Цавд танем. Армянский дневник отрывок

Цавд танем

Армянский дневник

***

Армения притянула меня к себе властной рукой три года назад и с тех пор не отпускает: в эту страну я приезжаю снова и снова, с каждым днем узнавая ее все лучше. Она проникает в меня, словно я родилась там, но потом позабыла, и вдруг, неожиданно - вернулась. Она проникает в мои поры, генную структуру, впитывается на молекулярном уровне. И я знаю, что она тоже любит меня, отвечает такой же любовью, позволяя любоваться ею, изучать ее и писать о ней. Когда-нибудь я напишу о ней роман, он уже родился в моей голове, бьется в солнечном сплетении и ждет своего часа.

Удивительное путешествие на «Литературном Ковчеге», собравшем писателей из разных стран мира, а потом и участие в «Форуме издателей и переводчиков стран СНГ и Балтии» подарило мне не только новое, глубинное понимание Армении и еще большую любовь к ней, но и видоизменило меня саму, помогая понять себя, убрать наносное, лишнее, неестественное.

Я ставила свечи во всех храмах, которые посещала, а их было немало. Нет, я ни о чем не просила: я благодарила Бога, судьбу, организаторов, которые сочли возможным пригласить меня и подарили место на этом ковчеге, просила мироздание хранить эту чудесную библейскую страну, чтобы любые невзгоды обходили ее стороной, и она оставалась такой же чистой, светлой, радостной и прекрасной, какой ее увидели мои глаза и почувствовало сердце.


***

В аэропорту, и потом в разных других местах со мной часто заговаривали на армянском, принимая за свою, и я жалела, что не понимаю этого языка, гортанного, страстного, пылающего...

Армянский алфавит похож на произведение искусства, каждая буква любовно выточена и сакральна, как истина, а произносимые слова на слух кажутся шаманскими заклинаниями. На этом языке можно проклинать врагов и наводить на них порчу, а можно признаваться в любви, пламенея от сжигающих чувств, и приносить обеты. Во мне зарождается желание выучить его когда-нибудь, а пока я знаю только несколько слов: ареф – солнце, джан – дорогой… Ареф-джан…

В Ошакане, где похоронен Месроп Маштоц, создатель армянского алфавита и основоположник армянской литературы и письменности, я любуюсь на буквы-памятники, ажурные, цвета гор, теплеющих под ласковым солнцем. Армения проникает в меня: я хочу читать ее литературу, слушать дудук, смотреть фильмы, изучать историю, говорить с ней на одном языке… И хотя практически все армяне знают русский, я, наверное, впервые в жизни хочу говорить на их языке, без необходимости – но из любви.

Пока, только пока, я знаю другой армянский алфавит: Арарат, Арагац, ареф, Асатур, Арташес, Артур, Арман, Ани… Ван, Варнашен… Гарни, Гехард, Гюмри… Давид, джан, Джермук… Звартноц… Ереван… Каскад, Кизил… лаваш, ламаджо… Матенадаран, Мормашен, Мариам, Момик… Наира, Нерсес, Ной, Нораванк… Ованованк, Ошакан… Параджанов… Раздан, Рубен… Сагмосаванк, Сарьян, Севан, сирд, Сурб Рипсиме… Татев, Тигран, Туманян… хачкар, Хор Вирап, Цахкадзор… Шаке… Эчмиадзин…
Этот алфавит трудный, я еще мало знаю, но учусь ему, как прилежный и старательный ученик.


***

Ереван всегда встречает меня теплом и солнцем, согревает тело, душу, сердце, глаза… В прошлом году из номера моего отеля я каждое утро видела Арарат и здоровалась с ним, выходя на балкон, он ни разу не закрывался от меня, не прятался, а позволял любоваться собой и своей величественной гордой красотой. Я люблю здания Еревана, его архитектуру: весь город будто бежевая, розовая, сиреневая мечта из-за прекрасных оттенков добываемого туфа, из которого строятся дома. И я люблю армянские храмы, зачастую взбирающиеся на горные склоны, неприступные, любящие глядеться в провалы ущелий… Они не раскрашены подобно дешевым жрицам любви, как многие другие храмы иных стран, и поэтому - естественны и близки мне. Очень часто там нет даже служителей, продающих свечи: лежит только картонка с намалеванной фломастером  ценой: клади монетку и бери, а если монетки нет – бери так, бог поймет, что тебе это нужно, потом занесешь… Даже в действующих храмах, где проводятся службы, тебя никто не выгонит только за то, что твоя голова не покрыта платком, а юбка выше колена – иди, родная, молись, люби…


***

Друзья в Армении приобретаются удивительно быстро. Они появляются и остаются навсегда. И с каждым разом их становится все больше. Когда мне говорят: «Увидишь такого-то, передай привет» - я не удивляюсь, потому что такая встреча вполне возможна и естественна. Мой друг Игорь Левичев из Феодосии просит передать привет Георгу Гиланцу из Еревана. Передаю. Мои друзья гуляют меня по улицам, ездят со мной в храмы, водят в самые неприметные, но настоящие таверны, угощая лучшими национальными блюдами, винами, кофе… Они справляются о моем самочувствии и настроении, улавливая малейшие оттенки настроения, но при этом не забывая о тактичности, ощущая, когда и какое расстояние между нами допустимо, чтобы не была нарушена граница комфорта…

Армения для меня началась с писателя Рубена Ишханяна, посмотревшего одну из передач Виктора Ерофеева «Апокриф», где я участвовала. Он нашел меня в интернете в одном из блогов, мы начали переписываться, общаться, а потом Рубен пригласил меня на «Форум издателей и переводчиков стран СНГ и Балтии», куда я и приехала осенью 2011 года. Я и Армения - это была любовь с первого взгляда. Не могу сказать, что успела объехать весь мир, но была во многих местах, оставлявших меня равнодушной, в местах, чудившихся близкими, родными, восхищавшими меня (такие, как Горная Адыгея, Смоленское поозерье), но такой глубокой любви я еще не испытывала. Она потихоньку прокрадывалась в мое сердце все глубже и глубже, показывая не только свою внешность, но и внутренний мир, его горделивую красоту, безыскусную печаль, неугасимую боль… Рубен – талантливый писатель, еще молодой, ищущий, где-то нащупывающий свой путь, но постоянно учащийся, совершенствующийся, растущий… Он никогда не навязывался, но всегда был готов помочь, стоило только попросить. Еще в первый мой приезд помог организовать презентацию моих книг в музее Туманяна, сводил в лавочку русских книг, знакомил с другими участниками форума.

Армения – не только место удивительных открытий, но и удивительных знакомств с людьми, приезжающими туда из разных стран, с разных концов света. Иногда именно там я знакомилась с людьми, приехавшими из Москвы. Не знаю, столкнула бы меня с ними судьба в родном безумном мегаполисе, или мы так и продолжали бы идти параллельными, не пересекающимися прямыми, но я рада, что наши судьбы перекрестились в благословенном и гостеприимном Ереване…

Когда ты в первый раз переступаешь порог армянского дома, приходишь туда с открытым сердцем, тебя ждет оглушительно горячий прием, его двери распахнуты настежь. «Ира-джан, - говорят мне, - ты всегда желанный гость. Ты в любую минуту, в любой момент найдешь тут еду, приют и любовь». И я понимаю, что это действительно так, что и я в ответ сделаю то же самое, потому что только любовь порождает любовь, а добро – добро, тогда как зло способно принести лишь ненависть, боль и страдания, разрушения, войну, смерть… Но не будем о плохом. Тут дети любят и почитают родителей, а родители любят своих детей и гордятся ими. Тут царят истинные семейные ценности, и даже если прощение когда-либо будет нужно, оно будет дано, хотя горячие и вспыльчивые нравы никто не отменял…

Я знаю, мне многие могут сказать, что я идеализирую, рисую сказку, но я хочу ее рисовать, потому что когда вижу ее, она превращается в реальность. Мироздание дарит мне такую Армению, которую я хочу видеть. Пусть я смотрю через розовые очки, тогда как другие надевают черные и мутные стекла…

Снимите их немедленно, и вы увидите все моими глазами.


***

Приезжаю в гостиницу «Арарат». Номера там огромные, класса люкс - можно ездить на велосипеде, да к тому же предусмотрены все возможные потребности клиента: в наличии не только шампунь, гель для душа, расческа, халат и тапочки, не только чайник, чай, кофе, сахар, вода, минибар, но даже «Новый Завет» в каждой тумбочке, чтобы услаждались не только телесные, но и духовные запросы постояльцев.
Гостиница очень душевная, так же как и находящийся неподалеку «Конгресс», в котором я раньше бывала. Бар внизу, в зимнем саду на первом этаже примечателен несколькими моментами. Во-первых, там висит клейка с канарейкой, заливисто поющей на весь отель. Ее слышно даже в номере. Поначалу кажется, что это такая фирменная уловка, повторяющаяся аудиозапись, а потом оказывается, что птичка живая, просто акустика гостиницы разносит ее трели повсюду. Во-вторых, там же, посреди зала устроен небольшой фонтан. Усмехаюсь. В этом году границу между углублением, где уже плещется вода и самим полом, обставили цветочными горшками, поскольку в прошлом туда неоднократно падали русские поэты, устремленные душой ввысь и не замечавшие опасной ловушки. Действительно, кафель на полу и под водой идентичны, бордюра нет, и подвыпивший поэт, целенаправленно пересекающий центр зала навстречу другу, вполне может не обратить внимания на тонкую грань между твердью и хлябью.

Узнав, что я уже в Ереване, мой друг Рубен Пашинян заезжает за мной в гостиницу, и мы идем гулять.

С упоением узнаю знакомые улицы и дома.

В первый раз спускаюсь в метро. Проезжаем одну остановку и выходим.

Нас ждет маленькая таверна, где подают вкуснейшие лепешки с зеленью: там десять или пятнадцать видов трав, просто, но очень вкусно. И, конечно, вино.

Ненадолго забегаем на ужин к только что приехавшим ковчежанам, еще не освоившимся, немного смущенным и скованным, чтобы поздороваться, и снова уходим бродить.

В кафе «Шоколадница» в центре города ненадолго делаем остановку: там играет живая музыка, и подают прекрасное гранатовое вино. Меня захлестывает невыразимое ощущение счастья… К тому же, Рубен прекрасный собеседник, умный, живой, интересный… Актер, режиссер, журналист, бравший интервью у многих самых известных звезд мира, писатель, а самое главное, удивительно тонкий и чистый человек… Мы познакомились с ним в прошлом году на форуме издателей и переводчиков и стали общаться… С упоением читала его  удивительные полные искрометного юмора прозаические миниатюры…

Вечером сажусь дописывать роман, который должна скоро отослать в издательство:

В аэропорту меня встречает  двадцатилетний юноша-волонтер, начинающий актер, стремящийся завести знакомства со звездами, прикоснуться к их удачливости, фарту, взять себе ее толику, изучить механизм успеха, его рабочую модель и пробиться на звездный Олимп. Он предупредителен, вежлив, и сразу сообщает, что находится в полном моем распоряжении, то есть – предоставлен персонально, и представляется - Артак. Равнодушно окидываю его взглядом, отмечая высокий рост (метр девяносто с лишним), стройную фигуру, иконописные, карие глаза с неправдоподобно длинными черными ресницами и большие пухлые губы, изящно и чуть капризно изогнутые – безусловный  баловень и любимец девочек, очередной ловелас, относительно недавно инициированный к поголовному совращению женского пола и завоеванию сердец.

