Голос Иры звучал взволнованно: «Представляешь, Боря смотрел документы охранки по наблюдению за Распутиным за 1910-1016 годы, там в списках посетителей неоднократно встречается фамилия моего деда!»
Я в шоке: где мы, где Распутин! Прошлый век. Да, что там прошлый – это, вообще, из каких-то времен, касающихся нас только историей.
После войны жизнь как будто началась заново, другая жизнь. Война, как костер, спалила все, что не смогла уничтожить ни революция, ни гражданская война: все признаки уклада дореволюционной России, включая предметы, характер отношений, даже образ мыслей. Родители забыли, а мы и не узнали о существовании многих предметов обихода, соответственно связанного с ними производства и ремесел, исчезли одни профессии и появились новые. Сам быт упростился. Хорошо, что еще сохранились немногочисленные фотографии – и как, вообще, они сохранились после обысков, переездов, бомбежек и всей жизни нашей.
Ирин дед, Людвиг Франц Бернер, из старых немецких поселенцев, секретарь Бельгийского консульства, после революции не захотел оставить Россию. Уже находясь под арестом в Большом доме, ответил бельгийскому представителю на предложение уехать с семьей в благополучную Бельгию, что всё происходящее временно и всё в стране наладится. Ох, уж эти немцы, ставшие патриотами новой родины и хранившие верность ей при всех испытаниях!
Мне вспомнился прочитанный когда-то рассказ одной из родственниц Маннергейма (к сожалению, не помню ее фамилию), дочери офицера русского флота, ребенком на одном из оставшихся кораблей после революции покинувшей Россию и оказавшейся с семьей, в конце концов, в Бизерте, о том, как и в изгнании отец ее старался поддерживать дисциплину, дух и традиции русского морского офицерства, как отказался присягнуть Франции и до конца жизни семья оставалась с нансеновскими паспортами со всеми вытекающим последствиями.
А Людвиг Бернер остался в России, да так и сгинул в лагерях. На фотографии он красивый, с ухоженными усами, в мундире, полный достоинства и уверенности. Рядом фотография бабушки, русской балерины, в шляпе с вуалью и красивом костюме. Фотографий Ириной мамы не помню. В пятнадцать лет она осталась сиротой, квартиру занял какой-то уполномоченный, а потом всю жизнь старалась быть незаметной, неся как крест и как награду фамилию отца, даже и в замужестве. Потом блокада, смерть малютки сына, гибель мужа. И всю жизнь опасение, что и за ней придут, как пообещали когда-то в ОГПУ. Я-то давно перестала удивляться, почему Ира такая сдержанная, даже скрытная, видимо, это уже в генах.
Вот такая история. Близкая. На том конце телефонного провода.