Очень люблю я деревню, где находится наша дача. Места чудесные и люди по-своему тоже замечательные. Каждое лето мы с удовольствием ездили туда, да и сейчас впрочем ездим, но, к сожалению, многих наших соседей уже нет в живых. Вспоминаем всех с теплотой, но больше всех, конечно, нашу соседку тетю Клавдю.
Помню, как старушки собирались на лавочке тети Лиды под красивой разросшейся сиренью, и буду честна, промывали всем косточки. Но больше всего, естественно, уделялось внимание здоровью. Большинству из них уже давно перевалило за семьдесят и считалось, что ходить без палочки, не хромать и не жаловаться на свое здоровье уже просто не прилично. Вечерами, сидя на скамеечке, и рассказывая о своих болячках, каждая старалась показать себя самым больным человеком в мире. Куда уж Карлсону до них! Но самая больная, несомненно, была наша соседка тетя Клавдя.
Оспаривая в этом вопросе свое первенство, она могла в пух и прах разругаться с подругами и тогда уже не попадайся ей под горячую руку.
Больше всех от нее доставалось инвалиду Вовке Попкову, постоянно курсирующему мимо женщин, на своей самодельной коляске.
Увидев его, тетя Клавдя расплывалась в язвительной улыбке.
– Вовка, мамка-то твоя вчера на гору за ягодами ходила. Больная она! Куды там! Я вот, если болею, так ведь и не дойду.
Но, тем не менее, больная тетя Клавдя каждое утро брала в руки свою палочку-подожок и, как на работу шла в сельский медпункт, который расположен на другом конце деревни. От ее дома до него ровно километр. Тихо ковыляя, она незаметно доходила до своей цели, а там уж дай Бог здоровья и терпения фельдшеру Людмиле. На обратном пути она непременно заходила в сельмаг. К этому времени местные новости, как по полочкам разложенные, уже передавались из уст в уста. Набравшись новых впечатлений, сняв стресс, поругавшись с кем-нибудь, умиротворенная тетя Клавдя также не спеша ковыляла к дому. Так вот и жили.
Как-то в один из приездов на дачу, я спокойно копалась на своих грядках. Вдруг услышала, как кто-то настойчиво меня зовет. Подняв голову, заслоняясь ладошкой от яркого солнца, я увидела, как тетя Клавдя, стоя на своем покосившемся крыльце машет мне рукой. Подхожу к забору и интересуюсь для приличия ее здоровьем, хотя заранее знаю ответ:
– Ну как, как! Дурью болею! – с сердцем ответила соседка. Это значит так, что сильнее некуда. – В животе все болит и печень, и жалудок.
Я, не зная как утешить страдалицу, посоветовала попить тысячелистник, который в изобилии произрастал в ее огороде, мол, пить травяные горечи очень полезно для всего организма. Ее румяное, налитое лицо исказилось от усмешки, дескать, что ты в этом можешь понимать.
– Уж я чем только не лечилась! Фершалка Людка мне и уколы делала, а все не лучше. Ты мне привези в следующий раз лекарство – нинкабелова называется. Памяти совсем никакой не стало, и голова бесперечь болит. Говорят, это лекарство хорошо помогает.
Я сказала, что в первый раз слышу название такого лекарства, и зачем-то взялась уверять ее, что она, наверное, напутала что-нибудь. Но тетя Клавдя женщина крутая, и не любит когда ей возражают.
– Как не быват! Да вот можешь спросить у Кольки Сурманова, мы вместе слушали радио.
Ах, вот оно что! Все понятно откуда ветер дует. Вечером я пошла за молоком к соседке Вере Васильевне. На скамеечке сидел ее муж и, как всегда, улыбался.
– Николай Александрович, вы не знаете, что же это за лекарство такое диковинное тетя Клавдя просит меня привезти?
Николай Александрович добрый, улыбчивый человек, голос у него приятный и мелодичный. Он посмотрел на меня, и лукаво прищурив глаз, сказал:
– Да я тут не причем. Это все по радио каждый день: Гинго Билоба, да Гинго Белоба Эвалар.
Мы посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.