Артак провожает меня до гостиницы, ловко управляясь с багажом, помогает получить номер и остается ждать внизу, чтобы сопроводить на открытие кинофестиваля.


***

На следующий день пропускаю экскурсию в Матенадаран – крупнейшее хранилище древнеармянских рукописей (я там была уже два раза), и вместо этого мы едем в одно из моих самых любимых мест: Сагмосаванк. Это минут сорок езды от Еревана.

Проезжаем мимо горы, похожей очертаниями на лежащего великана. Рубен рассказывает легенду.

Наслышанная о необыкновенной красоте Ара Прекрасного, Семирамида (в армянских источниках Шамирам) возжелала добиться его любви и, овдовев, направила послов в Армению, которые должны были передать армянскому царю её слова: «Приди, владей мною и моей страной». Но у ассирийской царицы были хитроумные планы: путем нового замужества объединить две державы. Послы вручили армянскому царю символы власти — корону, скипетр и меч, вместе с предложением Семирамиды прибыть в Вавилон и, женившись на ней, царствовать здесь, либо - исполнить ее сладострастное желание и вернуться к себе с великими дарами. Семирамида уже готовилась надеть свое знаменитое ожерелье из семи рядов крупных розовых жемчужин, которым она изумляла участников самых торжественных дворцовых приемов, но вернувшиеся послы передали царице унизивший ее отказ армянского царя. Ара стал злейшим врагом Семирамиды, и оскорбленная царица выступила против него во главе своей армии. Углубляясь в Армению, ассирийская армия упорно шла вперед. Семирамида приказала командирам взять Ара живым, но, к ужасу царицы, ее избранник был смертельно ранен в кровопролитном сражении у склона горы, которую народ называет Ара-лер и мало кто помнит другое ее название — Цахкеванк. На том же месте впоследствии было основано село, по сей день называемое Араи-гюх (село Ара). Семирамида послала на место битвы грабителей трупов мародеров, чтобы те нашли Ара. Угасавшего царя перенесли в шатер Семирамиды, где он испустил дух. Царица велела жрецу Мирасу воскресить любимого, и тот, положив тело на вершине горы, стал вызывать псоглавых духов аралезов, спускающихся с неба зализывать раны убитых воинов и оживлять их. Мобилизовав свои резервы, армянская армия выступила против ассирийцев, мстя за царя Ара, но военачальники Семирамиды, рассчитав свои силы, убедили ее избежать новых боевых действий, грозивших вылиться в затяжную войну. Тогда Семирамида распустила слух о том, что она велела богам зализать его раны, и царь оживет, после чего покинула Армению... 

Церковь на краю ущелья. В прошлом году мы приезжали сюда с двумя с моими подругами, прямо в день отлета, и влюбились в этот мирный безлюдный уголок. Не успеваю еще выйти из такси, а меня уже встречает выросший за год щенок. Не знаю, вспомнил ли он меня, но радостно обнюхав, дал погладить лобастую голову и повилял хвостом. С досадой думаю о том, что надо было захватить для него угощение. Теперь до следующего раза. В прошлом году у нас случайно оказалось с собой молоко, и нам удалось облагодетельствовать кошку.

Рубен отважно лезет за мной по камням ближе к кромке ущелья, несмотря на то, что сам признается в боязни высоты. Но разве армянский мужчина может себе позволить оставить женщину без присмотра?!. Тем более, если она слегка безбашенная… Он терпеливо фотографирует меня на краю пропасти у каждой привлекшей мое внимание каменной глыбы… В этот день нам не слишком повезло с погодой: кругом свинцово-серое небо и дует ветер, поэтому мы не слишком долго ходим по краю, сетуя на отсутствие согревающих напитков – не догадались захватить их с собой… Жалею, что забыла в Москве свой варган: вот где надо на нем играть!

Понимаю, что в Армении во мне просыпается жадность изголодавшегося, измученного отнюдь не телесным голодом человека. Жадность захлебывающаяся, упивающаяся впечатлениями, красотой природы, естественными, щемяще простыми храмами… Скрытая в глубине сердца заветная мечта, полная затаенной тоски по открытым распахнутым навстречу гостю/другу сердцам, дружелюбию, гостеприимству, искренности, вдруг превращается в ошеломляющую реальность, от которой уже отвыкла душа, худо-бедно приспособившаяся к стремительному ритму мегаполиса, волчьим законам, формальному общению… Сытость телесная, стремление к материальным благам и комфорту заставляют жертвовать золотому тельцу часть своей души, маленькую, незаметную, не слишком, на первый взгляд, необходимую, отвечающую за открытость сердец навстречу друг другу. Мы учимся ценить свое время, распределяя его рационально: большую часть отдаем работе, поменьше – семье и развлечениям, отдыху, еще более малую – близким друзьям, если останутся какие-то крохи – родителям, и - все. Знаменитое русское гостеприимство нынче звучит как атавизм, пережиток прошлого, устаревшее понятие, лишенное смысла, не использующееся, лишнее…

Зримая естественность древних храмов, не изувеченная позолотой, не искалеченная фанатизмом сумасшедших богомолиц, готовых обрушить проклятие на любую женщину, не надевшую платка, рождают восторженное упоение, желание молиться и благодарить за невозможно прекрасный подарок. Скалистое ущелье молчаливо поет песнь ветра, резонируя в душу. Соединение земного и вечного, зримого и ощущаемого лишь на уровне интуиции, сакрального, простого и величественного, виртуозно сочетаемого здесь, на небольшом клочке земли рвало привычную картину мира. И чем больше раскрываешь свое сердце навстречу, тем сильнее проникает внутрь жажда вкушать этот божественный напиток, живительную амброзию, возвращающую тебе твою изначально непорочную суть, смывающую наросший на нее шлак, известковую накипь ненужных условностей, жалких мечт, постыдных соглашений и уступок.


***

Возвращаемся в Ереван, чтобы попасть на открытие «Литературного Ковчега», проходящее в Каскаде, находящемся между улицами Московян, Баграмяна и проспектом Месропа Маштоца, прямо за зданием театра оперы и балета.
Помпезная его лестница из молочного туфа с фонтанами, цветочными клумбами и ночной иллюминацией строилась, чтобы соединить нижний и верхний город, но внутрь можно попасть и по эскалатору, не обязательно карабкаться по ступенькам. С верхней площадки Каскада, на которую ещё надо взобраться (кто какой путь выберет), открывается фантастическая панорама Еревана, вот только последний пролёт до монумента «Возрождённой Армении» ещё не достроен.
На Каскаде регулярно проходят концерты живой музыки прямо на открытом воздухе, а внутри находится центр искусств - картины, инсталляции, скульптуры... Но наша цель – конференц-зал, где будет происходить торжественное открытие.
Вижу много знакомых и родных лиц: Нерсес, Лилит, Ани, Рубен… Ко мне подходит Давид Матевосян и предлагает произвести несколько приветственных слов. Удивляюсь такой чести, но я так люблю Армению, и говорить об этой любви могу бесконечно, хотя и ограничиваюсь парой фраз, чтобы не утомлять собравшихся.

Торжественная часть небольшая, не слишком официозная – всего в меру, а удивительные музыкальные номера заставляют замирать сердце от красоты хора, музыки и грациозности происходящего…
Выступает уникальный армянский хор «Hover» - что в переводе означает ветер. Это очень известный камерный хор, гастролирующий по всему миру, завоевавший огромное количество призов, но я слышу его впервые, и рада, что эта встреча случилась. Мужчины и женщины в черных, длинных - до пола балахонах, выходят на сцену. Музыка и тексты хора духовно-народные, сохраняющие традиции и в тоже время – современные… Одновременно с этим приходят ощущение, что эта музыка подобна сказке, легенде, музыкальному эпосу, своим собственным неповторимым языком повествующим об истории Армении. Их вокал мистически трансцендентен настолько, что душа моя звенит от восторга, хотя я не могу сказать, что являюсь меломаном, скорее наоборот – признаюсь, что по большей части, для меня лучшая музыка – тишина. Но не в этом случае. 

Начинается легкая суета. Меня вытаскивают из зала, чтобы взять несколько интервью и договориться о следующих. Лихорадочно отвечаю на вопросы со всех сторон. Когда ажиотаж спадает, бросаюсь выяснять, когда у меня по программе выступления и где, чтобы успеть подготовиться и ничего не пропустить. С интересом смотрю фильм о прошлогоднем «Литературном Ковчеге». Получаю в подарок фирменный портфель с книгами авторов, участвовавших в этом проекте ранее. Сразу привлекает внимание книга «Араратское притяжение». Заглядываю мельком, жалея, что не могу погрузиться в чтение сразу. Я буду ее читать долго, растягивая удовольствие. Особенно мне запомнятся «Письма с Ковчега» Виктории Чембарцевой, созвучные моей душе настолько, что кажется, будто их могла написать я, хотя, конечно же, нет… Не могла… Так же как не могла бы написать «Уроки Армении», созданные Андреем Битовым. Просто мы все попали под властное очарование этой страны и стали ее вечными влюбленными. Но при этом, у каждого из нас свое видение и свой голос…

После открытия мы идем на экскурсию по Каскаду. Первоначально (в 1960 году) на этом месте был построен только один искусственный водопад-фонтан по проекту Вардана Юсаняна. На задней стенке водопада была выложена уникальная мозаика (рыбки из цветных камешков), автором которой стал Дереник Даниелян. Вокруг водопада насыпали красный туфовый песок. С 1971 года начал реализовываться более крупный проект Джима Торосяна, Саркиса Гурзадяна и Аслана Мхитаряна, но строительство приостановилось сначала в 1988 году из-за землетрясения, а потом в 1991 году в результате распада Советского Союза. Благодаря американскому меценату Джерарду Гафесчяну, строительство Ереванского каскада было закончено к 17 ноября 2009 года.
Ереванский каскад содержит ряд необычных архитектурных решений. Например, вода в каскаде падает из труб, которые образуют узоры, в том числе — традиционные символы Армении.

