(конкурсная миниатюрка по теме "Я - и старая фотография", не снискавшая успеха и мало кем понятая)
Я и Глимдойл
Окна в кабаке не имеют поляризации, и свет звезд колет глаза.
Я давно заметил, что где бы ты не очутился, в какую бы задницу тебя не занесло, рядом обязательно найдется заведение, в котором можно пропустить в кредит один или два стакана местного пойла.
В моем сейчас шипит, плавясь, лед.
– Ты не изменился, – говорит Глимдойл.
Он усаживается на стул напротив, кладет шляпу на столешницу и щелкает пальцами. Расторопный официант приносит ему бокал, полный зеленой гущи. Одинокая красная вишенка стыдливо прижимается к стеклу изнутри.
– Я не помню тебя, – говорю я.
– Это несомненно, – кивает Глимдойл. – Я – Глимдойл.
Он подает мне руку.
– И кто ты? – я жму его длинные пальцы.
В памяти пусто. В ней всполохами пробегают электроны будущего.
– Приятель, – улыбается Глимдойл. – Ты вспомнишь меня через год. Или завтра. Или тысячу лет назад. Это не важно.
У него приятное лицо, но тело живет какой-то своей жизнью, по телу под просторной накидкой катятся волны.
– Что со мной случилось? – спрашиваю я.
Лед тает, я опрокидываю стакан в рот. Странные ощущения. Где-то во рту вздрагивает боль.
– Ты попал в аномалию, – говорит Глимдойл. – Пространственно-временной коллапсар. Так что ничего страшного.
– Откуда ты знаешь?
Глимдойл хитро щурится.
– Ты сам мне это расскажешь. Или рассказывал. Тебе, разобранному, это сложно объяснить. Но, в общем, ты – единственный источник моей информации.
– А это?
Я показываю Глимдойлу цветной прямоугольник. Он смотрит на него с легким удивлением. Его лицо вытягивается, а брови ползут вверх.
– Какая-то ерунда, – замечает он.
В его теле что-то стучит, бьет в накидку изнутри, словно отщелкнувший ящичек. Покопавшись в вырезе, Глимдойл извлекает на свет очки. Нацепив их, он еще раз, более внимательно рассматривает мой артефакт.
– Цветные краски на плотной бумаге. Изображение. Изображение существа на фоне... – он щурится. Очки соскакивают с носа.
Крах-х! – линзы и пружинки разлетаются по полу. Я жду, пока Глимдойл, сопя, аккуратно соберет детальки в рукава. Он не торопится.
– Знаешь, – говорит он откуда-то снизу, – возможно, это случайный набор атомов.
– Как и я сам, – говорю я.
– Но может быть, что ты в коллапсаре прихватил чужое. Знаешь, это часто происходит. Тебе кажется, что ты меняешься, у тебя появляются какие-то свои вещи, привычки, особенности, но на самом деле ты лишь присва...
– Эта картинка как-то связана со мной.
– Да? – Глимдойл наконец всплывает над столешницей, поправляет сбившееся лицо, но один глаз застревает у виска. – Тогда не знаю.
Он заползает губами в бокал.
За окнами змеятся протуберанцы. Искры метеоритов расчерчивают пустоту над звездами. Двери кабака вышибает направленный заряд.
Становится дымно и шумно.
Бармен и официанты, внезапно обзаведясь короткими пистолетами, стреляют в направлении дверей. Смутные силуэты посылают пучки плазмы в ответ. Гремит железо, звенят бутылки, разлетаясь на осколки.
Перестрелки в кабаках также обычны, как стакан пойла в кредит.
Несколько зарядов прошивают Глимдойла, голова его свешивается на грудь, десять секунд он сидит неподвижно, затем поднимает шляпу со стола.
– Извини, – говорит он печально, – в такой обстановке совершенно невозможно общаться. Пойду.
Я прячу карточку.
Атомы разбегаются, время сжимается, гаснет одна из звезд.
Я и Конни
Конни я, кажется, помню.
