николай сказал:
- Мы об этом с отцом уже говорили.
- Да когда ж вы успели?
- Давно, ещё раньше.
Такой разговор у них действительно был. Года три назад, Ирка была ещё грудная, отец приехал с Володей увидеть внучку и вообще посмотреть, как они устроились; Володя его привез. Всё в большом доме отцу не понравилось. Поднимаясь на пятый этаж по бесконечной лестнице, он смотрел на обитые и необитые, с глазками и без глазков двери и хмурился. «Ещё идти, что ли?» - удивился он на четвертом этаже, запнувшись о чей-то велосипед. Долго разглядывал совмещенный санузел. Ванна – конечно, хорошо, но это устройство…
- Это лишь в однокомнатных так, - сказал Николай, а в двух-, трехкомнатных туалет отдельно.
- Какая разница? Всё равно в хате. И вы сюда ходите?
- А куда же?
Николай и Владимир засмеялись, а Лена покраснела и, пряча улыбку, ушла с Иркой на балкон.
В кухне повернуться троим было негде, поэтому Владимир наблюдал инструктаж брата из коридора.
- Это вот газовая плитка, очень удобно, три-четыре минуты – и чайник вскипел. Раковина, посуду мыть. А это газовая колонка. Если нужна горячая вода – для посуды или купаться – зажег и пожалуйста! Тесновато, правда. Но сейчас уже строят кухни попросторнее. Вот так мы живем… Да, балкон ещё есть.
На балкон отец ступил с опаской, посмотрел вниз: высоко. Далеко внизу резвились дети, в беседке мужики забивали «козла», на лавочке сидели женщины. Отовсюду звучала музыка.
- Двор у нас тихий, - перекрикивая музыку, говорил Николай. – Ни машин здесь, ничего, за детишек можно не бояться.
И тут из-за угла показался пьяный. Двигался он по очень замысловатой траектории, но не шумел, не ругался, а сосредоточенно продолжал свой трудный путь.
- И сколько человек живет в доме?
- Не знаю, - пожал плечами Николай. – Восемьдесят семей.
Здесь же, один за другим, стояли ещё пять точно таких же домов. Видно, к одному из них и пытался добраться пьяный. Не перепутает ли? И трезвому впору обмишулиться. Отец посмотрел на сына и вздохнул.
Николай и не ожидал, что отцу, прожившему всю жизнь в деревне, понравится городская квартира.
- Что можно делать в таком доме после работы?
- Как?
- Ну, вот ты восемь часов отработал и пришел домой. Восемь часов будешь спать, а ещё восемь часов?
- А, ну… телевизор можно включить, книгу почитать. Человек отработал свое, имеет он право отдохнуть, не думая, что надо печку топить, воду носить? Я вижу, куда ты клонишь: нечего, мол, тут делать, кроме как пить со скуки. Это не так. Можно пойти в кино, в парк...
Как эта молодежь ни черта не понимает! Его поселили в эту коробку, а он и рад. А ну как все станут жить в таких коробках?
- У вас тут на улице есть уборная? – спросил он тихонько.
- Нету. Да ты что, батя, вот же, - кивнул он в сторону туалета.
- Как это нет? А если человек приехал откуда-то, никого не знает?
- А, ну есть, конечно. – Николай стал припоминать. – Возле ресторана есть. Это с полкилометра отсюда.
Ночевать отец, как его ни упрашивали, в тот раз не остался. Потом, правда, пообвык…
7
На обратном пути Николай вспоминал узкие и острые, как у подростка, отцовские плечи, его морщинистую шею и ставшие мешковатыми спортивные брюки. Ехали молча. Снова шел этот надоевший дождь, и оба чувствовали себя виноватыми оттого, что уезжают. «Ну зачем вам оставаться? – говорила Рая. - Утром обоим на работу. А отцу лучше. Завтра покажу его врачу, если надо – положим в больницу. Я вам позвоню». – «Ты только обязательно позвони». – «Конечно позвоню. А оставаться не надо, вы этим только испугаете отца: он подумает, что у него что-то серьезное. Езжайте».
Конечно, всё это было так, но им было стыдно признаться даже самим себе, что этих слов они ждали, и братья избегали смотреть друг на друга, и знакомые лужи на дороге трактор преодолевал труднее и натужнее, чем раньше. Николаю почему-то хотелось, чтобы они завязли и не выехали. Отцу плохо, а они уезжают. Куда? Зачем? Да пропади всё пропадом! И работа, и жизнь. Ползают под этим дождем, как черви, к чему-то стремятся, что-то вроде решают, переживают, ссорятся – а зачем? Скоро не станет отца, а потом и их не будет. И какой во всем этом смысл?