В небольшом темном зале висят прозрачно-белые сети, внутри которых насыпаны ограненные кристаллы сваровски… Странные каплеобразные инсталляции искусно подсвечены изнутри и вызывают ощущение нереальности увиденного, словно находишься внутри самой таинственной пещеры инопланетного мира, где то ли собраны сокровища разума, то ли ждут своего часа для появления на свет взращиваемые эмбрионы…

В другом помещении вижу три картины, на которых изображены курицы. Их написал американский художник Даг Агью  (Doug Argue). На двух из них портреты куриц - их головы крупным планом, на третьей – огромный ряд клеток, уходящий вдаль, в бесконечность. В каждой из клеток – курица… Возможно, вам покажется это смешным и даже нелепым, но у меня сразу возникают ассоциации с человеком и человечеством в целом. Каждый из нас томится в такой же клетке, не имея возможности выбраться из нее наружу… Хорошая обложка для книги была бы, кстати… Остальные же два портрета не менее говорящи: головы куриц почти человечьи, а их красные хохолки и веки напоминают капли крови, стекающие по грязновато-серым замызганным перьям. Непрозрачно-черный взгляд обреченно печален. «Зачем?» - словно спрашивает он. В нем нет боли и страдания, только этот недоуменный вопрос и покорность, страшная в своей сути…

На одной из открытых площадок Каскада глядят сверху на город три дерева… Дать им какое-то определение сложно: это не скульптуры и не инсталляции… Сделанные из серебристого металла изогнутые стволы подобны волне, устремленной вверх, а плоды листья отлиты из разноцветного стекла или пластмассы. В моей личной интерпретации это соотносится с богатством культуры и красоты Армении, ее многогранностью, многоцветностью и великолепием, а изогнутые металлические стволы напоминают о том, что мощный ее стержень может слегка изогнуться, но никогда не сломается…

Мы потихоньку начинаем знакомиться со всеми ковчежанами, попавшими на этот удивительный плавучий корабль, несущий нас по просторам Еревана и обещающий вскоре выплыть и за пределы этого города… Но сначала дружеский ужин, радостные улыбки, первые фразы, обмен мнениями… Утром нас ожидают новые интервью и встречи…

Мне сразу, с первого мгновения пребывания здесь стало понятно, что моя героиня непременно должна приехать в Ереван и найти здесь свою любовь. Открываю компьютер, увлеченно пишу:

Там все как обычно: привычная атмосфера равнодушно фланирующих, дрейфующих гостей, зыбкое марево вязких разговоров: деловых, сексуально-ориентированных, ехидно-подкалывающих и уничижающих, вина, костюмов и декольте, декорированных блестящими камушками разной стоимости, в зависимости от доходов их владельцев… Осознание бессмысленности действа накрывает меня с головой. Высокое искусство – утопия, рождающая чудовищ, тронутых проклятием трамонтаны. Касание их ладоней – влажных от пота, шкурчато-сухих, холодно-скользких, горячечно-пылающих – неприятно, порой даже омерзительно. Плакатно-этикетно-эталонные манекены, позирующие под фотовспышками, выставка раздутого тщеславия, гул которой перекрывает шорох крутящейся киноленты, выкрики папарацци, аплодисменты зрителей… Эти позеры знают, что лучший способ привлечь внимание к своей персоне не гениальный фильм, а пошлый скандал с сальными подробностями, неожиданный выверт, грязное бельецо, вывешенное за окно на всеобщее обозрение, подобно флагу… Они даже сами помогут получить журналам (через подставных лиц иногда для пущей интриги) иллюстративный материал к сочиненной креативщиками «утке», а потом, довольные произведенным эффектом, раздуют немыслимый скандал, с воплями о чести и достоинстве понесутся в суд, разыгрывая фарс, подделанный под древнегреческую трагедию, чтобы лишний раз попозировать, дать интервью, засветиться на телевидении…

Артак всего этого еще не знает в силу юного возраста, некоего идеализма и нежелания видеть факты, дисбалансирующие мечту. Так мне кажется. Его взгляд слишком лучист. Хотя иногда он отпускает такие комментарии, что я понимаю: наивность не такая уж и зашкаливающая… А может мальчик просто старается казаться таким, чтобы выделиться из толпы?.. Живые манеры его не настолько откровенны, чтобы выглядеть смешным, скорее притягивающим – ведь мухи всегда слетаются на мед. Проституточно виляющие бедрами актрисы бросают ему зазывные взгляды и улыбки исподтишка. Голубоватые продюсеры и режиссеры оценивающе окидывают фигуру, сглатывая вожделение и примеряя его в качестве очередной любовной версии. Но от моего сопровождающего все отскакивает, как теннисные мячи от ракетки олимпийского чемпиона.

***

На следующий день выясняется, что после обеда часть приехавших писателей свободна, и организаторы мгновенно берут ситуацию в свои руки, красавица Ани заказывает нам миниавтобус, и мы, несколько счастливцев, едем в новое удивительное место, радуясь нежданному сюрпризу.

Каньон у церкви Ованаванк. Пронзительная оглушающая тишина. По склону к маленькой речушке спускаются коровы, лениво подбирая мягкими губами пожухлую, выжженную траву… Худые мосластые тела их медленно покачиваются… Слышен гортанный выкрик пастуха, подгоняющего стадо… Располагаемся на камне перед провалом… Закатное солнце золотит камни, траву, стены древнего храма…

Роберт  сидит рядом, скрестив ноги. Большие иконные глаза с длинными ресницами полуприкрыты… Он тихо напевает что-то на армянском, словно заклиная пространство… Задумываюсь над тем, что мужчины этой страны смогли остаться мужчинами, а женщины – женщинами… Остается завидовать, с горечью понимая, что большая часть русских это потеряла… Может из-за Великой Отечественной войны, когда после ее окончания дефицит мужчин привел к тому, что родившихся мальчиков излишне боготворили, а женщины повсеместно становились ударницами труда, выполняя тяжкую, порой непосильную физическую работу; может - из-за пришедшего с запада феминизма, а потом и распущенности нравов, и якобы харизматичного термина бизнес-вумен… Не знаю…

Начинает казаться, что я родилась не в той стране, не там, где могла бы быть счастлива… Впрочем, это все глупости – я та, кто я есть, и может быть, родись я здесь, воспринимала бы все как должное, не видя и не ценя то, что вбираю в себя сейчас с такой любовью…

И все же, здесь мне хочется чувствовать себя в первую очередь женщиной, за которой будут ухаживать, которой будут восхищаться, говорить комплименты, бросаться на помощь, подавать руку, а иногда и решать за нее… Я так привыкла быть жесткой, требовательной, отдающей распоряжения, умеющей ценить время, вести переговоры, добиваться решения поставленных задач, исполнения обязательств, что переношу этот стиль общения и в личную, повседневную жизнь, порой не замечая и не осознавая этого, а если и замечая - с грустью осознавая невозможность изменений.
Здесь меня накрывает непривычное смущение, смятение от выявленной неправильности и нелогичности такого поведения для моей женской натуры, постыдное ощущение, что я веду себя подобно неуклюжему слону в посудной лавке, головокружительное соскальзывание к изначальной женскости. Пусть упрекают меня воинствующие феминистки, отстаивающие пресловутые свободы, которые никто не собирается у них отбирать, я говорю только о своем восприятии и осознании, ни в коем случае не пытаясь навязывать свою точку зрения или учить жизни. Я ощущаю неправильность лишь своего поведения, собственного диссонанса, сравнимого, к примеру, с тем, как подросток из хулиганских побуждений, юного бунтарства и недостатка воспитания выцарапывает гвоздем на стенах храма «Здесь был Вася», и пойманный за этим занятием, краснеет и вдруг понимает глупость и невежественность данного поступка.

Приехав в Армению как писатель, я, конечно, хотела увидеть больше того, что уже показала мне Армения за прошедшие два года, хотя добавочной мотивацией было не только общение с писателями разных стран, но и какая-то возможная польза от новых знакомств, связей, потенциальных партнеров. Я перестала думать о какой-либо пользе сразу, мгновенно, сразу переключившись на безупречно чистый регистр, органично резонирующий с ошеломляющей страной. Каждодневное увеличение амплитуды этого резонанса было лишь следствием, причина же таилась в совпадении внешней частоты – Армении с частотой внутренней – моей собственной. Это невозможно описать так, чтобы человек, никогда не бывавший в этой стране, понял и ощутил нечто похожее, поскольку разница между фотографиями, эскизами, набросками и оригиналом – колоссальна.

Думаю о том, что музыка, архитектура, литература, живопись, кухня несут на себе отпечаток генной структуры Армении, ее горячей крови. Гранатовое вино, немного сладковатое, чуть терпкое, с характерным фруктовым привкусом нектаром-наваждением окропляет губы, услаждая рецепторы языка. Пригубив его, я словно пью плоть и кровь страны, совершая священный обряд, причащаясь.

Библейское небо торжественно, как в первые дни творения… От этой красоты захватывает дух и хочется кричать, но громкие звуки кажутся тут неуместными… Беспредельное счастье и легкость… Птичьи крылья за спиной расправляются… Рядом бродят другие участники ковчега: Василий Ерну из Румынии, Олег Панфил из Молдовы, Гурам Мегрешвили из Грузии, Зюзанна Клепова из Словакии (любовно все звали ее Зюськой), Иоланда Кастано из Испании…

На другой стороне каньона стоит старик и что-то кричит, но слов разобрать не удается, слышно только слово «Ереван», остальное уносит ветер… «Инч? » - кричит Роберт, складывая ладони лодочкой. Старик жестикулирует, повторяет фразу, но безрезультатно… «Инч?» - опять спрашиваем мы. После нескольких попыток, тот досадливо машет рукой и уходит. Пообщаться не удалось…
Наконец, обращаю внимание на монастырский комплекс: базилику Сурб Григор V века и Сурб Карапет (1216—1221) — главную церковь монастыря, в которой находится один из немногих в Армении иконостасов. С севера к храму примыкают руины церкви первых христиан, относящейся к началу IV века… Ставлю свечи…

Роберт торопит нас всех – пора возвращаться в Ереван, после ужина назначена  важная встреча, но я вижу, что и ему не хочется покидать это мистическое, полное достоинства и внутренней силы место. Мечтаю о том, чтобы именно здесь послушать игру на дудуке или на саксофоне, представляя, насколько пронзительными могут быть ощущения от сочетания музыки и пространства… Здесь я начинаю любить музыку, не изменяя любви к тишине… В следующий приезд я обязательно привезу варган…
 
Понимаю, что моя любовь к Армении многогранна и многолика: это и неизмеримое чувство радости, гордости матери, обращенное к сыну, и преданное восхищение ученика мастером, и наивная робкая готовность обожания невесткой будущей свекрови, и ответственность ангела-хранителя за доверенную ему душу, и пылкая безудержная страсть влюбленной женщины, безоглядно вручающей себя избраннику…

На обратном пути с испугом подсчитываю дни, оставшиеся до отъезда: слава богу, еще не скоро и можно хмелеть от воздуха Армении, утоляя жажду большими глотками – тяжкое похмелье, абстинентный синдром наступит лишь по возвращении…


***

После ужина приезжаем в музей Параджанова, где кроме экскурсии нас ожидает встреча с премьер-министром Армении и министром культуры. Представить себе это в России более затруднительно – такие встречи на уровне первых лиц государства обычно происходят более пафосно, с более четким отбором и уж никак не в музее, и не в десять вечера… Это сразу располагает к доверию и открытости… Спасибо вам, Тигра;н Суре;нович! Спасибо за отсутствие пафоса и неформальную обстановку, за то, что не поторопились уйти, исполнив протокол, а ходили и разговаривали со всеми нами, за то, что мы не видели в ваших глазах скуки, а чувствовали искреннюю заинтересованность. И вам, Асми;к Степа;новна, большое человеческое спасибо!

Великий Параджанов не жил в Армении, но завещал все свое наследие родине предков. Именно поэтому и был создан музей, гордящейся уникальной коллекцией режиссера: керамикой, куклами, рисунками, ассамбляжами, эскизами к фильмам, личными вещами…

Директор музея Завен Саргсян (известный фотограф и друг Параджанова) встретил нас всех у входа и радушно развел руками: гуляйте, смотрите… А потом мы с Василием Ерну как-то оказались у него в кабинете, и нас ждали новые сюрпризы: выдержанный  коньяк и уникальные фотографии самого Саргсяна. Я не удержалась, набралась космической наглости и выпросила одну из его фотографий: разумеется, с Араратом. Он заботливо переложил ее картонками, убрал в картонный конверт и в пакет. Я везла ее осторожно, как ребенка, мечтая о том, что когда вернусь: сразу закажу рамку, стекло и буду каждый день смотреть на этот уникальный снимок. Спасибо вам, Завен! Вы так увлеченно рассказывали об удивительных храмах Армении, об их уникальности, архитектурных особенностях, что встреча с вами стала для меня неожиданным и дивным подарком!

