Мисс Март. Книга стихов

Ольга Мартова
Ольга Мартова

Мисс Март

Книга стихов (основное собрание)




ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

ЖГУЧАЯ КРАПИВА В ЦИРКЕ «ШАПИТО»

Мария Варгас Льоса сказал: «Литература - это лучшее что изобретено для защиты от несчастья». Сейчас  редко кто из современных русских  назовет любимым поэтом своего детства Перси Биши Шелли, а сегодняшней  своей  настольной книгой «Божественную комедию» Данте, как ответила в одном интервью  называющая себя прежде чем писателем - «пожирателем книг» Ольга Мартова, проживающая заодно, как на одновременной жилплощади ее души, на страницах зачитанных ею – перезачитанных Гомера, Гете, Шекспира, Сапфо, Овидия, Катулла, Пруста, Камю, Вульф, Маркеса, Борхеса, Зюскинда, Павича, Китс, Йиетс, Рембо, Бодлер, Верлен, Рильке, Лорка, - уф-ф! и  не менее внушительного списка  российских писателей, начиная с Достоевского, который я уже не в силах привести полностью, но замечу, что в него включены и философы  Бердяев, Соловьев, Розанов. В ее случае она упомянула весь этот список вовсе не для рисовки. Когда  я познакомился с ней несколько лет назад в Мурманске, Ольга Мартова, даже несколько устрашила меня неостановимо низвергающейся Ниагарой своей любви к литературе, не менее, чем ее тезка, талантливейшая писательница  с Урала Славникова, которая во время совместной нашей прогулки по книжной ярмарке в Москве, превратила нашу беседу в экзамен по литературе, которым я был ошарашен. Мы, мужчины, иногда почему-то побаиваемся слишком начитанных женщин. А это вовсе не отменяет их женственности. Зато с ними никогда не скучно, но конечно, только читающим мужчинам. Жаль, что Министерство Образования делает сейчас все, чтоб разъединить «физиков и лириков». Узкая специализация вырубает ряды интеллигенции, ибо нечитатели ней не принадлежат.

А географически Ольга Мартова сейчас прописана в таких, казалось бы, противоположных европейских городах, как Мурманск и Варна, будучи одновременно  лауреатом премии епископа Мурманского и Мончегорского за лучшую историю этого северного края, и Международной  литературной премии региона Баренцева моря, где ее стихи переводились и на шведский, и на финский, и норвежский, и даже на саамский. Вот какое она сделала заявление по поводу затянувшегося в России писательского мазохизма: «В России принято в стихах лирическому герою быть глубоко несправедливо обиженным, униженным, обойденным и страдающим. Почти обязательно (хороший тон) жаловаться на несовершенства жизни, плакать, ощущать себя жертвой - судьбы, рока, эпохи, других людей. Этаким неприкаянным горемыкой, «былиночкой в поле», - объектом действия враждебных сил. Это вообще русский стиль жизни - быть несчастным. Мне же в стихах чуждо чувство самосожаления. Я себя чувствую (вне связи с обстоятельствами жизни) королевой, принцессой, счастливым человеком. Хотя, конечно, как каждый смертный, знаю, что в жизни есть боль» (из интервью).

Она взяла да и запланировала свою задачу - наслаждаться редким счастьем - жить. Эта программа по отчаянной веселой смелости превзошла, как выражаются ныне самодовольные чиновные неучи – в разы! - те наброски Крайплана Восточной Сибири, которые делал когда-то один из редких в ее, в основном интеллектуально-аристократическом  роду, представителей  «народных низов», по происхождению крестьянин, затем партиец Иван Васильевич Галкин, о том, что  быть красным начальником не менее опасно, чем бывшим белогвардейцем, что и подтвердил его арест в 1937 году и полная реабилитация лишь  после 19ти  лет.

Мне попалась первая книга Ольги «Нить», изданная мурманским книжным издательством в 1988 году, и  от перелистываемых страниц сразу повеяло живым человеческим дыханием. «Ага… - подумал я, - Слава Богу, Вася Галюдкин в Мурманске не одинок...» Солдат Вася Галюдкин, засыпавший меня далеко неравноценными, но весьма трогавшими по-человечески стихами, тоже жил в этом городе, и я  решил включить его в антологию, над которой уже вовсю трудился и печатал  каждую неделю что-нибудь из нее в коротичевском «Огоньке» - журнале, открывшем  эру гласности. Мог ли я догадаться, что через много лет Ольга признается в одном интервью, что именно Галюдкин в этом, новом когда-то для нее городе, стал ее самым близким другом юности. Она посвятила ему свой роман, до сих пор ненапечатанный отдельным изданием в России, а только в мурманском журнале. Живое к живому тянется и только так выживает. Мертвое иногда бывает живучей, но только не навсегда.

Вася  писал такие  стихи, описывавшие тогдашний Мурманск:«У танка и банка-зеваки,\за танком и банком-бараки.\Тут местнойкоманды верхушка,\дворец их... А рядом-психушка.\От танка добанка\ мои «культпоходы»,\Солдатская служба, армейские годы.\От танка до банка-кирпич и броня!\Какая веселая жизнь у меня \от танка до банка\ от танка до банка, от банка до танка\,от банка до танка…»

Стихи же Мартовой были  совсем непохожи на этакую монотонность жизни:
   
    Накиньте маленькой иве    
    На голые плечи манто.
    Купите жгучей крапиве
    Билеты в цирк-шапито.
   -----
    Постройте дом для кузнечика,
    Ему подарите ключ,
    А Сириусу колечко
    Наденьте на тонкий луч.
   
    …Облако, встаньте в очередь!
    Женщины, воробьи-
    Не напирайте очень!
    Хватит на всех любви!

В этом было что-то детское, наивное, а детство, непотерянное и за тридцать, остается уже навсегда. Так, например, оно навсегда осталось в Новелле Матвеевой, и в этом ее нежная сила. Мартова великолепно освоила ассонансную рифмовку шестидесятников, добавив  в стихи фольклорную разноритменность, и безбоязненный романтизм, не опасающийся быть уличенным в красивости. В ней была  и есть по сей день полная беззащитность ее стиха перед скептической издевочкой людей, не принимающих условий детских игр, но выручала надежда, что в каждом где-то  непобедимо живет ребенок и до него надо только дощекотаться, додразниться. А с теми дяденьками и тетеньками, которые этого не понимают, она играть и не желает.

У Мартовой проступали, правда, и  интонации обоснованной тревоги за  будущее:

Распугали нынче  фей-то,
Нет на свете фей.
Ты одна осталась, флейта,   
В сказочке моей.
-----
Худ флейтист и мал, как птица,
Не пригрет судьбой.
Он почти тебя стыдится,
Но грешит с тобой.

Эх, десятку налабать бы!
Пригласи, народ.
Плакать на чужие свадьбы
Он тебя берет.

Дешевая работенка.
«По колу», друзья!
Флейта, горлышко ребенка,
Доченька моя.

Написано легко, прозрачно, чисто-чисто.

Я уловил, что ударение  на  «а»  слове «дешевая» это очень сибирское, перронно-базарное. Иркутск - место рождения Ольги  по паспорту. Она выросла на Байкальском берегу напротив острова Ольхон, где по старинным повериям исполняются задуманные  желания, если их загадать около якобы скрытой, именно там, от людских глаз, могилы Чингизхана.

Где Ольга  задумала свое, может быть сильнейшее стихотворение, одно из трех, отобранных еще для  «Строф века» - о  бывшем Начлаге? Где? В ее снах его привидение и посейчас бродит на месте обнесенных колючей проволокой женщин - лагерных героинь  книги Евгении Гинзбург, и  стихов заключенной Анны Барковой, от  чьего взгляда, спрашивающего в беспощадной справедливостью  с обложки - за что? - я, не выдерживаю, и  со стыдом опускаю глаза.  Может быть, там под Иркутском, где  она училась на филфаке, или потом под Мурманском, куда ее  увела любовь на столько лет? И там, и там когда-то были такие же лагеря, но многие, кто видели их наглядные останки и могли слышать от еще тогда живых свидетелей рассказы о нечеловеческих жестокостях, затыкали уши равнодушием, нежеланием  портить себе настроение, пожимая плечами: - «Нас ведь даже тогда и на свете не было»
Подобное я частенько слышал в  сибирских поездках по Колыме  от родившихся после смерти Сталина молодых, рядом  с безымянными  нумерованными колышками над скрытыми в мерзлоте ледяными мумиями. Один из таких колышков о сих пор висит над моим письменным столом, как постоянное напоминание о стольких трагедиях. Тогда написал я в стихотворении «Неделя Франции на Колыме»:

 Тот, кто вчерашние жертвы забудет,
 может быть, завтрашней жертвой будет.

При всей  стилевой разнице поэтов-шестидесятников, что было нашим общим главным желанием, драгоценно объединявшим всех  нас? Сделать все, чтобы никогда не  повторилось  наше отечественное  чингисханство по отношению к   собственному народу.

И вот Ольга Мартова, принадлежавшая уже к пост-шестидесятникам, была одним из первых поэтов этого поколения, которые взяли ответственность за эту лично безвинную вину перед народом, не ушли, что называется «в несознанку» в «стеб». К счастью и следующее после  пост-шестидесятников поколение выдвигает таких совсем еще молодых  людей, как например, Алексей Пивоваров, который своими  документальными фильмами о горьких трагедиях Великих Отечественной войны по кусочками собирает замалчиваемую в течение стольких лет  правду истории, и это в свою очередь станет бесценным наследием будущих поколений. Думаю, что в случае Ольги Мартовой корни этой преемственности лежат в ее генеалогическом древе, уходят в глубину русской истории. Вот ее собственные слова:

«У меня в наследственности намешано очень много элементов, противоречивых и даже взаимоисключающих, но это вообще свойственно русским, мы сложные люди и поэтому редко живем в согласии с собой»
 
К счастью, и прадед ее по материнской линии, петербуржец Семен Александровский отец бабушки Ольги был из «народников», но не из террористов, а из кружка Лаврова. Просветительствовал в деревне,  организовывал школы, больницы, распространял свободомыслие - был  в наказание отправлен в каторжные работы и затем на вечное поселение в Иркутск, где основал одну из первых женских гимназий. Прабабушка с отцовской стороны Людмила Владиславовна Снегоцкая закончила Смольный институт благородных девиц. Когда ее муж штабс-капитан был убит во время первой мировой, переехала в Сибирь, к сестре, с тремя маленькими дочками,  одной из которых была будущая бабушка Ольги. Оба брата другой  бабушки Августы были убиты по разные стороны линии фронта гражданской войны - один красными, другой - белыми. Дед Ольги по материнской линии - Филипп Дмитриевич Дутов, из донских казаков, был дальним родственником белого атамана Дутова. Ренгтгенолог, а заодно и художник, он умер по профессиональной неосторожности, не всегда надевая свинцовый фартук в полевых условиях во время последних боев с японцами  на Великой Отечественной войне. Его дочь, мать Ольги, работала много лет собкором «Учительской газеты» - а ее отец - в Иркутском Академгородке редкой специальности - физиком  Солнца. Оба привили Ольге любовь к  книгам. Брат Иван защитил докторскую в Массачусетском технологическом институте в США и занимается  сейчас там программным обеспечением искусственных спутников, а заодно и сам пишет музыку. Ольга вышла замуж  за профессора социологии Олега Андреева, создателя мурманской правозащитной организации «Гражданская инициатива», родила сына и сейчас они оба, кажется, отошли от политики. Надолго? Этого никто не может предугадать. Есть такие ситуации, что промолчать о несправедливости по отношению к другим нельзя. Собственно говоря, и политикой то они занимались раньше только в этом смысле, а не для того, чтобы сделать карьеру. О взаимоотношениях с мужчинами Ольга так говорит  всем остальным женщинам; «Ты не человек «при мужчине» а сама полноценный человек и личность». Просто и ясно, и по-моему, для нас мужчин неоскорбительно.

Здорово, что она любит книги почти так же страстно и посвященно, как близких ей людей. В этом она несокрушима. «Человек - это не то, что он ест, а то, что читает». Она любит по ее собственному признанию больше всего тех, кто служат книгам, например, работников Мурманской областной научной библиотеки. Кто знает – как она будет дальше развиваться, как эссеист, написавший книгу о Санкт-Петербурге «Петербургский  Квадрат»? Те фрагменты, которые я читал, обворожительны. Как сатирик, в чем она доказала свою способность тоже в своем забавном, полном остроумия, романе-конспекте «Ледяной кубик или прощание с Севером?»  Как поэт? - посмотрите-ка какая прелестная строфа из самого нового стихотворения, только что присланного из балканской Варны?

Славно сидеть на облачке,
Будто на облучке.
Холодно девочке Олечке
На городском пятачке

Она остается еще непредсказуемой, как жгучая крапива, даже получившая  пригласительный билет в цирк Шапито.

 *                *                *

Люблю твои стихи с бредком
или солененьким ледком.
В них все туманно-матово,
как в  белых северных ночах,
где не остыл еще очаг
далекой Ольги Мартовой.
Я так люблю твои стихи
из кажущейся  чепухи,
за чокнутость, за искренность,
за мудрое их колдовство,
и знаю, что  навек его
из этих льдов не выскрести.
И научиться бы нам всем
хрустальной чистоте поэм,
наивной этой мудрости,
которая со злом в борьбе.
Еще когда-то по тебе
метели взвоют в Мурманске.
Ты вовсе не словесный хлам-
преподавала счастье там
учила нежнозвукостью,
несчастными не  разрешив
нам быть  при помощи всех Шив
с их братской многорукостью.
Еще вернешься ты сюда,
где столькие не изо льда,
в мир и сестер и братий.
А пара рук, что дал нам Бог,
как повелел он, добр и строг,
не для убийств – объятий…

Евгений Евтушенко.

*                *                *
               


Стихотворения
         


Объяснение в любви

Накиньте маленькой иве
На голые плечи манто.
Купите жгучей крапиве
Билеты в цирк-шапито.

Не пренебрегайте месяцем,
И месяц хочет участья,
О жизни судите вместе с ним
За стаканчиком чая.

…Построить дом для кузнечика,
И подарить ему ключ,
А Сириусу колечко
Надеть на мизинец-луч.

Облако, встаньте в очередь!
Женщины, воробьи,
Не напирайте очень!
Хватит на всех любви.



Ветер и женщины

Женщинам не спастись от ветра,
Он с них срывает шляпки из фетра.

Закружил принцеску,
Растрепал прическу,
Отпустил, но вслед подул
Так, что дыбом встал подол.

Синенькою ленточкой
Вьется за студенточкой,
Подхватил ее – легка! –
И закинул в облака.

Дело, кисаньки, табак:
Край летающих собак.

К звездам Млечного Пути -
Дольний мир, прощай-прости -
Понеслась афиша.

Просто едет крыша!

Он фланирует у дома
Обольстителем в крылатке.
Плащик твой трепещет, донна,
Как обертка шоколадки.

А идальго подворотен,
Лют, немилосерд
И бессменно к службе годен,
Девы – на десерт.

Пропускают уроки
Школьницы, ветер пьян,
Он их кусает в щеки,
Так, что не надо румян.

А не то, просочиться в щелку,
Ухватить за кудрявую челку:
Лежишь, красавица, на диване –
А ты уж у ветра в кармане.

Была Таней, а стала тучей,
В синих молниях и летучей.

Со всей любовью и чепухой –
У меня за пазухой.

У одних обметаны губы,
У других – промотаны шубы.

Не снимайте, хозяйки, фартучки!
Затворяйте форточки!

Успевайте, пока
Ветерком не надуло сынка.
            
Гусары ветрам не сдаются! –
А вот женщины, нежные, гнутся.

И все же, они красивы,
Как строчки, набранные курсивом.



Голубая птица

В перчатках, упоительно лазурных,
На лабутенах, будто на котурнах!

Подружки затянули мне корсет,
А на чулки сгодился лунный свет.

Плюс крепдешиновые шарфа крылья,
И каблуков серебряные клинья.

Сегодня я по улице иду
В наряде новом -
Голубая птица.

Но улица не ценит красоту.
И не торопит счастье сбыться.

Хочу, чтоб целовали облака
Меня, как в давней песенке, слегка.

Чтоб ветер перестал!
Чтоб мальчик встречный
Вслед прошептал: Ты идеал мой вечный!»

Но вот, летит снежинка на плечо.
Так холодно, что даже горячо.

Метель!
Уже  не Голубая Птица,
Я только в снежной колеснице спица.

Не райский Сирин — белая ворона,
В семи котлах вареная.

Пропала пташка: хвать за коготок,
Ощиплют пух с тебя, и в кипяток.

Во щи попалась я, или в ощип,
Нет разницы, в охрипшем горле шип.

Увы, осуществятся на земле
Желания, лишь выкипев в котле.

Глотай же снег, а после – в слезы выжмешь.
Или златым стихотвореньем выжжешь.

Рассыпаться бы в бисер, испариться,
Набега инфлюэнцы жду, как принца.

Свалившись с воспалением гортани,
Хоть на пять дней забудешь о гордыни.
Любви, быть может, не было в помине,
А только лихорадки нарастанье.

Взросленья трепетанье...

Но кажется, вот-вот уже, чуть-чуть,
И  шубу надоевшую воронью
Сорву я с жизни, обнажая суть.

Ее сиянье, благодать, ворованную.




Ода на выбивание ковра во дворе

Не дано в январе
Кувыркаться на дивном персидском ковре.

Ах, ковер атласный,
Зверь опасный,
Шелковый, лютый зверь,
Не пролазит в дверь,
За косяк зацепился чернявой русалкой.

А дано в январе
Укрощать ковер во дворе
Алюминьевой выбивалкой!

Вот куда нас занесло,
(Есть ли жизнь за МКАДом?)
Здесь икает все село
И «Икея» рядом.

Здесь не моден пылесос,
Модно целовать взасос.

Здесь вам не Рублевка,
Другая распальцовка.

Слышишь, пушки палят на весь двор –
Родился ковер.

И, скатившись с перил,
Баловник-с!
Лижет снежную пыль.

Ах, умница,
Мама с папой не налюбуются.

Русалка трикотажная,
Румянец, как морковь,
Нагая, авантажная,
Влюбленная в любовь –
Хохочет, в снег летя,
Как чудное дитя.

Что, дружок, нос повесил?
День без мук угас.
Аполлонов лирический вечер.
И сбежавший с Парнаса ветер –
Пылесосит нас.

Но где же преклонить главу,
Поэмы завершив главу?

В хрущевке у дедушки Степы
Переночуем без стеба.

Диванчики русские –
Кухонные, узкие.

На раскладушке,
Да без подушки -
Томно душеньке.

Зато ковер-самолет
Заждался тебя, виршеплет.

Русалка спасет от бед:
Ты с ней обнимись, поэт!
 



Март


Он радужный на солнце, как дензнак,
И рано поутру сдает посуду,
Но что-то утра щедрые посулы
Не сбудутся никак.

По асфальту в гулком переулке
Катятся стеклянные бутылки,
А у марта не рубли в копилке,
Лишь любви осколки.

Он ночевал в скворешнике
И целовал подснежники.

Ах, никем не любима
Продавщица-зима,
На толстых пальцах рубины,
По ватнику - шаль-бахрома.

От лютого люрекса,
От злого стекляруса
Слезятся глаза.

И худой, как сосулька,
Мальчик-март у зимы:
Тетенька, дай взаймы,
«Колокольчик» налей-ка,
А кока-кола клейкая.

Мальчику опохмелка –
Мятная карамелька.

Если с утра штормит,
Не поможет сперминт.

Не ярись, январица,
Можно договориться.

Что тебе твои перстни!
Будут новые песни,
Будет солнцу – жалейка.

А сугробу – свистулька!



Оборотень

Обернулся молодцом
С желтой фиксой воровской,
Покатился колесом
Вдоль по матушке-Морской.

– Дети, жизнь есть жирный сыр,
В этом сыре много дыр.

Тары-бары, насчет тары,
Мутны оборотня чары,
Каждый глаз как жадный рот.

Полу-повар, полу-кот
Из (Крылов) крылатой басни.

Я смотрела без боязни,
Как в шашлычной ты, косой,
Обернулся колбасой.

Но, трезвея с каждым вздохом,
Стал наутро скоморохом.

Стал под вечер серафимом,
Нежным мальчиком, любимым!

Но рванула нитку бус,
Но сказала – не боюсь!

В бликах золушкина сита,
В тигле ведьминском июля
На тебя уже отлита
Слов серебряная пуля.

Как на опытного – дура,
Есть на оборотня – дуля.




Суаре

Вечерами твое зеркало
На меня угрюмо зыркало.

Молча осуждал рояль,
И вполголоса мораль
Мне читали ходики,
Старые уродики.

А сваровские фужерчики,
Сняв картонные тужурочки,
Во хрустальной наготе
И в кристальной чистоте
Ожидали чьих-то уст.
И лежал на полке Пруст.

Фауст, Лист, латунный крест!
И стоял капусты хруст,
Кто капусты больше съест.
– Там лох-несси?  – Гриль-лангуст.
– Щупальце и ляжку! – Йес!

Нынче гости на дворе,
Не журфикс, так суаре.

Медом тек тот модерн-токинг:
– Что за мёбель?
– Это теткин. Называется «Пегас».
Дядя делал на заказ.
– А маэстро был не лох.

- Боги, что там за сполох?
- Лорелея здешних мест!

- Это Ольга, крейзи гест.
- И в глазах такая грусть!

Ах, спаси, латунный крест,
Сохрани от этих уст!
 
Платье – английский покрой,
Бутерброд держу с икрой.
Отчего же твое зеркало
На меня угрюмо зыркало?




Аврора Бореалис

На небе, на титульном белом листе
Стальной завиток сиянья.
И скоропись улиц. В их тесноте
По снегу поле отводят сани.

К этой тетрадке зимнего дня,
С кляксой, потерянной детской кепкой
Зачем-то пришпилена жизнь моя,
Стальной канцелярской скрепкой.




Факел


Сейчас летающих
Больше, чем ходящих,
Поэты клянутся
Что сызмальства крылаты.

А я стеснялась рук своих худющих
И черных нарукавников,
Стираных и латаных.

Тяжелых, как латы.

Но небо распухало,
Как воздушный шар,
Когда петлял по улочке
Мой воробьиный шаг.

И вился над коленками
Фартук шальной,
Будто подпаленный
Факел смоляной.




Мыльные пузыри


Окна в доме, черные до зари.
Окна в доме – черствые сухари.

...А недавно, важные как цари,
Плыли мыльные пузыри.

Легкий шар, дыханья радужный пар
Да еще соломинки капилляр.
Поцелуи в руки плывут, бери,
Никого не благодари.

Но сереет в корыте пена,
Неуклонно и постепенно.
Долгий дождь стоит стиральной доской,
Мылом пахнущий, городской.

Погляжу еще раз на темный дом
И застыну сереньким сухарем.

...Нам соломинка выдувала
Вальсы, искорки карнавала.




Арфы ночи


В ночь с пятницы на субботу,
Презрев дневные заботы
И разные ноленс-воленс,
Юноша пишет оду
Под названием «Вольность».

В ночь с пятницы на субботу
В теплых пижамах из байки
Маленькие свободы
Отправляются баиньки.

Ах, как сыро на улице,
Холодно и темно!
Мамочка очень волнуется,
Занавесьте окно.

В ночь с пятницы на субботу
Вводится карантин
На фейерверки, моды,
Молнии, хороводы –
Без объясненья причин.

…Шумит далекий пир:
Ты слушаешь эфир.

И радио ночное
Врывается, шальное:

«Сегодня с неба падали
Конфетки-либерти,
А маленькие девочки
Сидели взаперти…»

Воробышек припевочки,
Лети к нему, лети!

О, арфы ночи, скорее!
Ты – та, что нужна поэту,
Живое стихотворенье!
А он и не знает об этом.

Байка – в цвет небосвода.
Кажется, время не пятится,
Но все не настанет суббота,
Продолжается пятница.




Золотой след


Я красила наш забор голубой краской.
Ты красил соседский забор оранжевой краской.

Я мячик бросала синий,
В ответ летел - апельсин.

Под небом под голубым,
Смеялась я, вся в голубике.

Под солнцем, под золотым,
Плясал ты, оранжеволикий.

И вот, на заборе устало
Лежишь, златой леопард.

А я – на соседний упала:
Голубой снегопад.
            
И крашеные заборы
Понеслися вскачь,
До свидания, мама, не плачь!

На голубом заборе
Доскакала я до любви.

На золотом заборе ты –
Может, и до Юпитера
(А был ты, приезжий, из Питера,
Немыслимо городской!)

С ранеткою за щекой
Кричала я небу: лови!

Можно до Белого моря
Доскакать на заборе.
Нельзя до черного горя
Доскакать на заборе.

Охрою на подмостках
Уличных - счастья след.

...И с того лета в блестках,
В синих венериных слезках
Мы не встречались, нет.


          

Журавлик


Отчего же мы не журавли –
Облаков жуиры, женихи?

Трудно летать поэтам,
Без пальтишек, под ветром.
Трудно парить художникам,
Без зонтов и под дождиком.

Что нам Кот д`Азур!
Что – искусства ажур!

Нам бы шубы на журавьем меху,
Да трубы в губы,
А там наверху –
Дармовая лазурь.

Славно сидеть на облачке,
Будто на облучке.
Холодно девочке Олечке
На городском пятачке.

Не закутаться в лирику,
Нам бы хоть по чинарику.
Вот бы, каждому Индрику
По воздушному шарику.

У друзей на холстах:
Песцы о семи хвостах,
Трикотажные самолеты,
Бегемоты, обутые в боты…

А душа моя, бедная Лиза,
Все о пташках небесных, да о ландышах,
Принесла три-четыре каприза,
Вот и ладно.

Сентиментален клин журавлей.
Небо, ты меня не жалей!
Отражены в хрусталике
Небес – лишь я да проталинки.

Очередь за синицами
Стоит, с лиловыми лицами.
Все-то их счастье: крошки,
Да еще, не достаться кошке.

Покупайте игрушки:
Куколок и картинки
У летучей зверушки,
У небесной скотинки!

Не прокормит палитра,
Дайте хоть на поллитра.

В Азиопе, в Евразии,
Ах, не в цене фантазии.

Не робей, пейзажист,
Все-таки, пей за жисть!

Он похож на скрипичный ключ,
На завязанный бантом луч.

Мы, за всю нашу грусть, земля,
Выкупим у тебя журавля!

*               *               *
Очарований список
И расставаний график –
Ты передай, журавлик,
В небесную канцелярию,
Залу пустому — призрак!-
Исполняющий арию.

Челобитная? Жалоба?
Слезы тратить не стала бы.
Мало синего Нила
И дождей на чернила.

Сверху дождь моросит,
Снизу – наши «mercy».

Почетной грамотой, разве,
Наградить небеса?
Объявить им в приказе
Благодарность нельзя.

Помни и разумей:
Жанр иной: резюме.



Кентавры


Покамест не добыты лавры,
Не завоеваны права
И неуклюжи как кентавры
В тетрадках первые слова.

Мы шелк рогожей залатаем,
Колонну подопрем колом.
Мы не на крылышках летаем –
В тяжелой ступе с помелом.

И кто-то улыбнулся тонко,
А кто-то хохотал до слез:
Начало – личико ребенка,
Конец – шершавый рыбий хвост.

Но вот когда звучат литавры,
Иная высота взята –
К нам больше не придут кентавры
На поле чистого листа.



Пьеро


– Нет, не модно, и странно весьма.
Но когда ограничена сумма…

– Да чего там, дырява сума.
Если нету другого костюма,
Шуба старая сводит с ума,
Если все не проходит зима…

– Что ж, пожалте,
Наряд Пьеро.
Все четыре атласных помпона,
Словно шарики для пинг-понга,
По волану двойное перо.

Это ласточки девичий лик,
Лопасть первого аэроплана
И взыгравший, почти что в сопрано
Певческий, петушиный кадык.

Я готова. Ракетка, лови!
К небесам, к идеальной любви
Мои туфли вспорхнули, как куры.

И щебечут, про шуры-муры
Продавщицы две, визави.

Я наивна, я верю в добро.
На прощанье четыре поклона.
Нет, не надо другого фасона,
Всем к лицу эта сказка Перро.

Тон помады и туши для век
Поменять, обстановку и век.
Попроситься в оборки Мальвины,
Или в кружево дикой малины.
Ах, какие открылись картины!
(А в окне только серенький снег.)

– Нет, не модно, и странно весьма.
– Что ты, что ты, в парче или в ситце
(Ты ведь так захотела сама) –
Ты есть ты.
И некуда скрыться.

 


Жизнь в ветреную погоду


Пляшут нимфы огородов,
Утекает дом сквозь дым,
В небе столько пароходов,
Все под флагом молодым.

На барбосах слепошарых
Путешествуют жуки,
А в глазастых самоварах
Торжествуют кипятки.

В никуда, в эфир свободный
Просится пивной ларек.
Сладкой дрожью самолетной
Сводит полотняный бок.

Над эстрадой, над дощатой
Водяной летит с наядой,
Алладин с Шехерезадой –
Упоительной глиссадой,

С иволгой под ручку май,
На жемчужный тучки край.

Так ли молодость летела,
Я на дно ее глядела,
Там, свиваясь с вальсом, черт
Счастлив был и распростерт.

Так и ты, тетрадь листая,
Юнь и лень, блистанья стая! –
Силясь, веселясь, о, лист!
В грудь июньскую вселись.

Отпусти, рука, перила,
Лира пенье оперила.
Так ли ты, душа? – спрошу,
И лебяжьим опушу.

…Шел, влюбленный и послушный,
Только вырвался из рук,
И вильнул, как змей воздушный
Над пригорком, легкий друг.

             

Тополиная метель

Боязнь тополиного пуха,
Липучего лиха.

Потеха!

Сверкают кроватные шарики
И лают дворовые Шарики.

По улицам, хватит ли места,
Танцует, вся в белом, невеста,
Вселенная, ей помоги.

С эоловых уст менестрели,
Срываясь, уносятся в дали:
Марина в каскадах свирели,
И Анна с букетом азалий,
Сережа в плаще из капели,
И Осип, и Лорка, и Шелли…

А прочие – так, суета.
Вселенской невесты фата.

Вальсирует, в солнце Шопена,
Весь мир закружившая пена,
Ля фам фаталь.

Летите, пушинки-поэты,
По улицам, вихрем гонимы,
Самими собою воспеты,
Легки над макушками нимбы.

Нет, мы не святые.
И все же, не вовсе пустые.

И юности выпьем фиал
Мы так, как никто не пивал.

Бокалы звенели и бились
В лиловых лучах хванчкары.

Влюбились. Не самоубились,
Шагнувши в пролет, на пари.

И птичий мерещится свирест,
В вершине, где Сирин и Финист.

Но вот, засмеялись костры.

И пусть в небесах каждый шут
Желает, открыв парашют,
С овациями приземлиться –
Прощайте же! Пухом землица!

А самых крылатых сожгут.

Страшились могильного праха.
Увы, «сочиняли неплохо».

Мы стали бы все тополями,
Мы все проросли бы стихами,
Но искра, бикфордовый шнур,
И огненный ток по панели...

...И все-таки, строчки успели –
Проснулись, рванулись в лазурь!



На день рожденья сына          


Белый ангел, одуван
Сел на старенький диван.
Он нисколько не заплакан,
Он летун и гулеван.

Зайка в туфельках пуховых,
Зонт из листьев лопуховых,
Очень модная пришла,
И ревнуют зеркала.

Гости: Ивушка, Снегурка,
Кот-узорчатая шкурка,
Дама светская, Павлин:
Все опалы да поплин.

Входит ветер в кимоно
Из японского кино.

В дверь скребется Индрик,
Зверик он и лирик.

Сфинкс стучится у дверей:
Открывайте поскорей!
Весь в песке, подайте веник-с!
На спине сто сорок лун,
А в хвосте – три птицы: Феникс,
Алконост и Гамаюн.

Шествуют факиры,
Феи, псы Фениры.

Насыпайте им конфет,
Беглым жителям комет!

Пусть в блаженствах каппучино,
Жжет перчинкою кручина.
Выгоняем за порог
Эту дурь, и греем грог.

Брысь, мадам простуда,
В фортку, из-под стула!

Лопни, душный жар,
Как воздушный шар!

Вот, в шальварах стрекоза:
Бирюзовые глаза,
Талия и трепетанье –
Здравствуй, райское созданье,
Дух веселья, Фирюза!

Эльфы, Радуги, Ундины –
Только позову,
Все придут на именины
К маленькому Льву.




Кот


На шее чувствую ошейник.
Какой провел меня мошенник?

Не плоть, не дух,
Не бог, не червь.
Слуга и друг,
Да только чей?

Не сер, не пестр,
Не раб, не царь.
Быть может, пес?
Увы, не псарь.

Я кот, увы, без коготков,
А просто Васька, был таков.

Не процитирует гламур
Мое невинное мур-мур.

И с пуговки свисает хлястик,
Как трепаный, злосчастный хвостик.

Мне в час, когда выходит тать,
Младенчики боятся буки –
Нырнуть бы с головой в тетрадь,
И ставить синенькие буквы.

Не прогоняйте чудика
С полуночного чердака.
Хоть нет добра без худа,
Не выселяйте чудо.

Дресс-код:
Я - кот.

Гламурные подружки-Киссо
Закроют мне дорожку в кассу.

На кастингах посмотрят косо
И не допустят до показа.

Ступай, коток
В свой закуток.

Зато, в венке из незабудок,
С чернильницею, полной слов,
Я – до архангельских побудок –
Твой паж, весна, твой страж, любовь!
          



Балда


Ты так роскошно апельсинов,
В очах – по синему огню,
О, чудный конь! В подарок сыну
Несу тебя, не уроню.

О, если б ты под облака –
Хвост в мелки кольца завитой –
Умчал лихого седока,
Как бес, освистанный Балдой!

Но я, прижав тебя к груди,
Бегу домой, по наледи.
А день Путем умчался Млечным,
На скакуне своем беспечном.

День обгоняет пеших, конных,
С авоськами в руках и без,
Высоколобых, толоконных,
И зря хлопочет бедный бес.

Да кто мне ношу дал такую?
Взмолюсь: ты жребий измени!
Я ухватилась бы, ликуя,
За хвост атласный времени!

Летать бы по волнам акулою!
У черта на седле – Вакулою!

Взять туфельку императрицы
(Атлас, надушенный парик)
И, поклонившись, в тот же миг
Верхом на черте испариться.

Чтоб вслед, как старый пес, верна,
На брюхе поползла луна,
Чтоб миги вились и горели,
Подобны нересту форели.

Билет, по блату, по секрету,
На рейс, на Сириус!
Карету!

И высечь беса поспеши,
Дабы не сдать ему души.

Но на моем пальтишке мятом
Карманы, будто стремена.
И бита краснощеким хватом,
Горбата счастия спина.




Век


Нам шепчут ночки и деньки:
Вы наши дочки и сынки.

Я тонкой пуповиной строк
Срослась с тобой, мой век, мой рок,
Тебе уже не сбросить с плеч
Весну мою, повадку, речь.
Вся до царапинки твоя.
Живи, мой век, меня творя!

День лип ко мне листком, кивком.
Улыбкой, кликом, светлячком.

Так просто, лист сорвать и смять,
Но бледная, проходит мать:
Я вынянчила ночь. Стучат
Минуты, пульсом в родничке.
День, будто хворое дитя,
Несу на согнутой руке.



Смерть поэта

За крахмальные сорочки
Старые счета,
И стихов косые строчки,
Каждая – черта.

Отчертился.
Открестился.
От – какой беды?
Отстрадал. Не зря кровился,
Как бинты – листы.

Выпевал о рае, аде,
Только не пойму:
Лестницу себе ты сладил
Или же – тюрьму?

Свечка кланялась, моргала,
День был юн и строг.
И свежа твоя могила
За оградкой строк.




Флейта

               Неужто, от зайчика-недотроги,
               От лучика на моем пороге –
               И вправду, бывают пожары, ожоги?
               

Распугали нынче фей-то,
Нет на свете фей.
Ты одна осталась, флейта,
В сказочке моей.

Худ флейтист и мал, как птица,
Не пригрет судьбой.
Он почти тебя стыдится,
Но грешит с тобой.

Эх, десятку налабать бы,
Пригласи, народ!
Плакать на чужие свадьбы
Он тебя берет.

Дешевая работенка,
По колу, друзья!
Флейта, горлышко ребенка,
Доченька моя!

*               *               *

Это декабрь, декабрь,
Нетопырь и дикарь,
Уносит  меня все дальше,
От дара, дыхания, Даши.

Корь, ты слышишь, декабрь!
Это всего лишь корь.
Я не пойду с тобой, нетопырь!
Не теперь, не теперь!

Она в больничной палате
Лежит на казенной кровати,
С алой мальвой во лбу,
С бедным словом: люблю.

И две синички – туфельки
Спят у фанерной тумбочки.

Дарья – ведь это дар,
Дарья – ведь это даль.
Ты дождись меня, Дашенька!

Я отменю календарь!

За окошком палаты
Мартовские утра
Надевают халаты
Цвета добра.

Инвалиду-оврагу
Впору берез костыли.

Как шприц, набирает влагу
Фиалка из сонной земли.

Музыка, что ль, вдали?

Детскою смолкой лета
Снова склеена флейта.

*               *               *

Дождись меня, слышишь! Не умирай!

Смотри: на бланк рецептурный,
Лекарь, суровый, как самурай,
Поставил штампик лазурный.

Нет у меня ни рук, ни ног –
Рецептурный листок.
И печаль моя – как  печать
На уголке листка.

...Заново существованье начать,
В узелке носового платка.


*              *                *

В аптечной Пальмире, в саду лекарств
Добуду бессмертья последний лист.
На всех не хватает небесных царств,
И роз, и бессрочных виз.

