От бабушки Вали из детства осталась одна история.
Ужинать садились поздно – пока все соберутся: часов в девять, а то и позже - ближе к десяти.
Валентина решила, что еще успеет дошить платье дочери из своего довоенного сарафана. Завтра волнительный день: ее близнецы восьмилетки Люся и Рева идут в школу. С мальчишкой проще, все что нужно, осталось от старшего сына Юрки. Укоротила штаны, приделала лямки к старому ободранному ранцу – ученик готов.
С девочкой иначе. Вокруг были одни солдатки, да вдовы, на девочек они смотрели очень строго, особенно при живых-то родителях. Дочь - зеркало матери, как ни крути.
За работой Валентина вспоминала себя, что-то давно забытое: свою веселую детскую безмятежность, отца Ивана, привозившего с ярмарки по выходным им с братом Сережей по кренделю за полкопейки. Где-то он сейчас ее брат капитан Аверин, на каких фронтах?
Маленькие оконца почти не пропускали вечернего света с улицы. Керосин, со станции был плохой, да, Слава Богу, что был. Лампа чадила, треснувшее стекло быстро закоптилось. Огромные тени плясали по черным бревнам «передней» комнаты и мешали Валентине вдеть нить в ушко иглы. Наконец швейная машинка застучала: сначала осторожно, а затем легко и уверенно. Хозяйка перешла на ножной привод, чтобы работать с тканью двумя руками , слегка раскачиваясь вперед-назад в такт движению педали.
Люся принесла табурет и, молча, уселась рядом. Она засунула ладони под свои коленки, а ногами обхватила ножки табурета и внимательно стала следить, как из-под материнских рук складками выплывало ее первое школьное платье. Валентина украдкой наблюдала за восторженным выражением дочери.
Какие все-таки они разные – ее близнецы. Люся была старше на полчаса, но во всем старалась верховодить. Рева этим был очень не доволен.
Летом 44-го в репродукторе стали чаще передавать веселые песни. При каждом удобном случае дочка начинала танцевать, кружиться, как будто ее этому кто-то учил. Сынок всегда стоял в сторонке, с завистью наблюдал за сестрой, но присоединиться не решался, как бы его ни уговаривали.
- Мама, когда ты сшила себе это платье? – Не выдержала молчания дочь.
- Я его не шила. Мне его наш папа купил в магазине в Душанбе, когда родился твой брат Юра. У нас тогда и машинки-то не было.
- Душанбе – это где?
- Далеко-о – на юге, в Азии. Неделя пути – не меньше, и о-очень жарко.
Валентина хотела рассказать дочке что-то хорошее об этом городе. Но сразу нахлынули грустные воспоминания о тяжелой болезни. Она тогда чудом выжила. Осенью после родов лежала в бреду с температурой – 40 . Муж хотел везти ее на родину – в Ульяновск. В общий вагон их не пускали. Николай бегал по станции и пытался договориться на место в «теплушке». Слава Богу – Исо, работавший на железной дороге вместе с мужем, отговорил его ехать:
- Николай, эта акклиматизация, скоро закончится. Здесь есть шанс, что жена поправится. Дороги она не вынесет. Голод там - ты ее не поднимешь, - всем сердцем переживал восточный человек.
Шел ноябрь 1929 года. Какая уж там акклиматизация: это был брюшной тиф, но они остались. А к Новому году она, и впрямь, пошла на поправку…
Юрке в Душанбе было раздолье. Гостеприимная хозяйка Муслима как родного кормила его продуктами из козьего и овечьего молока. Зимой бывало мясо, а летом в большом саду - абрикосы, инжир, хурма. Их первенец ел, что хотел, и рос богатырем, ни чета ее теперешним худым близнецам.
В 35-м мужа перевели в Бугульму.
Валентина всегда с благодарностью вспоминала Муслиму и Исо, а дочери решила рассказать веселую присказку, как если бы она произошла с ее старшим сыном Юркой:
- В Бугульме, это не так далеко отсюда, мы жили у баба Нюры.
- Мама, а я где была?
- Вы с Ревой только собирались еще родиться. Так вот: баба Нюра была замечательная портниха, и меня учила. А Юрке тогда было меньше вашего – семи еще не было. Подойдет, бывало, он тихо к швейной машинке – и давай ногой педаль гонять, что есть мочи. Есть под иглой шитье – нет, он этого не понимал. Частенько, напашет строчек - в три ряда, да нитки все попутает. Стала баба Нюра его гонять, и без спросу к машинке подходить - строго настрого запрещала. А Юрке-то - интересно. Вот как-то раз строчит она свое шитье, а брат твой старший и спрашивает:
- Баба Нюра, а ты старенькая? – изобразила Валентина как могла мальчишеский голос.
