Краюха хлеба к новогоднему столу
ПОЧТИ БАНАЛЬНЫЙ ПОЛЯРНЫЙ СЮЖЕТ
ИЛИ КРАЮХА ХЛЕБА К НОВОГОДНЕМУ СТОЛУ
Приключения происходят по причине промахов,
допущенных при организации и подготовке экспедиции.
Но впоследствии именно о них вспоминаешь,
как о самых ярких страницах жизни.
Руал Амундсен, «Моя жизнь»
Пару месяцев назад мне позвонили из Архангельска и попросили помочь представителям министерства атомной энергетики отыскать и вывезти с Ямала радиоизотопные источники питания. Они использовались для работы с комплектом метеорологических автоматических станций ещё в мою бытность работы в Амдерминском управлении гидрометслужбы четверть века назад.
Они обеспечивали электропитание в течение десяти лет, а затем подлежали замене, что представляло собой целую эпопею: представьте себе, что вдвоем нужно загрузить на самолет или вертолет агрегат весом более полтонны, а затем выгрузить его в заданном месте. Причём учтите, что это не просто какая-нибудь там железяка, а радиоактивный источник, у которого уровень радиации на метровом от него расстоянии более, чем в тысячу раз, а на внешней поверхности – более, чем в десять тысяч раз превышает естественный природный радиационный фон. И это не говоря уже о непосредственно самой начинке генератора – стронции-90, содержащем миллион смертельных для человека доз.
А сами понимаете, что во время такелажных работ зачастую с ним приходилось находиться чуть ли не в обнимку. И хотя руководитель нашей монтажной партии пытался убедить, что, мол, незначительное облучение здесь, в Арктике, даже полезно, особенно зимой, при недостатке солнца, не говоря уже о полярной ночи. Мы же его взглядов по этому поводу не разделяли и по возможности старались от Бэта-источников держаться насколько возможно подальше, а посему, как правило, замена ограничивалась лишь доставкой и подключением нового источника, а старый оставался на прежнем месте.
Развал же Советского Союза отозвался десятикратным эхом на гидрометслужбе: полярные станции, выстоявшие во времена войны, когда они полностью были отрезаны от материка и по несколько лет не было смены полярникам и завоза продовольствия, теперь же – в мирное время – закрывались одна за другой. До автоматических станций никому не было дела, тем более до Бэта-источников. Казалось бы, что о них забыли навсегда. Ан нет! О них вспомнили, но не в нашей стране, оказавшейся на этапе дикого капитализма, а в США.
И не только вспомнили, но оценив, какую угрозу представляют Бэта-источники в случае попадания их в руки террористам, министерство энергетики США выделило России денежные средства на доставку и утилизацию радиоизотопных источников. И вот теперь мне предложили принять в этом участие. Я охотно согласился, поскольку было интересно вновь взглянуть на знакомые места и вспомнить молодость. Тем более, что с ними были связаны весьма драматические события.
Винтокрылая птица оторвалась от песчаной взлетно-посадочной полосы Мыса Каменного на побережье Обской губы полуострова Ямал и взяла курс на северо-запад на АРМС (автоматическую радиометеорологическую станцию) Войварето, расположенную в центральной части полуострова… и в памяти ожили те далёкие незабываемые дни...
***
Под бешеными порывами штормового ветра наш балок трясётся, содрогается, и кажется, что достаточно ещё одного напора – и он сорвется с места и, кувыркаясь, понесётся по застругам бескрайних просторов заснеженного Ямала, как пустая картонная коробка по аллеям осеннего парка.
Середина Ямала. Середина зимы. Середина полярной ночи. Метёт уже четвёртые сутки, да так, что света белого не видно! И – никакой надежды на улучшение погоды. Три дня назад мы отправили в Амдерму радиограмму об окончании работ. И вот уже трое суток мы – я и мой напарник Женька – тщетно ожидаем борта с Мыса Каменного. Как спутники Роберта Скотта на их последнем привале мы всё время лежим в спальниках, экономя силы и пытаясь сберечь остатки тепла.
