Это были не курсы официантов! Это была какая-то школа благородных девиц!
Шесть месяцев, шесть дней в неделю, с десяти утра и до шести вечера, когорта церберов, педантов, зануд, а, если быть честной, то великолепных, отлично знающих свое дело преподавателей, муштровала наше разносортное девичье сборище. Курсантов обучали правилам сервировки стола, работе сомелье, основам кулинарии и виноделия. Следили за осанкой, походкой, одеждой, чистотой рук и состоянием ногтей.
Пожилой, элегантный модник и «особист» Смирнов дотошно и терпеливо вещал в наши щедро размалеванные лица основы этикета. На его занятиях я прозревала. Узнавала, что в приличном обществе допустимо, а что категорически возбраняется. Этот бескомпромиссный эстет учил нас одеваться, пить, есть, ходить, сидеть, улыбаться, извиняться, благодарить. Учил быть своевременными собеседниками и невидимыми помощниками. Он внушал нам, что официант это призвание, дар Божий и, не выносил хамства и подобострастия.
Неподражаемо-высокомерная, рыжая немка по фамилии Фридвальд, не позволяла нам забыть о немецком ни днем, ни ночью. На занятиях мы разыгрывали диалоги, сценки, заучивали рецепты борщей и солянок, изучали основы грамматики, а дома бесконечно зубрили новые фразы и глаголы. Все эти кохендес вассер, айнбисхен цукер и зайн зи зо нэтт впечатались в мой мозг на веки вечные.
- Wir nehmen kein Trinkgeld! Мы не берем чаевых! - будила в курсантах достоинство неподкупная Фридвальд.
Теория чередовалась с практикой. Утром мы сдавали правила обслуживания всезнающей Адель Николаевне, а после обеда сервировали учебные столы. Мы тренировали смену двенадцати блюд, раскладывали приборы, фигурно накручивали салфетки и, смертельно боялись перепутать бокал для красного вина с коньячным бокалом. Презрительной ухмылки Фридвальд и пренебрежительного Смирновского « да Вы, барышня, растяпа», было достаточно, чтобы ёжиться, краснеть и снова и снова заучивать не терпящие вариаций правила.
Эта слаженная команда интеллигентов пыталась совершить чудо. За шесть месяцев обучения они творили из сборища разнородных, разновозрастных девиц воспитанных и достойных людей.
Три раза в неделю, после основных занятий, мы отправлялись в Клуб моряков. Там с нами занимались аккомпаниатор и хореограф. Намазанные рыжей помадой толстые губы Сафьяновны болезненно морщились от каждой фальшивой ноты. Ритмично дрожала прилипшая к помаде папироса. Сафьяновна лупила пальцем по клавише, пока не добивалась идеальной чистоты звука. Мы пели, танцевали и, можно даже сказать, музицировали. Барышни выплясывали кадрили и гопаки, крутили фуэте и выделывали па-де-баски. Дружно орали «Коробочку» и гундосили «Нэсэ Галя воду». Ритмично стучали ложками и трясли маракасами. Мы вытанцовывали матросский танец «Яблочко» и декламировали Гёте в оригинале.
Вся эта самодеятельная вакханалия затевалась с тем, чтобы сразу, насмерть и навсегда сразить циничного западного капиталиста. Чтобы показать этим недоверчивым, бездуховным империалистам, насколько талантлив и многообразен внутренний мир советского человека. От вида неистовых песен и плясок коллективов судовой самодеятельности у престарелых западных туристов, и, правда, отвисали вставные челюсти и испуганно тряслись руки и головы.
Моряки старались! После двенадцати часов рабочих смен, официанты и повара, матросы и машинисты, горничные и парикмахеры яростно доказывали всему миру, что «велика страна наша родная» и, что нет предела сил и возможностей советского мастерового.