И не отступлюсь,
Как ни гонят прочь
Священники, няни, гробовщики.

Магнитом стихов притянется плоть:
Атомы-светлячки,
Радужки и зрачки.

Отец милосердный,
Ты днесь нам дай
Пушинку дыханья на каждый рот,
Доверчивой, бедной нежности пай,
Пылинку твоих щедрот.

Люблю – это значит «не умирай».


*               *               *
Воскреси ее, писатель,
А не можешь, проходи.
Ты, чужой беды рыдатель,
Ты, пустой руды старатель,
Вынь свистульку из груди.

Упырем при маках сонных
Поцелована взасос,
С ликом, черным, как подсолнух
В жухлой шелухе волос

Вот лежит она, не плачет,
Ничего не говорит,
Всей собою что-то значит,
В ртути утренней горит.

Лирика! О неужели,
Ты обманывала нас?

Или биться не посмели
Мы со смертью? Или пели
Не всерьез и напоказ?

Спой ей, чтоб она восстала,
Погляделась в зеркала:
Ах, как долго я спала!

Лирика, твои дела:
Сбрызнуть соком краснотала
Вену, чтоб затрепетала.
Веру, чтобы ожила.

Спой ей!

Охлестом по коже!

Разрываясь, как фугас!

Флейта Аполлона, что же
На заре, в расстрельный час
Ты не воскресила нас?

Не гляди, не смей, художник,
Дырку выдыши в холсте,
Сам своей судьбы итожник,
Дышло собственной звезде.



*               *               *

Ты мне сестренка и дочь,
Ты мне родная, как дождь.

Дожденок, стеклянный локоть,
Дожденок, царевне плакать.

Голуба и мала.
Я тебя Дашей звала.

Тому, кто сам из дождей
Ненадежно среди людей.

Голуба и мала.
Шла, как дождь, и прошла.

Ты вернись ко мне, доченька,
Я дождусь тебя, дождинька!

Обниму стеклянные ножки,
Чтоб о землю им не разбиться.

Только еще немножко
Любви, и все может сбыться.

*               *               *

Распугали нынче фей-то.
Нет на свете фей.
И тебя не стало, флейта
В сказочке моей.

Лоб под марлевой короной
Так по-детски чист.
Вот тебя губами тронул
Облачный флейтист.

Раненого соловьенка
Всхлип. И плеск ручья.
Флейта, горлышко ребенка,
Доченька моя.



Седьмое небо


Первое небо, восстав на заре,
Обучается верхнему ре.
Бледненькое, после кори
Сопрано в церковном хоре.

Второе небо семнадцати лет
Исполняет балет.
Невесомое, как душа,
В пачке, с розовым зонтом,
Оно бисирует антраша
Над распахнутым горизонтом.

Третье небо глядит в зеркала
И не видит лица.
Голубые слепые тела
И любовь без конца.

Четвертое небо нянчит дитя,
Над миром дольним летя.
Непереносима синь:
Сохрани и спаси.

Пятое небо – воин,
Серафима крыло.
Славы своей достоин,
И глядит весело.

Есть и шестое небо –
Философский хрусталь,
Горней мудрости нега,
Обретенный грааль.

А для неба седьмого
Не отыщется слова.

Не будет ни дверью оно, ни окном,
Ни ковриком у дверей.
Ни даже – голубым ночником
Над кроватью твоей.



Индрик

Вдоль по небу ходит Индрик,
Он и зверик, он и лирик.

На макушке – Бога росчерк,
До звезды достанет хобот.
Далеко по райским рощам
Эхом расплескался хохот.

Человеков чтя невинных
И безгрешных бегемотов,
Садит их к себе  на спину,
Ввозит в райские ворота.

Знайте, он в родстве с рубином,
С Альтаиром и с тюльпаном.
На лугу станцует Индрик
И с раввином, и с брахманом.

Потеснись, святой, калика,
Есть местечко для пиита,
Неба тайная калитка
Для него сейчас открыта.

Он кричит поэту: Вовка!
Протрезвей, хотя б немножко!
Брошу с облака веревку
Я в поэтово окошко.

Но поэт смеется: рано!
Мне пока тепло на свете,
Воскури для ветра ладан –
Он изверившийся, ветер.

Ты, меж пропастей бездонных,
Важный, в облачной сорочке,
Покатай собак бездомных
И стихов забытых строчки.

Шоколадную обертку,
Старый мяч и лист осенний
Подари надеждой твердой
На загробное спасенье.

Ты в лиловой колыбели,
Покачай их, Индрик, нянька.
Глянь, совсем не оробели:
Расшалились, так и надо.



Серенада сирени

Я вас люблю, о, ближние мои,
Когда в лохмотьях сирые сирени
Бредут себе, качаясь, в божье царство,
С котомкой, полной голубых псалмов.

Я вас люблю, далекие мои,
Когда на каждой улице сирени
Как Сириус горят, справляют свадьбы,
Смущая юношей и голубей.

Навеселе беснуются Силены
Изодранной сирени
И каплют в рюмки любострастный яд
Пьянчужкам, что у ног ее сидят.

Но может быть, она одна на свете,
Спасет меня от неминучей смерти,
А ключиком весенних серенад
На полминуты отворится ад.

То рифмою меж двух лиловых арок
Покажется: подарок и отдарок.
Ты нам, Господь, не пожалел сирени,
А мы тебе в ответ  – стихотворенья.

Так пусть же торжествует на земле
Непокоренный дух одеколонный
(Тут встретились Кармен и вор карманный).

Ты Сирин, бодрствуй
В сфере-хрустале,
Над голубиной книгою склоненный.

Все: мытари, поэты ли, цари -
Мы с вами только крестники сирени,
Мы крестики нательные сирени,
Ее возлюбленные сизари.



Ласточки

Ласточка, касаточка,
Пой песню, пой.
Лапушка, красавица,
Христос с тобой.

Голубые воздухи очнулись
После долгих зимних похорон.
Ласточки на землю потянулись
Из своих заоблачных хором.

Ты не плачь, сестренка, над убитым –
Вот, теплея, дрогнули ланиты.
В круглых ладанках откос речной,
Воротились ласточки домой.

В воздухе мелькали, как лопатки,
Черную могилу вороша,
Чтоб коснулась с ласкою касатки
Домовины Лазаря – душа.

Неизменно достоянье птичье,
Слабой грудки пестованный сад.
Те ж они, свидетельницы притчи,
Над полями русскими летят.

Видишь, в небе выстроились лестнички,
Засновали хлопотуньи-ласточки,
Все невесты бедные, Одетты,
В старенькие платьишки одеты.

Вот уж, сквозь больничное окно
В руки к нам летит веретено.
Шитовильце, божия игла,
Землю с небом сшила, как могла.

Юной Богородицы подружки,
В фартучках прислужницы весны.
И бровей моих крутые дужки
Вековым свиданьем сведены.




Ветка жасмина

И все ж, они любили друг друга,
Печальной краткой земной любовью.
И в бедной комнатке, где они тайно
Встречались, у изголовья, в склянке,
Всегда стояла ветка жасмина.

И спрашивали они друг у друга,
Улыбаясь нежно, отважно:
- Не правда ли, будем всегда мы вместе?

- И даже потом, даже после смерти?

Когда ж сошли под свод элизейский,
И причастила их строгая вечность,
Любовью новою, совершенной
Они сочетались в ее уделах.

Но было им отчего-то скучно.
И будто чего-то недоставало.
И спрашивали они друг у друга,
Улыбаясь нежно, отважно:

- Цела ль наша вазочка у изголовья?
- Кто-нибудь ставит в нее букеты?

На том лугу, что зовется вечность,
У той горы, что зовется вечность,
Под небом тем, что зовется вечность
Им жаль было ветки земного жасмина.


            

Заблудившийся псалом

Девочка! Приманка, магнит
Победителей всех времен.
И как на груди медальон,
Жизнь, ревнуя, ее хранит.

В девочку влюбился псалом,
Для нее он оставил дом –
Милый ветхозаветный том,
И отправился посолонь.


*               *               *
От библейских пастухов
Прошагал, в надежде мнимой
Плотью ветхою стихов
Дотянуться до любимой.

Дева, где твое вино?
Все святые оробели:
Как сказать, что ты давно
Спишь в хрустальной колыбели?

Ты из тех, кто только сон
Обретают вслед за гробом,
Недомерок, третий сорт!
Зря ты снилась яснолобым.

С неба воинство слетело,
Вынесло, на волю, тело.
Задрожала, ожила:
Ах, как долго я спала!

Тут слова великой книги,
К ней – весною всей! – приникли.

Лютня сорока веков,
Волхв пустыни, пьяный дервиш,
Дождь с библейских облаков –
За руку ее ты держишь.

Но метнулась прочь она,
Вниз, на землю запросилась.
И слезами оросилась
Безответная струна.

*               *               *
Дай нам, боже, лад Люлли,
Ангельское Ave sole,
Дай не изменить любви,
Просолясь в житейской соли!

Други давние! Споем
Средь уснувших наших весен –
Тот же, прежний наш псалом,
Номер триста сорок восемь.



Четвертый волхв


Шла я по пустыне до рассвета,
За летящею во тьме кометой
В те края, куда направит Бог.

Узкою стезей, за Бальтазаром
Вслед, за Мельхиором и Гаспаром,
Как четвертый, безымянный волхв.

А за нами вихрей и туманов
Снов, видений, гор и океанов,
Стран, миров, тянулся караван.

Все минуты, вёсны, воскресенья
По воздушной колее спасенья
Проносились, слившись в ураган.

Спал младенец в деревянных яслях,
Новая звезда, с улыбкой ясной.
О, плаща Марии синева!

Нет, не ладан, золото и миро,
Здесь, в хлеву, в пустыне, в сердце мира,
Господи, дарю  тебе – слова.

Господи, я знаю, ты читатель,
Сочинитель, сам себя издатель,
Смыслов обретатель, как и я.

Вижу, в лунном свете ты склонился
Над незавершенною страницей,
Над судьбою в книге бытия.

Да пробьются сквозь века и страны
Яростные, как Левиафаны,
Души новорожденных поэм.

Арфы ночи, синих утр свирели,
Гордый Иордан стихотворений,
Строк пульсирующих Вифлеем.

Все баллады, стансы и сонеты –
Только шлейф рождественской кометы –
Свой бессрочный начали полет

В час, когда мираж предвечный замер,
Бледная, с  запавшими глазами
Куталась Мария в небосвод.




Эдем

Арина, Магдалина или Минна,
Зови, как хочешь. Мы опять вдвоем.
Да, ты поэт, а я всего лишь глина,
Мурановский столикий краснозем.

Тебе проклятье и тебе осанна,
Дай, отряхну с твоих сандалий прах.
Да, ты пророк, а я всего лишь Кана,
В одеждах брачных, с лилией в руках.

Ты отроком тихонько небо тронешь,
А старцем в гости примешь Божий Град.
Да, ты святой, но я ведь твой Радонеж,
Твой давний сон, твой дольний вертоград.

И всей своей отзывчивостью женской,
Всем притяженьем будущих поэм,
Я знаю, я была твое блаженство,
Твой на мгновенье сбывшийся Эдем.




Имя


Я прошу лишь об имени,
Я прошу лишь о пламени,
Я прошу лишь о бремени
Что на все мои дни.

Имени – да не измени,
Бремени – да не отмени,
Ты, в зените у времени,
Вспомяни меня, вспомяни!

Не зовите по племени,
Не зовите по стремени,
А зовите по пламени,
А зовите по бремени.




Голубь и балерина


Балерина сочиняет взоры
И сдвигает горы, взаперти.
Голубь кругло смотрит из-за шторы:
Ей легко по воздуху идти.

А над голубиной колыбелью –
Заголилось голода зеро.
На асфальте мерзлом голубеет
Городского схимника перо.

Шьет-латает сирое смиренье,
Небеса, как быстрая игла.
А она – само стихотворенье,
Воскресенье, ростепель, игра!

В облаках подвешены за нити
Туфельки в стеклярусной росе.
Над райком, в сияющем зените
Руки расплескали баленсе.

Но напрасно высь, ревнуя, тщится
Двойственное разорвать родство,
Я и голубь, я и танцовщица,
Я не выбирала ничего.

Отзвенят, на склянках голубиных
Смерти и рождения мои.
Отыграет лазурит любимых
Все раскрепощенные ручьи.

Лишь сам-друг, они выносят качку
Волн небесных, ночи напролет.
Сизый голубь оправляет пачку,
Балерина зернышки клюет.            




Лунная дорожка


Все отдай, и попроси взамен
Сто шагов, но не касаясь дна,
По теченью волн и синих вен.

Выплывай, безумная луна,
Как Офелия из-за кулис!

Душу вынь, в лазури заморозь.

Как Офелия, за нас молись,
Я устала жить с тобою врозь,

Выть в твою непуганную высь,
Преданнейший у пучины волк.
Что уж, мыслящей тростинки спесь,
И на Бога вежливый кивок!

Столпником у лунного столба
Цепенеет в забытьи судьба.
Чтоб потом сомнамбулой слепой
Красться вслед за нами в мрак ночной.

Ведь цветные стеклышки луны
В наши тайны вечно влюблены.
Леденцы и лодочки луны
Сонному младенчеству равны.

Облучусь тобою! Облачусь
В плоть иную. Все-таки, ступлю –
Я горой Библейской поручусь! –
На непокоренную струю.

Иль хотя бы загляну в глазок
На двери, и сей удел высок.
Ведь опоры в жизни нет нигде,
Только в топкой лунке на воде.

У тюремного спрошу замка,
Вправду ль я к спасению близка.
Ведь опоры в смерти нет нигде,
Только в лунной тропке на воде.




Моя звезда

Над Вавилоном предсказаний
Самоубийственно чиста –
Не ямб просился, а гекзаметр –
Гори, гори, моя звезда.

Твой луч нашел меня сквозь кровли,
Иных минуя имена.
Я, как дитя, тебе откроюсь,
Что ты – всегда, что ты – одна.

Но это нищее «моя» –
О, сколько пасынков пространства
В бесплодной муке постоянства
Тебе шептали до меня!
Фаланстеры, соборы, ханства,
Чума, и голод, и война…

Пускай, молитв не слышит мгла,
И пульс стучится в никуда,
Не умирай, сестра моя,
Твори, твори, моя звезда!

Так, разбредаясь по России,
Поэты, братья, двойники,
Мы у любви взаймы просили,
Ее навеки должники.

Скажи, кого мы воскресили
На острие строки?

А ты, попробуй, чтоб зажглась
В звездах страница, чтобы дождь
Пошел с листа, чтоб родилась
В метафорах-кудряшках дочь!

Но обернись, и за спиной
Красотка-жизнь горит звездой.

Умру – в кладбищенском саду,
Воскресну – над крестом суда,
Как Бога сотворивший дух,
Чело начала, красота,
Звезди, горе!
Гори, звезда!



Полярная ночь


Кожей чертовой обитый чемодан.
Попадешься, и не выйдешь, не проси.
Фонари навстречу выставят посты,
Но не сдастся черный полюс, Чингисхан.

А в порту суда рыдают, как цари,
Рыбы-луны надувают пузыри.
Ночь завязывает нас в глухой мешок,
Отпечатав на сетчатке свой ожог.

Чтобы сделались нежнее лебедей,
Поцелуями наполнили эфир,
Чтоб рассудок, неподкупный конвоир,
Никогда не пересек Гиперборей.

В прошлой жизни ты процентщицу убил.
Из пучины персияночку не спас.
Иль, обманут черным жемчугом судьбин,
Сжег в раскольничьем костре иконостас.

Ах, полярной кармы утлый чемодан,
Он за наши прегрешенья чертом дан.
Злые хлыстики украденных секунд –
День и ночь они морскую зыбь секут.

Что ж, отчаливай! Отчаянна вода
В шрамиках незамерзающих обид.
А за Полюсом открыты ворота
Тех широт, где сердце больше не болит.




Светлячки


Я не шатаюсь
Праздно, меж ласковых ветерков.

Очень стараюсь,
Я приручаю светлячков.

Как это трудно,
Я непосильный взяла подряд.
Но изумрудно
Вспыхнут они, сто ночей подряд.

Я обжигаюсь,
Я перепачкана их пыльцой.
Штопаю гарус
Лунный, печали пилю пилой.

Много ли пользы?
Стайка улыбок, роись в тюрьме!
Азбуке Морзе
Строю скворечник. Живи, тире!

Ты летай в ночи моей, ты не тай,
Феничка серафима,
Файр-флай.

Два светофора
Щеки в ночи, и ладонь горит.
Пьяным заборам,
Ведьмам и лилиям - путь открыт!

Где вы, девчонки?
Ночь кровожадна, как рыба-меч.
Пятна зеленки
Вылечат раны несчастных встреч.

Спросит Всевышний
Там, между ангельских облаков:
– Как они? Вышло?

Я протяну ему светлячков.




Ландыши


Ландыши, девочки в белой вуали,
Мне по секрету: в кого влюблены?
Ах, на свидание в вам опоздали
Спутников и «Аполлонов» огни.

Ждите, принцессочки! Что ваши годы!
Помните, школьницы, мир не погиб –
Лишь за девической лиры аккорды,
Лишь за лирической шейки изгиб.

Может быть, это и было уроком:
Нежность. И дней не щадя, до конца!
Просто старинная Бога уловка,
На тетиве стебельковой краса.

Ждите, не плачьте! Вы – музыка сада
Всех миновавших и будущих Ев.
Ах, ничего нам на свете не надо,
Лишь безупречную ландыша ветвь!

Только за нею душа, как невеста,
Бросится вплавь, в зеркала высоты.
Мы не спасемся, лишенные цвета
Извести, истины, льдистой звезды.

Перед разлукой, у острого края,
Там, где толпятся начала поэм,
Ландышем сердце твое отмыкаю,
И замыкаю его, насовсем.
 



Пляж


Сияет – сайка с румяной коркой,
Перед нею солнце померкло.
А та лежит, как разбитое зеркало,
Не соберешь осколки.

Ноги – корни в сыром песке,
Голова – синица на ветке.
А эта, в клетчатом платьишке,
Как будто заперта в клетке.

Живописец курортный,
С хищным взглядом Отелло
Пишет свой холст коронный,
«Праздник голого тела».

И есть тут еще одна,
Вылитая Весна,
Боттичеллева Примавера…

– Это кассирша, Лера.

– В дожде золотом Даная,
Ее я несколько знаю:
Вот цена, так цена!

Молния стыда!

– Опомнитесь, господа!

Во лбу у Леры звезда,
В глазах – голубые звери.

Весны голубые звери.

Вечное «никогда»
И вечное «если бы».            
Женская нагота –
Иероглиф судьбы.




Лань


Не имей желаний,
Тлен и холод в них.
Как детеныш лани
Беззащитен стих.

Наверху, у Бога,
Там, где звездный сад
Лани в колыбельках
На ветвях висят.

Ты бросайся в небо
С сетью, как рыбак.
Ланей нерожденных
Покупай за так.

Ты любовью страстной
Никого не рань,
Потому что дома
Ждет младенец-лань.

Ландыш среди льдин,
Лань откроет глазки.
Счастлив будь один,
Без ничьей подсказки.




Подруге


Я умерла, а ты жива,
И сунешь руки в рукава
Русалочьего, в блестках, платья.

И бедные мои стихи,
Обманутые женихи,
Тебя полюбят, словно братья.

Мне дело: зависать над бездной,
И в том порука волчья сыть.
Тебе – как сон себя носить,
Быть с кавалерами любезной.

Я от тебя не отлучусь
На положеньи невидимки:

Ключицы перелом на снимке
Рентгеновском, да стайка чувств,
Да что еще там, парус в дымке.

Увы, мне жребий сей знаком:
Стать амфорой, черновиком,
Подсвечником твоим, подменой.

А ты, как вальс, вбежала в сад,
Роз оседлала аромат,
И ускользнула из Вселенной.

Ты  умерла, а я дышу!
Пока еще дышу, спрошу
У нянечки в крахмальной марле:
Что это было?

Наркосон,
Свет невечерний?
Гибель солнц
Иль поцелуи в школьном марте?

На свет шагнули из кулис,
Мы обвенчались, развелись,
Беспечно судьбами махнулись,
В сиамской тесноте срослись
И разлетелись, лист и лист
В скрещенья разных дней и улиц.

Не раскрывай секретов, жизнь!
Как партизаночка, держись
На тысячном своем допросе.
Ты именем чужим скажись,
Тебе – о зорях, ты – о розе.

Простимся, радость, забирай
Пролеску на снегу и рай,
Ветрила, руль, тетрадки, платья.

Люби. Не налети на риф
От боли вспенившихся рифм,
Не разомкнутся их объятья.

…Но это тайна не моя:
Быть может, «Таня» это я,
А имя партизанки Зоя,
Что значит «жизнь»: родное, злое...
И вновь кусает хвост змея…




Новогоднее


Над яслями, где была когда-то
Светоча-младенца колыбель,
Поднялась, плечиста и крылата
Вековая ель, Христова ель.

Подведу тебя за руку к ели,
Посмотри, дитя, какой уют:
Блещут миги в праздной канители,
Важные светила восстают.

Вот в кулечках сахарных таланты,
С Ориона фляжки молока,
Туфли школьниц, соловьев брильянты
И билетик на концерт в ДК.

Самое на свете дорогое:
Шансонье принес свои хиты,
Шут – минуту вечного покоя,
Летчик – только горстку высоты.

Кружатся над ковшиком России
Глиняные голубки судеб.
По ветвям похаживая, Сирин
Крошит людям ноты, словно хлеб.
 
Мы с тобой бедней ловцов господних,
Промысла удачливых пловцов.
У тебя – сережки с верб субботних,
У меня лишь мамино кольцо.

На губах у стеклодувов ловких,
Не для дела, для одной игры,
Воздухи  из слабых наших легких
Зазвенят, столкнувшись, как шары.




Полуостров Кольский

               
Полуостров Кольский
От наледи скользкий.

Хитрый мыс Цып-Наволок –
Цап тебя, и в наволок.

Летом плыли на Кильдин,
Острый киль касался льдин.

Заклинай, Дудинки
дудочка – дождинки!

Ты зажги, Игарки
искорка – огарки!

У реки Печоры 
Лишь печали чары.

Но к примеру, Магодан –
Неужели, магом дан?

Иль, допустим, Воркута,
Вору тридцать три кута?

Нарьянмар мой, Нарьянмар!
Нету Марьи, много нар!

Северные детки,
Как вы, снегирятки?

На земле ни колышка,
В воздухе ни крылышка.

Тундра –
Трудно.

Все же, в Ёне ёночка
Выросла, как елочка.
В платьишке дешевом,
А хоть на бэби-шоу!

Приезжала камбала
На телеге в Тайболу,
Привозила Таечке
Пастилу и мушмулу.

У причала в Лавне
Девочки на лавке
Делят в море лодки,
Будто шоколадки:

– Вот – моя! А вот – моя!
– Ну а я беру – маяк!

А в полярной Африканде
Все честные африканцы
В старшей группе, по команде
Негрские танцуют танцы.



Снежинка

У нее восемь душ:

Зверь, цветок и мгновенье,
Сон, соринка, недуг,
Группа крови, натянутый лук,
В послесмертье распахнутый люк,
Божье стихотворенье.

Холод, как от наркоза в груди,
Ночь рождественская впереди.
Нам осталась на свете одна
Белизна, белизна.

Дай, декабрь, уколоться о звездные стрелы,
И по нитке скользить научи.
Нам, сестрички, старлетки, астреллы,
Рук привычней – лучи.

И в сумятице зимнего дня,
Может, кто-то узнает меня.
Увидав снегопад из окна,
Скажет: это она.

Вот лечу и лучусь, впопыхах и вслепую,
Но в блаженном бесплотном строю
Никого не сужу я, и равно целую
Рукавицу, кору, колею.

И над крошевом незавершенного спора,
Голубым заметая пером,
Я миную без страха, свершусь без укора
И воскресну, в обличьи втором.



Разлука

Разлука, ты – разруха,
Звериный, в чаще лаз.
Разлука, ты – поруха
На молодых, на нас.

Рассветная побудка
К атаке чумовой,
Разлука, ты – рассудка
Безумный часовой.

А снег валится, рыхлый,
На старенький перрон.
Живую вспомнишь лихом,
Лишь мертвую – добром.

Иссеченной скрижалью,
Дорогой столбовой,
Пойми, не уезжаю,
Я остаюсь с тобой.

Все буки Бухенвальда
И алый лед блокад
Не перевесят в сальдо
Любви последний взгляд.

А кто однажды предал,
Переступил черту –
Стал осыпью, стал бредом
Расстрелянных во рву.

И райскою пичугой
С небес ему звенит
Последняя разлука,
Последний наш транзит.

Никто нас не разлучит,
Лишь мать сыра-земля.

Никто нас не научит
Посмертию зерна.

Никто нас не залучит
Назад, под жернова.

Никто нас не замучит,
Лишь ты, любовь, одна.




Сильфида


Девичьих платьев вороха –
Сестренкам! Отфорсила.
Я выросла из воздуха,
Как деревце факира.

Для вас поэмы – почва,
Законный чернозем,
А это просто почта
В оконный окоем.

Пригретый славой юноша,
Певец в лучах софита
Однажды не без юмора
Назвал меня: Сильфида.

Не имя, колыханье
Тумана, неба квант.
Поставьте мне дыханье
На тоненький пуант!

Пусть воздух в легкой тунике
Нас выучит безумью.
Однажды, скинув туфельки,
Я встала над лазурью.

Что, «лира», «флейта мира» –
Смирение одно.
О, я всего лишь мыла
Апрельское окно.

И пусть я не отметилась
У всенародной рампы,
Я все-таки осмелилась
Плеснуть лазурью в рамы.

Пускай в роскошных видах
Я не носила дох,
Была удача – выдох,
И счастье было – вдох.




Юность Александрины


Покуда росчерком ализарина
Над Кашиным еще всесильна ночь,
В перинах нежится Александрина.
О, музыка! Судьбу переиначь!

Дай мне в Александринин сон вселиться,
Повеселиться!
Швырни меня в ее шальной жасмин
(О, жупелы супружеских измен!)

И в бабушкином, до полу, шифоне
(О, зависть всех соседских Тонь и Мань!)
Она, подобная струе Шампани,
Перечеркнет, и вспенит глухомань.

Вот, по мосткам, в пыли следочки лодочек
Плывут, балетной стайкою лебедочек,
И ужасом ужаленный, как вор,
Исподтишка, ей вслед взирает двор.

Да это же всесветские смотрины
Александрины!

С утра она в эдемском нежном облаке
Антоновские опыляет яблоки.
А вечерами все, кто Саше люб,
Кому она мила, приходят в клуб.

Всем весям окружающим известна,
Она Джульетт играет и Гертруд.
О, с потолка посыплется известка,
Когда ей аплодировать начнут!

Провинцию талантом одарила
Александрина.

Возлюбленная луж и лопухов,
С ранеткой за припудренной щекой,
Одна, на восемь кашинских веков,
К груди приколет небо, как левкой.

Ты, город Кашин, выкормивший кашей,
Приглядывай за Сашей.

Годов с четырнадцати сирота,
Но с розовою ямочкой у рта.

На тощенькой шубейке – с рыбьим мехом,
С уездным лихом,
Но с небесным
Смехом.
Пошло все прахом!

О, для мужчин она – удар зарина,
Александрина.

И в самом деле, не до революций,
Зюгановских ли, жириновских мод –
Александрина чокается с блюдцем,
Александрина пьет жасминный мед.

Когда ж неслись в лазурь под ней качели –
От страсти все едва не околели.
Шифон вздымался по ветру колом,
А вслед за ним весь город, соколом:

О, эти солнечные ножки Саши,
Ее коленочки из нежной замши!

*               *               *
Потом она становится певицей
И покоряет Ниццу и Париж.   

Лишь стоит ей на сцене появиться –
Овация! О! Высший пилотаж.

(Ах, Ницца, Ницца
Нам только снится.
Париж, Париж,
Заедешь, угоришь!)

Не Казанов уездных идеал,
Ах нет, она, представьте, этуаль.

И силосный букет махровых кашек
Ее на премьеру посылает Кашин.




Коктебель

Ты тяни по капле Коктебель,
Как через соломинку коктейль:
Поровну кагор и Чатырдаг,
С Черным доктором на четвертак.

Это короб четырех времен
(Выдры мускус, ведьмы кардамон)
Приоткрыв, ступай себе во мрак,
На свидание с Ч. де Габриак.

Отложив карбованцы на жизнь,
В брошенной ракушке поселись.
Где-то путешествует, дрожа,
Голая, как устрица, душа?

Столько Черубин, Аделаид
Покидают обжитой Аид,
И в канун сердечных именин
Навещают старый мезонин.

Чтоб, вдыхая из флакона соль,
Ночь в постели Макса провести.

Коготь-луч царапнул парасоль.
Кто это? Представься, не шути!

Но ветр очнулся,
И вальс ворвался,
И мир качнулся
В объятьях вальса.

Тимьян и рута, лимон и мята,
Они танцуют, они ворожат,
А балетмейстер – магистр Волошин,
А мы на пляже лежим, как львята.

Прибавь к букету полынь и донник.
Быть может, горя не объегорим,
Не одолеем доли, и все же,
Тебе осанна, полыни горечь.

Видишь, на ладони сердолик,
Словно отраженный в сердце лик.
Миллион морей рванутся вслед,
Но другой Марины в мире нет.

О, май дрим, вкушай мускатный Крым,
Потому что тоже был живым.
Взбитый Крым, с изюмом, из кулька,
Потому что юность коротка.



Скорый поезд

Не укоряй, бровей не хмурь,
Что не любви шальной тоннель
Воспела я, а лишь лазурь,
Ее лишь взор, в узоре дней.

Не черных оводов раструб,
Рессорных шепотов шлеи,
Не покаянье нежных губ
На верхней полке, в забытьи.

Дробись до бисера, вагон,
И смертные круги рисуй –
В разоблачительный огонь,
В простой размен, в изъян – в лазурь!

Блажен в плацкартной тесноте,
Не разорившись на билет,
Влюбленных, нищих и детей
Стыдливо никнущий балет!

И столько ангелов и лун
О нас печалятся всю ночь,
И столько ландышей и струн
Смогли неверию помочь.

Да, знаю только колесо
Прокрутит струп, надсадит ложь,
Безрукой жизни ремесло
Перегрызет ремни, и все ж:

Не  торг тряпья, не толк жулья –
О, скука-мука бытия! –
Благословенен будь итог,
Необратимая струя.

Всегда звенит ее зенит,
И вечно иноземен лад.
О, всех Изор и всех Изид
Зеркальный, из-под дымки взгляд!

Усни, она голубит нас.
И с каждым веком все больней,
Как на ладони, без прикрас,
Мы виноваты перед ней.




Элка на Луне

Луна пасет стада красавиц,
Любой бестрепетно касаясь.
Под небом женщины вольны,
Но чутки все к хлысту луны.

Она бряцает нам на лютне,
Сплетает сеть из васильков.
И сохнем мы на иглах лунных,
Подобием слепых сверчков.

Моя соседка по общаге -
Сомнамбула. От смерти шаге,
Как пишут в саге. Влюблена.

Нет, не чума и не война
Нас губит, девочки – луна!
Лицо трагически припудрив,
Лучом  удержит ли за кудри?

Вот, встала на подоконнике,
А под окном поклонники:
– Куда ты, Элеонора?
Ты начиталась вздора!

А она, со смешком:
– Я на луну, пешком!

Выбралась на карниз,
В бальном платье-обновке,
Пять шагов по веревке лунной…
И –  ах!
И – вниз!

Почему?
Почему?!
Не рассказать никому.

Нет стебля нежнее тела.

Но, как ни полоть –
Не выполоть плоть,
Не вытоптать – не сорняк,
Не выпытать, что да как.

– Объелась она белены!
Нет, опилась луны.

Элка, Элка, вернись!
Солнце мое, проснись!

Но из лунного круга,
Отвечает, бледна:
– Я не вернусь, подруга,
Не отпустит Луна.

Спи, Офелия-нимфа,
С филфака, а не из мифа.
 
Беатриче, Елена!
Марфинька, Натали!
И вашу радость Селена
Схоронила в лунной  пыли.

Ты глотай, Дездемона,
Горький ломтик лимона,
Если в гортани боль.

Над певуньей Розиной –
Желтый глаз стрекозиный.
Осиротел бемоль.

Жить очень больно, девочки,
И все же, не умирайте!
Грусти лунные ленточки
В косы не заплетайте.

Когда ваше сердце разбито,
Перестрадайте ночь.
Каждый рассвет – молитва,
Утро должно помочь!




Голубятня


Я не заболею, не умру,
Просто раскачаюсь на ветру
В чистой колыбели ледяной,
В синей голубятне лубяной.

Голубятня, старшая сестра,
Вот какая выдалась пора!
Голубятня, младшая звезда,
Вылиняла в небе суета.

Голуби от счастья зарыдали,
Голые, как клавиши рояля.
Из стихов, из вербовых причуд
Им шубейки к празднику сошьют.

Голубенок, вылечи меня,
Вылепи, снегурочку в луче.
Ты в окошко выпусти меня
С меткою охранной на плече.

Чтобы нам в лазури волховать,
Лилии из рая воровать,
Чтоб уснуть в воздушных гамаках
С Вербным воскресеньем в головах.



Брату Ивану


Бостон, Массачусетс, США.

И снова, как в первый раз
(Пройдут часы и недели)
Мама спросит о нас.
Ей скажут: они улетели.

Я бы постлала пух,
Ноги сбила о путь
По небесной равнине.

Помнишь, качелей взмах,
Переполох впотьмах,
Майских жуков ловили?

Лети пушинка, спеши
Вдоль Золотого Рога.
В Калифорнийской глуши
Спит Катенька-недотрога.

Вслед поглядит Атлант,
Пот утирая рабочий.
Все ж, пригодился талант,
И даже очень.

Раковин чутко ухо,
Нереидово эхо
И сына двухлетнего смех.

Там, за данностью взмаха
Нет ни ада, ни праха,
А тысячи разных вех!

Жизнь называлась Русь:
Елка, и вальс, и рок.
Не разомкнули рук,
Но улетели врозь.

Спешиться бы, решиться,
По завитку цунами,
По островку пушицы –
В окно открытое, к маме!

Да ветров парашют
Не для того пошит.

Но через сто веков
За кромкою облаков
Встретятся, без оков,
Две родные пушинки!




Боль


Что это, боль? Расплата?
Воздаянья закон?
А радуга все мне рада
В скупом проеме окон.

Узким стеклянным сжата
Обручем голова.
А радуга все мне рада,
Бесплотная, все жива.

Может, не казнь, а милость:
И окно, и венец?
Все, чтоб крепче влюбилась
В поднебесный дворец.

Склеена тонкой пленкой
Жизни – и жизни связь.
У чужого ребенка
Эта боль отнялась?

Или женская зависть
Свет закрутила в жгут?
Пересыхает завязь
Ландышевых минут.

Нет, не из божьего дома
Ты вылетаешь, боль.
На постах окоема
Не хватило крылатых воль.

И трубит о победе
Ночная бригада зла.
Не плачьте, звери и дети,
Что радуга не спасла.

Ты на меня лучину
Ангел, не трать в пути,
Но сбереги причину,
Радугу защити.




Паводок

Не бриллианты дарят мальчики
Подружкам – диадемы шуток.
…И вот, застигнуты, как зайчики,
Весной, разливом незабудок!

Апрельской лихорадки веяньем,
Когда на градуснике сорок,
Лазурью, смертью, вдохновением
Из берегов выходит Сороть.

Ток Ангары в любовном пламени,
И лопнули на Званке почки.
Ты продержись в свободном плаваньи,
Друг, на плоту счастливой строчки.

Останься на бумаге, памятка
Тумана, таинства ли, танца,
О, влажное дыханье паводка,
Навек со мною не расстанься!

А то, что нас хватает за уши,
Та сила грозная, встречь солнца,
Перчаткою, увы, не замшевой –
Должно быть, родиной зовется.





Сариселке*


* Курортное местечко в Финляндии.


В Сариселке, в сером шелке
Снега, мы сыграли в салки
И в «замри – не отомри».

Там в тропической купальне
Мы на пару дней пропали
Для вселенной, на пари.

(Между пальмами Кампари
Вынырнешь? В лугах Купавны?
Иль на полюсе Пири?)

Там поет в кафешантане,
Из Ковдора крэйзи Таня,
Семь заклепок на штанине,
Кок со школьными бантами.
(Родина ее, Ковдор –
Из российских черных дыр).

От нее растаял негр,
Синегубый Али-бей,
(И ему на пару снег),
Слезы каплют, хоть убей.

И добавят в мед перчинки,
Как велела Лезбия,
Финки, стройные, как финки,
Два точеных лезвия.

Там грустит в кафешантане
Котофеюшка в кафтане
И заказывает квас.

Беспробудно тянут солод
Там поэт Иван Бессонов,
Наш маркиз де Карабас
И марксист… ну, как же вас?

Не признался, русский бес:
– Ну, допустим, Бумбараш!
В окружении принцесс
Бэк-вокала, входит в раж:

– На часах взбесились стрелки,
Мы проснулись все на свалке,
Ни кола, и ни Кремля!

– Полно, это все безделки,
Только б, не до перестрелки,
И кровищи в ковылях...

– Что такое, братец – Русь?
Я тебе отвечу: грусть.
В нашей речи звук любой
Отзывается, как боль.

В облака ли, к черту в пасть
Русь несешься ты, Бог весть!
Почеркаешь, лирик, всласть,
Почтовой бумаги десть.

– Горло ей мое – свирель,
Кровь поэта – пьяный мед,
А, коли не вышла трель –
Переломит, отшвырнет…

…Сариселке, Сариселке!
Расскажи о Сивке-Бурке!
Расскажи о Серой Шейке,
Покроши ей белой булки!