Послезавтра – Новый год! А все наши праздничные угощения – это лишь бутылка водки, которую мы приберегли к празднику да полбуханки хлеба. Остальные продукты закончились полностью, несмотря на жесточайшую экономию последних дней, закончилось всё, кроме собачьего корма. Должен оговориться: третьим членом нашей экспедиции был щенок ямальской ездовой породы – Фрам.
В отличие от нас, уж он-то едой был обеспечен. На протяжении полутора недель, в ожидании вылета, мы собирали отходы столовой аэропорта, и набралось две большие коробки: здесь были преимущественно, конечно, макароны и каша, но попадались и куски котлет и мяса. Во всяком случае, Фрам уплетал их с завидным аппетитом. Пришло видать время и нам составить ему компанию.
И если с продовольствием (учитывая кухонные отходы), еще было терпимо, то вот с топливом дело обстояло как нельзя хуже: при самой жесткой экономии его едва ли хватит, чтобы пару раз разогреть пищу, а об обогреве балка, конечно, не может быть и речи. И это в то время, когда температура опустилась ниже тридцати градусов и двойные спальные мешки не спасают от холода. Жестяной балок, как и консервная банка, в какой-то степени защищает лишь от ветра, но отнюдь не от мороза. Нас трясет озноб, а зубы выбивают дробь.
Лежать целыми сутками в спальниках по такому холоду, в кромешной темноте (свечи давно закончились), конечно, ужасная пытка. Из спальников выползали только, чтобы растопить печурку, разогреть свой «блокадный паёк» и вскипятить чаю. Ели под освещение отблесков пламени в топке. Но едва успевал погаснуть огонь в печурке, и температура в балке быстро приближалась к уличной. В первый день нашего вынужденного заточения мы пытались отвлечь себя разговорами, и мы обговорили всё, что только приходило на ум. На второй день темы для разговора иссякли и, для поддержания в себе человечности, решили петь по очереди, вытаскивая из закоулков памяти новые и давно забытые песни.
На третий же день, трезво оценивая серьезность нашего положения, уже не было ни желания, ни настроения заводить отвлекающие разговоры, а тем более петь. Обсуждать серьёзные вещи тоже было излишне. И так было ясно, что если в течение суток погода не угомонится, то ни первого, ни второго января полетов, естественно, не будет и нам вполне реально грозит та же участь, что и капитану Скотту с его спутниками. Они тогда писали прощальные письма родным. Мы же, не говоря друг другу ни слова и не высказывая взаимных упреков, пытаемся всё же разобраться в этих двух извечных русских вопросах...
Кто виноват?! Оба хороши. В отпуск я обычно летом не ездил – жаль было менять скоротечное северное лето на отдых. И предпочитал летом «оторваться по полной программе» на полевых работах на Новой Земле, где погружаешься в первозданную природу сказочного и неповторимого по красоте архипелага и воистину ощущаешь себя первооткрывателем. «Патриарх» нашей монтажной партии Крутихин как-то высказался в отношении меня:
– Для тебя главное в работе – не выполнение задания, а ступить ногой там, где ещё никто не был, и совершить то, чего ещё никто до тебя не делал!
И я не возражал ему, поскольку ещё с детства мечтал о дальних странствиях и путешествиях, зачитывался Александром Грином, Олегом Куваевым и Григорием Федосеевым. Когда повзрослел, то не изменил своей мечте, моими кумирами были Фритьоф Нансен и Руал Амундсен. Я не терпел монотонной и рутинной камеральной работы, а очень любил полную приключений и впечатлений экспедиционную жизнь. Поэтому, чем более сложней и рискованней были условия на полевых работах, тем они меня больше прельщали.
В этом отношении мы с Крутихиным составляли великолепный тандем: он подготавливал и «вылизывал» аппаратуру, а я с ребятами отправлялся устанавливать или ремонтировать её хоть на самый край света. Надо отдать должное – ребята у нас подобрались тоже подходящие: все заядлые экспедиционники, рыбаки и охотники. Если же попадались случайные, то наш дружный и спаянный коллектив отторгал их: или они сами уходили, или их переводили на другую работу.