А дождь шел и шел, барабаня по кабине, и слева угрюмо стояли белые маслины, похожие на квочек, от которых убежали цыплята.
- Тебе на работу с восьми?
- С девяти, - ответил Николай.
- Тогда можешь уехать первым автобусом.
- Нет, поеду сегодня. – Николай вспомнил Ирку и злое лицо Лены, но всё это было каким-то далеким, будто не имеющим к нему отношения. Промелькнула красная куртка Ани, узкая, в лужах, плотина, вагончик и лицо директора – и всё это тоже не имело никакого значения. Шел дождь, трещал трактор, белели листья нахохлившихся маслин и казалось, что дождь идет на всей планете, и ещё хорошо, что они в эпицентре дождя; ведь земля круглая, как футбольный мяч, и по этому мячу вода должна бежать вниз и, наверное, где-то размывает Африку и Латинскую Америку, и стекает, как с мяча, в космос…
8
Большинство пассажиров вышло из автобуса по пути, мог выйти на предпоследней остановке и Николай – оттуда было немного ближе к дому, но он доехал до автовокзала. Моросил дождь, стояли сумерки и чернел мокрый асфальт. Он зачем-то вошел в пустынное здание вокзала, окинул взглядом закрытые кассы, книжный киоск, телефон-автомат, вышел на крыльцо и закурил. Вот так же он стоял здесь позавчера. И как тогда не торопился к брату, так теперь не торопится домой. А куда он вообще торопится? И торопится ли? Или живет, куда кривая выведет? На душе было сумрачно и неуютно, как на улице.
Одиннадцатый час. Значит, Ирка спит. Жене он не нужен. Отец тяжело болен. Уже двое суток идет этот надоевший дождь. А одним словом всё это называется жизнь, и тому, кто её придумал, в изобретательности не откажешь…
Придет домой и ещё, чего доброго, начнут ругаться с женой. Что люди вообще не делят между собой? Что они друг от друга хотят? Надо ехать в совхоз. Даже если она не захочет, все равно ехать; там хоть дело живое, не стоять и не киснуть у кульмана и не пережевывать бородатые анекдоты. Вовка говорит, что работать с людьми становится всё труднее. А с бумагой легче, что ли? Каждая работа – работа с людьми.
Сегодня у них с Леной вряд ли состоится об этом разговор. Надуется, как сыч, и будет молчать, словно тебя и нет. Николай даже не мог представить, как они сейчас встретятся. Ну, ключ у него в кармане, так что стучать не надо. Откроет, войдет. А дальше? Не скажешь же «Привет!» - будто вернулся с субботника. Уходил хлопнув дверью (так она считает), а теперь – «Здравствуйте!» Нет, это всё равно, что просить прощения, а он ни в чем не виноват. Но и сказать что-то надо. Собаки и те при встрече или обнюхиваются, или рычат друг на друга. Рычать он не будет. Но и «обнюхиваться» - тоже. Можно бы просто спросить: «Ирка уже спит?», но когда войдет в квартиру, и так будет видно, спит или не спит. Он посмотрел на пакет с вишнями –гостинец бабушки внучке – и улыбнулся, представив дочкин восторг. Но это, видно, будет завтра…
Двор был пуст, и только в крытой беседке мужики стучали в домино. Охота пуще неволи, даже свет туда сами провели. Чем только люди не увлекаются! А вообще отец прав: в этих домах масса времени пропадает без толку.
Николай заглянул в почтовый ящик и стал подниматься по лестнице мимо пялившихся на него дверных глазков; так и хотелось показать этим глазкам фигу. Только теперь он почувствовал усталость. Сейчас сполоснется в ванной – и спать. Он открыл дверь и включил в коридоре свет.
- Папка пришел! – Ирка спрыгнула с дивана и, шлепая босыми ногами, подбежала к нему. Николай подхватил её на вытянутые руки.
- Ты почему, коза, не спишь?
- Мокрый… Я тебя ждала-ждала. А что ты мне привез? – Она увидела пакет.
- Вот. Это тебе бабушка и дедушка передали.
Подошла Лена.
- Нипочем не хотела засыпать без тебя. «Когда приедет папка?» и всё. Не надо пиджак на вешалку, мокрый же, давай сюда.
- Почему ты меня не взял к бабушке?
- Ты же была в садике. Мама бы скучала без тебя.
- А мы бы и маму взяли.