Тут вошел туроператор,
С хищной миною пирата:
– Господа, тушите свет,
Подан вам кабриолет!

Как, уже! Аккорд финальный!
Может, столб обнять фонарный?
Иль зашить себя в кровать,
Так, чтоб и не оторвать?

Полно, полно, что за лепет,
Песнь любви допела лебедь,
И шайтан побрал шантан.
Котик пропил свой кафтан.

Угли помешав в камине,
Кроны посчитав в кармане,
Улыбнемся продавцу.

На прощанье всем соседям,
Детям, дворникам, медведям
Поднесем по леденцу.

Снег крахмальный, в искрах синьки,
Мы с тобою сядем в санки,
Выйдут в сари абиссинки,
Потрепать коня по спинке.

Ах, лолитки ли, нимфетки
Или старые кошелки,
С вербы отломив по ветке,
Шофера хлестнут по холке:

Отправляйся, и не трусь,
Не на Сириус, а в Русь!

В Петербург – верхом на скалке!
В катафалке – к бесу, в елки!

Прощевайте, все русалки,
Смолот кофий в кофемолке,
Выпит опий в Сариселке!

…У любого царства власть,
От любого храма весть,
На любой гитаре страсть,
Ну а наше – только грусть…




Поэт на небе


Поэт живым на небо взят,
И сброшен, погодя, назад.

Идет, поет: прощай, Лазурия,
Лиловая моя Русалия,
Как будто побыл в Сингапуре я,
Со сладким запахом розария.

Как не скучать по ангелицам?
Поэт на эти штуки лих.
А нашим, самым нежнолицым,
Конечно, далеко до них.

Но если вправду, то в раю
Не разбежишься с ай-лав-ю.
Ни мая, ни малины
Не знают Ангелины.

А сунешься насчет портвейна,
Хотя бы эдак-так, келейно –
Одернут, скажут: не позорь
Высокую лазурь.

– В стихах моих земная чушь,
Я сам себе свищу, как чиж –
Поморщатся брезгливо.

Аккордом арфы золотой,
Дистиллированной водой
Там прочищают клювы.

Вы, может быть, поймете
Там не хватает плоти.
Одна мечта осталась, дрим,
Сестра российских дрём.

Пускай я неимущ, как птица,
И каждый день рискую спиться,
Я в небо подремать ложусь,
Но долго там не удержусь.




Королевское ложе Альгамбры


Как увидишь его балдахин,
Упадешь, бездыхан.

Только тронешь пуховый матрас,
Вспомнишь знойный Мадрас.

И начнешь с этих пор
Повторять: Сингапур, Сингапур,
Словно имя любви.
Ведь любовь – и Синг-Синг, и пурпур.

Кто ваял этот полог,
Безумия сонного сполох?
Кто подушку набил
Перьями серафимовых крыл?

Лишь в музейном покое
Дано пред тобою
Склониться,
Всех кроватей императрица.

И задумался ученый
Над лилеей золоченой:
Это нам урок — Альгамбра,
Тут и алгебра, и гамма.

На музейный паркет
Христианский вступает поэт.
И его безмятежностью облика –
Прям-таки, облако! –
Тронет искомый предмет.

Разве облако вещь?
Ну, какой же у облака вес!
Это просто с небес
Белоснежная весть.

Не прошу я о вещи,
А прошу я о вести.

Это пери полночный полет!
Не о вести уже, о невесте,
Уходя, помышляет поэт.

В одиночестве гордом опять
Остается кровать.
Ах, никто никогда не решался ее согревать.

Лишь непрошенный холод.
Хлопок простыней – холост.

И вздыхает гагачий
Пух о страсти горячей.
И подушка-душа
Упивается старым саше.

…Только ты, моя Саша,
Весенний скворец,
Ты одна расплескала б, как чашу,
Безумный дворец!

Сдунула балдахин,
Словно белый бархан,
Вороха его кружев
Пьяным вальсом завьюжив.

Твое тело сияло б, назло покрывалам,
Над могильным провалом
Малиновым праздником шалым!

Ах, червонною мастью,
Поцелуйною местью!
Над чертовскою пастью –
Соловьиною вестью!

Ты сорви простыню,
Златокожая ню!

Взвейся, рыжим Парижем
Над траченным молью плюмажем!
Ясноглазым кристаллом,
Живым полуночным фонтаном!

Сандрильона моя и Кассандра,
Александра.




Парус

Земля и небеса давно поистрепались
И самое себя оплакала вода,
Но в дымке голубой еще белеет парус,
Из вековечных дней спасенье и беда.

И в вековечный час, пленяясь его уделом
На берегу родном восплачем: подожди!
Мы душу оснастим неомраченным белым,
Мы выпестуем даль в робеющей груди.

О, не покинь, мой брат, мой друг, мой белый парус!
Твоя печаль меня так долго берегла,
Покуда я спала, покуда просыпалась,
Покуда я росла и на берег пришла.

Быть может, этот галс, и сон Изекииля,
И сверлышко луча, и даже с Богом спор –
Всего лишь образец классического стиля.
И в звездочках волна – от Лермонтовских шпор.

Благословенна будь, в летучих звездах праны -
Нездешняя твоя, иная колея!
Твоей отваги путь, сквозь миражи и страны,
Под гнетом бытия, во славу бытия.




Лилия

Не помню миг, когда была обвенчана,
Словно похитили меня с земли.
Помню лилию Благовещенья
В боттичеллиевой млечной пыли.

Как она, я оделась в виссон,
В весенний сон.

Поговорка простая
В переводе с латыни:
Моя ладонь прорастает
Лишь в чьей-то горячей ладони.

Было, давно ль, недавно,
Стою, как новая Дафна.

Нет стебля
Нежнее тела.
Не найти лепестка
Теплей моего виска.

И, как ни полоть,
Не выполоть плоть.
Не вытоптать, не сорняк.
Не выпытать,
Что, да как.

В день седьмой, в Благовещенье
(Страх - апрельским снежком)
Без оговорок, навечно
Согласилась я быть цветком.





Дитя

Тебе исполнилось четыре дня,
Весь ты соткан из света.
И как глаза твои, до дна
Прозрачна минута эта.

Ах, что там, что там, в их глубине,
В голубизне их, на самом дне?
Я вижу – плывет кораблик,
Я вижу – летит журавлик.

Нынче где-нибудь в Африке,
Львенок играет на арфе.
А русалка – на лире,
Где-то в Сибири.

А в васильковом царстве,
Незабудковом государстве
Светятся огоньки
В домике у реки.

Солнечная дорожка
Свивается в облаках.
А я стою у окошка,
Дитя на моих руках.




Не умирай

Этих звезд не окончен счет,
Городского погоста вид.
Весь в могилах небесный свод.
Ты мне скажешь:
- Сердце болит.

Что вы клонитесь долу дни,
Как трепещущий ивы лист?
Отвечают они:
- Сердце болит.

Что за нищенское старье:
Верность, нежность, стихов тетрадь!
Взять в ладони сердце твое,
Целовать его, целовать.

Дабы смерти страх побороть,
Мы к обещанным небесам
Приникали, оставя плоть.
Только нас схоронили там.

Среди вытравленных полей
Мы играли в карманный рай.

…Я скажу тебе: не болей.
Ты ответишь: не умирай.




Памяти Владимира Ленского


Все безымянные стихоманы,
Владимир Ленский,
Участью вечной твоею пьяны,
Томной Татьяны
Сосед деревенский!

Пускай печали
Разобраны шали,
Плеча укрыв на закате дня.

Как хорошо, что во всемирном отчаянии
Ты выбрал радость, Ольгу, меня!

*                *                *

За лирику –  хоть на дуэль.
За милый идеал!
Чтоб выстрел грянул. Чтобы шмель
Над ухом прожужжал.

Любви ли, гибели впадать
В груди излучину?
Как все в России, я стрелять
И петь обучена.

Как все, храню военбилет,
В нем звание – солдат.
Пробьет брегет, взметнется свет,
Взлетит на воздух сад.

Лепажа стволы холодны,
Горяч Парнасский наст.
Владимир, слоги сочтены
В элегии у нас.

Над вечной  тьмой, над глухотой,
Оплавленный зарей
Я вижу братский профиль твой,
Я слышу голос твой.

И пусть роняет пистолет
Поэт, сжимая нить –
На ней висят и сад, и свет,
Ее б не обронить!

И усмиряя смертный пыл
Пред взором высоты,
Ах, Ольга, я тебя любил! –
Печально скажешь ты.




Милый, храни себя


Милый, храни себя
От прицельного зла.
Вечно звезда светла,
Но далека звезда.

Стайку стихов и снов
Не удержит семья.
Ненадежен засов
И стена из стекла.

Слишком глупа судьба,
Слишком умны друзья.
Вновь, заглянув в глаза:
Только храни себя!

В недрах небесных сот
Бог предпочтет покой.
И за спиной уснет
Ангел печальный твой.

Что звездочетов чох,
Пьяных пифий сапфир,
Бог без тебя не Бог,
Мир без тебя не мир.

Жизни чумной барак,
Жизни жасминный сад
Да обратятся в прах.
Не обрывайся, взгляд!

Может быть, ада нет,
В рай заросла колея.
Все ж последнее, вслед:
Я без тебя не я.

Ах, если б, никогда!
Если бы, навсегда!
Только пуста скамья.
Что ж, береги себя.

В небе стоят слова,
Сто веков серебря,
Нету на них суда:
Милый, храни себя!




Перед концом света

Над Мурманом стояли мы, на сопке.
И север отзывался нам высоко,
Последний приграничный пункт небес.

Что Полюс окликать, пустая спесь!

Внизу, под блеском раскаленных сватик
Опасно накренилась жизнь. Взгляни:
Там новые суда бросают снасти,
Сигналы SOS передают огни.

Напрасно мы, наивные, любили –
Уж не минует, не надейся, брат! –
Беспечных сизых голубков Беллини
И клавесина дикий виноград.

И ты сказал, что мы уже отпеты,
Просвистанные ветрами времен,
Все чудаки, все барвинки-поэты,
Безбытных жаворонков батальон.

Но под житейским неусыпным жерлом
Не старятся, перемогая дни
В недуге, в горести, в пренебреженьи –
Лишь милая да красота, одни.

И нам не изменить победе пенной,
Не заблудиться в музыке времен,
Над той земной, над той последней сценой,
Что оборвется в ледовитый сон.

По гребню неприступного закона
Шаги стихов до шалости легки.
И даже в утро труб Иерихона
Возьми тетрадь и напиши стихи.

Ты напиши про круговую муку,
Связавшую норд-вест, и дар, и станс.
Про грустную ниспосланность друг другу
В изобличенной ревности пространств.




Спиритический сеанс


Амазонки, куртизанки,
Чародейки, мавританки,
Лорелеи, Дульцинеи,
Звезды, розы и камеи,
Дездемоны и Елены,
Феи, ангелы, сирены -

Все заключены в альбом
В коленкоре голубом.

Поворот один ключа,
И вздыхая, щебеча,
Саванов шелка взметая,
Чаровниц влетает стая.

Упований полон хор
Молодых адептов.
В унисон звучит минор
Любовных обетов.

– Волхв ученый, Мельхиор,
Гранд-астролог Бальтазар!
Все отдам за милый взор,
За свиданий тайный бал!

Сколько разлученных пар!
Не оставь, гуру Гаспар!

Ты, доктрины тайной маг,
Сколько было адских мук! –
Воскреси Лигейю!

Всех благочестивых Мекк,
Мне дороже – встречи миг
С умершей любовью.

Из Хароновой воды
Эвридику выведи!

Только свечку потушу,
Вслед за всеми попрошу:

Ты мою Александрину,
Утонувшую ундину,
Хоть бы с чертом на пари,
Светом жизни озари.

…Это я уже в раю
Перед милою стою?

Доченька, сестренка,
Здравствуй, чужестранка!

И по буквам разбираю
Телеграфный текст из рая:
Подожди. О чем тоска?
Все вернется т.ч.к.

Ах, зачем тебя насильно
Выхватили из веселья?

Отпусти ее, спирит,
Неба алчущий пират,
Пусть она опять парит,
Песни Моцарта поет.

И тарелками фаянса
Бьются чудеса сеанса.





В богоспасаемом Иркутске

Людмиле, Светлане, Наташе, Тане.


В богоспасаемом Иркутске,
Как самовар, снега кипели.
Я упражнялась там в искусстве
Висеть на ниточке капели.

(Не окропили из купели
И ладаном не окурили,
Зато ребенком искупали,
В люби-не забывай-Байкале.)

А где-нибудь на Пляс-Пигали
Была бы льдинкою в бокале,
Принцессой  в золотом Каире
Или монахиней в Даккаре.

Мы все, еще не кончив в школе,
Иными странами болели:
А ну, очнешься после кори
Вилиссой в голубом Брюсселе.

Мы все тогда любовь крутили,
Как шелк из рукава мотали,
В квартале самые крутые,
До облака сальто-мортале.

Не удержавшись, в снег летели
С прозрачной нашей карусели.
Провинциальные подружки,
Вы все запросите поблажки.

Вам всем наскучило бояться
С глазами злыми и сухими
В итоге не свети баланса
Между любовью и стихами.

А я, разбившись всех больнее,
Назавтра стану повольнее.
Мои вилиссы и Брюссели
Глядишь, уже и обрусели.

А что до ваших до реалий -
Одна учительствует в Туле,
Другая год как в Монреале,
Посудомойкою в мотеле.

У той жених погиб в Кабуле,
Она все носит шарфик черный,
Чудит и учится каббале,
И говорит, что мир никчемный.

Завидуйте, о люди, Люде!
Она теперь зовется леди,
Ее катают на верблюде
В неоспоримом вечном лете.

Но тщетно кутюрье корпели
Над статностью сибирской крали,
И никакие Л`Ореали
Тайгу волос не укротили.

На Ангаре или на Ниле,
Всегда людской тревожу улей.
Но что бы про меня не пели,
Какие бы не лили пули,

Вы вспомните, что походила
На обгорающую спичку,
И что у Бога проходила,
Наверно, по другому списку.

Я обжилась на тонкой нитке,
На мною выдуманной нотке,
И на шестого класса фотке
Маячу возле самой фортки.

Что я гуляла по Иркутску,
Вполне забыв азы баланса,
С любовью страстною к искусству,
Как бы к далекому Алонсо.




Музыка


Не умирать же мне от зависти,
Мне в выходной пластинку завести
Или насвистывать, по крайности,
Но в дверь стучат, и слышится: впусти!

Ну, вот тебе мой дом, моя гортань,
И лампы луч, и мускул языка,
На шоу шума, на гала гордынь
Никем не признанная музыка.

Ах, если б, если б выучиться петь,
Наверно, был бы серебристей путь.
Так вольно к песенке припасть, и пить,
И даже, может быть, совсем пропасть.

О, саламандра счастья, музыкант,
Во фраке штопаном небесный франт!
Что б ни было, но все-таки, нести
Три нотки посеребренных в горсти,
Три грошика в копилку нежности!

О, филомелы-соловья кузен,
Прости Фортуне долгий ряд измен.
Не оставляй ее совсем одну –
Пускай, в обнимку с музыкой, ко дну!

И как щегол, за Моцартом свистя,
Капелями по клавишам – дитя,
Как щедрая сирени благодать,
В соседнюю вселенную впадать.

Ах, не успела ты меня спасти!
И оглянувшись в предпоследний миг,
Я, папку нотную прижав к груди,
Застыла на тропинке Эвридик.

Четыре четверти! Перекрести!
Три четверти, в мазурке закрути!
Ах, нету сил ее опять терпеть:
Впустить ее, согреть, не торопить.




Соловей

Не щебечут в тундре, соловьи!
Тут они не к месту, се ля ви.
Не востребованы. Не свисти!
Мы не победили глухоты.

Но танцует шалый соловей
Лучше всех на свете Саломей,
О, небесная галиматья
Веющего соло соловья!

Ты, звезда надсаженных эстрад,
Тоже рвешься в соловьиный сад,
Только в горле у него ручьи,
У тебя – железные рубли.

Мы над миром обнялись вдвоем
С олухом лицейским, соловьем.
До ре ми, красавец, соль ля си,
Подвези на облачном такси.

Мировых гармоний сутенер,
Штопор в сердце, горловой трамблер –
Как ему не страшно навису
Расплескать зрачков своих росу?

Солнце-Сольвейг, Сита, Суламифь,
Вам знаком самосожженья миг,
На галере каторжниц любви
Вас свистками будят соловьи.

Щелкаю, чувыкаю с людьми,
В каждой шутке просьба о любви.

Снегом осыпаема, стою
В валенках подшитых. Соловью
Я подобна в этот снегопад,
Ни к чему, некстати, невпопад.

Все пою, пою, хоть застрели,
Перьями лопатки заросли.
Я врастаю в крупный русский снег,
Словно призрак соловья, навек.




Чума
               
Знают все, у меня чума.
Не пускайте меня в дома,
Под шафрановый лампы круг,
Дверь не отпирайте на стук.

Голос, плачущий вдалеке,
Лирика, услада сердец!
Я живец на ее крючке,
Я охрипший ее скворец.

Юноша, не проси стихов,
Музы полуночных шагов,
Строчки, словно грехи, черны.
Не накличь на себя чумы.

Девочка, небес не проси,
На земле останься земной.
Жизнь и смерть близки на Руси,
Даже воздух вокруг чумной.

У закрытых людских дверей,
В лестничный не брошусь пролет.
Вьюга мурманских пустырей
Начинает брачный полет.

Здесь у полюса, на краю,
Победительнее любви
Славят лихорадку мою
Очумелые соловьи.

Листья пальм узорят стекло.
Посмотри, в заоконный мир,
Всем шафранным кругам назло
Беззаконный ворвался пир.

Руку Дженни Эдмонд возьмет,
И Фьяметта пригубит мед,
И восстанет на все дома
Обольстительница Чума.




Я одна виновата

Я одна виновата,
И некого больше винить,
За то ли, что брат на брата,
За то ль, что разорвана нить.

Что о преставленьи света
Не звонили колокола,
И что голубка-Джульетта
В темной клети умерла.

О, не касайся кубка!
Заговор чувств нелеп!
Я тебя удержу, голубка,
Дуновеньем ворвавшись в склеп.
 
Я отобью поэта
У хищных жуков и жаб.
Нас увезет карета –
Самой королевы Маб.

За век, опаливший веки,
За все, от Адама, века
Отвечают навеки
Голос мой и рука.

Россказни все и казни
Остановит слово одно,
В этом клянусь! И каюсь,
Что оно не произнесено.

Знаю, такая сила
Сердцу, как Бог, дана.
Я бы не допустила!
Даже одна, одна.




Воскресенье
         

Здравствуй, здравствуй, радость-воскресенье,
цветом точно гжель.
В садике недели ты растенье
из иных земель.

Заиграй на гребешке веснянку,
воскресенье-друг,
Душу, словно бабочку-беглянку,
отпусти на юг.

Я б хотела искупаться в Сене
с пропуском твоим,
а еще бы, поваляться в сене,
хочешь, убежим?

В луже потонул хрустальный ключик,
плачут сизари.
Словом незабудковым «голубчик» –
двери отвори.

Тихо расцветают поцелуи
в горнице твоей,
там поют, как птицы, алилуйи,
синего синей.

Там новорожденные зефиры,
в самой глуби сна
до утра шлифуют, как сапфиры,
милых имена.

А душистый шебутной горошек,
братик всем цветам,
разноцветных надарил галошек
детям и котам.

По саду гуляя, воскресенье,
ниточку порви,
голубого шара вознесенье
к небесам любви.




Кусково


Жизнь прошла бестолково –
Так хоть теперь не шалей,
И ни о чем не жалей.
            
Ты не дама в Кусково,
Не нужны ни лорнет, ни шлейф.

По дорогам пчелиным
С голубым вещмешком
Полечу почтальоном,
Призрачным ямщиком.

К вам, жасминные чащи,
Лебедь чудо-перо,
От Жемчуговой Параши
Есть у меня письмо.

Перекрестясь пуховкой,
Недоучивши вздор,
Шла на сцену походкой
Деревенских Аврор.

Ближнего Подмосковья
Зоренька и сестра,
Что, актерка Прасковья,
Миновала пора?

Музыка отзвучала,
Промелькнула земля.
На прилавках развала
Бывших звезд шиншиля.

В департаментах горних
Я всего лишь курьер,
Просто почтовый голубь,
И не ищу карьер.

Ландышам и поэтам
(Факс – устарел, как фарс)
Передаю приветы,
Тет-а-тет и анфас.

Из дождей вересковых
Лесенка сплетена.
Я упаду в Кусково,
Подхватите меня!

Там в Венерином гроте
Есть качели любви,
На рапирах эротики
Свадебные бои.

Там косящий художник –
Из угла, на чертей,
Голову, как картежник
Шлет на даму червей.

Живы выдумки графа,
Здравствуют соловьи.
Как столбы телеграфа
Ставлю рифмы свои.

Иль верхом на грифоне,
По спирали строки!
– Меж мирами, графиня,
Есть тоннели – стихи.

Т. Гранатовой, Лизе N,
От дриад, наяд
Я доставлю в Элизий
На любовь компромат.




Счастье


Напишу, пока не забыла,
Вот, хотя б, на обертке мыла,
На билетике в синема,
На твоих векселях, зима:

Счастия семицветен хвост,
Нет повадки, его смешней.
Чудище во фраке из звезд,
В сапогах из шкурок чертей.

Может, завтракает в пиццерии,
Может, браконьерствует в прерии,
Может быть, заседает в мэрии,
Может смотрит крутое кино,
Пьет вино,
Стучит в домино.

Афанасии и Пульхерии
Приручили его давно.

Коль брильянтов нам не дано –
Так хотя б, набор бижутерии,
Все равно.

Кому – айпод-раскладушка,
А кому – фофудья.

Ликуй, зверушка!
Эта игрушка
У каждого – своя.

Такая хитрая,
Кусачей твиттера,
И воротника верблюжьего свитера.

Кому-то – просто: курю бамбук.
            
Кому – ноутбук,
А в нем фэйсбук.

А кому-то в реале БУК.

Иль невеста — бука из бук.

Счастие – ручная наяда
За аквариумным стеклом:
Грива – вздыбленным помелом
И глаза, два змеиных яда.




Шкатулка

Сапфир, бирюза,
Сибирь, Бирюса,
Имена страны и реки
На самом дне шкатулочки.

Там соседствует медальон,
Старых, школьных еще времен
С острой косточкою лимона.

Камышовой дудочке в тон –
Стрекозиный бант из шифона.

Маска «Черная Коломбина»
И фольга с шоколадок сына.

Из Египта – златой песок,
Эвкалипта сухой листок.

Вот моточек пуховой шерсти,
Грамм тепла, от зимы и смерти.

И двадцать бумажек с телефонами и адресами,
Вперемешку со старыми ключами и часами.

Что угодно, коготь грифона
И донце выпитого графина!
Мадригалов полный альбом.
Но загадано не о том.

Нет чего-то, что мне дороже
Времени! Шагреневой кожи!

…Что это еще нащупала рука?
Река!
Какая еще зазвенела струна?
Страна!

Дорогие подарки:
Бирюза и сапфир,
На самом дне шкатулки.
Бирюса. Сибирь.




Мое приданое

Мое приданое – ларец,
В ларце - березовый скворец.
И вот еще безделка:
Певица в шубке, белка.

Храню балетный дождик –
Семь стрекозиных ножек,
И твой, чертополох,
Малиновый сполох.

Светлан уездных лунный свет,
Гелиотроп с груди Аннет,
Бубенчики Зизи,
Что слышатся вблизи.

И все фата-морганы
Заплаканной Татьяны,
Всех балов ураганы.

Под фортепьяно расставаний –
Прощай надолго, уголок! –
Возьму на память домик няни,
В дорожный увязав платок,

Огарок, и перо, и строчек
Разбег, ретивых, как ручьи.
И ножки силуэт…
А впрочем,
Они и так давно мои.




Адель

Доска скользит по небу, юзом.
Уключина звенит, свирель?
А визави пред ним – о, Муза! –
Десятилетняя Адель.

Надулся платья синий парус,
Опал, колени облепил.
Она в лазури искупалась,
Меж райских промелькнув стропил.

Дитя и царь, за окоем
Они уносятся вдвоем.

Ты ножкой в туфельке атласной,
Шаля, ступила на носок.
Будь осторожна, крен опасный,
Адель, еще не вышел срок.

Бубенчик под дугою счастья
(О, не задень макушкой ель)
И маятник земного часа.
Адель, мой голубой апрель.

Играй, Адель! Подарят лета
И лик красавицы, и стать,
Но синей ласточкой поэта
Тебе уж больше не взлетать.

И, слезы утирая платьем,
Ревет. О, полно, слух не рань!
Поэт в отеческих объятьях
Ее несет к заботам нянь.

Когда-нибудь прочтешь, в печали:
«Хариты, Лель тебя венчали...»




Мурманские строфы

В сумерках нутро лавчонки
Заблистало, как смарагд.
Электрической расческе
Поздний покупатель рад.

Черноглазы кофеварки,
И в неоновом луче
Важно, будто катафалки,
Едут печи эсвэче.

А троллейбусы, как бесы,
Тролли верткие, хитры.
И вальсируют над бездной
В кринолинах фонари.

Под крылом Дворца культуры
Весь чугунный, будь здоров,
Киров, вставши на котурны,
Проклинает брокеров.

Я споткнулась, слышишь, мудрость,
На ступеньках бытия,
В долгий обморок и в Мурманск
Провалилась жизнь моя.

Но цыганскою чечеткой
Проскакал по крыше свет,
Электрической расческой
Расчесал полярный бред.

В валенке у черта стрёмно.
Хор сирен выводит томно:

Всех – обуем! Всех – обставим!
Всех – причешем! Всем – труба!

Кто бредет ко мне во мраке?
Полубаки, хвост собаки –
Баба ли? Али-Баба?

Свет мне дал большую фору:
В вечном сумраке мирском
Утешаюсь светофора
Изумрудным козырьком.

И не ждет душа фиаско,
Если реет высоко
Цвета знойного фетяско
На Пяти Углах – АСКО*.

* Страховая кампания (канувшая в Лету).





Герда и Кай

Я не была гордой,
Но я была Гердой,
И в сапогах из жасмина
Исходила полмира.

И без меня сполна
Не настанет весна.

Мне любимые дороги,
Солнечные враги.
А на торосы-айсберги
Есть надежные обереги –
Две руки.

Знаю, заставит совесть
Соль есть.

Не принимают Полюсы
Нашего страха полисы.

И не скует лед
Ахеронов и Лет.

Над землею кружится
По одной из орбит
Мерзлая рукавица
Детских моих обид.

И в сумасшедшем Мурманске
На улице Полярные Зори
Еще взойдут на морском песке
Мои полярные розы.

В суете, в людской слепоте
Все летят, окликая
Ненаглядного Кая,
Стихи словно лебеди.

Я не была вечной,
Но я была верной.

Все-таки, я жила,
Чтобы ушла зима.

            

Новый год с цыганами


Новый год с цыганами,
Челноками пьяными,
По земле, по-над землей
Вьюжными канканами.

Вы откуда, цыганы?
Не с луны ли, чуханы?
Личико цыганки
Солнечной чеканки.

Короли червонной масти,
Пляшут три Василия.
Сыплются под ноги счастья,
Золотые, синие.

Один Кот, другой Солист,
Ну а третий Василиск.

Луч, как от софита,
Засвистала свита:
Эй, сиповка, сыпь сюда,
С кумпола сигай, звезда!

Ты, троллейбус, в бусах искр,
Потанцуй, цыганистый!
Исполняется на бис
Мотивчик цианистый.

Русской шалью небосвод
Индии махает.
Пьяный Шива, с ума-свод
По снегам порхает.

Кинул треух в киноварь –
Опохмел на шару!
Брысь, ошпаренный январь,
В Кара-Кум, в Сахару!

*               *               *
Цыганом ворованы
Чалые, да крали.
Тремоло коронные
Мы у них украли.

У тебя ли, Черная
Ляля, яхнонт-камень,
Ля больное, чертово
Выкраду, с замками.

Возлюблю до желчи
Твой фальшивый жемчуг
И зарезанную – нож
В горле! – трезвую ли, ночь.

*               *               *
Кто ты, Валентина,
Ведьмин соловей?
Счастия путина,
Приворот скорбей?

Братец ясноликий –
Ангел, сатана?
Оседлает скрипку,
Словно скакуна.

Не впервой такому
Клясться под луной.
Кинет меня в омут
Музыки лихой.
 
Где ты, Валентина?
Из пустого дня,
Блеском, как лучина,
Вымани меня!

Над ревностью смейся,
Господь с тобой!

Только с неба лейся,
Солнцем, только пой!

            


Песец


Шел улаживать дела
Гений в райсоцстрах,
А навстречу баба шла,
О семи хвостах.

Родила песцова мать
Деток, для уродки,
Нежным мехом щекотать
Бабьи подбородки.

Долог жизни-ведьмы путь.
Взял поэт пивца,
Дабы честью помянуть
Юношу-песца,

Миг у жизни на краю,
Пульс, дробинку-бисер.
(…И Наталью, стройную,
Будто меткий выстрел.

Нет прицельней пушки на
Дуэлянта-Пушкина!)

Мирового зла источник –
Хорошо, что старятся.
Народят таких же дочек,
Коль и переставятся.

Под обстрелом красоты-с
Пропадешь, как ни крутись.

Слово-то «красавица» –
Само уже кусается.

Красота, ты крыса та.
Нету на тебе креста.

Отточили клювики
Не мужские кошельки.
И стихи хорошие
Расклеваны в крошево.

– Бабы, бабы, вам – песца
С голубым отливом.
Вам, на блюдечке, певца,
С клюквенным подливом.

Уж какие там дела,
Что, казенный дом!
Всю дорогу замела
Ведьмища, хвостом.

Казановы! Всем песец
Радиоактивный!
Он опасней, чем Плесецк.
Или стань пассивный.

Не гордись, гардемарин,
Сделайся – ультрамарин!

Так он плакал, так он чах
У пивной «Маяк».
И закрылся райсоцстрах,
И сгустился мрак.

…Поутру, судьбой гоним,
Брел он мимо рынка,
И кружилася над ним
Девочка-снежинка.

Шустро под ноги легла
Дама-колея,
И в объятья позвала
Девушка-скамья.

То, ворча надсадно вслед,
Бабушка-телега,
То, суля спасти от бед,
Тетенька-аптека.

По стихотворению,
Так легко дыша,
Шла навстречу гению
Женщина-душа.




Домой


Слово милое – домой,
Нам оно одно осталось,
То, что ворона картавость
Не ославила чумой.

Чтоб придти, сварить картошки,
И заплакать над собой,
Чтобы кот, поев из плошки,
Распустил бы хвост трубой.

Рану йодом полечу.
Лэптоп старенький включу.

Что ж, поэты-свиристели,
Вы не свили гнезд в апреле?

Где вы, бабочки-лимонницы
Абитуриентской вольницы?
Прилетайте, в день лихой
Есть местечко, за стрехой.

Вот уж свечки догорели,
За окошком – серый волк.
Спустим занавеса шелк:
Снятся сирины, форели.

Сторож ходит за стеной
С колотушкою чумной.
В белых платьицах метели
Плачут, как перед войной.
Что за дело нам, родной!

Мы закроемся в домишке,
Как в ларце из серебра,
Под подушкой до утра
Ушки плюшевого мишки.




Вот женщины


Вот женщины, они как луны,
Стоят над каждой головою.
Их, лун, не счесть на белом свете,
И все-таки, она одна.

Вот женщины, они как струны
Электропроводов в тумане,
Надрывную слагают песню,
Ее слыхать по всей стране.

Вот женщины, они как двери.
Иная заперта, но может,
Откроется? И что там, что там?
(Неужто, то же, что всегда?)

*               *               *
Нам пишут с острова Мадейра:
Недавно там, в одном селеньи
Видали женщину живую,
Прекрасную собой, и даже
Остался, будто, отпечаток
Ноги на золотом песке.

Но это все, конечно, басни
Честного острова Мадейра.

Давно доказано наукой,
Что женщин не было на свете,
А в наши дни, тем паче, нет
Ни амазонок, ни валькирий,
Ни парикмахерш, ни кикимор,
Ни в мутном омуте русалок,
Ни в собственном дому хозяек,
Ни куртизанок, ни чекисток,
Ни матерей, ни лорелей.

*               *               *
Когда же все вокруг погасло,
Увяло, затянулось тиной,
В смертельном омуте сияла
Одна знакомая черта:

Над черной оркестровой ямой
Так реет палочка маэстро,
Так на плече – прививка оспы,
А в слове – ударенья знак.

И глубоко впилась заноза,
Царапинка не заживает,
И черточка тире не гнется,
И черт не перешел черту.

Пустою дудочкой-тростинкой
Оборонись от Вельзевула!
На лбу дрожащею морщинкой
Ты отведи Плутона гнев!

Зачем она глядит так больно,
Зачем она парит так нежно
Над черной оркестровой ямой,
Где музыка погребена?

Пятирублевый жалкий крестик,
Изогнутая мило бровка
И вышитая гладью метка
В углу промокшего платка.

Песок на острове Мадейра
Струится стройно, величаво.
Горячий след не остывает
У дня на золотом челе.




Первое октября


Разве я выбирала –
Первое октября,
Гордой нотой хорала
День рожденья даря?

В глыбах пыточный холод –
Что Назоновых зим акварель!
Этот призрачный город,
Где у губ не приручишь свирель?

Небо, дерево, птицу,
Орион и зарницу,
Незабудку, ручей, светлячка.
В амальгаме трюмо – двойника,
В книге жизни - страницу?

Разве я захотела
Нарядиться, как будто на бал,
В это (кем сотворенное?) тело
И лица удивленный овал?

Не сбегу ни  в Зеландию, ни на Луну,
Не миную -
Облачную,  блажную,
Чудную и чудную, 
Нет, не эту,  а  нашу страну.

На несчастье, на счастье
Быть, дышать, выплывать как-нибудь –
Не спросили согласья.
И душе улыбается бунт.

Шарик русской рулетки –
Наше солнце впадает в зеро,
И бессмертия редки,
Расточительно глаз серебро.

Тот, кто сдал нам колоду
(Трон в зените да облачный шелк)
Оставляет  свободу:
В миг любой, бросить карты на стол.

Надорвать горизонт по сукну
Биллиардного поля.
Зачеркнуть призовую строку,
Не вернуться из боя.



ЗВЕЗДИЦА*

Поэма

Звездица, дискос, потир, лжица, копие – священные сосуды православной церкви, используемые для причастия паствы. 


1. Похищение святыни

На Семик, спозаранку
В храм влетела зарянка –
Чертом, в сонную синь
Брошенный апельсин.

То румяная, как скула
Клоуна, коснется святынь,
То – улыбка о двух крылах
Купольную согреет стынь.

И, танцуя в луче,
Видит шалая птица,
Как сверкает звездица
На старинной парче.

Ах, зарянка,
Птичья цыганка!

Вот, схватив ее в клюв –
Золотистая дужка –
Взмахом свечу задув,
Улетает пичужка,
Сквозь дыру в витраже,
На цветном вираже.

Что, заря,
Солнца расцветка,
Жжет глаза
Божья лорнетка?

Рада короне,
Да не по головке,
Разве вороне,
Старой воровке.

Чиркнула, как зарница,
О небеса звездица,
Поскакала, легка,
По ступенькам у облака,
Уцепилась, летя,
За ручонку слепого дождя.

Путь ее окаян:
С неба да в океан.



2. Молитва

Входит Владыка
В райские сени:
– Отче, прости,
Упустили спасенье
Святой Руси.

Пал он у лика.

– Нам без потира
Не видеть мира.

Без копия
В рай зарастет колея.

Потеряна лжица –
Поругана правда,
Хохочет лжица
И лжец оправдан.

Коль упустили дискос –
В бубны бияху дикость.

А без истой звездицы,
Двух неразрывных дуг,
Как без чистой водицы
Чахнет, худеет дух.

Пусть меня судят –
С плеч башка полетела! –
Выкран сосудик
Божьей крови и тела.

Кто он, вор?
Ворон, волк?

Рим, Москва или Мекка?
Кто он, Альфа-Омега,
Добрый Бог?

Долгий вздох.



3. Ученик

Встал перед ним
Худ, серебрист,
Нищий, как дым,
Семинарист.

Темны глазницы,
В них смерть блазнится.

- Благослови, Отче!

- Хочешь любви?

- Очень.

- Что ж ты, болезный,
Завис над бездной?

- Этот мир — Геенна гиен.

Амфитамин.

Галлюциноген.

- Мир отмолила
Матерь Мария!

С амвона — вон!
Пешком — на Афон!

Выпьешь там воды у колодца.

- Если бы не колоться!

- Не трусь! Будь!
Живи! В путь!

И я пойду с тобой.
И мне — пробил отбой.

Вышла команда: «вольно»,
Полно жизни служить.
Господи, как нам больно,
Как же нам больно жить!

Побредем, серафимы,
Всюду вдвоем,
Солнцем палимы,
За окоём.

Богом любимы,
Непобедимы.

Сквозь миры, но не мимо.

- Воля, Отец, твоя.
Только, во имя Яхве,
Лучше сделай меня -
Капитаном облачной яхты!

Я б полетел с невестой,
Ясной, небесной,
На голубиных качелях,
К зениту любви.
 
Мы — воздушная челядь,
Ламповщики луны!

Только, по младости лет
У меня и невесты нет.

Та — изменила. Та — умерла.
Сердце, что силы —
В колокола!

Удивился владыка:
Поди-ка!

Каждый клирик —
В душе лирик.

- Дам тебе два крыла
(виссон, порфира).
И, была-ни была,-
Самолет из стекла
Горнего мира.