Основу нашей службы составляли выпускники радиотехнического факультета ЛАУ (Ленинградского арктического училища), поэтому основа для работы с радиоаппаратурой у них была и морзянкой они владели в совершенстве. Год – два, в зависимости от способностей, они отправлялись на полевые работы в паре с опытными специалистами, прежде чем допускались к самостоятельной работе. Поскольку я был старшим инженером и составлял план экспедиционных работ, то имел возможность выбирать, с кем ехать на полевые работы. Обычно это были мои лучшие друзья: Серёга Кузнецов или Жора Некрасов, на которых я мог положиться, как на самого себя.
На этот же раз, когда глубокой осенью я вернулся из отпуска, особого выбора не было: Жора уволился и уехал к себе в Питер, а Серегу угораздило жениться и он ещё находился в отпуске. Автоматические станции на Новой Земле мы с Жорой успешно обслужили ещё летом. Теперь же, в осенне-зимний период, предстояло установить приборы на полярных станциях Ямала и произвести ремонт на автоматической станции в центральной части полуострова. Аппаратура и экспедиционное снаряжение были подготовлены и только ожидали моего возвращения из отпуска.
И едва лишь я прилетел, как буквально на следующий день подвернулся попутный борт до Мыса Каменного. Не было времени лично проверить, всё ли подготовлено. В аппаратуре, отлаженной Крутихиным, я, естественно, не сомневался, а вот экспедиционное снаряжение подготавливал Женька Ежов, работающий уже второй год, но конечно, еще не имеющий достаточного опыта. В те времена как раз в жаргон входило понятие пресловутой «крутизны». Так вот как раз Женька, (из молодых да ранних) из кожи вон лез, чтобы казаться именно таким вот «крутым».
И всё же я рискнул: не хотелось упускать попутный борт и оттягивать работы на зимнюю стужу – мы полетели. Понадеялся на русское «авось», на свой богатый опыт экспедиционных работ и на сопутствующую мне до сих пор удачу, позволяющую выйти из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.
Без особых проблем мы справились с установкой и ремонтом приборов на полярных станциях в Яр-Сале и Новом Порту. В завершение оставался ремонт автоматической станции Войварето. Дело представлялось весьма ординарным: опустить мачту и заменить неисправный блок датчиков на новый. На это мы отводили три дня – времени должно было хватить с запасом. Как и положено у экспедиционников, подготовили двойной запас продовольствия и четырехкратный запас топлива.
Нелётная погода задержала нас на Мысе Каменном до середины декабря. Вылететь удалось лишь незадолго до середины полярной ночи, когда световой день не более двух часов. Причём само понятие «световой» здесь не совсем уместно, поскольку это два часа сумерек.
Вертолёт доставил нас почти к самому порогу рыбацкого балка на берегу огромного и рыбного озера Войварето, который стал нашим жильём на ближайшие дни. Балок, представляющий собой фургон автомобиля – кунг, не блещет особыми удобствами: в углу у двери печка-буржуйка; рядом с ней откидной столик, да два рундука по размеру спальных полок. Но для неприхотливых экспедиционников, включая и Фрама, лучшего и не пожелаешь.
Летом здесь располагаются рыбаки, добывающие разновидность сига – щёкура. Зимой же щёкур не выдерживает конкуренции с муксуном, который в это время года жирует в Обской губе, и все рыбаки сейчас там. Поэтому зимой этот балок полностью в нашем распоряжении. Благо, что до автоматической метеостанции, расположенной на ближайшей сопке в крохотном балке – будке, где даже вдвоём стоять тесно, не более полутора километров.
Свалив в балке экспедиционный груз, мы не медля отправляемся на АРМС, пытаясь определиться с неисправностью и оценить возможность её устранения в максимально кратчайшие сроки. Подходя к станции, увидели безрадостную картину: двенадцатиметровой мачты с датчиками не было. И она сама, и её оттяжки, и датчики, и антенна находились глубоко под заснеженным льдом. Летом вечная мерзлота, оттаяв сверху, превращается в болотистые хляби. Один из четырёх полутораметровых анкеров, за которые крепятся оттяжки метеомачты, порывом ветра вырвало из этой слизи, и мачта грохнулась на землю, погрузившись глубоко в эту болотистую слякоть, а потом, с наступлением морозов, естественно, вмерзла.
– Не унывай, вырубим! – пытаюсь приободрить уж совсем скисшего напарника.