Завен лирично и просто, без пафоса повествовал о непростой судьбе своего знаменитого друга, о женщинах, которых он любил, о трагических историях, походящих на сюжет для кино… Рассказывал, что во время учебы во ВГИКе Сергей влюбился в Нигяр, девуш¬ку-татарку, которая была родом из Молдавии.
Их знакомство произошло случайно. Зайдя в ЦУМ, Сергей в парфюмерном отделе вдруг увидел де¬вушку, которая произвела на него сильное впечат¬ление. Чуть ли не в тот же день Сергей пригласил ее на свидание. Их роман длился несколько меся¬цев и закончился браком. Однако их счастье дли¬лось недолго. Нигяр происходила из патриархаль¬ной семьи, в которой царили весьма суровые нра¬вы. Когда в Москву приехали братья девушки и узнали, что она без ведома родственников вышла замуж, они потребовали у Параджанова крупный выкуп. У студента Параджанова таких денег не бы-ло, но он пообещал достать их, надеясь на помощь отца. В тот же день Иосифу Параджанову в Тбили¬си полетело письмо, в котором сын буквально умо¬лял дать ему требуемую сумму, обещая со време¬нем обязательно ее вернуть. Но Иосиф был слишком обижен на сына за то, что тот изменил семейной традиции, не пошел по его профессиональным стопам, и в просьбе отказал.
Финал этой истории был трагичен: родственники потребовали от де¬вушки, чтобы она бросила нищего мужа и вернулась с ними на родину. Но та отказалась. И тогда родственники поступили с ней согласно своим пат¬риархальным нравам — сбросили ее под электричку.

В середине 50-х, бу¬дучи в Киеве, он женился на украинке, два года прожившей в Канаде, — Светлане Щербатюк. Эле¬гантная, красивая, она вполне могла быть фотомо-делью. У них родился сын, которого назвали Суреном. Белокурый, как и его мать, мальчик внешне мало что взял от своего отца, который его обожал. Но жить в семье с Параджановым было сложно. Он был человеком непредсказуемым, странным, и мно¬гие его причуды воспринимались людьми как без¬умие. Соседи Параджанова по Тбилиси, когда он чудил, обычно говорили: «Сумасшедший на свобо¬де». Свою жену Параджанов заставлял принимать участие в его мистификациях и причудах. Он наста¬ивал, чтобы она чистила яблоки каким-то необык¬новенным образом, ставила чашку на стол не так, а эдак, котлеты укладывала на блюдо особенным об¬разом.
Судя по всему, Светлана Щербатюк так и не сумела приспособиться к причудам своего мужа и в 1961 году, взяв с собой сына, покинула его дом. Но Параджанов навсегда сохранил в своем сердце любовь к этой женщине. Рассказывают, что когда он впервые увидел в Киеве известную актрису Вию Артмане, то грохнулся перед ней на колени, произ¬нося восторженные слова восхищения. Внешне Артмане была очень похожа на его бывшую жену Светлану Щербатюк. И эта женщина оставила след в творчестве Параджанова: она снималась в авто¬биографической ленте «Исповедь» в образе моло¬дой супруги, а один из эпизодов сценария был по¬священ ее золотому локону.

Гениальность, особая творческая манера, собственный стиль – вот, что можно сказать, посмотрев его картины. Например, «Тени забытых предков».

Журнал «Экран» (Польша), 1966 год размещает статью о Параджанове, в которой говорится следующее: «Это один из удивительнейших и изящнейших фильмов, ка¬кие случалось нам видеть в течение последних лет. Поэтическая повесть на грани реальности и сказки, действительности и привиденного, достоверности и фантазии... Воображению Параджанова, кажет¬ся, нет границ. Красные ветви деревьев, геометри¬ческая композиция внутри корчмы с немногочис¬ленным реквизитом на фоне белых стен, Палагна на лошади под красным зонтом и с полуобнаженными ногами, грубость погребального ритуала с омовением умершего тела и сцена оргиастических забав в финале... Параджанов открывает в фольк¬лоре, обычаях, обрядах самобытный культурный ритуал, в рамках которого действительность реа¬гирует на беспокойство и трагедию личности».


Вспоминаю еще одну легенду, услышанную в Армении год назад.

Давным-давно, в незапамятные времена, была у царя Арташеса красавица дочь по имени Тамар. Глаза Тамар сияли как звезды в ночи, а кожа белела как снег на вершинах горах. Смех ее журчал и звенел, как вода родника. Слава о красоте Тамар шла повсюду. И царь Мидии слал сватов к царю Арташесу, и царь Сирии, и многие цари и князья. И стал царь Арташес опасаться, что кто-нибудь придет за красавицей с войной или злобный вишап похитит девушку прежде, чем он решит, кому отдать дочь в жены. И велел тогда царь построить для дочери золотой дворец на острове посреди озера Ван, что издавна зовется морем Наири - так оно велико. И дал ей прислужницами только женщин и девушек, чтобы никто не смутил покоя красавицы. Но не знал царь, что сердце Тамар уже не было свободно. И отдала она его не царю и не князю, а бедному азату, который ничего не имел на свете кроме красоты, силы и отваги. И успела Тамар обменяться с юношей взглядом и словом, клятвой и поцелуем. Но воды Вана легли между влюбленными.
Знала Тамар, что по приказу отца днем и ночью следит стража за тем, не отплывает ли от берега лодка к запретному острову. Знал это и ее возлюбленный. И однажды вечером, бродя в тоске по берегу Вана, увидел он далекий огонь на острове. Маленький как искорка, трепетал он во тьме, словно пытаясь что-то сказать. И вглядываясь вдаль, юноша прошептал: «Далекий костер, мне ли шлешь ты свой свет? Не ты ли красавицы милой привет?» И огонек, словно отвечая ему, вспыхнул ярче. Тогда понял юноша, что возлюбленная зовет его. Если с наступлением ночи пуститься через озеро вплавь, ни один стражник не заметит пловца. Костер на берегу послужит маяком, чтобы не сбиться в темноте.
И влюбленный бросился в воду и поплыл на далекий свет, туда, где ждала его прекрасная Тамар. Долго плыл он в холодных темных водах, но алый цветок огня вселял мужество в его сердце. И только стыдливая сестра солнца Лусин, взирающая из-за туч с темного неба, была свидетельницей встречи влюбленных.
Ночь провели они вместе, а наутро юноша снова пустился в обратный путь. Так стали они встречаться каждую ночь. Вечером Тамар разводила огонь на берегу, чтобы возлюбленный видел, куда плыть. И свет пламени служил юноше оберегом от темных вод, что раскрывают ночью ворота в подземные миры, населенные враждебными человеку водяными духами.
Но однажды царский слуга увидел юношу утром, возвращающимся с озера. Мокрые волосы его слиплись, и с них стекала вода, а счастливое лицо казалось утомленным. И слуга заподозрил правду. И в тот же вечер, незадолго до сумерек, слуга затаился за камнем на берегу и стал ждать. И увидел, как зажегся дальний костер на острове, и услышал легкий плеск, с которым вошел в воду пловец. Все высмотрел слуга и поспешил утром к царю.
Люто разгневался царь Арташес на то, что дочь его посмела полюбить, а еще более разгневался, что полюбила она не одного из могущественных царей, что просили ее руки, а бедного азата! И приказал царь своим слугам быть у берега наготове с быстрой лодкой. И когда тьма начала опускаться, царевы люди поплыли к острову. Когда проплыли они более половины пути, на острове расцвел красный цветок костра. И слуги царя налегли на весла, торопясь.
Выйдя на берег, увидели они красавицу Тамар, облаченную в шитые золотом одежды, умащенную ароматными маслами. Из-под ее разноцветной шапочки спадали на плечи черные как агат кудри. Девушка сидела на ковре, и кормила огонь из своих рук веточками волшебного можжевельника. Увидев незваных гостей, она в испуге вскочила на ноги и воскликнула: «Вы, слуги отцовы! Убейте меня! Молю об одном: не гасите огня!» И рады бы царские слуги пожалеть красавицу, но страшил их гнев Арташеса.
Схватили они девушку и повлекли прочь от костра в золотой дворец. Но прежде дали увидеть ей, как погиб огонь, растоптанный и раскиданный грубыми сапогами. Горько плакала Тамар, вырываясь из рук стражей, и смерть огня казалась ей смертью любимого…
На середине пути был юноша, когда манивший его свет погас. И темные воды потянули его в глубину, наполняя душу холодом и страхом. Перед ним лежала тьма, и он не знал, куда плыть. Долго боролся он с черной волей водных духов. Каждый раз, когда голова обессилевшего пловца показывалась из воды, взгляд его с мольбою искал во тьме заветный огонек, но не находил, и вновь плыл наудачу, а водные духи кружили его, сбивая с пути.
И юноша выбился из сил. «Ах, Тамар! - прошептал он, последний раз показываясь из воды. - Что же ты не уберегла огня нашей любви? Неужели выпала мне судьба кануть в темной воде, а не пасть на поле боя, как положено воину!?» «Ах, Тамар, какая это недобрая смерть!» - Это еще хотел сказать он, но уже не смог. Только одно у него хватило силы воскликнуть: «Ах, Тамар!». Эти слова подхватило эхо, голос каджи, духов ветра, и понесло над водами Вана: «Ах, Тамар!»
А красавицу Тамар царь велел навек заточить во дворце. В горе и скорби до конца дней оплакивала она своего возлюбленного, не снимая черного платка с распущенных волос.
Много лет прошло с тех пор, но все помнят об их горестной любви. А остров на озере Ван зовется с тех пор Ахтамар… 

Меня же зовет собственная недописанная история:

Мой паж сопровождает меня везде и всюду, начиная с обязательных пафосных мероприятий, групповых экскурсий, придуманных для оригинальности в этом году, словно некий флэшмоб, и до индивидуальных прогулок, не предусмотренных официальной программой. Предупредительно подает руку, когда я спускаюсь по ступенькам экскурсионного автобуса… заботливо открывает дверь такси, усаживает, следит, чтобы полы моего платья не прищемила дверь… если я выбегаю курить во время фуршета - выносит свое пальто и ласково укрывает мои плечи – «Холодно, простудишься»… прикуривает для меня сигарету… заботливо предлагает взять его под руку, чтобы я не споткнулась, не оступилась на каблуках… 
Кстати, даже на высоких шпильках я гораздо ниже его, что не может не радовать…

Его имя означает «стремление к солнцу», но я вижу, как он тянется ко мне… Отгоняю глупые мысли и дурацкие фантазии, невольно закрадывающиеся в голову, понимая, что у нас мало общего и разница в возрасте настолько существенна, что иное отношение, кроме покровительственно-материнского, будет вызывающе смешным и нелепым… Но я впервые за долгие годы чувствую такую небывалую легкость и незамутненность, искреннюю летящую радость, юную силу и воодушевление, несущие по просторам этой страны, неподвластное контролю алхимическое взаимодействие, творящееся между нами, что поддаюсь головокружительной эйфории, отпускаю себя и перестаю думать…

Он забирается за мной следом на все горы и склоны, подходя к самому краю провалов, манящих бездной первородных живописных ущелий, припадает чувственным ртом к родникам, из которых жадно пьет ледяную кристально-чистую воду, а потом, складывая ладони лодочкой, предлагает напиться из его рук, в старых храмах ставит тонкие восковые свечи, непременно зажигая их от моей, ловит меня внизу, когда я спрыгиваю с очередного камня, холма, не прижимая, не вольничая, но деликатно, крепко и надежно поддерживая, так, что я ощущаю силу его мускулов, играющих под кожей…  Артак срывает для меня яблоко в диком саду, надкусывая которое, я ощущаю его невыразимую сочную сладость, впервые, наверное, испытанную искушенной Евой. Он бережно стирает каплю сока с угла моего рта, и надкусывает свой плод.