Белое с красным – ее платье. Зеленое на розовом – ее глаза. Не много, но и не мало. Да, еще запах, тревожный цветочный запах.
С открытой террасы открывается восхитительный вид на закипающую, готовую ударить ввысь магму. Она – алая, с золотыми прожилками. Я думаю, что это цвета времени.
– Здравствуй.
Касания Конни я тоже помню. Или вспомню потом.
Между нами явно что-то будет. Произойдет. Случится. Мы расстанемся. Но до того момента... М-м-м, ее губы обещают мне прошедшую близость.
– Ты в кои-то веки – ты.
Конни отстраняется, легкая улыбка перечеркивает лицо.
Вокруг бродят тени, натянувшие фраки и подвязавшие бабочки, тени в облегающих темных платьях и белые тени обслуги.
Все встречают извержение.
Где-то рядом, невидимый, играет оркестр. Легкая музыка и лавовые языки.
– Я еще не совсем я, – говорю я.
– Это видно, – Конни опирается на перила.
Лицо ее дрожит от горячего воздуха. Темные локоны закручиваются в спирали.
– Очень сложно собирать себя, будучи существующим всегда и везде.
– Ах, твои отговорки, – грустно шепчет Конни. – Я никогда не смогу изменить тебя.
– Зачем? – удивляюсь я.
– Я всегда хотела изменить тебя. Время же может. А я? Иметь власть над тобой – разве не мечта? Меня бесит бессилие.
Магма в кратере набухает и ползет вверх. Огненные пузыри лопаются на ее поверхности. Оркестр начинает играть что-то энергичное, полное истеричных скрипичных взвизгов.
– Если ты видела меня разного, – подхожу я к Конни, – может, ты знаешь про одну вещь, которой я не помню?
Конни сбрасывает мою руку со своего плеча.
– Какую?
– Вот, – я достаю прямоугольник с изображением. – Это все время со мной, везде. Наверное, это важно.
– Да уж, – усмехается Конни, – в этом ты весь. В ненужных мелочах.
Она выхватывает картинку у меня из рук и щелчком отправляет ее в кратер. Бумага быстро превращается сначала в комок сажи, а затем в ничто.
– У меня есть атомарная копия, – говорю я.
Когда Конни поворачивается, картинка снова лежит у меня на ладони.
– Ненавижу! – кричит Конни.
Кратер взрывается, и огненный поток сметает тени, оркестр и саму террасу.
Я и время
Нельзя быть собой вне времени.
Коллапсар распыляет меня, выплевывает в ничто. Я есть, меня нет. Сложно сказать что-то определенно.
Откуда начинается точка отсчета?
С микросекунды осознания. С пробуждения. С Большого Взрыва. С рождения Вселенной. Разлетаются галактики, плывут облака межзвездного газа, растягиваясь на миллионы парсеков, вспыхивают сверхновые, удивленно заглядывают в душу черные дыры. У меня душа или черная дыра?
Коллапсар дублирует мои отражения, ущербные памятью и временем, в тысячи миров. Я, как Бог, везде. Но равен ли я Ему?
Время начинает делить и убивать меня, оно течет в обе стороны, обе стороны ведут к смерти, и поэтому я могу с уверенностью сказать, что я жив.
Жив!
Я дышу. Я – цветок, капля, взмах крыла, человек, символ, камень, два атома водорода в поисках необходимого «о», Вега, Сириус, 68Р/Кремола, функция Бесселя, тремоло, точка репликации, индиго, хаос, мысль.
О, многие знания – многие печали.
Я и я
Когда-то это должно было случиться.
В одном из переулков мертвого города я отлавливаю сам себя. Мой дубль хватает меня за рукав и прижимает к стене, которая на глазах пускает вверх змеистую трещину.
– Где? – спрашивает он.
Дубль похож на меня весьма отдаленно. Высок, светловолос. Где он этого понахватался? Даже ямочку на подбородке заимел.
Мое молчание заставляет его усмехнуться.
– Ты не можешь быть настолько идиотом, – говорит он. – Здесь нет ничего личного, всего лишь закон выживания. Где?