Женька виновато опускает глаза и признается, что для облегчения ящика с инструментами он не положил ни топора, ни какого-либо другого инструмента, с помощью чего можно было бы вырубить мачту изо льда. Да, расклад – не позавидуешь, ведь без антенны и нет связи с Большой Землёй. И, следовательно, ни о каких трёх днях работы нечего и думать. Но я не укоряю его: сам виноват, что понадеялся на него и не проверил всё лично.
Угрюмые, потеряв надежду на возможность восстановления станции, мы возвращаемся к своему пристанищу и тщательно перерываем весь хлам, находящийся в рыбацком балке, в надежде отыскать подходящий инструмент. И наконец-то, удача – мы так не обрадовались бы кладу или золотому слитку, как старому заржавевшему тупому топору с наполовину сломанным топорищем. Как удивительно обстоятельства приводят к переоценке ценностей! Чего стоят все копи царя Соломона в данный момент в сравнении с этим, таким немудрёным, но крайне необходимым инструментом?! С его помощью мы сможем вырубить мачту, устранить неисправность, поднять антенну и вызвать вертолёт.
И началась тяжелая и монотонная работа: изо дня в день, по очереди орудуя обломком топора, натирая кровавые мозоли и сбивая пальцы, пядь за пядью освобождаем из ледового плена тело мачты со всеми её довесками. Будь у нас исправный инструмент, то работа продвигалась бы вдвое быстрее. Весь огромный мир ограничился этим обломком топора и вечной мерзлотой. И казалось, что до скончания века будем рубить этот лед и ничего другого в жизни больше не будет.
Расценив предстоящий объем работы, сразу внесли жесткие коррективы в ежедневный рацион. Вставали утром затемно, растапливали буржуйку и в тусклых отблесках горящей печки завтракали. И когда на горизонте появлялась светлая полоска – предвестница утренней зари отправлялись выполнять свою тяжкую работу. Когда погода позволяла, мы задерживались возле мачты дотемна, рубили лёд до полного изнеможения и в полной темноте плелись к своему жилищу, где быстро соорудив похлёбку и перекусив, сил едва хватало лишь на то, чтобы доползти до рундуков, и, не раздеваясь, завалиться сверху на спальные мешки. И только когда мороз в остывающем балке проникал сквозь отсыревшую одежду, заползали в уже согретые своим теплом спальники.
Постепенно мачта освобождалась ото льда, но продовольственные запасы, и так урезанные до минимума, таяли значительно быстрее.
Наконец-то, настал долгожданный день, когда мы к наступлению темноты освободили мачту и такелаж ото льда. Погода явно начинала портиться: ветер усилился и поползли змеи поземки, здравый смысл подсказывал, что срочно нужно возвращаться к жилью, но мы всё-таки решили довести работу до завершения, чего бы нам это ни стоило, и только после этого отправляться восвояси. Смонтировав новые датчики, мы смогли с помощью полиспаста вырвать из ледовых объятий виновницу наших мук, и, преодолевая штормовой ветер, надёжно укрепили её и натянули антенну. В далёкую Амдерму полетела радиограмма с сообщением о выполненной работе и просьбой выслать за нами борт.
К этому времени уже разыгралась настоящая пурга и видимость ограничивалась какими-то двадцатью шагами. Выйдя из станционной будки, где размещалась аппаратура, мы окунулись в метельную черноту ночи. Жилой балок – где-то в полутора километрах от нас, но ориентиров – никаких, и потерять направление поиска в этих условиях – более, чем реально.
Первая попытка пробиться к жилью успехом не увенчалась: стоило только нам отойти от станции на полсотни шагов, как мы погрузились в сплошную снежную пелену и круговерть, полностью потеряв ориентацию. С большим трудом всё-таки удалось вернуться к станции. Передохнув в будке от слепящего и пронизывающего ветра, и понимая, что метель может продолжаться несколько суток, а у нас тут ни дров, ни печки, ни еды мы решили, во что бы то ни стало пробиваться к жилью.