Пытаюсь понять: это всего лишь вежливость настоящего мужчины, выросшего в южной стране, профессиональная отработка задания, полученного от организаторов по высшему разряду, четкая, нефамильярная, исключающая иные толкования или что-то еще?.. Теряюсь. Говорю себе, что я только недавно получила очередной болезненный урок и негоже мне, взрослой девочке, саму себя провоцировать на иллюзорное увлечение, похожее на инцест – уж слишком разные возрастные, интеллектуально-весовые категории получаются у партнеров на этом ринге. Регулярность моих ошибок наводит на мысль о детской инфантильности, любви к самообману, психической неполноценности и привычки к шаблонным вариантам развития событий, где итог – не сложившиеся отношения, растерянное пьяное одиночество с параноидальным оттенком ужаса – так будет всегда…


***

Утром наш Ковчег выплывает из объятий города, стремясь к новым впечатлениям и новым горизонтам, к городу Гюмри, но сначала несколько знаковых остановок. Первая из них – Цицернакаберд.

Девушка-экскурсовод в здании мемориального комплекса поражает иконописным, вдохновенно чистым светлым лицом и правильными чертами, без следа косметики – с нее надо писать картины. Впрочем, мужчины тут тоже бывают поразительно красивы… Главное, это их глаза, полные вековой мудрости…

Душа очищается только при помощи светлых чувств: от любви, сочувствия, сопереживания, соосознания… Она должна расти с открытыми глазами, принимая и то, что, по сути, бывает принять и понять  страшно. Мемориал погибшим от геноцида 1915 года – Великого Злодеяния – вызывает мои слезы… Они катятся градом, а душа разрывается болью… Мы кладем у вечного огня белые гвоздики, по одной, медленно и торжественно, и я чувствую, что для каждого из нас это не просто очередное мероприятие или повинность, а необходимость отдать дань памяти, принять в себя часть этой боли, чтобы не забывать, не повторять, стать чище самим и не причинять зла, кому бы то ни было и в чем бы это ни заключалось… Спешу отойти в сторону, чтобы не вызывать ненужные вопросы и не быть заподозренной в излишней фальшивой сентиментальности. Это можно переживать только наедине, не напоказ. Вижу, как опускается на одно колено и крестится известный польский писатель Януш Леон Вишневский. Он – один из нас, обитатель ковчега.

Эмоции бьют через край. Честно говоря, я и не подозревала уже, что способна с такой силой ощутить эту сопричастность. Я вспоминаю теракты и взрывы в Москве и других городах... Печально известный захват заложников во время музыкального представления Норд-Ост, в переходе на Пушкинской, в метро на нескольких станциях, самый известный между стациями Павелецкая и Автозаводская, взрывы домов на улице Гурьянова и на Каширском шоссе… Мы все тогда жили в страхе. Даже те, кому повезло не находиться в это время в гуще событий или поблизости… Мы боялись ездить в метро, ходить по улицам, спать в своих домах… Люди организовывали свои дежурства и патрулировали город, свои районы, дома, чтобы их семьи были хоть как-то, относительно защищены…

Стыдно признаться, но когда я услышала о трагедии 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке, о том, как террористы-смертники захватили лайнеры и направили их в башни Всемирного торгового центра в Манхеттене, меня больше всего волновало, как там моя мама и моя подруга, живущие в этом городе, чем сам факт ужасной трагедии. Я тогда уже так устала бояться и переживать, устала видеть на экране телевизора в новостях очередные окровавленные тела своих соплеменников и бояться, что среди них могут оказаться мои близкие и друзья, что ощущение трагедии в Нью-Йорке быстро сменилось облегчением, что с мамой, ее мужем и моей подругой все в порядке. Я понимала, что это неправильно, что моя душа должна болеть и за тех, кто безвинно погиб там, но она была пуста…

Страх и боль вокруг человека на протяжении некоторого длительного времени изменяют его психику, чтобы сохранить рассудок и не допустить нервных срывов… Думаю так… К тому же, я должна была заботиться о своей годовалой дочери, а Москва только выплывала из летней гари торфяных пожаров, затянувших невиданным доселе смогом весь город. Иногда не было видно не только соседних домов – даже ближайших деревьев. Молочно-белая мгла с запахом гари проникала всюду, а уехать куда-то мы тогда не могли…

Медленно идем обратно к автобусу. Роберт спрашивает, не красные ли у него глаза. Его еще больше, чем всех нас, задевает боль его народа, тем более, что это относится и к его семье, к истории рода…

- Я не понимаю, - горячо говорит он, - как можно быть настолько ущербным, чтобы убивать безвинных людей, женщин и детей? Какая убогая философия должна оправдывать душу, совершающую подобное преступление?.. Как нормальный вменяемый человек может пойти на такое?..
- Я тоже не понимаю этого, Роберт-джан…

Точно также, когда я смотрю со смотровой площадки Хор Вирапа на Арарат – ощущаю боль от его потери, словно это я потеряла его. Когда-то давно я была в Турции на отдыхе, но теперь даже мысль о том, что я снова захочу туда поехать, кажется дикой. Я знаю, что в 1921 году Сталин отдал Арарат Турции и чувствую стыд, хотя меня тогда еще не было на свете, а даже если бы и была, то что с этого?.. С болью смотрю на полосу отчуждения, видную невооруженным взглядом… По армянской легенде гора Арагац являлась сестрой горе Арарат. Однажды любящие друг друга сестры поссорились. Тщетно пыталась их помирить гора Марутасар; разгневанная, она прокляла их обеих — они оказались навсегда разлученными, как и сама Армения с Араратом…

И я буду молить богов о том, чтобы проклятие Марутасар исчезло, развеялось как дым, туман, морок…

Цавд танем, Армения! Унесу боль твою… Она стала и моей болью.

Вот рассказ сестры Роберта – Кимы Ванескегян об их прадеде, приведенный с ее разрешения:

«Мой прадедушка со стороны отца — Аветис Ванескегян. О нем я и хочу рассказать. Его я не знала и видела только на фотографиях, поскольку родилась через несколько лет после его смерти. Но в нашей семье свято хранят память об этом человеке, а история его жизни заслуживает того, чтобы о ней знали и другие. Все, что пришлось пережить моему прадеду, кажется нереальным. Но, к сожалению, это быль, причем таких историй (разных, и, вместе с тем, объединенных общей трагедией) можно найти почти в каждой армянской семье.
Я как-то услышала выражение: «У каждого армянина — свой Геноцид». И на самом деле, нет, наверное, ни одной армянской семьи, которую бы не затронули кровавые события 1915 года, оставив в памяти поколений страшные воспоминания о страданиях, голоде, эмиграции и мучениях. И так получается, что если армянин рассказывает о своих предках, то каждая такая человеческая история становится еще одной строчкой, вписываемой в скорбную летопись моего многострадального народа.
Когда мой прадедушка Аветис, вечером, в кругу семьи, рассказывал о своем страшном детстве, плакали все и всегда. Разум отказывался воспринимать весь тот ужас, который пришлось пережить ему совсем крохой. Прадед родился в 1909 году в Мараше (город в Киликийской Армении, ныне он находится на территории Турции). А в 1915-ом вся его большая, трудолюбивая и дружная семья из 20 человек в одночасье была вырезана турками. Остатки некогда большого клана Ванескегянов разбросало по всему миру. Их потомки сейчас живут в США, Южной Америке, Франции.
Сам Аветис, тогда еще 6-летний ребенок, чудом спасшись вместе со старшей сестрой, вместе с другими сиротами, скитался по большим дорогам, питался подножным кормом, просил милостыню. Как-то раз во дворе одного дома на него спустили собак, которые жестоко его покалечили. После нескольких лет бродячей и голодной жизни, дети вернулись в Мараш. Был 1920 год. Порядок в городе обеспечивали французские войска, которые не приняли необходимых мер для обеспечения безопасности армянского населения: как-то ночью они трусливо покинули Киликию, предусмотрительно обмотав копыта своих лошадей войлоком. После их ухода турки снова принялись за резню армян. В городе вспыхнула эпидемия холеры. Умерла сестра Аветиса. В памяти мальчика запечатлелась картина: впервые за много лет он поел хлеб, который один сердобольный человек, сжалившись, подал ему: так прадедушка справил поминки по сестре. Вскоре он тоже заболевает холерой, и его, ослабевшего, бросают в телегу с трупами и везут хоронить. Когда тела уже бросали в яму, его случайно заметили немецкие миссионеры: мальчик зашевелился, и это спасло ему жизнь. Ребенка посадили в клетку и держали в ней даже после истечения карантинного срока. Когда стало ясно, что он будет жить, отправили в Ливан - в немецкий детдом города Джубейль. Оттуда часть армянских сирот отправили в Америку, а прадеда - в Израиль…
Обосновавшись в Иерусалиме, он получил профессию (был известным портным), создал семью, у него родилось четверо детей - два сына и две дочери. Между прочим, его жена, моя прабабушка Арпине Чекмеян, была дочерью известного артиста Вардана Чекмеяна (его называли Чекме Вардан). Он входил в армянское ополчение, которое вместе с пятью тысячами жителями окрестных деревень сирийского вилайета Адана спасались на горе Муса-Даг от турок. Героическая оборона Муса-Дага послужила основой известного романа Франца Верфеля “Сорок дней Муса-Дага”. Храбрых муса-дагцев на пятьдесят третий день сопротивления, в сентябре 1915 года спасли французские военные корабли: под прикрытием огня с моря все защитники Муса-дага с семьями (всего 4058 человек) были взяты на борт. Так моя прабабушка Арпине оказалась в Иерусалиме, где и повстречала своего будущего мужа. Ей было всего шестнадцать, а дедушке - двадцать семь. Их история любви - нечто особенное: все знавшие эту пару рассказывали, что Аветис и Арпине не могли прожить друг без друга и дня. Если бабушка ненадолго уходила в гости к подругам, дед сидел во дворе дома, смотрел на дорогу и ждал. Если бабушка задерживалась, он обязательно шел ее встречать, и они возвращались домой под руку, причем дед светил фонариком ей под ноги, чтоб она, не дай Бог, не оступилась. Они всегда были красиво и с иголочки одеты: даже дома (весь день хлопоча по хозяйству) бабушка носила высокие каблуки и красивые платья, а дед ходил чисто выбритым, в сорочке и галстуке. Сверху он надевал шелковый халат с кистями, а если кто-то приходил в гости, халат сменялся пиджаком. «Моя Арпик»- так ласково называл свою супругу дедушка Аветис. Они умерли в один год. Сначала не стало бабушки. Дед пережил ее всего на несколько месяцев…
В 1948 году, когда началась волна репатриации армян в Советскую Армению, прадед с семьей приехал на родину. Всю оставшуюся жизнь он прожил в Кировакане (ныне город Ванадзор). Купил дом, во дворе разбил прекрасный яблоневый сад, за которым кропотливо ухаживал и очень любил. Дедушка обшивал всю партийную элиту города, был весьма уважаемым человеком в городе и всех именитых гостей, приезжавших в Кировакан, приводили к нему в гости. У него побывал известный американский писатель армянского происхождения Уильям Сароян, писатель Грант Матевосян и другие знаменитости.
Но жизнь, как была, так и осталась ему жестокой мачехой. Выпавших на его долю горя и страданий оказалось «мало»… В страшной аварии погибает его старший сын вместе с ребенком. Вскоре умирает его невестка (моя бабушка, мама моего отца), а он, вместе с женой воспитывает осиротевшую внучку. «Зависти богов» все нет конца: в 1988 году страшное землетрясение в Армении оставляет еще один кровавый рубец на его израненном сердце. Он и семья его дочери не только лишаются в одночасье крова, но и любимого 20-летнего внука. Юноша остался под обломками рухнувшего здания, спасая свою невесту: их так и нашли на 10-ый день: держащимися за руки…
Протест против несправедливости и жестокости провидения прадед выразил странным образом: взял топор и срубил свой любимый яблоневый сад, разведя из деревьев костер, чтобы обогреть семью, ночующую под открытым небом. Он поступил точно так, как герой известного романа армянского классика Степана Зорьяна «Яблоневый сад» - уничтожил свое любимое детище, возроптав против безжалостного рока. «Они больше не нужны, все рухнуло», — произнес прадед у развалин родного дома и костра из его любимых яблонь. И это, наверное, было самое страшное: все кто знал прадеда, отмечали его стойкость и выдержку - все пережитое им в детстве закалило его характер. Но этот поступок говорил о многом: у нас любят повторять, что каждый армянин должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Дедушка Аветис все это сделал, но, срубив взращенные им деревья у руин своего дома, он как бы сам подвел итог своей непростой и такой несправедливой жизни. Дедушка «сдался», посчитав, что все было зря. Но это не так…
Он все-таки построил «дом» и имя этому дому - наш большой род Ванескегянов. Прадеда уже много лет нет с нами, но мы часто вспоминаем его. И глядя на всех нас - его внуков, правнуков и праправнуков, мы понимаем, что не зря тогда, в кровавом 1915 году он стался в живых, прошел сквозь все муки ада, но все-таки выжил. Род его не прекратил существование - с каждым годом нас становится все больше и больше. Наверное, неслучайно имя прадедушки в переводе с армянского означает «Благая весть» и связано с христианским преданием об апостолах, возвестивших миру благую весть о воскрешении Христа. Так и дедушка Аветис живет в своих потомках, и тоненькой ниточкой, сквозь времена, не прерывается связь поколений. И пока мы делаем все, чтобы историческая и человеческая память передавалась нашим детям и внукам, род человеческий будет жить в веках. Просто нужно, чтобы помнили, и не забывали».