4. Бой черта с океаном

Бьется черт с океаном,
Лупит его хвостом,
Тот закрылся туманным,
Горизонтом-зонтом.

– Подставляй-ка рога
Под морской ураган!

Божья была слезка,
Стала – моя блестка.
Что, Христова блесна?
Бездна моя – без дна.

У меня и в Мальстреме
Есть чертовки, на стреме.
Я на эту блесну
Сманю любовь и весну!

Черт утирает пот,
И в небеса глядит,
Где, то ли день, то ль год
Божий сосуд летит.

– Ты, хорош заливать!
Лучше меня попомни,
Буду ей накрывать
В преисподней жаровни!

Вот она уже, близко.
Это дело секунд,
Пополам рассекут
Два неразрывных диска.

Переломит звездицу
Враг – который из двух? –
И навсегда разлучится
С милой душою дух.



5. Подвиг летчика

Сел за штурвал.
Пел, колдовал!

Облако сизарей.
Радуги рдеет спица.
Мимо плывет звездица -
Лови, не разбей!

Дал ей дорогу,
Лети себе к Богу!

Но золотые дуги
Память его обожгли –
Две незаживших разлуки
С девочками Земли.

Летчик, влюбленный месяц!
Летчик, пчела Руси!
Пальцы ли онемели
От штурвала грозы?

Или кольнуло жало:
Как она провожала!
Плач и лепет:
Мальчик! Лебедь!

Что обещала
В венце листвы!
Что ж обнищала
Страна любви?

Если же нету верности,
Нету и вечности.
Изменила любви,
Не зови синевы.

А та, другая,
Кляня, ругая –
О, ландыш-цвет!

Ей – вздох и роздых
На синих звездах,
Возврата нет.

Что-то шепчет, упрям,
И глядит на экран.
Два обручальных кольца:
Зве-зди-ца.

Два ли замка небесных,
Да неоткрытые?
Две ли моих невесты,
Непозабытые?

Две ли судьбы срослись,
Словно с листочком лист?

Та – изменила,
Та – умерла.
Сердце, что силы –
В колокола!

Молния — мимо.
Глянешь вниз:
Души из дыма
Мира карниз.

Косо – земля:
Зелень, зола.
Там поутру
Дрозд в ивняке поет…
– Может, умру,
Но поймаю ее!

Обезумевший Ан
Падает в океан.

Шелк-парашют –
Вот и покой! –
Стропы в плечах туги.
Корчась, как шут,
Ловит рукой
Две золотых дуги.

Раной – наискосок
Факел-Ан отпылал,
И взорвался песок.
– Что это? Он поймал?

И с океаном бес
Взвыли, аж до небес:
–  Брось находку!
–  Не в охотку!

Как хороша дуга правая!
Как хороша дуга левая!
Я обскакал врага – дьявола.
По сердцу радуга – ленточкой!

У тебя, океан,
Я отобрал добычу,
И загуляешь, пьян,
Шею вздувая бычью!

Он смеется и плачет,
Сжал на груди крест.
– Господи! Это значит…
Значит, что ты – есть!

Есть Осанна,
Весть осиянная.

Есть святые отцы,
Божьей почты гонцы,
Ангелы, агнцы.

Вечных стихов стихия,
И псалом, и стихира.

В медных кадилах ладан,
Как обещанье Лада.

Дискос, потир и лжица.
Алилуйя — синяя птица,
И звезда, и звездица.

...Но звездица
Мертвого сна тяжелей,
Не разбиться б! –
Тянет его к земле.

Там нестерпимо
Утренник сиз.
Странное имя,
Зве-зди-ца.
Вниз!
 


6. Посмертие героя

Ангел шепчет: не просыпайся.
На носилках тебя несут.
Но, зажатый намертво в пальцах,
Бьется пульсом божий сосуд.

– Вот, суди, Иегова,
Заплутавший пилот.
Синекрылый, такого
Ад не берет,
Рай не берет.

В аду –  на крылья запрет,
В раю – не подходит цвет.

– Будешь ты поливать фиалки
На могилах сгоревших звезд,
Провожать комет катафалки
На космический на погост.
Это воля моя!

Отвечает он: Яхве!
Лучше сделай меня
Капитаном облачной яхты.

Ласточек старший брат,
Лейтенант мотыльков,
Послужить буду рад.
Иль совсем бестолков?

Мне зарянка –
Родная сестренка.
Вместе с нею зарю
Новую сотворю.

– Что ж, собирай росу,
В поле седлай грозу.

Ветерком поспешай
На выходные, к маме.
Не оплошай
На воздушной яме.



7. Свадьба.


Вновь он летит,
Не во плоти.

Вот из-за туч душа
Непозабытой девы
Выплыла, не дыша
(Где мы, Господи, где мы?)?

Бьется дева в стекло:
Суженый, дай мне место!
Я ведь спасенье твое,
Твоя невеста!

Всем и всему прости.

Перекрести.

Впусти!

Это она.
Луч. Белизна.

Он смеется и плачет,
Сжал на груди крест:
Господи! Это значит,
Значит — любовь есть!

Отпер окошко в высь.
И обнялись.




Русский зайчик

Дедушке Филиппу


Барабан и паника
Отставших полков.
Скачет в поле заинька,
Боится волков.

Лейтенант в бинокле
Видит, сквозь чад:
У траншеи, во поле –
Ушки торчат.

Серые два уха.
Эх ты, страна!
Разруха-непруха,
За войной война.

В норке зайка-серенька
Зайчат родила.
Выживи на севере,
Дождись тепла.

Спрячься хоть за веточку
У самой земли,
Сохрани ты деточку
От пули, петли.

Мягкая лапка
Да хвостик-пушок.
Была в детстве шапка,
Сбилась в катышок.

Лейтенант Лешка
Зайца поймал,
Гладил его, в плошку
Щей наливал.
 
Баю-баю-баиньки,
В поле ходят заиньки,
Добриньки да беленьки,
Пушисты да маленьки,

Они носят валенки –
Не подшиты, стареньки,
Латаны тужурочки,
Заштопаны шкурочки.

Лейтенант, налейте нам!
Покуда ты жив,
Расскажи о лете,
О любви расскажи!

Ведь не все же нам из фляг
Огня занимать.

– Атакуем, левый фланг!
За родину-мать!

Скачи, скачи, зайка,
Мины берегись!
Будет тебе сайка,
И весна, и жись.

Умирая, мальчик
Все шептал сестре,
Что на небе зайчик –
Пляшет в заре.



Ультима Туле

(Надпись на книге)


Здесь я сижу под ивой,
У последней на земле Ипокрены,
Последняя на свете жрица
Печальной музы Эрато.

По ручью ходят красные рыбы,
И рыбам не нужен зонтик,
Но нужен зонтик моей Музе,
Уставшей от дождей и ветра.

На зонтик для госпожи Эрато
Я отдам, как Марсий, свою кожу,
Из редчайших материй душу,
В солнечных арабесках,
В лунных татуировках.

И все поэты Ойкумены
На Кипре и Мадагаскаре,
На Яве, Таити, Цейлоне,
На Мальорке, Итаке –
Цари островов цветущих,
Слыша это, кивают головами.

На нашем Ультима Туле
Зазвучала последняя лира.
Я спою вам о сережке ивы,
Уносимой по теченью стремнины. 




Рита и Дон-Жуан


Был Дон-Кихотом.
Стал Дон-Жуаном,
Фатальным фото,
Для дев желанным.

Ехал раз на Росинанте
По России, на рысях,
Видит – донна в сарафане
Распростерлася в овсах.

Эта сеньорита
Была моя подруга Рита.

Оторвались пуговки
На груди у куколки.

Видит рыцарь,
Дама в беде.
И рысью, рысью –
По борозде.

А Риточка, красавица:
Как вы посмели, дон!
Сие вас не касается,
Дурной тон!

Хохочет Рита,
Гордая, как Рио-Рита.

Оторванную пуговку
Подняла из овса
И бросила путнику
В бесстыжие глаза.

Дон-Кихот: ох!
В глаз, а не в бровь!
Одинокий, как Бог,
Он не любил любовь.

Скромняга из совков.

А в пуговке-то крест!
А бюст-то! Просто бэст!
И – восемь аж сосков!

Четыре девы,
Пред ним, как Евы:

На востоке Рита,
Стильно обрита.

На западе – Марго.
Бокал Шато-Марго.

На юге Ритучча,
Грозовая туча.

На севере Мара,
Олень Нарьян-Мара.

Дефиле
Атласнейшего филе.

И душа к душе-с,
Золотой дюшес.

Одну бы – к черту,
Но четверых!
И Риту распростертую
Смял его порыв.

С тех пор озорниц
Он много встречал,
И падал ниц, не вынеся
Четырехкратных чар.

Лишь даль синея,
Как Дульсинея…




Словарь снега


Памяти Андрея Вознесенского


Полночи гость,
Бога любимый лев.

Полная горсть
Крошечных голых Ев!

Пляшущий бес,
Плачущее диво.
Снег негр негатива,
Пушкин небес.

Африки жгучий выкрест,
Дышит легко.
Это Клико
Долгий беззвучный выстрел.

Как свеж!
Серафим.
На, съешь,
Сахарин.

Тайна смысла: агония,
Тает быстро.
Снег – аллегория
Самоубийства.

Кто пел Осанну,
Всем по савану.

Стынет заживо
В пустоте звезда.
Так стыл Карбышев
В доспехах из льда.
И его скульптура
Видна с Сатурна.

– Машенька!
Кого ты любила нежно?
– Маменька!
Снежно было, снежно.

Воздушное кружево
Мне душу завьюжило.
Замять прошвами шила –
Память запорошила:
То ли вора,
То ли царя.
Заревого ли снегиря.

Чистых нег, юноша, не проси,
Ибо снег – первый поэт Руси.

Из серебра 
За окном гора,
И сидит у окна Светлана.

Снег стратег.
Генерал.
Чингисхана ли, Тамерлана,
Наполеона
Во время Оно,
Гитлера –
Гип-гип-ура –
Всех, всех
Съел снег.

Белых ли, красных
В сизое перекрасил.

Желтого дьявола
Завалил одеялами.

Синего Вия,
Зеленого змия,
Черного кобеля –
Отмыл добела.

Ах, пушисты блондинки,
Как снежинки,
Черноглазы брюнетки,
Как конфетки!

А ты, голубчик,
Гринев-поручик,
Лети в санях,
Заячий тулупчик в ногах.

Коли есть у тебя невеста,
Белокрылая жена,
На свете одна –
Люби!
А нет – слепи
Из снежного замеса.

Прощай, брат мой, Снег,
Сестра моя, Свет.

Смерти фейерверк
Сверк да сверк.




Веснянка
          

Я люблю вас, жаба.
Клевая ты баба.

Уж замуж невтерпеж,
Да ушастый еж – не муж.
И безрукий уж – не дюж.
Баба, милая, к кому ж?

Может чиж в разливе луж?

Выдам даму за чижа я,
Ведь она мне не чужая.
Каркнет ведьма – делу швах!
Но я же лучшая из свах.

Я в весенний дирижабль,
Наберу зеленых жаб,
Кукол магазинных,
Чучел стрекозиных.

Через луг, через овраг
Пьянствующий, в пене браг,
Полетим, в корзинах.

Камыши в низинах,
Полыньи в трясинах –
Объезжай на апельсинных
Счастья лимузинах!

Едут Лели, едут Ладочки
К ляду, на ольховой лодочке.

Задымил орешник
Самоваром шишек.
Нынче наш скворешник
Празднует мальчишник!

В синие пролески –
Королев подвески
Иволог девичник
Вырядил черничник.

Вам карету, короли?
Нет, крылатых лилий!
И чебучат комары
В чащах камарилью.

Я опять к тебе, весна,
Синей Веги искра,
У меня лишь ты одна
В звании магистра.

Дребезгами дребедень
Взбунтовалась.
С тенью тень
Целовалась, а грачицы
В клювах нанесли горчицы.

Вы не плакайте, плакунчики,
Что поникли венчики?
Распушив пыли фонтанчики
Вспархивают птенчики.

Здравствуй, серенькая утица,
Ты, конечно, девица,
Расскажи, красава, умница,
Что с тобою деется?

Кто тебя любил,
В небо отпустил,
А потом забыл?

Пухи, пухи, одуванчики,
Пара, пара, шют!
Я женюсь на этой девочке,
Как ее зовут?

*               *               *


Юноша – душа моя,
Девушка – душа моя,
Каждый – пели соло.
Что ни день, то ссора.

Я – лишь тонкое стекло
Ведьмина напитка.
Мне сосуда ремесло
Тяжело, как пытка.

Треснул выпитый бокал,
Вспыхнул в глубине зеркал,
Разлетелся в звезды!

И к устам моим приник
Брат потерянный, двойник,
Пиротехник-воздух.

Кто подсыпал мне цикуты
В пульс любви, на три секунды?

Пламень жженки загасил  -
Выбилась из дамских сил –
Холодком жасмина?
            
Зуд и жар пчелиных жал
В мед соитий подмешал
(Отдыхай, Жюстина!)

Вижу некой ведьмы профиль,
Лишь она на это профи.

Не Наина, не Земфира,
Просто – времени секира.

Ни к чему разлив ручья,
Если сыграна ничья.
Зря старался ирис.

Юноша-душа моя,
Девушка-душа моя –
Нет, не поженились.




Инвалид

Васе Галюдкину

Одноногий, скачет голубь
По земле без костыля,
Голубь босый, голубь голый
И в заначке ни рубля.


Жить устало, не хотело,
Отпуская душу, тело.
Чует, надо умирать,
Лег на старую кровать.

Выдышанная – металась,
К бездыханному ласкалась.
И услышал в этот час
Инвалид небесный глас:

– В рай пора? Да некрещеный.
В ад? Да за грехи прощенный.
Жизнь предвечную любя,
Обратися в голубя.

– Эх, и заживу теперь я,
Расфуфырюсь в пух и перья!
Мне теперь иная стать:
По-над облаком летать.

Только город в стуже тошной
Им утерся, как ветошкой,
И пуховая скуфья
Выносилась до рванья.

Только видит инвалид,
Много голубю обид,
И сидит он на дороге,
Сам с собою говорит:

– Горя-то не объегорил
В эмпиреях, значит, горних.
Из огня, да в полымя.
Поломало, брат, меня.

Подфартило! Ни фатеры,
Ни фанеры. Мумия!

Мумиё бы на обрубок,
Только нету мумия.

Голова-то, голова-то
Много бита, глуповата,
Заслезилися глаза
От казенного «нельзя».

Погорельцу – на кагор!
Рубель, фениксу – на «Феникс»!
Да какой там «Феникс», веник-с
Беженцу с небесных гор!

Жизнь пристала к пасынку:
Сочини мне песенку,
Хоть и слаше гулить
Среди райских гурий.

Невалид ты, невалид,
К тебе счастье не валит.

Люли, люли, люли,
Вы не плачьте, гули,
Над его кроваткой
С вылезшею ваткой.

Не рыдай напрасно,
Ведь не умер Вася.

Так и скачет, одноногий,
Все курлычет, одинокий
Вшивый ангел городской,
Сизый праведник мирской.




Привиденье начлага


Привиденье начлага
Бродит в саду городском.
По аллее три шага,
Кру – гом!

Глядь, а там, на поляне
Бабы стоят, как в бане,
Ни те рубашки, голые.
Видно, вольняшки, гожие.

– Кто это тут? Аврора?
Неча красное имя трепать.
Будешь зваться Федора.
Мал – чать!

Нюк-та? Глазки не строй,
Ну-ка, встань в строй!
Стыд лопухом прикрой!
Тьфу на тебя! В строй!

А это кто? Мнемо-зина?
Тоже мне, образина!
Дюжая, с мужика,
Чистый камень – бока.
Дам тебе, Зина, кайло,
Будешь жить весело.

Завтра выпишу ватники,
Шаровары и валенки.

Сразу после подъема
Начинаем строить барак.

Что расселась? Не дома,
Тут тебе не бардак.

Крылья заместо сидора,
А зад-то зад, как у пидера.
Да ты не психуй, Психея,
Я сам психовать умею.

А эту как звать? Эрато?
Тебя мне, Эрата, и надо.
Ишь ты, какое тело!
Будешь ко мне ходить.
Считай, тебе подфартило,
Не придется худеть.

Ты, Аврора-Федора,
Замесишь с утра раствора.
В помощь тебе Терпсихора
И та, поздоровше, Флора.

Это вот для Гекубы
Водопроводные трубы,

А Талии и Психее –
Наряд на рытье траншеи.

Вдруг видит он, сквозь листву,
Непонятная штука:
Целится мальчик из лука,
Натянул тетиву.
И вопя: не стреляй!
Повалился в траву вертухай.

Голову поднял, опять:
Целится, братцы, целится!
Как же он мог осмелиться
В вертухая стрелять!

Глядь, а бабцы усмехаются,
Нету страха в глазах.
Аж сердце в нем вертухается:
Что ж это! Швах!

Мраморная стрела
Пущена не была,
Но до костей прожгла.

И шатаясь, как доходяга,
По аллее бредет начлага.

На ремешке, как овчарку,
Злую ведет беду.
И повторяет, в аду:
Все насмарку, насмарку….




Рай

И вот очнулась я в раю,
Как в театральном зале.
Все по местам, и ждут ревю,
Замерли.

В небо вышел
Перед спектаклем
Посланник свыше –
Ангел с пентаклем,
Не шишел-мышел.

– Нынче в мире
В звездном эфире
Боль-шоу
Самого большого
Божьего театра.

– Автора! Ав-то-ра! –
По рядам – мантра.

Восстали трупы.
И, словно лошади
услышали трубы,
и поскакали –
плеск аплодисментов.

Гарцуют ложи.
А комплиментов –
куда там Ла Скале!

…Самое печальное,
Что там все, как здесь:
Начальники – носы-чайники,
Густая песь.

Миссионеры –
Изящные манеры.

Интеллигенция
С индульгенцией.

И нищие духом
Гриша с другом.

В бенуаре – душ пилоты,
Крылья, словно эполеты.
В бельэтаже две софы,
Как совы в них философы.

А дамы в алых в креслах
Блестят, как в деснах зубы.
Отбеленные супрой
Ангелы воскресные.

Заняты, вплоть до галерки,
Все семнадцать ярусов,
Рыболовных ярусов
Божьей лодки.

С голубых экранов
Неба – та же опера.
В табели о рангах
Только я без номера.

В вылинявшей майке
И без контрамарки.
Что стоишь, невеста?
Нету, нету места.

Может быть, этот театр
Вовсе не рай – ад?
А может, поэт – тот,
Кому не вписаться в ряд?

…Нет, в раю
Я буду подобна ручью!

Плыть и сверкать
В речных жемчугах,
В солнечных зайчиках,
Которых нельзя поймать.




Ветер и Золотые ножки


Золотые ножки
Гуляют по дорожке,
А вслед за ней золотые ночки
Бегут, как ее малолетние дочки.

Вдоль шалманов и кабаков,
Морских волков – «прошу в альков» –
Всегда легки ее шаги,
Как лунный свет чулки.

Лебяжьей шейкою – подъем,
Так и вспорхнула б в окоем,
И закружилась среди вьюг:
Истомина в кругу подруг.

Одной ногой касаясь пола…
И вдруг, прыжок, и вдруг, летит!
Она Венера ля петит,
Энигма пола.

Ей навстречу ветер,
Падает ниц,
Целует, Вертер,
Взмахи ресниц,
Валютные туфельки
Элитной куколки.
 
– Люблю тебя, девица,
Золотое деревце,
Райская принцеска,
Во рту золотая леска,
Семь крючков
На молодых и старичков.

Скажи мне, сколько –
Золотко, доллинька?
Она на груди поправляет бант.

Ветер осмотрелся зло и зорко,

Ветер полетел в районный сбербанк.

Гневный, как доисторический ящер,
Вырывает несгораемый ящик.

Спичкой закрутил,
Фишкой покатил.

Зеленый шум,
Бумажный чуингам,
Истаяв от дум,
Швыряет к ее ногам.
 
Она ложится на ветер, как в колыбель:
– Унеси меня за тридевять земель.

Закрывает глазки:
–  Расскажи мне сказки.




Mоссо instant
               
Днем еще есть хоть что-то,
А ночью и вовсе нет ничего.
Как в пасти у бегемота.
Экивок.
Чмо.

У ночного хана
Один припев – хана.

В черных шелках – чур,
Да в лиловых чулках – щур.
И если можешь – усни,
А нет – извини.

Ночью ты нищий,
Как Бог у Ницше.

Только щурится бурятка
Ночника,
И каждая табуретка
Стережет тебя, как ЧК.

Может быть, еще раз
Кто-нибудь мир создаст?

Как по левую руку – черепаха,
А по правую – Чапаева папаха,
А по третью руку – Чухлома? Тиберда? –
Все петля да плаха.

По четвертую руку – Чечня,
А по пятую руку чума.
По шестую руку – севера,
А седьмая отсохла вчера.

Сальдо главбуха
Да пьяная муха.
Щепотка праха
Да чертова бляха.

Ах, где вы мои крылия,
Позвоночника лилия,
Мимоза мозга?

Тьма: вокруг головы –
Чалма.

«Истинный мокко»!

Ни войны, ни любви.
Кофе с долькой луны.

Карий жемчуг
Южных женщин.

Гений его подобен змее,
Двухвостой, в шальварах.
Он в своих уверен чарах
И играет на зурне.

Карий жемчуг
Южных женщин.

Так пей этот жидкий ад,
Чертей шоколад,
Напиток
Магических пыток.

Пей! Пей!
Удары плетей.

И пусть отзовется
В тебе он, как страсть.
А что еще  остается?
Зубастая пасть.

Все равно не посметь
Заглянуть за смерть.
Лишь, трепетней лани,
Заплачешь в чулане.

…Может быть, там кораблик
С грузом сорта «Арабик»?

И аромат несется над морем,
Как джин,
Как над горем –
Жизнь?

Миллион отшлифованных счастьем гитан
И ликера фонтан,
Вот что там!

Кабаре Арабика
И Мокко-маг.
Вот так!

Как хорошо, что я снова
Придумала слово.

Выиграла в небесном лото
На том свете,
После смерти
Кофе глоток.




Клоуны


Входит в бестиарий
Укротительница в тиаре.
– Здесь будет цирк.
Бесы, цыц!

Кто это воет?
Левиафан?
Тут вас двое,
Лев и анфан.

Анфан, садись верхом на льва.
А ну, поехали! Раз, два!

Сидят на деревце
Верлиоки.
Слезаем, девочки!
Будем петь караоке.

Искуситель-змей,
Кусаться не смей!
Лихо –
Тихо!

А ты, Голем,
Набирай гарем.
Валькирии, гурии,
Хватит всем.

Даже голые, нарядны
Синеглазые наяды,
Всех гламурней Лорелей,
Как реклама Л`Ореаль.

Бесам нравится шапито,
Не сбежал никто.

А покуда они прыгают и скачут,
Маленькие детки не плачут,
Взрослые в постельках спят,
И расцветает эдемский сад.
 
Слова смеются и вьются,
Как ручные чертенята на блюдце,
Как маки алые,
Как маги и ангелы.

Стреляйте в солнышко, враги,
Ведь пули-то изюмные.
Идут по проволоке стихи,
От счастия безумные.

Не крашеные куклы,
Не клоны любви,
Они клоуны под куполом,
Выше луны.




Одетта


Грудь, как тугой корсет, сдавил сонет,
Мне тесны ямба строгие обеты.
Пусть в облике мелком прочертит свет -
Черты Одетты.

Я из породы тех чудес,
Но мир все так же недоверчив.
Чайковским причитаниям вразрез,
Сорву с чела условный белый венчик.

И вовсе не приму в расчет
Девичий, на пуантах, лепет,
О том, что смерть-Одилия плывет
Навстречу, вечный черный лебедь.

В России мы, «черемуха» и «град» –
Не красоты, а смерти псевдонимы.
В могилах братских тут Одетты спят,
Не отрекаясь от любимых.

Я сделаюсь в руках твоих ручьем,
Бессмертной балерины пульсом.
И дирижер, как дьявол за плечом,
В пластроне, с тросточкой, над пультом.

Бог – ни при чем!

Не Бог сейчас вздымает в нас прибой,
Теченье крови полируя.
Я знаю, есть подранка боль
В златой удавке поцелуя.

Чист, над шинельной серостью смертей
Мой силуэт непокоренный.
Принц!
В небесах не расставляй сетей,
Не шли мне вслед стрелы каленой.

Наручники защелкнет мне другой,
За то, что райский сад сожгла надсада.
Стихотворенье девушкой нагой
Во всеоружьи, под прицелом взгляда.



Бегство в Египет


Добрый Бог поднимет скипетр,
Пропуская нас в Египет.

Мы летели над землей
Карусельною змеей.

Между крылышек зари,
В вихре жизни быстротечной –
Сонм Иосифов беспечных,
Щебет, лепет их Марий.

Да, теперь в Египет тур,
Как банальный вальса тур.
Безопасности пари
С фирмой «Joseph & Mary».

И влюбленная Изида
Подмигнула из зенита
Синей стайке стюардесс,
Юных бабочек-ванесс.

А в пустыне желто-бурой
Над водой светлей стекла
Восхитилась я фигурой:
Девы стан под грубой шкурой,
Львиный зев и взгляд орла.

Только я сошла по трапу,
На меня воззрился он,
И подав с когтями лапу,
Хрипло вымолвил: Грифон.

Я взглянула, оробела
В хитроватые глаза
Цвета сорта «изабелла»
(Так звалась и в жилах пела
Милой родины лоза).

Он крадется по пятам.
Я крещусь, читаю суры,
Уж какие тут амуры!
Но астральные фигуры
Тоже любят ласки дам.

Лишь подруг ревнивый шепот:
Ну, зачем ей этот опыт?

Надо женщиной в огне
Быть, и косточкой в вине,
Чтоб промчаться по барханам
С сердцем в горле бездыханном
У грифона на спине!

Как руно златое, грива
У бессмертного скота.
Безобразна красота.
Чудище мое красиво.

Я меняюсь от любви,
В поцелуях истекая.
Где моя душа людская?
Я теперь звезда морская,
Только сердце и лучи.

Спросит Бог у алтаря,
Где скиталась я вчера.

Я отвечу, что спасенья
Я искала здесь, в пустыне,
Только нет его в помине,
Что нашла лишь день весенний.

Поклянусь мостами Сены,
В мире не было весенней!

Девочки и бабы,
Толстушки-баобабы!

Донны и сеньоры,
Гурии, сирены
С запахом ванили,
С запахом сирени,
Ласковые взоры –
Купайтесь в Ниле!

Усните, куколки,
На берегу реки,
Проснетесь ванессами,
Весны стюардессами.



Живерни


Ах, никто ничего никогда не сказал обо мне,
Кроме Клода Моне.
Да, вот именно, Клода Моне.

Ничего, никого, никогда
Мне не надо нигде.
Кроме лилий на темной воде.
Да, на темной воде.

Мне сиянье лаванды –
Награда за сон наяву,
Что всю жизнь простоял за плечами,
И ждал – позову.
            
Бог воздал мне за боль
Этой дикой росой голубой,
Как любовь воздает
Неприкаянно, всею собой.

Я цикадой невидимой
Стану на этом лугу.
А о чем я пою,
Объяснить и себе не смогу.

Что уж толку твердить,
Мол, Прованс –
Не про вас, не про вас.

Ах, верни же, верни же, верни –
Живерни, Живерни!




Персидские мотивы


В синем Испахане,
На златом бархане
Девичье дыханье,
Шелка колыханье.

До ночной молитвы
Ходят под чадрою
Вихри бурь магнитных,
Легкою стопою.

В чайхане сафьяны
Розой пахнут, мятой,
Сдвинуты диваны,
Покрывала смяты.

Синей змейкой бисер
Вьется на подушке,
И прозрачней выси
Ваш шатер, подружки!

Две сестры-путаны
В страусовых перьях:
Ни весны, ни тайны.
Ну а третья – Пери.

Всех странней секретов,
Всех безумней строчек,
Из страны запретов
Аленький цветочек.

В лунных вспышках молний
«Кодаков» и «Нокий»,
В их змеиной ночи
Сердца звук, умолкни!

Пропыленный виллис,
Как мираж пред раем.
Мы с дороги сбились,
Караван-сараем.

Пиала без ручек,
Яд жасминных почек.
Что ты! Твой ли ключик
Отопрет замочек?

Но сама – навстречу,
Поступью беспечной,
Божеством счастливым,
С ликом соколиным!

В обмороке слуха,
В сне горячем зренья
Розу мне подруга
Протянула – третья.

Как дышать мне трудно,
Даже молвить больно:
Ах, дитя! Вы чудо
Хороши собою…





Почтовая марка

                Мне мало надо - корку хлеба,
                да каплю молока,
                да это небо, да эти облака.
               
                Велемир Хлебников.
               

Мне бы кусочек Парижика –
Сладкого пирожка,
Да кружку теплого, рыженького
Небесного молока.

Мне бы флакончик Ниццы,
Повергавшей поклонников ниц.
Нимфа ее дразнится
Стрелами из-под ресниц.

Во Флоренции Флора
Обольстила все зеркала.
Кожу прозрачней фарфора
Я бы гладила до утра.

В Венеции тронула Венус,
Васильки на груди Весны.

Я никуда не денусь,
В синий атлас оденусь,
Вот она вся, возьми.

А солнечным днем в Шампани
Шампанского бьет фонтан,
И за плечами пена
Летела бы, как фата.

Целую руки Равенны,
Рубины ее и вены.

Мне бы над каждой дорогой
Синей звездой сиять,
Мне б на плече у Бога
Беглой кометой стоять.

Мне бы невестой Марка
Ехать верхом на льве.
Или – почтовой маркой
У ветра дрожать в рукаве.




Посох Мертвого моря


В Мертвом море
На волне, как на заборе,
Сидит старик.

Седой шлык.
Шелом – лимон.

- Шалом, Соломон!

Отвечает дед:
- Мой свет, здравствуй!
За тобой след –
Змейкой красной.

Ты из России,
Пташка ранняя.
В тебе много силы,
Но ты ранена.

Ходишь подранком,
Ноги в крови.
Эти раны –с любовной войны.

- Ноги мне ранили
Острые  раковины.

- Не раковины.
 Это раны вины.

Обернись!
На пути,
средь песка, ила –
соляные столпы
тех, кого любила.

О, писатели!
Душ пожиратели.

Сердцеведы?
Сердцееды!

Бывших своих
предают
сердце-фаги.

Мумии их
уложив
в саркофаги.

Обернулась.

В глаза быль
полетела, как пыль.

Отшатнулась.

А, где ты, старик?

Курлык!
Вспорх птичий.

Сверкнул золотой клык:
- Хочешь притчу?

Это не Мертвого моря верста,
Это живого горя кристалл.

Тела любовников тут засолены
Навсегда,
До Страшного суда.
А дни идут, как верблюды сонные.

Видишь: Гамлет
горечью каплет.

Береника,
Травой поникла.

Это Сольвейг,
Жаркая соль век.

О, писатели!
Перья в крови.

- Мы спасатели
В зыбях любви!

Я ведь тоже не из стекла.
Видишь, кровью  вся истекла.

Что ж мне делать с моей тоской,
царь-изгой?

- Тебе любовь –
лютая врагиня.
Но ждет оков
Юная рабыня.

Возьми мой посох,
в веках отмоленный,
иди, как посуху,
по Мертвому морю.

И пусть тебе дышит в затылок жарко
любовь, хорошенькая служанка.

Беру с поклоном
трость старика
(рыбами поклевана
йодистая рука).

Иду – царевной,
осмелев.
За мною ревность
несет шлейф.

Ручною ланью
вьется желанье.
И нежности паж
исполнит любую блажь.

Иду над болью,
над выпаренной солью.
Над Изольдами, Джульеттами,
золотыми их секретами.

Метется сердце
на мельнице веков,
пылью сеется
меж солончаков.

О, море мертвых!
Книжный Мордор!

Я все твои
вековые столпы
отдам за каплю сейчас-любви.

…Сквозь зной, остро:
живой! – остров.

И первый встречный,
мальчик молодой,
как Путь Млечный
встает передо мной.

- Подай мне, мальчик,
воды стакан.
Продай, обманщик
беды на талан.

Хочу – пить!
Люблю – быть.
Обычной, невечной,
суженой, невенчанной.

Мудрость Соломонову –
соли мешок –
за глупость влюбленного
отдам в залог.

Мудрость Соломонова,
терпкое вино,
роза ли влюбленного –
это все равно.

Посох отшвырнув,
падаю ко дну.




Облачко


Из меня не вышла сестра милосердия,
Слабовато предсердие.
Из меня не вышла принцесса страсти,
Слишком тонкое запястье.

Я не святая
И не Цветаева,
Не Ева цвета,
Не Дева света.

Я даже не донна Лето
В малиновых эполетах,
У ног влюбленные львы.
Увы!

(О, Донна Саммер!
Вдохнул и замер).

И я не жалею уже давно,
Что я не актриса немого кино,
Не Земфира, звезда эфира,
Голос слаще зефира,
И не старлетка в трико
На цирковом параде.

Зато я дышу легко,
Даже когда лихорадит.


У меня семь лиц
Для каждого дня недели
И для каждой души, обитающей в теле.

У меня семь кож,
И каждая – правда, не ложь.

Мама звала меня – Олечка,
А мне все слышалось: облачко.
 
Вы бы упали ниц,
В страхе,
Пред облаком императриц,
Фей, монахинь.

Я лишь облачко пара,
Другому облачку пара.
Я – горючего капля,
Запряженная цапля
Для небесного дирижабля.

Сдам в гардероб пальто
И шляпку в инее,
И стану принцесса Никто,
Ни лица, ни имени.

Нет псевдонима
Надежнее струйки дыма.
Невидима!
И невредима.





Поэзия


Некто без адреса, некто без имени,
Мата-хари
В личине, «харе»
Из содранной заживо кожи –
Усыпи меня
На любовном ложе,
Разбуди
Где-нибудь в Шанхае.

В невесомых  палатах сводчатых
Из дымка твоей сигареты
Я шепчу тебе на ухо ночью
Родины святые секреты.

Как цукаты, сосу минуты.
Но готова чаша цикуты,
И сверкает драконов камень
В водочном граненом стакане.

Помнишь, кот у алмазной люлечки
Сказки сказывал, пел нам песенки,
И несли мы из рая лютики
По сплетенной из строчек лесенке?

С неба льется Зевса амброзия,
Бродит в женских сосках мальвазия.
Что ты значишь? Ответь, поэзия.
Может вся она – эвтаназия?




Цикада


Никогда не видела,
Что это – цикада?
Может быть, хитра она,
Как Цикало.

Сидит в кустах,
С фисгармонией на устах.

И голоском осиплым,
Устал, нет мочи,
Командует мюзиклом
Чеченской ночи.

А может, она хороша, как Лолита.
Не та, в носочках, душенька-нимфетка –
Певица в теле и теледива.
Тяжеловата, не выдержит ветка.

Вот, перестанут дуться,
И опять сойдутся.

Вместе засвистят,
Обирай-дуэт.
Там – прицел оптический,
Глаз дуплет.

Это и есть цикада:
Четыре ноги-руки
И полные хоботки
Шутовского яда.

Цикута?
Цикл ада?
Просто эстрада?

Благословенной
Марии колокольчик
Или в небесную вену
Укольчик?

Услада из сада
Маркиза де Сада.

Цик, цик, цик — ад!
Бойся, цуцик, цурикат!

Не надо, не надо,
Она дитя,
Сосет себе пустышку, шутя.

Она талантлива,
Древесный Шнитке,
Сучит старательно
Эфира нитки.

Прости, меня, цикада,
Не отменяй заката!

На звезды лестница,
Хрустальный зверь,
Звени, прелестница,
Музыкой сфер.




Побег


И куда б я ни пошла,
Где б печали ни нашла,
Месяц, розовый горбун,
Вслед за мной плывет, скрываясь
В облаках. А зазеваюсь,
Он вопьется, как гарпун.

Я боюсь тебя, любовь.
В череде смертей-рождений
Мне б палатку среди льдов,
Не концлагерь наслаждений.

Смерть, лихая сталиница,
Чингисханица,
Не впервой тебе лениться,
Брось чуханиться.

«Ибо есть во тьме опасный
Враг, по имени любовь».
Что она? Крючок алмазный
На удилище богов.

Милый, нежный,
Давай, убежим!
Рабство прежнее
Тает, как дым.

Слившись дыханьями
Мы надышали
Целый Дахау
Любви и печали.

Маленький мой, маленький,
Цветик аленький,
Бедный мой мальчик.

Меткий  мой автоматчик,
Ты не гляди  в прицел.
Сердцу воля заманчивей:
Беги, покуда цел!

Так бамбука побег
Зелено, неумело
Совершает побег,
Прорастая сквозь тело.

Так пробегает по небу
День, с уздою в крови,
В поцелуе алмазном пойманный,
Солнце-язык – рви!

…Токи холода.
Звездочкой небывших Ниндзя
Я проколота
И на связку душ остывших
Нанизана.




Отче наш


Отче на небесах еси,
Отче наш, иже –
Я шепчу, но черты твои неясны.
Я стучу, как капель, в барабан весны,
Чтобы быть к тебе ближе.

Хлебушка бы поесть,
Если снова настало утро.
А еще днесь
Ты пошли мне весть,
Что я в небе нужна кому-то.

Дай мне, Боже,
Это знать,
Потому что мне больно
И я одна.

Дни наши так недолги,
Оставь же нам наши долги,
Якоже мы оставляем должникам.
Лилиям, колосьям и дождикам
Я должна больше всех. И озерам,
С их испуганным взором.

Сами мы кредиторы
Библии, Корана и Торы.
Сами и должники
Грустной твоей руки.