Для начала разбили на доски, а затем на тонкие рейки один из упаковочных ящиков (слава топору!) и отправились в путь с охапкой этого материала, расставляя вехи по пути следования в зоне прямой видимости. Когда рейки закончились, один из нас оставался у крайней вешки, а другой, находясь в зоне слышимости (которая в метель, естественно, значительно превышала зону видимости), стал накручивать круги, вопя, что есть мочи, надеясь обнаружить балок. Но тщетно – жилище не удалось обнаружить и мы, собрав рейки на обратном пути, вернулись к АРМСу.
Немного передохнув в будке от ледяного ветра и несколько изменив азимут поиска, вновь отправляемся, расставляя вешки, и ходим кругами, отыскивая балок. Ходить в метель трудно: ветер пронизывает, казалось, что насквозь, снег проникает во все швы, забивает дыхание, слепит глаза, смерзается на усах и бороде. Но это было всё равно лучше, чем безнадёжно сидеть, коченея от холода. Потеряв чувство времени и сорвав голоса, мы по-прежнему, с упорством одержимых, продолжали поиски.
И, в конце концов, когда уже начало светать, наши попытки всё же увенчались успехом: мы нашли наконец-то наше не столь уж уютное, но такое желанное жилище. Трудно представить, до чего же мы были ему рады!
И видели бы вы, с какой радостью бросился к нам навстречу наш серый друг – Фрам. Мы обнимали пса, а он всё время норовил лизнуть в лицо.
А уже через какие-то полчаса на печурке побулькивала похлёбка, наполняя помещение ни с чем несравнимым ароматом настоящей еды. И казалось, что нет на Земле более счастливых людей, чем мы! Много ли нужно человеку для полного счастья?! В стены балка бьёт раздосадованная метель, а печурка дарит живительное тепло. Полстакана водки по случаю окончания работ и счастливого спасения согревают изнутри и делают жизнь прекрасной.
На следующий день метель ещё более усилилась и, не закончи мы работу в предыдущий день, теперь даже высунуться наружу уже не представлялось возможным: сразу же обрушивался на тебя ураганный ветер и жесткий снег забивал дыхание. Армейский приёмник Р-311, настроенный на нужную частоту и в оговоренное заранее время, не принёс нам подтверждения о приёме нашей радиограммы, а вскоре и вообще замолчал – сели аккумуляторы.
Вторая Женькина оплошность – не подзарядил аккумуляторы перед поездкой. Оставалось только ждать и надеяться. Продукты и топливо на исходе. Печурку топим лишь для приготовления еды раз в сутки. И как только огонь в печке гаснет, балок очень быстро выстывает, и температура практически сравнивается с наружной. Чтобы сохранить тепло и энергию, поев, сразу же забираемся в двойные спальники; внутренний на верблюжьей шерсти и внешний – овчинный, и лежим в кромешной темноте – свечи израсходовали ещё в первую неделю.
Наш постоянный спутник по экспедициям – приемник ВЭФ – тоже молчит: третья оплошность – не захватили комплект новых батареек, а старые быстро сели на таком морозе. Жаль, с ним было бы веселее. Чтобы как-то скоротать время, пытаемся находить темы для разговора до тех пор, пока нас не сморит сон.
И на третий день погода нисколько не улучшилась, а, наоборот, ветер даже усилился, достигнув ураганной силы, что ощущалось по содроганиям балка под его бешеными порывами. Наше утлое жилище трещит по всем швам и изо всех щелей надувает снег. Внутри балка образуются настоящие сугробы не только на полу, но и на наших спальниках, и с этим пришлось смириться, поскольку топливо закончилось, а топить экспедиционным и приборным снаряжением рука не поднимается, тем более что всё равно его надолго не хватит.
Исчерпав все темы для разговора еще в предыдущий день, мы решили петь песни и по очереди вспоминали хотя бы по одному куплету. Помнится, однажды, когда по пути с полярной станции Белый Нос в Амдерму мы попали в метель и наш вездеход полностью замело снегом, я поспорил, что в течение шести часов буду петь песни с условием не повторяться и изредка делать перерыв не более пары минут. Тогда я выиграл спор, и теперь это пригодилось.