Трагедия геноцида знакома не понаслышке многим армянским семьям. Они хранят и передают эту боль и память о ней по наследству. Этой девочке сейчас девятнадцать. Казалось бы, современное дитя, у нее должны быть другие интересы, устремления, а она пишет о прадеде. И я знаю, потом и она, и ее брат Роберт будут рассказывать своим детям, внукам и правнукам эту историю, чтобы те тоже знали и помнили. Не помнящий родства, не помнящий истории семьи, рода, страны, ты - никто.


***

В Ошакане, где похоронен Месроп Маштоц, создатель армянского алфавита и основоположник армянской литературы и письменности, я любуюсь на буквы-памятники, ажурные, цвета гор, теплеющих под ласковым солнцем. Армения проникает в меня: я хочу читать ее литературу, слушать дудук, смотреть фильмы, изучать историю, говорить с ней на одном языке… И хотя все армяне знают русский, я, наверное, впервые в жизни, хочу говорить на их языке, без необходимости – но из любви.

Пока, только пока я знаю другой армянский алфавит: Арарат, Арагац, ареф, Асатур, Арташес, Артур, Арман, Ани… Ван, Варнашен… Гарни, Гехард, Гюмри… Давид, джан, Джермук… Звартноц… Ереван… Каскад, Кизил… лаваш, ламаджо… Матенадаран, Мормашен, Мариам, Момик… Наира, Нерсес, Ной, Нораванк… Ованованк, Ошакан… Параджанов… Раздан, Рубен… Сагмосаванк, Сарьян, Севан, сирд, Сурб Рипсиме… Татев, Тигран, Туманян… хачкар, Хор Вирап, Цахкадзор… Шаке… Эчмиадзин…

Этот алфавит трудный, я еще мало знаю, но учусь ему, как прилежный и старательный ученик.

Часовня с могилой Месропа Маштоца является одной из наиболее посещаемых мест в Армении. Каждый год, в сентябре, многочисленные первоклассники учат первую букву армянского алфавита именно в этой церкви: после торжественной клятвы, у его могилы. Я не произношу клятв, а просто прошу Роберта показать мне первую букву моего имени. Провожу пальцами по ее ажурным очертаниям, пытаясь удержать в памяти ее гибкий силуэт.

С улыбкой вспоминаю притчу о создании грузинской письменности, пересказываемую армянами друг другу как анекдот, но которую ни в коем случае нельзя рассказывать при грузинах:

в 345 году Месроп Маштоц создал письменность для армянского народа. Шло время... соседи грузины, смотря на армянский алфавит, захотели и себе такой и решили послать делегацию к Месропу Маштоцу.

Пришли грузины к нему, а он в это время трапезничал, но они решились обратиться:

- Послушай, Месроп, вот армянам ты создал письменность и нам создай, не то у армян есть, а у нас нет.
Месроп отвечает:
- Хорошо, вот только поем и напишу, а вы ступайте пока.
Но нетерпеливые грузины начали просить:
- Нет, нам нужно прямо сейчас, некогда нам ждать.
Месроп Маштоц в ответ:
- Да поймите вы, я ем. Доем и сразу возьмусь.
А грузины все просят и просят:
- Нам срочно нужно, именно сейчас.
Месроп разозлился, взял тарелку с лапшой, которую ел, и кинул на стену, со словами:
- Зарисовывайте свои буквы - вот ваш алфавит.
Так и появилась грузинская письменность...


***

Дорога оказалась долгой, и, не заселяя в гостиницу, нас везут обедать. Несмотря на усталость, каким-то чудом открывается второе дыхание, и после обеда мы начинаем танцевать. Официанты делают музыку громче… Так, танцуя, мы и уходим из ресторана, чтобы сразу пойти на экскурсию, пока на город не опустились сумерки…

Гюмри, бывший Ленинакан, странное место, такое же вневременное в своем роде. Этот город сумел сохранить часть старинных домов, несмотря на страшное Спитакское землетрясение, трагедию, потрясшую в 1988 году весь мир… Тогда в Армении погибло более двадцати пяти тысяч человек…
Цавд танем, Армения!..

Каменные приземистые домики одно-двух- и трехэтажные когда-то строились добротно и на века. Тогда еще умели строить и не знали слова «халтура». Чаще всего творения человеческих рук разрушает не природа, а они сами – варварски уничтожая то, что было создано, сотворено с любовью…
Вижу парикмахерскую, сохранившуюся еще с советских времен… Смешные разлапистые красные кресла из кожзаменителя, подугасшие, чуть мутноватые зеркала с щербинками, цирюльники/брадобреи в белых халатах с опасными бритвами и пенными помазками в руках степенно и важно обихаживают клиентов, ведя неспешные беседы… Заметив наш интерес, они широким радушным жестом предлагают зайти внутрь, но мы идем дальше…

На одной из центральных улиц, прямо наверху, на улице между окнами  протянуты веревки, на которых сушатся постельное белье, свитера, штаны и подштанники. Очевидно, пыль от проезжающих машин совершенно не смущает владельцев пока еще белых пододеяльников с трогательными ромбами-отверстиями, предназначенными для одеял. Внизу надпись: «Ната. Салон женской одежды». Слово «салон» вызывает смешок, учитывая его объемы, содержимое и интерьер, но смешок необидный… Наивная гордость своим детищем владельца магазина и его попытка привлечь клиентов, вызывают одобрительное умиление. Гадаю, не его ли кальсоны красуются наверху, развеваясь, вернее - гордо рея, подобно флагу?!. 

Вечернее небо затягивают тревожные свинцовые тучи, под которыми заполошными вкраплениями-галочками в небесный потолок летят-мельтешат на юг птичьи стаи… На центральной площади бок о бок ютятся, но все никак не могут притереться друг к другу: по-советски тяжелое здание с огромными нагловатыми буквами Самсунг, за ним благородно-старинного вида кинотеатр Октябрь, в проемах которого диссонирующе висят афиши идущих кинофильмов, потом стеклянно-лаконичный фасад некоего банка, и уже в конце - старый, полный сдержанного достоинства, храм в серовато-черных тонах… Его массивные шпили упали во время землетрясения, и остались на газоне как памятники - один из символов недолгой человеческой памяти…

Отели в Гюмри не очень большие, поэтому участников расселяют сразу в три гостиницы, кого куда. Меня, Гурама, Василия, Олега, Зюську, Давида и двух армянских поэтесс поселили в отеле, не только похожем на музей, но и носящем гордое название «Вилла Карс». Захожу в номер. Все сделано под старину или является ею на самом деле: темно-коричневый ажурный шкаф девятнадцатого века, старые стулья с витиеватыми ножками, комод, кокетливо выставляющий напоказ металлические литые ручки,  расписной сундук, кресло-качалка, маленький письменный столик, с притаившейся на нем чернильницей и древними статуэтками… висящие на стене часы с неработающим механизмом, опустившим вниз онемевший медный язык… пастельная голубовато-зеленая потолочная роспись с чуть поплывшей треснувшей штукатуркой… на окнах покрашенные белой краской дубовые ставни… В маленьком стенном углублении зачем-то прячется полуигрушечный чугунный утюжок… На стенах - нежные акварели с видами Гюмри. Восхищенная интерьером, испуганно заглядываю в ванную комнату, чтобы удостовериться: нет ли и там подобной оригинальной старины. Перевожу дыхание – там все по-европейски.

Ужин проходит в чудесной таверне. За нашим столом вино не пользуется спросом, поскольку Давид приносит абрикосовый самогон от своих родственников. Обычно я такие напитки не пью, но тут отбрасываю все условности и присоединяюсь. Музыка манит в пляс и скоро больше половины участников Ковчега отплясывает под армянские мотивы быстрые и не очень танцы… Время пролетает незаметно.

С чувством сожаления и нетерпения одновременно отправляюсь в номер, уже зная, какие строки выйдут из-под моих пальцев:

На одном из торжественных ужинов, измотанная борьбой со своим разумным/рациональным «я», отпускаю тормоза - перестаю считать количество употребленных напитков, заливая ими неудавшееся прошлое, чтобы утопить его окончательно, и голос разума, нудно твердящий здравомыслящие сентенции… Жизнерадостно-кудахтающие, сохраняющие серьезный вид, облагорожено важные господа и госпожи, их спутники и прислужники с мультипликационными движениями рисованных персонажей, изображающие влиятельность, демонстративно льстивые, вежливо невыразительные, возведшие заурядность в эталон совершенства и политкорректности, они выстраивались здесь, вышагивали, выставляя себя напоказ среди пронырливой журналисткой братии, высвечивающейся среди остальной толпы вспышками особо продажных сальнящихся физиономий, деланно равнодушных, но отличающихся суетливо бегающими глазками, оценочно выжимающими пространство и каждого из присутствующих на предмет искомых скандальных материалов. Растущая неприязнь к этой безликой массе подбавляла уровень напитков в моем бокале.

