Три женщины, рассказ 3-й. Ева

Алла Слонимерова
               
Этот звук  наполнял сердце ужасом. Он сковывал движения. Он превращался в адский скрежет, в дикий грохот. Из-за леса выполз танк. Не один. Их было 6 или 7, но те шли по полю, этот же двигался прямо на стог. Метров десять осталось... Девять, восемь... Танк приближался неотвратимо. Так могла приближаться только смерть...
 
Всё это случится гораздо позже. Пока познакомимся.

Ева. 37 лет. Маленького роста, лёгкая, изящная. Трудно  было поверить, что она - мать троих детей. Старшему – Семёну – 12, среднему – Натану – 9, маленькой Соньке - 6 месяцев. Муж Ефим работал в металлической мастерской – гнул и сваривал из цинковых листов вёдра, баки, тазы, так необходимые в любом хозяйстве. Зарабатывал неплохо и потому все пятеро были прилично одеты, обуты и сыты. Впрочем, оказаться голодным в Одессе было невозможно даже самому отпетому бездельнику. Здесь кормило всё: море, долгое жаркое лето, щедрая земля. Просто хоть чуть-чуть потрудись. В семье Евы к труду относились с уважением. Жили они в четырехэтажном доме. Ещё три таких же  образовывали двор. Типичный одесский дворик, где всегда открыты окна и балконные двери, где о новостях громко сообщали друг другу соседи. Но о том, что началась война, Евина семья узнала позже всех. Окна их малюсенькой квартирки всегда были закрыты. Полуподвал позволял открывать только форточку, да и то лишь после того, как дворничиха Фаина закончит мести асфальт. Она-то, Фаина, принесла в дом страшную весть.

      Через две недели Ефим добровольцем ушёл на фронт. Друзья его отговаривали: трое детей остаются. Ева плакала, но Ефим был непреклонен: «Ради детей и ухожу, чтобы враг  не пришёл в Одессу».

Вести о наступлении румын и немцев наполняли город. Сотни людей записывались в ополчение. Рыли окопы, возводили насыпи, кто-то уходил в катакомбы. В каждом дворе рассказывали ужасы о том, как расправляются фашисты с евреями. Надо срочно уходить, но Ева медлила. Она очень верила в то, что Ефим  не пропустит врага. Вот такая была Ева.

             Наступил конец июля 41 года. Дети сидели дома. Ева боялась выпускать их на улицу. Неожиданно в  квартире появился друг Ефима Соломон:
- Я привёз хорошую тачку. Она стоит у подъезда. Со дня на день Одесса может быть сдана. Тебе надо уходить.
- Но ты же остаёшься?!
-  Я останусь до конца. Мужики, умеющие стрелять, Одессе пригодятся.
  В городе уже были слышны раскаты боёв. В 4 часа утра Ева, погрузив в тачку огромный чемодан с продуктами и бутыли с водой, отправилась в дорогу. О том, чтобы взять тёплые вещи, даже не думала. Три легонькие курточки и несколько смен белья. Да кто в Одессе в разгар жары думал о тёплых вещах, ведь ненадолго уходили!

По дороге Ева с ребятами примкнула к толпе беженцев, тоже покидавших город. Мальчишки тащили тачку, словно в упряжке. Ева несла на руках  маленькую Соньку. В короткие остановки  открывала чемодан, доставала оттуда варёную картошку,  огурцы, помидоры. Быстро ели, быстро  продолжали путь. Во время одной из остановок увидела голодные глаза какого-то парня. Протянула ему картофелину. Он едва не проглотил её целиком, почти не разжёвывая.  Дала ему кусок хлеба. После остановки парень вместе с мальчиками впрягся в тачку.  Цыганской толпой двигались до самой ночи. Ориентировались по звуку: где меньше стреляют, туда и держали путь.  К ночи сил не было даже поесть. Постелила на землю курточки мальчишкам, укутала в одеяльце Соньку. Обняв девочку, уснула мёртвым сном.

Когда проснулась, увидела, что большая часть людей уже ушла. А вместе с ними и парень, примкнувший накануне. А  с ним пропали и чемодан с едой, и две бутыли воды.