- Cтаренькая, Юрочка, старенькая уже стала, - сыграла Валентина уже голосом беззубой старушки.
- Баба Нюра, и что же – ты умрешь?
- Ой, умру, милок, умру.
- И тебя тогда закопают??
- Ой, закопают, родненький, закопают.
- И что же – ты оттуда не вылезешь???
- Ой, не вылезу! Никто еще оттуда не вылезал!
На лице у Люськи появилась гримаса, смесь жалости к несчастной бабе Нюре, которая «не вылезет», и нестерпимого любопытства, что же задумал ее старший брат Юрка, когда был меньше их с Ревкой.
- Ох, и покручу же я тогда твою швейную машинку! – выпалила Валентина. И обе они залились дружным смехом.
Со двора был слышан голос Ревы, который бросал палку к калитке, кричал собаке Пальме: «Аппорт!» и бежал с ней наперегонки. Это модное словечко он подхватил от летчиков Василия Маврина и Алексея Голощапова, что были у них постояльцами.
Дом Валентины находился на Вокзальной улице у железнодорожных путей и был к тому же третьим от дороги, которая вела на авиационный завод. По законам военного времени ее «объект» был включен в список для постоянного расквартирования летчиков, военнослужащих и военспецов, которые прибывали на завод по долгу службы.
Старшему сыну Валентины исполнилось пятнадцать. Прошлой осенью мальчишка дважды сбегал на фронт, и дважды был «предательски» пойман железнодорожниками. Успокоился Юрка, когда его определили на авиационный завод. Теперь вечером с работы приходил взрослый деловой мужичок, который был очень горд, что приносил домой "рабочие карточки первой категории". На Люсю и Реву Валентина получала продукты по "карточкам на детей до 12 лет", у нее самой были обычные " рабочие карточки второй категории".
В сенях хлопнула дверь, и металлический ковш ударил о ведро. Юрка всегда с дороги пил воду, как его отец Николай, который теперь был в постоянных командировках с "литерными" эшелонами.
- Мать, я пришел, чего ужинать? – нарочито грубо, по-взрослому, спросил сын, а сам с доброй улыбкой прошел в комнату и нежно обнял Валентину.
- Обожди немного - платье дошиваю. Василий с Алексеем должны совсем скоро быть.
Юрий оценивающе взглянул на новое платье и с высоты своего большого жизненного опыта с усмешкой произнес:
- Ну, Люська, смотрите у меня завтра в школе, не подкачайте!
- Да, ладно, - снисходительно парировала Люська старшему брату, знаем мол, как ты сам машинку у бабы Нюры крутил.
Со двора раздался лай Пальмы. Собака благосклонно относилась к постоялым военным, но на всякий случай напоминала, что у нее - все под контролем.
- Ну, все, Люся, идут - собираем на стол! Юра, подавай хлеб!
В сенях уже раздавались веселые голоса летчиков и сына Ревы, который их встречал.
- Вечер добрый, хозяюшка, вот и мы явились - не запылились, - поздоровался Василий.
- Желаю всем здравствовать! Видать, мы вовремя - прямо к столу, - продолжил Алексей.
- Пальма тоже радуется, - добродушно подхватил Рева, - прыгает - знает, что теперь ей тоже будет ужин.
- Все к столу! Проходите, проходите, присаживайтесь, - пригласила хозяйка.
- Сейчас, только руки ополоснем. А ты, Юрий, давай-ка открывай тушенку, вот тут мы захватили, - Алексей выложил из вещмешка две жестяные банки.
Есть за одним столом всем вместе было весело и вкусно: летчики всегда находили, чем подкормить детей Валентины. В отсутствии военных стол становился бедным: хлеб, картошка, бочковые огурцы, иногда пареная тыква. А в 42-ом дети вообще - пухли от голода, вернее от воды, которой обпивались, чтобы утолить голод. Слава Богу – немцы до Куйбышева не дошли.
- Ну, что студенты-школьники, завтра, как говорится, первый раз – в первый класс?! А моей дочурке еще рановато – четыре только исполнилось, - поделился радостью Василий.
Валентина знала, что его семья в Новосибирске, а у Алексея под Воронежем все погибли. Лишнего спрашивать было не положено.
- Ну, что - прощальный ужин! - Подхватил Алексей. За нами в три часа придет машина. Завтра осень: птицы - на Юг, а мы - на Запад. Хватит – загостились у вас, неделя на исходе.