Мы танцуем вместе все танцы, Артак сначала бережно и виртуозно, а потом все более яростно, убыстряя темп, поддаваясь музыкальному гипнозу и главенствующему ритму, кружит меня по залу, буквально отшвыривая и снова притягивая к себе, будто мы сплетаемся в сумасшедшем, обезумевшем танго, сгорая в его запредельном ритме, недоступном большинству… Меланхолично двигающиеся пары постепенно отдаляются от нас, теснятся к стенам, оставляя пустой круг, разрастающийся с каждой минутой, движением, выпадом…

- Ты все время стараешься вести, так нельзя, - говорит он, - женщина должна повиноваться мужчине, отдать инициативу, хотя бы в танце… Перестань все контролировать, прекрати доминировать… - укоризненно шепчет мне на ухо  Артак.

Я пытаюсь.

- Научи меня, - прошу его, - я буду стараться.

Грандиозный танец стихий, воды и огня, сражение без победителя, бои без правил, мощь силы, сотворяющей мир из антиматерии, рождающей сначала его огненное немыслимого жара ядро, и постепенно окутывающей менее пылающими слоями различных элементов, пока акт творения не будет закончен, и новая планета не будет явлена взору Творца… Музыка стихает… Мы замираем…

Он зарывается в мои волосы, вдыхает их запах, и говорит, что они пахнут фиалками…

Медленно, в полубреду бредем в гостиницу, наслаждаясь мягкой звездной ночью, беззвучно-теплой, нежной, обволакивающей…. Он провожает меня до номера и… нас бросает друг другу, словно две незримые могучие ладони, устав ждать, вдруг нетерпеливо подтолкнули наши тела навстречу… Мелькающая мысль «я не могу допустить такого романа» - мгновенно тает.

Безумие, творящееся между нами, не нуждается в определениях, пояснениях, расшифровке и не поддается контролю… Нас несет сокрушающая природная сила, как бурлящий поток тащит две тонкие веточки, сплетенные между собой, как ветер влечет, играясь, кружащиеся листья, как тайфун или цунами может нести стволы деревьев, людей, автомобили, дома… Противостоять ей невозможно… Я смотрю на мальчика, но вижу перед собой мужчину: настоящего, не испорченного американским феминизмом, русскими женщинами, привыкшими тащить на своем горбу все, включая супружника, свято исповедующих вбитую в них веками пословицу «Пусть плохонький, зато – мой».

Непомерность, неизмеримость природно-дикого слияния, когда происходит все возможное и невозможное, что только может быть, когда я действительно отдаю себя в его полную власть, и его сила царит надо мной, уничтожая, перерабатывая, подчиняя до боли, протестующего крика, задыхающегося желания и невозможности завершить этот первородный акт, неизмеримость эта потрясает, уничтожая все пройденное и испытанное когда-либо, словно и не было ничего до этого момента… Запертые в памяти тела дымные клочки прошлых слияний рассеялись и унеслись прочь…

Не помню, когда мы провалились в сон, но я постоянно просыпалась, понимала, что он рядом и засыпала вновь…

Утром, когда он еще спал, я пошла в ванную… С любопытством разглядывала следы его страсти: расплывающиеся на коже разноцветные пятна синяков, царапины, кровь на бедрах, опять кровь, хотя до женских дней еще далеко… Это не было насилием, но – не ограниченной ни одним табу нестерпимой страстью, не умеющей сдержать полыхающее желание, прорвавшееся сквозь истончившееся отстранение, существовавшее между нами до поры.

Я улыбалась, дотрагиваясь до этих отметин принадлежности…

Улыбалась, приводя себя в порядок, смывая расплывшуюся косметику и нанося новую.

Улыбалась, одеваясь, и когда будила его, недовольно сонного, отмахивающегося, капризно морщившего нос в попытке уйти от пробуждения…

Меня наполняла энергия невероятной силы, полнившейся, разраставшейся, выплескивающейся… Его рука сонно пробиралась сквозь мою одежду, притягивая к себе, привлекая и прижимая все крепче и только понимание, что срочно надо вставать, невероятным усилием воли прервало наши объятия…


***

Утром, собираясь умываться, не отойдя ото сна, я с ужасом уступаю дорогу какой-то упитанной сороконожке, явно чувствующей себя здесь хозяйкой, в отличие от меня. Думаю заорать, но поскольку никого нет рядом и действо это совершенно бессмысленно - молча жду, когда она уберется подальше. Одеваясь, искоса заглядываю в обувь, пытаясь понять: не удостоила ли она один из моих кед достойным чести стать спальней или гостиной. Все обходится. Очевидно, это была демонстрация силы и тактический марш-бросок в другое место…

Рядом с отелем, где проходит наша конференция, чумазые ребятишки играют в камушки, сидя в пыли и коротая время, пока их матери отовариваются в соседнем магазинчике. Широко открытые глаза доверчиво расцветают на их личиках. Рядом с лестницей покатый спуск, который они без затей превращают в горку, скатываясь по ней вниз. Самый младший, лет двух от роду, осторожно следует за двумя мальчишками чуть постарше. Вверх он карабкается на четвереньках, неуклюже переваливается, задирает голову, и, увидев, что я наблюдаю за ним, улыбается… По моей просьбе, Арташ, снимающий все наше путешествие на видео, делает его снимки…

На конференции мы обсуждаем с Давидом Мурадяном и остальными участниками проблемы современной литературы, жанров, смыслов, того о чем и зачем писать, сидя перед белым листом бумаги, не превратится ли в конечном итоге литература в буковки на мониторе экрана, легко появляющиеся и так же легко исчезающие по мановению руки… На мой взгляд, бумажная книга обладает иным весом, иным звучанием, чем книга не имеющая своего физического воплощения… Я сама многое читаю с компьютера, но любимые книги предпочту иметь в бумажном эквиваленте, пусть их будет не так много…

Когда мне дают слово, говорю о проблемах воспитания и обучения в школах, о том, что заботу о читателе надо начинать с детства, что всем нам необходимо обратить внимание на подготовку учителей и директоров, что педагогическая школа утеряна, и истинных преподавателей можно пересчитать по пальцам…
К сожалению, перед моими глазами красноречивый пример, поскольку моя дочь учится в средних классах. Я сама нахожу в ее домашних и школьных работах ошибки, причем в уже проверенных преподавателем работах. А когда я, как директор фестиваля и премии имени Корнея Чуковского, обзванивала школы с предложением, чтобы к ним на встречу приехали известные писатели, пишущие для детей, в большинстве случаев слышала отказ и просьбу перезвонить через несколько месяцев, а лучше – через полгода… Вежливая форма отказа, не так ли?.. Когда моя дочь училась еще в другой школе, я приносила директору афишу: приглашение на праздник «День рождения дедушки Корнея», которую всего лишь надо было повесить на доску объявлений. Вход на праздник был свободный, бесплатный и для детей, и для их родителей. Вы думаете, афишу повесили?..
А потом мы жалуемся, что наши дети мало читают и почти все время проводят за компьютером… Что же вы хотите?.. В российских школах увеличивают часы физкультуры, заботясь о физическом здоровье детей, сокращая их за счет… уроков русского языка…
Преподавателей катастрофически не хватает. Учитель по физкультуре – бывший тренер (не помню, в каком виде спорта) и категорически не хочет смотреть на часы, чтобы вовремя окончить занятие. Если у детей лыжи на территории школы, то контроль времени лежит на охраннике или том преподавателе, который свободен. Иначе класс будет еще половину урока переодеваться, рассаживаться, доставать учебники, и единственное, что сможет сделать несчастный педагог – задать домашнее задание к следующему разу. Русский язык у моего ребенка ведет преподаватель психологии. Учитель по физике пришел из университета и не слишком хорошо понимает, как преподавать предмет начального уровня, детям, а не студентам… И рассказывать об этих моментах можно еще долго…

Задумываюсь о том, что если в Армении все от мала до велика знают Туманяна, то российскому читателю он зачастую совершенно незнаком. Спроси любого на улице Москвы или Санкт-Петербурга – отрицательно покачают головой. А если наоборот? Наверняка армянские дети знают сказки Чуковского… Думаю – да… Но наши дети читают сказки Астрид Линдгрен, к примеру, да и других зарубежных писателей… Тогда почему? Ведь мы много читаем! Господа чиновники, российские и армянские, что это вы так? Кто будет вашу культуру пропагандировать, распространять ее? Ну ладно, может России это на данном этапе не очень нужно, ну а вам-то? Вы же гордитесь своими знаменитыми соплеменниками! Давайте-ка вместе этот вопрос решать! Нельзя сохранять культуру в узком кругу! И что из того, что Туманян переведен на множество языков мира?.. Не отделывайтесь общими фразами, устройте опрос, подумайте, решите…

Ладно, это был единственный камень в ваш огород, больше не буду, не за что ;.

Но я почему горячусь? Мне стыдно, да, но когда еще два года назад я в первый раз приехала в Армению, презентация моих книг проходила именно в его музее. Но я ничего про него не знала! И вам должно быть стыдно за то, что мне стыдно! Вот! ;

Я не поленилась, посмотрела в интернете. В 2011 году была выпущена почтовая марка России, посвящённая Туманяну. Причем тут марка?! Друзья мои, я не перегибаю палку, правда! Вижу цифровую аудиокнигу 2012 года, букинистические издания, которых нет в продаже, книги Маршака (но не Туманяна!), который его переводил, книжку Туманяна 2009 года, которой нет в продаже, и которая была выпущена малоизвестным издательством (тираж почему-то не указан)…

В общем, думайте сами, классик-то ваш…


***

На лесной поляне мы, участники «Литературного Ковчега», читаем стихи. Давид Матевосян, чтобы смысл текстов был понятен, переводит с русского и армянского на английский, с английского на русский и армянский, с армянского на русский и английский… Зюзанна Клеппова  переводит стихи Антуана Симона с французского на английский…
Антуан подобрал где-то по дороге большую суковатую палку-посох и читая стихи, он с воодушевлением бьет им о землю и марширует, иллюстрируя активную устремленность своей поэзии к движению… Поначалу многие удивлялись, что французский поэт в ноябре месяце разгуливает в сандалиях на босу ногу, но потом привыкли. Оказывается, он не признает другой обуви даже зимой… Есть в нем что-то такое, загадочное… Кроме того, что он смахивает на Ноя и Санта-Клауса, его образ тянет сравнить с образом старика-лесовика, Хранителя Леса, ведуна…
Палку он забирает с собой, входя вместе с ней с царственным видом в отель. Я не видела, как он уезжал, но подозреваю, что волшебный посох он тоже прихватил - вместо традиционных сувениров.


***

- Нерсес, - говорю я полузадумчиво/полушутливо, когда все обитатели ковчега сидят за столами во время очередного ужина, - Нерсес, я бы попросила политического убежища в Армении.
- Без проблем, - отвечает он невозмутимо, - давай напишем президенту.