Лена была спокойной и обычной, будто он пришел с работы. Спросила про стариков, он рассказал. Ира уснула, держа в кулачке несколько ягод, и Лена уложила её в кроватку.
Они сидели в кухне и пили чай. Лена, в халате, с распущенными волосами, была похожей на большого уставшего ребенка. Она медленно прихлебывала горячий чай, и чувствовалось, что мысли её далеко.
- Что ты смотришь? – словно проснулась она.
- Ничего, - улыбнулся Николай. – Пытаюсь угадать, где тебя носит.
- Как носит?
- В мыслях.
- А-а, мысли… Лучше бы вообще не думать. Дерево живет, столько пользы приносит. А мы всё мудрствуем…
- Что-то тебя на философию потянуло.
- Нет, правда, столько глупостей делаем… А дерево живет себе.
Николай зажег газовую колонку и подставил под водяную струю руку, устанавливая нужную температуру.
- Считай, - сказал он, - что ты ходячее дерево. А человечество – лес ходячих деревьев.
- Гм… Может быть. Только неподвижный лес мне больше нравится.
- Как будто ты его видишь. Кстати, мне предлагают работу в совхозе. Поближе к лесу.
- Кто предлагает?
- Директор.
- С какой стати он тебе предлагает?
Николай пожал плечами, сел на прежнее место и налил ещё немого кипятка.
Бывая в гостях, Лена всегда восхищалась привольем, тишиной, лесом и прудом, но жить там постоянно… Нет, такого желания не возникало. Но… В чем заключалось это «но», было неясно, однако ей было странным равнодушие, с каким говорил об этом муж.
- Ну, ты расскажи: что, как.
- Что рассказывать? Совхозу нужен строитель, вот директор и предлагает. Обещает хорошую квартиру.
- И что ты ответил?
В ванной шумела вода, и Николай пошел посмотреть, не пора ли выключать колонку. Он был доволен заинтересованностью жены, но решил этого не показывать: пусть она уговаривает его ехать в совхоз сама! Он попробовал воду, вытер полотенцем руки и вернулся в кухню.
- Что ты мотаешься, посидеть не можешь?
- Вода же течет. Или ты хочешь соседей искупать? Что я мог ответить? Сказал, что посоветуюсь с женой. Вот – советуюсь.
Лена пригубила остывший чай.
- И какая зарплата?
- Не спрашивал. Но сейчас в совхозах специалистам хорошо платят.
- А Ирка?
- Сказал, что будет ходить в садик.
- А я куда буду ходить?
- Тебе, говорит, работа тоже найдется.
Лена помолчала.
- И что ты решаешь?
- Плохо представляю тебя в роли крестьянки.
- Какие теперь в деревне крестьянки? Или я, по-твоему, ничего не умею?
- Я этого не сказал. Ты умеешь всё, что захочешь. Вопрос в том, захочешь ли. Всё-таки грязь, глушь.
- Какая глушь? Что тут телевизор, что там телевизор. Я так поняла, что у тебя желания нет.
- Почему? Я не против. Лишь бы барышня-крестьянка не хныкала. Я пошел мыться.
«Протирает штаны в своем КБ, и ничего ему больше не надо! – подумала Лена. – Конечно, совхоз – не бог весть что, но, по крайней мере, вылезли бы из этой однокомнатной клетки». Почему бы действительно не изменить свою жизнь? Она даже свой литкружок не потеряет, тут сорок минут на автобусе, другие же ездят. Новая обстановка, новая жизнь…
Николай нежился в ванной, удивляясь, сколько же воды досталось ему за эти два дня! Неужели дождь и завтра не перестанет? Он уже боялся за плотину. Хоть уезжая и объяснил, что и как, но мало ли…
Минут через десять он вышел из ванной, погасил свет.
- С легким паром, - тихо сказала Лена.
9
Утро было чистым и ярким. Солнце удивленно смотрело на омытый дождем мир. Даже дома стали выше и красивее. Лена тоже вышла на балкон, вдохнула полной грудью.
- Выспалась, дерево ходячее?
- Не очень. Мешал один товарищ.
- Гнать надо таких товарищей!
- Не, не надо. Он больше не будет. – И рассмеялась. – Да что ты делаешь! Люди же кругом. – И она вырвалась из его рук. – Разошелся! Ты директору не забудешь позвонить?
- Постараюсь не забыть.
- Я тебе дам «постараюсь»! Придешь на работу и позвони. А потом позвони мне.
Николай закурил, в который раз ругая себя за то, что курит натощак, и подумал, что директору он, конечно, позвонит, но сначала позвонит Рае и узнает, как там отец.