На четвертый день нас уже нисколько не удивило продолжение метели. Ни говорить, ни петь уже не было ни желания, ни настроения, тем более что мы доели все свои, и так до предела урезанные, пайки продуктов, кроме половины буханки хлеба и бутылки водки, оставленные для встречи Нового года. Вспомнились последние строчки из дневника Роберта Скотта, написанные в занесённой снегом палатке в 11-ти милях от продовольственного склада, на обратном пути с Южного полюса, где впоследствии нашли замерзшими оставшихся четырёх участников полюсной группы экспедиции. И не просто вспомнил, а понял, какими мыслями они были продиктованы. Но Скотт с товарищами мог рассчитывать лишь на собственные силы, а их уже не было. У нас же, убеждал я себя, совсем иной расклад. О нас помнят. Борт будет, обязательно будет! Вот только… когда?! И сможем ли мы продержаться по такому холоду?!
Последнюю ночь мы почти не спали, поминутно просыпаясь и трясясь от холода, пробирающегося в обмерзшие снаружи и отсыревшие внутри спальники. Хотя метель несколько ослабла, но мороз заметно усилился, и температура продолжала неумолимо снижаться. Было единственное желание – согреться, и это уже становилось навязчивой идеей. Холод проникал не только в спальники, но, казалось, и в наше сознание, замораживая мысли и притупляя желания. И трудно представить, что ещё какие-то четыре дня назад для нас пределом мечтаний было оказаться в этом балке, а теперь, когда не осталось ни еды, ни тепла, мы были ему уже нисколько не рады. Конечно, если бы тогда нам не удалось сквозь метель пробиться к жилому балку, то уже некому было бы писать эти строки. Но мы не сдались тогда, и нашли в себе силы, и добрались-таки до жилья. И теперь тоже мы должны выдержать этот ужасный, всепроникающий холод.
Последний день уходящего года. Последние отблески вечерней зари гаснут вместе с уверенностью, что за нами прилетят…
Ну, вот и всё…. Не пройдет и часа, как всё навсегда погрузится в кромешный мрак и холод. Винить некого: мы сами выбрали этот путь, мечтая о приключениях и завидуя великим первооткрывателям, сами из-за излишней самоуверенности допустили непростительные промахи. И теперь держим за них ответ, точнее говоря, несём кару…, слишком суровую кару! Но ни страха, ни паники нет. Есть только сожаление, что не всё из задуманного удалось сделать. Но «так уж лучше, чем от водки и от простуд». Всепроникающий холод, действуя гипнотически и опьяняюще, вводит в последнее дремотное полусознательное оцепенение…
В угасающую, расплывающуюся миражом надежду, вдруг, медленно нарастая, вплетается, наконец, такой желанный рокот приближающегося вертолёта. В последние дни сквозь завывания ветра нам часто слышался гул вертолета, и мы даже несколько раз выбегали из балка, но каждый раз с огорчением убеждались, что это в очередной, уже который раз, над нами жестоко подшучивает метель. И когда теперь я сказал Женьке, что слышу гул вертолета, в ответ он лишь безнадежно махнул рукой. Но я не ошибся – гул нарастал и приближался, теперь уже и Женька прислушался. Сомнений не могло быть. Это действительно был вертолет. Полярники своих не бросают!
Настрою мысли я на длинную волну
И крылья подарю им, словно птицам,
И в гости к тебе утром загляну
За сотни километров от столицы,
Увижу я , сквозь шторы проскользнув,
Твою слегка ссутуленную спину,
Остывший чай задумчиво хлебнув,
Продолжишь жизни ты писать картину,
Где нет залитых светом городов,
Людей, томимых праздностью беспечной,
А есть лишь мощь несокрушимых льдов
И стон ветров, что охраняют вечность.
А среди вечности - спасительный балок,
К которому так нелегко добраться,
И греет лишь надежды огонёк,
И с жизнью так не хочется прощаться,
Лицо моё внезапно обожжёт
Пурги беснующейся силой исполинской,
Таким родным вдруг станет вертолёт,
Как позабытые улыбки близких,
Я окунусь в ласкающий уют,
Что тёплой дрёмой душу обнимает...
И знаю я :"Своих не предают,
В беде своих здесь точно не бросают."
Ирина Арутюнян
П-ов Ямал, Мыс Каменный, 2005г.