Конечно, я преувеличила, политическое убежище мне не нужно, но вот армянское гражданство я бы получила. Многие мои знакомые недоумевают, как это так можно: в свое время я отказалась от постоянного места жительства в Америке, пресловутой грин-карт (письма из посольства упорно приходили года четыре подряд), не стала получать болгарское гражданство… Люди, которым я это рассказывала, считали меня ненормальной… Отказаться от таких перспектив? Немыслимо. Но для меня это не вопрос выгоды, а вопрос любви…

Если вы меня слышите, каким-то чудом читаете этот дневник, господин президент Серж Азатович Саргсян, то я таким незамысловатым образом признаюсь в любви вашей стране…
Эта любовь непонятна и странна, в ней нет стремления к физическому комфорту и безопасности, лояльным и удобным законам, теплому климату, морю, высокому общественному положению, высокооплачиваемой работе, желания подарить детям более справедливую цивилизованную родину, лучшее образование и медицинское обслуживание на высшем уровне…
У вас нет моря и вечного лета, я ничего не знаю про ваши законы, уровень образования, медицинское обслуживание, и мне никто не предлагал работу… Но ваша страна, ваши люди настолько полны внутреннего достоинства, любви к корням, почтения к предкам, традициям, устоям, настолько открыты и готовы любить каждого, кто придет к ним не с мечом, а с оливковой ветвью, что это оказывается самым простым способом пленить сердце. Это чувство лишено жажды обладания, оно стремится разделить и радость, и боль, осознавая самое главное – отсутствие фальши, пошлости, скабрезности, привычной и удобной каждодневной лжи…

После ужина расставаться не хочется, несмотря на неумолимо грядущий ранний подъем. Залихватски жертвуя дополнительными часами сна, я, Зюська, Гурам, Татев, Роберт, Арташ, Асатур собираемся в одном из номеров гостиницы. Смотрим разные видео-ролики: грузинские танцы, клипы армянских популярных певцов, рассказываем анекдоты (в первую очередь о грузинах и армянах – никто не обижается), делимся мнениями о современном кинематографе, вспоминаем забавные случаи из жизни… Вроде бы простые, незамысловатые разговоры, но весело и здорово, что мы с сожалением расстаемся около двух часов ночи. Арташ и Татев идут провожать меня, Зюську и Гурама до нашего отеля. Татев скачет как мячик, и я поражаюсь ее неуемной энергии. На улице полная тишина. Гюмри спит, непривычный к подобным бдениям. Мироздание щедро раскидало горстями по ночному небу звездную россыпь, ошеломительно сияющую над нашими головами и макушкой очередного старинного храма, царственно вырисовывающегося из темноты. 

Голова ясная, сна ни в одном глазу. Приходится садиться за работу:

В один из дней мы сбегаем, искушенные возможностью устроить праздник. С нами отправляется один из друзей Артака и его девушка. Мы едем в горы, к прячущемуся в их объятии прозрачно-синему озеру, томно раскинувшемуся среди холмов, лениво и беззастенчиво изгибающему обнаженные берега среди пожухших травяных простынь. Лаконично гордый ландшафт, невообразимая, захватывающая дух древность гор, молча хранящих вековые тайны, приняла нас в свои объятия, негласно соглашаясь признать нас частью себя.

Друг Артака бережно, с ощутимым почтением достал из футляра саксофон, любовно прилаживая к нему губы, растягивая паузу, не решаясь прервать эту тишину, но дождавшись незримого знака, он вдруг заиграл. Озеро ошеломленно встрепенулось, чуть покачивая волнами в такт мелодии, призвав от волнения легкий ветерок, даже горы выпрямились, строже держа осанку, вслушиваясь, неслышно поднялась лежавшая в изнеможении трава, удивленная неожиданным экспромтом, а саксофон пел о любви, о немыслимой тоске, снедающей вдалеке от любимой, об облаках, закрывших солнце, опечаленное расставанием, о жемчужных слезах, рождающихся в глубинах морей, сочувственно плачущих вместе с остальным миром, о выкованном болью птичьем крике, безвременно утерявшего крылатую подругу сокола, поднявшегося в небо только с одной целью – броситься грудью на пики скал, в стремительном порыве достать оттуда изувеченное сердце…
Мы сидели, обнявшись, склонив головы, на небольшом каменном уступе, глядя на луч солнца, дрожащий в воде, рисующий свои неразборчивые эскизы, и сердце замирало от непередаваемых чувств, теснившихся в нем, еще неназванных, смущающих необходимостью дать им, рано или поздно, некое определение, имеющееся в человеческом словаре…

Чуть позже, ускользнув вдвоем в сторону, вскарабкиваясь выше и вверх, мы находим тесную пещеру со странным столом-постаментом посередине, и поддавшись влечению, Артак опускает меня на него. Будто принося жертву богам, высекает из меня стоны, приподнимает, раскачивая на своих бедрах, и проливает на природный алтарь семя жизни –  единственно возможный дар.

Древние храмы, величественно-простые и безыскусные сохраняют естественность, не пытаясь отбелить ее, прихорошить дешевой позолотой, загромоздить ненужной и вычурной лепниной, подобно провинциалке, старательно копирующей гламурный вид звезд китайскими поделками. Эта их отличность, гулкая, пронзительная естественность пробирает до мурашек, вибрирующих, видоизменяющих, перенастраивающих структуру всего существа с его многочисленными эфирными телами. Даже при их религиозной составляющей они лишены оттенка лжи, спасительной или призванной облегчить кошельки прихожан, им веришь, потому что иначе нельзя, они – непреложный контекст мира, данность, константа, точка отсчета, с которой все начинается заново…


***

Утром мы едем в Мармашен – это десять километров к северо-западу от Гюмри. Поначалу радостно высыпавшиеся из автобуса кочевжане не подозревали, что их ждет довольно долгая прогулка к месту назначения (громоздкому автобусу там не проехать), но при хорошей погоде и отличной компании, какое это имеет значение?..

Идем вместе с фотографом Асатуром, рассказывающим, что изначально он учился на юридического психолога - психолога работающего в судебной медицине, определяющего, насколько был вменяем тот или иной человек при совершении преступления. Он рассказывает, что во время практики столкнулся со случаем, когда человека осудили на более долгий срок, чем тот заслуживал, поскольку находился в состоянии аффекта, но никому до этого не было дела… Этот человек (назовем его, к примеру, Зохрак)  жил вдвоем с больной матерью и снимал квартиру. Иногда ему случалось на пять-десять дней задерживать оплату, и владелец приходил к его матери, угрожая выселить за неуплату и посыпая квартиросъемщиков ругательствами. В один из таких дней мать, наслушавшись угроз, упала в обморок, о чем тут же сообщили Зохраку. Он должен был получить зарплату в понедельник, но была суббота, мать плакала, после того, как сын привел ее в чувство и… Зохрака понесло… Его захлестнула ярость… Он взял нож и пошел искать обидчика… Пытавшийся остановить его сосед получил легкую рану в бедро, а потом случилось то, что случилось – убийство. Зохрак перерезал хозяину квартиры горло… Долго и тупо смотрел на тело, валяющееся в крови, на нож, зажатый в руке… Потом опустился на землю, застыв в странной неестественной позе… Когда очнулся – бросился бежать, в ужасе от содеянного… Друзья, родственники уговорили его прийти с повинной, что он и сделал, но… Вместо состояния аффекта и признания его на тот момент невменяемым, он получил полный срок. Мать умерла, не дождавшись из тюрьмы сына. Несколько лет к нему ходила невеста… Дождалась ли – история умалчивает. Асатур сказал, что после практики он решил найти себе другую профессию. Меняем тему. Асатур говорит, что его имя означает данный богом…

Ближайшая окрестность несколько уныла: у дороги насыпи с нагромождением разной величины и формы камней, выжженная трава, чуть поодаль – песчаные холмы, перетекающие один в другой… Изредка можно заметить испуганно прижавшиеся друг к другу маленькие группки стыдливо-зеленых среди этой песчаной желтизны деревьев… Голубое небо местами укрыто тонкой белой пеленой облаков…

Вижу, как далеко внизу вырисовывается Мармашен, прикрытый от пристального взгляда яблоневым садом. Обходить по удобной дороге далеко, поэтому мы лезем вниз по холму, не очень крутому и вполне пригодному для спуска, если на тебе удобная обувь, а не шпильки. Слава богу, я такую обувь не люблю, а уж на экскурсии мне и вовсе не придет в голову надеть нечто подобное.

Храм, возведённый из красного туфа, представляет собой купольный зал. Такое ощущение, что весь он, как натянутая стрела, устремленная в небо, к Богу. Фасад — крестообразной формы, украшен арочными нишами и узкими окнами, создающими игру света и тени. Зонтичный купол покоится на граненом барабане. Захожу внутрь, ставлю свечи.

Чуть поодаль от главного здания – руины еще одного здания церкви, округлые, состоящие из цоколя и двух нижних рядов кладки стен… Впереди – река Ахурян. Слева (если стоять спиной ко входу в храм) - фрагменты древних построек монастыря, хачкаров и плит.
Иду в сторону воды – вижу, что на самом красивом месте, высоко над рекой сидят Василий и Олег. Присоединяюсь. Все дышит благословенным покоем…

Яблоки тут, кстати, очень вкусные.

На обратном пути замечаю странные развалины, урбанистический пейзаж, похожий на иллюстрацию: мир после катастрофы. Странные огромные железные бочки, поваленные набок, куски арматуры, ржавые ворота на запоре, ведущие в никуда, остатки каменной кладки и что-то похожее на бомбоубежище.
Впереди, по направлению к нам, идет пожилой мужчина, местный сельчанин. Он останавливается рядом с каждым из нас, здоровается, пожимает руку и идет дальше. Здесь так принято. Невозможно себе представить, чтобы с тобой не поздоровались, не оказали уважение…
Меланхоличные коровы лениво жуют пожелтевшую траву, искоса бросая на нас взгляды…

Нас уже несет стремительным потоком времени в другое место: Тегер, к церкви Сурб Марьям Аствацацин (Святой Богородицы), находящейся на склоне горы Арагац, куда мы добираемся по умопомрачительному серпантину, возносящему нас все выше и выше, кажется, что к самой высокой точке Армении, хотя это не так....
Церковь Сурб Марьям Аствацацин типа купольного зала, возведенная из темно-серого базальта в XIII веке, и пристроенного к ней позднее притвора. Комплекс был построен по повелению Мамахатун, жены принца Ваче Вачутьяна. Автором монастырского комплекса, как гласит надпись на колонне притвора, был священник Ахбайрик. Крепость и церковь упорно цепляются за скалы…

Залезаю на крепостную стену, построенную на самом краю ущелья. «Ира-джан, - беспокойно и заботливо кричит мне Давид Матевосян, - слезай! Либо ты упадешь, либо крепость рухнет!».  Снова смеюсь. Пространство пустоты завораживает, но не пугает. Поэт Антуан из Франции, похожий на самого старика Ноя или Санта Клауса, выхватывает из другого пространства белого кота такого же снежного оттенка, как цвет его собственных, пушистых как одуванчик, волос, и радостно гладит его. Кот довольно пускает слюни и щурит глаза от редкой и явно непривычной ласки.
Все улыбаются…

Местная хранительница искоса смотрит на меня и спрашивает, не нужно ли мне в туалет. Вместе с двумя другими спутницами я решаю заглянуть туда и, увидев это чудо архитектуры, громко смеюсь. Практически на самом краю, перед ущельем стоит некое сооружение, состоящее из дыры в земле, и с трех сторон завешенное старыми тряпками от нескромных взоров, зато четвертая открыта, ничем не прикрывается и смотрит прямо на ущелье… Занимаясь опорожнением организма можно одновременно наслаждаться прекрасным видом и думать о вечном…