И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого.
Ведь чертежнице-душе – иссушение
Над судьбы кривыми лекалами.

Да святится имя твое,
На губах оно как иней горит.
Да придет царствие твое,
В котором мы царицы и цари.




Легкость 


Вот снисходит, без усилья,
И захватывает дух –
Леди Легкость, донна Крылья,
Барышня Лебяжий Пух.

Пусть лысеет одуванчик,
Мир засеет, вертопрах!
Сколько вынес наш  диванчик,
Мы мораль втоптали в прах.

Фижмы справа, фижмы слева:
Крылышки для милых ног.
Маргарита, королева!
Пояс чести не помог.

Расстегнул твои подвязки –
Хулиган, вулкан, поэт,

Все Сахары и Аляски
Льнут к тебе в беспутной ласке
Хор планет и звезд балет.

Но закончился куплет.

И как по ветру солома,
Веются слова любви,
Золотая в них истома,
Но вчерашняя, увы.

Нет важней для нас вопроса,
Чем: куда уходит страсть?
Lumen coeli, Sancta Rosa,
Если б небо обокрасть!

Нарушающий запреты
Казанова! Чья вина,
Что, развеянный по свету,
Ты забудешь Генриетту.
А забудет ли она?

Ты, летавший чертом в стуле,
Взвихренный в златой пыли –
И тебя, увы, надули,
И руками развели!

Нынче – ласточка-сестренка,
Завтра – с грацией тигренка
Интриганка! Бес в бюстье!
Господи, за что сие?

Я держу любовь за нитку,
Словно шарик голубой,
Как последнюю попытку
Посмеяться над судьбой.
Отпускаю, Бог с тобой.

Все гламуры, Шуры, Муры
Их фигуры и турнюры
Растворилися в дали.

Ждут в альковах Помпадуры –
На мобильниках нули.
Не дождутся, ай-люли.

Для чего крыла Амуру?
Чтоб они его несли,
Чтоб они его несли.
Чтоб они его – несли!




Тринадцать лет

Когда мне было тринадцать,
Я воровала вишни
И не желала сдаваться
Будде, Христу и Кришне.

В царстве подводном взрослых,
Как электрический скат,
Я голубые молнии
Всем раздавала подряд.

Ведьминской ступки пестик.
С мертвой Жизели крестик.

Я была – вспышка магния
В кругу подруг. Оттого-то
Черно-белая магия
Не проявлялась на фото.

Ровно в тринадцать лет
Вручается вам билет
На поцелуйное шоу
Ветрениц и комет.

Я была – в пене юбок
Легкий микроинфаркт.
И с языка голубок
Переводила, факт.

Юноши-любомудры,
Влюбленные подлецы,
Дарили мне леденцы
И томики Кама-сутры.

Столбик в стеклянной палочке
Растет; ядовита ртуть.
На тонких пальчиках девочка,
Впорхнет в отверстую грудь.

Ах, весенняя ласточка,
Помолись обо мне, не забудь!

Пистолет из снежинок,
Из незабудок нож.
Если кого я убила,
То ненарочно, что ж.



К другу стихотворцу


Вот опять апрель
Рассыпает соль.
Где твоя Жизель?
Где твоя Ассоль?

В небесах ночных
Столько Ойкумен –
Не глядел бы в них!
Где твоя Кармен?

В сорок лет манит
Юности аи,
И силен магнит
Воровской любви.

Слава, Тема, Жизнь –
Кто не трус, шерше! –
Мимо пронеслись
В бешеном порше.

Что ж, прильнуть – опять! –
К следу королев,
На ветру хватать
Их алмазный шлейф?

Ты не сыпь, апрель,
Ведьминскую соль.
Спит во тьме Жизель,
Уплыла Ассоль.




Муза

Что ты хочешь от меня,
Запрягая понукая,
Ни на час не отпуская,
В беспечальные моря?

Я бы русою русалкой
Расплескала зеркала,
Я б жила, жила, жила,
Так, что воздух обожгла!

Отпусти меня, не тронь.
Я просила лишь ребенка:
Будто ладанка, тихонько
Приоткрытая ладонь.

Я просила лишь любви,
А не ястребов в крови.

Только я смогу, одна!
Настигай меня и мучай,
Чтоб я бусинкой падучей
Прожигала времена!

Дали, боли, встрече, туче
Подбирая имена.

Что ты просишь у меня,
Потянув за край ремня,
Дезертира, в самоволке?

Что ты хочешь от меня
За блаженные осколки
Слов, обмылки и обмолвки?

Что ты пишешь за меня?




Казанова

Рядовой Афродиты, стальной пищали
Троекратный залп – вменивший в обычай,
Обрюхативший взвод красоток, девичий
Табунок – заездивший без пощады.

Как по тихим омутам синим сигом,
Серафимом по взбитым постельным тучам,
И в дырявом  кармане с последним мигом –
Чертом-братом, флаконом с зельем гадючьим.

«Неотложкой» для дам и девиц. Пожарным,
С вечно каплющим краником самоварным.

Что за промысел! Людоедский, лилейный
И змеиный. Нищ – рыдван на рессоре,
Но качался он в нем, беззаветно-летний,
Саламандра в  нагом золотом  позоре.

В нежной ступке перетирались алмазы,
И любовница в дождь убегала серной,
Закипали шприцы в кастрюле, а мази
Желто-ртутные пахли адскою серой.

Оседлавши молнию, извергаться
В хлюпающие русалок болотца.
Ждать, покуда в Фефеле проснется Грация.
Из каких он топок, пламень, берется?

Даже не адамова грешная глина –
Сексуальный ящер из мезозоя.
Но его любила жена Галина
И еще одна татарочка, Зоя.

Тяготился благодатью семейной,
Надышавшись клеопатрой случайной,
Все ж, ужаленный драгоценной змейкой,
Он являлся с повинной, домой, ночами.

Солоны законы царя Соломона,
Но когда настигли смертные зори –
Холм согрело Галины знойное лоно,
И татарские острые грудки Зои.

Подарил он смерти мужскую силу,
Но не сдался ни ангелам, ни суккубам,
И как женщину, отымев могилу,
Вновь родился – солнечным однолюбом.




Бабочка экстази

С утра в шелках,
в ажурных чулках,
бархатных перчатках.
Маме солгав,
пируешь в лугах,
в наливных початках.

Пьеретта первого лета.
Ванесса, лишенная веса,
легкая, как оперетта,
«Сказки Венского леса».

У Катулла хватило б смелости
описать бархатистые чресла,
твои грудки молочной спелости,
крылышки-весла.

Ты ныряешь в солнце,
пьешь нектар,
каплет золотцем
сот кристалл.

Раскрываешь цветок,
в цветке – хоботок,
в хоботке – жало,
злей кинжала.

Слаще кокэйна – бражка.
На соске у жены
самого Сатаны
ты трепещешь, как брошка.

Высосан сок,
упал стебелек.

Пчел казна –
собирали, карлики,
долго, по капельке –
разорена.

С коровами скотник
станцует вальс.
Тебя возьмет охотник
в доспехах ливайс.

У него в альбоме
заперты навеки –
опились любовью,
бабочки-калеки:

Высохла лимонница
старая любовница,
отцвела нимфетка,
божия конфетка.

Обернись! В пыльце жасминной
на плече – укус змеиный!

В небесной зале,
в нагой игре
руку пронзали.
Ты на игле.

Нежные подвязки
школьницы из сказки.
золотая пудра –
не дожили до утра.

Любви кромка,
крыло – ломко.
Вскрывает клетку
грудную фомка.

В конце был огненный георгин,
страдания пьедестал.
Медовый колол он тебе героин,
и вот, перестал.

Навсегда опусти жалюзи,
солнце выпачкано в грязи.
Ты пишешь в небе:
нота бене:
любовь = экстази.





Часы и букет

Часы –
Выдумка трехрукого
Чай-Хан-Ши,

Которому, за все наши страдания,
От мандарина –
Три мандарина
И смертная казнь
Через защекотание.

Он и чай, он и хан,
Счастия приятель,
Невзначай бездыхан,
Бог-изобретатель.

Всю жизнь
В глаз белки
Мне бросались стрелки,
Как безумные Белки и Стрелки.
Служи!

Кто придумал часы,
Тот придумал гибель,
Из моей души
Бессмертие выпил.

Застучали часики,
Что с них взять,
Только ноги свастики
Побежали вспять.

Стоп, машина,
Лопнула втулка.
Не минут могила –
Музыки шкатулка.

Мы гуляли у реки –
А часы стояли –
Незабудки, васильки
Собирали.

Времени нет,
Есть – букет.

Проходите мимо,
Все века подряд!
Я рассталась с любимым
Лишь букет назад.

*               *               *
Цветы, ожившие часы,
Нам перескажут службы, святцы.
Они наивны и чисты,
Апостолы своей приятцы.

Душа всосалась, как оса,
В твои астральные сказанья
И любострастья чудеса,
Цветок, причина мирозданья!

Цветок, мистический Сикким,
Столетий тайная столица!
Принцессы мантия струится
Над мира омутом глухим.

Важней всего, что скажет мистик,
Купены сердцевидный листик.
А ландыш – перманентно свеж,
Как стих евангельских надежд.

Когда-нибудь и ты, сирень,
Прошепчешь мне: старей, скорей.

Пообещает мне левкой
Навеки легкость и покой.

Припомнит девочка-фиалка
Лиловый бархат катафалка.

Но нынче – соберу букет!
Покойники, для вас – поминки.
Я из кувшинчиков кувшинки
Напьюсь бессмертья на сто лет.




Река Речь

В тот день на перекрое лета
Я шла по вереску и мху
В плаще лазоревого цвета,
Навстречу жениху.

Поскользнулась,
Очнулась –
В гипсе рука,
И течет сквозь меня река.

Слова-струи,
Словечки-поцелуи,
Наречий град,
Междометий звездопад.

Целует меня предложенье
И делает предложенье.

Обнимает глагол,
Беззастенчив и гол.

Двоеточья, тире
Льнут как к родной сестре.

Тону, плеща,
Без жениха, без плаща.

Ты взойди, дружок, на мосток,
Окажи милость,
Протяни мне платок,
Я б за него ухватилась!

Целуй, мой любезный,
Невесту над бездной.

Не отпускай меня, держи,
Жених мой, жизнь!

И взбунтовалась речь:
Ты мне не перечь,
Гордая!
Я  не перестану течь
Сквозь твое горло.

Ибо нет в тебе
Для меня преград,
Ибо ты по судьбе –
Радуга и водопад.

Не плачь!
Я теперь – твой лазоревый плащ.
Прижмись плечом,
Укройся плащом.



Летняя зима   

Дверь отворила, ахнула:
Целая Сахара сахара.
Тополь в снежной пыли
Горд, как белый павлин.

Только вчера вздыхали мы
В провинциальном лете
О невольниках с опахалами
И ледяном шербете.

Ныне же вместо лета –
«Лебединое озеро»,
Третий акт из балета.
Губы к губам приморозило.

Как это странно, странно.
Где мы, скажи мне, где мы?
На дне воздушного океана
С Орионами, демонами.

Шлейф твой подхватят вербочки,
Как на свадьбе подруги.
Север поклялся в верности.
Разве лучше на юге?

Вижу Сашу в сапфирах
На лазурных пирах.
Кречетов и тапиров
Ей не чужда игра.

По коврам, как по льдинам,
Закружит с Алладином,
Или с Али-Бабой
Примет любовный бой.

Но султанам не снилась
Губ золотых жара.
Вспыхнула, задымилась,
Пала пеплом чадра.

Видит раб с опахалом:
Госпожа повздыхала,
Поднялась на носки.
…Унеслась от тоски.

На коврах Самарканда –
Соль ветров Салехарда.
В окнах Югорский Шар
Светит ярче Стожар.

Саша на цеппелине –
Улыбнись, одалиска! –
Проплывает в корзине.
Не достанешь, не близко.

Это Полюса честь.
Это севера месть.

Белые тигры Вытегры
Слугам бока повытерли.

А хозяин их замер,
С ледяными глазами.

Стыл, прозрачен дворец –
Петушок-леденец.

Девушку за мизинчик
Держит Мезень, в песцах.
Слишком дорог гостинчик
Для тебя, падишах!

Спят и мавры в тюрбанах,
И куртины в тюльпанах.
Все павлины, жасмины
Спят под вьюгой измены.

Цел стогранный сапфир.
В нем мудрец-звездочет
Сквозь оттаявший мир
Словно в лодке, плывет.

Всех влюбленных удел
Видит он с высоты.
Там плетутся из тел
Золотые мосты.

Океан накрывает
Праздничные столы,
А в шампанском сверкают
Отраженья твои.

Ты на донце стакана
Рассмеешься до слез,
Солнечная, как прана,
И розовее роз.

Мы в глуши, словно в шали,
Спрятавшись ото всех,
Вместе переживали
Мой всемирный успех.

Ведь принцессой капризной,
До скончания света,
Над полярною призмой
Правит зимнее лето.

Там танцует капель,
Под окном, как газель.
И на узеньких саночках
Едем с горки мы с Санечкой.




Мачо

Александра,
Статуэточка из палисандра!

Ты  в Париже,
Увы, не ближе.

А я вчера нашла в трюмо
Твое любовное письмо:

«Бессамэ мучо,
Бесы меня мучат».
(Какие там бесы,
Молодые балбесы!)

«С вечера до полуночи
Моя мечта
Танцует на острие меча.
И ей больно очень».

(В мире хватит бессонниц
На всех безумиц,
Но будь себе верна.
И выпей веронал!)

«…Целуй меня мучо,
Брутальный мачо!

У тебя в кармане
Единорог на аркане.

Ты раскрываешься, как орхидея,
В пирах у Асмодея.
И пестика восставший лев,
Звездами правит, осмелев.
И женщина уже не властна
В себе, лишь кожею атласна...»

(Ну и стиль!
Буря и штиль.
Твои – ритмы,
Крови ток,
Мои – рифмы,
Чуток.)

«Самарканда жгучий брюнет,
Саламандра в жаркой броне.

Я люблю твой рот,
Купидонов грот,
И геройский рост.

А твои глаза
Видеть девственницам нельзя,
Иначе лишатся
Последнего шанса.

Мне бы только уснуть,
Хотя бы к рассвету.
Чтобы этот проделать путь,
Я сяду верхом на ракету.

Бессаме, бессаме,
И прогоним бесов мы…»




Госпитальные куплеты

Куда же ты, Сансара, детка!
Побудь со мной, кокетка!
Успеем подышать нирваной
Под простыней нерваной.

Уж было гибель для меня
Бездонные открыла windows –
Но Бог не выдаст!

Вчерашние самоубийцы,
Воскресшие Офелии,
Цветастые накинув ситцы,
Духами тлен овеяли.

Любовь есть роза
И вихрь невроза.
Пух, легче легкого,
Каверна легкого!

Средь стаи грешных врач
Сидит, как белый грач.

А у сестры такие ноги –
Зачем, зачем так боги строги!

И кто-то снова в кабинет
Принес сухого каберне.

Вину не нужно искупать
Полночному хирургу,
Коль вздумал в ласке искупать
Полночную подругу,

В крахмальной полумаске Анну,
Застенчивей газели.
И станет Анна Дон-Жуанной,
Отведав зелий.

В саду прекраных женских тел,
Не лекарь он, а винодел.

И каждая глядит лоза
Ему в глаза.

Но не один еще бокал
Его не утолял.

Ведьминского напитка
Пригубить – это пытка.

О, Вифлеем,
Он же – Бедлам,
В угоду всем, напополам.

Сядь рядом,
Смерть-анатом!

Отдам тебе всю кровь из пальцев
В сосудик чистого стекла,
И буду плакать о страдальцах
Планиды зла.

Я как лилея,
Люблю, болея.

…Я больше не болею,
А боль лелею!




Певчий дрозд

Над нами пролетая, певчий дрозд
Просыпал из кармана горстку звезд,
Что не вернешь истраченного пульса,
Расплакался и перекувыркнулся.

Он с жизенькой своей сыграл в лапту,
От смерти отмахнулся на лету,
На ножках у весны разрезал путы,
Все уместив в каких-то полминуты.

Сокрывшись от богов и от людей,
Стояли мы в хрустальном шаре встречи,
И нас на воск переплавлял, как свечи,
Алхимик, лиходей.

Сверлом алмазным, из последних сил,
Мне косточку подвздошную сверлил,
Чтоб из груди, как золотая кровь,
Фонтанчиком пробилась бы любовь.

И задохнулась я, не то от боли,
Не то от небывалой прежде воли.

Он синей ауры катал серсо,
Туда-сюда, от счастья к горю,
И видя, что ему подвластно все,
Нарзаном, смехом брызгал в горле.

Гордясь и мучась – божий гвоздь,
Дрозд небо процарапывал насквозь,
Как школьник иней на окне трамвая,
Быть одиноким в мире не желая.

И затупив голосовую дрель,
Свив горло штопором – еще б немножко,
Сакральную он приоткрыл бы дверь.
Но ангел погрозил ему, в окошко.

Ворвемся в рай, у тучи под полой! –
Еще успел он просвистеть. Иглой

Смиренной – после штопал  дрозд
Распоротый атлас небесный,
Поэзии солдат безвестный.
И пылью грозовою пудрил хвост.




В ожидании оперы

Из любого знойного либретто –
О, какое ни возьми! –
Выпорхнет беспечная Мюзетта,
Упадет нам на руки – Мими.

Ни одна душе людской не пара,
Но обнимут нас они вдвоем,
И с одною выпьем мы нектара,
А с другой – заплачем и умрем.

Вот проснулся оркестровый улей,
И боится взгляд:
Там пюпитры крыльями взмахнули,
Только не летят.

С запонкой под подбородком толстым,
Сумрачен, плечист,
Над виолончельным дамским торсом
Трудится солист.

Отдала бы все, до горстки праха
(Вечно невпопад!)
Если только радугою арфа
Тронет водопад.

Иволги, малиновки соткали
Платье оперной звезде,
Водомерки расшивали шаль ей,
Шелком по воде.

Над разверстой оркестровой ямой –
О, какой ценой –
Быть тебе не девой и не дамой:
Лилией речной.

Ты в своей сиятельной отчизне,
Как велел кларнет,
И не слышишь бедный шепот жизни –
"Просто жизни" у певицы нет.

И лихой сплавляешься кувшинкой
Вдоль по хроматическим волнам.
О, куда? За кресла алой спинкой
Плохо видно нам.




Грузия
         
Только скажешь: Грузия,
Откликается: друзья.

Сандро, Гия,
И ты, Зураб,
Мой верный раб.
Где вы дорогие?

О, Свети-Цховели,
Ты храм, и лилия.
Чеканит были
Капели олово.

О, хмели-сунели,
Ванили облако!
И все во хмелю
Клянутся: люблю.

Сидят джигиты,
Одеты для битвы:

Ты грустная,
Потому что русская.

Пей – чача
Синего Рица.

Вот цевница,
Пой, царица!

Я запела,
Они зарыдали.
Лалы алые лились
Цинандали.

О, чарка риска,
Льем чачу в чай.
Руссия – Грузия!
Всем помириться!
Грузия – Руссия!
Руссия!
Грузия!

И чаша Рицы,
И столько чар.

Розы Пиросмани
Из Тбилиси
В роще померцали
И сбылися.

Миллион, алых,
Для всех Елен.

Илион малый
Клятв, измен.

Раз гуляли мы по саду
Со светлейшим князем Сандро.
Подтвердите, генацвале,
Словно вдруг вуаль сорвали –
Молния! Восторг и страх!

И стала я красивая,
Как деревце апельсинное
В золотых шарах.

Над рекой по мосту шли,
Мы в Тбилиси.
На веревочке вели
Небылицы.

…А когда они все загорели
В орех и медь,
То, как рабыни в гареме,
Сплелись в золотую плеть.

А Зураб
Лежал на пляже
В камуфляже,
Как жираф,
И в нас, счастливых,
Швырял черносливом.





Ковер-самолет

Мы с тобою иноземцы, шер ами.
Пришлецы, немые немцы, шурави.

Пред людьми всегда в долгу мы,
Как в шелку.
И наивней махоона на снегу.

Жизнь блеснула,
Словно шкалик в серебре.
Мы играли, мы уснули на ковре.

Спим, друг друга не касаясь –
Брат, сестра.
Между нами сталь меча, стара, остра.

Наша родина сурова, Похьола.
Вместо льда во рту – да будет пахлава!

Этот душный, молью траченый ковер,
Этот цепкий, смертью вытканный узор!

Он уносит нас, небесный самокат,
В обезьяний Ур, в змеиный Самарканд.

Столько ханств он вдоль по тучам отмахал,
Среди облачных пуховых опахал.

Вижу, вижу, как вприпрыжку, по земле
Мчит судьба за мной, двуликий Шуралле.

И дрожа, рука касается лица
Золотого антипода, близнеца.

Я люблю тебя
Не за то, что ты меня погубил,
И не за то, что спас,
А просто за то, что ты был,
И что ты есть сейчас.

Он коварен, сей орнамент,
Заарканит и обманет.

В поцелуях, ошалев,
Обмишурим Шуралле!

Несчастье, чур!
Давай обнимемся,
Просто.

Сойти хочу
С небесного омнибуса!
Поздно.

Сталь Дамаска – нету строже –
Хей, сезам!
Рассекла меж нами ложе,
Пополам.

О, возлюбленные!
Сливайтесь телами
Над безднами,
Над бедствиями.

Или разрубленными
Станете снами.

Ибо твой любимый тебе не брат,
И ты ему не сестра.
Ибо старше – страсти златой Самарканд,
Чем нежности Бухара.

...Лопнет жизнь,
Как апельсина кожура.
Но не сшить
Две половинки ковра.




Телескоп

                И простой осколок, что под вербой
                Тайно перемигивался с Вегой…
               
 
Там, в прозрачной вышине
Свет приходит в гости к свету:
Прочитать, поэт поэту,
Новый стих о новом дне.

Там, в пространствах голубых
Свет-сестра целует брата,
И душа не виновата,
Если скучно ей без них.            

Два луча у алтаря
Ждут венчанья: поскорее!
Сшили шлейфы из сирени
К свадьбе – девочки-утра.

В театре шоу «Звездный дождь»,
И к земле летят кометы,
Словно публикой из лож
Брошены, на бис, букеты.

…Там, быть может, другие чары –
Бал! С звездой танцует звезда,
И зеркал вальсируют пары,
Отразив тоннель в никуда.

Вот, ступает по белой зале
Ночь, вздымая дали, как шали,
А за ней десант светлячков
На велосипедах очков,
Блестки спутников, маяков.

Там хрустальные пляшут львы
И стеклярусные газели,
Чудо-куколки из капели,
Очень хрупки они, увы.


               


Там – суета, маета.
Здесь – счастье-беда.

Нет на тебя суда,
Родина, боль и дар.

..Людского не страшась извета,
Сейчас, всегда, нигде, везде –

Светись, как звездочка-ракета,
Победы верная примета,
На безымянной высоте.





Цунами
      
Евгению Евтушенко


«Удару тайфуна подверглась бухта Золотые Двери...»
(Из радионовостей).


1.

Я въеду в Златые Двери,
На серфинговой доске.

Здесь все мои потери,
Словно райские звери,
Нежатся на песке.

Праздник, свет, островок
В океане тревог.

Вы ль его сотворили,
Ласточек эскадрильи,
Проносясь над водой,
Как любовь над бедой?

Или, в пестром трико,
Победительным жестом
Маг-чародей Фуко
Тронул, кленовым жезлом?

Может, его напели
Дождевые капели,
Или детеныш льва
В рифму нашел слова?
            
Меж поцелуев двух
Жизнь – одуванчика пух.

Жизнь – как пробел в строке.
Жизнь – как сверло в виске.

Есть у меня, по крайности –
Горести для и радости –
Лирика, луч в руке.


2.

В слово свое поверь,
И отворится дверь.

Слово – жизни король,
Ее золотой пароль.

Это всего лишь звук,
Источник счастья и мук.

Это припухлость губ,
Гром архангельских труб.

Меж избранными, своими
Это Господа имя.

Это жизни зенит,
Главный ее магнит.



3.


Ночью полярной, Господи –
Страшно гулять под звездами.
И знать: печали закон
Незыблем, как Орион.

Ждешь спасенья, рассвета ли.
Рассвет наточит кинжал.

Люди, вы мне поведали,
Что у судьбы сто жал.

Пусть они станут сонетами,
Верилэ, триолетами –
Все, кто меня обижал!

Ввергнутые в Мальстрем –
Стансов, баллад, поэм!

Сами будьте поэтами,
Каждому хватит тем.

Ведь, сотворивши стих,
Знаешь, что демон – стих.

Строчки – нет, не лукавство! –
От напастей лекарство.


4.

И я, обнявшись с цунами,
Обменявшись с ним именами! –
На остром жизни краю,
У всех тебя отобью.

У весенних путанок,
У гламурных метресс,
Странных – ах! – марсианок
И Христовых невест.

У державных цариц,
У лихих продавщиц,
Неофиток, фанаток,
Белых, черных, мулаток!

У юной куклы в корсете,
Хитрейшей  ведьмы на свете,
У тысячи смайлов в Сети.

Обещаю, вдвоем
Мы от всех ускользнем.


5.

Хоть верхом на пантере
Или в объятьях джинна –
Узко горло кувшина –
Ворвись в Золотые Двери!

Любовь – это ведь цунами,
Цена ей: навеки с нами.

Нет, не бряцанье струн
Лирика – это тайфун.

Вот, взметнулась волна,
Над мирами, вольна,
Никому ничего не должна.

В шаге от наважденья –
Смерчи и наводненья.

Даже фата-морганы,
Сердцу наносят раны.

И бессмертные строки
С рифмами, ритмом рубленным
Так пристрастно жестоки
К смертным нашим возлюбленным.

Закрутилась воронка
В океанских зыбях,
Как вкруг горла веревка.
С неба нисходит страх.

Бурей взрываясь, море
Стонет: mеmento mori!

И все в ночи орхидеи
От ревности похолодели.


6.

Ты, Европа и ты, Индостан,
Если б знали вы сердцем упорным,
Как умеет любить ураган,
Как умеет он быть покорным.

В самый последний миг –
Эту землю и небо
Пожалей, этот мир,
За то, что другого не было.

И цунами с разбега
Остановилось у брега.

Больше не хлещут ливни,
Слоны опустили бивни.

Страшных сказок каскад
Откатывается назад.

Раковиной перламутровой
Раскрывается утро.

И вновь, ступивших на сходни
Туристов – встречают сводни.
А девчонки в витринах
Улыбаются, смерть отринув.

И верная чья-то жена
Ничуть не раздражена.

Вселенная спасена!

И танцуют сирены
В Генуе и Сорренто.

И загорелый Ромео
В дальнем порту Пхукет
Несет, в руках неумелых
Невесте – лилий букет.

Вот, отчалил на яхте
Каин, в свой вечный ад.
За штурвалом, на вахте –
Яго, зол, виноват.

Зря детей убивали
Каин и кокаин.
В голубом покрывале
Спит душа, как дельфин.

И ни один ребенок
Не зашелся в плаче, спросонок.

Ни один светлячок
Не погасил огонек.

Радионовостей
Не жди, как скорбных вестей.



7.

Но что же, что делать мне,
Дельфину на простыне,
Выбросившемуся из моря
В приступе горя?

В сиятельной  вышине
Я может быть,  мир спасла.
Но на житейской волне –
Не дотянусь до весла.

И ты сказал: не печалься,
Не жалей ни о чем,
Отчаянье близко к счастью:
Тепло, теплей, горячо.

На последнем краю
Обернись! За спиной – я стою.

Будут Джульетта и Мэри
Судьбою меняться с тобой.

И Золотые Двери,
Под хрипящий смерти гобой
Никогда не размоет прибой.            
         



Закат и Ночь
               
Северные гневные закаты –
Серенькой земельки адвокаты.
Цвета черта, цвета леопарда,
Цвета поздней фрески Леонардо.

Может, их писали серафимы,
В адское окно макая кисти,
Иллюстрируя философемы,
Драпируя холод вечных истин.

О, небесные армады,
Золотые зиккураты!

Смилуйся, закат, любви вампир,
Не зови голодного на пир!

Налетели огненные оводы,
Оголились провода, как проводы.
Лирика, душою не криви,
На крови восходит, на крови.

Каблучками простучал июнь,
А июль – сама с ладони сдунь.
Север, север! Серое шевро
На сапожки светлым дням ушло.

Арктика, империя бессонниц,
Днем и ночью стерегут лучи.
Вот, проснулась, жгут кресты оконниц,
Убежать не можно от любви.

Свет прощаний, расставаний бред,
Мы с тобой увязли в нем по пояс.
Ах, закат, малиновый билет
На лежащий под откосом поезд.

Зори насосались наших грез,
Головой касались самых звезд.

Адское кострище! Взвою волком,
Шкуру заклеймило мне окно!
Ты меня одел закатным шелком,
Без него мне пусто и темно.

            *               *               *
Ключ от небесной шкатулки сломался.
Нет в гороскопах Венеры и Марса,
Нет на земле ни войны, ни любви.
Лютиков вдоволь, от желтой луны.

Некогда дивная, в небе одна,
Ныне доступная дева Луна.
Ныне доступная, хоть не без риска,
Но почему-то не ставшая близкой.

Я просыпаюсь, ты входишь, бледна.
И в твоих венах – Луна.

Над циферблатом тоски заводной,
В сладости, с привкусом пасты зубной,
Телепрограммой приправить блины
Ежевечерней луны.

Глянь-ка, на улице немноголюдной
Лица припудрены известью лунной.

Ярости трубы, ожоги любви
Лучше, чем зубы луны.

*          *         *               
               
Больно возлюбленной паре
На раскаленном шаре
Лететь из света во тьму.

Из апреля в ноябрь,
(Я ль это, иль не я?),
В Воркуту, в Колыму.

Зачем? За что? Почему?

Где-то в полярном Вадсё,
В изумрудном Крыму
Иль в парфюмном Провансе,
В обезумевшем вальсе
Все нестись и нестись во тьму.

Проклиная свою тюрьму,
Обживая свою тюрьму.

Все-таки, не сдавайся,
Не отдай любовь никому.

*               *               *
Не покидай нас, день,
Мира сверкающий джин!

О, Deo! О, Дева! О, Дзен!
Все это ты один.
Тебе пою гимн.

Небесный ли фаэтон,
Повелитель мира и Рима,
Или безвестный фотон –
Тебе имя?

Божий завет:
O, Sole mio!
До скончания лет –
Космическая энигма.

Свет, вселенной поэт!

Ты – в синем плаще Мария,
В венце из свечей Лючия,
Русской черемухи цвет.

Выйду на место лобное
В самом темном саду,
Отдам свою душу лунную
За сестру, за звезду.

*        *         *
         
Полночи одалиски,
Нетопыри старенья,
Черных снов василиски,
Расставаний сирены.

Господи, укроти
Ненасытных зверей
В логовах календарей!

Все я стерплю на свете,
Только не вечер.
Тени – в дом не пусти!

Только не осень, Господи,
Сентябри – отведи!

Ты так лазурно светел,
С подснежниками в горсти…
 



Колыбельная миру


Освоив грамоту свирельную,
Я ехала верхом на льве
И пела песню колыбельную
Усталой солнца голове.

Спи, радуга, как дочка, вымыта,
Над коркою земных корост.
Спи озеро с названьем Имандра –
Свет, смерть, бессмертия мороз.

Вы спите, свиристели важные,
Кукушки, скинув сапожки,
Олени кроткие и важенки,
Дождинки, градины, снежки.

Все в странствиях далеких путники,
Все, потерявшие любовь,
Планеты, метеоры, спутники,
Архангелы меж облаков.

Все духи, звери, вод и пажитей
Таинственные существа,
Отчаявшиеся, пропавшие
Мгновенья, люди, божества.

Жизель, и Демон, и Снегурочка,
Мазурка, и ноктюрн, и вальс,
Венецианских лилий улочка,
Усни, Париж, Сен-Поль-де-Ванс.

И под пеленами хрустальными,
В ногах – бобер, во лбу – сапфир,
Ты век не разомкни печалями,
Царевна спящая, Сибирь.

Но вот слышнее стала музыка,
Блеснули огоньки сквозь дым
И показались кровли Мурманска,
И дом, что я звала родным.

Мой сон, четыре лапы рыжие,
В чернильных письменах спина,
Ты только мой! Ты знаешь, вижу я
Тебя на всей земле одна.

Я расплескалась бы узорами,
Луной сомнамбулы маня,
Но не погас огонь за шторами,
Там мой любимый ждет меня.




Эпитафия Ольге

Остановись, прохожий! Мимо
Не проходи, все суета.
Прочти на темном камне имя:
Здесь Ольги Мартовой плита.

Пока мы живы, смерти нету,
А смерть пришла, так нету нас,
Но эту фишку лишь поэту
Случилось отыграть сейчас:

Она вольна гулять на свете
С вечерней лампой светлячка.
Она жила так близко к смерти,
Что в смерти – к жизни столь близка.
 



В городе тридевятом         
            
В городе, не согретом
Златыми лучами Феба,
Назвала я себя  поэтом,
Беспечна, юна и нелепа.

И выйдя из дому в сочельник,
Твердя стихи, как заклятье,
Я шла сквозь метельный пчельник
В белом открытом платье.

Оставляют норд-веста
Объятья – ожог на коже.
Я шла сквозь снег, как невеста,
Я улыбалась прохожим.

Если вас в вашей комнате
Пробирает озноб,
Вспомните меня, вспомните –
Белой таволги сноп.

Раз в отеле многоэтажном,
На двенадцатом, в баре «Акула»
В отчаяньи неэпатажном
Я окно распахнула.

И я бы шагнула в небо,
Обняв огней панораму,
Если бы ветер нервно
И зло не захлопнул раму.

Пальцы содрав до красной
Крови, о шпингалеты,
Поймешь, все было напрасно.
Кому здесь нужны поэты!

Я, город, тебе помеха,
Щепотка морского праха.
Проснувшись в ночи от страха,
Пойму, что не слышно эха.

Эхо исчезло, эхо!
Воском залито ухо.
Это эпохи веха:
В мире, как в танке, глухо.

Кто, поймав мое слово,
Как почтарь – бандероль,
Мне пришлет его снова,
Стран и времен пароль?

Надевая пальто,
Заключаю: никто.

А легко ли рассветам,
Или там, звездопадам –
Поделиться секретом
С первым встречным, как с братом?

В городе тридевятом,
Даже с барбитуратом
За щекой, вопреки изветам,
Страшно мне быть поэтом.

В теннис играть со стенкой,
Выпить вдвоем со склянкой,
Беженкой, китежанкой
Жить, в правах пораженкой,
Как в снегах парижанкой.
 
Увы, летучие рыбы
До берега не долетают.
Мне воздуха не хватает.

Но ледяные глыбы
От дыхания тают!

Песни, слетаясь стаей,
Нас облагают данью.
Бросишь стихи – настанет
Глобальное похолоданье.

Прочтите меня после смерти,
Я пост, я письмо в конверте.
Перешлите на Яндекс,
На Бога почтовый ящик.

Зяблик, сестра в наивном
Бальном атласе – хочешь
Тронуть губами иней
С неба упавших строчек?

Выйди в метель с букетом,
Даже если взорвался атом.

И в дыме Иосафатовом
Кто-то быть должен поэтом.               
               



Рождество
               

Я переулком Рыбным шла,
Дитя на саночках везла.

В скрипучем колпаке фонарь
Прозрачные расставил сети
На наши взоры, как рыбарь.
И блеском радужки отметил.

Там сквозь бетон, кирпич, огни
Неуловимые одни,
Текли метельные верблюды.

Играли тени в чехарду,
И слива терпкая простуды
Саднила у меня во рту.

Что за сугробами? Москва
Иль Воркута? А может, Дели?
Лугов эдемских мурава,
Пустыни адской иммортели?

Здесь был мой первый детский сад,
И триста лет тому назад
Снегурочкой в крахмальной марле
Споткнулась я о рампы луч,
И все ж, нашла хрустальный ключ,
«От марта ключ», в цветном тумане.

Я ощутила Рождество
В пещере модной магазина,
Как с херувимами родство,
И елку выбрала для сына.

Избушек мимо и волков
Я шла, походкой облаков,
Гриппозным расцветая жаром.

И первый встречный на вопрос,
Как звать, красавчик? – смугл, непрост,
Ответил гордо: Бальтазаром!

И загалдел бакланов хор:
– А где Гаспар? Где Мельхиор?

Под ним дымился, тлея, снег,
Над ним рекламы рдела астра.
Из ада совершил побег
Совсем недавно, байтер-гастар.

И нет умней его в пельменной,
А стало быть, во всей Вселенной.

Пойдем со мной, он говорит,
Туда, где рак в звездах горит.
               
Пойдем со мной за ту реку,
Где ты на все узнаешь цены,
Где прокричит кукареку
Петух Петра, суфлер измены.

О, кто ты, странный азиат,
Не приморозь меня волшбою!
Твой пыточный узбекский  взгляд
Как хлыст гуляет над толпою.

Он человечьи на базар
Сбирает кожи, Бальтазар,
И отпускает их, с поклоном,
Украсив джином иль драконом.

– Ты роза голубого цвета,
Аллах прости тебя за это.
«К продаже не разрешена» –
Вот что читаю я с печалью
На лбу, отмеченном печатью,
И в этом вся твоя вина.
               
Кивая сумрачной чалмою,
Лучась улыбкою чудною,
Он смаковал словес миндаль.
А в складках лисьего халата
Звезда мигнула воровато –
Султаном данная медаль.

И я б пошла на хитрый зов –
Меджнуну что терять в пустыне! –
За лес, за полюс, за Азов,
Но вспомнила о спящем сыне.

             


Норд-Вест

Кипящей бездны господин,
Держатель акций биржи бреда,
Прощай, Норд-Вест, лишь ты один
Меня не продал и не предал.