– Ты же часть меня, – хриплю я.
Он бьет меня затылком о стену и шарит в карманах.
– И хочу остаться отдельной частью.
– Дурак, – говорю я ему, пока он ползает по мне своими пальцами. – Я и прошлое, и будущее. Я уже был и буду. Что ты стараешься изменить?
– Начало, – шипит он.
Я смеюсь.
– У меня... у нас есть начало?
Он устало прислоняется к стене напротив.
– Конни хочет, чтобы это был я.
– Наверное, ты соответствуешь ее ожиданиям.
– Я то, чего ей не хватает в тебе.
– Нет, – качаю головой я. – Ты то, что она может приручить. Со мной у нее, видимо, этого не получится в будущем и не получалось в прошлом.
– Покажи, – просит дубль.
Рядом рушится небоскреб, клубы пыли накрывают переулок, сверху падает облицовка. Я кашляю. Желтая взвесь висит в воздухе. Кажется, будто время взяло тайм-аут.
Сквозь время я переползаю к дублю. Он долго смотрит на протянутую карточку, гладит ее, прикрывает ладонью от пыли. Он помнит то, что не помню я.
– Помнишь? – спрашивает он глухо.
Я снова смотрю на изображение.
Человек на фоне серого и зеленого. Стоит вполоборота.
– Что это?
– Фотография. Старая фотография. Статическое изображение, зафиксированное на бумаге посредством цветной печати. Стазис, если ты не понял. Безвременье. Точка ноль.
Странно, глупо, но у меня пересыхает горло.
Время раскручивает спиральные рукава, приглашая в путешествие. Билет в оба конца, господа! Неподражаемый коллапсар!
Догадка стучит, как сердце.
– Это я?
– Ты. Это ты, идиот. Код. Место сборки. Время, с которого все пойдет иначе.
– Но как?
Дубль хохочет.
Земля, дрогнув, проваливается под нами. Куски бетона тяжелы, как минуты или часы. Можно подумать, время похоронило нас.
Я и...
Фотография.
Мальчишка смотрит с нее на меня. Курносый, слегка набычившийся. Во взгляде – легкая тревога. Словно он не очень уверен, что я смогу. Впрочем, я и сам не уверен.
Сжимаю зубы.
Я. Не хочу. Быть. Везде.
Медленно-медленно, с треском расползающейся ткани, пространство и время начинают раскручиваться вокруг меня, то блекнут, то вспыхивают краски, звезды пропадают и появляются, проносятся метеоры, скелеты встают и обрастают плотью, молодеют, смеются, зеленеет трава, дождь падает вверх, снег взрывается летучими семенами. Время густеет. Время гремит и посверкивает, будто грозовое небо. Я чувствую, как оно покусывает клетки тела. Время течет вперед и назад, распиная меня посреди течения.
Я кричу.
От крика моего идут волны, звезды осыпаются конфетти, и сквозь плотный, похрустывающий мрак проступает...
Проступает серый двор. Кусты сирени, еще не набравшие ни цвета, ни запаха. Асфальт. Скамейка. Солнце лупит по верхним этажам. Небо перекрещено проводами.
– Улыбнись, – говорят мне.
Я поворачиваюсь на голос.
Девчонка одного со мной возраста щелкает фотоаппаратом. Откидывает волосы. Красивая. Ямочки на щеках.
– Что ты смотришь? – она щурит один глаз.
Я жму плечами.
Я не чувствую себя где-то еще, я здесь, целиком и полностью, мое прошлое составляет микроскопический срок в семнадцать лет.
Память теряет память. Время пересчитывает лейкоциты в крови.
– Тебя как зовут? – спрашиваю я.
– Я слово из пяти букв и слово из шести букв, – она протягивает мне ладонь. – А затем слово из десяти букв.
Я сцепляю ее пальцы со своими.
– Может, обойдемся без последнего?
– Это уж как получится, – говорит девчонка.
Я думаю: ну, да. Важно, чтобы фотография была при мне.