- Да что же это, - спохватилась Валентина, - Юра, давай в подпол.
- Нести остатки былой роскоши?! – весело сообразил молодой заводчанин.
Старший сын ловко снял три доски на кухне, юркнул вниз и достал пыльную двухлитровую бутыль, с половиной вишневой наливки, бордово-коньячного цвета. Компания сразу оживилась. Крепленое домашнее вино было из прошлой жизни.
- Мам, расскажи свою историю про вино, - суетился Юрка, протирая бутыль и готовя ее содержимое к тотальному уничтожению.
- Да стоит ли сейчас?
- Стоит, стоит, - дружно подхватили и летчики и дети.
- Ну, хорошо. Вино-то делать я люблю, а пить не могу. В Бугульме перед войной на 9-е мая праздновали день рождения мужа Николая. Друзей по железной дороге за столом много собралось. Я только успевала блюда подавать. Моя вишневая наливка была в почете. Всех по кругу с каким блюдом обойду, говорю: угощайтесь, пейте, гости дорогие. На кухню за закусками, вином сбегаю, и опять – всех обойду, приговариваю: угощайтесь, пейте, гости дорогие. А начальник станции Петр Иваныч:
- Да, мы пьем, Валя, пьем, спасибо! Ты сама то что не пьешь?
- С языка и сорвалось: Да, что я – дура что ли?!
Все покатились со смеху, особенно дети, которые слышали эту историю ни первый раз.
Василий встал, деловито разлил ароматную вишневую наливку и произнес:
- За Сталина! За Победу!
Все поднялись, как один. Дети замерли с торжественными лицами, а взрослые в едином порыве соединили свои кружки.
Ели дружно: брали руками горячую картошку «в мундире», резали кольцами, чистили тонкую кожицу, поливали постным маслом и посыпали солью. Тушенку брали скромно - маленькими кусочками по очереди из общей миски деревянными ложками. Хлеба было каждому по ломтю.
- Дядя Леша, а Вы, на каком самолете летаете? – не утерпел будущий первоклассник.
- Что, ты, Рева, разве можно такие вопросы задавать? – проявила бдительность Валентина.
- На каком еще самолете? – лукаво улыбнулся Василий, - Алексей у нас на «танке» летает!
- Да, ну, - танки не летают, - заулыбался над подковыркой Рева.
- Это у фашистов танки не летают, а наши – летают и вражеские «тигры» и «пантеры» за милу душу сверху колошматят, так, что те в дребезги разлетаются! Так-то вот, брат, - с иронией подытожил Василий.
- На фронте «Илы», которые твой брат Юрка на заводе собирает, называют «летающими танками», - дружелюбно объяснил Алексей.
Все посмотрели на Юрку: кто с улыбкой, а младшие с восхищением. Юрка с укоризной глянул на летчиков, ну, кто, мол, его до сборки самолетов допустит, но промолчал и взял еще кусочек тушенки.
- Спасибо! Большое спасибо! Хорошие тут у вас места на Волге, Валентина, полетали мы с Василием да над Васильевкой (военный аэродром) - здорово! После войны, жив буду – приеду в ваши края, может еще свидимся, - сказал Алексей и они с другом вышли покурить в последнюю летнюю ночь 44-го.
В отдельную миску сложили картофельные шкурки и крошки хлеба со стола, залили горячей водой, ополоснув тарелки – это был ужин, который дожидалась Собака Пальма. Чаще всего ее так и звали.
Валентина с близнецами легла спать на печь, а летчики и Юрка на деревянных топчанах за занавеской ближе к сеням.
Утром дом опустел. Мать собрала близнецов в школу, дала цветов из сада и отправила с соседской девочкой Грушей, которая шла уже в пятый класс.
Школа находилась на другом краю поселка в противоположной стороне от железной дороги, ближе к реке Самарке. В пойме были поля, а на холме возвышалась старая церковь, по приданию, в которой ночевал сам Александр Сергеевич Пушкин, когда ездил по этим местам и собирал материалы для своей повести «Капитанская дочка». Теперь это были амбар и склады.
Зато рядом построили деревянную больницу и школу, в дальнем крыле которой был детский дом, созданный для ленинградских детей после 10 июля 1942 года.
- Здравствуйте дети! Я ваша учительница. Меня зовут Роза Яковлевна, - сказала шустрая черненькая девушка лет двадцати с небольшим. – Я научу вас читать и писать, вы узнаете, что такое арифметика и география. Но сначала давайте познакомимся.
- В нашем классе будут учиться ребята из детского дома, эвакуированные из блокадного Ленинграда. Думаю, что вы все с ними подружитесь.