К причалам нашей Злой Щели
(Безлюдье? Нет, бесчеловечье)
Ты слал за мною корабли
Из всех портов звучащей речи.

Ты крылья чаек наточил,
Изгрыз гранитные террасы,
Канатом из яремных жил            
Скрепляя якоря Сперансы.

Ты назначал свиданья мне,
Скользя, повесой, по ступеням, -
Не под сиренью, на скамье,
В прилива рваной, пьяной пене.

Югору бросив и Ямал,
Все ледоколы, субмарины,
Одну меня лишь обнимал,
И пел, нежнее окарины.

Поставив на жасмин в росе,
Свирели, пасеки, оливы –
Здесь Полюс проиграют все,
Кто хочет просто быть счастливым.

Здесь на небо кладут венки,
(Не на житейское болото!) –
Где спит, сорвав чеку строки,
Поэтов-мальчиков пехота.               
               
А снежных кавалеров рать,
В эфире всех радиостанций,               
Сквозь шум помех, твердит: искать! 
Найти, бороться, не сдаваться!

Дойдешь, и станешь знаменит.
Застынешь над крутым карнизом –
Ты айсберг, радуга, магнит,
И лирикой насквозь пронизан.

Мы погибаем за любовь
На этих вздыбленных широтах.
У страсти в арестантских ротах
Служа, Норд-Вест, не прекословь.
               
Мой друг единственный, прощай!
Нам врозь теперь гулять по миру.
Но, с рук на руки передай    
Меня – евксинскому Зефиру.



Прощание с севером
               

Север светел, как ресторан.
Нота ре и с нею сто ран
Надрывают сердце по-русски,
И ветров заломлены руки.
         
Эта даль с холщевой сумой,
Этот слепорожденный воздух,
Этот сумрак глухонемой –
Им настанет желанный роздых.

Север – в накипи всех обид –
Голубым платочком накроет,
Предсказанием удостоит,
Воскресением  наградит.

«Над Арктидой тайна мерцах».
Ты покоишься на мертвецах,
Север. Стынет Последний Остров,
А под ним – обглоданный остов.

Здесь в нетающей мерзлоте
Спят, обнявшись, жених с невестой,
В нестареющей красоте,
Будто в колыбели небесной.

Чтоб отпраздновать свадьбу вновь,
Долюбить земную любовь,
Чтоб дыханиями своими
Мы, живые, сплетались с ними.

Миллион, по статье расстрельной
Канувших – лежат в хрустале,
Голоса – в заплачке метельной.

И восстанут, когда во мгле
Времени взорвется реле!

Вот и я в нашей вечной азбуке
Заморожена, словно в айсберге,
Назови по имени – Ольга,
Выпрыгну, как луч из осколка.

               

Мисс Март


И пусть не мое лицо на обложке «Плейбоя»,
И я уж не так молода, как модель-газель, –
Часы, молитесь!

Я знаю, что вслед за мною
С тротиловой шашкой за молодой спиною
На землю десантом высадится апрель.

Апрель, гремучий Молотова коктейль!

Весне, безумной, как та шахидка,
Осталась всего лишь одна попытка.

Террор ее неизбежен, не надо споров.
Это сережек ивовых черный порох.

Это тюльпана
Воспаленный патрон.

Рана снегов и расстрелянный небосклон.

Смерти и солнца,
Любви и судьбы кордон.

Чем целоваться,
В облаке сантиментов –
Лучше взорваться,
И чтоб – миллион фрагментов!

Фортификация мне ясна,
Мать-командирша Весна.

– Руку!

– Возьмись, Март-мисс!
               
      


Ода на взятие Лос-Анжелеса


Любезным моим соотечественникам


Шел бой за Фивы. Снайпершу Моссад
Я вычислил по заблестевшей фиксе.            
Мы въехали в Каир верхом на сфинксе –
Сбежавший в самоволку взвод солдат.
               
Так шел Иван, нес голову в тазу,
Свою, причем – чтоб миновать контроли,
И словно мантры, выпевал пароли,
И вот он, наконец, Берлинский ZOO.

Немногие, отбившись от засад,
Живому Будде подивились.
Но львы Европы нами подавились –
Ослаб, видать, Берлинский зоосад.

Я загляделся на одну газель
(А бесы все гвоздят из башен),
И говорю: пошли, мадемуазель!
И взор ее прекрасен был и страшен.

Мы прорывались к форуму Микен.
Я детское шептал стихотворенье,
И мамино долизывал варенье,
В бреду вокзальном, сидя на мешке.

Нам нипочем Цусима, Хиросима –
Помрешь, и только прибывает сила.
               
О, родина моя, в снегу черемух!
Кто выдумал тебя, тот был не промах.

Кто в Шереметьевских очередях
Снимал с себя ремень, снимал ботинки,
Тот помнит вас, суровые блондинки
Что нас шмонали, с ревностью в очах.

Так выпил я из черепа отца,
И погранцы сказали: Молодца!

Рыдала в саванах Сибирь,
Военну песню пел снегирь.

Но, букварю спасибо – тра-та-та-а-а!
Мы привезли из Нерюнгри кота,
Разбойничье ушко украсив чипом,
На горе всем брабантским цыпам.

Россия – бред и жар, ночной кошмар?
А может быть, Россия – земношар?
               
Весь мир теперь – Россия, и ништяк,
Венецию с осадой взял Ермак.

Я на Манхэттене читал Катулла,
И выглянул в окно – какая Тула!

Мы в Питере зашли на Стрелке в бар,
Настала ночь – а это Занзибар.

(А нам, из-за советского забора,
Мальчишкам девятьсот-лохматых лет,
Казалось – нет на свете Занзибара,
Что это выдумали для блезира,
Гвадалквивира – тоже нет.)

Поил вином нас Одиссей- матрос,
Болгария плела венки из роз.
               
В стовратных Фивах нам открылися сто врат,
И кто не черт – тот мне и брат.

На Бруклинском мосту стояли мы,
Орда златая, гуннов тьмы,
И друг плевал в бензиновые воды.

Не зря тут полегли братушек взводы,
Ракетой вырываясь из тюрьмы.

Мы были – пол-земли, а стали – соль.
Но нас дождется школьница Ассоль.

А красота вокруг! Солдат, ты цел?
То ангелы с калашниками в крыльях,
В своих рассветных розовых мантильях,
До смертных мук, нас взяли на прицел.

Шел бой за Шипку, мы курили «Шипку»,
Укрыв шинелью пленную талибку,
И через Альпы, как учил Суворов,
Валили напролом, без разговоров.




Дульсинея


И пусть жена зовется  Дульцынея…
Иль Мона Лиза…Или Турандот…

От звуков баснословных цепенея,
Влюблялся в иноземок беглый взвод.

От общеобязательных Наташ
Ты попадаешь на другой этаж.

Представьте, что зовут ее Кармен –
Вы ей, быть может, не сдадитесь в плен.

Но ежели зовут ее Манон –
То все пропало, ты попал в полон.
               
Сурово сердце русского солдата,
Но все ж, Зельмире и Зулейке радо.

Шептали губы крошке Баттерфляй:
Не умирай, дружок, не умирай!

Сестреночки Ундина и Джульетта,
Вы мой кумир, спасибо вам за это.

И, что ни говорите, имя Сольвейг,
В десантнике со стажем – будит совесть.

За новых Дездемон и Клеопатр
Мы вынесем злочастий камнепад!



Русское      


Мы воли не предали русской,
Чужой уступая харизме.
Ты розу срываешь в Тарусе –
Соловушка плачет в Хорезме.

Так странствуют счастье и горе,
Ветра оседлав молодые.
Очнуться б в медовой Медыни
С ромашками на косогоре.

Вскипанье Венериной пены,
И… что там, на донце бокала?
Нырнешь в бирюзу Иппокрены,
А вынырнешь –  в яри Байкала.

Танцуйте, Венеции маска,
Мираж из пустыни Дамаска
И русская сказка.

Чтоб колокол чарой Чердыни
Влюбился в ручей Иордани.

Чтоб взял Вифлееем поднебесный
Крылатую Суздаль в невесты.
               
Меж Гангом, Амуром и Вислой
Аккордами встретились арфы,
Капельные нити повисли
И лунные светятся арки.

Мы слух утончали веками.
Прислушайтесь все, Бога ради:
Звенит колокольчик на Каме,
Свирель отвечает в Багдаде.

И боль отзовется в Катыни,
Чтоб смерть не воскресла в Хатыни.

И вновь воссияет Пальмира,
Затмив преступления мира.

И всадники Армагеддона
Не сладят с фанфарами Дона.
               
Пусть переполняют нам вены
Аккорды властительной Вены,
Британии хмурой гитары,
Синкопы нью-йоркских кварталов.

Сливаясь с ликующей, грустной,
Победной симфонией русской.



Джонатану Свифту, с любовью


Нам на руки повяжут путы,
Как Гуливеру, лилипуты.

Нам перепутают расчеты,
Все нечеты и четы.

Нас мимо денег пронесут.
Куда, дружок?
На Страшный Суд.

И пустят по миру,
Как фантик по ветру.

Под вой пурги, под свист софиста,
Под хохот йеху:
Россию исключат из Свифта!  –
Вещает «Эхо».

Нас выбросят из Ойумены,
Рыдайте же, Камены!

Промчится ль мимо нас свинец
Смертельный, прохрипев: конец?
 
Мы обойдемся, знай наверно,
Европа, без эльфийских евро.

Без ваших чипсов, ваших кексов,
Без сэконд-хэндов, хэппи-эндов,
Без пипифаксов и твин-пиксов,
Без трендов-брендов.

Мы обойдемся без фаст-фуда,
Но не без Фауста.

Без чуда?!

Нам без Гамлета – как без лета.

Как без Лаур прожить, без лир?

Все Дездемоны, Маргариты
Не будут нами позабыты.

Ведь Сольвейг – солнце,
Вертер –  ветер,
Мими –  ведь это: миг и мир.

Манон, Русалочка, Джульетта  –
Бессмертны в ореоле света.

Нам Беатриче  –  рая весть,
А Сирано  –  сирени ветвь.

В снегу фиалка –  Виолетта.

Вы, Уленшпигель, Манфред, Швейк  –
С Россией венчаны  навек.

Не парадайс, не дольче-вита ,
Фантастов луч, любви планида –
Суровый русский сказ.

Но нас не исключить из Свифта.

Его не исключить из нас.



Свидание с родиной


Коснулося шасси
Бетонной полосы.
Мы снова на Руси,
Пощады не проси.

Родина, родина,
Во дворе смородина.
В речке караси,
Господи, спаси.

В России живы вши,
С отдушкой живанши.
А в речке караси
Кричат: Пардон! Мерси!

ВорОн, воров
Повсюду – будь здоров.

Кидал, менял
Никто не отменял.

Поникли лютики,
Цветут лишь бутики.

Ромашки спрятались
От наглости пролаз.

Но в выси – ирисы!
В зените – чибисы!

Но чисты –  радуги,
Лучисты –  градины.

Пусть в хлам избеганы
Каролы, меганы.

И все же (небыли?)
Поближе к небу мы.

А что Европа?
Из фотошопа.

Неистребима грязь
И дворник нетверез?

Смени свои шузы
На боты из кирзы.

Неутолима грусть
Души, принцессы грез?

Прорвемся! Да не не трусь,
Не то видала Русь.

Черпают в Гугле ярусы,
Кому что любо.
Но одиноки парусы,
К ним мирозданье грубо.

Какой теперь Гайдар
Тут правит холивар,
Спуская в блогах пар,
За скромный гонорар?

Мед-пиво выпил Сам,
Стекает по усам.
А нам все ждать: средь зим –
Откроется Сезам.

Но и такой она
Единственно нужна.
Ну, здравствуй родина,
Сияние, весна.

Настали времена,
Чтоб сбыться нам сполна.

Дороги, дураки,
И столько разных бед?

Но – вечности шаги,
Но – перезвон побед.

О братья, земляки  –
Мильоны, тьмы планет!

Во что влюбились мы,
Взахлеб, на страх врагу?          
Вот в это «через край»,
Вот в это «не могу».

В России светят ярко люди.   
Дары волхвов у ней на блюде.

И я живу.
Вот, хлеб жую.

Все шуточки, штучки,
Зубастые щучки.
А жизнь – род тянучки,
От аванса до получки.

Жись –
Только держись!

Только ершись!

Кружево, жесть!

Жись – рысь!

Голимая глыба.

Окстись.
Скажи спасибо,
Что она есть,
Неулыба.

Скажи спасибо,
Что ты не мертва,
Что есть Россия
И русские слова.

Из Одессы в Хайфу плывет пароход,
А навстречу другой – из Хайфы в Одессу.

И на каждом – эмигрантский приход,
Ошую и одесную.

Столпились на палубах экс-патриоты
Кричат друг другу: эй вы, идиоты,
Куда вас несет Сатана!

Жаль, что планета одна.

Нет ли у вас другого глобуса?
Да, еще бы, впридачу, средство Макропулуса.

Там – суета, маета.
Здесь – счастье-беда.

Нет на тебя суда,
Родина, боль и дар.

Людского не страшась извета,
Сейчас, всегда, нигде, везде –

Светись, как звездочка-ракета,
Победы верная примета,
На безымянной высоте.



Литература               


Это способ жизни насолить,
Будь она хитра, как сто китайцев.

И с любовью-ведьмой поквитаться –
Ведьме плюй на хвост, как нам велит
В зипуне со смушкой голубой
Сорочинский ушлый заседатель.
               
Только все напрасно. Ах, издатель,
Ты книгопродавец и предатель!
Обаял и кинул. Шут с тобой.

Верьте, драгоценные коллеги,
В ремесле своем мы не калеки.
               
Выпьем, пушкины, за сбычу мечт!
Но, увы, в журнале нету мест.

Это способ счастье засолить
Впрок на зиму, как арбузы в бочке.
               
Ах, читатель, добрый сателлит!

Где-то в Сан-Франциско иль в Опочке
Мы возьмем с тобою верный тон
Над вселенской стужей неживою.

Я, мой друг, всего лишь камертон,
И стою в шкафу, вниз головою.

Это способ труса застрелить,
Что засел внутри, слепой от вою.

Быть голодным на Руси поэту,
А его куплету – недопету.

Это голубятни голытьба –
Тигры пусть смакуют моцареллу.

В горле щучьей косточкой судьба,
И донос на самого себя.
Близких подошьют к тому же «Делу».

Никому ты, лирик, не судья –
Жук в ночи, сплясавший тарантеллу.

Мало, Муза, в небе наследила,
Но хоть съешь со шкурой крокодила –
Критик снова примется, как тать,
Собственное брюхо щекотать.

Это способ тундру заселить
Дружественным племенем кентавров.

Щи сварить с венком из горьких лавров,
Да в озоне дырочки сверлить. 
 
Мы гуляли с миленьким в саду,
А литература – просто ду…

Что стоишь и плачешь, деточка,
В руках у тебя дудочка?
В голове у тебя дырочка,
Дурочка ты, дурочка!

Я поэт, зовусь я Цветик,
От меня вам всем приветик.

Ой вы, сочинители и чудики,
Вы торчали бы на клумбах в садике,
Починяли б старенькие видики,
Вышивали бы по шелку батики!

Не гоняйтеся в ночи за призраком,
Угощайтесь под простынкой прозаком.

Вам в бессонных совах оставаться,
Вам бы вовсе к людям не соваться.
               
А не то, потопчут вас подковами,
Галстуками наградят пеньковыми!

…Это способ смерти насолить.




Завещание


В кожу переплетите том Кама-сутры.
Кости пойдут на Амура лихие флейты,
А из волос (не жалела солнечной пудры) –
Лишь для кузнечиков вязать сандалеты.

Вот завещанье, планеты, духи и звери:
Я откажу ретивое сердце – волку.
Вдохи и выдохи – российской Венере,
Демону –  не скупясь, ресничного шелку.

В дождь расцветет позвоночник, сухая ветка –
Может, русалке на зонт не хватает спицы?

А капилляров моих лиловая сетка
Это готовый гамак для весны-синицы.

Голосовые связки дарю дельфину,
Пусть он расскажет людям, как быть счастливым.

Татуировку – морскому коньку на спину.

Хватит тепла на манто (обещала!) – ивам.

Раковины ушные
И хрусталики глаз –
Стихам, стихии,
Где паслась, где спаслась.

Все улыбки свои кладу под подушку
Новорожденной Алисе, души не чая.

Мартовский Заинька, ты не скучай за чаем,
Ты береги малышку, зеркал подружку.

Тело мое давно уж стало флаконом
И пропиталось радости ароматом.               

Черепа чашу пригубит Гамлет-анатом? –

Нет – но Ромео, у девочки под балконом.

 
         
Волчья свадьба


Венчалися бурые волки:
Невеста в фате из метели,
В обглоданном ветром шелке,
Жених в жабо из капели.

И таежные елки
Псалмы Соломона им пели.

И, как в прицел двустволки,
Все звезды на них глядели.

Сердцем к ним  прикипели
Веги, Кассиопеи.

О нежные волчьи лица!
Нет краше пары в державе.
На свадьбе волка с волчицей
Кометы венцы держали.

У них фиолетовы пасти
И бритвой – нюх на свободу,
И в каждом когте по счастью,
Добытому на небе слету.

Хвосты их как две печали,
Их шеи змеятся гордо,
А холки как две пищали,
Подстрелившие черта.

Умеют, до заячьей дрожи,
Наверчивать штопором зенки
И драить медные рожи –
Волки, беглые зеки.

Не съезжались трамваи
К загсу, и трали-вали.
А люди, страшны, как Вии,
Острей наточили вилы.

Венчалися волки в чаще,
Клятые и пропащие.
Вместо символа веры,
Только синие вербы.

Русалка ли выпив  лишку,
Качнет в колыбельке крошку –
Подарит вечер волчишке
На зубок червленую ложку.

Живите богато, волки,
Купайтесь в Дону и Волге.
А хочется – так и в волнах
Берингова пролива.
Счастливо!
               
Вы будьте друг другу милы,
И будьте верны навеки,
Последние в этом мире.

А мы заплачем, калеки,
На нищей паперти храма,
Тепла не отдавши грамма,
Сто раз предавшие верность,
А коли так, то и вечность.



Чухломской певице

                Когда  я кончу свой вояж,
                Медам-с, тогда я буду ваш!
   
                Никандр Вокар (Никифор Раков).

               
По склону Фудзи-ямы
Или российской ямы,
Из Кушки в Магадан,
С Орла в Бирабиджан –

Ползи, ползи, улитка
С роялем за спиной.
Рояль – любви кибитка,
Рояль – твой дом родной.

Напрасны все печали,
Рассмейся, как дитя,
Под крышкою рояли
Укрывшись от дождя.

Ты старишься, старлетка.
Дотянешь до зарплатки?
Повытерлась горжетка,
На сапожках заплатки.

Беда в окошко дула
С упорством стеклодува.

Какой измыслил враль
Судьбы твоей спираль?

Но, крепом Берлиоза,
Шелками Дебюсси
Спасаясь от мороза,
Иного не проси.

Шопенова баллада
Укутает, как шаль,    
И ничего не надо,
И ничего не жаль.
 
О, круче нет попытки
Обнять весь шар земной –
Концертный тур улитки
В погоне за весной,
С роялем за спиной.

Все зрители рыдали,
Сиял в пюпитре лучик.

Вот только б у рояли
(В себе замкнувшей дали)
Не потерялся ключик.

И слушал песни снег,
Как будто человек.

Последняя улика
В процессе против Зла:
Спасла снегов улыбка
Наш мир, иль не спасла?

Артист блистает, люди,
Во льду на белом блюде,
Как голая душа,
От холода дрожа.

Ты бедствуешь, элита,
Как ключница Улита.

Тебя в Пале Рояль,
Что на горе Николиной
(Хоть там стоит рояль),
Не впустят, будь покойна
(а было бы прикольно).

На теле-бал кривляк
Не пригласят, за так.

Брильянты из капели,
Из васильков авто.

За веком не поспели,
Над нотами корпели,
Зато, зато, зато…
               
Любовники весенние –
Дрозды и голубки,
Беспечных звуков семечки
Клюют с твоей руки.

Всех расставаний пытки,
Всех беснований зной –
На рожках у улитки
С роялем за спиной.

Малютка в Иллирийском
Сиятельном саду,
Где Моцарт –  кипарисом)
Не подлежит суду.

И может, в филармонии
Чухломской областной
Вполне вкусить гармонии
Дано тебе одной.

Так сбрось тяжелый панцирь,
Танцуй танго с испанцем!

Беги, Венеры дочь,
Из раковины прочь!
               
…Пойдем гулять со мной,
С апрелем за спиной!





Памяти русалочки
               

Мой милый, прости меня,
Русалочка умерла.

Попалась на ржавый крючок,
Воспалился бочок.

Худенькая да русенькая,
Ундина, она же Марусенька.

В шторм – запоздалые
Метеосводки –
Кружась, попала
Под винт подлодки.      

В ее нежные ножки с хвостиками
Рекламистов несметные толпы
Забивали прилежно гвоздики.
На клавиатуре лэп-топа.

Ее постили -
Шкурку спустили.

Ее пиарили  –
Варили, парили.

Ее журнал
Жевал, жевал.

Радио – только слушай –
Уши смололо на суши.

Но Психея – не мидия
В раковине масс-медиа.

Русалочка умерла.
Простите люди меня.

За каждую розу алую,
Задохнувшуюся в ларьке.

Но больше всех, за русалочку
С царапинкою Перке
На девочкиной руке.

Не датчанка, и не рязаночка,
Любовь средь людей русалочка.
            
Нежность, подкидыш
Моря и солнца,
Если покинешь –
Как мы спасемся?

*               *                *
Любовница, мать, жена –
Заведомая вина,
Пред небом оправдана
Русалочка лишь одна.

И я тебе присягну,
Что я – причина всему.

Прости за убор и взор,
За женское: продолжать
Растений хитрый узор,
Решать нерожденных спор
И умерших вопрошать.

Мне тоже больно идти
По битым стеклам земли,
Но что-то блестит вдали:
Река, амальгама, стих.

Что опыты жалости!
Есть оводы жадности.

На доводы нежности
Есть неводы нежити.

Священнику и врачу
Скажу, что век не прощу
Созвездьям земных измен –
Ее темноту, взамен.

               


Чайный гриб


Чайный гриб, домашняя медуза,
Мочит в банке старческое пузо.

Триста лет он чахнет, чайный гриб,
И хозяев провожает в гроб.

Вроде, не жилец и не покойник
У меня снимает подоконник.

Рассудил, что я не буду бить,
Буду, люлю, сахаром кормить.
               
Вовсе не опасен и не груб.
Но похож на Хиросимский гриб.

Батюшка, пошел из банки, слазь!
Но на марле оседает слизь.

Чайный гриб кипит в моей крови,
Веселей воспетого Аи.

Что это со мной необычайное?
Жизнь моя кругла, как блюдце чайное.

Словно из-под детского грибка.
Только с легким запахом грибка.
               



Сто лимериков


Любезным моим соотечественникам.


Антон Безобедофф в Сиднее
Тусился с петлею на шее.
Отнюдь не грустил он,
А петлю носил он
В дань памяти русской идее.

Эсфирь Брониславну в Нью-Йорке
Травили мордорские орки.
Спецы из Бедлама
Сказали ей прямо:
Мадам, у вас орки – в подкорке!

Волчанкин отведать мадеры
Приехал на остров Мадейру.
Приехал, напился
И сдуру женился:
Ужасную выбрал мегеру.

Наташа в альковах Флоренции
Сгущает любовь до эссенции –
Ни сам римский папа,
Ни чертик из шкапа
Не выдал бы ей индульгенции.

У Васеньки в секторе Газа
Из тары построена хаза,
В нее он вселился –
Плясал-веселился,
Хоть не пятизвездная «Плаза».

Прадедушка Боря в Луксоре
Споет нам про «Славное море»,
И выйдут из Нила
Сто три крокодила –
Поплакать о стареньком Боре.

Наклюкавшись, Надя из Праги
Водила пером по бумаге,
Каракули Нади
Сбылись – будьте-нате,
Свидетели: пражские маги.

Под вечер москвич в Тимбукту
По ящику смотрит туфту,
И то он хохочет,
То вешаться хочет –
Ведь некуда больше ту-ту.

Жил-был один чукча в Макао,
И в ванне купался с какао.
За выигрыш в шараде,
За жизнь в шоколаде,
Нирваной увенчанный дао –
Спасибо Чукотскому ЗАО.

Страна моя ныне – Колумбия,
И сам себе вместо Колумба я,
И даже дам фору
Тому Христофору,
Коль встану с ним рядом на тумбе я.

Два брата с Арбата, навроде
Гешефт-акробатов Мавроди
На пляже нудистском в Майами
Отнюдь не боятся цунами:
Подхватит стихия –
Взыграет Россия,
И будет победа за нами.

В Париж, словно узник из плена
Бежала к Парису Елена,
И в тающем марте
Она на Монмартре,
Крестясь, преклонила колена.

Альфонс Сильвуплеев в Монако,
Скулит, как больная собака:
Батрачишь, как карла,
Сыграть в «Монте-Карло» –
Ни смокинга нету, ни фрака!

Анчуткина, леди из Любека
Шизеет от кубика Рубика,
Раздергает кубик –
Там прячется  Рубик!
И кушает «Колгейт» из тюбика.

Жил Ваня в притонах Китая,
Китайцев на деньги кидая:
И Будда с улыбкой,
И маза с отсыпкой –
Но карма, однако, худая.

В Мадриде безумная Вера
Охотилась на кабальеро.
Срывались амиго,
Как с ветки фламинго –
Рыдает строфа романсеро.
               
Владимир Матвеич на Яве
Лежал в придорожной канаве.
Он верил – Мессия
Придет из России,
Но рад был яванской халяве.

Цвела под Калязином Сара
И в небо ромашки бросала,
И сердцем упрямо
Ждала лишь Абрама,
От всех женихов ускользала.

Притоков реки Ориноко
Не выучив, сбег он с урока.
А ныне он в Чили
Ест соусы чили,
Да только ему одиноко.

Родившись на Нижней Тунгуске,
Она подалась в андалузки.
Не бросим мы камень
В сибирскую Кармен –
Пусть любит, как может, по-русски

Японии друг и знаток ее,
Он прибыл из Мурманска в Токио,
А гейша в «Киото»
Из Кинешмы родом –
О, рока приколы жестокие!

У бабушки с острова Пасхи
Поспели творожные пасхи,
Кваском из стаканов
Поит истуканов,
Их в гости созвав без опаски.

Куда я плыву по Дунаю –
Не знаю, не знаю, не знаю.
Но в злате Дуная
Стою, как Даная –
И в мире уже не одна я!

Зовет он желанную в Анды
(Саднят от желания гланды!)
Она же решила:
Мой дом – там, где Шива,
Брахманы, медведики-панды.

Жил-был один русский на Кубе,
Под «Рейнское» в английском клубе
Читал он Есенина
Смуглой Есении –
Русский в квадрате и в кубе.

Тепло ли российскому Гамлету –
Спроси Воркуту или Тиберду.
Но гордая лира
Осталась у Лира,
Хоть канули доченьки в темноту.
               
И локонов русской Офелии
Ветра перемен не развеяли –
Подружка у вербы,
Сестренка у Веги
Одна – от Курил до Карелии.

Лишь только зажгут фонари
Вдоль грустных скамей в Тюильри
Придет на свиданье
К лирической Тане
Покойный поэт Валери.

Сережу тревожит в Ливорно
Лишь трель пионерского горна.
О, что нам границы!
Играют горнисты,
И сводит рыданием горло.

Перфильев в советское время
Желал быть султаном в гареме.
Семь жен прикупил он,
И с ними клубил он,
О пушкинской грезя Зареме.

В лайм-лайтами залитой Варне
Любуются звездами парни.
Порою рускини,
В пайетках-бикини
Рекламных огней светозарней.
               
Арсений, упавши с комода,
Приперся на остров Комодо,
И оды про местных драконов
Слагает, зубастых, зеленых.
И, дескать, Мармарис-Хургада
Противней ему, чем хер гада.
               
Димону плевать на экзотику –
В Стамбуле так сладко животику.
Не габсбургский штрудель,
Не «жареный пудель»,
Хохляцкого сала – проглотику!

Жил Малкин в пустыне Туниса,
Ему изменяла Дениза,
Дарил ей сережки –
Она ж ему – рожки
(Как и в Петербурге Лариса).
               
Ему улыбалась Дениза –
Цирцея, Весна, Мона Лиза.
Любви обостренье
И обморок зренья
В горячих миражах Туниса.

В игрушечный рай, Баден-Баден –
Заехал студент беден-беден.
Звенят в казино мани-мани.
Девчонки идут в мини-мини.
Собаку ведут чау-чау.
Ребенок жует тутти-фрутти.
В наушниках шум: уоки-токи.
Из дансинга вой буги-вуги.
Лакает ликер Луки-Лаки.
Проходят века, тики-таки.
Вот русские пьют виски-фриске.
– Налейте, друзья! Будем-будем!
Друзья, наливая,
И мило кивая,
Ответят ему: Путин-Путин!

Жил русский на клене в Торонто,
В скворешне без евроремонта,
Плевал  на законы,
К друзьям на балконы
Планировал с помощью зонта.

Красавица Зина из Саппоро
Уже лет двенадцать не плакала,
Увы, ни слезиночки,
В сердце у Зиночки,
Хоть и жантильна, как сакура.

Пошью из шиншиллы боа
И жить перееду в Гоа.
Сменю там фамилию,
Стану Цецилия
Гомельская-Валуа.

В Берлине четвертого августа
Он стал инкарнацией Фауста.
Помедли, мгновенье,
Продлись, вдохновенье! –
А после навеки сомкнул уста.

С лет юных мечталось Эльвире –
Сыграть бы на лире в Пальмире!
Судьба разрешила,
Да только фальшиво
Играет Эльвира на лире.

Норильский браток в Ливерпуле
Все бегал от бешеной пули,
Куда б не скрывался –
Летит, в темпе вальса,
Жужжит, словно пчелка в июле!

Есть девушки в Ерусалиме,
Летящие в розовом дыме.
В очах-то – сирени,
А в ушках – свирели,
Знакомишься – русское имя.

Российский скрипач из Каира
Открыл нам все  чары клавира –
И Тутанхамоны,
Вдохнув феромоны
Музыки, вскричали: Ка Ира!

Марина в палаццо Венеции
С виконтом трендит о Гельвиции.
Гость в шоке: в максимы,
Как перец в мартини,
Добавлены русские специи.

Артем Полубесов в Варшаве
Летал на голубеньком шаре,
В Тулузе – на мухе,
В Виши – на старухе,
И век бы не кончиться шаре.

Прочту из Артюра Рембо
И брошусь с моста Мирабо.
Потомкам на славу:
Ведь пал не в канаву,
А в Сену, с моста Мирабо!

Не плавай на родину скифов,
Не то разобьешься на рифах.
Но знают Улиссы –
Калитины Лизы
В России живут, а не в мифах.

Ты думал, бегут в Галилеи
Коперники да Галилеи?
Бегут Соломоны,
Давиды, Самсоны –
Российские сбросив ливреи.

Один гэрэушник в Монголии
Разводит в пустыне магнолии,
И счастлив в барханах,
Но кровь чингисханов
Вскипает в стране Алкоголии.

Не помнит, когда услыхала –
Ах! – сладкое имя: Сахара.
И ярость в глазах ее:
Лучше б из сахара
Ты состояла, Сахара!

Сижу в горностае, пурпуре
На троне златом, в Сингапуре –
Такую бы  фотку
Послал я в охотку
Прелестной ивановской дуре.
               
Заполнив длиннющие бланки,
Из русских мы сделались янки,
И кушаем суши
В Гарлеме, но в души
Нам втерлись одни китаянки.

На солнечном пляже Мальорки
Майоры лежат и майорки.
Майорки скучают,
Но все примечают
Майоры, как соколы зорки.
(С печальною думой о Зорге…)

Сосною назвавшись, в Афинах
Она все мечтает о финнах.
А он зажигает в Игарке,
И пальма в его аватарке.
Все мачо в Сиаме
В малюток саами,
Влюбились, а мишки – в дельфинов.





                Русские реки

1. Иверель

Нерль, Свирь, АлтЫрь,
Вьюнь, ЧарУнь, ИверЕль.

МегрЕль, ОрешЕнь,
Гжель, Гзань,
ЧичурЕль.

ИрпЕнь, ОзарАнь,
Руза, Юза, ЮрюзАнь.

Отгуляли МиловАнь,
И настала ОбрыдАнь.

Один берег – ОбаЯнь,
Другой берег – ПокаЯнь.

Затевали-то ИгрЕнь,
Да влетели в ЧертовАнь.

Один берег – БезымЕнь,
Другой берег – ПотудАнь.

Леля да Полеля,
Алоля да Маля.

«Мама, няня, ляля» –
Лепетуха-краля.

Велеса из леса,
Волхова, Кудеса:

ЧалтЫрь, БултЫрь,
ДудЫрь, ЗолотЫрь!

СерьгА, СергевАнь,
СИвинь, ЛИвень, СюризЕнь!


2.ОхолОнь

Большая Разбойничья,
Малая Разбойничья,
Средняя Разбойничья,
Черная Разбойничья.

Скупая Разбойничья,
Глухая Разбойничья,
Сухая Разбойничья,
Мокрая Разбойничья.

Лиходейка, Разувайка,
ЗадармАйка, Вуйка-шайка,
Ах, Кусайка, Вор-югА!

Истомилась Итомля,
Изломалась Иломля.

Замутилась Чистая,
Высохла Пречистенка.

Удалили нерв,
Не заплачет Нерль.

Сестра, Больна,
Лихоманка, ТрясунА.

Отворите КалитвУ,
Воскресите мне Сестру.

Это тигры ВЫтегры
Нам бока повытерли.

Это язи ВЫтепли
Нам глаза повыпили.

Худом СуходОла
Истощалась доля.

Сочиняли наши судьбы
Пря да нищенские Сумы.

Мне не страшно помирать,
Из ЖивЕни в ПомерАнь.

Не помянешь смерть хулой:
С берега да в ОхолОнь.


2. Иночь
            
На берегах речушки Иночи
Иная ночь и день иной,
Иной, по праву, свет земной.

Пусть будет хуже нам, да Иначе.

Не дождется Жданка,
Не звонит и Званка.

Нас подхватит СнЕжеть
И закружит СнОведь.

А уставшим от снежка
Снится Абрикосовка.

Ты в мои печали хлынь,
Речка с именем Теплынь!

Съедем, бросив Магадан
К речке с именем Шафран.

Вот, покинем мы Игарку,
На Усладе сядем в барку.

Убежим из зим в Изюм!

Ах умчим от тяжких дум
Мы с родной реки Угрюм -
К золотой реке Лукум!


          
3.Москва


Выходи из берегов, Чертановка!
Ты разлейся морем, Соловьяновка!

Подымайся Чура – чур-чура! –
Потому что кончилось вчера.

Пробивайся сквозь асфальт, Неглинная!
Вольной — волюшка, дорога длинная!
До Оки, от самого истока!

Разомкни оковы, Самотека!

В одиночке, милый, не кукуй,
Ты не плачь и не грусти, Кукуй.

Понапрасну на судьбу не сетуй,
В чешуе серебряная Сетунь.

А коль взбунтовалася Чучёра,
Значит, оседлаем мы и черта.

Не страшитесь, это не война.
Это просто русская весна.

Радуги разлив, сиянье льда.
Вечная проснулась мерзлота,
Вздрогнула, восстала над купелью,
Чтоб в окошки постучать капелью.

Нашептал еще Перун волхву:
Время рекам покорять Москву.

Мы прорвем заставы и кордоны.
Отобьем кремлевские короны.

И не надо мамой клясться,
Заклинаньем станет Клязьма.

Жужа, Рачка, Рыбинка и Жабенка,
Капля-реченька, и речка-Раменка,
Сосенка, Черничка и Ольшанка,
Золотой Рожок и Серебрянка,
Малая Синичка, Самородинка,
(Родина, смородина и родинка,
Роженица, рожь и родова)
Яуза, Неглинная, Москва.

            
4. Северное сияние


Лун-Лун-Кузобью!

МангазЕя, Уу-бью!

ЛАпси-дрЯбси, ЛягушА,

ДуньдушА, о Дунь-душа!
Дунь – и полетит душа!

Лямпа, Лямпа, ЛыханьЮ,
ЛЫбдын, ЛЫбдын, Ляпки-дьЮ.

МозерИка, МаксарА!
АнзерИка, АнзерА!

ЮленИца,
Тью,Тью,Тью!

Увь! УгьЮм! УвьЮ! Упь-Ю!

Унди-Юнди, Могилёх,

Уксель-Юксель, Бёрёлёх.

Ыыхва.


5. Литература

Может, в мире все неправда,
Но на карте есть Непрядва.

Жизнь одна, цена одна,
На кону Березина.

И вот вам, недруги месть:
Краса – на ворога меч.
Ликуй, Красивая Мечь!

Болярин Ропша
На судьбу не ропщет.

Держит Волги берега
Богатырь былин, Вольга.

От Садко на Илимене
Все русалки онемели.

Даже ведьмы обмирали –
Лишь бы гусельки играли.

Только плачет Воря
(Варя, Валя, Вера):
Воля, вена, доля.

За тебя лишь выпить,
Припять.
Тысячелетий на пять
Чарку к губам припаять.

Подбоченилась Ижора.
В юбочке лихой,
Снова кормит нас, обжора,
Пушкинской ухой.

Лихорадкой бродит Сороть:
Жар, на градуснике сорок.

И выходит из брегов вдохновение,
А на Волхове теперь волхование.

Что такое есть весна –
Воспаленная Десна.

От Онеги
До Печоры:
Спросит Онегин,
Ответит Печорин.