Стоит ли рассказывать, что чувствовала Ева в эти страшные дни пути? Хорошо хоть люди не дали умереть от голода. В каждой деревне, которую проходили мимо, Ева просилась на постой. Поесть давали. Оставлять у себя не рисковали – еврейская семья, опасно. На пятый день пути добрели они до дома, стоявшего на отшибе. Хозяин Степан, то ли прельстившись на ладную тачку, нужную в хозяйстве, то ли по доброте душевной – кто знает – произнёс: «Оставайтесь». Открыл подпол, сбросил туда три мешка, набитых сеном: чем не матрасы? Сказал строго: «Вы евреи, днём будете жить здесь». Без разговоров спустились в подвал. На пахнувших сеном матрасах проспали до утра.

А утром всё и началось. Прибежавший из деревни племянник Степана сообщил, что через хутор пройдут немецкие танки. Раздумывать было некогда. Девочку Степан велел оставить в избе, благо курносенькой родилась, за свою выдать можно, а Еву с мальчишками повёл к небольшому лесу. Там на поляне возле дороги стоял стог сена. «Танки не собаки, нюхать не станут, проедут мимо», - сказал, как отрезал.  Расшуровал стог, спрятал туда Еву и ребят. С тем и ушёл.

Поначалу Натану и Сеньке всё было интересно. Они уже предвкушали, как будут рассказывать в школе о своих приключениях. Прошёл час, другой. Первым заныл младший: сено кусается, мыши бегают по рукам и ногам. Дядя Степан велел сидеть смирно, пусть бы сам посидел. Младшего поддержал старший. Ребята начали возиться. Но тут со стороны деревни донесся шум. Поначалу слабый, но постепенно набиравший мощь. Он приближался неторопливо, но с каждой минутой рос, ширился, наполнял сердце ужасом. Он сковывал движения. Он превращался в адский скрежет, в дикий грохот. Из-за леса выполз танк. Не один, их было шесть или семь, но те шли по полю. Этот же двигался прямо на стог. Метров десять до него... девять... восемь… Танк приближался неотвратимо. Так приближаться могла только смерть.

Что делать? Выбежать всем? Всех троих перестреляют мгновенно. Выйти одной? Встать перед танком? Её убьют, но, может быть, останутся живыми мальчики? О чём ещё могла думать Ева?! О том, что это последние в её жизни минуты, о том, что её раздавит танк, ведь выбежит она в сторону от стога, чтобы увести это стальное чудовище от детей. Только бы не видели её гибели  Натка и Сёма! Может быть, Бог смилуется над ними! Ева начала приподниматься. Секунда... ещё секунда… Пора!

И вдруг! Неужели её молитву услышал Бог!? Танк остановился… Открылся люк, из него вылез парень в шлемофоне, неторопливо потянулся, зевнул, глядя на солнце, потом так же неторопливо подошёл к стогу и справил на него малую нужду. Ева, стыдливая в жизни, заворожено следила за каждым его движением. Её сердце то останавливалось, то с силой колотилось в горле. Немец так же неторопливо вернулся к танку и трижды стукнул по броне. Из люка появилась голова, стали слышны обрывки гортанной речи. Тот, кто вышел, протянул руку в сторону поля. Ева уже не в силах была ни о чём думать. Кровь, хлынувшая в голову, мешала что-либо понять, кроме одного: немцы обсуждают, как  сократить путь! Люк закрылся, танк осторожно сдал назад и в полуметре от стога завернул к полю.

Когда шум моторов стал затихать, Натка и Сёмка, осторожно разгребая сено, поползли к маме. Ева была без сознания.

Они остались живы. Так распорядилось Провидение. Целых два года бродили по разрушенным войной деревням, то опережая, то отставая от фронта. В Одессу вернулись только в 44-м. Повзрослевшие дети и постаревшая мама. В 45-м, написав своё имя на стене поверженного Рейхстага, вернулся домой и Ефим.

Шли годы, продолжалась жизнь, но война ни на шаг не отходила от Евы. Повзрослевший Натан уехал в Израиль. Там была война. Сын взрослой уже Софьи, мобилизованный в армию, пройдя двухнедельную подготовку, едва научившись стрелять, был отправлен в Афган. В первом же бою с душманами осколок снёс ему часть черепа, к счастью, не задев мозг. Сын Семёна случайно оказался в Грозном в ту страшную ночь, когда в город вошли танки… Через день после этой  вести не стало Евы. Остановилось сердце, так много испытавшее в жизни страдания и горя.


.