Дети немного осмелели и стали с любопытством оглядываться по сторонам. Две девочки и два мальчика сидели за двумя первыми партами на втором ряду и, насупившись, смотрели прямо перед собой.
- Ребята, я буду называть ваши имена и фамилии, а вы вставайте, чтобы все вас видели. Итак!..
В списке было восемнадцать детей. Роза Яковлевна зачитывала фамилии по алфавиту, дошла до буквы "М":
- Матвеева Людмила!
- Михайлова-Баукова Галина!
Девочки с грохотом откинули крышки своей парты и встали, и в классе раздались первые смешки.
- Обе девочки из Ленинграда, - обратила внимание учительница, - Садись пожалуйста!
Подруги сели за парту с еще большим шумом. Лед детского смущения был растоплен - дети радовались в полный голос, поддерживая ленинградцев: Нефедова Колю, Русскова Ивана, и всех остальных.
- Тихо, тихо! - продолжила Роза Яковлевна. - Ребята! в нашем классе есть своя Рево-Люция!
Ревка и Люся тут же с грохотом вскочили за последней партой в первом ряду у окна.
- Видите, ребята! Всей душей всем сердцем встретил наш народ Великую социалистическую революцию! Даже своих близнецов родители назвали Рево и Люция! Теперь они учатся вместе с вами.
Теперь ребята из Ленинграда - "колыбели революции" тоже растаяли и дружно смеялись. Рево смущенно улыбался, а Люция дерзко заявила:
- Я хочу, чтобы меня звали Люсей. Меня мама всегда так зовет.
- Хорошо, я учту твою просьбу, - удивилась Роза Яковлевна. – Садитесь, Соколовы!
Валентина в обед отстояла очередь, чтобы отоварить пятничные карточки на три дня, и бегом бросилась домой. Ей хотелось успеть встретить детей со школы 1-го сентября на Большаке у станции. Она боялась опоздать и машинально оставила на крыльце сумку с продуктами. Валентина побежала по улице вдоль порядка.
На перекрестке ей на встречу шли дети со школы. Реву было видно издалека. Он бежал со всех ног и бросился в объятия матери.
- Мама, мама, я буду спортсменом! Я со школы бежал - ни разу не остановился, и никто меня не обогнал!
- Только спортсменов нам и не хватало! – радовалась Валентина, не придавая особого значения словам сына.
Мать обняла первоклассника. Вместе они стали поджидать Люсю. Та гордая и степенная вышагивала в новом платье и бросилась в объятия в последний момент. Тут Валентина сообразила, что все продукты по карточкам на три дня - остались на крыльце.
Шансов почти не было: голодные люди могли увидеть сумку с улицы и за продукты запросто убили бы собаку; подросшие цыплята, которых давали на откорм для фронта, наверняка не упустили шанс и распотрошили все, что было, вечно голодная Пальма прикончила остатки.
Они втроем неслись по улице. Валентина была в ужасе: ночью летчики уехали и это были единственные продукты на ближайшие дни. Ревка ворвался во двор первым.
- Мама, смотри, смотри! Это все Пальма сделала!
На крыльце лежала голодная Собака Пальма и злобно скалилась, когда молодые куры подходили близко. У нее за спиной прямо на ступенях лежала холщовая сумка. Все продукты были в целости и сохранности.
- Ах, ты моя хорошая! Ах, ты моя умница! – со слезами на глазах произнесла Валентина и обняла собаку.
Мать взяла нож, отрезала большую горбушку хлеба и с рук дала Пальме. Свою заслуженную награду голодная собака проглотила в одно мгновенье.
С тех самых пор всех собак женского рода в своей семье Валентина называла только Пальмами.
P.S.
После смерти Сталина Рево и Люция впервые узнали, почему в 36-м году им дали такие имена.
Мать растила Николая одна. Он был поздним ребенком в семье и своего слепого отца Дмитрия почти не помнил. После его смерти в 1910-м году им остался большой деревянный дом в деревне, где они и жили.
В 1928 году местная власть решила экспроприировать этот дом под детский сад, о чем незамедлительно поставила в известность хозяина, который только что женился на Валентине из того же села.
Молодоженам хватило ума сразу уехать на строительство железной дороги в Душанбе. Это спасло их заодно от голода в Поволжье.
В 1936 году над страной Советов стали сгущаться тучи. Николай знал, что деревенский дом ему не забыли.
Очень кстати родились близнецы, и он решил, что Отца РевоЛюции арестовать не посмеют. И оказался прав.
Так в те годы выжила еще одна советская семья.