Набоковская Выра
По Владимиру выла.

И нагая, без одежд
Прибежала Оредеж.

Путь далекий, Великуша,
Не застряла б волокуша.
 
Свияга, Свияга,
Ульяновых присяга.

Молога, Молога,
Моли за нас Бога.

Путь у нас далек и долог,
Из варяг в греки.
Потому как –
Ламский Волок:
Речи реки.

И тебя, Пахра,
Топтали прахора.

И тебя пытали, Мстёра,
Дел заплечных мастера.

Река, река,
Моя Сестра.

Нет печальней повести,
Чем в полях у Полети.

Подойди, Таруса,
Будешь моя муза.

Не читаешь, правнук, зря,
Как восстали Гза и Пря,
Как на дыбе взвился Дон -
До Урала длился стон.

Тонул Заик в Яике,
А там Мозай на ялике.

Не обнять тебя, Оять!
Не измыслить, не объять.


6. Гимн жизни
 
Зоря, Озарень, Заряна,
Зорь-царевна, Заревень.

Ируть, Инелька, ИвИца,
ИлирУза, ИловЕнь.

Луга, Лужменка, Лужана,
Лутоминка, Лутояна,
ЛудозАринка, ЛузгЕнь.

Радоль, Радунка, РадУга,
Радуница, Радугель.

Руза, Русса, Белы Росы,
Малый Русень, Алый Розан,
Русалица, Русавель.

Русь, Расея, Росяница,
Рассиянь и Розов Цвель.

Чертовинка, ЧертушИнка,
ЧертовнЯ, ЧертопалИнка,
Черто-пасть, ЧертлоблошИнка,
ЧертошИха, ЧертовЕнь.

Попадуха, Попадень!
Шелапуха, Шелупень!

Чума, Чумка, ЧумандрА.
И Дыра, и Дыр-дыра!
 
Индигирка, Ангара!

Яура! Ура-ура!

 



Родные


Будем жить как родные.
Мы и вправду родные.
Ах, почему в России
Слова такие больные?

Скажешь: прощай, родная –
Небеса разрывая.
Так на пороге рая
Жизнь окликнешь: родная!

Как о листке растенье
Я о тебе радею,
Все-таки, нет роднее,
Нет никого роднее.




Лирандель


Я была, капель, твоей фанаткой,
Городской окраины жиличкой
И бродячей жучки медсестричкой.

За кампанию с утенком, гадкой,
Метроманкой и стихоголичкой,
Несгорающей – вот чудо! – спичкой.

Странствующей тучки съемной бричкой.
               
Нет, я родилась не в октябре –
В мартобре.
             
Двор, скамья –
Вот и вся Испания моя.
             
Компаньонкой фортепьянной мыши,
Даже – подымайте планку выше,
Спонсоршей чердачного бича,
Я была, брадатого сыча. 
          
Но когда гуляла белой ночью
По причалу, в кружевных чулочках,
В мини, в босоножках золотых -
Не смотрите, мальчики,  на них!

Ты поклялся, под фатой-метелью,
Мурманск, я была твоей невестой,
Нет, не местной, вовсе неуместной.

Как в хиджабе – некой Неизвестной.

Портовой подружкою Норд-Веста.

Cил потусторонних креатурой.

Нераспроданной литературой,

Анекдотом, шутовской фигурой:
Ласточкою с лирой.

Все ж в мороз
Мне однажды преподнес матрос
Тридцать веточек златых мимоз.

Отставной путанки квартиранткой,
Язвой-ранкой, жеваною ханкой,
Я бывала, жизнь, твоей чеченкой,
Я бывала, жизнь, твоей афганкой.

Оставалось либо умереть,
Либо айсберг сердцем отогреть.

Пробежаться б, вслед за мышью пьяной,
Вдоль по всем октавам фортепьяно!

И с упрямством непреодолимым
Нарядить полярный остров  –  Крымом!

Вербу в чудо-пальму превратив,
В собственный поверить креатив.

Расточив дыханья благодать,
Лютую погибель оправдать.

Жду, дышу, на том спасибо!
От беды на волосок:
С козырька сорвавшись, глыба
Льда – царапнула висок.

Я устала, я простыла,
Все же, мерзлота  простила.

Распахнула дверцы клетка
Улетай на волю, детка!

Над стрехой пляши чечетку!
А могла бы впасть в чахотку,
Или встретиться с цингой,
Людоедкою, Ягой.

Потеряться в тьме полярной
Рукавичкою непарной.
             
А могли б – Кузьма космат  –
Снова сунуть в каземат.
В сердце отыскать порок
И навесить новый срок.

Оцифрованная властью гугла,
Блога удивительного кукла,
И у ада на краю
И у Господа в раю   

Я навек останусь лиранделью,
Несчастливой; все-таки, счастливой,
Вилохвостой, с неизменной лирой,
С мартовской в продрогшем горле трелью.



Для кого вы пишите, Ольга?


Запорожцы – султану,
Курбский – царю-Ивану.
Не тревожу пашу,
Радуге я пишу.

Дедушке – Ванька Жуков,
Местный поэт – в ЭКСМО,
А я водопаду звуков
Отсылаю письмо.

Ты лети, моя весточка,
Распахнется в небе калитка,
И улыбнется ласточка:
От Ольги пришла открытка.



Одна болгарская роза


Одна болгарская роза,
Из тысяч,  из миллионов –
Единственная на свете.

Коленопреклоненный
Розу целует ветер.

Есть у каждого роза,
Только твоя, от Бога.
Белиссима, анна, формоза,
Девочка-недотрога.

Все три месяца лета,
До последнего часа,
По древнему слову Завета,
Она добывает счастье.

Из завихрений Борея,
Из йода и соли моря,
Из рыданий Орфея,
Из Прометеевых молний.

Афродита растений,
Атласней всех и моложе.
И юный слетает гений
На девичье цветоложе.

Где б ни жила ты, Злата,
Где бы ты  ни был, Росен,
В царстве болгарского лада,
Материнского сада –
Ждет тебя твоя роза.

У Казанлыка в поле
Розу скосила жатва.
И плачет она от боли,
Меж двух жерновов зажата.

Будут алхимики долго
Перегонять в ретортах
Сто лепестков твоей розы,
На масло высшего сорта.

О, белиссимо олио!
Льется твоя истома
За всех, кому трудно и больно,
За всех, кто вдали от дома.

О любовь лакримоза!
Лад, эсперанса, роза!

В ней фейерверки Перунов
Твои знамения, Рила,
Бояна вещие струны,
Гордые буквы Кирилла.

Щедростью ее лона,
Миссией вдохновенья
Оплачен космос Платона,
Юниверсум Эйнштейна.

И ляжет первенец в ясли,
И не распадется атом,
Весь мир от капельки масла,
Наполнится ароматом.



Убить пересмешницу



1.

Главное это нАчать,
Чтобы процесс пошел.

НАчать, облЕгчить, углУбить.
Молодежь говорит: «прикол».

СССР, сами помните,
Была такая страна –
Я в ней искал консенсус,
Но не нашел ни…
Но помешал сатана.

Россияне!
Соотечественники!
Гыраждане!
Сыновия!
Дырузья!

В городах и деревнях,
ПэГэТэ и ЗАТО!
 
Жить вы будете плохо.
Но недолго, зато.

Абыкак.

Абычо.

Абыхто.

Мы выясним, кто есть ху.

Вокруг одни ху есть кто.

Живем мы сегодня хуже,
Чем жили  еще вчера.
Но лучше, чем будем жить завтра,
И это уже ура.

Наши внуки и правнуки
Позавидуют нам, а Бог – есть!
Вот такие вот пряники.
Молодежь говорит: «жесть».

Жители нашей республики –
Отойди, папарацци! –
Будут кушать нормальные
Человечески яйцы.

Только взялся за яйца,
Сразу масло пропало.

Всю Европу обуем,
Всю Европу обставим,
Всю Европу умоем,
И нам все равно будет мало!

В этой стране А и Б
Сидели всегда на трубе,
Так почему ГБ
Не может сидеть на трубе?

И почему вы решили,
Что каждый может иметь?

Кто это постановили,
Что каждому надо давать?

Умные, Бенина мать.

Но вылезать-то надо,
Надо нам вылезать,
Как вылезать не знаю,
Но надо нам вылезать.
Вы ж лучше меня понимаете,
Что надо ж нам вылезать.

Когда выдернут ядерный зуб,
Мы, как дохлый лев, будем голые.
Вот и думайте, головы,
Про бесплатный суп.

Такая вот загогулина,
Такие вот три рубли,
Такое вот харакири,
Ты понимаешь ли.

Не тот это орган, правительство,
Где можно лишь языком.

Раздуют жабры политики,
Каждый стучит хвостом.
Стоишь, дурак дураком.

В харизме надо родиться.

Тебю у нас нет в меню.

Пусть я стану, как старая дева,
Но народу своему  не изменю.

Аппетит приходит во время беды,
А в рекламу я влез из нужды.

У России есть три союзника –
Армия, флот и я.

Лучше вы не рубите
Сук, на котором сидите,
А не то нам не побить МамаЯ.

Хотели сделать, как лучше,
Получилось – как всегда.

Вы спрашиваете, когда?
Тогда, когда тогда!



2.

Если есть сапоги и фуражка –
Будет выпивка и закуска.

Если мозги утекают,
Значит, есть чему утекать.

Это вам офицеры,
Это вам командиры,
А не какие-нибудь Пуси-райт.

Кто спрятался по пещерам –
Пусть и сидит по дырам,
А кто не спрятался, я не виноват.

Терроризм и мать его, коррупцию,
Иранский след –
Выковыряем со дна канализации.
И чтоб: «Проверено, мин нет».

Пашу, как раб на галерах
(А кто-то кайфует в гаремах).

Подводная лодка сгорела.

Сижу в бронированной банке,
Не шейх, не царь, не султан.

Стерхи летают в Афган.

Это же трагедия,
Один такой на свете я.

Вся собака в России зарыта,
А не в Штатах, и не в Уганде.

Больше не с кем и поговорить-то,
Как не стало Махатмы Ганди.



3.   

Заряженному танку в дуло не смотрят.

В чужое АО со своим уставом не лезут.

Рожденный брать – давать никому не может.

Пока ты семь раз отмеришь, другие отрежут.

Светло, как у Малевича в том квадрате.

Гомик гомику люпус не съест.

Весело, как у Ленина в мавзолее.

Бедным подаст собес, а начальству бес.

Вам – «Севильский цирюльник»,
А мне бы цивильный серюльник.

Каждой твари по паре! – угрожает препод.

Мы с ней в прямом эфире, а тут ее муж идет,
Морда страшней Карабаха, крупный рогатый кот.

Мой дядя – самых честных не правил, а грабил.

Ты наш медведик, а мы, народ, твоя зайка.

Живешь, и все лайкаешь, как ездовая лайка.

И все-то кликаешь, вот и беду накликал.

В кругу друзей коробочкой не щелкают.

Нам путч, так бархатный, а путь, так шелковый.

Не пей из колодца, наплевать придется.

Был бы человек, а статья найдется.

Ломит солому сила: де факто, де юро, де било.

Все бабки отмыть – не хватит на Мэйле мыла.

Где совок, там и мусор.

Язык доведет до киллера.

Наглость — второе счастье:
С корабля, да на баб.

Не суй свой взнос в чье-то дело.

Солдат считают по осени.

С мэйлом рай в шалаше.

Думаноид! Уменьши хап!

Лучше колымить на Гондурасе,
Чем на Колыме гондурасить.

А овцы-целки под норок бриты.

А баба с возу – и волки сыты.

Жизнь это вредная штука,
От нее умирают.

Один в поле не понял.

Друзья познаются в бидэ.

Где ты, вагон, в котором всем доверяют?
Мне отвечают хором: в Караганде.
               
 

4.

Всех не погуглишь!
Всех не забанишь!
Всех не испиаришь!
Всех не перетроллишь!
 
Не отгондурасишь!
На кидок не кинешь!
Всех не заакбаришь!
Всех не отвампиришь!



5.

Забью я всей Вселенной стрелку.
Порву ее, как Тузик грелку.

Фортуне-дуре дам в табло,
Срублю с судьбы, хотя б, бабло.

Сыр бесплатный в мышеловке,
Рупь громадный на Рублевке.

В вашем омуте черти водятся?
В нашем омуте черти топятся.

Если слышен денег шелест,
Значит, лох пошел на нерест.

Дурак, учи матчасть!
Хотя б, учись молчать.

Покуда голы вы –
Включайте головы.

Если свиньи отелились,
То пастух в обломе.

Если почки отвалились,
Поздно пить боржоми.

Я раскатывал губу,

Вешал на уши лапшу,

Гнал волну, бузу, пургу,

Брал на понт, сливал инфу,

Жох, кидала, разводила,
Съел с горчицей крокодила.

Зафурычил лохотрон,
Отсудил у черта трон.

Ан, цвай, драй –
Лайф, кайф, драйв.

ИМХО:
Йо-хо-хо!

Обо мне пишите триллер:
Жил-летал  – в натуре, трикстер.

Ниже плинтуса спускал
Конкурента.
И закатывал в асфальт.
Сакраменто!

Ништяк?
Наждак!

Приказано выжить.
И ближнего досуха выжать.

Да вот, самому-то потом
Из ума бы не выжить.

В чем фишка?
Всем – вышка.

Хочешь Бога одолеть,
Да придется околеть.

Про твою непруху
Знают лярды школьников.
Не руби старуху,
Родион Раскольников!



6.


Лэптопы да гаджеты.
Где ж ты, милый? Гад же ты!

Променял меня на клаву.
В форексе нашел халяву.

В Бобруйск, жывотное,
Жирное, потное!

В пейсбуке европейсы,
Хоть ап стену убейси.

Все нынче ежики
Имеют бложики.

Каждая теперь –  секс-бомб,
И подайте ей флэш-бомб.

Как включил эккаунт –
В лоб тебе нокаут.

Вы налейте мне сто грамм,
Перекрещусь, и в инстаграм!

Как зайдешь в вэцап –
Рак за руку цап.

Аффтар, жги!
Пеши исчо,
Чтобы стало горячо.

Прекратите, пацаны,
Пиар во время – эх! – чумы.

Не вполне достигнешь счастия,
Если чатишь без зачатия.

Выучившись cелфи –
Фэйс храните в сейфе.

Жить не по лжи.
Жить по LG.

Я куплю себе Армани,
Агромаднейшие мани.

Присмотрю себе шинель
По лекалам от Шанель.

Самсунг Гэлакси?
Возьму, гран мерси.

Тот, кто носит Адидас,
Завтра родину продаст.

Опять провайдеры соврали -
Сорвали сэмплинг самоваров.

Проворовались мэрчендайзеры,
Все мэрчендайзерш мэрчендайзили.

Вот жись,
Держись:

Скок-прыг  –
Тролль, фрик.

Фол, фэйк,
Фак, фиг.

Пинк кинг?
Блэк стэк!

Блеск, шик.
Шок, пшик.



7.

Продавщицы-троллялицы,

Попугаи-тролляляи,

Диссертанты-троллялянты,

Диссиденты-тролляленты,

Патриоты-тролляльоты,

Протестанты-троллялянты,

Либертены-троллялены,

Демократы-троллялята.

Труль-ля-ля, да труль-ля-ля.
Троллль-ля-ля, да тролль-ля-ля.

Честь и слава Троллеславу,
Троллялинскому хвала.


8.

Сидят в ноутбуке
Злые буки.

Постовые постов.
Вестовые нон-стоп.

Лебеди лэптопа.

Иеремии времени.

Эльфы-гвельфы.

Единороги рока.

Генералы печальных комментов.

Моторолы ментальных моментов.

Фраер с факером.

Хакер с файером.

Инфант с фантой.

Фанат хунты.

Паломник с ломкой.

Любезник бездны.

Он зомби с зуммером,
Из зомбоящика,
Где звероящеры
Сидят, с безумием
В глазах-изюминах.

Мистер Твистер –
Бывший министр.
А Митя с  Витей –
Министры твиттера.

Войск диванных комиссары.

Ветераны холивара.

Доны – ах! – Армагедона.

Осы – эх! – Иосифата.

И гиены – ох! – Геенны.



9.

Бабочки,

Бабы,

Толстушки-баобабы,

Бэби,

Бабуины,

Бабетты,

Барби.

С ботоксоми, баксами,
Бруликами, бантиками,
Бобками-собачками.

Бедные, богатенькие,

Беленькие, бяки,

Богини,

Байкерши

И просто бабушки:

Новые русские,
И старенькие, грустные.

Девочки и женщины,
Венчанные и невенчанные.

Стройные вилиссы
С ароматом мелиссы.

Томные сирены
С ароматом сирени.

Гордые царицы,
С ароматом корицы.

(В общем, все на свете, брат,
Лишь парфюм, дезодорант).

Юные русалочки,
Играющие в салочки.

Бойкие пиратки,
Играющие в прятки.

Ласковые мурки,
Играющие в жмурки.

Ведьмы и ведьмессы,
Феи и принцессы.

Чухломские Чичолины,
Магадана Магдалины,
Черкизонские камелии,
Арбатские камеи.

Гейши, биксы, профурсетки!

Лишь вчера еще – Светланы,
Алёнушки и Татьяны,
А теперь –
Экскорт-гёрл.

Дульцинеи и Джульетты,
Маргариты и Одетты,
Травиаты-Виолетты
(грезили о вас поэты!),
А сегодня –
Кол-гёрл.

Кол – гол.

Изогнулась, как лемур,
Предлагающий лямур.
Ах гламурное ты Киссо,
Мерелин Мурло, мур-мур!

И сказала мне путанка:
Я как будто из-под танка.

Любовь придумали, чтоб денег не платить?
Деньгу придумали, чтоб можно не любить.




10.


Веснянка Васнецова.

Куст Кустодиева.

Левитация Левитана.

Серебро Серова.

Савраска Саврасова.

Малина Малевича.

Рубины Врубеля.

Шаги Шагала.



11.


Муллы на мулах.

Капуцины с капучино.

Раввины с рубинами.

Муслимы в муслине.

Зароастрийцы в зорях и астрах.

Папа с пасторами и пиастрами.



12.

Сталь Сталина.

Молот Молотова.

Камень Каменева.

Железо Железняка.

Калина Калинина.

Малина Маленкова.

Шип Шепилова.

Хрущ Хрущева.

Сусло Суслова.

Цена Ельцина (эль-цена).

Кобра Кобы.

Джига швали.




13.

Вынос мусора из избы.
Выпил Сороса из страны.

Би-би-си,
Не беси!

Си-эн-эн –
Свист гиен.

На тебя, Пентагон,
Заведен «Бесогон».

Ваш Обама –
Бум обмана.

Хилари,
Не хило ли?

Вики Нуланд
Все обнулит.

Джейн Псаки –
Все под хвост собаки.

Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а Трамп…

Пиндостан – по кустам!

Вашингтон-фашингтон,
Выйди вон!

Бакс американский –
Фак-с басурманский.

Пакс американо —
Пасть таракана!

Брюссель, Брюссель!
Обрюзг. Брысь в щель!

Ангела Меркиль –
Ангел померкший.




14.

Продан –
Америке продан.

Яйценюх –
На Америку нюх.

Прокурор Пшонка.
Какая пшенка.

Тягнибок –
Ткни-в-бок, 
Тянибакс,
Вырвиглаз,
Выбейзуб,
Тяни-толкай –
Кого хочешь, выбирай.

Поломойский-Каломойский.

А Турчинов – он Трупчинов!

Порошенко,

Петр Параша,

Он же шоколад-Петруша,

Поросeнок,

Потрошенко,

Попрошайко,

Распрощайко.



15.


Мы на рынке калачами
Торговали, не молчали:

Сахарны калачики –
Свадебны колечки!

На любовь вам, девочки – 
Золотые булочки!
На счастье вам, мальчики –
Бублики-рублики.

Повысохли крендели,
Политики сбрендили.

Печеньки майданные –
Сладкие, румяные.

С мельдонием пирожки –
Даже тронуть не моги.

Только наши калачи –
Горячи, как калаши.

Нуланд ела – офигела.

Маккейн, Маккейн,
Весь обсыпался в муке.

С уткой кулебяки –
Для Дженифер Псаки.

Ей – в газетах утки,
А нам – прибаутки!

Жирик наш калач сожрал,
Под пшеничную в стакане,
Сапоги прополоскал
Аж в Индийском океане.

Сам Сарай Обама
Кушал, его мама!

Тимошенко Юля – 
На макушке дуля.

Эх, русский калач,
Тише, Юленька, не плачь!

Закусите, Лось, Осел,
Конь в пальто!

Имидж, граждане, ничто,
Голод  – всё.

Конь-як коньяк выпил.

Калаш? Прицел? Выпил?

Калач коннект пипл!



16.

Я хочу в архипелаг
Под названием Гуд Лак!

Дивы – на Мальдивы!

Прапоры – в Саппоро!

Вали –
На Бали.

Двинь матрас
На Мадрас.

На Мадейру, пить мадеру.

Иль в Макао, пить какао.

Нет, на Яву, жрать халяву.

По Дунаю, снять Данаю.

В круиз!
Крутись!

И однако, в Ориноко,
Чтоб не очень одиноко.

А еще в Монголию,
Нюхать там магнолию.

Ты, Ванек, езжай в Китай,
И китайцев там кидай!

В Вену, чтобы не пропасть,
Надобно иглой попасть!

Полюбила я Париж – угоришь!
Не понЯл меня Париж – ты поди ж!

Ах, Ницца, Ницца
Нам только снится.

Прованс, Прованс – 
Нет,  не про вас!

Как ни пей, ни гуляй,
Весь туризм  –  Гулаг-лайт!

Что, Алжир –
Лишний жир!

Кап д`Антиб –
Не ахти.

А Монако?
Дурь, однако.

Сребрица –
Сердится.

Ибица –
Вздыбится.

Всех лучше –
В Алуште.



17.


Граф Рокфор.

Камарадо Камамбер.

Партизан Пармезан.

Эдам прекрасных дам.

Эдамер Эдема.

Вот тема: же те ма!

Дар Блю.

Люблю!

Под луной луга Сулугуни.

Моцартов аккорд Моцареллы.

Крест и слезы Лакрима Кристи.

Хамон?
Хам он!



18.


Петрушки-петросяны.

Мишутки-галустяны.

Канделаки, candy-luky.

Аховы Малаховы.

Урганты-руганты.

Карабасы-Алибасовы.

Якобы Якубовичи.

Навроде Мавроди.

Смехачи-многостаночники,

Шоумены-полуночники,

Витии Википедии,

Орки Лурки,

Зубры стиля.

Слов каталы, слов кидалы, слов наперсточники.

У них свеженькие лулзы –
Попадают точно, в лузы.

Наступают ололошники,
На базар пошли стеной.
Берегитесь, лохи, лошики –
Смоет смеховой волной.



19.

Заходи, Навальный
В кабинет овальный.
(Собственно, оральный).

Вашингтонский обком,
Ты вздыхаешь об ком?

Ё-мобиль, ё-мобиль,
Ля-ля-лям тебе, буль-буль.

Мост Большой Дурицкий?
Нет уж, Москворецкий.

Венедиктов,
Веня дикий,
Просто Веник,
Вечный диктор.

Не Невзоров, а Неврозов,
(у едросов нет вопросов)

Не Таня, но Ларина –
Вся проскипидарена.

Ксюшадь –   
Кого бы скушать.

Веллер –
Включи пропеллер!

О, Евгения Альбац!
Офигения эрзац.



20.


Эхо Москвы:
Лиха хи-хи.

Мельник, мели
Тонны трухи.

Полный абзац.
Лютый альбац.

Хохот Хайфы.
Сладость мацы.

Пипл слушает.
Ухо в мучкЕ.

Все скушают
Эхомячки.

Вам поцреот
Сопли утрет:

Йеху в Москве!
Духа амбре!

Плюха уму!
Пруха – кому?

Скажет Госдеп –
Спляшут и степ.
 
Эх, йо-хо-хо!
Ходка в СИЗО.

Тепла кашка
В палате Кащенко.

Мумия, фу!

Мордор, гори!

Мороки, тьфу!

Кремлядь, умри!

Мхом зарасти!

Згинь, крокодил!

И снова хоббит
Трубит, как в хобот:
Нет, вы – не мы!

Прощаю клекот,
Колючий локоть
И ум взаймы.

Хуже, когда:
Глухо-немЫ
Говоруны.
 
И вместо эха –
Уханье тьмы.



21.


В Цюрихе шуршит шелками
Желтый дервиш из Алжира
И, жонглируя ножами,
Штуку кушает инжира.

У Эйфелевой башни
Нехило сносит башню.

На Шанз Элизе
Нет шансов уже.

Пикадили с покер-фэйсом:
Пики сдали с черным перцем.

К шаху шла шахиня,
До полу накидка.
Шаг – она шахидка!

Швах!

Вахабит –
Вах! Убит.



22.

На ревю у шефа чукч
Зажигал толпу Шевчук.

Пугачевщиною Алла –
Галкина не напугала.

А Лариса Долина
Дождалася доли – на!

Цискаридзе –
Фишка цирка,
Чарка чачи,
Шишка шика.

Семь Пелевиных в пенале
Сами себя пеленали.

Воле учит Волочкова –
Вопль из каждого алькова.

Анна Нетребко
Держится крепко.

И Венере, пусть безрукой,
Служит верно наш Безруков.

Каннские львы ли
Нам венки не вили?

Нобили-шнобили
Премию угробили.



23.


Дайте чего-нибудь суперского,
Чтобы много любви и войны.

Дайте роман Достоевского
«Братья Карамзины».

Принесите мне Карлу,
Как его, Дурандот.
 
Мне бы Мигеля Сикейроса,
«Тонкий кот».

Дайте что-нибудь классное,
Дайте русскую классику.
 
Дайте Фонвизин «Водоросль»,
Пушкин «На Волгу выть».
 
Гойфмана «Крошку Цимеса»
Тоже не позабыть.

Есть еще шоу такое,
Мамы Парижской собор.
 
Еще на уроке требуют –
Драйзер Тореадор.

Белкин-покойный, «Повести».
«Карл-Маркс и на крыше малыш».
 
Дайте для иллюстрации
Картину Рожкина «Шишь».

Мне бы чего-нибудь дамского.
Маразма мне, Роттердамского.

Автор Европепид,
Название «Царь Эпид».

Д.К Мирон «Пока чего».
«Старуху Из…» Издалека.
 
Мне бы стихи Пастернака
В переводе С. Маршака.



24.


Всюду терема и термы.

Всё соборы да заборы.

Всё трущобы да хрущобы.

Брежневские корабли,
Они нынче на мели.

Сталинки для стареньких
Новеньким – собянинки.

И панельки,
В них постельки.

Новостройки-выселки,
Вавилоны спальные.

Сараюшки, караваны-форд и караван-сараи.

Избы на куриных ножках ,
В них на ужин – ножки Буша.

Виллы – в бок владельцам вилы.

Клуб любителей, как будто
Будды, асов Кама-сутры.

Йоги во священных ступах,
Ступы с бабами-ягами.

Нищеброды по Бродвею
Бродят, встречных обдирают.

Нищие и ницшеанцы.

Любера и либералы.

Ватники и колорады.

Хипстеры и хиккомори.

Веб-салон «Шалтай-болтай».
Клуб ночной «Дарина, дай!».

Вот журнал "Брехалов-ньюз»,
Альманах «Трынделов-тайм».

Бла-бла-бла, и вой, и лай.

А еще ж/д вокзал,
Ожиданья грустный зал.

С ветераном дядей Степой
Коль не в стельку,
То со стёбом.
Стопарем и гопом-стопом.

С шаурмой, судьбой хромой,
Оккупантскою сумой,
Клетчатой, само-собой.

Бар для бар.
Базар с кебабом
И в кадушке баобабом,
По рядам шныряют бабы.

На лотках все персики,
Элитные пёсики
И котята-персики.

Да еще из силикона
Надувные перси.



25.


Санька Соньку-Нефертити
Вез на санках в Нефиг-Сити.

Неферитити-с, не вертитесь!

Пирамида на пути,
Не объедь, не обойди.

Каменная? Лубяная?
Нет, представьте, ледяная.

Снег блескучий сыплет.
Ледяной Египет!

Правда, это лишь скульптура,
Но какая скользотура!

Сам-то Санька – хоп, в сугроб,
Ну а Сонька – чуть не в гроб!

Приземлилась Сфинксу на спину.
Забодать его, анафему!

Эй, Сфинкс!
Ты свин-с!

Хоть в веках имеешь трон,
Наших девушек не тронь!

Храбрый росс
Сфинкса – в нос.

В саркофаг
Сфинкса – шварк!

...Битые сфинксы
Вставили фиксы.

А сфинксов интенданты
Вставили импланты.



26.
 

Карлик на "Кароле",
Клара – его краля.

Были королями,
Поменялись роли.

Грусть на карнавале.
Страсть на корвалоле.

Ретро-Корлеоне.

Он в её кораллах,
А она коварна.

С краденым кларнетом,
С красавцем-корнетом.

Карл Кларе подлил кураре,
А Клара – крысиного яду в кларет.

Карл у Клары украл рекламу,
А Клара у Карла украла бюджет.



27.


И шипят скороговорки, будто шкварки в сковородке.

Самогонка в самоваре.

Чертенята в аватарке.

Штучка в брючках.

Чушка в шерстке.

Чача в чаше.

Чита в чаще.

Чукча в чуме.

Чухче в чате.

В чешуе осклизлой щучка.

В чистом поле – черный ворон.

В Черемхово – чебуреки,

В Чухломинке – чупа-чупсы.

В черевичках все чувырлы.

В мягкой шляпе Чиполино.

В шоколаде Чичолина.

Чучело в Чертоблошинске,
А Чучундра – в Чунго-Чанге.

Щеневмерла в вышиванке:
– Я приеду к вам на танке!

– Как, Галактика, дела?
– Да, как вирус Эбола.




28.

Мы строили, строили,
И вот, построили.

Но что построили,
Пока не поняли.

А тех, кто поняли –
В сети затроллили.

Денег нет, пока держитесь.
И когда-нибудь дождетесь.
Пусть сегодня прослезитесь,
Но уж точно, оборжетесь. 




Клеветникам России

В воронке черного торнадо,
Того, что прямиком из ада –
Постой-ка, годы и века,
И зашатаешься слегка.

Здесь мышьи клики всех кликуш
И хитрецов, сорвавших куш:

– Вы быдло, скифы,
Голь и шваль!
Плебс, унтерменши,
Рашэн швайн!

Вы ханские рабы, холопы,
Вы колорадские жуки,
Вы просвещеннейшей Европы
Отсталые ученики.

В броне медведи, аллигаторы
С отверстой алой пастью,
Агрессоры и узурпаторы
В глазах с дикарской страстью.

Пристали ль вам названья: этнос,
Электорат, популус, демос?

Не оправдавшие доверия
Цивилизованного мира
Вы – мирового зла империя
И черная дыра эфира.

Трэш, Мордор, офисный планктон...

О, вечный наш Армагеддон!

О, роза, сила,
Звезда, Россия!

И мы под ненависти ветром,
Рок неотступчивый кляня,
Самих себя во всем виня,
Чуть не поверили наветам.

Всем изворотливым изветам.

Из щелей Инферно – приветам.

И не сносили б головы.

Но вслушайся:
Я, мы, ты, вы!

И: он, они, оно, она!
Звезда, любовь,земля, весна!

Знай, брат – они неотменимы.
И мы с тобой непобедимы.

Не торжествуйте же, витии
Заморские – вы нас сплотили.

Зовите, как хотите: ватники,
Матрешки, ваньки, лапти, валенки.
Но мы надежду всей Земли
От ваших демонов спасли.

И чем надрывней клевета,
Тем ближе русская мечта.

Мы соль земли, мы свет небес,
Мы души, гомо сапиенс.

Мы люди-братья. 
С нами Бог.

Мы есть Россия.

Вот итог.



Славянское заклинание


Полония, заполони,
Ты полыхни полынью в полночь,
Явись передо мной, исполнись,
Какая есть, без пелены.

Сорви одежды Чехия,
Сожги в печи, но не сгорит дотла
Писателя-дракона чешуя,
И кожица любви лягушачья,
И Тихо Браге плащ, из лунного стекла.

Не бойся, Венгрия,
Чумного поветрия:

Крыса в тюрбане
Едет на шарабане,
Строит рожи.

А барабанщик Ингвар - барабанит
По собственной коже.      

Мурлычь, Румыния, нежная рысь,
Ярись, не смирись.

Есть, ласточка-Словения,
Для песенки мгновение.
Не умолкай, пой,
Ты с немотой спорь.
             
Руссия, Сириус, утренник сиз.

Русская искра, проникла, без виз
В легкие, в сердце, под кожный покров,
В кровь.

Россия – рана, Россия – шрам,
На Сириусе хрустальный храм.
Я никому это не отдам.

Сербия, покуда не пора,
Закуси узду из серебра.

Сербия-сердце,
Моя сестра!

Война не танец,
И смерть не игра.

Но скоро настанет
Серебряная пора.

Смерть, с червленым серпом,
Плачет над сжатым снопом.

А Сербия, сверкающая кобылица,
Бьется, смеется, мчится.

Бросьте хлыст и узду!
Не стреножить звезду.

Не верьте смерти,
Барышники-черти,
А Руссии, Сириусу, верьте.



*          *          *

Украина, Украина,
Окровавлена,в руинах.

О, русалкино тело
В священном Днепре!
Для чего захотела
Сжечь себя на костре?
 
Панночка, самоубийца!

Не умереть, а сбыться!

О, жизнь!
Зажгись!

В окне  – Донец,
В окне – луга.
В огне Донецк,
В крови Луганск.

О, перекрестись, рука,
Как встарь, на Дары волхвов!

Души под облака
Собирает любовь.

Тонны могильных плит
Подымает небесный магнит.

Воскрешает любовь.
Ненависть лишь казнит.      
             
Ненависти слова –
Рвота бесовских ртов.
Есть у любви права,
Побеждает любовь.

Волга русской весной
Выйдет из берегов,
Волга встанет стеной,
Мы не сдадим любовь.



Библейские имена


Свиток с притчами ветхими –
Как сума с самоцветами.

Со всеми рассказами,
Плачами, песнями –
С алмазами,
Ожерельями, перстнями.

Не читав еще, знала заранее,
Что Псалтырь это пластырь на ране.
Боль? Ступай посолонь
И распевай псалом.

Всех страшней Каббала –
Древний плен, кабала.

А сиянье-Зогар,
Эта книга из книг –
Смуглой кожи загар,
Азазель из зеркал,
Золотистый двойник.

Корешок мандрагоры:
Шок и мантра от горя.

Мне б, во всей Ойкумене
Только профиль камеи.

Среди тысяч религий –
Только взор ясноликой.

Все Сепфоры, Омфалы
Жгут: сапфиры, опалы.

Сара – это царица
(Зорька, star и зарница).
Есть у каждой из Сар
Дед – серебряный царь.

Свадьба солнца с луной –
Суламифь,
И в конце, как заявлено, миф.
Солнце-миф, sole-миф, соло-миф,
Соломоновой славы миг.

В обмороке Эсфирь:
Сон, небесный эфир.

А огарок Агарь
Это ревности гарь.

Голубок Галилеи
Гулит в аллее.

Каменеет Магдала,
Мага ждущая, дара.

Или вот Назарет,
Посещенный Мессией:
Лазарет, на заре
Весь туманный и синий.

Назарет туманной юности –
Ах, к чему все эти странности?

Ах, иврит!
Ты – иприт.

Чудище из пустынь:
Вой и зык.

Святыня святынь –
Живой язык.

Отчего так знаком
Этот древний дракон?

Монстр, насмешливо-грустный,
Голем с глиняным сердцем.

Ты – подсушенный русский,
Пересыпанный перцем.

Перемолотый с ладаном,
Скорпионовым ядом,
С канифолью, ванилью,
Могильною пылью…





Язык


Спит Язык,
Высунув язык.

Чуткое чудище,
У Божьего трона.
Чуть еще, чуть еще –
(Прянул!) – трону!

Заклинаю впотьмах
Твое дыханье,
Груди колыханье,
Ресничный взмах.

На подвздошную впадинку
Кладу росную ладанку.

Будут легкие –
Крылья легкие,
Солнце – зев,
Сердце – лев.

Охраняет шаг
Каждый – птица Шах.

Сберегает вздох
Каждый – птица Рох.

Мы одни в глуши, ни души.
Подыши, прошу, подыши!

Ты змеись, язык!
Жаркое дыханье
Ахнет: хан я, хан я,
Хан я всех музык!

Это речи причет.
Каждый камень кличет:
Назови!
Оживи!

Одиноки звуки,
Собери их в руки,
Ожени!
Для любви.
            



Стихами удивить Россию


Стихами удивить Россию
Кому, читатель мой, кому?
Грехами удивить Мессию
Какому Ваньке-Каину?

Здесь, только сунешь в землю кол,
Взойдет частушек частокол.
Созвездия над бором –
Рассыпанным набором.

Стихами удержать Россию,
Квадригу, на крутом краю?

Молюсь ли, плачу ли, корю,
Титаник тронется ко дну,
И древо жизни на корню
Качнется, в сонной сини.

Здесь байки травит кот-Баюн,
Здесь каждый юный Гамаюн.

Стихами улестить Россию?
Нашли разиню!

Здесь выезжает конь в пальто
На дровнях местного ЛИТО,
Но как он не лютует,
А все же, не летает.

Девятый, медногорлых, вал.
Звучи, бряцающий кимвал!

Но распускается росток
Из четырех листочков-строк.
Клинками Клина он заклят
И серебром Сибири.

Он Волгою разбойных воль
И часовыми Чусовой
Оставлен в силе.

И ждет, тоскуя, весь народ,
Когда же в небе запоет
Царевич-Сирин.