Через полгода обучения, новоиспеченный десант официантов заграничного плавания отправлялся на пассажирские суда Дунайского речного флота. Выпускникам курсов предстояло работать с немецкоязычными туристами. Рейсы этих судов были краткосрочными. Всего за семнадцать дней теплоход преодолевал путь от Измаила до Пассау и обратно. Маршрут пролегал вдоль русла Дуная, через Румынию, Югославию, Венгрию, Чехословакию, Австрию и Германию. Только самые «достойные» получали разрешение властей представлять советский народ на столь идеологически неуравновешенном пространстве.
За границу отправлялись: пышногрудая белоруска Оксана, скуластая украинка Таня, русая волжанка Оля, крашенная в блонду молдаванка Марина, бывшая директриса питерского ресторана Надежда, москвичка - архитектор Виктория и любовница высокопоставленного чиновника Маша, по прозвищу Калифорния. Подобный шанс выпадал немногим.
Мне визу не открыли. На момент окончания курсов я опять- таки оказалась несовершеннолетней. До исполнения восемнадцати оставались еще долгие пять месяцев.
И вот, меня! Умницу-красавицу, напичканную правилами изысканного этикета барышню, неугомонную плясунью и полиглота бессердечно сослали в каботаж. То есть, отправили в плавание без выхода за пределы страны.
Плаванием назвать этот процесс было сложно. Скорее, это было исключительно неторопливое перемещение. Распределение я получила на древнюю, как Дунайское пароходство, землечерпалку под названием «Чукотка». Камбузницей! То есть помощником повара.
С борта этой уродливой, скрежещущей черпаками посудины я кивала проплывающим мимо белоснежным пассажирским лайнерам. Роняла слезы в огромные чаны с коряво почищенной картошкой. Неумело кромсала лук и морковь и на практике познавала азы пароходной кулинарии.
«Чукотская» повариха, староверка Матрёна, слез моих не понимала. Таких несчастных неумех, как я, она видела немало.
- Да, заберут тебя на «пассажиры», Олёнка, - успокаивала меня краснолицая, окающая баба.
- Ты токо когор пей, Олёнка. А то блёклая ты и худая,- переживала широкозадая Матрёна.
Я запивала слёзы кагором, верила в грядущую заграницу и, забившись в угол небольшого камбуза, таращилась, как Матрёна ваяет котлеты.
По центру кухни повариха устанавливала большой эмалированный таз. Вываливала в него перемолотый на ручной мясорубке фарш, добавляла специи, размоченный в молоке белый хлеб, и взбитые в пену яйца. Бормотала таинственные приговоры и начинала вымешивать и взбивать чудо-месиво. Сначала, она зачерпывала полные ладони фарша и отбивала его о края миски. Затем, когда фарш становился более гладким и плотным, и из горы извилистых червячков превращался в гладкую плотную массу, Матрена умудрялась захватывать руками огромный шмат блестящего фарша и изо всех сил гасила его о дно миски. Миска плясала, табурет подпрыгивал, землечерпалка грохотала. Матрена швыряла мясо в таз, успевала подхватывать на лету ускользающие брызги фарша, а я обалдело пялилась на весь этот кухонный шабаш.
Пару месяцев спустя, я решила удивить родственников и приготовить котлеты. Точно так же, как Матрена я установила посреди кухни табурет, водрузила на него миску и принялась отбивать фарш. Моя строгая бабушка смотрела на меня не менее очумело, чем я на Матрену. Стены кухни, холодильник, стол, стул и бабуля были напрочь заляпаны летящими во все стороны ошметками фарша. Позже бабуля сказала, что котлеты мои, конечно, вкусные, но, призналась, что впервые в жизни видит, чтобы человек так яростно избивал горсточку, ни в чем не повинного фарша.
Как бы то ни было, но надо признать, что, если я и умею готовить что-нибудь по-настоящему вкусное, так это - котлеты. И спасибо за это простодушной, краснощекой, староверке Матрёне.
Пять месяцев жизни на трясущейся днем и ночью, скрипяще-визжащей землечерпалке стали моей первой жизненной школой. Я научилась искусно чистить картошку, идеально застилать койку, драить полы, готовить еду и, что самое важное - выживать в мужском коллективе.