    

Азбука


Ныне заклинаю тебя:

Русской азбукой –
Музой-радугой.

Радостью Аз:
Здесь и сейчас.

Звуком и письмом.
Глаголом и Добром.

Жизнью Живете.
Мыслью Мыслете.
Тягой объятий, ей правит Земля.

Легкостью, полупрозрачностью Тверди.
Ведьмою – всё изведавшей Веди.
Птицею Рцы в ивняке, на рассвете.

Камнем горючим, алатырем – Я.

Буки, в чьем звуке расслышится: боги.
Силой бессильных, богатством убогих.
И безъязыкою мукою многих.

Ером и ерью,
Райской сиренью,
Адскою серой.

Вешнею трелью,
Вещей свирелью,
Вечною верой.

Стихотворенья
Волшебною сферой.

Кси и Пси
(Мудрые кошки и верные псы).

Юсом малым и Юсом большим
С носом смешным.

Битой и клятой, гонимой, как тать, 
Буквою Ять.

Гласными и согласными.
Звонкими и глухими.

Шипящими и свистящими,
Аки зверь в чаще.

Нёбными и гортанными.
Гулкими и взрывными.

Слов апостолами:
Мефодием, мифа подданным;
Кириллом, огнекрылым.

Сладкоголосыми
Строф Алконостами.

Сносками-звездами.

Клинками заточенными,
Точными:

Точками.
Двоеточьями.
Многоточиями.

Черточкой и чертой.

Немотой.
Глухотой.
Слепотой.

Нечетом, чётом,
Российским чертом.

Черт из тьмы, черноты
Не пересечет черты!

Прозрениями прозы:
Проклятыми вопросами.

Сестрами Прозоровыми.

Эпосами, романами,
С их туманами, ранами,
Клятвами и обманами,
Росстанями.

Пестрядью повестей,
Их вестей, новостей.

Всеми рассказами, россказнями,
Зорями их и розами,
Росами.

Самоцветами-россыпями.

Поэзии пассами -
Последними пазлами.

Паузами.

Балом баллад.
Одиночеством од.
Восстань, аэд!
Воспой, рапсод!

Солнцем ярым –
Ямбом.

Хитрым хореем –
Царем-халдеем.

Магом-анапестом,
Властным его перстом.

Стансами и сонетами,
Верилэ, триолетами,
С их златыми секретами.

Страстными – ах!  – романсами,
С их слезами и трансами.

И лимериками,
С их улыбками.

Севера сагами –
Рунами, струнами,
Стругами, стягами.

И серенадами юга,
Смуглого друга.

Даже рубайями,
С их Насреддинами,
Шехерезадами и Аладдинами,
Джинами, баями.

Стихирами,
Сизарями сирыми.
Сиренами,
Сиринами.
Стихией стиха.
О, не стихай!

Скороговорками и поговорками,
Бойкими судьбы проговорками.

Былями, былинами,
Быличками недлинными.

Рукописями,
Росписями,
Летописями,
Прописями.

Сказами, сказаниями,
Предсказаниями.

Загадками гадалок,
Подарками разгадок.

Небылицами, небывальщиной,
Невидальщиной, неслыхальщиной.

Кричалками волшбы.
Считалками судьбы.

Заговорами,
Наговорами.

Волхованием,
Вдохновением.

Колдовством,
Ведовством.

Всеми припевками, песнями,
С их драгоценными перстнями.

Колыбельными, венчальными, прощальными,
Похоронными, поминальными.

Заигышами
Солнечными зайчиками.

Закличками весны.
Заплачками любви.

Роком пророка:
Третье – во лбу – око,
Волчье ухо.

Охлестом лиха.

Сполохами смеха.

Эхом эпохи.

Дыханьем, душою, духом.
Их союзом над белым листком.
И бумажным его голубком.

Колоколами стозвонными,
Стонами.

Личными именами.
И тремя временами.

Отчествами родного Отечества,
Ячества, мычества, человечества.

Предлогом для счастья.
Частицей участья.

И окончанием, которым все кончается.
И всем, что не названо, и что не называется.

Речь моя,
Рукав ручья!
Вот тебе -
Рука моя.

Люби, не покинь.
Дари, не отринь.


      

    
                ВЕЧНАЯ ВЕСНА

Ольга Мартова – из ответов на анкету веб-сайта Мурманской областной научной библиотеки (региональный центр чтения «Открытая книга).

Ольга Мартова (Ольга Андреевна Андреева) автор  поэтических книг: «Нить» (1988), «Чистые неги» (1990), «Лунная дорожка» (1996 и 1997), «Бал» (2000), «Светлячки» (к 200-летию А.С. Пушкина, 2000), «Двери» (2005),  «Добро пожаловать в весну» (2007), «Ультима Туле» (2010), «Мисс март» (2012).  Автор книги прозы: «Преображение» (1990), романов «Исфахань» (1996),«Сон-Хель и сонгелы: история поселения на краю света» (2005), «Петербургский квадрат» (2006), эссе «Анти-ад» (2008). А также опубликованных в Интернете (Сервер Проза.Ру) романов и повестей «Ледяной кубик или Прощание с севером», «Лапландские хроники», «Словарь (Эхо)», «Повесть о Фоме и Ереме («Кузькина мать»), «Хорошо быть девушкой в розовом пальто», «Дневник Ляли Котик»,  "Три женитьбы профессора Дурова», «Златослов-16», «Наше все», «Герой. История Отечества в 137 мемах»., эссе «256 оттенков серого» и «Петербургский квадрат».


- Кто вы, откуда, как оказались на севере?

- Я родилась в Сибири, в Иркутске. Детство провела на Байкале, в сказочном по красоте и мистически значительном месте: побережье Малого моря у острова Ольхон (по преданиям, это один из магических центров планеты, где сберегается в секрете буддистами могила Чингисхана, сакральное место, исполняющее желания…) Байкал – огромный голубой магнит, излучающий удаль и веселье, и посейчас. Окончила филологический факультет Иркутского университета. Четверть века прожила в Мурманске, приставленная к этому месту, как солдат на царской службе. Мурманск меня заполонил – наверное, по некой разнарядке свыше, положен хотя бы один поэт на сто тысяч населения. Метод «вербовки» был традиционным – я влюбилась и  вышла замуж за мурманчанина. Север для меня сначала (в сравнении с Байкальской сказкой) казался адом на земле, первым кругом преисподней. В восточной Сибири один дождливый день приходится на десять солнечных. А здесь, почти по Даниилу Андрееву – круги возмездия грешникам в «Розе мира»: тундра, промерзшая почва, карлики-растения, холод, нестихающие ветра, чернота полярной ночи. Уже не удивляюсь, что с течением времени депрессивный север превратился в обретенный рай (так, по мифу: дойдя до края ойкумены, перешагнув Полюс, оказываешься в Гиперборее). Объяснить, как это произошло – значит, объяснить саму себя, что я и пытаюсь сделать. Жизнь для меня это путешествие, в котором есть надежда обрести некий ее секрет, для каждого особый (святой грааль; панацея; рецепт вечной юности; аленький цветочек; философский камень;  Платонов эликсир, тетраграмматон…) «Победившее смерть слово и разгадка жизни своей».

- Что значит для вас родина?

- По моему, убеждению, самое ценное, что есть в России – ее многообразная культура (а не «рыночная» экономика или базарная политика). Для меня родина – это, прежде всего, чудный язык,  сказки, песни, музыка Чайковского и Рахманинова, балет, книги… И русская поэтическая речь – это счастье. Сегодня говорят, что наше время не создано для поэзии. Я в это не верю. Поэтические минуты жизни – самое ценное, что в ней есть, и интуитивно все люди это понимают. Это необходимый фермент, витамин в организме общества, без которого мы перестанем быть людьми. Поэзия, впрочем, самодостаточна и самоценна, без какого-либо прикладного значения. Она не нуждается в оправданиях и даже в цели, как бы широко эту цель ни понимать. Гениально когда-то сказал Василий Жуковский: «Поэзия есть Бог в святых мечтах Земли». По-настоящему хорошее стихотворение бессмертно, нас не станет, а оно будет существовать, пока вертится Земля, будет прочитано, «доколь на белом свете жив будет хоть один пиит». Я счастлива, что мне в моей жизни дано прикоснуться к русской поэзии.

- Интересовались ли вы своей родословной?

- Своей «исторической родиной» считаю Санкт-Петербург. Оттуда происходит один из моих прадедов, со стороны матери, Семен Георгиевич  Александровский. Он был близок к знаменитой организации «Народная воля» (если вы помните из российской истории, народничество делилось на три ветви: одну возглавлял Нечаев (бесы-террористы), другую Ткачев (первые марксисты), третью Лавров). Прадед мой примыкал к Лавровскому кружку. Просвещали крестьян, строили школы, больницы; распространяли революционную литературу – Сен-Симона, Фурье и Герцена. Насколько я теперь могу судить, в их деятельности кроме филантропического элемента присутствовало «подстрекательство к насильственному свержению существующего государственного строя». Группа была выслежена охранкой (донос на них написали сами облагодетельствованные ими крестьяне). Прадеда арестовали, судили и отправили в Акатуй (ныне г. Чернышевский) в каторжные работы, потом на вечное поселение в Иркутск. Там  он женился на местной дворяночке Маше Нелюбиной, у них было пятеро детей, одна из которых – моя бабушка Августа Семеновна.

Александровский многое сделал для Иркутска, основал там одну из первых женских гимназий. Светлая личность. В Иркутске его помнят и как одного из дарителей редких книг. Семейству Нелюбиных принадлежал дом на набережной Ангары, сложенный из практически вечных лиственничных бревен – он стоит там и по сей день.

Лишь на фотографиях довелось мне видеть прабабушку с отцовской стороны, Людмилу Владиславовну Снегоцкую. Аристократическое лицо, с выражением какого-то нездешнего достоинства, очень меня впечатлило, а также ее руки, изящные, словно выточенные скульптором. Людмила Владиславовна была польских кровей, закончила Смольный институт благородных девиц. Замуж вышла за штабс-капитана  царской армии, погибшего смертью храбрых  на фронте, в первой мировой войне. Оставшись одна с тремя маленькими дочками, она перебралась в Сибирь, к сестре. Одна из ее дочерей стала балериной, супругой театрального режиссера, другая актрисой, третья (мать моего отца) – врачом. 

О моих предках можно сложить сагу: история семьи вплетается в большую историю, причудливо и небанально. Два брата моей бабушки Августы убиты были в гражданскую войну (один воевал на стороне белых, другой – на стороне красных). Сестра Анастасия, воспитывавшаяся в семье дяди-полковника, оказалась с волной русских беженцев в Харбине (Китай). У нас сохранились в семейном альбоме и ее снимки – греческий профиль и корона волос: Афродита эпохи модерна. Она вышла замуж за американского авиатора, уехала с ним в США, там вскоре умерла от родов. Еще один брат бабушки, Виктор Александровский – прозаик, много лет возглавлял писательскую организацию в Хабаровске (трагическая судьба – покончил жизнь самоубийством). Моя бабушка образование получила до революции, хорошо говорила по-французски, резко выделялась на фоне своего (советского) окружения. Работала  всю жизнь в школе, преподавала русский язык и литературу, ее очень почитали ученики. Дед мой Филипп Дмитриевич Дутов происходивший из донских казаков, покорявших Сибирь, называл себя с гордостью челдоном (сибирское прозвище, «человек с Дона»). Из того же рода происходит и исторический атаман Дутов, который в 20-е годы понимал крестьян против большевиков.

Дед Филипп Дмитриевич был врачом-рентгенологом и живописцем, окончил Красноярское художественное училище имени Сурикова, всю жизнь рисовал пейзажи, несколько хранятся в Иркутском художественном музее, один, «Исток Ангары» есть у меня в доме. Прошел всю войну до Берлина, был военным врачом. Воевал на японском фронте (писал оттуда детям письма, в которых больше рисунков, чем слов) потом работал в онкологическом диспансере. Умер от рака крови, который получил на войне, из-за того, что в полевых условиях делал снимки без свинцового фартука, облучался рентгеном – сам себе поставил диагноз, знал, что умрет, но держался очень мужественно. Дед по отцовской линии, Иван Васильевич Галкин родился в крестьянской семье, пробивался из низов, стал крупным партийцем, главой Восточно-Сибирского Крайплана. По сценарию той эпохи, был репрессирован в 1937-м и расстрелян, как «шпион четырех государств», после смерти Сталина реабилитирован «за отсутствием состава преступления». В 90-х годах в Иркутске местное общество «Мемориал» отыскало и обустроило братскую могилу, где он похоронен. Я была там, положила на гранитную плиту цветы. 

Один из прадедов служил штейгером (горным инженером)  на золотых приисках в Бодайбо (Иркутская область), в знаменитой кампании «Лена Голдсфилд» (помните Ленский расстрел?) Нажил на золотом песке большое состояние, (в тех краях, как рассказывала бабушка, даже дети, играя, могли «намыть» за лето спичечный коробок золота) но все проиграл в карты, вплоть до бриллиантовых серег жены. Умер от пневмонии – ранней весной заночевал в тайге на голой земле. От этой ветви рода у меня в жилах есть немного монгольской крови: если присмотреться, я несколько скуластая и раскосая. Сохранилось фото нашего легендарного штейгера, надменного, как Чингисхан, непреклонно-брового, а рядом – его молоденькая жена, слегка испуганная и не от мира сего, с васнецовскими глазами-озерами. Когда я вижу этот снимок, мне кажется, что это портрет двух составляющих моей натуры, двух лиц моей судьбы. У меня в наследственности очень намешано очень много элементов, противоречивых, даже взаимоисключающих, но это вообще свойственно русским, мы сложные люди и, может быть, поэтому редко живем в согласии с самими собой.

Мама моя – журналистка, папа был научным сотрудником института Сибизмир, по специальности физика Солнца. С детских лет помню солнечную обсерваторию в Саянах, огромный шар солнца, с вскипающими протуберанцами, в окуляре телескопа. Дорогого моего отца уже нет на свете, но в Иркутском академгородке его многие помнят, как доброго человека, бессребреника, идеалиста (были такие партийные идеалисты в советское время – известный феномен эпохи). К нему в Академгородке мог подойти любой незнакомый человек и попросить взаймы – и он отдавал все, что есть в кошельке, а сам годами ходил в одном костюме и не хотел покупать новый. Отец в международной группе ученых принимал участие в III полярной экспедиции, год провел в Антарктиде, на станции Мирный, плавал на научно-исследовательском судне «Заря» вокруг света. В нашем доме совсем не водилось мещанства, быта. Родители много читали, собрали прекрасную библиотеку, слушали классическую музыку, говорили о литературе, искусстве, мировых проблемах. Истинные интеллигенты, таких теперь редко встретишь. Брат Иван пошел по стопам отца, окончил Массачусетский технологический институт, доктор наук, сейчас живет в Лоуэлле недалеко от Бостона, занимается разработкой программного обеспечения для американских искусственных спутников Земли. Написал математическую работу, которая была удостоена в США престижной премии. Когда я вижу в ночном небе американский спутник – пульсирующий, скоро пробегающий среди звезд –  я всегда вспоминаю моего брата. 

Не могу не помянуть здесь с гордостью и о двух  своих двоюродных братьях, Дмитрии и Вячеславе Дутовых, сыновьях моих дяди Юры и тети Лилии. Они близнецы, офицеры, полковник и подполковник в отставке. Новейшую историю России изучали не по книгам.  В юности воевали в Афганистане, потом в обеих Чеченских войнах. Были в горячих точках – Приднестровье, Первомайске, Сумгаите. Освобождали занятую террористами больницу в Буденовске. Были ранены, награждены многими орденами и медалями.

- Ваше первое поэтическое слово?

- Первым состоявшимся стихотворением считаю «Объяснение в любви»:

Накиньте маленькой иве
На голые плечи манто.
Купите жгучей крапиве
Билеты в цирк-шапито.
 <…>
Облако, встаньте в очередь!
Женщины, воробьи!
Не напирайте очень,
Хватит на всех любви.

Этим признанием я (того не подозревая) с самого начала определила себя как поэта радостей бытия. «Всякое дыхание да славит Господа» – псалом царя Давида. Я, как, если угодно, жаворонок или певчий дрозд, непрестанно объясняюсь в любви к миру, к его красоте. Знаю, что жизнь бывает и ужасной, но ничего не могу с собой поделать.

В России принято в стихах лирическому герою быть глубоко несправедливо обиженным, униженным, обойденным – и страдающим. Почти обязательно (хороший тон)  жаловаться на несовершенства жизни, плакать, ощущать себя жертвой судьбы, рока, эпохи, других людей. Этаким  неприкаянным горемыкой, «былиночкой в поле», объектом действия враждебных сил. Это вообще русский стиль жизни: быть несчастным. Мне же в стихах чуждо самосожаление. Я себя чувствую (вне связи с обстоятельствами жизни) – королевой, принцессой, счастливым человеком. Хотя, конечно, как всякий смертный, испытывала и отчаяние, и боль.

- Самоопределение в поэзии?

- Не принадлежу ни к какой литературной школе, вообще никогда не ставила себе задач в поэзии, не пыталась ничего «выражать» или «отображать», доказывать преимущества какой-либо эстетической системы над другой. Никому поэзия ничего не должна, и свобода, «вольность» в пушкинском понимании ее главное достоинство. Но с течением лет выяснилось, что я романтик, со всеми неизбежными атрибутами: педалированная эмоциональность, впадение в высокий штиль, поклонение вечной женственности, природе. Я трубадур, менестрель. Отдаю себе отчет, что по нынешним временам это выглядит довольно дико, никак не вписывается в журнальный  мэйн-стрим. Что делать – такая я по сути, а искажать себя по чужому подобью, в угоду критикам смысла нет. Кстати говоря, литературная мода на моей памяти менялась чаще, чем силуэты платьев.

…С эоловых уст менестрели
Слетают, уносятся в дали:
Марина в каскадах свирели
И Анна с букетом Азалий,
Сережа в плаще из капели
И Осип, и Лорка, И Шелли…

Перси Биши Шелли, любимый автор моего детства, был, со своими друзьями, Байроном и Китсом, основателем литературного течения под названием романтизм.  Конечно, Гарсия Лорка, Цветаева, Вознесенский – великие романтики. В нашем Отечестве последним романтиком, мне кажется, являлся, гордясь этим, как пристало, Булат Окуджава (еще Борис Гребенщиков – но он ушел на поиски Шамбалы и не вернулся). Современной российской поэзии эта традиция чужда, возобладала рифмованная проза: бытовизмы, чернота всех оттенков, умствования бесконечные, а также игры, цитаты – «постмодернизм». По-видимому, русская поэзия должна пройти сии дороги в своем развитии. Но убеждена, что как один из главных способов отношения к жизни, романтизм неистребим, и он еще переживет возрождение.

- Критерии художественности для вас?

- Почему одно стихотворение хорошо, а другое плохо? Требований, конечно, много, в поэтическом тексте все должно быть совершенно – «это лучшие слова в лучшем порядке». Но у меня есть собственный критерий: оригинальность, неповторимость текста, непохожесть автора на всех других, узнаваемость творческой манеры. В идеале – собственная эстетика, создание собственной художественной вселенной, со своими звездами, планетами, черными дырами (так бывает у большого поэта). Свои темы, свои рифмы, размеры, лексика, синтаксис. Или хотя бы своя узнаваемая интонация. Она есть и у маленьких лириков, но подлинных. Самобытность, конечно, не ради пустого оригинальничания, а как органическая черта. Это само по себе, может быть, даже и не критерий, но атрибут всякого состоявшегося явления в искусстве (и в живописи так, и в музыке). Всегда, читая текст, обращаю внимание, что в нем нового. Обычное впечатление: «стихи хорошие, открытия нет». Должно быть открытие. Удивление, которое испытываешь, читая – вот самый верный признак. Поэзия удивляет (и еще она утешает тебя, при том, не обманывая). Большинство авторов, увы, основываются на достижениях предшественников, и только у единиц – озарение,  прорыв (и в науке так, у исследователей, ученых).

- Ваш самый значительный литературный успех?

- Публикация трех стихотворений из книги «Нить» в национальной антологии "Русская поэзия ХХ века", изданной под редакцией Евгения Евтушенко в Москве и Нью-Йорке (1999.) Мы с ним встречались в Мурманске, где он побывал во время своего  юбилейного турне по городам России. Евгений Александрович колоссально много делает для поэзии. Он необыкновенный человек, в нем отразилась, как в «магическом кристалле» эпоха, вся планета. Его творчество, его совершенно необыкновенная личность, это просто борхесовский «Алеф» – маленькая хрустальная пирамидка, вместившая в себя земной шар. Такого еще не было в мировой культуре, он первый, и не знаю, будет ли второй. Нужно огромное личное мужество, и фантастическая энергия. Я думаю, если есть на свете маги, то он один из них, «тайно причастный» к очень многим жизням и судьбам. Совершенно нет ощущения, что он ушел из нашего мира. Думаю о нем, как о живом. Я написала памяти Евгения Александровича притчу в прозе «Джинн-шоу» (размещено на портале «Проза. Ру»).

В стихах моих  очень много игры слов, внутренних рифм, ассонансов. У меня все эти игры («поэзия это игра детей с Отцом») в тексте происходят совершенно спонтанно, без установки на них. Для поэта стиль – и есть он сам.  Это не я играю с языком, а он оказывает мне честь, играя со мной, ему это нравится. Я просто купаюсь, как  рыба, как русалка, в потоке русской речи:

Слова-струи,
Словечки-поцелуи,
Наречий град,
Междометий звездопад.

Целует меня предложенье
И делает предложенье.

Обнимает глагол,
Беззастенчив и гол.

Двоеточья, тире
Льнут как к родной сестре…

- Ваша формула счастья?

- Люди, со времен античности в этом вопросе делятся на циников, стоиков и эпикурейцев. Цинизм – это не мое. В нашем отечестве в почете стоицизм. Но я эпикуреец: считаю, что надо радоваться всему в жизни, каждой мелочи. Не исполнять суровый долг существования, не приносить себя в жертву – а любить жизнь, любить себя,  как часть ее, как божье создание, как часть божественного промысла и совершенства. Если вы не любите себя, то не возлюбите и ближнего своего, по слову Писания – ибо ближнего надо любить именно «как самого себя». Даже в горе искать радость (это уже завет не Эпикура, а, если помните, старца Зосимы – Алеше Карамазову). Я не к вульгарному гедонизму призываю, а к принятию бытия, которое, по-моему, отличает состоявшуюся личность. Если точнее, я  исповедую стоицизм в эпикурействе – быть счастливым, вопреки всему. Счастливый человек не причиняет зла ни себе, ни другим.

- Кредо в религии?

- В отношении к вере я, видимо, вечный богоискатель. Ищущие Бога мне ближе и симпатичнее, чем те, кто уже нашел. Верю в Создателя, в бессмертие души, без этого жизнь была бы бессмысленна и страшна. Восхищаюсь Буддой и Магометом. Очень люблю Христа, особенной любовью, как никого в мире – Нагорная проповедь, заповеди блаженства, это для меня и есть святое. Сколько раз в самые трудные моменты жизни я произносила «Блаженны плачущие, ибо утешатся» - и действительно утешалась…

Склоняюсь к экуменизму: может быть, только мы все вместе – все человечество, все религии «правой руки» можем понять, что такое Бог.

- «Анти-ад»?

- Очень важный для меня проект: философский трактат о неприемлемости христианского ада. Сама идея воздаяния вечными муками за временные земные прегрешения мне кажется абсолютно абсурдной и безнравственной, противоречащей самому духу христианства – духу прощения, милосердия, любви. Не думаю, что Бог может быть так жесток, чтобы не оставить «всем сюда входящим»  надежды. Не принимаю образ Бога, как карающего, мстительного садиста. Христиане, с которыми доводилось беседовать, надеются, что они лично в Ад не попадут, и не нарушают заповеди господние, из страха. Но на страхе нельзя основывать нравственность (а только на любви). Нельзя запугивать себя и других. Жизнь в ожидании загробного наказания, в убеждении, что жестокость выше милосердия – это одна из причин (может быть, главная) темных эксцессов в истории, войн и насилия. Источник разрушительных привычек и реакций. Не могу представить себе, как можно наслаждаться радостями рая, когда кто-то из твоих друзей и близких страдает в геенне огненной.

Есть ли движение за отмену Ада? Каждый день, медитируя, представлять себе, что выводишь из преисподней все новых грешников, прощая их и отпуская на свободу. «Иди и не греши больше». Мы можем сделать мир лучше. Пусть то хорошее, что есть в каждом человеке, даже самом темном будет спасено, а зло в нем – присоединится к мировому злу, которое до Страшного Суда все равно – увы – неуничтожимо.
            
- Вы ненавидите…

- Насилие, предательство. Пошлость во всех видах.

- Ваши политические взгляды?

- В моей жизни был период конца 80-х – начало 90-х, когда мы с друзьями боролись за свержение коммунистического строя, в первой в Мурманске легальной антисоветской организации «Гражданская инициатива» (ее возглавлял мой муж, Олег Андреев, оттуда вышли многие общественные деятели). Олега до сих пор в городе называют «отцом мурманской демократии» и «прорабом перестройки». Это было чувство причастности к большой истории, вспоминаю о нем с ностальгией. Знамя новой России, которое водрузили над драмтеатром, палатка протеста на площади Пять углов… Тогда казалось, что дракон навеки повержен, настало царствие свободы и т. п. Но распад Советского Союза восприяла, как личную драму. Не хотела бы вернуться в прошлое. Но гламурная ледяная пустыня тоже неприемлема. Не либерал, не консерватор. Двух станов не боец, а только гость... впрочем, неслучайный. В юности я была беспечно-аполитична, потом исповедовала диссидентские взгляды, теперь я не могу отнести себя ни к одному политическому течению. «Быть может поэт тот – кому не вписаться в ряд…»

- Пожелания начинающим поэтам?

- Думаю, талант – это своя правда. Спросите свое сердце, в чем правда. И стойте на этом.Литературный талант это вообще-то, один из самых эффективных способов разрушить себя, свою жизнь и жизнь близких. Я помню в разные годы в Мурманске очень многих талантливых мальчиков и девочек, с интересными стихами, прозой, но из огромного большинства ничего не вышло, не потому, что не было дара, а потому, что они не знали, как им распорядиться. «Жизнь довела», «среда заела»… В России погибший поэт, несостоявшийся гений – это узнаваемый тип, привычная и даже типичная фигура. Что очень больно. Я бы преподавала на ЛИТ-объединениях, в литинститутах курс выживания для молодых поэтов. Один из постулатов: не зацикливайтесь на признании. «Поэт, не дорожи любовию народной… ты сам – свой высший суд… иди дорогою свободной туда, куда тебя влечет свободный ум…» – кредо Пушкина, уж он-то понимал в этом толк. Правда и то, что поэт должен слышать звуки одобренья  «не в славословиях толпы, а в диких криках озлобленья». Славу, как ни парадоксально, создают не похвалы, а разносы. В сущности, похвала и хула, это одно и то же — свидетельство произведенного впечатления. Отрицательные отзывы, может быть, даже более лестны, чем похвалы. А самая верная примета — удивление.

Зависть — весьма эффективный двигатель творчества, как нам это еще Юрий Олеша показал в своем одноименном произведении. Но я по ночам, ей богу, не рыдаю в подушку от того, что кого-то напечатали в журнале, а меня нет, кого-то внесли в шорт-лист, а меня не внесли. Это, конечно, плохо для литературной самореализации. Честолюбие, самолюбие, высокий уровень притязаний, высокий уровень самооценки — как не устают повторять нам психологи, альфа и омега всякого успеха. Писатель должен стремиться к славе любыми средствами. Хоть прибить себя гвоздями к брусчатке на Красной площади (но при этом еще, все-таки, надо рисовать уметь). А  вообще, менеджмент обретения известности в нашем веке хорошо разработан, это чисто технический (и финансовый) вопрос.

Заработать деньги хотя бы  на жизнь  литературным трудом удается лишь гениям масскульта (или литературным концернам).Мы литературу любим не из денег. И нам остается только любовь.Творчество само по себе такую приносит радость, вне всяких социальных и финансовых бонусов, с которой ничто не сравнится. И в этом суть.

Поверьте, я к себе отношусь с достаточной долей самоиронии. Слабости своей позиции вижу хорошо. Но дело ведь не в достоинствах и недостатках того или иного произведения. И не для того таланты должны работать, чтобы демонстрировать миру, какие они единственные и неповторимые. А для того, чтобы сказать правду. Высказать то новое, что пришло в мир,и что имеет влияние на судьбы всех людей. Создать новую реальность, в которой самому автору находится место. Не отобразить окружающий мир, а именно создать свой. Тот, в котором можешь существовать ты сам и твой текст.Это удается очень немногим.

- Продолжите фразу "Библиотека – это…"

- То, без чего я жить не могу; модель Вселенной («Вавилонская библиотека» Борхеса).
   
- Кто в вашем представлении читатель?

- Человек есть не «то, что он ест», а  то, что он читает. Мне близок образ из Гадких лебедей» Стругацких – особый класс людей (элита) – питающаяся книгами, вместо хлеба насущного. И чуть не половина читающих – писатели. Европейцев сейчас определяют, как сверх-нацию писателей – по некоторым данным, каждый седьмой или восьмой взрослый гражданин объединенной Европе является автором книги. 

- Каков ваш читатель?

- Романтик, как я. Человек, влюбленный в красоту.

- Вы пишете и прозу.

- Наверное, самая интересная моя проза, дилогия «Ледяной кубик или Прощание с Севером» и «Лапландские хроники». Я хотела  нанести на литературную карту новую территорию,которой до меня не было - Биармию, Гиперборею, Межграничье. (на официальном языке это Баренцев евро-арктический регион). Синтез нескольких культур: норвежской, русской, саамской, ненецкой, шведской, финской… Он существовал, процветая, недолго, в 90-е годы, пока у России были хорошие отношения с западным миром вообще и со Скандинавией, в частности. Теперь мы видим период охлаждения, но я думаю, культурное сотрудничество (сотворчество!) на севере Европы еще возродится.

Крайний Север — край чудес, бескрайний, сакральный.  Ультима Туле, последний остров в мире, последний маяк спасения (это, конечно, поэзия).
 
После очередного раскола времени, наступления новой эпохи  написала роман «Эхо» («Словарь») - о современности, о  русском языке. Верю, что слово может спасти мир. Отсылаю читателя на портал «Проза. РУ». Почитайте мои романы "Дневник Ляли Котик", "Гимн жизни" - я там еще одну мечту свою осуществила, женский образ, который олицетворяет для меня Россию. В повестях главный герой - язык: "Три женитьбы профессора Дурова", "Герой. История Отечесттва в 137 мемах", "Златослов-16», "Наше все". Нашелся собственный стиль в прозе, не похожий ни на чей. И даже, как мне представляется, способ писать: отталкиваясь от слова, которое мудрее нас всех. Нечто среднее между прозой и стихами. К моим текстам, конечно, можно по-разному относиться. Но они даже внешне не похожи ни на чьи другие. Каждая строчка отдельно (одна моя читательница назвала это «этажеркой», сравнив с «лесенкой» Маяковского). Строка, как основная смысловая единица. Это пограничное сближение прозы и стихов. 

Мои романы состоят из  повестей. Например, большой роман "Эхо" это пять повестей: "Эхо Крыма", "Эхологос", "Эхо слова", "Йеху Москвы", "Эхо мира" и эпилог "Моментов море". Возможен и краткий вариант повествования, малый роман "Словарь". В свою очередь, повести разнимаются на новеллы ("Холивар", "Вранье", "Свидераст", "Му-му" и другие).
Новеллы - на миниатюры. Миниатюры - на стихотворения в прозе, и даже отдельные строки. Кому какой жанр больше нравится.

Такой конструктор "Лего", подсказанный особенностями восприятия интернет-текстов.
Это мой посильный вклад в развитие мировой романной формы.

Я автор  эссе «Петербургский квадрат» (полное название «Фэнсион Трапеция: опыт мистической топографии») об одном из районов Санкт-Петербурга: сто домов, культурная история каждого из них. Открылись, как следовало ожидать, тайны неизъяснимые. С районом, где я люблю гулять, связаны драматические моменты жизни многих (в моем списке более 70) поэтов, музыкантов, художников. «Без иллюзии, Фата-морганы, Петербург не существует. Это паноптикум визионерства, реестр бессмертных фантомов, открывающихся лишь вольному фэнсионеру – «гуляке праздному», коллекционеру пустяков. Он читает город, как раскрытый фолиант (питерское «Руководство по магии», с вокабулами заклинаний, с рецептами зелий и эликсиров), он перепархивает из эпохи в эпоху в трансе (кокаинистам не угнаться) в медитации (йогам не светит) солнечных  days-dreems, снах наяву. Его видения порой ярки, словно фейерверки петровских ассамблей на непривыкшем к ним российском небе. Но некая интимность набрасывает покров. Так, вуаль «Дамы в голубом» с полотна забытого художника, затеняет черты ее облачком тревоги и грусти от любопытства зевак, от кошмара общедоступности. Невидимой хрустальной пирамидой – тысячегранником – подымающийся над петербургскими туманами-гранитами, фэнсион – бессмертен.» В таком вот духе.

Может, я пишу для того только, чтобы дать возможность русскому языку в моих текстах резвиться — танцевать, ходить по проволоке, показывать фокусы. Да, признаюсь, я словесная циркачка. Эквилибристка, иллюзионистка.

Но ощущаю себя также и смиренной служительницей Храма Русского Языка. Великого и могучего. Правдивого и свободного. Могучей, кипучей, летучей и блескучей, певучей и колючей, гремучей и неминучей, и прочая, и прочая речи.

Язык моя святыня. Евангелие родной речи — единственное, которое я могу проповедовать. Всю жизнь, а особенно теперь, когда живу в другой стране. Так часто случается с писателями-эмигрантами, они начинают русский язык обожествлять.

Хотя к, собственно, эмигрантам я себя не отношу, остаюсь гражданкой России и вернусь обязательно.

Счастья, любви и творчества, вечной весны всем моим читателям!




Ольга Мартова.
               



Содержание               

Евгений Евтушенко «Крапива в цирке шапито»               

Стихотворения:

Объяснение в любви               
Ветер и женщины               
Голубая птица               
Ода на выбивание ковра во дворе
Март               
Оборотень               
Суаре
Аврора бореалис
Факел
Мыльные пузыри
Арфы ночи               
Золотой след               
Журавлик               
Пьеро   
Кентавры               
Жизнь в ветреную погоду               
Тополиная метель               
На день рождения сына               
Кот               
Балда
Век
Смерть поэта               

ФЛЕЙТА (поэма) :
«Распугали нынче фей-то…»               
«Это декабрь, декабрь, путаник и дикарь…»               
«Дождись меня, слышишь…»
«Воскреси ее, писатель…»               
«Ты мне сестренка и дочь…»

Седьмое небо
Индрик
Серенада сирени
Ласточки
Ветка жасмина
Заблудившийся псалом
Четвертый волхв
Эдем
Имя

Лунная дорожка 
Голубь и балерина
Моя звезда               
Полярная ночь
Светлячки
Ландыши
Пляж
Лань
Подруге
Новогоднее
Полуостров Кольский
Снежинка
Разлука               
Сильфида
Юность Александрины               
Коктебель               
Скорый поезд               
Элка на луне               
Голубятня               
Брату Ивану               
Боль
Паводок
Сариселке               
Поэт на небе               
Королевское ложе Альгамбры
Парус
Лилия
Дитя
Не умирай 
Памяти Владимира Ленского
Милый, храни себя
Перед концом света               
Спиритический сеанс               
В богоспасаемом Иркутске               

Музыка               
Соловей               
Светлячки               
Чума               
Я одна виновата               
Воскресенье               
Кусково               
Счастье   
Шкатулка
Мое приданое
Адель      
Мурманские строфы               
Герда и Кай         
Новый год с цыганами
Песец
Домой
Вот женщины
Первое октября

ЗВЕЗДИЦА (поэма) :
Похищение святыни
Молитва
Ученик
Бой черта с океаном
Подвиг летчика
Посмертие героя
Свадьба

Русский зайчик
Ультима Туле
Рита и Дон-Жуан
Словарь снега
Веснянка
Инвалид               
Привиденье начлага                                Рай               
Ветер и Золотые Ножки               
Mocco instant
Клоуны               
Одетта               
Бегство в Египет               
Персидские мотивы
Живерни               
Почтовая марка

ПОСОХ МЕРТВОГО МОРЯ (поэма)               

Облачко               
Поэзия               
Цикада               
Побег               
Отче наш               
Легкость               
Тринадцать лет               
К другу-стихотворцу               
Муза               
Казанова
Бабочка экстази               
Часы и букет               
Река Речь               
Летняя зима               
Мачо               
Госпитальные куплеты               
Певчий дрозд               
В ожидании оперы               
Грузия
Ковер-самолет
Телескоп (1-2)                        

Цунами
Закат и ночь (1-6)
Колыбельная миру
Эпитафия Ольге               
В городе тридевятом
Рождество
Норд-Вест
Прощание с севером (1-2)

Мисс Март
Ода на взятие Лос-Анжелеса
И пусть жена зовется Дульцинея…
Русское
Джонатану Свифту, с любовью
Свидание с Родиной               
Литература
Завещание
Волчья свадьба
Чухломская певица
Памяти русалочки
Чайный гриб

СТО ЛИМЕРИКОВ

Русские реки (1-6)
Родные
Лирандель
Для кого вы пишите, Ольга?
Одна болгарская роза

Убить пересмешницу (1-28)

Клеветникам России
Славянское заклинание
Библейские имена
Язык               
Стихами удивить Россию
Азбука

Ольга Мартова. «Вечная весна» (из ответов на анкету веб-сайта Мурманской региональной универсальной научной библиотеки).